Фейри с Арбата. Гамбит

Вот оно! Киран Браконьер, он же Кирилл Лесник, самая первая серьезная удача проекта! И, похоже, Лиле узнала в нем игрока — а он в ней... какой потенциал!..

— Ты снова не завтракал, — укоризненно сказали за спиной; запахло свежим кофе с корицей. — У тебя что-то интересное?

Обернувшись, Майлгенн уперся взглядом в обтянутую форменной курткой грудь с бейджиком 'Светлана Васильевна Дубовицкая. Психолог'. Бейджик этот мало кто замечал, отвлекала толстая пепельная коса. Как у местных Аленушек, перехваченная лентой. Разве что не алой, а серой, в цвет глаз.

— Спасибо, Свейлин. — Он улыбнулся коллеге. — Два игрока встретились и, похоже, договорились. Погоди, я еще не посмотрел, что они натворили совместными усилиями.

— Ладно, не мешаю, о великий гений, — усмехнулась она и поставила перед Майлгенном поднос. — Ешь давай.

Майлгенн укусил сэндвич, благодарно буркнул нечто невнятное и принялся просматривать дальше. То есть сразу последние сутки: не терпелось понять, как же светлая Лиле схлопотала стрелу. Но до стрелы он не добрался. Хватило одного взгляда на падающего замертво принца Артура, чтобы Майлгенн забыл обо всем на свете.

— Кодекс, король Бероук, — скомандовал он.

На экране тут же развернулись строчки: Брандон Бероук, младший сын Роберта Бероука, родился... коронован в 1242 году... женат на Ахане Ирлейтской... дети... внуки... реформы... изгнание мудрых... изгнание мудрых?!

Получилось!

Майлгенн вскочил со стула, сел обратно, принялся беспорядочно листать кодекс в поисках изменений.

Восстание 1251 года? Нет такого!

Массовое сожжение колдунов благородного рождения? Нет такого!

Объединение Луайона, Тейрона, Ирлейта и Фелима в единую империю? Нет такого!

Зато — ограничение прав лордов, прокладка Королевского тракта...

Слава тебе, Кирмет, получилось!

Не зря они торчали в этом безумном городе уже восемь десятков лет, не зря бились с соединением живых кристаллов и местных компьютеров, не зря поставили все на побочный продукт неудачного эксперимента пятнадцатилетней давности...

То была последняя попытка открыть дорогу в родной мир, и она, конечно же, провалилась: сбежавшие от Суши светлые фейри вернуться не могут, такова цена бегства. Вместо родного мира Свейлин тогда оказалась в модели мира, для нее в точности похожей на реальность, только тело ее так и осталось лежать в камере перехода.

Модель оказалась идеальной: можно было попасть в любую точку мира, получить любую информацию. Даже выбрать время — от Второй Суши, когда их научная группа покинула Хрустальный город, до настоящего момента. Вот только ничего изменить они не могли, ни в мире, ни в модели.

Именно Майлгенну пришла в голову безумная идея сделать из модели компьютерную игру и попробовать с помощью игроков влиять на события — а там уже посмотреть, что из этого выйдет. И ведь вышло! Модель изменялась, а вместе с ней менялся реальный мир. Мало того, пять лет назад убитый в Москве игрок, Кирилл Лесник, вдруг оказался в Тейроне. Живым. И не в игровом теле, а в настоящем!

Поначалу Майлгенн пытался понять, каким образом кристаллы создают в реальном Тейроне тела для игроков, в то время как здесь игроки погружаются в анабиоз безо всякого медицинского оборудования. Еще его крайне интересовала связь между кристаллами в этом мире и в том, способы передачи информации и прочая, прочая — будь у него научная лаборатория наподобие той, что осталась в Хрустальном городе, уж он бы развернулся! Но большая часть вопросов так и осталась без ответа. Впрочем, и на родине никто до конца не понимал, что такое кристаллы и каким образом они сосуществуют с фейри.

Но по большому счету имело значение только одно: у них получилось! А значит, когда-нибудь они остановят Сушь и сумеют вернуться домой!

— Что получилось, Майлгенн? И не ори так, всех собак распугаешь, — раздался от двери жестковатый баритон.

