Это была козырная карта — сказать ему правду. Дурачок, он ценил откровенность, и даже терпел, что Мэри ни разу не признавалась ему в любви. Мазохист-извращенец. Он приехал, оставил чемодан в машине, поднялся, сразу же положил на тумбочку деньги. Бьянка раскинулась на постели Мэри — интимная связь с Полом стала еще греховней.

— Нет, — сказал он, снимая одежду, аккуратно развешивая на спинку стула. — Повернись, я не хочу тебя видеть.

У него была отвратительная черта: платить правдой за правду. Бьянка стала на четвереньки, и даже колени дрогнули — так долго пришлось ждать. Он лег рядом с ней, потянул на себя, заставил сесть сверху.

— Я передумал, — сказал сухо, — хочу видеть твои глаза.

Она улыбнулась. Он часто говорил так Мэри.

— Глаза шлюхи, — добавил Пол.

Бьянка вынудила себя двигаться, смотреть ему в глаза и делать вид, что счастлива оказанным снисхождением.

— Быстрее, — командовал он. Или наоборот. — Остановись, медленней.

Она ненавидела его. Она ему подчинялась. Она хотела, чтобы он не ушел, когда все закончится. Она, быть может, любила его по-своему. Повеяло холодом, словно в комнате открылась дверца холодильника. Странно, подумала, весна, тепло, они в доме, тела дышат жаром и холодно. Задвигалась активней. И вдруг... ей показалось, она услышала... Пол дернул ее за волосы, повернул лицо в сторону, и она вскрикнула от неожиданности. Недалеко от кровати стояла ее сестра.

Бьянка дернулась в руках Пола, но он продолжал в нее вклиниваться; она застонала от разочарования и удовольствия вперемешку, и со страхом выдавила:

— Мэри?

Быть может, ей показалось? Она надеялась на простую галлюцинацию, но женщина не исчезла. Она смотрела, как Пол имеет ее, заворожено, не веря, и только спросила:

— Бьянка?

Пол продолжал наполнять ее тело своим, он словно не видел Мэри. Или не видел? Бьянка повернула лицо любовника в сторону, но он недовольно убрал ее руки.

— Я сказал: смотри мне в глаза, — процедил сквозь зубы.

Не видел! Бьянка отвлеклась на секунду — Мэри стояла на месте. Бледная, чуть похудевшая, в красивом зеленом платье, перчатках, исшитых бисером туфельках. Она действительно была здесь и видела ее с Полом...

Бьянка повернулась к любовнику, впилась ему в губы, задвигалась быстрее, сбавила темп, снова быстро. Язык в одном ритме с телом. Пол вздрогнул, полустон — в губы, еще не отпустила, она должна видеть, как ему хорошо с ней... Схватил ее за ягодицы, дернулся конвульсивно и кончил. Бьянка распласталась на нем, повернула голову в сторону.

— Мой, — сказала чуть слышно, — всегда был моим.

— Он подходит тебе, — ответила Мэри, и удивилась, что голос звучал ровно. Нет, что-то внутри взорвалось, разлилось желчью, но это не ревность. Боль? Да. Обида? Возможно. Разочарование — больше всего.

— Как ты? — спросила у Бьянки.

Она ответила ей сытой улыбкой. И хорошо. Значит, так и должно быть, правильно. Ужасно хотелось домой, спать, свернуться клубочком в своей огромной постели, а утром... Она осеклась. Но ведь она дома. Сейчас. Здесь. Это и есть ее дом, но мысли упорно кружились вокруг особняка в Лондоне. Ее тянуло туда, обратно, со страшной силой, но как вернуться?

Я рад, что ты все поняла, милая, — услышала голос Джеда. И потянулась к нему, обняла. Соскучилась.

Знаю, милая, прости, что оставил тебя надолго.

Джед, я хочу домой.

Разве Эсма не научила тебя выражаться четче? Ты хотела вернуться к Полу и Бьянке, и вот что из этого вышло.

