4. Люди и нелюди

— Пф-ф-ф... Я спрашиваю серьёзно, не валяй дурака.

— А я серьёзно тебе отвечаю.

— Мимиков нет, Дайм. Не бывает. Они — только страшная сказочка для новичков, любой нойд знает это уже на втором году обучения.

— Сотню лет назад фельхов тоже считали сказкой.

— Дайм... Тьма! Такое будет непросто предъявить Капитулу. Я, как мог, позаботился о телах, но тут ведь даже ледника пристойного нет, только обычные погреба. Пока ещё прибудут эксперты... Нет, ты и в самом деле серьёзно?

— Серьёзнее не бывает. Я видел, как они меняют облик. И это не было иллюзией.

— Тьма!

— Вот именно. Хуже того, твари действительно умны. Не по-звериному умны, по-человечески.

— Дайм, — ментат с сомнением вздохнул, — а ты не усложняешь? По твоим же словам, тварями управляла сильная менталь. Да к тому же ещё в паре с ученицей...

— Списать всё на чующих соблазнительно, Мал. Увы, не могу себе позволить такую роскошь, — Даймир невесело усмехнулся. — Не стоит недооценивать врага, особенно если он новый, неизвестный.

— Так-таки и враг? Эльмы тоже, вроде как, выродки, но мы с Архипелагом не воюем.

— Эльмы почти люди, только выглядят... посимпатичнее. Они двести пятьдесят лет сидят на своих островах, им с нами нечего делить. А этим — наверняка есть; лишь вопрос времени, когда начнут.

— Тьма! Ну и в скверную же историю мы тут влипли, Дайм. У меня дурное предчувствие.

— У меня тоже, дружище. У меня тоже.

Ментат посидел ещё минут пять, потом спохватился вдруг: день почти закончился, а дел осталось много — требовалось до отъезда утрясти с ривецким старостой кучу разных формальностей. Скоро стрелок опять остался на крыльце в одиночестве. Впрочем, ненадолго.

— Выходи, чего уж.

Несколько секунд на веранде было по-прежнему тихо, потом там наконец-то обдумали предложение пастыря и решились; Даймир услышал шорох, брякнула жестянка и на крыльцо позади него кто-то вышел.

— Кто такие мимики? — голос был не больно-то виноватый, скорее озадаченный.

— Старая легенда, страшилка для юнцов. Будто бы есть жнец, умеющий принимать человеческий облик. Тварь, от которой нет спасения, ведь ни один пастырь не ждёт удара в спину, когда за его спиной стоит человек.

— Разве... вы всегда доверяете людям? Незнакомым? Ведь есть же...

— Разбойники, убийцы, просто сумасшедшие, ненавидящие Бастион, — Даймир кивнул. — Есть. И мы готовы защищать себя не только от выродков. Но как защититься от того, в ком не видишь врага, пока он не вонзит тебе клыки в загривок?

— Не знаю.

— И я не знаю. Раньше мне об этом не приходилось думать всерьёз.

Не оборачиваясь, Даймир без труда представил себе паренька: стоит на пороге, скрестив на груди худенькие руки, серьёзен не по-детски, и никак не решается задать вопрос, что упрямо вертится на языке.

— Ежели вы знали, что я там сижу...

— Зачем позволил тебе подслушивать?

На "подслушивать" паренёк сердито шмыгнул носом и выдавил неохотное "да". Что ж, честность предполагает ответную честность.

— Я тоже кое-что успел подслушать. Недавно. Если ты не с нами, тогда ты — с ними...

Он не повернул головы, чтобы увидеть лицо мальчика. Испугался ли тот? Возможно. Но когда заговорил, голосом никак страха не выдал.

— А если я не с ними, тогда я — с вами? Так, что ли?

— Положим, что так.

— А я разве могу быть с вами?

Даймир внезапно понял, что у него нет для паренька готового ответа. Однозначного, не допускающего сомнений.

