Ярошенко, вернее теперь просто Лёша, мотается между Москвой — Ростовом-на-Дону — и черт знает где еще. Так что видеть моего будущего жениха мне представляется весьма затруднительно. Лишь бы жив был, а все остальное приложится... когда-нибудь... после войны.
Меня разбудили затемно. Я глянула на свои электронные часы и обалдела 3.30. Часики — это то, что я вопреки увещеваниям Ярошенко и здравому смыслу оставила. Во-первых это далеко не женские часики, которых пруд пруди в каждом ларьке — черный плоский квадрат циферблата с белыми электронными цифрами в три ряда, водонепроницаемый корпус, непробиваемое стекло, браслет металл с чернением — что еще девушке для счастья надо? А самое главное — батарейка еще будет работать лет пятнадцать! Стоимость часов была соответствующая, но могу же я позволить себе маленькие радости?!
Машина ждала у входа.
— Куда едем?
— В Саратовскую зону строгого режима.
— Э-э... зачем?
— Вот читайте!
На колени упала тонюсенькая папочка. Вы никогда не пробовали читать в машине, которая едет по ухабам.
— Мы до Саратова на машине добираться будем?
— Нет, конечно, Ника Алексеевна. На поезде.
— Вот в поезде и почитаю. А пока я посплю, если вы не против?
Привалилась к окну. Шапку под голову. Типа сплю. То, что за мной приехал не Ярошенко, уже наводило на весьма стремные мысли. Взяли меня затемно — все как в лучших детективных романах, везут на зону... но то, что меня везут не для того, чтобы оставить — это тоже ясно. Зачем же? И 'Дело' это опять же. Два листика — один анкета, второй исписан до половины. Странно это, очень странно...
...Холодно. При минус тридцать не спасают даже шерстяные носки и теплый свитер, который я одеваю под тулуп. Несмотря на то, что печку пытались топить, холод пробирал насквозь, не отставляя даже шанса согреться в насквозь промерзшем вагоне.
Тонкие листы бумаги пальцы долго не хотели отделять один от другого. Березин Иван Данилович. Год рождения 1896 — это ему 41 плюс 4 получается полных 45 лет. Много? Мало? Кто он, этот Березин... осужденный за сопротивление властям. На втором листочке тоже мало понятно. Чего он сопротивлялся, и что мне с этого...
— Ващенко.
— Да, товарищ политрук.
— Ты... на словах можешь объяснить, что б до меня дошло, а то я в этих закорючках потерялась совсем.
— Тут история такая... товарищ политрук, можно сказать — странная. Сын у этого Березина — парень девятнадцати лет. Влюбилась в него девчонка, а он ей... вроде бы не ответил взаимностью — она обиделась и написала на него донос. Взяли его. Но не в этом дело — в том, что с девушкой и парнем разобрались быстро... это понятно. Любовь, обида... дело молодое... дурное. Но, пару суток держали, конечно, пока разбирательство шло, а как освободили — за ним отец и пришел. Этот самый Березин И.Д. А пока документы оформляли, увидел кто-то его из стариков, а Березины эти отдельно жили, на глаза людям не часто показывались — ну и сказал, что, мол, помню тебя, как ты белым служил. А Березин — тоже на язык остер оказался. Слово за слово... местный оказался отцом милиционера — началась драка. Вот этот Березин и отправил в госпиталь аж восьмерых. В том числе и пятерых НКВДшников, что на драку выбежали. Вот так... Посадили его... и сына заодно. А тут как разнарядка пошла, что тех, кто боем необычным владеет надо на учет ставить — так про Березина и вспомнили.
— А я тут при чём?
— Так бой его от самбо сильно отличается... вот и решили, чтобы вы посмотрели... мало ли что... может и не стоит он ничего.
— Если в одиночку восьмерых разметал — значит, стоит. Ладно, посмотрим... А пока, можешь чаю принести?
— Конечно, товарищ политрук!
Зона производила удручающее впечатление. Бараки, колючая проволока, ветер, пробирающий насквозь, снег почти по щиколотку. Бело-черно-серые люди и такой же мир.
