Закуси горе луковицей

— Анатолий, а где ты сейчас обитаешь и что у тебя за семья?— поинтересовалась Зоя.

— Мой дом в Подгорном, служу иереем. Жена Елена. Двое парней. Живём хорошо, хотя и не без трудностей. Ну, а у вас как дела? — осторожно спросил Анатолий.

Зоя несколько сконфузилась.

— У меня пока всё без перемен: живу в городе, в родительском доме, работаю медсестрой. В июне мне довелось сопровождать Володю в санаторий на реабилитацию, а вот теперь — из него. В запасе у нас было несколько дней, вот мы и свернули к бабушке. Ну, хватит нам тут секретничать. Пойдёмте в дом, а то она заждалась.

Глава 14. СОВЕТ, КОТОРОГО ОНА ЖДАЛА

Войдя в комнату, батюшка перекрестился на образа, благословил бабушку. После обязательных в таких случаях слов приветствия и пожеланий началось чаепитие. Бабушка потчевала гостя конфетами и финиками и жаловалась, что не была в церкви по причине нездоровья уже три года. Батюшка увещевал её не роптать на судьбу и уверял, что Господь в своих милостях её не оставит. Бабушка умиротворённо слушала отца Анатолия. И вдруг он спросил Некрасова:

— Ну, а как вы, Владимир, относитесь к вере?

— С уважением и только, — ответил тот. — Встречая хороших людей, думаю, Бог есть. Но видя несовершенство мира, царящую в нём несправедливость, делаю вывод, что его нет.

— Но всё-таки вы ищете веры?

— Скорее да, чем нет. С ней ведь и жить, и умирать легче. Идеалы, к которым мы ещё недавно стремились, мне до сих пор близки. И прежняя перспектива — доведение земной жизни человечества до совершенства, при всей её неопределённости, меня устраивала. А в религии для меня всё ново. И вопросов столько, что, пожалуй, и целой жизни не хватит найти ответы на них.

— Владимир, не вы, а лишь Господь может приоткрыть свою тайну. И чтобы уверовать в него, вам будет достаточно и одного его знака. А пока подумайте, много ли доказательств, и какие вы находите в том, что у человека есть душа и совесть?

— В этом мне и не нужно никаких подтверждений. Я сам не раз ощущал укоры совести, когда ненамеренно обижал кого-нибудь, и сам чувствовал боль души, когда у меня на глазах гибли мои товарищи. В том, что есть совесть и душа, лично я не сомневаюсь.

— Хорошо. Лично вы убеждены в том, что они есть. А теперь, пожалуйста, поразмыслите: можно ли убедить в этом человека, который ни разу не испытал угрызений совести и не почувствовал в себе ни единого движения души?

— Вряд ли, — ответил Некрасов.

— Вот так обстоит дело и с обретением веры: вы не придёте к Богу до тех пор, пока сами не будете готовы к этому.

— Батюшка Анатолий, — бабушка умоляюще сложила ладони на груди, — вы бы что посоветовали ему? Он ведь, сердешный, и во сне покоя не знает, всё воюет.

— Не волнуйтесь. За тем я и здесь, чтобы со всеми вами по-говорить. И спасибо вам, матушка, за хлеб-соль да за ласковое слово. — Он поднялся из-за стола.

— И вам спасибо, батюшка, что угощением не погнушались. Вы приехали, и у меня такое просветление на душе, что плакать хочется. Храни вас Господь!

— Оставайтесь с Богом, — осенил он её крестом и вышел из дому. Зоя и Владимир последовали за ним. Солнце только набирало силу. Розовый куст так и манил к себе. Они подошли к нему, опёрлись о забор и залюбовались им. Бледно-розовые лепестки, ещё влажные от росы, источали такой тонкий и нежный аромат, что, вдыхая его, они улыбались от радости.

— Когда я вижу такое безукоризненное, непогрешимое творение природы, — нарушил молчание Владимир, — я не могу не думать о вопиющем несовершенстве человеческой души. Если и то и другое создано Богом... так почему же цветок тысячелетиями остаётся источником чистоты и наслаждения, а душа человека — источником всех его бед? Почему?