Мэри уткнулась ему в плечо.

Я ужасно хочу домой, Джед, — повторила.

Упрямица, — выдохнул в ухо.

Мэри кивнула.

Закрой глаза, а когда очнешься...

То что?

Можешь проститься с сестрой. Вряд ли вы еще увидитесь.

Снова сменил тему. Не хочу.

Зря. Она смотрит на тебя и даже волнуется.

Правда?

Да, сомневается, кто из вас двоих сошел с ума. Она, потому что видит тебя или ты, потому что разговариваешь с невидимым.

Мэри улыбнулась.

А с Полом? — Джед провел рукой по ее голове. — Я могу сделать так, что он тоже увидит тебя.

Нет.

Ну, возвращаемся?

Да.

Поцелуй меня, — попросил Джед, и когда Мэри прикоснулась к его губам, почувствовала, как земля ушла из-под ног. Она летала от его языка, жила, наполнялась энергией. Она была желанна, и, невозможно поверить, красива.

— Мэри? — позвал чей-то голос.

— Джед?

Она открыла глаза и встретила с другими.

— Виконт? — переспросила растерянно.

— Берите выше. Граф. У вас удивительная способность падать в обмороки при каждом моем появлении.

Мэри попыталась встать, но вынуждена была снова откинуться на подушки. Осмотрелась, удовлетворенно выдохнула. Ее огромная кровать, ее комната — она в Лондоне девятнадцатого века, дома!

Она даже с улыбкой посмотрела на недовольного графа, хоть и решила, что он достоин только ее презрения.

— Что вы здесь делаете?

— Как всегда, поднимаю вас с пола. Вы назвали меня другим именем, вы опять что-то забыли?

— Не волнуйтесь, граф, вас я еще после первого раза не вспомнила.

Он улыбнулся, и снова стал серьезен.

— Михаэль.

— Кто это?

— Я.

— Зачем мне это знать? — Мэри пожала плечами и почувствовала боль в ключице, поморщилась. — Ваша медлительность когда-нибудь будет стоить мне перелома.

— Почему вы думаете, что знать мое имя необязательно? — Он вздернул вверх правую бровь.

Мэри рассмеялась.

— Меня поражает ваше самомнение! Обязательно! Да это пустая информация!

— Смею вас уверить...

— Уверяйте свою мисс Синклер, а я пусть не все, но кое-что вспоминаю. По имени вас могут звать близкие друзья, жена, невеста, но только наедине, или любовница, ситуация с уединением повторяется. С меня достаточно запомнить, что вы граф.

— Ваша светлость, — сказал тот. — Для вас "ваша светлость".

— После того, как назовете меня миледи.

Она улыбнулась. Миледи — не только правильное обращение к ней согласно титула, но и игра слов. Моя леди. Ей нравилось смотреть в глаза этого высокомерного сноба и чувствовать себя на равных. Нравилось злить его, выводить из себя, заставлять смотреть так, как сейчас: недоуменно, немного растерянно, задумчиво.

О чем он, черт возьми, так задумался?!

— Миледи, — повторил он, словно смакуя на языке, — вам бы это понравилось.

— Вряд ли, — огрызнулась Мэри, — у вас неприятный голос.

Он рассмеялся, будто услышал остроту или раскусил ложь. Но он не мог знать, что голос — это, пожалуй, единственное, что ей в нем нравилось.

— Вам бы понравилось почувствовать себя моей леди, и понравилось настолько, что вы бы сорвали голос, называя меня милордом.

Милорд... Мой господин, хозяин... Мэри окутало жаром.

— Вы горите, — с усмешкой сказал граф. Подлец! Мог бы сделать вид, что не заметил. — Все-таки доктора не зря вызвали.

Он встал, открыл дверь, позвал Джо, — позвал ее слугу! — и вскоре в комнату вошел доктор. Невысокий, пухленький мужчина, в костюме, с кожаным чемоданчиком, в очках. Увидев его, Мэри расслабилась. Во-первых, ее утомила беседа с графом наедине, во-вторых, она почему-то была уверена, что этот доктор в очках не станет ее мучить кровопусканием или пиявками.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он, взяв руку Мэри в свою. Нащупал пульс, приложил вторую ладонь к ее лбу.

