— Ирина Валерьевна! С выходом вас! Представляете, ваша протеже очнулась! — от группы людей в белых халатах отделилась совсем юная медсестричка и выбежала навстречу вернувшейся отпускнице, — Вчера ненадолго в себя пришла! Правда, здорово!

От неожиданной радостной новости женщина даже сбилась с шага. Всем в госпитале было известно, как переживала Ирина Валерьевна за молоденькую целительницу, впавшую в кому, оставив круглыми сиротами двоих парней. Сама не имевшая детей, женщина часами просиживала в свободное время у койки Дарьи Васильевой, пытаясь привести ее в чувство. Такая привязанность к пациентке хоть и вызывала поначалу некоторое недоумение, но придавала строгой администраторше некий романтический ореол. Что поделать, нерастраченный материнский инстинкт. Доктор Шаврин давно уже махнул рукой на визиты Ирины Валерьевны в свое вроде как закрытое для посторонних отделение. А как она встала на дыбы, едва зашла речь о переводе больной в Петербург! Чуть ли не штурмовала кабинет главврача, убеждая, что перевозка плохо отразится на состоянии пациентки.

А вот и сам доктор.

— Ирина Валерьевна! Выглядите посвежевшей, как там в Барселоне?

— Да бог с ней, с Барселоной, Виктор Афанасьевич! Лучше расскажите, как там наша девочка!

— Девочка наша отлично! Внял Господь Вашим молитвам, Ирина Валерьевна, очнулась она! Вчера ненадолго в себя приходила. Теперь уж наверняка на поправку пойдет, вот увидите. Вы ближе к обеду, как с делами управитесь, ко мне зайдите, я вас проведу, хоть порадуетесь за нашу птичку.

— Виктор Афанасьевич! А можно я лучше после смены у Дашеньки посижу? Вы же знаете, я тихонечко... Тем более у меня источник после отдыха полный, а девочке любая капля на пользу пойдет.

Шаврин внимательно посмотрел на администаторшу — такая самоотверженность по отношению к незнакомой женщине иногда ставила его в тупик. Если б не знал наверняка, что они не родственницы, точно бы решил, что перед ним мать или бабушка больной.

— Ну, если только недолго. Она пока в покое нуждается, шутка ли, три года проваляться... Хотя.. приходите, уж вы-то хуже не сделаете.

За целый день Ирину Валерьевну еще не раз поздравили с выходом из комы любимой пациентки, так что к вечеру женщина уже с нетерпением караулила доктора в его отделении.

— Проходите, только тихо. — Виктор Афанасьевич открыл дверь в палату, пропуская заждавшуюся администраторшу внутрь.

В палате произошли изменения. Попискивали какие-то новые приборы, на больной появились новые датчики.

— Вы, если жизненные импульсы хотите дать, делайте это сейчас, при мне. У нее какое-то нестандартное эхо появилось, хочу посмотреть.

Ирина Валерьевна кивнула и положила руку на грудь пациентки. Сосредоточившись, женщина стало вливать в больную небольшие порции силы. Шаврин держал какую-то свою технику и внимательно вглядывался в видимые только ему результаты.

— Точно, интересный эффект. Как-будто чуточку усиливает воздействие. Вы как, голубушка, не утомились? — перевел внимание доктор на посетительницу.

— Не очень. Все-таки первый день после отдыха. Жаль, что больше не могу, а то бы еще выдала.

— Ни-ни-ни! — замахал руками Шаврин. — И этого достаточно. Ей сейчас лучше совсем маленькими порциями. Лучше бы, конечно, от родственников, но где ж их взять-то.

— А что, Егора так и не нашли?

— Нет, тишина. По крайней мере, маячки до сих пор носим. Если б нашли, наверно уж забрали бы. Жалко мальчишку, талантливый был. Из него целитель, не хуже матери получился бы, а уж как ее-то сослуживцы хвалили... Эх...

— А Дмитрий как?

— А что Дмитрий? Не видно и не слышно. На каникулах приедет наверно, а так учится в Царском Селе. Да и не очень его энергия подойдет, у него ж "темный треугольник". Как еще выносила-то, бедняжка.