— Душа подчинена воле человека. Бог, создавая его по своему подобию, оставил ему полную свободу воли. И в том, что мы не можем правильно распорядиться этой свободой, и часто используем её во зло, виноваты только мы сами. Бог здесь ни при чём.

— Знаете, батюшка, я не могу забыть эту проклятую войну ни на один день. И почти каждую ночь мне снятся однополчане в их самые трагические минуты. Снятся и совершенно чужие мне люди: то незнакомый солдат с остановившимся взглядом и виноватой, остывающей на губах улыбкой, то наполовину придавленное бетонной плитой крохотное тельце девочки, то вытащенные из горящего дома обожжённые старики.

И ещё мне снится, как я с Витей Мирошниченко, моим случайным знакомым, откапываю его отца, наспех похороненного знакомым чеченцем в воронке от снаряда. Это было в самом Грозном в одно из перемирий. Тут мы с Виктором и познакомились. Парень вернулся домой из Таганрога, куда увёз подальше от войны своих родных: мать, жену и двух дочерей. У них собственный дом на Советской, напротив здания суда. Приехал, а отец пропал.

Мы поспрашивали соседей, нашли очевидцев гибели отца и, наконец, раскопали его. Его изуродованное тело было завёрнуто в одеяло и засыпано землёй прямо в воронке. Виктор попросил меня поискать в левом кармане брюк отца документы — так было условлено. Там они и оказались.

Но похоронить отца нам ни на одном из городских кладбищ не удалось, они оказались заминированными. И тогда мы похоронили его перед кладбищем, рядом с памятником.

Эти и другие воспоминания давят на меня, взвинчивают нервы. Иногда кажется, что от этого непрерывного, страшного своей реалистичностью ролика я сойду с ума.

И ещё я нередко спрашиваю себя: как могут санкционировать убийства и разрушения люди нравственные? И не слишком ли часто у руководителей государств возникает необходимость в кровопролитии?

— Владимир, я вполне понимаю вас и сочувствую вам, — задумчиво произнёс Анатолий, — и будьте уверены, разделяю ваши сомнения и тревогу. Полагаю, что вера в необходимость решения вопросов военным путём у государственных деятелей должна быть такой же сильной, как у Авраама, готового принести в жертву собственного сына.

— Золотые слова, батюшка. Думаю, что у нас резко поубавилось бы 'патриотов', если бы каждый голосующий за участие страны в конфликте обязан был отправить на войну своего сына или внука. А нет таковых — то и лично съездить в командировку.

— Вот с этим я согласен. Это бы заставило их чаще вспоминать о цене человеческой жизни. А по поводу ваших кошмаров у меня есть один совет: найдите себе такое дело, которое захватило бы вас целиком.

— Хорошо. Спасибо. Я что-нибудь придумаю.

Стало слышно лёгкое посвистывание ветерка. Все смотрели на розочки, доверчиво подставляющие горячим лучам свои атласные лепестки, и, находясь в плену их влажного упоительного благоухания, молчали.

— Ребята, а, между прочим, роза — символ молчаливости, — блеснула эрудицией Зоя.

— Вот оно что! — воскликнул Владимир. — А я всё в толк не возьму, почему мне так хорошо возле этого куста?

Зоя, понимая, что Анатолий вот-вот засобирается в обратную дорогу, предложила ему:

— Толя, а пойдём-ка в сад за яблочками сходим. Своим ребятишкам возьмёшь.

— Не откажусь, дорогуша, — озорно улыбнулся он.

Девушка бросила Владимиру: 'Не скучай', — и увела своего друга в сад. Они подошли к яблоне. Анатолий ласково взял Зою за подбородок.

— Ну, что, лягушонок, если я не разучился угадывать твоё настроение: тебе уже не хочется путешествовать?

— Я не знаю, — с отчаянием сказала Зоя. — Мне пора уже прийти к какому-то решению, вероятно, самому трудному в моей жизни, а я никак не отважусь. Ты мне поможешь?

— Конечно. Насколько я понимаю, речь идёт о Владимире?

— Да. Только я не знаю, что и сказать тебе.

— Это неважно. Вы давно знакомы?

— С середины зимы, — ответила она.

— У тебя была возможность прекратить с ним общение?

