Московский физико-технический

-Не расслабляйтесь, — говорили нам перешедшие этот рубеж, — не думайте, что всё так гладко, главное испытание впереди, ну, а потом хоть женись.

В конце зимы или в начале марта мы сдавали лыжный кросс. Я не бегала, так как была в сборной института по теннису, и мне предложили поучаствовать в виде наблюдающей. Нужно было отмечать, кто в какое время ушел, когда пришел и уложился в норматив или нет. Я быстро вошла в руководящую роль и, сидя за столом, громко отдавала распоряжения, ссорилась с парнями, придиралась, записывая им результаты и уменьшала время знакомым девочкам.

-Что-то Хучуа мне сегодня не нравится,— прошелестела Наташка Анохина, — что-то она сильно в раж вошла. Надо ее остудить.

-А, что ж, и остудим,— согласилась с ней Ирка.

И эти две мои, можно сказать, боевые подруги схватили меня вместе со стулом, подняли и, прежде, чем я успела соскочить, выкинули в снег, радостно гогоча.

Покувыркавшись в снегу, я оттуда вылезла и снова села за стол, ругаясь и отряхиваясь, но холодное купание сбило весь мой трудовой пыл, и как только девчонки пробежали дистанцию, я дезертировала со своего руководящего поста и улизнула с ними в столовую, справедливо считая, что и без меня разберутся.

На 8 марта ребята подарили нам мягкие игрушки: мне собачку, а Иришке мишку (хорошо, что медведя не мне; еще одного я не пережила бы).

8 марта тогда еще не было выходным днем, но попало на воскресение, ребята меня поздравили заранее, седьмого, и Павлик, не видя моей бурной радости, возмутился:

-Ты что не радуешься. Мы по рублю с рыла скинулись, чтобы вам подарок купить. А могли бы и пропить такие деньги.

Лебедев был неподражаем. Я засмеялась, и настроение у меня слегка поднялось, хотя я думала в тот момент о том, поздравит меня Ефим или уже нет, и мне хотелось удрать куда-то подальше от этих раздумий и страхов ожидания.

Вечером мне удалось уговорить Люську, мы сорвались и поехали с ней на воскресение в Горький, к девочке, с которой она познакомилась во время вступительных экзаменов и подружилась. В Горьком было сыро и холодно. Мы долго плутали, пока нашли ее подружку, тоже Люську, к которой свались на голову без всякого предупреждения. Мы гуляли в центре, в Кремле, и я спустилась к воде по длинной лестнице перед памятником Чкалову, а обе ленивые Люськи стояли наверху:

-Ей надо спустить пары, пусть идет, а нам эти глупости ни к чему,— важно изрекла Людмила.

Когда мы через два дня вернулись, то я нашла ветку засохшей мимозы у меня на постели — заходил Ефим.

Я подержала веточку в руках, вспомнила большие охапки свежей, пахучей Батумской мимозы, которые я приносила с рынка домой каждое восьмое марта, эти букеты означали для меня начало южной весны, тепло было уже рядом, не то, что здесь, еще только через месяц, и вздохнула.

Никитина осторожно взяла у меня из рук мимозу, сунула в стакан и поставила стакан на стол.

-Не дури, не выбрасывай, пусть стоит, — сказала она тревожно, предвосхищая мои поступки.

-Да пусть, только она не живая, сухая, чувствуешь, не пахнет.

-Да разве мимоза пахнет?

-Видимо, только там, где растет.

Я вздохнула:

-Пойдем, покурим.

Мы взяли сигареты, и пошли курить на свое любимое место на подоконнике возле туалета.

Витька Новиков, который проявлял ко мне неусыпный интерес, громогласно заметил в группе:

-А Зое хватит по шарику кататься, а то сессию не сдаст (я опять прогуляла день занятий из-за поездки в Горький).

-Не волнуйся, сдам и, может, не хуже тебя,— я сердито сверкнула на него глазами

Вечер в общежитии. Я нахально валяюсь на кровати — надо учиться, но я положила рядом с собой учебник физики, а сама смотрю в потолок. Тоскливо.

Приходит с занятий Люся, переодевается, зовет меня покурить, но я не иду. Мне и это лень. Людмиле вечером идти куда-то на вечеринку в группу, и она немного прихорашивается, но в основном занимается самоедством, разглядывая себя в зеркало.

