— Я же говорил тебе, что мне всё это скучно, — ответил он, зевнув. — Сплетни, скандалы... Мне кажется, что глупо тратить столько времени на то, чтобы перемывать кости друг другу.
Но тут его взгляд упал на неоконченное письмо, и он подумал, что, быть может, Кайто будет интересно узнать и об этом тоже. В конце концов, интриги были совершенно неотъемлемой частью "волшебного" мира манрёсю, который мог быть назван царством красоты, но отнюдь не справедливости и благородства.
— Так что ещё за Ленардо? — переспросил Миреле, откладывая в сторону кисть и накрывая тушечницу крышкой.
Ещё недавно Ленардо был новичком в квартале, но не тем новичком, которые, подобно Миреле, поначалу ведут себя застенчиво и не решаются бунтовать против установленных традицией правил. Нет, он появился подобно вспышке молнии — яркий, наглый и самоуверенный, обладающий глубокой убеждённостью в том, что он имеет право поступать, как ему вздумается, и подчинять всё собственному желанию. На тех, кто обладал менее решительным характером, это произвело впечатление, и они начали клониться в его сторону, как слабые ветви дерева клонятся туда, куда их ведёт порывом ветра.
Остальные — большинство "старожилов" в квартале — начали роптать. Однако была в Ленардо одна черта, которая давала ему преимущество над всеми — он не гнушался играть в открытую, в том числе, доводить закулисные интриги до публичного скандала с бросанием обвинений в лицо и осыпанием друг друга самыми грязными ругательствами. Его прямой напор и грубость сбивали с толку даже актёров, наиболее искушённых в искусстве плетения интриг — они не решались, не умели или не хотели вести себя так же, и в результате Ленардо оставался в выигрыше.
Нечто подобное произошло раньше с Ксае, который не желал снисходить до тонкой паутины интриг и применял против своего противника грубую физическую силу — с ним просто-напросто опасались связываться.
Но если Ксае интересовал исключительно Ихиссе, и последнего сочли за лучшее отдать ему, чтобы, как говорится, не будить чудовище, то амбиции Ленардо простирались гораздо дальше, нежели союз с одним из популярных актёров.
В своей игре он также не желал придерживаться традиций и на сцене вёл себя почти так же, как в жизни — грубо, вульгарно, ярко. Он переиначивал традиционные роли на свой странный лад, импровизировал и добавлял в спектакли те нотки, которые, судя по всему, вдохновляли его самого — злость, скандальность, откровенная пошлость.
Как ни странно, но на многих это также произвело впечатление, и у него образовалась своя группа поклонников — что называется, прихлебателей. Они смотрели ему в рот, аплодировали каждому его шагу и готовы были соглашаться с каждым его утверждением.
С этой поддержкой самоуверенность Ленардо, который и без того был высокого мнения о самом себе, возросла практически до небес. Он стал в открытую провозглашать себя гением, равным которому в квартале нет, и критиковать игру всех и каждого, включая тех, кто занимал наиболее высокие места в негласной иерархии манрёсю.
Алайя, казалось бы, единственный мог остановить всё это, но когда Ленардо встречался с главным наставником, то вся его наглость волшебным образом утихала. С Алайей он вёл себя подчёркнуто обходительно, всячески льстил ему, угождал и выказывал своё огромное почтение, так что тот его не трогал. Судя по всему, он был не так уж глуп, этот Ленардо, и понимал, где может выпустить на волю своё самомнение и бунтарские наклонности, а где их пока что следует придержать.
Прочие актёры, из тех, что не пожелали признавать в Ленардо талант и считали его просто дерзким, наглым и грубым выскочкой, пока что терпели, посчитав ниже своего достоинства открытое противостояние с подобным человеком.
Возможно, именно это и стало их ошибкой.
Скандал разразился летом, во время распределения ролей для одного из главных спектаклей осенних праздников, посвящённых Дню Равноденствия. Собственно говоря, это распределение было лишь пустой формальностью — всем и так было ясно, что главные роли достанутся тем же, кто играл их в прежнем сезоне. Всем, кроме Ленардо.
Несмотря на его притязания, главная роль досталась Андрене, и Ленардо устроил ему отвратительную сцену, высказав всё, что думает о нём и о его успехе, якобы купленном исключительно через постель покровительницы.
С этого дня началось противостояние, которое назревало уже давно.
Некоторая часть манрёсю поспешила перебраться на сторону Ленардо — уже не столько из преклонения перед его талантом, сколько ради того, чтобы встать в оппозицию к прежним кумирам. Они в открытую рассказывали, что никогда не считали Андрене и прочих актёров, считавшихся неприкосновенными для критики, такими уж талантливыми, но вынуждены были молчать, поскольку знали, что никто не посмеет их поддержать.
Ситуация осложнилась тогда, когда Ленардо обрёл влиятельную покровительницу — как будто бы не он сам не так давно бросал прочим актёрам обвинения в том, что их слава была заработана исключительно постелью. Не гнушаясь пользоваться тем же самым способом, в котором он гневно изобличал других, он уговорил свою любовницу дать ему денег на постановку собственного спектакля, в котором он, разумеется, собирался исполнить главную роль.
