Попаданец

— *Меня под арест? — в голосе Мари отчётливо прорываются пьяные нотки. — *Конечно, у тебя есть только один человек, которому ты всё готов простить — её ты никогда не отправил бы под арест...

— *Хватит! Смирно, старший сержант!

Тут несчастная переводчица не выдерживает и с громкими рыданиями валится на колени. Леон машет на меня рукой, и я немедленно удаляюсь. Не хватало мне тут ещё этих семейных сцен...

Вернувшись в свою казарму, вытягиваюсь под одеялом. Ну и денёк сегодня выдался. Такое впечатление, словно он года полтора тянулся... Тишину вдруг пронзает звук горна. Что это? Тревога? Нет, играют подъём. Какого чёрта? Но за окном уже не вечерние сумерки, а утренняя дымка.

Что день грядущий мне готовит? Пора бы уже в роту возвращаться, Жанна и Луиза меня, поди, уж заждались. Вот только кого я обманываю? Сколько я ещё смогу продержаться в нынешнем статусе, живя сегодняшним днём? А может и правда попросить политического убежища в Рутении? В конце концов, всё равно в Гельвеции мне уготована судьба девицы, поехавшей крышей из-за военных кошмаров. Похоже на то, что вчера я сделал одну из самых своих больших ошибок здесь в ситуации, когда от меня действительно что-то зависело. Когда теперь мне выпадет шанс поговорить с глазу на глаз с товарищем Головановым? Да и выпадет ли вообще? И что на меня тогда нашло — потратить добрый час на пустую болтовню? А потом, в довершение ко всему, гордо отказаться от эмиграции в страну, где меня хотя бы понимать будут.

Хотя, имею ли я право думать только о себе, в момент, когда нахожусь в теле мадмуазель Жюли Шаплуа? Ведь у неё есть любящие родственники, подруги, сёстры по оружию — люди, которым она не безразлична. Эта девушка, в отличие от меня, приносила присягу Гельвеции. Но вот, чёрт побери, вернётся ли она вообще когда-нибудь в своё тело, а я в своё?

С плаца доносятся отрывистые команды — это жандармы и связисты занимаются утренней гимнастикой. Надо и мне, пожалуй, помахать руками и ногами, дабы форму не растерять. Может, завтра в бой? А если вопрос ребром ставить, за кого мне здесь — в чужом мире -воевать? Разве что за други своя...

Но время уже идёт к завтраку. Дверь отворяется и на пороге возникает Мари. На бледном лице её застыло страдальческое выражение, связанное, как видно, с мучениями моральными и физическими — результатом вчерашних возлияний.

— Надеюсь, хоть у тебя утро добрым будет... Собирайся, вы с Леоном возвращаетесь к себе в роту.

— Дайте мне хоть сорок пять секунд, — улыбаюсь я ей. Мне и впрямь радостно её видеть — всё отвлекусь от всех этих рефлексий.

В столовой сегодня подают курицу, тушёную с брокколями, а заместо чая или компота кружку бульона с какими-то сухариками. Или это первым считается? К слову, было бы интересно узнать, кто же всю гельвецийскую ораву здесь кормит? У местных эту же самую капусту скупают или с родных просторов возят?

— Не твоего ума дело, — отвечает Мари, глубокомысленно созерцая насаженный на вилку вилочек. — Для тебя главное, чтобы кормили без перебоев. Обеспечение — это занятие компетентного начальства. Доедай свою порцию быстрее.

Понукания эти, однако, оказываются втуне: когда переводчица доставляет меня к Леону, выясняется, что тот загружен по уши какой-то внезапно свалившейся работой. Эх, ждать да догонять — хуже некуда, а я в последние несколько дней только этим и занимаюсь. Возвращаться в пустую казарму не хочется, поэтому я говорю Мари, что буду на заднем дворе, там я никому не буду глаза мозолить и к тому же оттуда прекрасный вид на город.

Совсем недавно, наверное чуть больше недели назад, мы с Луизой занимались здесь музыкой и французским, а кажется, будто с тех пор прошли годы... Но ведь и сейчас никто не мешает мне использовать время с пользой. Где там мой словарик и блокнотик?