"Слишком уж странно всё складывается, — подумал он. — Имею ли я право говорить сейчас то, что говорю? В этом деле было так много моих ошибок. Не ошибиться бы снова".

Проще всего было бы свалить всё на собственное незнание, ведь он никогда прежде не интересовался, как воспринимают мир ментаты и почему их в народе называют "чующими". Потому и называют, — пояснил ему недавно Малеш, — что чужой эмофон для неопытного, необученного ещё спирита — это "запах". Чем больше он похож на собственный фон чующего, тем более естественным кажется "запах", более привычным, даже приятным. В отличие от "вони" настоящих чужаков, нелюдей. Эх, знать бы заранее...

— А ты бы хотел быть с нами?

Судя по молчанию, Рэлька тоже не имел для пастыря готовых и однозначных ответов.

"У меня нет права на ещё одну ошибку, брат подкидыш. Каждая ошибка стрелка — это чья-то жизнь".

Правую руку пронзило болью; словно длинным раскалённым шилом — насквозь, от кисти до плеча. Нет, не скоро ещё удастся поднять ею винтовку. Но чтобы убить роковую менталь и двоих выродков, ему хватило одной лишь левой. И если сейчас придётся снова нажать на спуск...

— Послушай, — Даймир заговорил медленно, осторожно пробуя на вкус каждое слово, прежде чем позволить ему прозвучать. — Есть такая штука — человечность. Кто-то путает её с милосердием, кто-то — с сочувствием или добротой. Кому-то кажется, что цена ей — мелкая монетка, брошенная нищему у городских ворот; вот только я всегда полагал такую жалость дешёвой блажью, проистекающей от желания выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле. Человечность — это другое: способность быть человеком, совершать достойные человека поступки и принимать решения... Не всегда добрые и милосердные. Правильные решения. Такое не даётся людям по одному лишь факту рождения существом с двумя руками, двумя ногами и одной головой. Право на человечность нужно заслужить, вырастить в себе. Понимаешь?

— Не очень, — признался Рэлька. — Но я попробую... понять.

В Бастион редко приходят добровольцы. Ещё реже пришедшие становятся полноправными чёрными пастырями. Отбор строг, очень строг. Несмотря на вечную нехватку людей, несмотря на высокие потребности и невосполнимые потери. И мало кто настолько жаждет стать чистильщиком Ясного Неба, чтобы воззвать к Праву лояльности и открыть свой разум бдительным взорам бастионовских ментатов.

Исключение при отборе делается немногим — тем, чьи души и тела опалило прошлое. Тем, кто следует путём потерь: дети, потерявшие родителей в когтях выродков; родители, чьих детей поглотили Мёртвые города. Из них, отдающих остатки своих искалеченных судеб Ясному Небу, получаются лучшие. Непримиримые. Основание Бастиона и первая линия его стен. Во второй линии стоят потомки выживших.

— Абсолютное право на твоей стороне, братец. Если ты и впрямь решился.

— Решился.

— Чёрные одежды, чёрное настоящее. Ради света в будущем и Ясного Неба над головой. Ты согласен?

— Да.

— Учти, с этой дороги не поворачивают вспять.

— Я согласен.

— Что ж, — Даймир встал, одолевая боль, повернулся к мальчику, заглянул в тёмно-карие, почти чёрные глаза. — У тебя есть время до утра, чтобы собрать вещи. Столько, сколько сможешь унести на себе. Не более.

Рэлька кивнул так уверенно и спокойно, что пастырь почти поверил в его искренность. Судорожно сжатые губы, дрожь ресниц...

— Бояться можно, — сказал он мягко. — Страх — не враг, а друг. Ты ещё поймёшь, братец.

— Судьба... — голос паренька предательски дрогнул. — Он сказал мне: "Судьба"... и больше — ничего.

— Судьба? — Даймир покатал слово на языке, как глоток выдержанного вина, и медленно кивнул с видом знатока, оценившего качество напитка по высшему разряду: — Да, очень может быть. Когда обнаружишь, что опытный охотник оставил в пистолете неполную обойму, поневоле думаешь: "судьба"... А ведь кто-то сказал бы: "обычная глупость".

15.

Утром уехать не удалось. Староста заявился — вопросы общинного имущества обсуждать. Конечно, тот был в своём праве, но что заезжему чёрному маршалу заботы маленькой общины? Даймир посмотрел на хмурого подростка, ожидающего с дорожным мешком, посмотрел на бледного от волнения Залта, скрипнул с досады зубами и... спустил с поводка несгибаемого, как стальная балка, Малеша. Который подробно и доходчиво объяснил старосте, какую именно часть имущества юных рекрутов, в какие сроки и в каком виде ("Деньги, мука, мёд... Овёс? Тоже пойдёт. Сливовица? Смотря какого урожая и выдержки...") следует переправить в миссию Бастиона. Согласно принятому в Восточном Союзе законодательству и двухсотлетним Чёрным пактам.

Едва убрался озабоченный и озадаченный Залт, как явились ему на смену провожающие. Соседи пожаловали втроём с Багулом, по-семейному. Ким был непривычно молчалив, взлохматил рэлекову шевелюру, буркнул "эх, подкидыш, подкидыш", потом отошёл в сторонку, позволив жене обнять вечно гоняемого от малинника сорванца и дать волю бабьим слезам: "куда ж ты собрался-то, Рэля, родной?!" Багул, поджимающий раненую лапу, милостиво дал себя погладить и даже вильнул обрубком хвоста. Дескать, "доброго пути, соседушка".

Ланц не пришёл, но на него Рэлька обижаться быстро раздумал. Хотя сам бы, наверное, помахать приятелю рукой не счёл за тягость. Ну да ладно, каждый своё горе переживает по-своему.

Не пришёл и Гешек, однако ему счёт вышел ещё скромнее, чем Ланцу, когда в воротах показалась Ксана. С ранцем за плечами, по виду не большим, чем мешок у подкидыша. Одна.

— Со всеми простилась уже, — ответила сухо на невысказанный вопрос Рэльки. — На своём дворе.

Вот так. Ни прибавить, ни убавить.

— Значит, не передумала, — нахмурился Даймир. — Тогда почему опаздываешь к сроку?

— Вы ведь ещё здесь, — девушка не отвела глаз.

Пастырь фыркнул и продолжать нравоучения не стал. В ближайшем будущем найдётся кому поучить зеленоглазую уважению и дисциплине.

— Отъезжаем, стало быть, — подытожил скептически Малеш. — Ну, наконец-то. И года не прошло.

Небо с ночи опять затянуло тучами, вяло моросил скучный дождь. Бабье лето виновато разводило руками: сколь вышло, столь вышло, люди добрые, не обессудьте уж. Ну, хоть пыль дорожная донимать не станет — и то ладно.

На вершине холма, не сговариваясь, обернулись назад. Прежняя жизнь грустно улыбалась им в спины, уютно дымя печными трубами, манила повернуть лошадей, но оба уже знали: это всего лишь обманка. Мирные руины всё равно остаются руинами, разбитого вдребезги не соберёшь. Впереди маячило смутное будущее в чёрных тонах с алыми молниями и кругами. Пугающее до дрожи в коленках, оно, тем не менее, манило сильнее, чем осколки прошлого.

За деревенской околицей посреди дороги стояла знакомая фигурка, высокая и белобрысая. Увидев, что путники смотрят на неё, фигурка отчаянно замахала обеими руками. То ли прощалась, то ли молила вернуться.

— Ясного Неба, подкидыш, — сказала Ксана, навсегда отворачиваясь от Ривцы и от всего, что было связано с этим местом.

— Ясного Неба, — в тон ей отозвался Рэлек.