1. Белый пепел снегов

Некуда было девице бежать. Она глянула через плечо на Ингерда, и тот невольно отшатнулся, такой ненавистью, такой злобой полыхали её глаза. А потом грянулась о землю — и пропала девица, вместо неё зашипела чёрная гадюка, поползла в траву. Волки прянули в сторону, драка тотчас прекратилась.

Не успел Ингерд пожалеть, что гадина ушла живой, как захлопали над головой большие крылья, и сверху упал орёл, коснулся травы и сразу взмыл, в когтях — извивается, корчится чёрная змея, но из орлиных когтей не вырвешься. Орёл поднялся над деревьями и разжал хватку. Змея ударилась о землю и опять обратилась в девицу, да уже мёртвую. Орёл на прощание махнул крылом и улетел. Это был зоркий Аарел Брандив, облетая свои владения, вовремя пришёл на помощь.

Стоят над мёртвой девицей шестеро воинов, ещё дышат тяжело после драки, ещё сжимают в руках мечи, не могут понять: только что сидели разговаривали и вдруг уже пускают друг другу кровь.

— Ну, Эйрик, — спросил Ян, загоняя клинок в ножны, — по-прежнему себя винить будешь за то, что соплеменников убил?

Но Эйрик только зло сплюнул и пошёл прочь от стоянки. Никто ничего не сказал, потому как никому приятно не было, что из-за девки чуть друг друга не прирезали. С этой ночи было решено выставлять дозорных, меньше двух за раз, чтобы не поубивали один одного, мало ли пожалует нежданно-негаданно ещё какой-нибудь лиходей.

А через пару дней показалось Соль-озеро.

По Орлиным землям проехали беспрепятственно, никто не останавливал, хотя и Соколы заметили, и Волки с Барсами почуяли, что за ними пристально следят, ведут от дозора к дозору, но никто так и не показался и не заговорил с ними. Все видели красное перо, которое у Яна было прицеплено к кармаку, и никто не нарушил древний закон: тому, кто этим знаком владеет, никаких препятствий не чинить. Вот и не чинили.

— Ну, добрались, — сказал Ян.

А Ингерд не понял: куда добрались? Кругом холмы и сосны. Земля стала неровной, из неё повылезали переплетённые корни, кони начали спотыкаться, поэтому ехали медленно. Волк смотрел по сторонам, и вдруг ветер принёс запах, который ни с каким другим не спутал бы: запах большой воды. Значит, и правда озеро близко.

Оно открылось за лесистой грядой, великое Соль-озеро, спокойное и величавое. По его глади серебрилась лёгкая рябь, волна накатывалась на белый берег, а берега такие — по эту сторону взглядом не охватишь, а по другую и вовсе не достать. Ингерд полной грудью вдохнул солёный ветер, и лицо у него просветлело, море вспомнил, дом.

У берега покачивались пять больших лодок, а людей никого. Но только Соколы и Барсы подошли к воде, тотчас явились гребцы и кормчие и мальчишки-пастухи, они от солнца прятались в тени. Ян забеспокоился, непривычный к большой воде, и остальные Соколы тоже, да и Барсы поплавать были не любители. Ян с завистью поглядел на Ингерда: у того-то глаза горят, солёным ветром не надышится, и не скажи, что пожаловал сюда за чужой жизнью, за убийством.

Отныне запрещались всякие праздные разговоры, все слова хранились только для одда-отунга, поэтому в лодки расселись молча, в разные: Эйрик и Рейвилл в одну, Ян, Ингерд, Хелскьяр и Рискьёв — в другую. Волки Ингерда не оставили, и гребцы немало подивились, когда чёрные звери перемахнули через борт и уселись так, чтоб воду видеть.

Коней оставили на берегу, а оружие — нет, взяли с собой. Никто и никогда не отбирал железо у прибывающих на остров, а безрассудные головы, кто важный спор хотели решить во что бы то ни стало, находились часто, но ведь тут собирались не малые дети, а многоопытные мужи, помнящие, что убивать нужно из необходимости, не ради забавы. А если сильно надо, то убьёшь и голыми руками.

Скрипели уключины, озеро с глухим плеском билось в корму, а впереди, прямо из тёмных глубин подымался остров — гуща зелёных деревьев, а над теми деревьями высилась острая скала.

