Пастырь добрый (Главы 1-16)

— До последнего потрошка, — кивнул тот хмуро. — Крови, как я уже упоминал, истекло много, и подле тела ее не было — может статься, это? Нацедить ее можно, конечно, и прямо на улице, однако — для чего ковыряться с бутылочками и мисочками в темноте, если можно с комфортом собрать ее в нарочно оснащенной комнате... После того, как изрезали тело, уже сложно понять, была ли какая-то из ран предназначена именно для этой процедуры.

— Все это весьма любопытно, — оборвал его Курт, — однако вопрос остается неразрешенным: что с этим делать? Устраивать облавы по домам? Даже если допустить, что в сообщничестве с магистратом мы сумеем обойти все жилища... в свете последних событий, полагаю, горожане займут нашу сторону и не станут особенно препятствовать нам или возмущаться... Так вот — не окажется ли это бессмысленным? За прошедшие полночи и день кровь можно было оттереть так, что не найти теперь ни пятнышка, и вычислить среди множества прячущих глаза и нервничающих от нашего присутствия добропорядочных жителей того единственного или двоих, кто нервничает вполне оправданно...

— Что-то сомневаюсь я, — вновь вмешался Бруно, — что эти ребята будут психовать. Скорее, пригласят вас к обеду и совместному молебствию — совершенно хладнокровно.

— Тем более.

— Осмотрен еще не весь город, — без особенной уверенности возразил Ланц, и Курт скривился:

— Брось, Дитрих. Ничего они не отыщут, ты и сам это отлично осознаешь. Самые потаенные закоулки обследовали в первую очередь, и я бы не надеялся на то, что огромная лужа крови обнаружится напротив дверей какой-нибудь булочной лавки. Иоганна Хальтера убили в доме. Это бесспорно.

— К чему ты клонишь? — устало вздохнул Ланц. — Я вижу, что у тебя родилась мысль; так говори, абориген, не тяни жилы.

— Да, мысль есть, — согласился он тихо. — Старику я этого еще не высказывал — для начала хотел посоветоваться с вами...

— Ты никогда не советуешься, академист, — оборвал его Райзе. — Ты уламываешь и навязываешь свои идеи. Не томи; что за мысли у тебя?

— А мысль, Густав, у меня такая: вернее всего — мы с этим делом не справимся.

— Excellenter[40], — покривился тот с невеселой усмешкой. — Это ты обрадовал.

— Не справимся, — продолжил Курт наставительно, — без помощи. Я полагаю, самое время воспользоваться некоторыми достоинствами Конгрегации, а именно — нам нужен expertus с вполне определенными способностями: умением чувствовать смерть. Если никого из вас не посетила иная, более дельная мысль, я отправляюсь к старику; полагаю, Керн согласится с моей идеей. Людей, обладающих подобным даром, в Конгрегации не сказать, чтоб уж очень много, однако же — вполне довольно; насколько мне известно, эта способность едва ли не самая часто встречающаяся, а стало быть — долго разыскивать такого не придется, и наша помощь прибудет вскоре. Возможно, уже послезавтра, если запрос отправить прямо сейчас. Тому, кто нам нужен, будет достаточно всего лишь пройтись по городу, и к концу дня мы узнаем, за стенами какого из домов недавно была загублена жизнь.

— Что называется — новое поколение, — нарочито недовольно буркнул Ланц. — Я о подобном шаге не подумал: мы в наше время работали сами, мозгом.

— "Ф нафе фремя"... — передразнил Курт со старческим шепелявеньем. — Наверняка и малефики у вас разбегались, как тараканы... Я не имею ничего против "старых добрых" методов, Дитрих; если твой мозг может породить что-то — я готов со смирением и кротостью принять твои светлые идеи.

— Распустился, — заметил Ланц со вздохом и, посерьезнев, кивнул: — Все верно, мысль дельная. И, увы, лично мне ничего более в голову не идет.

— А таких, как Майнц, нет? — вклинился Бруно, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: — Профессор Майнц, если верить его "Житию", был способен определить в самом человеке то, что ты намерен найти в доме. Совершённое им убийство. Таких специалистов у нас нет?

— Убежден, такие существуют, — одними губами улыбнулся Курт, — однако уже в этих стенах его заклинит: на каждом из нас крови предостаточно. Сомневаюсь, что и добрые горожане в своей жизни блюли христианскую заповедь незлобия: второй раз такого специалиста перекорежит в казармах магистрата или в присутствии exsecutor'а Друденхауса, или при взгляде на какого-нибудь торгаша, которому посчастливилось отбиться от разбойников в пути, или в студенческом общежитии — не тебе объяснять, что чаще всего свои проблемы эти добрые парни разрешают вовсе не мордобоем. Ощутить столь тонкие материи, как давность произошедшего, такие люди чаще всего не могут, а вот те, кто чувствуют смерть, увязанную не с человеком, а с местом, на это способны. Почему? Бог их знает. Но так есть. Проблема в другом: такой expertus слышит просто смерть как таковую — гибель всего, что мозгом совершеннее мыши, ощущается им как насильственная кончина живого существа, посему, если кто-то удушил в своем доме надоевшую ему собаку, он скажет нам, что там произошло убийство. Наше дело — упорядочить его выводы.

— Нет в мире совершенства, — вздохнул Бруно с напускной тоскливостью, и Курт раздраженно покривился, едва сдержав себя, чтоб не отмахнуться от подопечного, как от назойливой мухи.

— Весело? — осведомился он пасмурно. — Посмейся, покуда мы подождем следующего трупа. Без expertus'а мы ничего не можем, а это означает, что два дня Друденхаус будет бездействовать, а что из этого следует? Из этого следует, что на нас посыплются такие проклятья, каковых удостаивались не всякие сжигаемые в этом городе... Этой ночью навещу снова "Кревинкель"; вдруг что-то пришло со свалки...

Ответом ему были три скептических взгляда, и, как оказалось впоследствии, не напрасно: Бюшель был радушен, бывшие соратники по ремеслу — приветливы, Финк искренне признателен, однако новостей не было узнано никаких. Просто развернуться тут же и уйти, не получив требуемого, было нельзя, и Курт, изображая рассеянное веселье, принужден был просидеть в кислой духоте подвальчика почти до самого утра, отвечая на желание всякого, жаждущего попотчевать избавителя их товарища за свой счет.

Возвращался майстер инквизитор засветло, чуть пошатываясь и страстно желая прополоскать рот мылом, дабы смыть с языка омерзительный привкус пойла, загадочный генезис и формулу коего он так и не сумел классифицировать. Отчитавшись начальству, Курт ушел в одну из пустующих комнат и уже через минуту погрузился в тяжелый, беспробудный сон.

* * *

— Блондинка, маленькая, голая.

Голос Ланца вторгся в мир его сонного разума резко и беспардонно, вырвав из мутных грез; привстав на локте, Курт с усилием разлепил глаза и попытался осознать услышанное.

— Где? — уточнил он, наконец; сослуживец рассмеялся, хлопнув его по плечу и едва не сбросив со скамьи на пол:

— Ага, жизнь еще теплится — упоминание о девке все еще способно тебя разбудить... Радуйся. Нашли твою соблазнительницу.

— Где? — повторил Курт, рывком усевшись; Ланц понурился, присев рядом, и кивнул куда-то за окно, неопределенно махнув рукой.

— В Мекенхайме[41]. Местные крестьяне выловили в реке труп голой девчонки, блондинки лет примерно семнадцати. Руки были связаны, посему местный священник порассудил, что это отменяет версию самоубийства, так что прикопали ее по всей чести — с отпеванием и на освященной земле. Наш человек вскрыл могилу, само собой, повергнув в ужас всю деревню подобным рвением... Трупик уже довольно попорченный — сам понимаешь, рыбки да червячки; однако же — все особые приметы наличествуют. Она.

— Вот зараза... — пробормотал Курт, тяжело уронив голову на руки и потирая глаза ладонями.

— Что тебе не по нраву? Девчонку нашли, в чем дело?

— Ничего неожиданного, конечно, — вздохнул он тоскливо, — однако, я все же надеялся, что найдут живой...

— ... и с уже подписанным признанием, — докончил Ланц. — Брось, абориген, и это результат — хотя бы в том, что, кроме слов сомнительных личностей, явилось вполне вещественное свидетельство ее существования. Уже что-то. Еще мы знаем, что, кем бы ни была она сама, нанятым ли агентом или добровольной помощницей, те, на кого она работала, к ней теплых чувств уж точно не испытывали и дружелюбием не отличались.

— У вас ведь есть описание, — хрипло со сна встрял Бруно, тоже примостившийся вчера на соседней скамье, с хрустом потягиваясь; Ланц покривил губы в усмешке.

— Гляди-ка, проснулся... И какие выводы следуют из твоей мудрой мысли?

— Когда надо было узнать, кто я такой, это было сделано за три дня, — пояснил подопечный сквозь зевок. — В чем сейчас проблема?

— У меня было не только твое описание, — возразил Курт со вздохом. — У меня было твое имя — пусть и предполагаемое, примерный возраст, примерный род занятий — хотя бы и по моим предположениям, у меня были и другие догадки. А кроме того, ты уже был в розыске, причем и по нашей линии тоже, вот в чем разница, потому и узнали — ты неправ, не за три, за один день... А сейчас у нас нет ничего. Внешность, приблизительный возраст — и все. Узнать о ней что-то можно, лишь если нам сильно посчастливится. Или когда отыщем ее приятелей. Предлагаю уповать на это.

— Optimista, — хмыкнул сослуживец угрюмо. — Еще новостей подкинуть?

Курт, нахмурясь, переглянулся с подопечным и, снова переведя взгляд на Ланца, осторожно осведомился:

— Хороших или плохих?

— А это уж ты сам решишь. Знаешь ли, все в этом мире относительно, абориген — худа без добра нет, и самое скверное может оказаться на поверку чем-то весьма неплохим, равно как и...

— Дитрих!

— Да, — встряхнул головой Ланц, согнав улыбку с лица, и вздохнул уже серьезно: — Пришел ответ на запрос Керна его приятелю в попечительском отделе. И на твой — в ректорат академии. Если верить Рихарду Мюллеру, кураторам неизвестны доскональности прошлого дознания; лишь то, что им было предоставлено в качестве отчетов, то есть, собственно обвинение осужденным, имена, факт твоего внедрения к ним и участие руководства академии в их аресте. Всё. О твоем незаконопослушном приятеле никому не ведомо.

— Если верить Рихарду Мюллеру, — повторил Курт с нажимом; Ланц усмехнулся:

— Знаешь, я бы скорее усомнился в беспорочности нашего старика или себя самого, нежели этого реликта Конгрегации — вот уж кто Domini canus canis[42] без шуток. Свирепый, верный и нещадный. И, поверь, если где-то кому-то в попечительском отделе известно о твоих связях с кельнскими шайками в прошедшем дознании, то информация эта пришла путями окольными, и Мюллер об этом в самом деле не знает.

— Пусть так; а что академия?

— В святом Макарии, — продолжил Ланц со вздохом, — также полная пустота. Факт участия в деле Вернера Хаупта по прозвищу Финк известен ректору отцу Бенедикту и кардиналу Сфорца, и никаких документов, в коих были бы изложены эти сведения, не существует. Выводы, абориген, делай сам.

Курт промолчал, неспешно поднявшись и прошагав к узкому окну, сквозь мутный пузырь которого тянуло холодом; остановился, прислонившись лбом к ледяному камню.

Выводы были просты и не слишком утешительны. Вывод первый оставлял необходимость признать двоедушными высшие чины академии святого Макария, чего он не мог допустить так же наверняка, как невозможно было вообразить себе, что небеса в одно прекрасное время станут янтарно-зелеными, и по ним запляшут синие в клетку демонята. Вся новая Конгрегация, вся ее относительная свобода от Рима и его установлений, вся с каждым годом утверждающаяся суверенность Германии вообще — зиждились на этой самой академии, на этих людях; все это и было создано ими и лишь ими поддерживалось, посему ничего, что могло бы пустить трещину в этом фундаменте, никто из них не совершил бы. Главы кураторского отделения Курт не видел ни разу, не знал его вовсе, однако, если судить по тому, что он успел узнать о Рихарде Мюллере от Керна, предположения о его возможном двурушничестве также неосновательны.

Второй же вывод предполагал то, что уже было высказано им Финку, а именно — в деле замешан кто-то из его знакомых, а если говорить вернее — этот кто-то из его шайки, из его приближенных, ибо о факте недавнего сотрудничества с Куртом знали лишь его люди, и более никто.

— Стало быть, так, — произнес он, наконец, отойдя от окна и усевшись снова на скамью, зябко потирая ладони. — Conclusio[43]. В среде уличных подонков есть купленный либо каким иным образом полученный к сотрудничеству человек, который предоставил преступникам необходимую информацию.

— Почему не "преступнику"? — уточнил Бруно; Курт кивнул, словно желая показать, что вопроса этого ожидал.

— Потому, что кто-то же завалил, ignoscet mihi dictio[44], нашу Далилу далеко вне пределов Кельна? — пояснил Курт с усталым сарказмом. — Одно это говорит вполне логично об участии как минимум двоих. Здесь действуют несколько рук, и происходящее именуется громким словом "заговор"...

— Опять, — мрачно вздохнул подопечный, и Курт кивнул снова:

— Да, опять.

— Везет тебе на заговоры, как покойнику на мух.

— И это тоже нельзя упускать из внимания, — согласился он серьезно. — Вполне можно допустить, что некто желает скомпрометировать Конгрегацию, используя меня лично. Для того, чтобы показать Конгрегацию в невыгодном свете, теперь достаточно будет упомянуть, как при первом моем деле погиб мой главный свидетель, барон, пусть и невысокого полета, как завершение второго дела ознаменовалось казнью кельнского архиепископа, герцога и графини — на сей раз уже солидные особы... и в довесок к этому — дело о гибели детей видных горожан (по их задумке) должно развалиться, оставив после себя упадок и признание моей (и Друденхауса, а ergo — и Конгрегации) несостоятельности. Если дело повернуть упомянутым мною образом, Император может решить, что ему не нужно сотрудничество с теми, кто развлекается уничтожением баронов и герцогов, и тогда он отвернется от нас. Сказать по чести, я затрудняюсь решить, кого он изберет в союзники, встань мы с его родовитыми подданными, так сказать, по разные стороны реки...

— Словом, — невесело подытожил Бруно, — так ли, этак ли, а предатель среди своих все равно есть — кто-то, кто именно тебя выбрал оружием для того, чтобы накрутить Инквизиции хвост. Это ты хочешь сказать?

— Я это уже сказал. Это — что касается "преступников". Дальше. Исполнившую свою работу дамочку убрали сразу же. Что же до человека в рядах уличной братии, то за последние недели две никто из них не погиб — никак, ни на ноже своего же, ни на виселице, ни захлебнувшись, ни поперхнувшись, ни от старости или как-либо еще, однако же, я сомневаюсь, что это — от их внезапно взыгравшего человеколюбия.

— И что это означает? — насупился подопечный. — Что его работа еще не выполнена?

— Он еще нужен — следить за ходом дела изнутри; Финк ведь не может молчать в ответ на вопрос "ну, как там?", который ему не могут не задавать его дружки по "Кревинкелю". Это — явная причина, но я вполне допускаю, что резонов для продления ему жизни может быть еще множество, причем, нам не ведомых и еще не понятных.