Это да. Источники двух видов "вода-воздух-жизнь" и "земля-огонь-молния" встречались в восьмидесяти процентах случаев, и назывались соответственно светлый и темный треугольники. Редко когда одаренный одинаково мог развить все доступные стихии, обычно довольствовались одной-двумя, но если задаться целью, то и третью стихию или третий угол, кому как угодно называть, с трудом, но прокачивали. Еще двадцать процентов отводилось на нестандартные сочетания или на всякие отклонения, типа четырех— и пятиугольных источников, но владевшие ими одаренные обычно были на порядок слабее классических, хотя бывали и исключения.

Впрочем, понять какой перед тобой одаренный, можно было только по применяемым им техникам. Увидеть источник, да и вообще чужую силу, как и электричество, до последнего момента было невозможно. Только сам одаренный видел свое воздействие до его оформления в какую-либо технику. А другим, когда тебя поджарит или затопит, не все ли равно чем. Силу давно научились измерять, регистрировать, но именно увидеть ее в человеке пока еще никто не мог. Разве что в сказках и легендах встречались видящие. Например, ходили слухи, что один из ближников царя Александра I обладал таким умением, но даже в хрониках того времени этот факт упоминается как непроверенная информация.

А еще две эти линии плохо скрещивались, давая слабое в плане магии потомство, поэтому в пару одаренным старались всегда подобрать партнера с похожими умениями, чтоб способности сохранились и усилились в следующем поколении. И только девушки с хорошо развитой "жизнью" подходили любому роду, усиливая способности любого треугольника, за что и ценились. А раз так, то никого и не удивляло, что в одной семье живут два таких разных брата. Ясно же, старший унаследовал дар отца — мощный темный треугольник Морозовых, а вот младший, видимо, уродился в мать — со светлым источником.

— Ну, оставляю вас. Только долго не сидите. Я сестру на посту предупрежу, через часик вас выгонит, уж не обессудьте. Дарье все равно еще долго восстанавливаться. Кожа да кости остались. А вам тоже отдыхать надо, иначе как работать будете? — Доктор, прощаясь, галантно поцеловал руку заботливой женщины. — До свидания, Ирина Валерьевна.

— Спасибо, Виктор Афанасьевич. До свидания.

Доктор ушел, а моложавая администраторша взяла в свои руки ссохшуюся Дашину ладошку и начала что-то наговаривать вполголоса.

Но на следующий день Шаврин встретил Ирину Валерьевну хмурым. Очнувшаяся ранее пациентка опять не приходила в себя, а ее источник, наличие которого регистрировали приборы, опять работал еле-еле.

— Ну как же так? Ведь девочке вчера было явно лучше! — плакала Ирина Валерьевна в кругу медсестер. Персонал изо всех сил сочувствовал несчастной женщине, пожалуй, даже больше, чем самой больной.

— Не расстраивайтесь, Ириночка Валерьевна, миленькая, придет она еще в себя! Теперь начало положено, значит все будет хорошо. — гладила по руке расстроенную администраторшу самая молодая из сестричек Юленька. — Да мы ей все расскажем, как вы за нее переживаете, вы еще посаженной матерью на ее свадьбе отгуляете...

Неутешная дама осаждала Шаврина с требованием хоть что-то предпринять, но тот был хмур и неразговорчив, отмахиваясь от любых просьб, и лишь к вечеру смягчился:

— Посидите у нее недолго. Только пятнадцать минут, не больше. Я за вами попозже зайду.

И опять у койки осталась так горячо переживающая за Дашеньку Вержбицкая.

— Ну, что ж мы глазки-то не отрываем, голубушка... Что ж мы в себя-то не приходим совсем... Доктора, вот расстроила, птичка моя... А вот не надо чужих мальчиков на себе женить... Тогда бы и все хорошо было... — если б кто-нибудь мог разобрать ласковое бормотание Ирины Валерьевны, то сильно бы удивился.

— А что это вы, позвольте спросить, делаете? — В распахнутой двери кроме Шаврина, виднелась еще парочка незнакомых лиц.