— Этот остров зовется Рох, а скала — Ведо, — тихо сказал Ян.

— Что за слова такие странные? Откуда взялись? — шёпотом спросил Ингерд.

Ян пожал плечами:

— Кто его знает. Дед называет их осколками древнего языка, а кто говорил на этом языке, памяти не сохранилось.

Седой кормчий, стоявший у руля, сурово глянул на них, и Ян умолк. И снова лишь скрип уключин и плеск воды за кормой. Гребцы работали дружно, лодки легко неслись вперёд, темнело вокруг, над головами тревожно вскрикивали чайки. Ни один из гребцов не носил кармака, и определить, кто какого роду-племени, было невозможно. Кому понадобилось бунтовать народ и собирать одда-отунг? Каждый хотел знать ответ.

Между тем солнце почти скрылось. Отсветы его лучей белую кромку приближающегося берега превратили в красную. Ян поглядел на стену деревьев, между которыми уже сгустился сумрак, и сказал:

— Не знаю, какие обряды на одда-отунге, но, думаю, посреди ночи их не начнут.

Лодки мягко ткнулись носами в берег. Соколы, Барсы и Волки высадились, а кормчие и гребцы — опять вёсла в воду и, ни слова не сказав, поплыли обратно.

Подумать надо, где дождаться утра, — Рискьёв с опаской озирался по сторонам, словно ждал, что сейчас на них нападут.

И они двинулись вдоль берега, волки впереди. С озера дул тёплый солёный ветер, песчаная коса тянулась далеко, а забираться под сень деревьев никто не хотел: оттуда сочилась темнота, смутная тревога, которую чуяли все, особенно волки, они тихо рычали и не хотели подходить близко. Шли долго, уже солнце скрылось, на небо выкатила полная луна, песок из белого сделался синим.

Но вот набрели на огромный камень. Величиной в два человеческих роста, он лежал, оплетённый снизу выползшими из земли сосновыми корнями, расколотый от верха до самого низа, как если бы в него ударила молния, из трещины бежал ручей. Волки припали к воде и стали жадно пить. Это послужило знаком: раз пьёт зверь, значит, может пить и человек.

Утолив жажду, решили здесь же ночевать. Устроились чуть в стороне, чтобы видеть лес, озеро и камень, но чтобы тень от камня скрывала стоянку. Дорожные мешки сложили на землю, а на них — оружие, чтобы за ночь не отсырело на песке. Никакого огня, Соколы, Барсы и Ветер уселись кто где и приготовились ждать рассвета, спать не хотелось, сон никого не брал. Волки улеглись рядом с Ингердом, впервые они не пошли на охоту, да оно и понятно: лес их тревожил, оградился опасностью и к себе не подпускал. Ингерд окинул взглядом озеро:

— Вода, должно быть, ещё тёплая. Пойду окунусь. Ян, айда со мной!

— Отчего же нет?

И Рейвилл вызвался тоже. Они скинули одежду и пошли, осторожно ступая по прохладному песку, в воду. Волки было двинулись за Ингердом, но когда поняли, куда он отправился, вернулись обратно и снова улеглись, изредка вскидываясь, ловя запахи чуткими ноздрями.

Вода и вправду оказалась тёплой, Ингерд с удовольствием окунулся, чувствуя, как волны смывают с него дорожную пыль, пот, усталость и накопленный за день жар. Рядом отфыркивался и отплёвывался Ян: ныряя, глотнул воды, а она оказалась горькой. Никогда Ян не пробовал такую воду на вкус, и Волк рассмеялся: он-то к такой воде приучен с детства, правда, была она во много раз холоднее.

Не заплывая далеко от берега, они ещё долго плескались, когда вдруг снова услыхали тревожные крики чаек. Стоя по грудь в воде, Ингерд откинул с лица мокрые волосы и поглядел туда, где они кружили, явно недовольные чьим-то вторжением.

— Ещё кто-то прибыл на одда-отунг, — сказал Рейвилл и поспешил на берег — мало ли кто там пожаловал.

После них пошли поплавать Эйрик, Хелскьяр и Рискьёв, а Ингерд, Ян и Рейвилл, чувствуя, что проголодались, полезли в мешки за едой. И тут вдруг волки вскочили, замерли, вытянувшись тетивой, прижали уши к голове и, уставившись на лес, тихо зарычали. Ингерд успел схватиться за меч, а Ян так и застыл с половиной хлеба в руках, который собирался резать. Рейвилл просто застыл, от изумления открыв рот.