-Черт, какой у меня нос лохматый, Зойка, ну ты посмотри.

-Ну, лохматый, так лохматый, на самом деле вовсе не лохматый, а волосатенький, и это не очень видно, светлые волоски ведь.

-А у тебя лохматый нос?

Люська подходит ко мне близко, рассматривает меня,

-Нет,— говорит она,— нос у тебя нормальный, не волосатый, а у меня у одной такая дрянь растет.

-У меня раньше щеки были сильно лохматые, но от здешней воды весь пух сошел,— говорю я,— так что подожди, и ты облезешь.

Люся успокаивается. Но не надолго, и снова пристает ко мне.

-Ты посмотри, Зоя, я опять располнела.

Мне, которая всё худеет и худеет, полнота не кажется проблемой, Люся совсем не толстая, просто на первом курсе, худее и моложе, она действительно была лучше.

-Щеки из-за ушей видны. Зойка, посмотри, видны?

-Видны,— говорю я, не глядя на нее. -Еще как видны. На два сантиметра торчат с обеих сторон.

-Что ж ты такая вредная! Ну посмотри, видны или нет?

-Ну нет, нет,— уже кричу я,— сама подумай, как нужно жиром заплыть, чтобы такое стало возможным?

-Значит еще нет? Ну ладно,— сразу успокаивается Люся. Но от зеркала не отходит и еще некоторое время недовольно в него смотрится, поскольку сама себе в зеркале не нравится.

В зеркале у нее напряженное неулыбчивое лицо, действительно хуже, чем в натуре.

-Доведешь ты меня своими глупостями, разобью я это зеркало, ну точно разобью,— угрожаю я, давно уже не утруждающая себя и не разглядывающая так внимательно свое отражение.

Люся пугается.

-С тебя станется, и разобьешь,— озабоченно говорит она. — Кавказская кровь горячая, дурная. Надо его спрятать.

-Спрячешь... и как смотреться будешь, по ночам? — насмешничаю я.

Люся вздыхает. Отходит от зеркала, надевает нарядную блузку и, слегка причесав свои светлые рыжеватые волосы, уходит.

Весна, светит солнышко, я иду с Пашкой и Сашкой на занятия, идем мы вдоль корпусов общежития.

Бережковкий что-то мне рассказывает, например:

-Сегодня утром ...

-У них в комнате по утрам мат-перемат стоит, хоть топор вешай,— прерывает его рассказ Павлик, обращаясь ко мне.

Сашка снисходительно косится на Павлика, ничего не отрицает и пытается продолжить дальше, но ему не удается.

-Слышишь паузы в речи,— продолжает злопыхать Лебедев,— это он связки пропускает.

-Зоя, если бы ты слышала эти связки! Уши вянут!

Сашка на секунду замолкает.

-Ну, вот видишь, это опять связка,— в образовавшуюся паузу восклицает Лебедев.

Я начинаю заливаться смехом, а это надолго. И Сашка, махнув рукой, прекращает свой рассказ.

Помню еще рассказ Сашки про Павлика:

-У них в Электростали (Павлик был из Электростали) парни вечером выйдут погулять, поразмяться, встретятся две компании, и бой начинается — стенка на стенку бьются.

-И ты Паша, тоже? — удивленно спрашиваю я, оглядывая довольно-таки неатлетическую Пашкину фигуру.

-Лебедеву как в первый момент дали по очкам, так он всю драку ползал по земле, отодвигая ноги дерущихся, и спрашивал: вы не видели мои очки, не наступите, пожалуйста, — продолжал балагурить Сашка.

-А когда нашел, надел на нос, огляделся, а драка-то уже кончилась.

Рассказ забавляет меня, мы с Сашкой радостно гогочем, а Павлик только сверкает на нас стеклами своих очков.

Если Сашка и матерился, то не при девушках. Речь же самого Лебедева оставляла желать лучшего.

"Фиг" — вот было его любимое слово:

-А на фига ты это делаешь? А на фига это надо? Я просто офигиваю — эти словечки так и летали в воздухе вокруг Пашки.

Наслушавшись его "фигов", я даже придумала такую фразу, позволяющую мне ни фига не делать: "А я думаю, а на фига? И офигиваю".

