"Гуд бай, Америка-остров..."-1

Сначала на девчонку он еле взглянул, она сидела у подъезда в дурацкой розовой шапочке с бамбошками и читала здоровенную книгу. У каждого крышу рвет по-своему.

Реквием дома был, только без настроения.

— Здорово! — заулыбался ему проникновенно Володька.

— Чего тебе? — нелюбезно сморщил лицо Реквием.

— Как жизнь?

— На этом все?

— Нет. Еще чаю.

— Иди отсюда.

— Ладно, — не обидевшись, сказал Володька закрывшейся двери и пешком пошел вниз.

Ну вот, подумал он. — И Реквиема крутит. Может, он тоже чего глотает?

У подъезда пейзаж сменился, перед девчонкой крутились два шпанистого вида ребенка. Володька глянул и заценил — девка тоже малая, лет тринадцать-четырнадцать; но в этом возрасте они книг на скамейке не читают, а красят глупые личики дешевыми помадами и хихикают коллективно над каждым словом. У них период созревания так выражается.

Книжку у девчонки вырвали, дергали за бамбошки, тыкали в лицо пальцами, короче, грубо ... И лопотали всякую чушь.

— Жужа дура! Дура. Кривоногая? На свою книжку, на, на!..

Проходя мимо, Володька парня за шиворот ухватил машинально — загораживал дорогу. Встряхнул для порядка и книжку отобрал...Остановившись, прочитал название : "Граф Монте Кристо". А, Дюма.

Дело ясное, что дело темное. В своем детстве он, кажется, так и не удосужился...Обиженный, мальчишка отскочил шагов на пять и завозмущался ломающимся матом.

Володька посмотрел в его сторону и вернулся к девчонке на скамейке.

— Пошел вон, — шуганул он и второго. Тот тоже отбежал.

На него смотрели детские, темные, даже некрасивые глаза...Но такая светлая на веках кожа, нежно обрисованые брови, нетронутые ресницы...

Дыхание у него перехватило.

Он и сам удивился тому — только смотрел, как дурак.

Молча сунул ей книжку в руки. Ничего не оставалось, как убраться, другого и в уме не держал, но девчонка вдруг сказала с застенчивой улыбкой:

— Спасибо...Ты меня спас.

Он вздохнул поглубже...А выдохнуть забыл. Это было как удар в солнечное сплетение — что в глазах все закружилось зайчиками.

— А чего они? — глупо кивнул он в сторону исчезнувших мальчишек. И грубовато добавил: — Обижают, что ли?

— А это из моего класса. Дураки.

Он вздохнул с запасом. На всякий случай.

— Если еще раз попробуют, скажи, что я им напинаю.

Девчонке предложение понравилось.

— Ладно. А тебя как зовут?

— Володька меня зовут.

— А меня Лена Пустырева.

Какая замечательная Лена Пустырева! — подумал Володька. Совсем обыкновенная Лена Пустырева, в болоньевой, как у него, курточке, школьная юбка, резиновые розовые сапожки. И самый хит — шапочка. Живой пример, как не имеют возможности баловать родители.

— Чего домой не идешь? Дубак такой.

— Ключей нет. А ты?

— И у меня, — он засмеялся.

— Вот, книжку читаю. В библиотеке взяла. Три недели ждала. Вот и читаю.

— Ого, ты столько уже прочитала? Совсем замерзла, наверно?

— Ага. Я быстро. Она интересная.

— Про что?

— Ты не читал?

— Не помню.

Володька приготовился снова смотреть на распахнутые детские ресницы и слушать обстоятельный, чистосердечный ответ, но она сказала:

— Так в "Кадре" же сейчас кино идет. "Узник замка Иф". Хочешь, сходим.

Воздух снова срочно понадобился. Лена Пустырева в шапке с бамбохой, читающая на улице толстые книжки под бомбардировкой хулиганов пригласила его в кино!

— У меня денег нет...

Ах, счастье было так возможно! И не единой трехи — вот досада!

— А у меня есть, — сказало чудо в шапке.— Мне на обеды дали. Мне не жалко.

— А обеды? — строго спросил Володька.

— Я все равно не обедаю. Или на фиг...ерунду всякую трачу, или на мороженки. Я дома обедаю. Пойдем?