— Неплохо.

Мэри попыталась встать, но доктор ее остановил.

— Пока лежите. Вы переутомились, достаточно будет покоя и сна, и все придет в норму.

— Я так и думала. Простите, что зря потревожили вас.

— Пустяки, — он обернулся к Блэкберну. — Покой и сон.

Тот кивнул, и доктор, пожелав приятного сна, вышел.

— Это наш семейный врач, — зачем-то пояснил граф. Ожидал, что она рассыплется в благодарностях?

— Вы еще долго пробудете в моей комнате?

— Вы как-то выборочно помните о приличиях. Не поленюсь и напомню. Выставлять меня за дверь верх неприличия.

— А находиться в комнате дамы один-на-один?

Он усмехнулся. Определенно, эта женщина могла быть интересна, хотя, кажется, сама об этом не подозревала. Раньше он мог сказать о ней: невыносима, занудна, скучна, высокомерна, холодна, чопорна, стара, и не думал, что хоть один из эпитетов кто-то решится оспорить. Но леди Элфорд неожиданно стала открываться с другой стороны, и теперь он мысленно оспаривал свое же мнение.

Лиса, задала коварный вопрос и облизывается в предвкушении. Ему захотелось подразнить ее.

— Раньше мое непомерно близкое присутствие вам не мешало, — сказал Михаэль и впился взглядом в зардевшееся лицо. Невероятно! Она широко раскрыла глаза, сглотнула, взъерошила волосы, которые и без того рассыпались по плечам в беспорядке, и пролепетала:

— В каком смысле?

Без ужаса, показного страха, просто удивленно.

— Вы спали подле меня.

— О, Боже! Я ничего не помню!

Она как будто расстроилась, хотя должна была наброситься на него с кулаками или кричать в панике.

— Как мило, — сказал он, думая о своем.

— Об этом еще кто-нибудь знает?

— Как минимум все ваши слуги.

Ему хотелось высмеять ее, сказать, что она глупа, если решила, что могла возбудить его. Она? Его? Самомнение, которое превысило его собственное. И второе. Ни одна приличная женщина, а тем паче, леди, более того — леди Элфорд, не могла быть предельно спокойна, предположив, что только что отдалась мужчине вне брака. Или что мужчина лежал у нее под боком. Но леди Элфорд с легкостью крушила его убеждения! Она допустила возможность близости между ними, и ужаснулась единственно, что ничего не помнит!

Она рвала все правила в клочья. И делала это как-то... естественно. К примеру, намекала, чтобы он вышел сейчас за дверь, но не потому, что это позор, просто он ей неприятен. Граф невольно поморщился. Или вот. Явилась на бал маркиза в вызывающем платье, с выпирающим через край корсетом, что почти привело к скандалу, хотя должна была надеть чепец старой девы и не искать себе приключений, приглашая его на деликатную беседу запиской, а просто сопровождать сестру.

Она позволила себе прогулки с молодым виконтом без компаньонки, заставила миссис Эльюз замолчать, и нашла довольно веские аргументы, она была груба, но права на все сто. Естественно, он бы не повторил ошибки, и не сделал ей предложения, даже если бы разразился скандал. Ему бы даже понравилось наблюдать, как ее упорядоченная жизнь рушится, как и его.

О, да, он бы испытал наслаждение. Эта женщина стоила ему крупной ссоры с братом. А месть была так близка — он не планировал, но воспользовался бы, если бы леди Элфорд не выкрутилась сама. Он восхитился ее изворотливостью. И выдержкой, которую она проявляла сейчас, но все равно, пощекотал ей нервы, и выждал несколько долгих минут, прежде чем прояснить ситуацию:

— Мне пришлось провести у вашей постели почти пол часа. Это весьма утомительно, сидеть на стуле, в то время как вы мило посапываете под боком, на кровати.

