По образу и подобию. Часть 1

— Гордыня, отче! — нащупав твердую почву под ногами, мессир Соффредо несколько воспрял духом, впрочем, не слишком. Справедливо полагая, что далеко не все подводные камни столь тяжко когда-то дававшегося ему богословия остались позади.

— Верно, гордыня. И святой апостол Петр в первом же своем соборном послании говорит именно о ней: 'Облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать'

Гордыня, гордыня, гордыня!!! — Лицо Иннокентия исказилось, кулаки сжались, а на висках выступили крупные капли пота. Казалось, он сейчас сорвется с места и заметается по кабинету, чтобы хоть так дать выход охватившему его гневу и отчаянию. — Гордыня — вот главная препона, стоящая между человеком и вратами Царства Божия! Но скажи мне, сын мой, а что же такое гордыня?

Несчастный кардинал чувствовал себя школьником на экзамене, к которому он катастрофически, безнадежно не готов. И, как почти каждый школяр в подобной ситуации, потянулся к обрывкам готовых знаний, каковые можно было бы хоть как-то притянуть к заданному вопросу.

— Ну, святой Фабий Фульгенций говорил, что если будешь искать начало греха, то не найдёшь ничего, кроме гордыни...

— Прекрати, Соффредо! — резко прервал его Иннокентий. — Не изображай из себя ученого идиота, каковым ты никогда не был и, я надеюсь, уже не будешь. Спустись с высот святоотеческих учений на землю! И расскажи простыми словами, какой ты находишь гордыню, толкаясь на рынках и площадях, заходя в хижины бедняков и во дворцы знатных вельмож. Ну же! Что скажет тебе синьора Гордыня, встреться ты с ней на улице лицом к лицу?

— Что скажет? Ну, наверное: 'Я лучше тебя. Сильнее тебя. Умнее, знатнее, благороднее...', — начал перечислять напрягшийся из всех сил Соффредо те похвальбы, какими бы осыпала его Гордыня при гипотетической встрече на улице.

— Вот! — резко ударил ладонью по подлокотнику Иннокентий, — вот! Утверждение своего превосходства над ближним своим — в этом сама суть гордыни. А как, какими средствами может человек утвердить свое превосходство над другим человеком? Да не словах, кои пусты и бессмысленны, а на деле! Простейший способ — взять в руки меч и сказать ближнему: 'Вот, у меня в руке меч, а твои руки пусты. Значит, господин я тебе, а ты раб. И будешь делать по-моему, а иначе умрешь'. Разве не мечом утверждают свое превосходство одни дети Божии над другими? И не потому ли грех гордыни чаще всего встретим мы среди знатных и благородных, опоясанных мечом?

Соффредо оставалось лишь молча кивнуть. Да и что тут добавишь? Но Иннокентию довольно было и такого участия своего легата в их ученой беседе.

— А только ли меч возносит одних над другими? — продолжал гвоздить вопросами Папа своего не слишком прилежного ученика. — Только ли меч на поясе порождает дьявольскую гордыню и запирает тем самым вход в Царство Отца нашего?

— Золото...? — робко предположил Соффредо.

— Верно, и богатство легко поднимает одних над другими, порождая гордыню. Поэтому и сказал Иисус ученикам своим: 'Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное'. И меч, и золото — суть инструменты, при помощи которых одни люди встают над другими. Говоря им: 'Я господин твой!' Но только ли меч и золото?

Растерянный кардинал молчал, не понимая, куда ведет его наставник. А Иннокентий, усмехнувшись, предложил:

— Представь себе, сын мой, что Господь дал тебе власть устраивать судьбы людские по твоему усмотрению. И вот, взял ты венецианского дожа, одел в рубище, перенес за тысячи лиг и оставил в незнакомом городе. Девяностолетнего слепца. Где нет у него меча — да и поможет ли меч слепому старику? Где нет у него ни обола на поясе. Где не знает он ни языка, ни людей, да и его самого никто не знает. И вот, лет через пять возвратишься ты вновь в этот город. Скажи мне, где найдешь ты мессира Дандоло — среди уличных нищих, выпрашивающим медяки на пропитание? Или же среди богатых и знатных людей, облеченным в дорогие одежды и повелевающим многими из жителей города?

