Вселенная Метро 2033: дорога стали и надежды

Проходящий мимо детина в серой униформе безопасности Кинеля развернулся, мрачно просканировав тусклым своим взглядом Морхольда и Дарью.

— Да, дядя Изя?

— Вот скажи, Коля, я один из лучших сапожников, или как?

— Лучший, дядя Изя. — Здоровяк улыбнулся. — Сам вот ваши сапоги уже второй месяц ношу, не нарадуюсь.

— А, что я говорил! — сапожник махнул молоточком. — Я Исаак Абрамович Вайсман, я делаю обувь с семи лет, а до этого ее делал мой отец, и дед, и...

Морхольд поднял руки, мол, признаю ошибку, был молод, неуравновешен и слегка глуп, искуплю и исправлю. Причем, прямо сейчас, патронами.

— Девушку обуть? — Исаак выглянул из окошка, примерился к растоптанным и просящим каши ботинкам Дарьи. — Тридцать седьмой размер, ой-вэй, как у моей сестры, такая маленькая аккуратная ножка. Заходите, красавица!

Морхольд заходить не стал, развернуться внутри будки казалось делом нереальным. Встал за дверью, поправив тесак под курткой, и задымил, слушая мерно говорящего и говорящего лучшего сапожника Кинеля.

— Снимайте-ка, красавица свои опорки. Разве же это обувь для такой интересной девушки? Мне стыдно за того, кто вам такие говнода... уродцы раньше купил. Выдали? И за того кто выдал, тоже стыдно. Ай-ай, как же так можно? Знаете же, раньше, до войны, были такие магазины, обувь в них покупали? Ой-вэй, милая моя девочка, поверьте мне, старому еврею, что это неправильно. Ну как можно идти и покупать обувь, сшитую не по ножке? Ай, что вы мне такое говорите, красивая моя, неправильно вы говорите, совершенно неверно. Не бывает одинаковых ног, вы же вот не владеете носом, как у вашего... спутника, да?

Морхольд хмыкнул, стараясь прислушиваться как можно меньше. Пусть рынок и охраняется людьми администрации, и нет вроде бы врагов, но...

Не то время, чтобы доверять людям. Не то место, чтобы расслабляться. Не та ситуация, чтобы ощущать себя в безопасности. Если, конечно, верить сказанному Дарьей. Хотя, и неделю назад Морхольд согласился бы с кем угодно, ведь рассказ куда больше походил на выдумку. Но в том и цимес ситуации, что семь дней назад он ее и увидел, в собственном сне. Так что верить ее словам приходилось. Итак, что выходило? Получается, что следующее:

В наличии есть девушка со странными способностями и в непонятной ситуации. Убедиться в ее возможностях Морхольд смог лично. Не смог бы, так не притопал бы в Кинель так быстро.

Девушка настаивает на его участии и своей плате за помощь. А плата, стоит признаться, может оказаться царской. Плата за его услуги, не самые вроде бы обременительные, хотя, тут тоже, как сказать. Но то, что он получит от нее, перевешивало все прочее. Если Дарья не врет, а тут интуиция говорила именно так, то есть шанс. Тот самый шанс, что искал все эти двадцать лет с первого удара раскаленным мечом по мирной земле. Тот шанс, что нельзя упускать. Морхольд очень сильно хотел найти своих.

— А вот и наш должничок! — гнусавый нагловатый говорок, прошепелявивший откуда-то сзади, не узнать оказалось тяжело. — Поп...

Трепать языком можно бесконечно долго. Порой именно разговор решает многие конфликты. Частенько слово, сказанное вовремя, спасает жизнь.

Ненужная и глупая тирада, сказанная товарищем вчерашнего гнилозубого, спасла жизнь Морхольда. И, скорее всего, Дарьи Дармовой. В последние два десятка лет Кинель не был спокойным городом. Предписания и указы администрации порой обходили. Во всяком случае, старались делать все аккуратно. Когда это требовалось.

Один из напавших не вовремя ляпнул глупость, лишь выщелкнув солидных размеров нож-выкидуху. Другой, вместо удара в это время, только приготовился бить. Третий просто замешкался. Немолодому сталкеру хватило этой пары секунд.