За окном и в самом деле отчаянно выли собаки, орали коты и вороны, всполошенные выплеском эмоций. А на пороге стоял высокий, неброско и дорого одетый господин скандинавского типа, при взгляде на которого почему-то вспоминался тридцать седьмой год и генералы НКВД. Из образа выбивались лишь стянутые в хвост волосы и серьга в левом ухе: светлый, в синеву металл, не опознаваемый ни одним московским ювелиром, и изменчиво-синий, с искрой, кабошон. На груди господина красовался стандартный бейджик ИЦ: 'Вадим Юрьевич Элин. Консультант'.

— В Тейроне смена ключевых фигур, Элвуд, — уже вслух и намного спокойнее сказал Майлгенн. — Работа светлой Лиле. Помнишь же, две недели назад ей отозвались кристаллы. Вчера вернулась из Тейрона.

Эдвуд просиял совершенно неподходящей образу улыбкой, став похож на университетского профессора, добряка и интеллигента в десятом поколении. Потрепав Майлгенна по и так взъерошенным волосам, он уселся на соседний стул, быстро глянул на экран и громко позвал:

— Свейл, иди сюда! С кофе!

— Потом кофе, — отмахнулся Майлгенн, выводя на экран покои принца Артура. — Ты посмотри! Она вышла строго в нужную точку: коронация Брандона, это же разворот тейронско-луайонской политики на сто восемьдесят! Если эта вероятность стабилизируется, темные потеряют не только Тейрон, но и возможность пройти дальше на восток...

— Покажи-ка мне ее якорь, Майлгенн, — прервал его Элвуд.

— Деррил Сакс, младший брат Угрюмого лорда Оквуда... — начал Майлгенн и осекся, едва глянув на экран. — То есть теперь... так... Вот! Побратим короля Брандона, лорд Оквуд...

Элвуд махнул рукой, мол, сам вижу, и пробормотал:

— Знакомое лицо... А Лиле, говоришь, убили?

— Да. Марк Оквуд. — Майлгенн вывел на экран момент смерти несостоявшегося короля Артура, покачал головой: — Похоже, девочка поняла, что это не просто игра, вот и получила свой откат за убийство.

— Ох уж мне эти необученные светлые, — вздохнул Элвуд. — Твой прогноз?

— Разумеется, ее надо вернуть в Тейрон. Непременно! Я еще не делал расчетов, но с таким потенциалом, шеф!..

— Посчитай, Майлгенн.

— Да что тут считать? Я вам и так скажу: с ней новая ветка вероятности стаби...

— Новая ветка?! — раздался от двери голос Свейл. — Ты это серьезно?

Майлгенн развернулся к ней, перехватил поднос с кофе и поставил на стол.

— Ну-ка, скажи мне, как зовут Бероука одиннадцатого?

— Артур, разумеется.

— Вот! — он победно отсалютовал чашкой и кивнул на экран. — Артура нет, и не было!

Пока Элвуд с Майлгенном пили кофе и задавали кристаллам параметры расчетов, Свейл прилипла к экрану, чуть ли не попыталась втиснуться внутрь. Кажется, она даже дышать забыла. Отлипла, лишь когда Лиле с Саксом и Брандоном вышли из принцевых покоев.

— Мда... А в кодексе, получается, Брандон? И для игроков — тоже Брандон?

Майлгенн пожал плечами:

— Ну да. Старую ветку помним лишь мы и Лиле. Сама же знаешь, вероятности изменяются для всех, кроме...

— ...тех, кто их менял, — закончила за него Свейл и показала язык. — Зануда ты, профессор Дубовицкий. Самый занудный из всех зануд!

Перепалку прервал Элвуд. Потребовал у Свейл отчета по новым игрокам, а Майлгенну велел немедленно отрываться от возлюбленных кристаллов и заниматься Лиле. И ни в коем случае не выпускать ее из виду!

— Да я все понимаю, шеф, — устало кивнул Майлгенн. Эйфория схлынула, и он снова вспомнил, что спал всего ничего, и сегодня вечером идет на первое погружение еще один светлый с непробужденной кровью, и трое перспективных игроков готовы отказаться от миссии... Снова волна отказов, что ли? И один Ллир знает, насколько вообще верна их теория, а другой все равно нет... — Сейчас и займусь.

