Кукла Советника

Я все еще пытаюсь укротить колотящееся сердце, контролируя дыхание, но в глазах уже плавают мушки. Вдох — выдох. Я научусь. Я смогу. А потом разобью об эту седую голову целый сервиз.

— Злая энергия, — сказал Рох, прихлебывая чай. Гадость жуткая, я пробовала. Еще и налет на кружках оставляет. — Зло здесь, — хлопнул он себя по солнечному сплетению. — Ты уметь отпускать зло. Избавляться от него. Думать о мире вокруг.

Да я лучше представлю, как тебя мантикора поедает!

И в ответ на эти мысли чашка снова свалилась с моей головы, окатив водой макушку и смыв щекотную каплю пота.

Учитель вздохнул, покачав головой.

— Ты глупый злой обезьяна. Сегодня урок окончен.

Я со стоном опустилась на песок, скрутилась, растягивая забившиеся мышцы. Пантера села рядом, щуря янтарно-желтые глаза.

— У-у-у... — дернула я ее за усы. — Продалась ему за глоток воды, да?

Кошка фыркнула, оттопырив нижнюю губу, и ударила меня лапой по носу. В ответ я куснула ее за жесткую подушечку.

— Тьфу!

Грозно зарычав, Уголек прыгнула, и мы покатились по плацу, заставляя солдат, вышедших на тренировку, делать отвращающие знаки. Ну да, горная патера — это вам не домашний крысолов. За два года Уголек выросла почти втрое, уже сейчас ее вес превышал мой, а когти больше походили на кинжалы. Она никогда их не выпускала, когда мы дурачились. Пьяному торговцу, дернувшему ее за ухо, повезло меньше.

— Госпожа!

В нескольких шагах от меня замер мальчик-слуга. Глаза как блюдца.

— Чего тебе? — высунулась я из-под кошачьей лапы.

— Господин Тимар ждет вас.

Когда Йарра сказал, что моим учителем будет Рох, я понадеялась, что больше никогда не увижу справочников по статистике и простейшей механике. Ага, размечталась. Ко всему этому еще и алхимия добавилась. Вот зачем это мне, а?

При следующей встрече брошусь графу в ноги, пусть хоть от чего-нибудь избавит. Я и так уже умею и знаю больше иного оруженосца. К своим тринадцати я попадаю в цель из арбалета с сорока шагов, хорошо плаваю и отлично езжу верхом, умею взбираться по канату, делать сальто, колесо, даже жонглировать! Прекрасно говорю на лизарийском, неплохо на меотском, могу объясниться на паре островных наречий, умею подбивать бухгалтерский баланс и стенографировать, я даже с основами архитектуры знакома! Светлые, ну зачем мне все это?..

И так изо дня в день. Утро — тренировка с Учителем, завтрак, полчаса-час свободного времени, которое я проводила в зверинце или в леваде — одну за ворота замка меня не выпускали под страхом смерти. Не моей, само собой, и стража следила в оба глаза. Потом снова тренировка — иногда на полосе препятствий, часто, почти всегда, эта проклятая статика. 'Однажды ты почувствуешь живой комок перед ладонями. Упругий и теплый. И тогда станет легче', — было написано в одной из книг об Искусниках. Чем дольше я тренировалась, тем больше мне казалось, что все это выдумки.

Уголек, потешно скалясь на служанок, гордо шествовала впереди. Дурные они, эти островитянки. И трусливые — вон как шарахаются.

— Хей, — окликнула я одну из них, худую девчонку чуть старше меня. Времена, когда я всех горничных знала по именам и даже помогала им, давно прошли. — У меня на рубашке рукав порвался, — показала я прореху в полотне. Чужеземное слово 'кимоно' мне не нравилось, веяло от него Рохом, и я упорно звала верх тренировочного костюма рубашкой. — Зашьешь, и скажи прачкам, чтоб к утру костюм был сухим. И заодно спроси портниху, когда будет готов второй.

— Да, госпожа, — пролепетала она, не поднимая глаз.

До обеда с Тимом у меня было полчаса, чтобы помыться. Перешагнув через пропитавшийся потом костюм, я голышом пошлепала в ванную. Жарко...