Когда ты рождаешься левшой, в этом есть плюсы и есть минусы. В безоблачном прекрасном прошлом Морхольда даже хотели переучивать держать ложку в левой руке. Потом карандаш, потом еще что-то. Только он не хотел делать привычные вещи по-другому. Но и уроки принимал как должное. А потому обе руки могли многое, и каждая сама по себе, не надеясь только на товарку.

Левой ладонью ударил в нос шепелявого, с силой, перенеся вес на нужную ногу. Кость хрустнула, ломая хрящи, и вошла внутрь, парняга отлетел назад, умирая и разбрызгивая кровь. Он сам же сбил третьего, подарив Морхольду ещё парочку секунд. Мачете, давным-давно найденное среди обломков "Меги" у въезда в Самару, перед самым Рубежом, врубилось второму точно в горло, пошло вверх, разваливая на ходу мышцы, гортань, нижнюю челюсть. Тоскливо ударила об бетон тяжелая колотушка со свинцовым билом на конце.

Морхольд шагнул вперед, правой ногой, тяжелой набойкой на мыске сапога попал в голень последнему. Тот пискнул, так и не встав. Ему досталось лезвием поперек горла.

— Надо не пиз...ть, а бить. — Морхольд оторвал кусок рукава от бушлата ближайшего мертвеца, смахнул несколько капель с куртки, протер лезвие. — А я ведь просил не трогать меня.

— Отец небесный... — дядя Изя, выглянув в свое окошко, поправил на носу очки, перемотанные грубыми тонкими нитками. — С вас тридцать штук "семёрки", уважаемый. А-я-я-й, какой беспорядок. Коля, они драку начали сами, первыми напали на этого молодого человека, чтоб мне пусто было

Охранник опустил "Кипарис", нацеленный на сталкера.

— Ты их знаешь? Не поделили что?

Морхольд поднял трубку, отряхнул от грязи.

— Нет. Может, перепутали с кем? Хотя, какая теперь разница?

Охранник Николай подождал напарника, разрезавшего мигом собравшуюся толпу. Драки не в диковинку, но смерть в самом Кинеле встречалась не так уж и часто.

— Кто еще видел, как все началось? — Глаза внимательно прошлись по кругу. — Ну?

— Это Клеща люди. — Инвалид, продававший ножи, выдвинулся вперед, отталкиваясь от земли и катя вперед тележку. — Точно говорю, его шестерки, командир. А я все видел.

Морхольд заново набил трубку, косясь на него. Интересный поворот. Что тот скажет, памятуя о непонятной и неприятной стычке из-за девушки?

— В городе Кинель все просто, сам знаешь. — Охранник повернулся к Морхольду. — Ты убил трех человек, и если два свидетеля подтвердят твою правоту, считай, повезло. Один сказал свое слово, теперь второй.

Дарья встала рядом. Покосилась на лежащие тела, на толпу. Ей-то что, с нее спрос невелик.

— Вот этот самый небритый, командир, ждал вот эту свою девку. Стоял, смолил, никого не трогал. Потом это бычье на него и накинулось, сразу. Вон тот, в фуфайке, нож первый потянул, а небритый-то взял, и своим тесаком их и нашинковал. Как поросят. Видать, не на того напали, так-то.

— Я знаю, — буркнул Николай. — Ты, Морхольд, шел бы своей дорогой. Всегда от тебя одни проблемы. Расшугал весь рынок, а люди ехали, рисковали.

— Угу, — Морхольд кивнул. — Так я пойду?

— Давай, иди. Чё встали, концерт что ль? — Охранник повернулся к толпе. — Расходитесь.

Морхольд запустил руку в подсумок, отсчитал плату, и зашагал в сторону "дома". Дарья, поскрипывая новехонькими ботинками, отправилась следом. "Выкидуху", валявшуюся рядом с телом хозяина, девушка убрала к себе в карман.

— Слушай, Даша. — Морхольд приостановился.

— Да?

— А ты вот, к примеру, опасность не можешь предсказывать?

Дарья пожала плечами.

— Понятно. А жаль.

Печурка раскалилась до малинового цвета стенок. В комнатенке ощутимо воняло клопами и потными портянками. С последним запахом Морхольд себя связывать не мог. Его, выстиранные еще утром, сохли на веревке. Ну, а клопы, а что клопы? Хорошо, вошь вроде бы не проживала на тощем солдатском одеяле, и то хлеб.

Сам он стоял перед неровным осколком зеркала, поставленным на подоконник, и старательно скреб шею стареньким "Жиллет". Смеркалось, скоро предстояло идти к составу. Дарья, чистая, пахнущая местным, жирным, недавно сваренным мылом, сидела в своих обновках на лежанке и смотрела на него.

— Что-то не так? — Результат бритья его никак не устраивал. Найти хотя бы одну кассету к станку казалось уже нереальным. А вот опасные бритвы сталкер не жаловал. — Ты меня сейчас насквозь проткнешь глазами.

— Мы идем в пустошь. Зачем мыться? Запах же свежий, зверье набежит?

— Оно и так прискачет, не переживай... — Морхольд намылил шею и принялся скоблить кожу еще раз. Лицо брить не стал, мошки хватало, отросшая щетина лишь в помощь от ненасытных мелких кровопийц. — А помылась ты и оделась во все чистое, как и было тебе сказано, из-за гигиены. Понимаешь, ма филь?

— Э?

— Тьфу ты... Ладно, не обращай внимания. Говорю тебе, девочка, что не приведи Ктулху, и тебя ранят, то что? Именно, Дарьюшка, надо, чтобы как можно меньше грязи попало в твою кровь. Ты абсолютно верно подметила, что делает тебе честь, основную особенность планируемого вояжа. Пустошь, а именно она ожидает нас впереди, как-то не наполнена аптечными пунктами и лазаретов там нет. И даже доктор Айболит не встречается.

— Я слышала только про Машу-санитарку.

— Маша-санитарка, Дарья... — Морхольд провел ладонью по шее и вздохнул. Гладко выбрить так и не вышло. — Маша-санитарка это байка. Сказка, легенда и все прочее. И ладно бы, если бы наша, местная.

— Она есть. — Дарья пожала плечами. — Ее видят, и...

— Согласно поверью, моя девочка, Маша-санитарка, если так можно выразиться, проживает между Кинелем и местом нашего назначения. Говорят про молодую девочку врача, в Большую Срань пытавшуюся спасти раненых. А раненые забот не оценили и ее, само собой, огуляли. Неоднократно, с огоньком и изюминкой. От этой самой изюминки она наложила на себя руки. Но потом, как говорит контекст данного слуха, вернулась и отомстила. Но так как она такая одна, а ублюдков, именно таким образом показывающих свою силу, много, то... То назад, то есть в небытие, Марья так и не спешит. Так и ходит туда-сюда, мстит и плюет на могилы поганцев. Да?

Дарья кивнула.

— Вот какая штука только вырисовывается, Дарья. Легенда говорит, что мол, — Морхольд оседлал стул, — те, кто ее видят, помирают. Крайне кроваво и жестоко, так?

— Да.

— Кто ж тогда все это рассказывает?

Дарья снова пожала плечами.

— Да какая разница? А что у тебя за татуировки?

Морхольд поиграл желваками. Татуировки, вот ведь.

— Вот это, — палец показал на правое плечо, — прошлое.

— Кобыла?

Девушка хмыкнула. Сталкер вполне понимал ее сарказм. Прошлое, если уж на то пошло, не просто смахивало на лошадь, оно ей и было. Вернее, конем.

Черным жеребцом с белой гривой, вставшим на дыбы, высящимся на алом фоне языков пламени. И крушившим передним ногами острые скалы. Темная вязь змеящегося узора, с тонкими ободками по краям, плавно стекала вниз, к локтю. А по верху картинки, четко чернея на не выцветшей и не расплывшейся за десятки лет тушью, выделялись четыре буквы. Символы давно канувшей в Лету, реку забвения, империи. Возможно, самой великой за всю историю человечества.

— Ты пас лошадей до Войны? — девушка улыбнулась, не скрывая иронию. — Да?

Морхольд снова поиграл желваками и улыбнулся в ответ.

— Нет, конечно. Это эмблема, ну, моего округа. Где служил, как раз перед Войной.

— Далеко?

— Да, далековато. На юге, и там были горы. И лошади, наверное, были тоже.

— Почему "наверное"?

— Не видел. Бэтэров хватало, вертушек, грузовиков. И даже диких неприрученных коров. Порой на них даже охотились. Иногда даже на танках.

— Ерунду какую-то говоришь, — Дарья снова улыбнулась. Улыбка у нее была хорошая. Открытая такая, добрая улыбка, не закрытая, во все тридцать два целых и белых зуба. Хотя нет, поправил себя Морхольд, вряд ли тридцать два, те, что "зубы мудрости", у нее вряд ли уже вылезли. — Не, коровы-то разные есть. На диких, когда они наглеют и рвутся в город, патрули с пулеметами ходят. Но на танке?

— Ну да.

— А надпись?

Буквы, чернели по верху, странные, не русские.

SPQR.

— Это латынь... — Морхольд поскреб щетину. Щетина ответила мелодичным металлическим скрипом. — Сенатус Популюс Квиритиус Романус. Сенат и граждане Рима, девочка. Ты слышала про Рим? М-да, неудивительно. Рим, как говорил герой старого кинофильма, это мечта. И республика, и империя, величайшая империя мира. Или одна из них.

— Я не понимаю.

— Это мечта. У каждого в детстве есть мечта. Сейчас все просто, хочется сладко есть и мягко спать. Так было и раньше, но под словами скрывалось много другого. Сейчас... именно так. Просто поесть, выспаться. Помыться с горячей водой. Живым остаться.

— А твоя мечта?

— А?.. А мне хотелось жить в великой стране. Где люди уважают друг друга, где нет бардака, и есть хотя бы какое-то понятие о справедливости.

Дарья усмехнулась. Обидно, жестко, жестоко, растянув губы в холодной строй улыбке.

— Мечты, ну-ну. А что, в твоем Риме все было хорошо и прекрасно?

— В Риме? Да нет, вряд ли. Людей там продавали, как и везде в то время, грабили соседей, резали, жгли и убивали, топили села каких-нибудь непокорных фракийских медов в их же крови. Грызли ближних своих из-за ерунды, клеветали, изменяли, бросали детей. Все как всегда.

— Тогда почему?

— Потому что Рим, девочка, это мечта. Которой никто из нас никогда не коснется. И даже до Срани, поверь мне, она оставалась недоступной. А это... вряд ли я сделал что-то подобное именно сейчас.

Дарья чуть помолчала.

— А ты все равно гордишься ей. Гордишься этим вот конем, и всем остальным.

— Горжусь. — Морхольд осклабился. — Это мое прошлое, и странно было бы думать по-другому.

— Ну, ладно. А вторая?

Дарья показала на другое плечо. Колючая темная ночь, выделяемая мелкими белыми точками звезд. Кругляш луны, сделанный чем-то светлым, еле заметный туман. Серая растрескавшаяся плита и снова надписи, и снова на чужом языке. Девушка пригляделась, пытаясь понять хотя бы что-то.

Dream — Life

Life — Love

Love — Pain

Pain— Blood

Blood — Death

No faith

— А, кое-чего знаю. Смерть, любовь, кровь, морковь... да ты этот, как его?

— Романтик?

— Ну, я бы сказала по-другому, но и это тоже сойдет. Выпендрежник.

Морхольд нахмурился, засопел. Через лоб пролегла глубокая старая морщина, желваки заиграли. И сталкер рассмеялся. Легко, спокойно, и чуть радостно.

— Да и хрен с ним. Какая разница?

Дарья кивнула.

— Значит, так, милая. Говоришь что, мол, кто-то знает о твоем желании задать дёру в сторону Отрадного и дальше в Уфу?

Девушка кивнула. И передернулась.

Ощущение липкого и мерзкого чужого присутствия, цепким щупальцем попавшего в ее мысли, в разговор с умирающей женщиной из Уфы, в ее, Дарьи, голову. Одно только воспоминание скручивало изнутри пружиной, заставляло встать и пойти помыть руки и лицо с мылом, а лучше бы с песком. Отодрать от себя, с болью и покрасневшей кожей кого-то, кто дотянулся до нее издалека.

— Кто-то. А кто, не знаю.

— Понятно. Ладно, давай собираться. Уговор такой... делаешь все, что говорю, слушаешь постоянно, не отвлекаешься. И помнишь про плату.

— Хорошо.

— Умница. На вот, это тебе. И не надо благодарить.