И всё еще весна. Иду на занятия по английскому языку. Тепло, припекает солнышко. Меня догоняет Бережковский, протягивает маленькую книжку:

-Хочешь почитать Пастернака, даю до вечера.

Я беру, открываю на ходу, начинаю читать, потом еще, перед входом в корпус сворачиваю на лавочку в садике, и всё, ни на какие занятия я не пошла, весь английский читала стихи взахлеб, строчка за строчкой. И всё про меня, про нас с Ефимом.

"Ах, когда вы знали как тоскуется,

Когда вас раз сто в течение дня на ходу на сходствах ловит улица".

Это я каждый раз вздрагиваю, и сердце мое падает, когда идет какой-нибудь похожий, спасибо, маленьких, черных, сутулых с такой дрыгающей походкой мало.

"...Не береди присохший струп весенней лихорадки."

Ну, разве это хорошо, как-то вычурно, а как мне нравилось.

После занятий пришлось расстаться с книжкой.

Вечер, я выхожу в коридор, навстречу мне бежит большим круглым шаром черная кошка, путается под ногами и, приветливо мурлыкая, трется об ноги. Осторожно погладив беременную кошку, я вздохнула задумчиво, в кошкином мире всё было в полной гармонии, она старательно выполняла свой долг перед природой и не изучала всякую дрянь вроде аналитической механики с ее правилами вроде: "реальный путь всякой системы — это путь минимума энергий, как потенциальной, так и кинетической",— а разве мы в таком случае правильно выбирали свой жизненный путь?

-За всё общежитие отгуливает,— сказала я про кошку вышедшей в коридор Люсе, и моя случайно брошенная фраза пошла гулять по женской общаге и вспоминаться каждый раз, когда у кошки круглели бока.

Сашка Юноша, Люськин одногруппик, приятель и, в последствии, муж, рассказал нам такую забавную историю. "Парень, который жил с ним в одной комнате, как-то раз вздумал для развлечению почитать беллетристику. Сидит, читает какой-то рассказ или повесть и вдруг видит в обычном тексте "игрек-икс-игрек".

-Что за белиберда,— удивленно думает он,— и откуда здесь это?

Читает снова и снова "игрек-икс-игрек".

-Ну, и причем тут игрек-икс-игрек? — парень даже ущипнул себя за руку. Мерещится мне что ли?

И с третьего раза он читает уже целую фразу "Он съездил его по игрек-икс-игрек", ну "по уху, по уху" — наконец-то понял он смысл предложения.

-Два дня не учился. Испугался сбрендить с такой жизни,— заключил рассказ Сашка.

В весеннюю сессию у нас было 6 экзаменов плюс два письменных, к которым всё равно приходилось готовиться — одно дело отвечать билет, другое быстро решать. Анализ в эту сессию шел без письменной, так как писали мы диффуры и сдавали за год, анализ шел за семестр, но по две лекции в неделю и, как всегда, письменная и устная физика, и еще аналитическая механика, которая казалась мне легче, чем теормех— в теормехе всё было очень уж конкретно, ускорение туда, сюда, там крутится, тут не крутится, еще радиоэлектроника, и совсем уже еще политэкономия.

В общем, я довольно благополучно, без взлетов и падений шла по сессии. Письменные диффуры я писала на пару с Виолеттой, и написали мы нормально, и сдала я на свою четверку.

При сдаче аналмеха на Электронике совершенно нелепый случай произошел:

Одному парню на механике достался билет про движение твердого тела, довольно сложный вопрос, и он добросовестно рассказывал о проекциях ускорений на оси координат, жестко связанные с телом, которые имели стандартное обозначение p,q,r.

Преподаватель молча слушал, а потом вдруг, совершенно неожиданно задал вполне дурацкий вопрос:

-А что такое r?

-Радиус,— последовал мгновенный шаблонный ответ.

Экзаменатор широко открыл глаза, потом выдохнул воздух и сказал:

-Идите, идите. Забирайте свою зачетку и идите, чтобы я вас не видел.

Вечером, купив две бутылки водки, горемыка-студент мрачно напивался в общаге, а собравшиеся товарищи, покатываясь от хохота, приставали к нему с вопросом, ну почему он сказал радиус.

