Ночной Зверек

Unknown

1 глава

Небо в ее сне было безнадежно и отчаянно темно, она падала все глубже в эту оглушительную черноту. Казалось, что ночь нескончаема, и ничего кроме ночи нет и больше не будет.

Она пыталась вдохнуть, но темнота проникала внутрь, душила, как вода в озере, где так легко заплыть слишком далеко. Вязкая, горькая темнота проникала внутрь, и когда она кричала, то чувствовала, как тьма скользит в горло, холодит внутренности. В ушах шумела кровь, и ток этой крови казался ей страшным, похожим на прибой. Еще немного, и она готова была услышать в нем голос или голоса. Что-то говорило в ней, что-то, чему она и названия не знала. Она попыталась ухватиться хотя бы за что-то, внутри или снаружи, но все было скользким от темноты, окружавшей ее и крови, бившейся в ней.

Ей казалось, что она слышит далекий набат, казалось, что она почти помнит, что означает этот ритм, и где-то далеко-далеко отсюда, в месте, где нет даже времени, под него собираются все те, кого нужно так бояться.

И когда ей показалось, что сейчас у нее в голове закричат, она услышала:

— Амти!

Мир взорвался красками, глаза защипало. Амти нащупала на тумбочке очки, надела, и цветные пятна вокруг нее обрели четкость. Одноклассницы стояли над ней, вид у них был взволнованный. Амти не сразу поняла, где она, некоторое время она смаргивала слезы от яркого света, потом натянула одеяло почти до самого носа.

Она была там, где ей и положено быть девять месяцев в году — в закрытой школе для девочек, куда отец отправил ее после того, как забрали маму. Вот уже девять лет как она живет здесь чаще, чем дома, стоило бы привыкнуть.

Тенми, староста, сказала очень серьезно:

— Ты металась в постели.

Голос у нее был такой взрослый и скорбный, каким впору объявлять "у вас рак", и Амти насмешил контраст этого голоса и ее растрепанных, рыжих волос.

— И нечего улыбаться, — добавила Хайми резко. — Ты нас всех разбудила и напугала. Мы могли спать еще пятнадцать минут.

Хайми за словом в карман никогда не лезла, и если ей что-нибудь не нравилось, говорила честно. За это все ее уважали, но из-за этого никто ее не любил.

Девять пар взволнованных девчачьих глаз смотрели на нее в упор, и Амти натянула одеяло на голову.

— Извините, — сказала она, оставшись в полной темноте.

— Может ты заболела? — спросила Шаали. Она, судя по всему, присела на край кровати Амти. — Может быть, у тебя температура?

Ее холодная, мягкая ручка скользнула под одеяло, коснулась лба Амти.

— Нет, — буркнула Амти. — Все в порядке, девочки. Извините, что я вас разбудила.

— Может, тебе приснился кошмар? — спросила Тенми серьезно.

— Я не помню, что мне снилось, — ответила Амти. Она снова выглянула, девочки не шелохнулись, продолжали смотреть на нее. Все, кроме Хайми. Хайми отошла к зеркалу в другом конце комнаты и расчесывала свои длинные, светлые волосы, которым все завидовали. Она смотрела в зеркало, оттого взгляд ее казался почти жутковато неподвижным.

— А ты вспомни, — сказала Хайми. Она выглядела взрослее, чем остальные. В свои шестнадцать она была выше всех в классе, ровнее выщипывала брови, лучше решала уравнения и уже обрела магию. Кроме того, ей шла красная помада. Словом, все остальные девочки могли ей только завидовать. Хайми сделала паузу, заплетая длинные волосы в хвост, а потом добавила:

— Что тебе снилось. Может быть, ты у нас Инкарни, Амти? Может нам всем стоит начинать тебя бояться?

Мягкий шорох шепотков пронесся над Амти, заставив ее поежиться. Девочки отступили на шаг назад, будто бы по команде, только Шаали осталась на месте.

— Хайми, что за бред? Зачем ты ее пугаешь? Конечно, с тобой все нормально, Амти. Этого не случается с хорошими людьми.

— А я вроде бы ничего, — засмеялась было Амти, но почти тут же замолкла.

— Так что тебе снилось? — спросила Хайми.

