Нахальное минирование - 2

Да и тягать по полю тяжеленное бревно куда сподручнее получилось черепашкой на гусеницах. Тут на "Боргвард" в умелых руках было не нахвалиться. Да и то, что не один работник СПАМа приехал, а с друзьями — тоже поспособствовало. Но день так и так ушел на этот кусок зараженной смертью земли.

Машины из оврага и ручья технари утащили к себе с радостью муравьев, нашедших несколько вкусных жирных гусениц. Немцы тут бежали стремительно, искалечить толком машины времени им не было, потому оказались грузовики практически целехонькие — ну разве что капоты и кабины чуток помяты, а так даже колеса не прострелили. Почему бросили — понятно — баки совсем сухие, топливо кончилось во время стремительного отступления, а взять было неоткуда. И оказалось в добыче и призе за возню с минами аж три немецких "Форда". Как немножко рисуясь заметил бывший танкист — машины носили грозное название Фау 3000.

Залили в них бензин, который в канистрах привез горелый — как понял по цвету Новожилов — тоже трофейный, для грузовиков — синим красителем подкрашенный — и укатили они своим ходом, мало не с песнями, как только приятели одноглазого прибыли. Авиационный-то у фрицев зеленый был по цвету — еще когда из бомбера на болоте сливали — убедился.

К Миньке в город сержант так и не выбрался, отчасти потому, что работы было невпроворот, загажена земля была страшно, с другой — не знал, что мальчишке сказать при встрече. Не раз представлял себе, как заходит в палату — и дальше немота нападала, хотя умом понимал, что не виноват — сам пацан себе счастье нашел.

А все равно — грызло в серединке организма, что не доглядел. И никак себя не мог убедить в обратном. Когда поделился этим ощущением с одноглазым приятелем, тот хмыкнул и сказал неожиданно мудро:

— Нормально это для любого начальника и родителя, если не фанфарон безголовый. Поди пойми, твоя ли заслуга в успехе его и твоя ли вина в провале. Я того не понимал, пока сын не родился. Может, потому и людьми командовать было мне проще. Так шо — не журыся, хлопец! Я зато книжку полезную для твоего мальца обменял — вот!

И показал растрепанную и засаленную уже пухлую книжонку без переплета. То, что ее явно читали много раз, а не пустили сходу на самокрутки и подтирки ясно говорило, что не только интересная, но и нужная людям эта книжка.

— Мне кум сказав, шо для калек самое оно. Про летчика, который без ног летать снова начал. Так что вот тебе — подарок, когда в город приеду — отдам от вашего лица, дескать саперазгильдяи вручили.

— Спасибо. Ему там поддержка нужна, а я не умею, чтоб утешить — признался с досадой Новожилов.

— Ты свою работу работай — вон конца края не видно — заметил бывший танкист и как всегда оказался прав. Загаженной смертью земли было больше, чем нужно. Гораздо больше. Война, тут прокатившаяся наоставляла ядовитых драконьих зубов.

От автора: Недавно умер Леонид Птицын. Художник, очень светлый и талантливый человек. Во время войны попал в команду пятнадцатилетних подростков — разминеров (на Псковщине их называли иначе — истребительные отряды). Подорвался на своей 71 мине и ему оторвало кисти, после ампутации остались только частью предплечья. Тем не менее окончил Репинский институт и рисовал так блестяще, не имея рук, что многим своим коллегам мог дать форы, несмотря на то, что у них с руками внешне все было в порядке.

Майор Соломахин, командир инженерно -саперного батальона

Странное ощущение, когда можно вот так запросто взять — и выехать за пределы блокадного кольца — словами не передать! То, что немцев прогнали от Ленинграда и теперь не возбраняется как нормальному человеку поехать в командировку по служебным делам — даже и не поймешь сам как выразить в словах. Словно в кандалах сидел — а тут птицей летишь! Нет, так-то если честно, то конечно не летишь, конечно ногами ходишь — но странное, головокружащее ощущение. И уже несколько дней — а все другими глазами смотришь. И даже воздух словно другой!

Опять же для серьезного человека, инженера — все эти поэтические сравнения даже как — то и не подобают, но до чего же здорово! Одна беда — язва обострилась, пришлось узнавать, где тут госпиталь и двигать к медикам. И отправился сразу после того, как с делами закончил. Увы, блокадная голодуха сильно попортила всем здоровье, да и жратва была, что уж говорить — весьма паршивая она была, и это не говоря о том, что на тощей диете этой нервов стоило много — отстоять город.

С госпитальными порядками сапер был прекрасно знаком — ранений у него хватало раньше. Так что бюрократию медицинскую знал и действовал толково, отчего, собственно, и ждать не пришлось долго. Врач даже и не удивился — насмотрелся уже на то, что на фронте вроде люди и не болеют, а вот как в тыл вышли, чуточку ослабили напряжение — и тут все хвори вылезают, как шило из мешка.

Осмотрел, поспрашивал про симптомы. Диагноз сомнения не вызвал. Велел одеваться, только глянул внимательно на редкий орден у пациента — не видал раньше такого. Выдал порошков и таблеток и как-то удивился, когда узнал, что пациент — из Ленинграда, с уважением определенно. Назначил повторный прием, как положено.

А когда майор явился в другой раз — к нему, когда уже уходил — подошел капитан медслужбы с жуткими шрамами на лице и перекоряченными челюстями — видно, что коллеги-живорезы собрали его лицо из лохмотьев и кусков. Смотреть жутковато, но и не такое видал за время боев. Представился тот, хотя фамилию разобрать и не вышло — ясно, что и с зубами беда и язык увечный, но что нужно — майор понял. Земляк, ленинградец, с начала войны в городе не был, понятное дело — и потому просит если есть время — за чаем порассказывать, что да как там в Городе. С ограничениями военного времени, конечно.

Ну отчего ж не потолковать, да еще и за чаем! Кто ж от чая откажется! В госпитальной столовой было пусто, межвременье перед ужином, но видно, что капитан этот калечный хоть определенно тут не работает, но держат его за своего, он мигом организовал чайник, стаканы с блюдцами и вытянул из планшетки непочатую пачку печенья. Ну, пир горой. Сели у окошка, за столик на котором стояли свежие полевые цветы в довоенной вазочке. И почему-то эта деталь тронула майору сердце.

Как и чуял — этот увечный капитан тоже был командировочным, судя по тому, что понял из его колченогих слов — по делам комиссии о злодеяниях оккупантов документы привез. Говорить об этом не хотелось — каждый, кто на фронте был, насмотрелся на веселухи европейские. Оставалась после этой сволочи мертвая земля, руины и трупы... Тут обсуждать было нечего.

Да и тяжело было слушать изувеченную речь капитана. Мучительно. Все время, словно как помочь надо, а никак не сделаешь этого. Сам покалеченный явно это понимал — и ему ведь говорить было куда как тяжеленько. Трудно ворочать простреленным языком. А вот слушал он с охотой, внимательно и даже — жадно. И сапер давно ни с кем по душам не толковал, а с благодарным слушателем слова сами находятся. Тут как с попутчиком в вагоне, да еще и своим парнем — офицер, фронтовик и явно тертый калач — так в чужом монастыре чай организовать — способности нужны, не каждый это понимает, но госпиталь — не ресторан, тут особенно не разбежишься. И потому рассказывалось непривычно легко, давно так свободно себя не чуял. Своим-то что толку вещать — сами все знают. А тут — вырвался на оперативный простор и, хотя никогда Соломахин болтуном не был и немногословен всегда, сдержан — а тут как плотина сломалась.