Они увидели коней. Много. Белых, как соль, с длинными хвостами и гривами, что почти касались земли. Они шли из леса на водопой, к ручью, а впереди, на самом высоком статном жеребце ехала диковинная дева, тоже вся белая: белые волосы, из одежды — одна лишь белая рубаха до колен, из-под неё виднелись белые ноги, крепко обхватывающие бока коня.

Ингерд знал, что в волосах заключено много силы, их длина — мера этой силы. Так вот, судя по всему, к ним по берегу приближалась такая силища, перед которой не устоит ни кинжал, ни меч, ни копьё. Услыхал краем уха, как прекратился плеск воды в озере, стало быть, Эйрик, Рискьёв и Хелскьяр тоже заметили эту силищу и притихли, не зная, что делать, и гадая, что будет.

Но белая дева обратила на них внимания не больше, чем на песок, что хрустел под копытами её коня. Когда все кони напились, она одним движением пяток развернула жеребца и увела табун в глубь острова.

Берег опустел, успокоились чайки. Тут же, выскочив из воды как ошпаренные, прибежали Эйрик, Хелскьяр и Рискьёв. Стоят, смотрят друг на друга, будто внезапно разучились говорить, словно разом забыли человеческую речь. И только тогда сообразили, что все голые. А Ингерд ещё и с мечом в руке, а Ян — с половиной хлеба. Похватались за штаны, рубахи, давай одеваться.

— Хорошо же вы её встречали, — стуча зубами от холода, пробормотал Эйрик, натягивая штаны на мокрое тело. — Один с мечом, другой с хлебом, и оба...

— Скажи спасибо, что сам в воде отсиделся, — огрызнулся Ян, надевая поверх рубахи кожаные доспехи и шнуруя их — мало ли кого ещё принесёт нелёгкая. — А то тебя бы она точно заметила.

Эйрик поднял бровь, не зная, как раскусить двоякий смысл этих слов, потом махнул рукой.

— Эта белая женщина — хозяйка острова, — сказал Ян. — Мне дед рассказывал. А кони её — это те, кто раньше были людьми, приходили сюда вершить уговоры, но эти уговоры не исполняли. За это и наказаны.

Тут уж все принялись кожаные доспехи надевать. Эти доспехи не годились для большой сечи, где свистели копья, рубились мечи и топоры, но в ближнем бою могли уберечь от кинжала или накулачника. Кожа для них дубилась по-особому, и мастеров, что их изготавливали, ценили очень высоко. У одного Ингерда таких доспехов не было.

Только заканчивали шнуроваться, ночь разорвал грозный и протяжный голос хадура — обрядового рога. Все вздрогнули.

— Вот и пробил час одда-отунга, — сказал Эйрик Редмир, и первые лучи солнца брызнули на небосклон.

Они быстро повязали мешки, наполнили фляги водой из ручья, и каждый взял своё оружие. Глядя на камень, Хелскьяр вдруг произнёс:

— Братцы, он ведь похож на разъятое надвое человеческое сердце.

Рейвилл Редмир угрюмо обернулся через плечо:

— Тогда воду ли мы пьём из этого ручья?

Они шли на голос рога, голос становился всё слышнее, всё призывнее. Шли по лесу, не разбирая дороги, да и не было никакой дороги. Если прорваться сквозь заросли было невозможно, прорубали себе путь мечами. Встречали болото — шли через болото, овраги — шли через овраги. Они хотели как можно скорее попасть к заветной скале, ожидание неизвестного ожигало, как плетью.

Они шли долго, и каждое звучание рога заставляло сердце биться сильнее. Солнце высоко поднялось над лесом, но потом скрылось за облаками. Не успели порадоваться, что стало прохладнее, как упала темнота, и над головой глухо заворочался гром, а там и дождь хлынул такой, что кусты пригнуло к земле и папоротник полёг ковром. Разбушевалась гроза, яростная, сильная, от грохота заложило уши, от молний ослепило глаза. Но они всё шли, не останавливаясь, и про себя молились духам воды и земли, огня и ветра. Голос рога стал глуше, но уже где-то близко.