— Конечно. Но он очень интересный человек...

— Я заметил. Очевидно, за время знакомства вы о многом переговорили, многое узнали друг о друге и, по всей видимости, духовно сблизились. Я прав, Зоенька?

Зоя кивнула.

— И ты, девочка, привезла его в родительский дом...

— Это вышло случайно, — возразила она.

— Вряд ли. Думаю, в глубине души тебе хотелось познакомить его хотя бы с бабушкой. Уверен, все, кроме тебя, давно поняли, что ты привезла его на смотрины.

— Нет! Но... Федька именно так и подумал. И к Даниловым мы ходили вместе...

Анатолий ласково потрепал её волосы.

— Вот видишь.

Зоя вздохнула.

— А знаешь, Толя, я пыталась изменить ситуацию, старалась устроить свою жизнь иначе, но у меня ничего-ничего не вышло. А Володя полон достоинств: чуткий, умный, решительный, словом, у него есть всё, что я искала в мужчине. У него всегда есть, чем удивить. Но если бы ты знал, Толя, как я панически боюсь, что однажды не выдержу трудностей. Я в таком смятении, просто жуть. Понимаешь, у меня до сих пор практически не было ни забот, ни серьёзных проблем. И вдруг такая ответственность.

— А ты, Зоя, не страшись: я уверен, Божие содействие тебе не изменит. И потом, не нужно особой проницательности, чтобы заметить, что Некрасов так влюблён в тебя, что ревнует ко всем без исключения, — усмехнулся Анатолий. — А любовь питает души. Она для счастья — самое важное. Да и бабушка воспрянет духом. Она ещё и тебе поможет, вот увидишь.

— Спасибо, Толя. У меня прямо камень с души. А то я вся извелась в сомнениях: сердце желает одного, а рассудок требует другого. Страшно ошибиться.

— А ты верь, Зоя, своему сердцу и мужеству Володи, и у вас всё будет замечательно. Я это чувствую.

— Хорошо. Спасибо тебе, Толя. Мне стало немножко спокойней.

— Ну, тогда давай так, — сказал Геляев, — сегодня ты посоветуешься с бабушкой и поговоришь с Владимиром, а завтра около полудня я заеду к вам. Если вы решитесь, я готов обвенчать вас хоть завтра. На всякий случай я приглашу своего друга с машиной, у него микроавтобус.

В ответ Зоя не смогла произнести ни слова, только благодарно уткнулась в его плечо.

Когда с пакетом яблок они вышли из сада, Володя внимательно посмотрел на них и чему-то улыбнулся. Прощаясь, Анатолий благословил всех и уехал.

Владимир укатил в сарай, а Зоя отправилась к бабушке. Она стояла на коленях под образами и молилась. Услышав шаги Зои, бабушка ещё два-три раза перекрестилась и, опершись о стул, с трудом поднялась.

— Ну, что, Зоенька, проводили батюшку?

— Да, бабушка. Он велел спросить у тебя совета.

— О чём же это, внученька?

— Бабуль, Володю ты уже немного знаешь, что он, по-твоему, за человек?

— Хороший человек, внучка, добрый, уважительный, — ответила бабушка и ободряюще взглянула на Зою.

— Бабушка... я хочу выйти за него замуж. Что ты на это скажешь?

Лицо старушки осветилось улыбкой. Она подошла к Зое, непослушной рукой погладила её волосы.

— Ну и умница. Надумала-таки. Знаю-знаю, нелегко тебе это далось. Но я одобряю. И где же ты жить с ним собираешься? — дрогнул её голос.

— Здесь, — ответила Зоя, — вместе с тобой.

Бабушка всхлипнула и судорожно обняла её.

— Спасибо, спасибо, внученька. Слава Богу!

— Бабушка, только Володе пока ни слова.

— Ну, конечно, милая, конечно.

Пошёл третий час. Зоя заканчивала варить уху, когда у двери летней кухни раздался голос Владимира.

— Зоя!

Она выглянула из дверного проёма. Одежда, голова и коляска Володи были припудрены белой пылью, а в руках он держал увесистую, безукоризненно отшлифованную ложку грушевидной формы. Девушка вышла к нему.