Я не общалась с начальником лагеря — все взял на себя лейтенант Ващенко. А что мне с ними говорить? Я и так не люблю общаться, а тут еще и надо кого-то из себя строить... я — человек маленький... пусть НКВДист сам разбирается кому и куда надо, а я просто постою рядом...
Наконец, приветствия и объяснения закончились... вроде бы. Идем смотреть на нашу зверушку. Вышли во внутренний двор.
— Товарищ политрук, — Ващенко показал на мужика стоящего между двух вертухаев, — вот он.
— Ну и? — Мужик... так себе. Средний рост, не красавец, обритый наголо, в ватнике. Стоит, насуплено на нас смотрит. А мы на него.
Смотрю, выходят пятеро солдат. Морды откормленные, не идут, а плывут... лебляди белые. Видно, не впервой им осужденных ломать. Стали вокруг Березина, разминаются, подшучивают. Тот повел головой, развел руки, выдохнул и... сразу потек в стойку. Нижняя стойка, мягкая, удобная. И я поняла, что будет дальше...
— Стоять! — Вот дура-дурой! Знаю же, что не стоит этого делать — это идиотизм чистой воды, а лезу все равно...
— Уберите своих костоломов! Они ему не ровня... Не вмешиваться, чтобы не случилось, — приказала, — или убью нахрен! Он мой!
Ващенко что-то за моей спиной сказал. Ответили. Мне было это уже не важно. Я шагнула вперед и поймала взгляд. Шапку — прочь, тулуп — нафиг, только мешать будет. Две ступеньки под ногами будто перелетела. В глазах Березина удивление и непонимание, но... это временно, дорогой мой, временно...
Ты — воин. Я — воин. И между нами — никого нет. И возле нас — тоже. Нет людей, нет званий, нет холода.
Стала напротив. Скопировала стойку. Улыбнулась.
— Победишь меня — свободен... и сын твой — тоже!
Увидела, как загорелись глаза Березина. Но он не стал бездумно бросаться вперед, а только присел еще больше и... Маваши-гири я поймала на предплечье... дальше все мысли, если они еще вообще были, вылетели из головы. В бою нельзя думать о чем-то, кроме самого боя.
В голове вспыхнуло. Покатилась и, поймав ступнями землю, замерла. Во рту было солоно. Достал, однако. Молодец! Люблю тебя! Примерка кончилась — пора бы переходить от закуси к основному блюду. Крутнулась волчком и пошла в атаку.
Березин брал опытом и силой. У меня оставалась техника и новизна. Я вставляла приёмы из рукопашки, кунг-фу, айкидо. Он бился чисто, без переходов, его техника напоминала чем-то киокушинкай, но была более динамична и подвижна.
Отлетев друг от друга в очередной раз, мы замерли. Можно сказать — взяли тайм-аут. Я тяжело дышала — хороши у Ивана кулаки, тело болит, но и радуется. Давно уже я не давала мышцам возможности так поработать. Давно... почти с того, другого мира.
Стоим, пытаемся отдышаться. У него есть за что драться — я дала ему надежду. А я... зачем это делаю? Просто — нужен мне он. Этот Березин. Нужен! И не просто как один из... Он должен стать моим замом, моей правой рукой, он должен научить других и сделать это не из-под палки, а добровольно, по своей воле. Он должен не просто меня слушаться, а научиться меня... УВАЖАТЬ! И это уважение я сейчас в него вбиваю. Потому что, если он не захочет — никто его не заставит. Это моя просьба — он это понимает. И отвечает на нее полным своим согласием.
Это будет последний раунд. У нас нет больше сил. Снег под ногами красный. Представляю, во что превратилось мое личико — тут даже тонна косметики не поможет. У Березина кровь течет из носа — достала прямым, но он не утирается.
'Хаджиме!'
Удар в живот опрокидывает меня. Гашу его кувырком назад и тут же обратно вперед. Пятка приходится в грудь Ивану — он хрипит и падает на колено. Я пытаюсь выйти в стойку и вдруг вижу перед своим лицом кулак. 'Всё!' — проноситься в голове — 'Приплыла, девочка!'. Но кулак не двигается дальше, так и застыв напротив глаз. Мои напряженные пальцы дрожат возле его кадыка.
Кулак медленно, будто нехотя разжимается. Ладонь — открытая ладонь. Я улыбаюсь краем рта и вижу, как появляется усмешка в прищуренных глазах Березина.
— Сына, моего тоже возьмешь? — голос хриплый, но приятный.
— Если он такой же...
— Сам учил!
Вот она, родительская гордость... Опираюсь о его ладонь — по-другому просто упаду. Тело не хочет слушаться и пытается отозваться болью на каждое движение. Встала.
— Ващенко... — не голос, а карканье какое-то. — Ващенко!
— Товарищ политрук!
— Помыть, переодеть обоих. Документы... сам разберись. А мне — воды и полежать. Я тебе, что — Супермен?
В глазах Ващенко и остальных откровенно читалось, что да, супермен... супермен-ша! Да, пошли они все! Такого мастера чуть не сгноили! Козлы!!!
* * *
В кабинете начальника стоял грубый диван. Старый, кожаный и очень коричневый — прямо с картинок про дедушку Ленина. Мне принесли чаю, как всегда горячего — умники. С моей разбитой мордой и губами-оладушками пить горячий чай — как раз то, что нужно для мазохизма. Тело будто вынули из камнедробилки. Особенно неудачно поймала я удар носком сапога в бедро — наверное, на полноги синяк, да и ходить тяжело... ничего, доедем до Центра — отлежусь. Главное, что у меня теперь есть 'супер'... инструктор по рукопашке. И пусть кто-то попробует заикнуться, что он — бывший зек. А мужик реально достойный, надо только узнать, где он так выучился, ведь и стойки и удары — поставлены и отработаны блестяще. Так в армии не научат. Так с детства учиться надо...
Мой свитер был весь мокрый и Ващенко откуда-то притащил другой. Страх господень, а не свитер, но... хотя бы чистый. На пару размеров больше — не страшно. Укуталась кое-как, еще шаль под шапку перевязала — хоть как-то теплее. На вокзал приехали на машине. Ващенко посадил нас в полупустом сарайчике выполняющим здесь функции местного вокзала и побежал куда-то — договариваться насчет поезда.
Иван молча сидел рядом. Я тоже не собиралась сейчас разговаривать лишний раз. Еще успеется. Сын его оказался статным парнем с серыми глазами и стеснительной улыбкой. Была бы помоложе — точно бы влюбилась. А так остается думать-гадать, как меня Ярошенко встретит... с такой красивой мордочкой.
— Эй ты, слышь... убери грабли с прохода!
Чего это они? Странные какие-то мужики. И не военные и не заводские. Наглые и деловые. А! Это местный эквивалент нашей гопоты! Типа, лохов увидели и разводят. А лохи и ведутся! Вон уже Березин-младший и ответил сдуру. Всё, уже не отвяжутся...
— Ты чё, оборзел? — как всё знакомо... Даже выражения за столько-то лет не меняются. Интонации — закрой глаза и будто бы в наших родных 90-х. Ладно, потерпим, не паны чай... а панянки! Где там этот Ващенко шарится?! Быстрее бы уж...
Кто начал первый, я не видела. Сидела, смотрела в пол, только краем глаза следила, чтобы ко мне не подошли. А тут — оба-на! Гопоты — человек шесть. Березин-старший еще не отошел от нашего с ним боя, а младший — решил типа удаль свою молодецкую нам продемонстрировать?! Хотя, если папаша учил, то... посмотрим.
А посмотреть было на что. Те же самые удары, что были у Ивана, теперь можно было оценить со стороны. Да, техника явно не японская. Какая-то примесь все же есть. Корея? Тайквондо? Джиу-джицу? За увлеченным выяснением школ я не заметила, как в здании вокзала появились новые зрители. Патруль шустро начал разбирать драчунов и заламывать их. Досталось и Березину-младшему. Старший встал и тут же упал от удара по затылку.
— Эй! — я попыталась заступиться за своих и... краем глаза увидела, как на меня летит приклад винтовки.
Дальше была темнота.
Очнулась я от холода. Тужурка моя — куда-то делась. А в одном свитере в камере холодно. Хорошо, что еще вообще не раздели...
Проскрежетал ключ. Первая мысль — 'Ващенко!'. Но нет. Здоровый мужик вытащил меня и повел по коридору. Небольшая комната с двумя стульями. Села на один. Пару минут ожидания и вот заходит военный. Ни тебе 'здрасьте'... ни 'до свидания':
— Фамилия, имя, отчество?
— Иванова Ника Алексеевна.
— Ваши документы?
— У сопровождающего.
— Где он?
— Пошел за поезд договариваться.
— Не ври мне!
Вот как! Уже сразу — и не ври?
— Ты немецкий шпион и тебе лучше сразу все рассказать!
— С чего вы взяли?
— Вот! — и протягивает мне мои часы. Ой! А я совсем о них забыла.
— Ну, капиталистическая сучка, поговорим! Говори, на кого работаешь?
— На ГБ.
— Врешь!
Я упала от удара.
— Пошел на мужской половой орган!
Он поднял меня за волосы и закричал в лицо:
— Ты мне все скажешь, сучка! Я тебя сам заставлю говорить? Кто в подельниках?
— Берия.
Ох! Удар в живот согнул меня и снова бросил на пол.
— Ты и твои напарники заговорите у меня как миленькие! Поняла, немецкая подстилка?
— Да, пошел ты, ублюдок грёбаный!
Нна! Правильно, чтобы рот без повода не раскрывала. Долго я не выдержу. Удары, как назло, приходились именно туда, где были синяки и гематомы от Ивана. Но тогда я — работала на адреналине, а сейчас — все тело захватила тупая усталость и холод. Хотя — сдаться этому мордатому ублюдку выше моих сил.
— Имя?
— Иди в ж...
В глазах — опять звезды. Скорее бы уж сознание потеряла... надо просто вырубиться. Забыть, кто я, где я... так легче...
Грюпает дверь.
— Товарищ лейтенант, вас вызывают!
— Подождешь здесь! Я сейчас вернусь, и продолжим разговор! Поняла?
Вытягиваю из-под живота руку и сжимаю кулак. Все пальцы, кроме одного. Хрен ты со мной поговоришь!
— Товарищ Иванова! Товарищ политрук! — Ващенко выплывает откуда-то. Никак не могу сфокусироваться на нем. Или это не он? Как болит голова...
— Товарищ политрук! — чьи-то руки поднимают. Нежно. Не бьют... и это радует. Значит всё-таки Ващенко.
Хочется спросить, договорился он насчет поезда? Наверное, все же договорился, раз пришел за нами. Хорошо... сейчас поедем... уже едем...
На вокзале в Москве нас встречала целая делегация. Делегацию возглавлял обеспокоенный Ярошенко. Лично. Собственной тушкой...
Олег
После разговора с Берией я вертелся как белка в колесе — то гонял мехводов в нашей бригаде, чтоб не как попало ездили а смогли танк и до Берлина довезти не запоров двигун по глупости, то мотался на заводы, проверяя как идут дела с модернизацией производимой бронетехники и подготовкой к производству новых ее образцов. Особенно часто меня заносило на ХПЗ — все ж родной завод в родимом городе. Несколько раз выезжал в танковые корпуса с лекциями на тему как не стоит воевать. А то у них то танки шли в атаку без пехоты, которая где-то отстала, то наоборот. Артиллерию упорно пытались размазать по всей линии фронта, и понятное дело, что пара несчастных 45-ок танковую роту немцев остановить не в состоянии. Зенитки постоянно отставали, что тоже не способствовало уменьшению потерь. Одному комдиву в результате даже начистил морду, когда на мое заявление о том, что посылать танковый батальон днем и без зенитного прикрытия самоубийство, он в ответ начал на меня бочку катить, но, не став доводить дело до Берии — ибо комдив и так пронялся серьезностью момента по самое не балуй. Этому пониманию немало поспособствовала сломанная челюсть и ствол под носом с обещанием, если что его пристрелить на месте. Но к счастью большая часть командиров таки поняла выгоду наших предложений, и наставлять на путь истинный пришлось только некоторых особо дурных товарищей. Однако и они проникались важностью перемен без применения тяжелой артиллерии в виде ЛПБ.