Впереди меж деревьев показался просвет. Раздвинув мокрые ветви, Соколы, Барсы и Волк ступили на открытое место. Место одда-отунга. Дождь прекратился, навалилась духота, такая, что никто, намокнув, не замёрз.

Вокруг большой поляны, заросшей кудрявым клевером, берёзы водили белый хоровод, над ними высилась, умытая дождем, скала Ведо. Тишина стояла такая, что было слышно, как с листьев на землю падают капли. Народу на этой поляне собралось много.

Вот сидят Лисы, десяток и ещё двое. Их рыжие головы сразу притягивали взгляд — огненные, яркие. Пятеро Скантиров, четверо Торгуннов, трое Тайнитов. Сидят прямо на траве, вольно, никого не боятся. Среди них Ян увидел Оярлика, но Оярлик смотрел не на него.

Он смотрел на Боргвов, своих соседей и своих заклятых врагов. Одна лишь Келмень разделяла их земли, и Боргвы неустанно нарушали границу. Куницы привели на одда-отунг два десятка человек, и каждый был увешан оружием, словно шёл на битву. Заросшие бородами до самых глаз, Боргвы имели самый устрашающий облик среди людей, живущих от гор и до моря: небольшого роста, крепко сбитые, с могучими ручищами, они имели обыкновение не стричь и не чесать волос, а заплетали их в косы и увешивали амулетами. У каждого был с собой огромный боевой топор, с которым в бою, — Ян знал это, — они управлялись весьма ловко.

Неподалеку от Куниц всемером расселись, вытянув ноги в мягких кожаных башмаках, Рыси, их соседи. Впрочем, соседями они назывались лишь потому, что их земли раскинулись по одному с Куницами берегу Келмени. А так Рыси во все времена были сами по себе и выгоды всегда хотели только для себя. И на Лис они нападали сами по себе и никогда — с Боргвами, хотя те и не единожды предлагали им союз, даже женщин своих предлагали, да всё без толку. Сильные, тоже невысокие, но гибкие, как и положено диким кошкам, они предпочитали свободу от любых обещаний. Вот и назовись их соседом... С равным успехом можно присовокупить к ним ведунов, что обитают на другом берегу Келмени, да кому такое в голову придёт?

Справа от скалы, ближе к деревьям Ян увидел тех, с кем неустанно воевал уже много лет, по чьей вине он так рано стал янгаром, тех, кто забрал у него отца и брата.

Стигвичи. Годархи. Торвалы.

Его враги.

Ян почувствовал, как его бросило сначала в жар, потом в холод. С той самой поры, как стал он мужчиной, как узнал вкус крови, добытой в бою, узнал вкус женщины, завоёванной в Имарь-день, с тех самых пор он сражается с ними и, мнится, уже каждого знает в лицо. Он не мог их не знать, сколько раз сам ходил в дозор, ходил по острию их клинков, ему ли не знать всех их янгаров и челигов?!

Вот глядит на него и ухмыляется Угар Стигвич, янгар племени Выдр, приведший с собой одиннадцать бойцов, такой длинный, что даже сидя возвышается над всеми, и худой, как палка, да только в бою так просто не переломишь. За спинами других не прячется, а дожил до морщин. От его ухмылки у Яна потемнело в глазах и кровь в висках застучала, из глаз была готова брызнуть, а рука сама потянулась к мечу. Но на его руку легла рука сородича, сжала и держала до тех пор, пока Ян не утихомирился. На одда-отунге смерть карается смертью, он чуть было не забыл об этом.

Ян глубоко вздохнул и вгляделся в тех, кто сидел рядом с Выдрами. Ну конечно же Мыши. Это было едва ли не самое большое племя из всех, и это племя делало набеги на Соколиные земли и опустошало их, как мыши опустошают хлебные поля и амбары. На одда-отунг вождь Годархов Мал привёл с собой три десятка бойцов в серых плащах поверх серых одежд. Ян скривился. Мыши всегда брали не умением и отвагой, а числом, не брезговали навалиться впятером на одного. Но бывали случаи, когда загнанный в угол Годарх мог вцепиться врагу зубами в глотку и драться до последнего, но такое случалось редко, чаще всего они просто убегали, если опасность была велика.