Ирина Валерьевна, застигнутая в момент начала перекачки в капельницу какого-то раствора, заметалась на месте, пытаясь скрыть улики, но умелые руки сопровождающих доктора мгновенно скрутили сопротивлявшуюся женщину.

— Что в шприце?! — гневно спросил Шаврин. В этот момент он совсем не походил на милого дамского угодника, каким его знали коллеги. — Блокиратор? Отвечай, тварь, я же все равно анализ сделаю!

— Извините, Виктор Афанасьевич, это теперь улика. — Один из находящихся в палате мужчин аккуратно, но непреклонно оттеснил доктора от вещдока. — Анализ мы сами сделаем.

— Да пусть ответит, мразь, мне же время дорого! — не унимался Шаврин. — Может, вообще надо антидот какой вводить! Мало ли что там!

— Сволочи, отпустите! Я же ничего не делала! — визжала Вержбицкая, извиваясь в руках задержавших ее мужчин. — Ненавижу, всех ненавижу!!!

— Что?! В шприце?! — разъяренный Шаврин не давал оперативникам вывести женщину, держа ее практически за глотку. — Я спрашиваю!!!

— Блокиратор! — практически выплюнула растрепанная Ирина Валерьевна в лицо доктору. — Лечите теперь эту дрянь, может, что и выйдет! — жуткий сумасшедший хохот дамы эхом понесся по отделению. Впрочем, на шум и крики уже сбегалось отовсюду куча народа, так что эхо уже приготовилось отражать новые крики.

— Дрянь! Мразь! Всю жизнь мне сгубила!!! — орала Вержбицкая, пытаясь дотянуться до безучастной больной. — Ненавижу!!!

Оперативникам, наконец, удалось вывести рьяно сопротивляющуюся женщину в коридор, но и оттуда долго еще слышались ее крики.

— НЕНАВИЖУУУУУ!!!

Шаврин смотрел на несчастную пациентку, недоумевая, как она, ни разу вживую не повстречавшись с администраторшей, могла вызвать такие чувства. В том, что они раньше не встречались, до сегодняшнего вечера доктор мог бы наверно поклясться на Библии, так как Вержбицкая присутствовала при приеме новой пациентки и никаким жестом или гримасой не выдала своих чувств. Впрочем, ей успешно удавалось и далее скрывать свои эмоции, выдавая их за сопереживание судьбе впавшей в кому целительницы, так что клясться, наверно, было бы опрометчиво. С любой другой пациенткой ее номер прошел бы, и Виктор Афанасьевич вряд ли бы стал проверять кровь больной на наличие блокиратора, но с девушкой, к которой проявляет интерес ПГБ, Шаврин решил быть особо внимательным. Не зря.

Что ж, может ПГБшники, вызванные им при подозрении на милейшую Ирину Валерьевну, и поделятся с ним результатами расследования, но сейчас предстояло срочно убрать капельницу и отправить содержимое на анализ. И надеяться, что вред, нанесенный пациентке, обратим.

Интерлюдия 14.

Григорий медленно брел по коридору, обводя пальцами узор на дубовых стенных панелях. В этом крыле монастыря все убранство отдавало мрачной сдержанной роскошью, но обстановка не давила на мужчину. До аудиенции оставалось еще минут десять, и можно было спокойно поразмышлять.

Кто из гвардейцев не мечтает совершить подвиг? Чтобы встать потом перед залом восхищенных зрителей и получить высшую награду из рук первого лица империи? И чтоб потом все друзья завидовали, а красивые девушки любили и сами падали в руки (а лучше в кровать)... Или другой вариант: посмертно: все строго, оркестр, флаг, суровые товарищи несут гроб, за ним процессия из семьи, череда безутешно рыдающих спасенных, опять же девушки с платочками у глаз, прощальный салют... Не будем лукавить, проскакивали такие мыслишки у молодого военного. Но и в страшном сне не могло ему присниться, как это будет на самом деле.

Сколько раз прокручивал он в голове тот злополучный момент на параде. Искал и находил гораздо лучшие решения. Но... если бы...

