Обещание полночной звезды 2. Родные незнакомые звёзды.

— Ох, и достанется же мне, ежели кто прознает, что я про то рассказала, — вздохнула кормилица моей дочери.

— Никто не прознает, — пообещал я.

Милания отложила пелёнки, выглянула в коридор, потом плотно притворила дверь и приступила полушёпотом:

— История то давняя. Мне прабабка моя сказывала, а ей её бабка, которая опосля исчезновения той Ольны дитё вскармливала. Да всё, почитай, на глазах моей прародительницы было, только потому мне про то и ведомо. Ведь даже имя чёрной колдуньи до сих пор под запретом. Многие уж и не помнят из-за чего. Случается так, что время память людскую забирает. Но тут-то всё только к лучшему. Уж больно её боялись, и говорили про неё разное. Однако в точности про то, откуда её ярам Горделей Синеокий взял, никто не ведал. Уехал на охоту один, а вернулся уже с нею. Женой своей назвал, да только боги брак тот не благословили. Негоже потомку славных пращуров с такой водиться. Одни считали, будто Ольна из кликуш Цхайловых родом, другие — будто и не было у ней человеческих-то родителей. Мол, Лесной дух ей отец, а Морозница, стало быть, мать. Да только была она вся, как снег белая с глазами зелёными. Вот от неё-то женщины в роду ярамов Белых соболей красу свою диковинную и взяли.

— Почему именно женщины? — удивительное дело, обычно же, чего ни коснись, всюду только мужская линия главенствует.

— Да кто ж его знает?

— А за что её так невзлюбили? За то, что красивая была?

— Да красивая-то ещё полбеды. Дар у ней был. Из-за него-то и шла о ней дурная молва. Виделось ей всякое. Бывало, говорила она с кем-то, кого, окромя неё, никто больше не видел... и ещё смерть да болезни предрекала. Подойдёт, к какому дому, грустная, тихая, и говорит, чтоб себя берегли, иначе, дескать, быть беде неминуемой. Сначала, ей не верили, а потом сторониться стали, думали, будто она сама беды насылает. Только из-за того, что ярамова зазноба, трогать не решались. Но страх пред её проклятьями оказался сильнее страха перед Горделеем. Ольна в то время ходила брюхатая, так что постановили, как разрешиться, расправу учинить. Не звери всё ж дитё-то невинное губить — не в ответе оно за грехи матери.

— Так учинили в итоге? Расправу?

— Нет, хвала богам. Исчезла она, будто и не бывало. Почитай сразу, как мальчонку родила. Моя прародительница в тот день с Ольной рядом была — помогала повитухе ребетёнка принимать. Сама всё видала да слыхала. Ольна сыночка новорожденного к груди прижала и заплакала. Знала откуда-то, что извести её хотят, но ярама Синеокого шибко любила, потому и оставила ему самое дорогое, что у ней было.

— То есть ребёнка ему оставила?

— Да. И не просто так оставила, а молвила над ним слово колдовское заветное. Дескать, не прервётся никогда сей славный ярамов род. Даже, если мужская ветвь зачахнет и иссякнет, через женскую — родная кровь всегда воротится и возродится. Ну вот, а ночью она и пропала. Ворвались в её опочивальню — пусто. Как? Куда? Неведомо. Хоть и болтали опять же всякое. Может, вороницею чёрною обернулась да улетела, может, Дух лесной дочь назад в чащобу непроходимую забрал.

— И что потом?

— Погоревал Горделей, да смирился. Взял себе в турнире жену родовитую Славию. Благословен да плодовит был тот брак — восемь детей ярна мужу принесла. Ох, и злилась она, на то, что муж признал незаконного сына от чёрной колдуньи. Шутка ли, своих же законных престола лишил. Запретила Славия имя Ольны упоминать, потому и звалась в летописях яраму Мальджину Сумеречному матерью, хоть и ненавидела его всею душою.

Дар, значит. Виделось всякое... Да уж. Славное ярамово племя, и вдруг, чёрная колдунья безродная. Про такое замечательное тёмное пятно на репутации действительно лучше забыть. Так что, думаю, об исчезновении имени Ольны из летописей, скорее всего, не только ревнивая Славия позаботилась.

И всё же... Что же такое эта Ольна видела? Сомневаюсь, что она, на самом деле, насылала смерть и болезни. Про Алю, вон, тоже в родной деревне всякие ужасы выдумывали, даже сжечь хотели.

"Очи, очи, открой" — всплыло вдруг в памяти.

Я ведь тоже видел что-то. Когда бредил. Но бредил ли я? Или это было что-то другое. Оправился-то я относительно быстро. Уже на следующее утро после причудливых снов и бани проснулся вполне бодрым и здоровым.

По-хорошему, следовало бы, выбросить из головы всякую ерунду и сосредоточиться на сборах. Послезавтра нам с Элисаром предстояло отправиться на Великий Совет. Но рассказ Милании целый день упорно не шёл у меня из головы. Вот и решился я к вечеру попробовать.

Когда все уже разошлись по своим комнатам, я поставил к очагу крынку молока, положил рядом краюшку хлеба и чуть приоткрыл дверь. В успех данного сомнительного мероприятия я не верил, но, как говориться, попытка — не пытка.

Проверять отправился уже ночью. Элисар спал чутко, поэтому ни одеваться, ни обуваться я не стал. Выбрался тихонечко из спальни и в темноте на ощупь спустился на первый этаж.

В кухне горел очаг. Неярко, едва теплился, но достаточно для того, чтобы разглядеть невысокого кряжистого мужичка. Вот всё и проверилось. Только ведь не могло такого быть на самом деле. Может бред опять и мне просто мерещилось? Или сплю ещё, и всё мне снилось? Я застыл на пороге, не зная, что делать дальше.

— Что ж ты испужался-то так? — глухо проворчал гость. — Сам ведь позвал.

Мужичок повернулся ко мне, глянул зорко из-под кустистых нахмуренных бровей и достал из-за пазухи трубку. Волосы длинные, нечесаные, одежда по виду из плотной ткани, но старая, вся в заплатках. Я медленно точно во сне подошёл к нему и сел напротив. Прямо на пол, потому как это... существо стульев и табуреток не признавало.

— Кто ты? — ясно кто, но удостовериться не помешает.

— Так, домовик, вестимо. Али не знал, кого приглашал? — попыхивая трубкой, хмыкнул пришлый.

— Приглашал?

— А то как же. Угощение оставлял, дверь входную отворял. А дом у тебя хороший, любо будет стеречь. И старые есть, и малые, и гостей привечают, и зла не замышляет никто.

— Так ты останешься?

— Останусь. Чего б не остаться-то? Мыша выведу, от пожара уберегу, за хозяйством пригляжу. А ты ступай покуда. Ночь для отдыха предназначена, и муж твой скоро проснётся да на твои поиски отправиться. Меня, само собой, не увидит, но вот про тебя мало ли, что подумает.

— Так тебя только я могу видеть?

— Чего спрашиваешь, коли сам знаешь?

Что ж, выглядел новый хранитель моего дома вполне безобидно. Домовик всё-таки — дух не злобный. А сколько их ещё? Этих духов? Это и был зловещий дар Ольны — видеть их? А теперь, получается, этот дар перешёл мне. По наследству. Но почему именно я? Да ещё и через столько лет?

"Ты дитя двух миров, несущий в себе два начала. Дважды благословенный... или дважды проклятый..." — вспомнил я слова Вериссаны.

Два начала. И возвращение в клан родной крови через женскую ветвь. Вот только, если вспомнить, чем это обернулось для Ольны, то скорее второе, нежели первое. Спрашивается, во что я впутался?

А Мирэль? Боги, только бы всё это не коснулось её. Только бы с ней ничего плохого не случилось.

========== Глава 30.Перед дорогой. ==========

Из мирного утреннего сна меня выманили чужие прикосновения. Настойчивые руки, оглаживающие бока, и губы, влажно скользившие по спине. Я лениво потянулся и томно прогнулся, чтобы Элисару было удобнее избавить меня от спальных штанов.

Сейчас долгих приготовлений мне уже не требовалось. Моё тело привыкло и совсем не сопротивлялось вторжению. Однако Элисар, кажется, никуда не спешил, входил в меня дразняще медленно, двигался плавно, неторопливо. И так же неторопливо нарастало во мне возбуждение. Я жмурился, комкал простынь под подушкой и непроизвольно всем телом тянулся к мужу. Элисар же крепко удерживал меня на месте, не меняя ритма и едва ощутимо прихватывая зубами кожу на шее. Он уже знал, как надо правильно. Ему нравилось находить всё новые огненные точки на моём теле, доводя до исступления. Это было чистое концентрированное наслаждение острое и до дрожи желанное. Наконец, не выдержав, я уткнулся в подушку, чтобы заглушить громкий протяжный стон, и излился на простынь, так и не прикоснувшись к себе.

Когда Элисар, ненадолго отстранившись, перевернул меня на спину, я сам выгнулся ему навстречу, притягивая ближе, целуя горячо и благодарно. И даже излишняя чувствительность, когда я снова принимал его в себя, приносила какое-то странное болезненное удовольствие.

Я точно знал, что в момент освобождения он хотел видеть мои глаза. И почему-то с недавних пор это стало очень важно для меня.

— Когда нам надо ехать? — позже, уютно устроив голову на плече Элисара, поинтересовался я.

— После обеда, — подумав, сказал он. — Как раз успеем посетить купальни и собраться.

— А это далеко?

— Не очень. К вечеру доберёмся. С нами по традиции будет сопровождение. Я выбрал Мироха и твоего Якима.

— Спасибо.

Признаться честно, я немного нервничал. Всё-таки Великий Совет — мероприятие ответственное. О том, как меня там примут, можно только догадываться, а от фокусов с клинками, вроде тех, что я продемонстрировал на Верховном совете, необходимо воздержаться. Затевать открытый конфликт с ярамами других кланов нельзя ни при каких обстоятельствах. Элисар меня, разумеется, поддержит, но всё же лучше, чтобы рядом находился ещё один близкий человек, которому можно доверять. Пусть даже помочь в схватке с 'политическими пауками' Яким мне ничем не сможет.

Ладно. Ничего. У меня ещё было немного времени морально подготовиться. А ещё подумать о том, что случилось совсем недавно и совсем не вовремя. Хотя, пора бы уже привыкнуть, что со мной редко бывает иначе.

Когда мы с Элисаром выбрались из постели и спустились на первый этаж, там было тихо, значит, Велия ещё спала. Прекрасно. Уж больно у нас с мужем был красноречивый вид. Не то чтобы кто-то в доме ещё не догадался о том, насколько настоящим стало наше супружество, но от понимающих взглядов старушки мне до сих пор было немного неловко. Особенно, если учесть, что покойная жена Элисара, приходилась ей внучкой.

С походом в купальню нам опять повезло. Всё-таки пять утра — не самое популярное время. Думаю, поэтому меня и разбудили в такую рань столь неординарным способом.

— Представляете, от нас мыши сбежали, — с весёлым удивлением сообщила за завтраком Велия. — Я уж замучилась снедь всякую прятать. Куды не положь, везде найдут, да погрызути. А вчерась прямо на столе хлеб оставила. Забыла в шкап убрать. Прихожу, а он так и лежит себе целёхонький.

— Может, просто мыши сытые были? — предположил мой насмешливый брат.

— Ага. Сытые они. Как же. Даром, что маленькие, такие прожорливые. И не избавишься-то от них никак.

Я, конечно, догадался, о причине странного происшествия, но промолчал, потому что, о дивном приобретении в виде домовика, как и обо всём, что было с этим чудным событием связано, я решил пока никому не рассказывать. Судя по всему, в человеческую природу заложено боятся тех, кто чем-то сильно отличается. Тут даже неважно добро этот иной несёт или зло. Не такой как все — значит, уже виноват, а уж, в чём именно виноват, быстро придумают. При желании и некоторой фантазии — дело нехитрое. Возможно, когда сам с этой "радостью" разберусь, поделюсь с Якимом и Алей. Они точно поймут и не отвернутся.

И ещё с Элисаром, хоть это и куда более рискованно. Кто знает, как он отреагирует? А мне не всё равно, что он обо мне подумает... я просто не хочу... не могу его потерять... Он ведь мой единственный надёжный союзник. Да, именно союзник. В этом всё дело. Без него мне здесь будет сложно. Я ведь всё ещё не достаточно хорошо разбирался в местных обычаях, традициях и общественном устройстве. Что уж говорить о межклановых взаимоотношениях. Всё, чем мне приходилось довольствоваться до сих пор — это книги и исторические хроники.

Впрочем, надо заметить, что, чем больше я размышлял и сопоставлял, тем больше убеждался, что не так уж сильно история юга отличалась от истории севера. И запада. И востока. Люди, по сути, везде одинаковы. Везде были и герои, и мерзавцы, только героям почему-то, как правило, меньше везло. Такова уж, видать, их доля геройская. А сколько тех, кого предпочли забыть? Ведь, наверняка, Ольна не одна такая. Может, в библиотеке ярама найдутся подлинные хроники — те, которые не подверглись цензуре. В Дайвире подобные имелись — ветхие, разрозненные, в свитках и невзрачных переплётах, пылились на самых дальних полках. Ничего общего с официальной, хранившейся в отдельной читальне летописью. Королевская летопись была в коже да в золоте, на белейшей, пропитанной особым составом бумаге, и заполнялась исключительно специальным каллиграфическим почерком.

Мне было любопытно, поэтому я просмотрел всё. Разница оказалась грандиозной. Казалось бы, одни и те же события, но ощущение такое, будто разные. Вот, например, Ижанская война, полыхавшая на юге лет четыреста тому назад. Строго по фактам — Дайвира объединилась с Чирманом и Аригенией в войне против Ижана. Причина — намеренное затопление ижанцами чирманского мирного торгового корабля. Война была Ижаном проиграна и часть его земель, разумеется, вместе с огромной контрибуцией, досталась странам-победительницам. В королевской дайвиранской летописи всё выглядело примерно так:

"Воспылал славный король дайвиранский Акиндий гневом праведным и направил мощь армии своей на коварный Ижан, зло супротив всех южных государств замышлявший. Призвал в верные помощники славных воинов чирманских да аригенийских. В яростных сражениях славою покрыл имя своё в веках, принёс мир и покой в земли южные, когда пал Ижан пред истинной доблестью".

Ну и так далее в том же духе во всех "доблестных" подробностях.

На самом же деле ничего Ижан коварно не замышлял. У него, горемычного, на тот момент и без того проблем хватало: затянувшийся экономический кризис, голод из-за охвативших страну летних пожаров и расхлябанная, совершенно не подготовленная к войне, армия. Чирманский корабль потопил разразившийся шторм, да и вообще, если совсем уж откровенно, никому, кроме, пожалуй, родственников, не было до этого судёнышка дела. Просто требовался формальный повод для объявления войны, чтобы на законных основаниях нажиться на чужой беде.

Сам же "славный" Акиндий, пусть хоть трижды мой предок, сволочью был редкостной. В летопись это, само собой, не попало, но прославился он не своими победами и завоеваниями на военном поприще, потому как лично ни в одном сражении не участвовал, а тем, что превратил страну в подобие казармы, где люди в независимости от происхождения жестоко карались за малейшие провинности. Скажем, за то, что у человека ногти были чуть длиннее положенного, могли запросто отрубить пальцы, за измену публично кастрировать или отрезать грудь. А ещё этот поборник нравственности ввёл закон 'Привилегированной ночи', благодаря которому ему позволялось попробовать любую приглянувшуюся женщину. Права отказать королю у бедняжек, естественно, не было, а в постели тот отличался изощрённой садисткой изобретательностью. В итоге, придворные жили в постоянном страхе и старались под любым предлогом спрятать подальше от ясных королевских очей жён, сестёр и дочерей, а когда Акиндию случалось прогуливаться по улицам столицы, город будто вымирал. Стоит ли упоминать, что, если по летописным данным народ после его кончины потонул в невообразимой скорби, то на самом деле радости этого самого народа не было предела?