— Повелевающим! — ни на секунду не задумываясь, ответил Соффредо. — Только повелевающим!

— А почему? Ведь ни меча, ни золота не оставил ты ему.

— Его разум...! — внезапно понял Соффредо, — его могучий разум...

— Верно, — одобрил Иннокентий. — Разум есть такое же оружие, как меч или золото. Он точно так же поднимает одних людей над другими, делая одних господами, а других превращая в пыль у их ног. Разум дает человеку могущество, не сравнимое даже с тем, что получает он от меча или золота. Разум возносит над другими, позволяя с обретенной высоты взирать на других, как на червей, нелепо копошащихся под ногами. Кто ж не возгордится, обладая такой мощью?!

— Так разум — оружие? — не поверил Соффредо.

— Оружие, сын мой. Наимогущественнейшее из того, что создал Творец для тварей своих. Змее Господь дал яд, орлу крепкий клюв, льву когти и зубы, человеку — разум. Чье оружие сильнее?

— Как и любой инструмент, разум может быть направлен для какой угодно надобности. Как на добро, так и на зло. Куда же по большей части направляют люди дарованный им Господом разум?

Соффредо промолчал, но Иннокентию ответ уже и не требовался.

— Самые грубые из нас, их еще называют воины, переплавляют данный им разум в воинскую доблесть. — Папа заговорщицки ухмыльнулся. — Я как-то наблюдал битву двух горных баранов на узкой тропе по дороге в Сполето. Поверь мне, ни единого существенного различия с рыцарским турниром я не нашел. Битва, драка, сражение — все это столь сильно укоренено в животной природе, что направляя свой дар в эту область, человек по сути своей ничем от животного и не отличается. Только не говорите об этом нашим рыцарям, — все так же ухмыляясь, попросил папа, — зачем попусту обижать добрых христиан!

— А скольких могучих усилий разума требуется от королей, императоров, иных владетельных особ в их постоянной заботе о расширении своих земель! — Папа развел руки в стороны, ладонями к себе. — Или же, наоборот, в защите своих земель от воинственных притязаний соседей. — Ладони понтифика повернулись наружу.

— Но ведь то же самое делает любая волчья стая. Защита своих охотничьих угодий — ее главнейшая забота. То есть, и здесь разум направлен на достижение целей, вполне животных по своей природе!

Папа уже расхаживал по комнате, яростно жестикулируя. Видно было, что произносимые сейчас слова выношены давно. И терзания мессера Соффредо стали лишь поводом вслух сказать давно и тяжко продуманное.

— Перенесемся теперь в королевские дворы. — Иннокентий сделал приглашающий жест, как будто и вправду приглашал собеседника совершить такое путешествие. — Что мы там видим? Невероятные, блистательные интриги придворных, дабы занять более высокое место при особе обожаемого монарха. Вот уж где человеческий разум блистает во всей своей изощренной мощи!

Папа саркастически улыбнулся и продолжил.

— Один купец, побывавший в Индии, рассказывал мне об удивительных животных. Их называют обезьяны. Даже по внешнему виду они чем-то напоминают человека. Живут в стаях. В каждой стае есть свой король. Есть королевские жены, на которых никто не смеет посягать. Есть приближенные первого ранга, второго, и так далее — вплоть до самых низших и забитых членов стаи. Есть даже правила этикета, которые неуклонно соблюдаются. И, конечно же, есть интриги, позволяющие занять место повыше, поближе к обезьяньему королю.