Он увидел в ее глазах странное выражение, прежде чем задуматься, что оно означало, добавил:

— Это единственное, что я имел в виду, леди Элфорд. Это единственная близость, на которую я решился бы с вами.

Мэри поняла, что щеки стали пунцовыми. Большего унижения трудно себе представить. Она не стала спорить или язвить — просто указала на дверь.

— Охотно, — граф взялся за ручку двери, — поверьте, охотно. Но я приехал кое-что сказать вам, и так как врач не заявил, что вы очень больны и вас нельзя расстраивать... Воистину, вашему здоровью могут позавидовать и мулы. Мне бы хотелось напомнить вам, дорогая леди Элфорд, так как вы, думаю, кое-что упустили из вида. Виконт Лэнгли моложе вас на пять лет, вполне состоятелен, красив, имеет успех у дам, у него есть право выбора из более достойных кандидаток в невесты. Вы окутали его ложью и показным смирением, но вы не подходите ни на роль его любовницы, ни на роль жены. И даже не знаю, на какую из них вы подходите меньше. Желаю вам выздоровления и больше здравого смысла.

Дверь за графом закрылась.

Глава N 16

Два дня Мэри не выходила из комнаты. Говорить она могла с Джедом, видеть никого не хотелось, и еще меньше — показывать себя.

Я — монстр, — пожаловалась Джеду, когда он появился после ухода графа. Плакала, прижималась к нему и ждала, когда начнет спорить. Он гладил ее как ребенка по голове и молчал.

Я — монстр? — спросила спустя время, уютно устроившись в его объятиях. Так и уснула, не дождавшись ответа.

Ей было хорошо с ним, удобно, не было нужды что-то скрывать или притворяться. Их отношения из плотских перешли в разряд платонических и не потому, что она или он были против близости. Просто само собой получилось. Он стал кем-то большим, кем-то почти родным. Иногда, если Мэри настойчиво просила, мог принять человеческую форму, но ненадолго. Мэри нравилось смотреть на его лицо, фигуру, пропускать длинные черные волосы сквозь пальцы, наслаждаясь, как играет отблеск свечей в прядях, нравилось смотреть, как сплетаются их руки, ловить взгляд черных глаз на себе. Полуфлирт, полуискушение, полуприглашение, если рискнешь.

И всегда рядом с Джедом был меч. Не в постели, конечно, но так, чтобы он мог дотянуться. Воин. Ей нравилась его сила, власть, могущество, с толикой которых она познакомилась. С маленькой толикой — Мэри была уверена. Однажды она спросила:

Есть что-то, чего ты не можешь?

Он рассмеялся.

Возможно, и есть.

Что?

Я живу давно, могу и не помнить.

Сколько?

Мне нравится, что ты больше не плачешь.

Джед часто менял тему, когда не хотел отвечать, но она привыкла к его многогранности: мягкость, жесткость, уступчивость, непреклонность, чувство юмора и шейк из эмоций. Он был настоящим и...

Я рад, милая, — сказал Джед, — что ты считаешь меня другом.

Он не прикасался к ней больше в интимной ласке — легкий поцелуй, шепот в ухо, поправит прядь из прически, позволит прижаться к себе, обнимет сам, проведет рукой по спине, поглаживая, как кошку, рассмеется в губы, заставив дрожать в предвкушении... Отступит, пока не вспыхнула страсть, остудит случайную искру словами, увлечет разговорами о ее прошлом.

Когда сердце Мэри жгло от обиды, он спросил:

Хочешь, верну все назад? Ничего не случится: ни Англии, ни Блэкберна в твоей жизни, ни сравнения с лордом Уинслоу. Выйдешь замуж за Пола, по-своему, будешь счастлива, нарожаешь детишек.

Не хочу больше бегать от проблем, — Мэри усмехнулась, — они не уходят, бегают за мной следом. Наверное, лучше остановиться?