Володька засмеялся.

— Пойдем. Я верну потом. Обедать надо.

В кинозале она улыбалась экрану голубоватым профилем, а он улыбался, глядя на нее. На экране трепались два бородатых мужика. На начало они опоздали.

Глаза брата, испуганный голос:

— Володька? Плохо тебе, да?

Володька молчал, соображая глазами. Не прояснялось. Почему брат?

— Володька, может "Скорую" вызвать?

— Чушь не пори...— еле ответил. — Где мать?

— Я думал, ты...

— Ей не говори. Понял?

Сполз с кровати, ушел в ванну. Там не увидят. Каждая клетка кричала, словно под грузовиками трещали кости...Закинуться. Плевать.

Сашка торчал на диване.

— Где мать?

— Она с дядей Володей ушла.

— С кем?

— Ты его знаешь. Он тебя в больницу привез. А что с тобой было? Прошло? У тебя с глазами что?

— Скоро пройдет...

— Тогда я ему говорю: потухни, окурок. Ты тут зависаешь может месяц-два, по сейшнам потаскался, пиво с лабухами попил, и теперь звезда, да? Не...ной высоты, ага?..Ой, Ласковая пришла, а все сказали, ты умерла, Майша, куда пропала?

Майка плюнула в душе. Март не меняется.

— Пиво будешь? Что, религия запрещает? А чего тогда пришла?

— Да ты уймешься?

В гараж ей не хотелось. Лехи тут нет, дурни пьянствуют.

— Что ты к ней цепляешься? — возмутился Витька.— Заходи, Майка, я ему уши откручу, если еще раз рот откроет.

— А по фигу! — оскорбился Мартинг. — Я-то замолчу, просить будете — ничего не скажу. Поехали. Остолопы.

Она прошла, села за стол, задумчиво покрутила лампу.

— А где Лешка сегодня?

— Кто знает...Как жизнь-то у тебя?

— Спроси попроще.

— Пиво будешь?

— Сказала же — нет.

— А меня в армию забирают. Второго ноября. Ты не знала?

— Жалко...— только и сказала Майка.

— А ты хотел — что б заплакала? — не выдержал обета Женька. — Раскатал.

— И Демона заберут. В один призыв попадаем. Будем в одну точку проситься.

— Жаль.

Все разваливается, подумала Майка. Разбегаются. Старики, эти двое...Что будет без них, уже не команда — Мартин, Лех, Вовка. И Март на сторону съедет, он и так на полуотколе ходит, Володька чудной, такое ощущение — что он тоже ненадолго. Как Женька сказал когда-то: гастролер. Остается только Лех. Всегда рядом, единственный, надежный как воздух, как стена — милый придурковатый Лешка... Со своими книгами, музыкой, идеями...Он всегда будет рядом, они и не ругались-то никогда...

— А мы без тебя в Свердловск ездили. На "Крем", — поделился Мартинг, попивая пиво.

— Что? Без меня? И это друзья, называется?

— А ты где была?

— Я где была? Добро. Друзья!

— Лех сказал, у тебя температура, ты не встаешь.

— Лех твой — урод самый первый, ясно?..

— Майка...

— И ты заткнись, предатель! Не буду с тобой разговаривать!

— Два года не будешь. Я же в армию ухожу.

— Ждать собираешься? — спросил Март. — Если да, то кого — его или Димку?

Дурацких вопросов она как бы не замечала.

— А открутиться?

— Да есть там дядька один — в военкомате работает. Может, получится еще. Ты мне только письма пиши, ладно? Подробно.

— А дедов не боишься?

— А он им всем в лоб надает. Он у нас крутой мужик, да, Витек?

— Ты, Майка, приходи ко мне на проводы. Пить будет — по колено. Я расчет беру.

— В Свердловск без меня ездили? Какого дьявола?

— Тоже мне подвиг — в армию пойти. Я хоть завтра — в морской десант. У меня братан там служил — девки, пляжи, красота. Форма, береты, кортики.

— Вот и иди.

— Сам иди. Матроса создал бог и сам заплакал.

— Майка, пиво?

— Да не буду я твое пиво! Из грязного мешка. Достали вы меня этим пивом! Отстаньте!

— Надо же за Витьку выпить. Вон он у нас какой орел, как мы без него? Осиротеем... Кто там?

Ворота заскрипели, открываясь. Вошли двое. И сразу — стоп-кран, разворот на сто восемьдесят. Володька. Лешка.

— Ой ты, радость моя единственная! Здравствуй! Выздоровела?

— Привет, привет!

Когда восторг поулегся, она рассмотрела обоих и захлопала в ладоши.

— Подстриглись? Вот здорово! Лешка — ну ты просто супер. Володька, ты на себя не похож. Ты это в чем? Где ты все это откопал, чудик? Вот чумичка!

— И неотразим, как всегда! — Лех улыбался совершенно неузнаваемый с новой стрижкой, только улыбка старая. Самая стильная стрижка сезона, исчезли рыжие лохмы, которые не пожалело солнце этим летом, бритый затылок, на глаза — челка. "Полька" или "корт" — что-то в этом роде. А Володька — ежиком, но ему шло, да что ему только не шло! Я вообще, когда его волосы вижу, волю теряю. Лежат они очень...специфично. Упрямо. Характерно.

— А чего не "площадкой", Леха?

— Я что, от "Технологии" прусь? За мной замечено?

— Чего вас в парикмахерскую понесло? Слушай, один бы ты точно туда не пошел.

— Пошли на улицу, единственная, пусть эти алкаши стаканы лижут. Счастливо оставаться, господа!

Майка неуклюже вылезла из-за стола

— Гребите, гребите, пижоны...— проворчал Март.

На улице Майка взяла обоих под руки.

— Куда идем? Предложения?

— В город можно, да, Детка? В кино.

— В "Современнике" что-то такое, — Володька покрутил пальцами. — Южная Америка! Пампасы! Коррида, мадам!

— Это что-то особенного! Регулярная армия — это прекрасно!

— Что, постороннему человеку теперь нет шансов вас понять? Спелись?

Оба засмеялись.

— А кто без меня на "Крематорий" ездил? Ты, собака рыжая, рассказывай!

— А кто ездил?

— Мартинг сказал. Лешка, ты знаешь после этого свинья какая — я даже не...

— У тебя с ушей капает, — сказал Лешка. — А еще в кино собралась. Просто неприлично.

— Да иди ты!

— Куда, позвольте? — внезапно заинтересовался он.

— Мартин — старый чекист. Это кровью не смоется.

— Поп Гапон. Провокатор.

— Точно не ездили?

— Ездили? Лешка? Я не помню.

— Ну куда мы без тебя поедем, ты подумала? Разве ж такое возможно? Нам без тебя и билетов не продали бы. Ты доверчивая стала, я тебя не узнаю, да, Детка?

— А я сразу не узнал. Ты уверен, это она? Может, на пароле держать надо? Может, нам другую девчонку подбросили?

— Мартинг — он такой.

— Ну рассказывай про жизнь...

— Вы рассказывайте.

— Мы? Легко. Всех сдам. В техникуме у нас практика, в шахту ездим, глину жуем. Этот дурик учиться стал, пыль из ушей идет, вот как учится! Как будто раньше не давали. Женька с Джеком пьют четвертый день, рожи вспухли. Они по-человечески то еще разговаривали? Демон занят — завещание пишет. Перед армией.

— Ух ты!

— А у Володьки подружка завелась.

— Да разве ж такое возможно?

Володька вздохнул и малость покраснел.

— Что ты, это чудо! Он и показывать не хотел — такая славная юная особа — бантики-косички. Лет десять, не больше. Я на улице встретил. Он, конечно, прикидывался ветошью, но я быстренько познакомился и девочке глазки построил — он на меня неделю дулся потом...

— Бедный Вовка, — задумчиво сказала Майка. — И сильно тебе достается?

— Они меня вообще заели! — признался Володька.

— Так мы ж за тебя переживаем! Женишься, не дай бог. Не сейчас, конечно, а лет через десять, когда невеста подрастет...Пропал мальчишка, любовь его сгубила.

— Да уж, — вздохнул Володька. — Добрые.

Что его тянуло туда? Почти каждый день, она радовалась его приходу, как будто в первый раз. Болтаться по улице — час-два — в его глазах занятия бессмысленнее трудно придумать. Но шел. Снова. Володька балдел.