Иннокентий как бы изумленно развел руки и вопросительно промолвил:

— То есть, что же?! И при королевских дворах блистательный разум придворных направлен на самые животные по своей природе цели? Те же самые цели, что преследуют обезьяньи придворные обезьяньих королей? — И сам же себе ответил:

-Увы, это так! Слишком многое из того, что мы делаем в этом мире, ничем не отличает нас от животных. И данный нам разум направлен на цели животные, но не человеческие. Как бы изощрен он ни был! Разум — орудие животного, лишь по ошибке названного человеком. Но, где же тогда сам человек? В чем он, человек? Как отыскать человека в том животном, которого Господь наш в неизреченной милости своей вооружил разумом? Помнишь, и Диогена этот вопрос когда-то мучил — просто так, что ли, ходил он по улицам Афин с горящим фонарем?[32] А это — важно, сын мой! Ведь не животным, но человеку уготовано Царство Божие. Именно человека наставляем мы на путь, ведущий к Богу. Так кто же он, человек, если почти все, что делают люди, заимствовано ими из животного царства?

В комнате повисла ничем не прерываемая тишина. Добрые христиане в такое время давно спят. Ночные же тати крадутся тихо, стараясь не нарушать лишним шумом спокойный сон своих сограждан.

— Молчишь, сын мой? А ведь ответ прост и содержится в первой главе той Книги, свет которой наша Церковь несет народам Божьего мира. Ну же, вспоминай!

Выждав несколько секунд, Иннокентий взял с полки "Ветхий Завет", безошибочно раскрыл его в нужном месте и прочитал: "Бог создал человека по образу и подобию Своему". По образу и подобию своему, — повторил он.

— Помнишь брата Варфоломея, нашего садовника?

Соффредо неуверенно кивнул. При чем тут это?

— А вспомни, сколь дивной красоты розы выращивает он в саду Патриаркио! — Соффредо, и правда, вспомнил. Свежайшие, самых разнообразных расцветок соцветия, удивительный аромат... — А какие прекрасные клумбы и узоры из разных цветов все лето не переводятся в нашем саду? Воистину, Божья красота!

Иннокентий обернулся к мессеру Соффредо.

— Скажи, сын мой, что заставляет отца Варфоломея делать все это?

— Ну, наверное, он любит цветы...

— Вот! — Указательный палец Иннокентия вновь уткнулся в собеседника. — Любовь, творящая и созидающая мир вокруг нас. Ведь и Господа нашего мы называем Творцом, Создателем. Он, своей неизреченной любовью, сотворил наш мир. Воистину, его любовь безгранична... Но ведь и брат Варфоломей — пусть в меньших масштабах — делает то же самое. Творит то, на что у Господа не хватило времени, таланта или терпения. Господь создал шиповник. Но розы из него сделал уже человек! Вот он, брат Варфоломей — и есть истинный образ и подобие Господа! Именно он, любовью своей, сотворил маленький кусочек Божьего мира, что каждый день видим мы, выходя за ворота. То есть, вовсе даже не разум, погрязший в животном естестве человека, но любовь, созидающая и возделывающая мир вокруг нас, делает человека образом Божьим

— А вспомни, — продолжал папа, — как брат Юлий пять лет назад возглавил наш Скрипторий...

— О, да! — обрадовано припомнил Соффредо. — Очень скоро книги, выходящие из под пера наших переписчиков, стало просто не узнать!

— А все потому, что брат Юлий влюблен в книги, как в родных детей. И знает о них все, что только в силах знать человек. И нет для него большей радости, чем поставить на полку нашей библиотеки еще один хорошо переписанный том!

— Да что далеко ходить, — вспомнил вдруг Иннокентий, — ты же сам рассказывал мне про праздник капусты на ярмарке в Шампани. И как светилось лицо крестьянина, вырастившего самый большой и красивый кочан сезона! Но ведь и Диоклетиан когда-то отказался от императорской власти ради капусты, которую он собственноручно вырастил[33].