— Так я многого и не расскажу, передовая да госпиталя — в самом Городе и не доводилось толком бывать, не до того, да и горько, знаешь смотреть на все это. Немцы по Ленинграду долбили все время и пушками, и авиацией. Ну летунам хвост прищемили как холода начались — их наши и накрыли на аэродромах, как гусей линялых. Может слыхал — бензин у них летний, синтетический, на морозе в кисель густеет. Вот их и подловили на этом — не взлететь заразам никак, били стоячих. А артиллеристов достать нечем — они до последнего долбили и долбили. Так заигрались, что и эвакуировать свои жерла толком не успели — нам практически все их дальнобои в трофеях достались.

В первую же зиму водопровод замерз, канализация тоже. Отопление кончилось. И морозы с ноября. Еды не стало — как немцы Тихвин взяли, так обрезало. Ну и голодуха лютая... На фронте жрать было нечего, цинга считай у всех, а в тылу, да иждивенцам всяким — совсем люто. Так что и хорошо, что домой не поездишь, только сердце потом болит. А на фронте... Сам понимаешь — саперы все время нужны и всем должны.

Капитан усмехнулся, кивнул.

— Начал войну в оперативно-заградительном отряде.

Парень с изуродованным лицом поднял брови домиком, явно удивился.

— Это было не предусмотренное уставами, нештатное формирование. Что могли — то спешно и собрали с бору по сосенке. Было нас тогда 600 человек. Выдали нам два вмазных котла, 11 винтовок и одну цинку патронов. И воюй! Впрочем, вооружились мы немногим более чем за сутки. До зубов. За счет отступающих. Ведь когда человек из окружения выходит, у него не только винтовку отобрать — штаны снять можно. А там публика потоком шла — кто из окружения выдрался, кто просто отступал быстренько. Куда и командиры делись, хаос сплошной. А дырку надо чем-то заткнуть, чтоб на плечах этих беглых фрицы в Город не вперлись парадным строем.

Изувеченный слушал жадно, спросил что-то, причем сапер его как-то понял сразу. Наверное потому, что у военных своя структура мысли.

— Цель какая была? А — содействие нормальному отходу наших войск, помощь выходящим из окружения и противодействие наступающему противнику. Должен сказать — повезло мне с людьми. По названию если судить — то невнятная артель, но костяк составляли саперы, воевавшие еще в Финскую войну.

Тут изуродованный как-то горько усмехнулся и ткнул себя пальцем в середину ветвистого шрама на щеке.

— Финская? — не удивился сапер.

— Кукуфка — кивнул медик.

— А меня тогда контузило сильно — рядом снаряд долбанул — и что странно — осколки все миновали, а волной воздушной швырнуло как пушинку! В феврале так не повезло под занавес уже.

Капитан удивленно вскинул брови. Понятно — сам попал под раздачу в том же месяце. Спросил — где?

— Под Лоймалой.

Капитан кивнул. Про тяжелые и упорные бои у "креста Маннергейма" он точно слышал. Но ранили его совсем на другом участке — майор не без труда понял, что после прорыва линии дотов — уже когда пошел разгром отступающих финнов — под Ляйписуо, когда открылась дорога на Выборг. Память хорошая, профессиональная, а то никак бы не догадался что пытается выговорить собеседник. Ну да финские топонимы и здоровый язык сломаешь, выговаривая. Поглядели друг на друга, усмехнулись грустно. А тепла добавилось, хоть один воевал в Карелии, а другой по эту сторону Ладожского озера.

Соратники. Дорогого стоит. Соломахин продолжил, отхлебнув чая — тут он ароматный был, явно молодые листочки смороды заварены.

— Ну тогда и сам понимаешь, как мне с людьми повезло. Толковые и обстрелянные. И хоть то было время отступления, не могу не сказать о героизме моих товарищей. Ведь мы устанавливали минные поля прямо перед наступавшим противником. Прямо под носом! Закладывали фугасы под мосты — а взорвать мост следовало в последний момент, после прохода наших, да еще старались дождаться, когда на него уже вступит фашистская техника. Ну ты, вижу понимаешь!