Такая погода была не редкостью в наших местах, и за ней следовали жуткие грозы с молниями, оплавляющими верхушки гор. Последний дождь был месяц назад, и теперь долина изнывала от духоты в ожидании бури.

Служанка подобрала рубашку, штаны, белье.

— Я могу идти? — спросила она, заворожено глядя на пантеру, развалившуюся на прохладных плитах пола.

— Угу, — не поворачиваясь, ответила я, набирая себе ванну. — Нет, подожди! Туфли тоже почисти!

— Да, госпожа.

Я со стоном наслаждения опустилась в прохладную воду. Помню, лежала и вспоминала симптомы теплового удара, соображая, можно ли объяснить им сменяющие друг друга приступы жара и озноба, ломящую поясницу и ноющий живот.

— Плохо мне, — проныла я Угольку.

Пантера сочувствующе заворчала, оперлась лапами о бортик ванны. Заинтересованно принюхалась к воде.

— Не смей, — спихнула я ее. — После залезешь.

Я несколько раз окунулась с головой, промывая слипшиеся от пота волосы. Покряхтывая, как старуха, и хватаясь за поясницу, вылезла из воды. Может, продуло? Подстыла?

Промокнув волосы полотенцем, пошла на свою половину покоев — Тим по-прежнему держал меня под боком. Переоделась в чистые бриджи и блузу с прорезями на рукавах, провела расческой по волосам и заодно взбила кудряшки Катрине — фарфоровой кукле в половину моего роста, подаренной графом на одиннадцатилетие. Помню, как удивилась, когда Йарра кивком указал на коробку, перевязанную розовым бантом.

— Это мне?

— У тебя ведь сегодня день рождения? — вопросом на вопрос ответил граф.

Закивав, я стянула ленту — терпения, чтобы развязать узлы, не хватило. Внутри, обложенная со всех сторон ватой, лежала кукла в ярко-изумрудном платье. Большая, фарфоровая, с золотисто-рыжими кудряшками, уложенными в высокую прическу. Красавица.

Ахнув, я выхватила куклу из коробки. Держала ее на вытянутых руках, рассматривала, боясь испортить наряд или растрепать прическу. У нее сгибались руки в локтях и ноги в коленях, алел румянец на фарфоровых щечках, а с пояса свисали зеркальце, расческа и веер.

— Спасибо, господин!

Куклой я любовалась, восхищалась, иногда усаживала рядом, но никогда не играла. Не умела. Да и какие могут быть дочки-матери с этой красавицей? Мять ей платье, укладывая под одеяло? Пачкать личико, поднося к губам чашку чиара? Вынести во двор замка и поставить ножки в серебряных туфельках в пыль? Катрина жила на трюмо, кокетливо поглядывая на меня из-за раскрытого веера.

Тимар же весь вечер проходил сычом, хотя его подарок, берет с пером цапли, я натянула сразу. А на следующий день пристал с расспросами — как далеко ускакала кобыла с графом в ту памятную ночь нападения мантикоры.

— А тебе не приходило в голову, что господин просто поблагодарил меня за спасение?

— Граф? Благодарит? Ха-ха.

— Тимар, честное слово, я не задела Ворону флером.

— Только Ворону?

— Дурак!

И все же братец умудрился заразить меня сомнениями. Я долго приглядывалась к Йарре, опасаясь поползновений с его стороны, но граф разговаривал со мной только в кабинете, проверяя, чему я научилась. И то до выздоровления. А потом он уехал — дел на верфях накопилось немерено. Заглядывал изредка, проверял отчеты, уделял мне, мимоходом, аж десять минут — и снова исчезал.

Единственный раз, когда Йарра проявил заботу, даже вспоминать не хотелось.

В прошлом году я отравилась незрелой алычой. Видела, как едят ее солдатские пащенки, и тоже решила попробовать. Кисло-сладкая, с брызгающейся горьким соком костью, она показалась вкусной, и я сжевала сразу несколько горстей.

Два часа спустя Тим нашел меня в уборной, где я ревела от рези в животе.

— Что ты ела? Что пила?

От ответа меня избавил очередной приступ рвоты. Я вцепилась в раковину, извергая содержимое желудка и мысленно проклиная алычу, солдатских бастардов и себя за собственную дурость.