-Не знаю, не представляю, почему так сказал, просто вырвалось,— наполняя очередной стакан, печально отвечал двоечник.

Людочка Махова, милая кареглазая девушка с РТ, с копной пушистых рыжеватых волос, умненькая и старательная, сдала аналмех лектору Кореневу на "отлично" и так понравилась ему своей толковостью, что он предложил ей работать у него после окончания физтеха, а пока перейти к нему на базу.

Когда сдавали радиоэлектронику, мне попался мультивибратор.

-Ой, это моя первая лабораторная.

-Ну, значит, помните,— покивал мне головой довольно симпатичный молодой и старательный экзаменатор.

Спрашивал он меня очень осторожно, сомнений в том, что я не знаю радиоэлектроники, у него не было, но видно было, что я училась, старалась и что-то там пересказывала.

-Я поставлю вам четыре,— сказал он, открыл зачетку и увидел пять четверок:

-Как я вас угадал,— засмеялся он.

Засмеялась и я, — я сдавала последний экзамен, и всё, впереди было лето.

После сессии на физхиме было распределение по кафедрам, и мы с Динкой выбрали кафедру биофизики.

На физтехе существовала уникальная система базовых институтов. Номер каждой группы обозначал и специальность студента, а в зависимости от специальности группа была прикреплена к какому-нибудь научно-исследовательскому институту в Москве или Московской области. Начиная с третьего курса студент, начинал работать в той лаборатории, в которой потом, на шестом, будет делать диплом, а затем останется работать. Правда, в год нашего поступления последнее для Московских институтов было проблематично из-за трудностей с пропиской, а под Москвой ребят, как правило, брали, давали прописку и устраивали в общагу. Институт, в котором работали студенты, назывался базой, там и лекции читали, и зачеты надо было получать, в общем, всё серьезно.

Физхим отличался от остальных факультетов тем, что там номер группы не означал специальность, а специальность выбирали после второго курса, и широта выбора зависела от успеваемости — где больше спрос, туда труднее попасть.

Еще до окончания учебы, в середине сессии, где-то во время письменных диффур, ко мне приехал папа. Он остановился в гостинице на Окружной, и мы гуляли по Москве, папа покупал билеты и водил меня в театр, я посмотрела с ним "Три сестры" во МХАТе с Дорониной и Стриженовым.

А еще мы ездили во Дворец съездов и смотрели грузинские танцы:

Ансамбль Сухишвили-Рамишвили.

Вопреки моим ожиданиям, танцы мне понравились своей стремительностью и зажигательностью, а я приготовилась проскучать вечер, но было не до скуки. Ноги так и прыгали под стулом в такт музыке.

Папа купил мне золотые часики фирмы "Чайка", которые он мне обещал к окончанию школы с золотой медалью.

В те времена золотые часики на руке были непременным атрибутом мало-мальски зажиточных семей, и, хотя я мечтала о туфельках, папа был неумолим.

-Туфли сносишь. А часы на всю жизнь.

И он оказался прав.

Как-то, после прогулок по Москве, той же весной я ехала в электричке вместе с Наташкой Зуйковой и ее дружком Толей Бернштейном. У них были усталые, умиротворенные и счастливые лица, они дружили уже второй год и выглядели очень стабильной парой, хотя к Наташке подкатывалось много ребят, она нравилась парням.

Я сидела против них, мы лениво перебрасывались словами, и я опять, уже в который раз вспоминала весну прошлого года.

Невозможно заниматься всё то время, когда не спишь. И в сессию, как обещал противный Абросимов, действительно было больше свободного времени, чем во время семестра, и я стала с новой силой осваивать преферанс. Зиночка, девочка на курс моложе, учила меня играть. Она жила вместе с Инной Прошуниной и Ларисой, те были на курс старше нас, и тоже играли, еще с нами играла Света Светозарова. Светка была с радиотехнического, училась в одной группе с Зуйковой. Высокая, длинноногая девушка с тонкой талией и мягкими чертами миловидного лица, она не казалась эффектной только из-за отсутствия стремления быть таковой, как ни бились с ней Наташка и Милка Ионат, которые умели прекрасно выглядеть, максимально используя внешние данные, и безрезультатно пытаясь научить этому Светлану.