Во сне, а лучше сказать в забытьи, Амти снова было видение. Она была Мескете, и воздух Двора был ей сладок. Двор был ее домом, перед ним у Мескете не было никакого страха, но от других вещей ей было страшно, как никогда. Она и забыла, как холодеют руки от страха, как бьется птичкой внутри сердце, как немеет язык.

Адрамаут полулежал на постели, а она вцепилась в него, уткнувшись носом ему в ключицу. Мескете держала его очень крепко, почти до боли. Не было слов, которые нравились бы ей, которые она могла бы произнести. Все слова казались глупыми, фальшивыми, постыдными. Адрамаут был сильно, неправильно и потрясающе горячим на ощупь.

Мескете посмотрела на него, острые зубы Адрамаута белели в темноте, он расслабленно улыбался. Он звериным, неизъяснимым образом понимал, что она чего-то боится, но не знал, чего.

— Ты переживаешь из-за Царицы? Что нарушаешь ее правила? — спросил он расслабленно. Он гладил ее по волосам.

— Я способна ранжировать правила по степени их релевантности. Для меня первично нисхождение к Тьме, а Тьма велит следовать своим желаниям. Я желаю тебя.

Адрамаут засмеялся, Мескете увидела, что зубы у него розоватые от крови. Они были такие длинные, что иногда Адрамаут ранил ими сам себя.

— Когда ты бросишь вызов Царице и сойдешь по Лестнице Вниз к самому дну, ты сделаешь меня своим царем?

— Сомневаюсь, что тогда мне еще нужно будет царство.

Адрамаут помолчал. Он любил болтать, а Мескете могла целый день не говорить ни слова. Они совсем друг другу не подходили. Но она любила его, и эта любовь скреблась внутри, жила собственной жизнью, и Мескете не могла с ней справиться. Мескете сильнее обняла его.

— Но ты ведь переживаешь не поэтому, — сказал Адрамаут.

— Не поэтому, — ответила Мескете. Она посмотрела на него очень серьезно, но язык у нее онемел, стал холодным, как у трупа. Все неправильно, все, что она могла сказать было так неправильно. Как вообще может быть правильным хоть что-то, что можно сейчас произнести? Язык это обман, прятки с самим собой. Оттого Мескете и использовала его как можно реже. Она сама достигла всего — она училась быть настоящей Инкарни и никогда не боялась. Ей нравилось следовать правилам, даже если правила предусматривали отсутствия правил. Ей нравилось познавать то, что сидело у нее в душе. Она всегда очень хорошо понимала, чего она хочет и как этого достигнуть. Но сейчас все будто бы рассыпалось на части. Все, к чему она прикасалась в надежде понять — превращалось в пыль.

Он гладил ее по голове, успокаивающе и нежно, еще не зная, что все разрушено. Мескете прижалась к нему ближе, потом приподнялась и заглянула ему в глаза, как будто пытаясь найти в нем что-то, чего прежде не могла рассмотреть. Он коснулся пальцами ее щеки, под ногтями у него была кровь. Язык, наконец, подчинился ей и Мескете сказала быстро, ничего не выражающим голосом:

— У нас будет ребенок.

Некоторое время они оба молчали, Мескете чувствовала себя так, будто сбросила какой-то груз и теперь могла отдохнуть. Адрамаут смотрел на нее, ничего не говоря. А потом его лицо вдруг приобрело человеческое выражение, Мескете никогда не видела его таким и представить себе не могла.

— Спасибо, — сказал он. — Я люблю тебя. Спасибо тебе!

Он поцеловал ее так нежно, что это казалось почти кощунственным. Мескете схватила его за волосы, потянула, заставив отстраниться.

— Ты не понимаешь, Адрамаут? Я не хочу приводить в этот мир новое существо, перед которым я несу ответственность. Я не хочу, чтобы оно росло здесь и видело все это.

— Тебе ведь все это нравится! — сказал он просто. Он казался пьяным, а может Мескете просто в первый раз видела его таким радостным.

— Да. Я Инкарни. А будет ли Инкарни наш с тобой ребенок мы не знаем. И не можем узнать. Неправильно, чтобы он рос здесь. Даже тайно. И так не будет.

Адрамаут был как человек, который медленно приходит в сознание. Что-то в нем просыпалось, и Мескете не совсем понимала, что.

— Значит, мы сбежим, милая. Если так будет правильнее, мы с тобой сбежим. Так далеко, как только сможем. Только где нам скрываться в Государстве?

— Мы можем подкинуть ребенка в приют. Никто не будет знать, кто он и с ним будут обращаться, как с любым другим ребенком в Государстве.

А потом они с Адрамаутом одновременно сказали:

— Нет!

— Представь себе, — сказал он. — Наша дочка или наш сын у каких-то чужих людей. Так мы не сделаем.

Адрамаут коснулся ее живота, в глазах его на секунду вместе с нежностью вспыхнул тот неправильный интерес, который руководил им, когда он исследовал человеческую плоть. Мескете хорошо знала этот интерес, он же горел в ней, когда она истязала людей.

Хорошие же из них выйдут родители.

— Ты прав. Мне не нравится эта идея. А знаешь, что мне еще не нравится? Государство. И Двор.

— Ты говорила, тебе все равно, где жить. В каждом мире есть свод правил, которые приведут тебя к просветлению.

— Но все это неподходящие места для нашего ребенка.

— Но других миров, милая, у нас нет, — он помолчал, любуясь на нее. Почти лежа на нем, Мескете чувствовала его возбуждение, но вел он себя разумно. — Именно. Других миров у нас нет. Значит, нам с тобой нужно привести в порядок один из этих!

Мескете хотела спросить, что он несет, а потом подумала, что это очевидно.

У них нет других миров, нет других вариантов. Страх за существо, которое еще даже не было существом в полном смысле этого слова, переполнял ее. Но единственное, что они могли, это хотя бы постараться сделать так, чтобы мир, хотя бы один, для этого существа стал чуточку лучше. И тогда, может быть, они втроем могли бы быть вместе.

Адрамаут говорил еще что-то, но Мескете не слушала, вернее не воспринимала его слов. Она никогда не слышала у него такого голоса, она никогда не слышала его таким счастливым.

Но сама Мескете не чувствовала счастья. Адрамаут обнимал ее, а она дрожала от страха. Столько всего могло случиться с этим существом, не имеющим еще даже имени, но уже являющимся частью ей самой, а частью мужчиной, которого она любила, как никого и никогда. Мир в котором она согласилась жить и по чьим правилам она играла, был вовсе не тем миром, в котором ей хотелось растить ребенка.

Тогда впервые в своей жизни Мескете подумала: кому вообще нужны правила?

Когда Амти очнулась, первым делом она увидела Адрамаута. Они все еще ехали в машине, но место Неселима теперь занимал Адрамаут. Сначала Амти подумала, что не совсем проснулась, потом увидела Аштара, перевязанного хорошо, а не так, как Амти с Неселимом перевязывали его в последний раз. Аштар спал, губы у него были очень бледны, и сам он казался белее, чем обычно. Адрамаут улыбался. Амти впервые поняла, почему Адрамаут всегда улыбается — иначе его жуткие зубы царапают и ранят его. Они просто слишком длинны.

Эли обернулась к Амти, глаза у нее были красные.

— Мы думали ты тоже умерла.

— Что?! Аштар мертв?!

Аштар поморщился, сказал:

— Не ори, четырехглазка.

Он явно не был мертв.

— Ну, я фигурально, — сказала Эли. — Ты долго была в отрубе. Мы успели поменять Неселима на Адрамаута, перевязать Аштара и едва не съехать в кювет.

— Из-за этого?

— Нет, — сказал Адрамаут, в голосе его слышалось легкое порицание. — Потому что Шайху пьяный.

— Я не пьяный! Я уже давно трезвый! — сказал Шайху. — Хотя я не понимаю, где мы едем.

Амти выглянула в окно и увидела, что они давно в пригороде. Здесь выпал снег, и поля были укрыты его ровным слоем. В темноте пейзаж казался игрушечным. Как вата, подумала Амти, и леса из пластилина и веточек. Детская поделка. Было очень красиво, и Амти подумала еще, что ее школьный двор, который больше не имел значения, тоже засыпал снег.

— Мы оторвались? — спросила Амти.

— Скажи спасибо мне, — ответил Шайху. — Вам всем повезло, что я хорошо вожу.

— Тебе повезло, что ты хорошо водишь, — сказал Аштар, глаз он не открывал. — А то выгнали бы тебя давно. Я бы и выгнал.

— Успокойтесь, ребята, — сказал Адрамаут. — Мы съедим Шайху первым, если окажемся в ситуации ультимативного выбора. До тех пор — он нам друг и брат.

— Да идите вы, — сказал Шайху, машина недовольно вильнула, будто подчиняясь капризам его настроения. Водил он действительно хорошо, казалось машина легко ловит и подхватывает любое его движение.

Амти обернулась. Позади, в темноте, будто глаза далекого, хищного зверя, светились золотым фары машины. Амти не видела, кто за рулем, но узнала силуэт автомобиля и ей было приятно чувствовать — там свои. Там были ее родные люди, и куда бы они ни направлялись, они все-таки были вместе. Когда у Амти ничего не осталось, она начала понимать, что это — тоже много.

Ей хотелось спросить Адрамаута, что стало с его и Мескете ребенком, но она не стала. Они ехали еще долго, и Амти все думала, куда же они направляются. Фонари сменяли друг друга, а их сменяли редкие башни электропередач.

Амти окончательно осознала, что наступила зима.

Впрочем, осознание это пришло к ней снова и в виде гораздо более глобальном и менее приятном, когда Адрамаут велел Шайху остановить машину. А они были нигде, в совершенном нигде, только через занесенное снегом поле виднелись огни деревни.

— Мы не должны, — сказал Адрамаут. — Оставлять машины поблизости от населенного пункта.

Некоторое время Шайху и, судя по непревзойденной грации, Неселим, пытались припарковаться, съехав с дороги в сторону леса. Они вышли из машины, и в один момент Амти стало невероятно холодно, а ноги ее оказались в снегу, а снег набился в ботинки. Некоторое время они как могли укрывали машины снегом и ветками. Впрочем, было не так важно, найдут их или нет — номера там все равно были фальшивые. Но лучше было, конечно, средства передвижения сохранить.

Когда Мелькарт об этом сказал, Мескете склонила голову набок. Она сказала, что, возможно, скоро им не понадобятся такие средства передвижения.

— Куда мы идем? — спросила Амти, когда машины оказались спрятаны, пусть и не так надежно, как хотелось бы. Амти уже продрогла, и ей было не так важно, куда.

— К Шацару твоему любимому, — сказала Эли.

— Заткнись, — ответила Амти. В ее сумке, которую она держала, все еще хранилась его перчатка.

— К моей матери, — ответила Мескете. — Она даст нам кров. Надеюсь, долго мы не будем злоупотреблять ее гостеприимством.

Мелькарт и Адрамаут повели Аштара, а их сумки остались в ведении Неселима. Они пошли через поле, снег забивался в ботинки, Амти все время спотыкалась, а луна на небе висела кругом вкусного, свежего сыра. Амти была голодна и продрогла.

Где-то далеко выли собаки, горели окна в домах. Окна в домах-то горели, но уже не все. К тому времени, как они дошли, большая часть из них погасла. Мескете и Адрамаут явно дожидались, пока погаснут все. Они огородами шли к нужному дому, не решаясь выйти на главную улицу и не желая злить собак.

Нужный им дом был стареньким, но довольно ухоженным. Амти не видела его цвета, но подумала, что, наверное, при свете дня он нежно-голубой, как небо утром. Подумав об этом, Амти посмотрела вверх и увидела большие и блестящие звезды на низком небосводе.

Калитка была старая, вот она покосилась и разваливалась. Когда Мескете дернула ее, рассохшееся дерево издало треск. Они вошли на задний двор, стараясь не шуметь. Дверь им открыли, будто ждали давным-давно. Женщина, впустившая их в тепло и свет собственного дома, была пожилой, у нее были морщинки вокруг глаз, которые бывают у людей добрых и улыбчивых, но она не улыбалась. На ней было белое платье, волосы были длинными и распущенными. В вырезе платья, между ее ключицами, Амти увидела татуировку мотылька.

— Здравствуй, мама, — сказала Мескете.

— Здравствуй, милая. И здравствуй, Адрамаут. — голос у нее было тихим и спокойным. Сознательно Амти сразу отчего-то прониклась к ней доверием, но еще — еще была полуинстинктивная неприязнь.

Амти с Эли переглянулись, и Амти поняла, что Эли чувствует то же самое. Они взялись за руки.

— Все в порядке, — сказала Мескете. — Моя мама — Перфекти. Настоящая.

— Это сейчас неважно, — быстро сказала мама Мескете. — Меня зовут Шэа. Добро пожаловать в мой дом. Вы, наверное, голодные.

— Мама, вы не могли бы предоставить мне свободную комнату и чистую воду, чтобы я перебинтовал нашего героя священной войны и привел в порядок его кости. Все остальное у меня, по счастью, есть. Амти, ты молодец, что додумалась взять лекарства.

— О, — сказала Амти. — Спасибо.

Она не сказала, что лекарства просто сверху лежали.

— Конечно, пойдем, Адрамаут.

— Еще, — говорил Адрамаут, ведя Аштара. — У нас есть для вас парочка шоколадок и веревка, а больше ничего нет...

Они сняли куртки, обогрелись, и госпожа Шэа пригласила их к столу. Дом у госпожи Шэа был небогатый, но ухоженный. Амти увидела двери, ведущие в две комнаты, а в гостиной что-то бормотал старенький телевизор. Все было чисто, большие окна, наверное, делали дом очень светлым днем. Обои в цветочек кое-где отклеились, линолеум зато вел себя прилично. В целом, это был вполне добротный деревенский дом. В шкафу в гостиной Амти увидела много книг, зато никакого сервиза не было. Старые часы цокали, маятник мерно двигался и Амти было интересно — дремлет ли внутри таких старых часов механическая птичка. По крайней мере, это было бы правильно и дополнило бы образ.

Единственное, что казалось Амти странным — изображения солнца, картинки и медные плоские монетки с изображением лучей. Амти чувствовала себя будто бы под взором десятка испепеляющих глаз.

На запястье у госпожи Шэа тоже болтался браслет с крохотным медным солнышком. Шэа накрыла для них стол, и все было удивительно вкусно. А может, просто Амти была голодная. Еда была очень простая — макароны зажаренные с луком и морковью. Зато горячая, подумала Амти, и питательная. На закуску был сыр, и Амти такого в жизни не ела. А горячий чай никогда еще не был таким горячим. А в колбасе никогда не было столько мяса! Амти даже расплакаться от счастья захотелось.

— А выпить ничего нет? — спросил Мелькарт, но Мескете посмотрела на него так, что он тут же замолк. Она не ела. Мескете всегда ела в одиночестве, чтобы не снимать платка при ком-то.

— Есть, — сказала госпожа Шэа, посмотрела на Мескете и засмеялась. — За кого ты принимаешь мать?

Когда на столе появилась бутылка водки, Шайху и Мелькарт сразу повеселели, Неселим вздохнул, а Амти и Эли переглянулись, думая об одном и том же. Вот не дождался Аштар этого счастья.

— Ну, — сказал Мелькарт, поднимая чистую, наполненную до краев рюмку. — За вас, госпожа Шэа!

Госпожа Шэа налила рюмку и себе, с готовностью выпила вместе с Мелькартом и Шайху.

— Он иногда по-пьяни, — предупредил Шайху. — Шацаров начинает гонять.

— Поздно предупредил, — ответила госпожа Шэа, улыбнувшись. Она была совсем непохожа на Мескете, но у них были одинаковые руки — длинные, тонкие пальцы, выступающие венки и острые косточки.