Медицинский капитан серьезно кивнул. Тонкая это материя — мост взорвать вовремя. Поспешишь — и подаришь врагу кучу своей техники и своих людей, что на том берегу остались, не успев из-за твоей торопыжности переправиться. Промедлишь — и вот уже танки врага с десантом на этом берегу и мост, получается ты им подарил целехонький, а это беда еще хуже и последствия страшнее. И оба раза получается сапер предавшим своих же. Зато если все чики-чики сделал — то валится в реку мост под носом у фрицев, а если уж совсем хорошо все сделал сапер — то с танками немецкими вместе. Высший пилотаж инженерный — такой взрыв. И медик явно про это знал. По глазам видно. Приятно с таким разговаривать!

— Я, как мог, сохранял этот костяк — даже разыскивал раненых в госпиталях, чтобы потом вернуть их к себе. Часто и вообще не отдавал: по штату, в батальоне имелось восемь госпитальных коек, а доходило и до шестидесяти... Золотой запас ведь такие бойцы. Понимаешь, сделать грамотную минную ловушку для танков — это смекалка нужна, ум и понимание того, как враг будет действовать. А нас помотало — как дыра — так сапер затыкай! Начали под Лугой, потом спешно перебросили под Красное Село — свежая дивизия пехотная ударным кулаком выступила — а сдерживать ее пришлось батальону.

Капитан удивленно вытаращился. Дивизия немецкая, свежая и полнокровная превосходила один батальон раз в двадцать по силе, если не больше. И это только по головам считая, без всех пушек и брони.

— Вот именно. Сам понимаешь — командиры мирного времени они для благостных докладов начальству хороши. Как дошло до дела — оказалось, что многие красноармейцы и винтовку зарядить не умеют. И в первый год что-то командиров в ходе отступления и не увидишь, глядишь лейтенант какой сопливый — только и командует и людей ведет. (Опять медик понимающе и грустно усмехнулся. Так как человек это все видевший). А полковники — в толпе, да еще частенько и без знаков различия... У дивизии этой немецкой — как у всех их соединений свой опознавательный знак был — это две перекрещенные лошадиные головы. Такие на крышах домов ставят. (капитан удивился немного, сам он немецкие знаки тоже видал всякие, но про такой не слышал).

— Этот символ традиционно использовался в западноевропейских странах для обозначения защиты дома и семьи от зла и несчастий — лекторским тоном пояснил майор и продолжил:

— Так вот — не помог им оберег. Наломали мы им техники с этими знаками много. Удержать такую силищу не могли, пришлось отходить — но и они задачу не выполнили. Был у них приказ — взять Ленинград — а не смогли. Комиссар потом показывал билет-приглашение для фрицев на банкет в "Асторию" — попались к нам в руки их обозы, когда сейчас блокаду снимали. Так и хранили, заразы, надеялись, что отпразднуют все же. Потом Стрельна, Урицк и на Пулковских высотах они встали окончательно — выдохлись. Вместо торжественного взятия Города решили выморить голодом. Все моторизованное бросили на Москву. Ну а там — сам знаешь. Мне костяк удалось сохранить. И молодежи у нас было немало, призыва весны 1942 года. Через год с небольшим эти ребята были уже достаточно обстрелянны. Дел на фронте хватало.

Батальон у меня был моторизованным: 102 машины. И бросало нас командование в любой момент туда, куда необходимо, так что пришлось нам повоевать и на "Невском пятачке". Обеспечивали там переправу, когда снова его захватывали в сентябре. Научился составлять на слух схему как немецкие батареи работают — такая, знаешь симфония, что если правильно понял порядок обстрела, то и людей не подставляешь и переправа работает, понимаешь, когда и куда прилетать будет. Что? Нет, "Невский пятачок" был не единственным — там плацдармов таких наши больше дюжины захватили, но только его удержать получилось. Немцы, знаешь по старой прусской привычке плацдармов как огня боятся и, если у них дырка в обороне — так все бросают, чтоб ее заткнуть, не жалея сил и людей.