"Вода-воздух-жизнь". Воздух отдается на поддержание МБК, для самого гвардейца это не рабочая стихия. Вода — вот основное оружие бойца. На случай каких-либо беспорядков у него были заготовки водяных струй для разгона толпы, а на случай посерьезнее — водные лезвия. Жизнь распределяется по телу на поддержание организма при перегрузках. И, как оказалось, нет ничего, для того, чтобы обезвредить падающую бомбу. Единственный вариант, пришедший в голову — подхватить снаряд и вынести подальше. Ладно, еще ума хватило оттолкнуть от себя в последний момент, но все равно бомба, начиненная мелкой шрапнелью, взорвалась слишком близко, а набравший скорость гвардеец, не успев уйти в сторону, пролетел через все облако разлетающихся осколков. Есть предел прочности и у МБК, даже он не рассчитан на нахождение в эпицентре взрыва. Тем более, что террористы явно не поскупились на хорошего специалиста и материалы. Оглушенный Григорий сначала пробивает крышу здания, потом валится на улицу. Подоспевшие полицейские жертвуют казенными и личными "лечилками" на спасение героя. Лучше б оставили себе.

Сначала госпиталь. Отец мечется по столице в поисках целителя, но все опытные заняты во дворце. Жертв среди придворных и зрителей десятки. Найденные молодые ребята делают все, что могут, но повреждений организма слишком много. К тому же они скорее мешают друг другу, так как не могут дозировано распределить свою энергию. Излечивая один участок, они намертво сращивают другой, еще не подготовленный. Осколки шрапнели от их несогласованных усилий дробятся и вживляются в тело. Больно... Источник гаснет.

Операции, одна за другой. Освободившиеся сильные целители, наконец-то добираются до героя, но поздно. Самые страшные деформации еще получается убрать, но остаются сотни мелких. И опять, подлечивая одно, заставляют еще сильнее зарасти другое. Попробовали оперировать обычным методом, давая организму самому восстановиться. Примерно после двадцатой операции, Григорий сдался: написал отказ от лечения и выписался домой.

Потолок изучен до последней трещинки, хотя вроде и неоткуда взяться им в родовом особняке. С трудом, но получается ходить — хотя бы не парализован. Хуже всего днем, когда все расходятся на службу, но и вечером, когда все дома, не лучше. Хочется, чтоб оставили в покое и прекратили лезть со своим сочувствием и жалостью. Брат, не вовремя вернувшийся домой, вынимает из петли. Мама плачет. Состоялся суровый разговор с отцом и братьями. Точнее говорили они, а Григорий лежал лицом к стенке, молча принимая все упреки.

Навестивший император заставляет ненадолго вырваться из хандры, но стоит визиту окончиться, как снова в голову лезет всякое. Наградной лист на стене смотрится, как издевка. Зачем жить?..

Необычный монах, пришедший к Григорию, ставит семью в тупик, но они уже сами в отчаянии и хватаются за соломинку. Никогда и никому гвардеец так и не рассказал, о чем был тот долгий разговор, но впервые у него появляется стимул продолжать жить.

Архивы, аналитика, отчеты, сводки. Как ни странно, но именно это теперь смысл его жизни. Изредка командировки, но двигаться все еще тяжело. При монастыре он числится не пойми кем, но это не смущает, главное он нужен.

Последнее задание затянулось. Мальчишка, равнодушно мазнувший взглядом при знакомстве, выбесил сразу. Григорий уже успел привыкнуть к уважению, а тут как к табуретке. Из какой-то детской обиды охранитель начинает пародировать поведение и говор старого денщика отца, действительно колоритно выражавшегося, но подопечный принимает все за чистую монету, чем начисто отбивает желание общаться. Впрочем, им обоим не до разговоров: парнишка выматывается по-черному, а мужчина с трудом привыкает к новой жизни. И лишь спустя несколько месяцев после знакомства вдруг становится ясно, что перестало болеть по вечерам колено, что руки слушаются почти как раньше, что при полном вдохе перестало перехватывать в ребрах. Григорий начинает глядеть на Егора с интересом, но стиль общения уже установлен, и как изменить его без последствий — непонятно. А потом злосчастная тренировка источника, после которой все летит кувырком.