— Это для бабушки. Из липы, — пояснил он. — Спешил закончить.

Зоя взяла ложку в руки. Её ручка была достаточно удобной и длинной, с вырезанным на ней орнаментом и отверстием для гвоздя.

— Здорово сработано, Володя. Молодец.

— Но работа не закончена: осталась ещё одна операция. Я бы тебя не беспокоил, однако порожек здесь крутоват. Ты мне поможешь?

— Что за вопрос? Конечно.

— Тогда разогрей, пожалуйста, немного растительного масла и обработай им её. Смачивай ложку до тех пор, пока не появится у неё золотистый оттенок. Только не обожгись.

— Всё понятно.

Через две минуты, держа липовую ложку за самый кончик черенка, Зоя аккуратно поливала её из столовой ложки горячим маслом. Оно пенилось, шипело и сбегало на сковородку. Обдав черенок, Зоя поинтересовалась:

— Ну, как, годится? — показала она ложку.

— Подходяще, — сказал Владимир. — Пусть пока на тарелочке посохнет.

Вскоре все сели обедать. Уха получилась наваристой, душистой. Владимир подмигнул девушке.

— Зоя, принеси, пожалуйста...

Она принесла ложку и подала бабушке. Та осторожно взяла её и с удивлением стала рассматривать.

— Что за чудо такое? Вся гладенькая. А пахнет-то как! Откуда она?

— Ещё вчера была липовым поленцем, — пояснил Некрасов, — в сарае нашёл. Думаю, хватит ему валяться, пусть вам послужит. Теперь как станете варенье мешать, так и меня вспомните.

Бабушка с восхищением ощупывала пальцами резьбу, гладила по отшлифованной поверхности ложки, словом, радовалась подарку, как дитя.

— Такого красивого черпачка я ещё и в руках не держала. Спасибо тебе, внучек. Значит, это из липки, — понюхала она ложку. — Ну-ну.

Молодые люди улыбались и были довольны ничуть не меньше, чем бабушка.

Глава 15. ВТОРОЙ ШАНС

День прошёл в хлопотах. Уже в сумерках Зоя с Владимиром выбрались во двор. Западный небосклон был ещё светел — цвета морской волны с розовыми наплывами, а восток уже затянуло черным бархатом, и на нём чистым светом сочились тяжёлые жёлтые звезды. Тёплый ветерок, пропахший ароматом цветов и скошенного сена, лениво шевелил пряди волос.

Владимир и Зоя снова остановились у куста розы.

— Володя, ты можешь рассказать мне, как познакомился с Верочкой? — спросила Зоя.

— Да так же, как и с тобой — случайно. Когда люди нужны друг другу — судьба их сводит; нужда пропадает — разъединяет. Кто или что нами руководит, не знаю.

— А Степан сказал...

— Ах, вот в чём дело. Степа всё-таки проболтался.

— Он только мне, как сестре, по секрету. Ты же помнишь...

— Помню.

— Или ты не хочешь говорить об этом?

— Да, в общем-то, нет здесь никакой тайны. Если тебя, конечно, это интересует... отчего не рассказать. Только сходи за скамеечкой.

Зоя вынесла из дома скамейку, поставила её к забору и, удобно расположившись на ней, сказала Владимиру:

— Я готова.

Он, словно вдруг озябнув, поёжился.

— Ну, так вот. В тот день у меня было самое что ни на есть прескверное настроение. То, чем я стал, вылилось в какую-то смутную ярость, которая искала выхода. Тогда я и отправился на лодочную станцию. Решил: выйду в море и не вернусь... — Владимир взглянул на Зою и добавил: — пока вся дурь из головы не выветрится.

Инструктор — свой парень. С тех пор, как мы вместе с ним оборудовали вёсельную лодку для меня, мы подружились. Однако в этот раз на море штормило, и он не хотел рисковать своим местом. Но я был упрям, как осёл, и начал орать на него. Он тоже вышел из себя. Тыкал мне в нос лист бумаги, и костяшками пальцев вколачивал в мой лоб каждое своё слово: 'Вот этой самой инструкцией при шторме мне категорически запрещено выдавать кому бы то ни было все виды плавательных средств'.