Вторая часть

Глава 1. Лиля

Назавтра позвонил Михаил, долго расспрашивал о самочувствии и настроении, и даже ответил на вопрос о кодексе. Очень пространно и так подробно, что Лиля постеснялась сказать, что так ничего и не поняла. С ее точки зрения, внести изменения в готовую игру можно было только патчем, а как можно успеть создать патч за день, а то и несколько часов? Но, выходит, можно. Наверное, какое-то могучее колдовство, подумала она, вешая трубку, и вспомнила, какие у Эри делались несчастные глаза, когда они с Кираном, — то есть здесь его наверняка звали Кириллом, — говорили на своем современном языке...

От воспоминаний снова было больно, и сладко, и не верилось — что вот так глупо все закончилось, что больше никак и никогда. Особенно не верилось во сне. По ночам Эри был живой, а не нарисованный, снова целовал ее, и чинил крышу в той ужасной землянке, и резал для супа плохо ощипанную тощую утку. По утрам — тоже был Эри. И по вечерам. И даже днем, когда совсем не хотелось спать, она что-то делала по хозяйству, с кем-то говорила по телефону и ждала вечера. Снов. Она убеждала себя, что это не психоз, что она просто устала и организму надо восстановиться, и ложилась в холодную кровать — к нему.

За календарем она не следила. Когда как-то днем явилась Настасья, безжалостно разбудив звонком в дверь, и спросила, готова ли подружка ехать на Арбат, Лиля страшно удивилась.

— А что... разве сегодня суббота?

Настасья оглядела ее, горестно вздохнула и сказала:

— Совсем, старушка, плоха стала.

Лиля только пожала плечами. Показалось странным, что Настасья ограничилась столь невинным ответом, но думать об этом не хотелось. И спрашивать Настасью, зачем она лезет в холодильник, он же все равно пустой, тоже не хотелось.

— Ты сегодня ела, несчастье мое? — спросила подруга, захлопнув дверцу.

— Не помню... наверное, нет. Я же спала.

Покачав головой, Настасья принялась за обыск. Пооткрывала все кухонные полки и шкафчики, выбросила из хлебницы половину плесневелого батона, а с полки достала упаковку овсяных галет и остатки засахаренного варенья. Кажется, вишневого.

— Чайник поставь, что ли, — велела Лиле.

— Ага... чайник...

Лиля тоже пошуршала по полочкам и обнаружила, что чай остался только зеленый. Но какая разница? Лишь бы горячий.

Потом Настасья пила чай и, подперев щеку кулаком, смотрела, как Лиля хрустит хлебцами и приканчивает варенье. Неожиданно вкусное.

— Ладно, сойдет, — вздохнула Настасья, когда варенье закончилось. — Вернемся, купим еды, и ты мне все расскажешь про эту вашу игру.

— Тебе же завтра... — попробовала возразить Лиля.

— Воскресенье завтра, — снова вздохнула Настасья. — Пошли, что ли. Флейту не забудь, несчастье.

На Арбате было шумно. И людно. Наверное, Лиля не смотрела по сторонам, и даже не слишком прислушивалась, что вокруг происходит. Вполне достаточно видеть и слышать Сеньку с Настасьей.

Они сыграли, наверное, десяток песен, когда Настасья почему-то умолкла, Сенька брякнул по струнам не в лад, а Тыква, не сбиваясь с ритма, два раза ударил по бонгу, а третий — по Сенькиной голове, чтобы не лажал.

— Лиля? — голос был, кажется, знакомый. А окликнувший ее бородатый мужик — нет. То есть кажется, Лиля его уже где-то видела, но где — не помнила. Какая разница?

Зато Настасья, похоже, помнила. Глянула в футляр, сделала круглые глаза, потом на Лилю. Чего-то от нее ждала, наверное. И мужик чего-то ждал. Лиля кивнула ему и сказала "здрасьте". А Настасья улыбнулась ему, как Мерилин Монро, и спросила:

— Орхидеи кончились?