— Привет. Пойдем?

— Пойдем. Одевайся.

— Ты не хочешь?

— Я этого не сказал, — он улыбнулся. С ней было удивительно легко.

— Я угадала, да? — она захлопала было в ладоши, потом спохватилась, спрятала руки за спину.

— Да я набродился уже.

— Ну так давай дома сидеть! Почему обязательно на улицу? Мои родители только к шести появятся. Можно телек посмотреть.

— Что по телеку? — взыскательно спросил он. Ему нравилось играть роль старшего.

— Не знаю, еще не смотрела. Я только из школы. Сейчас узнаю...— Ленка упорхнула в комнату, и голос ее возвестил: — Да ничего! Фиг... Ерунда всякая! А вот в четыре мультики.

— Отлично. Посмотрим мультики.

Она снова появилась, нерешительно застыла у косяка, наблюдая, как он вешает куртку, кепку.

— А может, чаю попьем? Ты замерз?

— Конечно попьем. Это ты здорово придумала.

Греясь чаем и посматривая на улицу, где бушевал злющий ветер, с высоты пятого этажа, он поделился:

— У меня мать наверно замуж выйдет.

— Это хорошо? Да? — опять распахнутые глаза.

— Не знаю. Слишком быстро, по-моему.

— А ты жениха видел?

— Они из-за меня и познакомились.

— И что?

— Вот и не знаю. Главное — что бы ей пошло. А лучше, или хуже будет — жизнь покажет.

— Твоя мать плохого не выберет. Ты про нее так рассказываешь — у нее все хорошо будет.

— Не угадаешь. Только одиночество — хуже.

— Это трудно.

— Конечно трудно. Брат лишь бы не выступал, он может... Маленький еще. Короче, свои проблемы.

— Проблемы всегда бывают. Я уже думала — все люди это как разные миры, прозрачные сферы со сложными фигурами внутри. При наложении сферы заходят друг на друга, а углы фигур начинают скалываться — это боль. Кто-то всегда причиняет боль другому, даже если не хочет. Много-много несовпадающих углов, сильная боль. Только при очень большом желании идти навстречу, что-то может получиться. Наверное, лучше жалеть, чем любить. Я плохо объясняю, только чувствую...

Потом переместились в большую комнату к забытым по телеку мультикам... Володька слушал, ребенок того стоил.

— Мне вообще кажется, что человек должен быть одинок, не всегда, не буквально, а где-то внутренне. Может, что бы научится быть выше, себя, допустим...А в толпе чувство недовольства собой теряется, по большому счету...

Ну Доннер, здравствуй, Новый Год! Я все понял, я разгадал, все просто, оказывается, и подходит под все версии. А ты думал, сделал нас — и нифига! А то, дурак, даже легенду не продумал, то пью, то не пью, то лох, то — не лох...Я думал, и правда особенный, загадочный, неслабый чувак, по особой там какой-нибудь своей природе, а он тоже гнилой, порченный...

Нет, красивых людей, видимо, больше не осталось. Они все у Достоевского, а жаль, жаль... Ну и на том спасибо. Ладно, работаем с тем материалом, который под руками. Чего его беречь, теперь-то.

А вокруг — настолько бледные морды, что и смотреть ни на кого не хочется, заранее тошнит. Предсказуемые, слабые, увязли в своих мелких гадостях, глупо, бездарно. И он — не Санта Клаус. Столько и стоит, за что продался. Теперь я его делать буду. Как захочу. И во всех положениях.

Когда Володька пришел, Майка стирала джинсы.

— Зайдешь? — она убрала со лба мокрые волосы. Он желание изъявил и зашел. Закрыл сам за собой дверь.

— Ты чего мокрая?

Майка кивнула головой вглубь коридора.

— Проходи в мою комнату. Я сейчас.

Вернулась к джинсам. Все-таки пришел.

— Стираем...— вкрадчиво за спиной сказал его голос.

— Сказала: иди в комнату! — она обернулась.

Улыбается. Милую просьбу проигнорировал. Сообщил:

— Мне делать нечего.

— Ничем не могу помочь.

— Согласен чем-нибудь заняться.

— Хочешь постирать мои джинсы?