Признаваться было стыдно — ведь Тимар не раз предупреждал меня, что фрукты надо мыть, руки тоже, а незнакомые штуки так вообще обходить стороной, а не тянуть в рот. В конце концов я отовралась — мол, не знаю, и точка. Может, рыба несвежая. Или яйцо в омлете. Тим покачал головой и оставил меня наедине с раковиной и целым жбаном воды с крупинками марганца. К вечеру полегчало, а гарнизонный лекарь, ощупав мой живот и осмотрев язык, признал меня здоровой, но велел сразу звать его, если снова начнется рвота. Слабо кивнув, я вытянулась под одеялом, прижимая ко лбу смоченную в уксусе тряпку. Задремала. И аж подскочила на кровати, когда дверь распахнулась от сильного удара.

— Тимар?

Темная фигура в полумраке казалась огромной. Широкие плечи, высокий остроконечный капюшон плаща, запахи соли и йода, перебивающие пчелиный воск свечей.

— Тим?.. Ти-и-им! — заорала я не своим голосом, и, выпутавшись из-под одеял, спряталась под кроватью.

Хорошо, что она широкая, так просто меня из-под нее не вытащить.

— Тима-а-ар!

Мне показалось, или пришелец вздохнул?

Огромные сапоги, оставляя мокрые следы, протопали к столу, раздался плеск воды, какое-то шипение — будто сода в уксусе.

Я уже всерьез подумывала отпустить флер. Нож для фруктов тупой, но если ткнуть им в глаз, или в вену на шее...

— Лира, вылезай, — раздался неожиданно знакомый голос. Сначала я даже подумала, что ослышалась.

Сапоги остановились у самой постели, а потом граф опустился на корточки.

-Вылезай-вылезай.

Я выбралась из-под кровати, широко раскрытыми глазами глядя на Йарру. Откуда он взялся?

— Пей, — протянул он мне стакан с мерцающей зеленым жидкостью.

— Что это? — недоверчиво принюхалась я.

— Лекарство. Тимар сказал, что ты отравилась. Пей.

Я залпом проглотила... отвар? Настой? Противоядие? Гадость какая...

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, спасибо, — села на коленки я. — Меня господин Майур осмотрел, сказал, что все в порядке.

— Ты знаешь, от чего могла заболеть?

— Нет, господин... А почему вы мокрый?

— Рассветный штормит.

Граф поднялся, с хрустом потянулся.

— Выздоравливай, — скупо улыбнулся он и раздавил амулет переноса.

Я прикрыла распахнутую дверь, шикнула на набежавших на крики служанок, затерла мокрые следы на полу. Зевающий Тим, через полчаса поднявшийся в покои, ни пол словом не обмолвился о графе, лишь справился о самочувствии. Получается, он не знает, что Йарра был в замке?..

Поколебавшись, я не стала просвещать брата о визите графа, а то опять начнет расспрашивать, где была Ворона с Его Сиятельством во время выплеска флера. Перестраховщик и паникер.

Чувствовала я себя, к слову, отлично. Тошнота и слабость прошли, живот успокоился.

Следующим утром у нас сменился повар, а еще через неделю я настороженно рассматривала коробку с маленькими, размером с рисовое зерно, пилюлями.

— Это что?

— Это граф тебе прислал. Яд буристы в микродозах.

Я едва не села мимо кресла.

— Че-го?!

Тимар постукивал по столу рукояткой ножа для бумаги. Бледный, руки чуть подрагивают, уголок нижней губы закушен. На меня не смотрит.

— Того.

— Он меня отравить решил? — испуганно прошептала я. Как-то не вязался его прыжок за несколько сотен лиг, чтобы принести мне лекарство... с этим.

Буриста — мелкая зеленая ящерка, обитающая в магических аномалиях Оазисов. Очень мелкая и очень ядовитая. Двух капель ее слюны достаточно, чтобы отравить тяжеловоза.

— Нет, — Тим поднял на меня тревожные глаза. — Наоборот, хочет привить тебе иммунитет к ядам. Пара лет приема этих капсул — и ты сможешь поганками обедать.

— Так это же хорошо? — осторожно спросила я.

Тимар плеснул воды в стакан, залпом осушил.

— Да, это хорошо, — скорее, себе, сказал он.

— Почему же ты волнуешься?

Тимар сел рядом, потеснив меня в широком кресле. Я немедленно залезла к нему под мышку.

— Лира, в каждой капсуле яд. Пусть его мало, но он есть. Ты хоть представляешь, что с тобой будет, когда ты его проглотишь?

Я вспомнила, как крутило желудок после алычи. Вряд ли будет хуже.

— Я же не умру?

— Нет. Конечно, нет. В первый раз все будет под присмотром Сибилла, он даст противоядие, если...

— Если что?

— Если начнется удушье.

Я судорожно сглотнула, потерла горло.

— Как бы я хотел, чтобы ты была обычной девчонкой, — грустно сказал Тим. — Без флера, без этих воспаленных глаз... Опять полночи читала? Без вот этого, — развернул он ладонь с ранкой под большим пальцем — захватила кусок кожи, когда взводила арбалет.

Вместо ответа я прижалась щекой к его плечу — на самом деле, будь я обычной девчонкой без флера, я бы уже давно умерла от холода, голода и непосильной работы на княжеской кухне.

— Что пишет Его Сиятельство? — кивнула я на письмо рядом с коробкой.

— Прочти, — пожал плечами Тим.

А что? И прочту.

— Оу, — добралась я до слов обо мне. — 'Твоя сестра должна принимать яд каждый день. Проследи. Если дозировка окажется велика — немедленно извести меня, я пришлю капсулы с меньшей концентрацией'. Ничего себе.

— Угу.

— Еще три галеры спустили... — пробежала я глазами тест. — Снова с Дойером грызется... На учения собирается... Ничего интересного. Сжечь? — спросила я, поднеся письмо к свече.

— Оставь, — махнул рукой Тим. — Не все же такие умные как ты.

Я самодовольно напыжилась. Ну да, в письме нет ни слова о кораблях и учениях, зато есть приказы отобрать триста двадцать четыре сильных и здоровых мужчины (гребцами, по сто восемь на каждый корабль), узнать все, что можно, о градоправителе в Сонейе (область, принадлежащая Дойеру), и подготовить треть стоуна хинина (для дезинфекции).

— ...И, кроме того, это общеизвестные факты, — насмешливо закончил Тим.

— Р-р-р!

Буристу я выпила после обеда. Сибилл, как ни в чем не бывало, расхаживал перед окном, читая какой-то свиток, дерганный Тимар так тискал мою ладонь, что я всерьез опасалась увидеть вместо нее холодец. Ярко-оранжевые капсулы глянцево блестели в дневном свете.

— Руками не хватай, — оторвался от чтения маг. — Берешь пинцетом, кладешь у корня языка, глотаешь. Поняла?

Чего уж тут непонятного.

Я показала язык спине борга, храбро улыбнулась Тиму и смело запихнула капсулу с ядом в рот. Проглотила, запив водой. Притопнула ногой, прислушиваясь к ощущениям. Вроде, ничего.

— Ты как? — спросил Тим.

— Нормально. Жжет немного, — потерла я живот, — а так порядок.

— Слава Светлым! — Редкое зрелище — не слишком набожный Тимар делает благословляющий знак.

— Могу идти?

— Нет, — притормозил меня маг. — Два часа будь на глазах.

Я уселась в кресло, прихватив сборник задач и бумагу. Тим нахмурился, но ничего не сказал, хотя обычно требовал заниматься, сидя за столом. За осанку мою переживал. Сам он зарылся в счета, но нет-нет, да поглядывал на меня.

Я отхлебнула воды, смакуя драгоценную влагу сухими губами. Вкусная. Интересно, откуда ее набрали. Надо служанкам сказать, что буду теперь пить только такую. Я помахала плотным листом бумаги, как веером. Жарко...

Маг все так же стоял статуей, читая свиток. Как он только еще не поджарился в своей хламиде? Мне в тонком шелке дышать нечем.

Я выпила еще воды.

И еще.

Забыв про стакан и вбитое в пятую точку воспитание, выхлебала остатки прямо из кувшина. Во рту сушило, будто лигу пробежала.