Леон и Мари приходят уже ближе к полудню. Несмотря на все рассуждения переводчицы о благости своевременного питания, заправляться обедом нам некогда, потому что нужно успевать на поезд. Мари на прощание крепко пожимает мне руку, и вот мы с аджюденом вновь мчимся на железном коне в город. За рулём мотоцикла вновь тот солдат, что встречал нас по приезде сюда.

— Стоять здьесь, — говорит мне Леон, когда мы, пройдя быстрым шагом зал ожидания, выходим на перрон, и исчезает ха дверью вокзальной комендатуры.

Среди толпы солдат, пассажиров, встречающих и провожающих шныряет стайка мальчишек лет 10-12 в потрёпанной одежде, у каждого на плече торба, из которой торчит кипа газет. Звонкими голосами они рекламируют свой товар, выкрикивают самые громкие заголовки, перебивая друг друга.

— Kaufen "Der Schwarzwaldische Beobachter!" *Покупайте "Шварцвальдский обозреватель"!

— Frisches Ausgabe der "Entente Cordiale"! *Свежий номер "Сердечного согласия"!

— Der Premierminister der Republik Helvetia Francois Ferdinand kam in der Hauptstadt mit einem freundlichen Besuch! *Премьер-министр Республики Гельвеция Франсуа Фернан прибыл в столицу с дружеским визитом!

— Gendarmerie erfasst Rebellen Arsenal! *Жандармерия захватила арсенал мятежников!

— Zehntausend Mark fЭr den Kopf der Rebellen-Oberst von Korbeff! * Десять тысяч марок за голову мятежного полковника фон Корбеффа!

— Die tragische Geschichte! Helvetische SchЖnheit aus den FДngen der Banditen gerettet! *Трагическая история! Гельвецийская красотка спасается из лап бандитов!

— Эй, киндер, кам цу мир! — кричу я одному из сорванцов, размахивающих "Антантой". — Гибен зи биттэ айн газеттэ!

— Zehn Pfennig! — важно отвечает тот и вдруг замирает с открытым ртом.

Неужели у меня с лицом что-то? А вот нечего было химические карандаши мусолить. Леон с водителем, гады, могли бы и сказать...

— Das ist sie! Siehe, das ist sie! — орёт мелкий паршивец, крутя башкой по сторонам и тыча пальцем в газету.

Я выхватываю номер у него из рук. Мальчишка даже не пытается отнять её назад или потребовать деньги. Скорее наоборот, испуганно отскакивает в сторону, не переставая, однако, верещать. Так, посмотрим, что тут у нас? На первой полосе газеты обмениваются рукопожатиями какие-то мужики в дорогих костюмах. Так, это меня пока не интересует... Ага, здравствуй, мировая слава. Отличное фото, чёрт его дери, даже после ретуши мою героическую мордаху можно с лёгкостью опознать. Знать бы заранее, можно было бы какие-нибудь вавилоны на голове накрутить, пару хвостов, например, и чёлку зачесать. М-да, ещё бы вникнуть, что мусью аджюден там про меня накропал.

Многоголосое шушукание заставляет меня оторвать свой взор от собственного портрета. Вокруг меня скопилась уже небольшая толпа, и отнюдь не все, даже далеко не все в ней, как я вижу, желали бы выразить своё восхищение героине борьбы с инсургентами. Рука предательски потянулась к карману, чтобы спустить предохранитель верного браунинга, то есть тьфу, "Товарища". Беседы о культуре у нас всё равно вести не получится, но что-то такое внимание меня нервирует... Хотя, насчёт культуры это мысль! Улыбочка, поклон. Эх, надо было сначала рюкзак снять да рожок от него отцепить, ну да ничего. Итак, вдох и марш!

"Марш Будённого" даже на таком инструменте, скорее сигнальном, чем музыкальном, получился на удивление сносно. Играю я даже не столько для публики, сколько для себя, чтоб сбросить напряжение. "Мы беззаветные герои все, и вся-то наша жизнь есть борьба!" Слова словно сами ложатся в ноты, но вот им приходит конец. И тут мои зрители разражаются аплодисментами. Среди хлопающих я замечаю Леона, тот подходит ко мне и шепчет: "Dites au revoir".

— Оревуар! Ауфидерзейн! — машу я одной рукой, а другой подхватываю рюкзак. И вот мы уже перескакиваем через пути, пробираясь к одноу из эшелонов.