— Кстати сказать, — нахмурился Иннокентий, — намного менее известен другой факт из жизни великого Императора. В 296 году, еще будучи всесильным властителем мира, он издает эдикт, повелевающий уничтожить все старинные книги, учившие тому, как добывать и плавить золото и серебро. Провидец, он уже тогда понимал, что смогут сделать с миром деньги...

— Так вот, только созидающая любовь, — вернулся Папа к своим предыдущим словам, — созидающая любовь — вот что делает человека образом и подобием Господа нашего. Любовь садовника к розам, любовь переписчика к книгам, любовь строителя к дому, корабела — к кораблю, да хотя бы и крестьянина к капусте! Любя и возделывая Божий мир, приближаемся мы к Богу, все же остальное в нас — от животного царства.

— И вот теперь, — Иннокентий вновь уселся напротив мессера Соффредо, — мы переходим к последней стадии наших рассуждений. Попробуем мысленно поставить рядом мессера Дандоло и брата Варфоломея! Кто из них умнее, образованнее, остроумнее, обладает лучшей эрудицией, логикой и риторикой? Кто "богаче духом"? Не правда ли, в области разума Энрико Дандоло оставляет далеко позади скромного брата Варфоломея!

Иннокентий печально вздохну и жалеющим тоном продолжил:

— Ведь со сколькими хищниками дожу Светлейшей Республики нужно столкнуться в борьбе за свои охотничьи угодья! Поневоле отточишь свое главное оружие — разум. И разум великолепного дожа внушает истинное восхищение. Он удивителен, могуч и многогранен! А теперь зададим другой вопрос: кто из них двоих счастливее?

— Брат Варфоломей! — потрясенно прошептал кардинал Соффредо.

— Конечно, — спокойно подтвердил Иннокентий, — ведь у него есть все, что он любит. А другого ему и не нужно. Вот о таких, как брат Варфоломей, как брат Юлий, как Диоклетиан или крестьянин из Шампани с их замечательной капустой, и сказано Господом нашим: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное". Им даже в голову не придет возносить себя над людьми. Ибо счастье их совсем не в этом! А в возлюбленных розах, возлюбленных книгах, да в той же капусте, которую Диоклетиан предпочел власти над миром.

Иннокентий на секунду прервался, заговорщицки подмигнул мессеру Соффредо и продолжил:

— Понимаешь, сын мой, чтобы попасть в Царство Небесное, им даже и умирать не надобно. Ведь свое Царство Небесное они носят уже сейчас, в душе, при жизни...

Пока кардинал Соффредо ошарашено вникал в последнюю мысль, папа встал, прошел к окну, вернулся обратно.

— Семьсот лет назад святой Августин Аврелий назвал христианскую Церковь Градом Божьим, возводимым на земле. Простаки толкуют это как храм, в стенах которого находится алтарь, "дом Божий"... Глупцы!

Папа выпрямился, глаза его блеснули.

— Град божий — это весь христианский мир, где брат Варфоломей может спокойно выращивать свои возлюбленные розы, брат Юлий — переписывать свои возлюбленные книги, а крестьянин из Шампани — растить свою возлюбленную капусту. Мир, где никто из них не боится, что придет сильный или умный хищник и растопчет розы, сожжет книги, заберет капусту. Ибо над всем христианским миром стоит на страже единый христианский император и держит всю эту свору двуногих зверей в крепкой узде. А рядом с императором — Святая Церковь, наставляющая его в Божьих заповедях. Вот что такое Град Божий!

Глаза Иннокентия заблестели еще ярче. А голос — казалось, вся резиденция понтифика заговорила вдруг голосом наместника Святого Петра: обшитые дубом стены, резной потолок, яркие светильники вдоль стен...

— Ради него, во имя его наше с тобой служение, сын мой! А еще вернее — ради малых сих, кто воистину суть образ и подобие Божие. — Наместник святого Престола подошел к закрепленному в специальной нише Распятию, чуть прибавил яркости в горящей под ним лампаде, не слишком ловко опустился на колени. И все те же знакомые с детства слова зазвучали в ночной тишине: