Вспомнив родителей, я невольно вздрогнула, ощущая внутри какое-то липкое чувство предательства, привязавшееся к моему организму после того, как я собрала чемоданы и, ничего толком не объяснив, ушла, хлопнув дверью. В принципе, они, наверное, даже не удивились, надеясь, что очередное мое временное помешательство скоро пройдет (также как и вспышки на солнце) и я вновь покажусь на пороге родного дома, осознав, что и этот порыв подросткового максимализма был ошибкой. В свои пятнадцать я часто бросалась в авантюры, загораясь одной мыслью о призе или победе и не думая, насколько тяжел будет к ней путь. А когда приходилось сталкиваться с трудностями — бросала все и с покаянием шла домой, жаловаться мамочке и папочке на несправедливую судьбинушку, обижающую их малютку Лилит. Они в свою очередь лишь гладили по голове и тихо посмеивались над моей наивностью.
Так я уходила из дома почти пять раз, два раза пыталась выскочить замуж за Кнопку и четыре — решалась стать великим шеф-поваром, несмотря на свой кулинарный кретинизм. Наверное, моя вчерашняя выходка воспринималась родителями, как очередная максималистская попытка "изменить мир" (никак не меньше), и возвращение обратно, по их искренней вере, должно было состояться, когда я вновь разочаруюсь во всем и вся и приползу домой жаловаться на обстоятельства.
"Будь у меня выход, так бы и сделала... — мелькнула в голове серьезная мысль, заставившая меня поежиться. — Но выхода нет. И как теперь объяснить им, что я ушла навсегда? Практически в другой мир?"
Помотав головой, я выбросила эти мысли и занялась более важным на данный момент занятием — разбором чемоданов и обустройством нового жилья...
Так как встала я, как позже выяснилось, примерно в пять утра, то с вещами к восьми почти управилась — аккуратно все развесив в своих двух гардеробах — на первом и втором этажах. Косметика удобно уместилась в ванной, а ноутбук с документами — возле лестницы на чердак, которую решила обосновать под собственное рабочее место.
Когда все было готово, я с нескрываемым удовольствием устроилась на втором этаже около той самой лестницы и включила новый ноутбук, проверяя доступ в интернет. Как ни странно, сеть здесь ловила неплохо, поэтому желая побыстрее закончить со своей затеей, я зашла на свой электронный ящик и принялась писать:
"Здравствуйте, Хранитель! Не уверена, что поступаю правильно, отправляя вам данное письмо, но видимо обстоятельства складываются не в угоду моих желаний. У меня есть вопросы, которых Вы видимо ожидали.
Кто ВЫ и как узнали о том, что я — мара?
Кто такие мары вообще?
Кому я могу доверять?
И что произошло во время той аварии, в которую я попала месяц назад? (Не знаю, почему спрашиваю Вас об этом, но чувствую, что должна знать ответ на этот вопрос).
И наконец:
Что Вы хотите от меня своими посылками и "указателями"? Чего ждете?
Лилит Виноградова".
Введя в адресную строку уже запомнившийся мне e-mail, нажала "Отправить" даже не надеясь получить ответ на данный бред (никак иначе, назвать это сообщение я не могла).
Переодевшись в офисную одежду (как-никак, все же понедельник и меня впереди еще ждала работа!), я машинально застегнула на шее цепочку со странным ключом, которую вчера сняла на ночь, и бросила в карман брелок в виде сокола.
Выйдя из комнаты и движимая любопытством, я направилась на собственную экскурсию по дому, внимательно разглядывая картины, мебель и прочие предметы интерьера.
Как и ожидалась, дом напоминал Музей своими экспонатами и условиями их содержания. Два этажа, полностью отданные на растерзания неизвестного мне дизайнера (а в том, что оформлением занимался именно он, я даже не сомневалась) кишили разными живописными и скульптурными редкостями, выделенными на общем фоне правильной подсветкой. На первом — обнаружились две гостиные, одна из которых могла смело зваться каминной, кухня и столовая, несколько комнат прислуги и чей-то весьма изыскано оформленный кабинет.
Последний мне понравился особенно, благодаря отсутствию положенной в этой части "музея" должной помпезности. Все довольно просто и удобно — стол, стул, открытый ноутбук и стены, заставленные полками с документами. Утилитарно и не навязчиво, даже с учетом того, что общая гамма не светлая, а наоборот — темно-вишневая, мрачноватая.
На второй этаж я поднялась по главной лестнице, выходящей в коридор и ведущей примерно к такому же узкому "тоннелю" с бесконечным повторяющимся числом одинаковых запертых дверей и живописных портретов каких-то господ.
"Наверное, это выдающиеся из Мар, — мысленно предположила я, проходя мимо них и даже не пытаясь запомнить многочисленные лица с одинаковыми презрительно-насмехающимися выражениями. — Какие-нибудь члены правительства, ученые или Нобелевские лауреаты..."
— Так нечестно... — долетел до меня обрывок разговора, заставивший тут же остановиться и прислушаться. — Ты позволяешь собой командовать, впуская эту дуру-Лилит в НАШУ жизнь...
Сказано было с презрением, угрозой и какой-то непонятной мне обидой.
— И мне плевать, каким образом она должна присутствовать в твоей жизни... — женский голос был полон яда и раздражения, способного ураганом обрушиться на армию и стереть ее с лица земли.
Я невольно вздрогнула, не понимая, откуда внутри появилось кружащее голову любопытство, огляделась по сторонам, но не обнаружив ни души, снова прислушалась — кажется, основное действо происходило за одной из закрытых дверей. Однако определить, за какой именно, не представлялось мне возможным, поэтому прислонившись к стене я замерла, ожидая продолжения "концерта".
— Я ведь тебя люблю... — спустя три минуты (да-да, я даже время засекла) тихо произнесла моя анонимная недоброжелательница, после чего послышался глухой звук удара.
"Пощечина?"
Одна из дверей — самая дальняя — открылась, и из комнаты вышел, нет скорее выбежал... Максим?! Взъерошенный, злой, с еще мокрыми волосами и повязанным на бедрах банным полотенцем.
Я обомлела, честно.
ТАКИМ я этого мужчину даже не предполагала увидеть. Ни в каком эротическом сне, потому как просто не представляла, что он может оказаться настолько... привлекательным?
Без старящей его официозной одежды и манер под стать Максим выглядел по-другому — моложе и естественнее, с прекрасно подтянутой фигурой — "произведением спортзального искусства".
Засмотреться можно.
Конечно, на статую похож он не был, так что сравнение с греческими богами отметаю (кстати, никогда не понимала, чем они, эти самые боги, так не угодили писателям, что вечно сравнивают с ними мужчин!). А вот демон-искуситель... да, определенно это ближе, прям хоть слюни пускай от удовольствия. Можно еще облизываться, конечно, но это уже совсем из ток-шоу "В мире животных".
— Тебе чего? — Он заметил меня практически сразу, даже с учетом того, что нас разделяло порядка двадцати метров, ничуть не смутившись собственного внешнего вида и моего пронзительного взгляда.
В ответ я лишь мотнула головой, мысленно дав себе пару хороших оплеух для протрезвления рассудка, и развернулась, чтобы поскорей убраться с пути этого яростного "торнадо", краем глаза заметив, как Макс криво ухмыльнулся, одарил меня странным взглядом, после чего прошел в комнату напротив, громко хлопнув дверью.
Я была практически у лестницы, когда до моего (видимо все же обострившегося) слуха донесся женский скулеж под дверью Максима:
— Ди, давай поговорим, пожалуйста...
И, к сожалению, теперь я его узнала. Это была Эвелина Шварц.
В это же утро, только несколькими часами позже, Максим уехал, сославшись на срочные дела в Европе и проблемы, требующие (СНОВА! Кажется, эта отговорка уже вошла у кого-то в привычку) его личного присутствия. Не утруждая себя "семейным" завтраком в компании Майи и меня, он "пулей" вылетел за дверь, так и не сообщив точную дату своего возвращения на родину. А Эвелина, подражая примеру жен декабристов, тут же направилась за ним, предварительно одарив меня непонятным взглядом.
"Вот интересно, что я ей сделала? — Собираясь на работу рассуждала я. — Вроде на парня ее не претендую, в благотворительных пожертвованиях не нуждаюсь, популярностью и звездностью тоже не болею... Так зачем я ей? Почему сначала оправдывает меня перед родителями, прикидываясь чуть ли не моей лучшей подругой, а после закатывает своему мужчине сцену ревности?"
ГЛАВА 7. Время делать ход конем, или начинать собственное расследование.
— Вы приходили повидать Лили?
— Да, а что?
— Лили умерла.
— Что сделала?
— Она умерла!
— Вы уверены???
— Ну, в противоположном случае кремация её тела была ошибкой!..
(Сериал "Друзья")
Сидя на очередной утренней летучке в шумном офисе и наблюдая за кружащимися за окном осенними листьями, я размышляла о суетности бытия, недостижимой гармонии этого мира и о том, что приступов марского голода не было вот уже несколько недель.
Октябрь подходил к концу — об этом распинались буквально все кому не лень, включая и моего главного редактора, Граблю, дающего в данный момент наставления художественному оформителю провести фотосессию для обложки на тему близившегося Хеллоуина, и Майя, день и ночь твердящая о предстоящем у них в школе осеннем бале, и Игорь, каждый день томно вздыхая и просматривая с маниакальным постоянством календарь на мобильном, и даже читатели, присылающие мне электронные письма с жалобами на сезонную хандру и депрессию.
"Мне бы их проблемы", — зевнул в голове внутренний голос, также как и я сейчас мечтающий оказаться где-нибудь в другом месте — как минимум, в собственной мягкой кровати, а как максимум — на пляже в Коста-рики. — "Вот если бы главной проблемой моей жизни были выборы маскарадного костюма... Впрочем, кто сказал, что мечтать вредно? Уж явно не главный баловень судьбы".
— Аркадий! — Возопил Петр Николаевич, уже теряя всякое терпение в желании достучаться своими креативными идеями до художественно-образованного мозга сотрудника. — В конце концов, кто из нас тут главный редактор?!
— Вы, — не мешкая, тут же сообщил мужчина сорока лет с косой челкой, закрывающей пол лица, в черно-розовой одежде, делающей его похожим на ярого представителя молодежной субкультуры. — Но идея с ведьмами... Уж простите, Петр Николаевич, но в глянцевой индустрии — этот образ уже избит. Мистика, ведьмы, волшебники — все это уже хорошенько пережеванная толпой людей жвачка, без вкуса, цвета и запаха. А вы хотите, чтобы я в ноябрьском номере эту самую жвачку вновь завернул в упаковку и попытался продать. Не ново и не оригинально.
— Он прав, так поступят все! — Подала голос Селезнева, отрываясь от собственных раздумий и рисований на полях блокнота — ее любимого времяпрепровождения на совещаниях. — А мы должны выделиться! Придумать фишку, чтобы оказалась оригинальной, запоминающейся...
— И не привела журнал к снижению тиражей, — вставила свое веское слово финансовый директор — бабенка лет пятидесяти — живущая в этой жизни лишь благодаря цифрам и функциям (в общем — калькулятор в юбке!).
— Ладно, — примирительно подняв руки ладонями вверх, Грабля посмотрел на сотрудников повелительным тоном. — И что вы предлагаете взамен моей разжеванной жвачки?!
Минута молчания показалась даже мне, участвующей в летучке номинально, удручающей. Тишину нарушал лишь резкий звук подпиливаемых в приемной Василисочкой ногтей — чересчур оглушительный и навязчиво-противный.
— Ну и где полет мысли?! — Наиграно спокойным голосом переспросил Петр Николаевич, вскакивая со своего кресла и принимаясь расхаживать взад-вперед, подражая разозленному льву в клетке. — С фантазией, я так понимаю, у нас тоже не лады?! А вы хоть в курсе, что макет должен быть готов через неделю? — Вновь остановившись у края овального стола, за которым сейчас и восседал наш дружный творческий коллектив, Петр Николаевич оперся руками о столешницу и повторил, чеканя каждую букву: — НЕ-ДЕ-ЛЯ! А у нас еще нет оформления... Лилит, что у тебя с колонкой?!
— Давно написана, — бросила в ответ без энтузиазма. — Осталась мелкая редактура и статья будет у вас на почте!
— А что насчет интервью с Эвелиной Шварц?! Как помнится, оно должно было появиться еще в предыдущем номере...
— Петр Николаевич, — протянула я, сосредоточив все внимание на закипающем от негодования редакторе (эх, кажись, прижал владелец журнала его за самые уязвимые места, вот Грабля и принялся всех подгонять). — На встречу с ней я не попала, так что материала для нормальной статьи — нет.
— То есть как, не попала?! — Глубоко вздохнул, в раз покрасневший Грабля.
— Я тогда весь день провела в этой чертовой гостинице... — вспомнила переломный момент своей жизни, решая все же умолчать о том, что с Эвелиной Шварц в итоге мы познакомились лично и даже успели за короткий срок увидеть друг в друге недругов (а точнее она во мне!), а после разбежаться по разным углам, не доводя дело до банальной женской потасовки. В общем-то моему начальнику знать это было необязательно — ему главное результат. — А ваша фройлен так и не появилась. Вот и пришлось ехать домой. В конце концов, журнальные очерки и интервью не моя забота...
— То есть работа в "Fashion" тебя тоже больше не интересует?! — Решив пойти во банк, тут же съехидничал Грабля, останавливаясь у своего начальственного кресла. — Что же, тогда дорогая Лилит, журналу придется пересмотреть контракт с тобой. Ведь если работник не справляется с поставленной задачей, значит, он не соответствует занимаемой должности и не по праву получает заработную плату. Понимаешь, к чему клоню?
— Вы не клоните, — дерзко ухмыльнулась я, пробуждая от осеннее-утренней хандры собственную язвительность. — Вы ищите приличный повод, чтобы меня уволить, потому как ваше стереотипное мнение, будто бы все блондинки без исключения — дуры, еще не является зафиксированной в трудовом кодексе РФ причиной снятия сотрудника с занимаемой должности...
— Лилит... — сконфужено прошипел на другом конце Аркаша, строя на своем лице гримасу, изображающую нечто вроде "Ты совсем рехнулась? Или работа для тебя уже перестала быть важной в жизни вещью?"
Если говорить начистоту, то практически весь "дружный" творческий коллектив журнала "Fashion" знал отношение Грабли к моей персоне, а точнее догадывался, беря в расчет его странное поведение, желание нагрузить меня дополнительным заданием, дабы доказать начальнику, что таким белым курицам как я среди благородных пернатых не место. Но одно дело знать и совсем другое — заявлять во всеуслышание. Поэтому, наверное, после моей фразы Петр Николаевич как-то враз побелел. Но не от страха, а от очередной вспышки ярости, грозившей его сердцу инфарктом.
Расслабив идеально завязанный на шее узел галстука и тяжело воздохнув, будто перед смертью, начальник медленно опустился в свое кресло и непроизвольно откинулся назад, закрывая глаза и запуская в коротко стриженные волосы руки.
— Петр Николаевич, — подала спустя несколько минут голос финансовый директор, видимо переживая, что шеф вот-вот окочурится (он же признаков жизни не подает: сидит и практически не дышит... только в кресле раскачивается), а это непредвиденные расходы, за которые владелец журнала по головке уж точно не погладит. — Может воды?