Мужик засмеялся, поцеловал Настасье ручку и сказанул что-то почти не пошлое о красоте и таланте, которые затмят и посрамят. Лиля не слушала. Она маялась тоской по тихой квартире и мирному сну — а все это, кажется, накрывалось медным тазом. Или "Никоном". Точно, она вспомнила, где его видела — по фотоаппарату и вспомнила. Мороженое, счастье, ожидание скорой встречи с Эри...

Вот сейчас Настасья наобщается, и вспомнит, что им работать надо, а потом — домой, к любимому диванчику. При чем здесь вообще какой-то мужик, честное слово.

Подружка чувствительно пихнула Лилю локтем.

— Да проснись ты, горе мое! К тебе обращаются!

Лиля потрясла головой.

— А?..

Ее просили позировать. Снова. Несли чушь про великолепный контраст, улыбались и явно пытались очаровать. Ни позировать, ни очаровываться не хотелось, и Лиля жалобно посмотрела на Настасью. Но та была непреклонна: ей хотелось и позировать, и очаровываться, и...

— ... хватит медитировать, Лильбатьковна. Мы согласны. — Настя обняла ее за плечи, улыбнулась за обеих и поволокла ее куда-то. Позировать.

Упираться не имело смысла. Лиля и не упиралась: чем раньше начнут, тем раньше ее отпустят.

Мужик притащил их, кажется, в антикварный магазинчик, о чем-то побеседовал с кем-то за прилавком и засуетился сначала вокруг Настасьи. Поставил в какую-то нужную ему позу, поднял ее руку, повернул ей голову. Настасья млела. Лиля даже подумала, может, оставить их? А что, мужик Настасье нравится, слепому ж понятно, вот пусть и млеют. Вдвоем. Она тихонько отступила на шаг, потом еще, и уже нащупала спиной дверную ручку, как Настасья перестала млеть и уставилась на нее, как Ленин на буржуазию. Следом за ней обернулся и фотограф, усмехнулся и нацелился на Лилю камерой.

— Иди-ка сюда, контраст, — велела Настасья.

— Вот к этой раме, — поправил фотограф.

Дери ее, подумала Лиля тоскливо. Неохотно подошла, поморщилась, когда фотограф взял ее за подбородок, и повернул, как до этого Настю. Потом за руку. Потом отступил, схватился за камеру.

Настасья, в отличие от Лили, позировала с явным удовольствием

А когда Ильяс, — не сама вспомнила, Настасья подсказала, — снова пошел к менеджеру магазинчика, выторговывать очередной реквизит для очередного гениального кадра, подруга ухватила ее за плечи и легонько встряхнула.

— Да проснись ты, наконец, Лиль, ну ты что, совсем слепая?

Лиля послушно потрясла головой.

— А? Что я?

— Доктор, мы ее теряем, — вздохнула Настасья и отпустила.

Лиля пошатнулась, оперлась на что-то вроде мебели, и тоже вздохнула. Ради Настасьи она, конечно, потерпит. Ну, нравится ей мужик, хочет она профессиональные фотки, не мешать же. Правда, совсем непонятно, зачем им тут сдалась Лиля. На модель она никак не тянет.

Вспомнилось чучело, мельком виденное сегодня в зеркале, и подумалось: на такое бы Эри не польстился. Или польстился? Нет, для него она бы... И так живо представилось, как бы она для него, что стало тепло, кажется, впервые с тех пор как проснулась в камере, облепленная датчиками и опутанная трубками. Последние остатки наваждения спугнул щелчок камеры. Лиля сфокусировала взгляд, разглядела чужие, темные и какие-то тоскливо-голодные глаза, сжатые губы, бороду. Показалось вдруг, что этот полузнакомый фотограф ее понимает. Вот только заканчивал бы он быстрее, а то уж очень спать хочется. Лиля дождалась, очередной вспышки и зевнула в ладонь. Глаза сами закрываются.

— У тебя удивительная улыбка, — тихо сказал он и усмехнулся. — Дотерпи хоть до машины, спящая красавица.

Красавица, ага. Которая сто лет проспала, и вот только что продрала глаза: нечесаная, опухшая и помятая. Со всех сторон красавица, точно.

Он убрал камеру в чехол и распахнул перед Лилей дверь. От яркого дневного света Лиля сморщилась и зажмурилась, очень болели глаза. Настя недовольно заворчала над ухом и подхватила ее под локоть.