Таким образом, возникла неслыханная ситуация — в Праздник Осеннего Равноденствия, когда, по традиции, весь императорский двор навещал квартал манрёсю, на сцене должны были быть исполнены не один, а два спектакля.
Квартал раскололся на две половины.
Ленардо, почувствовав свой шанс добиться гораздо более высокого положения, чем ему прежде мечталось, бросил все свои силы — не столько даже на спектакль, сколько на то, чтобы собрать вокруг себя как можно большее число сторонников. Он не гнушался даже самыми мелкими сошками в квартале — общался с ними лично, сулил различные выгоды, заручался поддержкой.
Андрене взирал на всё это с отвращением и не мог заставить себя снизойти до подобных методов, несмотря на то, что чувствовал, что былое влияние утекает от него, как вода из решета. Он привык к своей славе как к чему-то само собой разумеющемуся и не желал повторно доказывать, что имеет на неё право. Тем не менее, игнорировать сложившуюся ситуацию он не мог при всём желании, и с удвоенным рвением взялся за репетиции. Превосходное исполнение, удостоившееся похвалы Императрицы, единственное могло подтвердить его звание одного из лучших актёров в труппе. Вскоре его позиция стала известна в квартале: настоящий талант говорит сам за себя, а тот, кто им не обладает, пытается воспользоваться другими, подлыми методами. Но умный человек сумеет отличить настоящую жемчужину от поддельной, и первой нет нужды специально украшать себя.
Алайя не поддержал инициативу новичка и оставался наставником для тех актёров, которые участвовали в традиционной постановке. Но, в то же время, он не наложил никаких наказаний на тех, кто пожелал играть в спектакле Ленардо, и всё должен был решить выбор, который сделает Светлейшая Госпожа во время празднований.
— Вот я и говорю, что Ленардо наверняка захочет побеседовать и с тобой тоже, — заключил свой рассказ Юке. — Несмотря на то, что ты уже столько времени не появляешься на репетициях, и ручаюсь, что большинство в квартале позабыли, как тебя зовут. Этот Ленардо — пронырливый тип. Кажется прямым, как палка, но в глубине души — хитрая змеюка. Не нравится он мне.
— М-да, — только и смог ответить Миреле.
Уже больше года он не появлялся на вечерних репетициях, выторговав себе это право отношениями с Кайто. Несмотря на то, что эти отношения не переходили грань дружеских, Кайто исправно платил Алайе причитающиеся тому деньги, и Миреле мог пользоваться теми же преимуществами, что и актёры, имевшие покровительниц. Он отказался от участия в спектаклях, в которых всё равно исполнял лишь глубоко второстепенные роли, и, таким образом, весь этот грандиозный скандал прошёл мимо него.
— Я уже встречался с ним, — добавил Юке.
— И чем это закончилось?
— Ничем. Я сказал, что хочу быть нейтральной стороной. — Юке пожал плечами. — Ему ничего не оставалось, кроме как отступиться от меня. Что он может мне посулить? Главные роли в спектаклях меня не интересуют. Вроде бы, он всё понял и не стал настаивать. Из чего я и заключаю, что он не глуп. Но всё равно мне не нравится.
Пророчество Юке сбылось — не прошло и трёх дней, как Ленардо навестил Миреле.
Произошло это, что самое интересное, днём, когда большинство обитателей квартала отдыхало после утренних танцевальных репетиций.
Миреле, как обычно, не спал и, услышав стук в дверь, в первое мгновение подумал, что это Кайто. Они встречались довольно редко — больше переписывались — и в его павильоне Кайто не появлялся никогда; мысль о том, что он каким-то образом самостоятельно нашёл его дом и не побоялся появиться в нём, удивила и обрадовала Миреле.
Взволнованный, он поспешил на веранду, но это оказался неизвестный ему человек.
— Привет, я Ленардо, — сразу же представился тот. — Мы ещё незнакомы, но, по-моему, пришла пора это исправить. Может, прогуляемся, пока в квартале не слишком много народа?
Он улыбался широкой и, вроде бы, доброжелательной, но отчего-то всё равно неприятной улыбкой.
Миреле согласился, испытывая внутреннюю неприязнь, но не желая поддаваться первому и, возможно, ошибочному впечатлению.
Внешность у Ленардо была тоже какая-то странная — одновременно вызывающая, притягивающая и отталкивающая. У него были тёмные волосы, выкрашенные не полностью, а отдельными прядями — в красный и синий цвет; сочетание цветов в его одежде казалось совершенно негармоничным и безвкусным, но, в то же время, отвести от его наряда взгляд было довольно трудно.
Вдобавок ко всему, фасон его одеяния тоже никак нельзя было назвать традиционным — правый рукав отсутствовал напрочь, оголяя плечо, покрытое затейливой татуировкой.
Ленардо, не утруждая себя какими-то особенными предисловиями, довольно быстро перешёл к делу.
— В этом мире всегда выживает сильнейший, и это наблюдается во всём, вплоть до законов в растительном и животном царстве, — уверенно говорил он, идя по аллее и рассыпая вокруг себя крошки от булки. Маленькие птички тут же налетали на них и отчаянно боролись между собой, как будто стремясь подтвердить своим примером сказанное, но проходило немного времени, и другая птица, более тяжеловесная и неторопливая, опускалась на аллею и вырывала "награду" из клювиков своих меньших собратьев. — Если же кто-то не обладает инстинктом хищника от рождения и, соответственно, не может победить, то единственная возможность преуспеть для него заключается в том, чтобы примкнуть к сильнейшему. Стая, обладающая матёрым вожаком с острыми зубами — вот естественная группа для этого мира. Примкнуть к такой группе — значит выжить. И так будет всегда.
— Алайя, да и господин Маньюсарья тоже, всегда говорили нам, что основная цель актёра — это творить искусство, — возразил Миреле ровным тоном. — Пусть даже ценой собственной жизни. Поэтому я не могу согласиться с тем, что выживание — это главное. Если бы каждому человеку хотелось только жить, и ничего больше, то самоубийц не существовало бы вовсе.
— Искусство должно отражать реальность, — заявил Ленардо, усмехаясь. — Приходи на репетицию моего спектакля, и ты увидишь то, что изменит твои представления о жизни. Человек состоит из злости, похоти и стремления к власти. Человеческая душа полна мерзости, и моя цель — показать это во всей красе. Мой успех подтверждает то, что это мнение абсолютно верно. Люди видят то, что я делаю, и их ужасает это, но в то же время они не могут отвести взгляд. Это как наркотик — они хотят ещё и ещё, потому что прекрасно знают, что всё это — правда, не прикрытая лживой масочкой добродетели.
— А ваша... госпожа тоже разделяет это представление о жизни, которое, как я понимаю, будет отражено в вашей постановке? — поинтересовался Миреле.
— Абсолютно, — осклабился Ленардо. — Впрочем, даже если бы не разделяла. Мне на неё наплевать. Я всего лишь использую её, как использовал бы любого другого на пути достижения своей цели. Видишь, я честен и не скрываю этого. И, тем не менее, у меня есть сторонники, и их много. Человек готов смириться даже с тем, что его используют, если он видит истинную силу, которая заключается в способности вырвать из когтей другого то, что принадлежит тебе по праву. Можно сколько угодно прятаться от этой истины, но когда она застигает тебя врасплох, так что ты не успеваешь отвести глаза — ты покорен и склоняешь голову.
Миреле пообещал посетить одну из репетиций, и на этом разговор был окончен.
В течение нескольких дней он сдержал своё слово и, действительно, увидел то, что, в некоторой степени, изменило его представления о жизни.
Спектакль был наполнен грубой эротикой и завершался сценой каннибализма — главный герой, роль которого исполнял Ленардо, убивал своего любовника, расчленял его тело на части и с аппетитом съедал эти куски.
Что самое ужасно, Ленардо был отнюдь не бесталанен, и от его игры действительно бросало в дрожь.
Чтобы избавиться от впечатления, вызванного этим чудовищным спектаклем, Миреле решил посмотреть на репетицию Андрене. Там всё было достаточно чинно, благопристойно и приятно для глаза, но — Миреле не мог не признать этого — на фоне постановки Ленардо всё это смотрелось достаточно бледно.
После окончания действия Миреле решился подойти к Андрене.
Теперь, когда последнего покинула большая часть поклонников, он уже не выглядел настолько высокомерным, как в первую их встречу и, казалось, был рад снизойти до истинного ценителя его игры.
Перво-наперво Миреле уверил Андрене, что он является таковым, а потом задал осторожный вопрос:
— Вы видели игру Ленардо?
Андрене скривился.
— Это ничтожество — мне не соперник, — отрезал он, теряя самообладание. — Этот жалкий выскочка играет на самых грубых чувствах, но долго его успех продлиться не может. Скоро все остальные отойдут от шока, и тогда голова вернётся к ним на место, а я просто подожду этого момента. Я не собираюсь приходить на его репетиции и тешить его самолюбие тем, будто бы я во что-то ставлю его игру и присматриваюсь к ней.
— Но вы должны это сделать, — настаивал Миреле. — Хотя бы для того, чтобы ужаснуться. Красота и мудрость должны победить уродство и жестокость, но этого не произойдёт, если они будут прятаться от их вида. Вы ведь когда-то сыграли роль Энис, мудрой женщины, которая произвела на меня самое большое впечатление из увиденного. Ваш талант беспримерен, но я очень боюсь, что свет настоящей жемчужины потеряется в кричаще ярких, грубо размалёванных декорациях.
Андрене молчал, но, казалось, эти слова произвели на него некоторый эффект.
Вечером Миреле поделился своими впечатлениями с Юке.
— Ну и кого ты собираешься поддерживать? — поинтересовался тот.
— Конечно, Андрене, — ответил Миреле. — Он, может быть, не очень правильно себя ведёт, но всё-таки в его игре есть благородство, достоинство, красота. Ленардо тоже не бездарен, отнюдь. К сожалению... Я, впрочем, всё равно не верю, что он может одержать верх.