И в этот момент Амти все вспомнила: и ощущение проникающей в нее темноты, и вечную ночь вокруг, и страшный набат, призывающий ее. Ее пронзила дрожь, ладони в момент стали холодными и влажными, и она подумала: а что если вцепиться Шаали, такой доброй, милой девочке, в горло. Сможет ли Амти задушить ее, сколько минут ей понадобится? Как это будет, когда пульс под ее пальцами затихнет? А что будет потом?

— Что с тобой? — спросила Шаали. — У тебя испуганный вид.

В голосе ее никакого волнения не было, она и подумать не могла, что Инкарни могут быть не далекими страшилками, прячущимися в заголовках газет и по ту сторону телеэкрана.

— Вспомнила, что мне снилось, — сказала Амти.

— Что?

К ней вперед подались несколько девочек одновременно, и Амти подумала, что никогда прежде, за все девять лет, она не была в центре внимания.

— Что целовалась с учителем Даммазом, — выпалила Амти. Кто-то засмеялся, Хайми вывалила язык, демонстрируя отвращение, а Тенми сказала:

— Мы за тебя волнуемся, а ты шутишь дурацкие шутки.

— Спасибо, — сказала Амти. А потом встала, оттеснив Шаали, и живо представив, как та ударяется головой об угол тумбочки и пачкает его кровью. Страх схватил что-то внутри нее, и сжимал, сжимал, не отпуская. Взяв зубную щетку, пасту и мыло, Амти направилась в душ. Никто не протестовал, может быть, не успели, а может считали, что с Амти что-то все еще не в порядке.

В отделанном кафелем помещении пахло сыростью и удушливой ванилью разлитого кем-то геля для душа. Амти разделась, включила воду, вывернув кран до конца, плеск воды теперь заглушал ее голос.

И Амти зарыдала. Она опустилась прямо на пол, горячая вода обжигала ей кожу, и руки быстро покраснели. Амти зарыдала горько и громко, некрасиво прижимая руку ко рту.

Ей снился вовсе не сон, ей снился Сон, означающий, что семена зла внутри нее дали свой росток. Где-то там, в темной и страшной глубине ее души вызревало нечто отвратительное.

То, о чем писали в книжках, показывали по телевизору, рассказывали по радио. Скоро она неизбежно станет убийцей, а, может быть, садисткой, единственной радостью которой будет калечить живых существ. Шлюхой. Лгуньей. Психопаткой. Она станет плохой.

Судя по тем странным мыслям, так похожим на желания, которые посетили ее в комнате, она станет худшей из всех. Она возьмет острый нож и всадит его в горло отцу, или Шаали, или кому угодно другому, потому что однажды не сможет сдержаться.

Или же — она сдастся сейчас, пока еще есть время, и тогда на голову ей наденут мешок, чтобы не было так страшно, заставят отвернуться к стене и выстрелят. Если первый выстрел ее не убьет, убьет второй. Они метко стреляют, они ведь сделали это с мамой, и мама умерла.

Амти плакала, слезы ее были прохладными по сравнению с горячей водой, хлеставшей плетью по ее спине. Как страшно, как невыносимо страшно, думала она, выбирать между немедленной смертью и медленным искажением.

Амти в один момент почувствовала себя отделенной от всех на свете людей. Темнота поселилась в ней, и она оказалась порченной и плохой. Шаали была добра к ней, а Амти думала, как это, чувствовать под пальцами ее затихающий пульс и знать, что никакой Шаали больше не будет.

Амти с этого утра носила в себе страшный секрет, за который заслуживала смерти. В Инкарни, им всегда говорили, нет ничего человеческого. Они — воплощение Жестокости, Безумия, Разрушения, Страсти или Осквернения. Семя, упавшее в душу, прорастает, убивая в ней все, кроме того зла, что оно несет в мир. Говорили, что Инкарни теряют себя, потому что зло выедает их изнутри, подтачивая все, что удерживает их на краю пропасти. И все они, рано или поздно, падают.

Искажается их магия, искажается их разум, искажается их личность. И так до тех пор, пока они не становятся лишь сосудом для идеи зла, заложенного в них.

Амти протянула руку, вслепую нащупав зубную щетку. Сидя на полу и рыдая под струями горячей до боли воды, Амти принялась чистить зубы. Смешное, наверное, зрелище. Хорошо, что никто не видит ее.

Вот бы никто не узнал, вот бы еще хоть месяц пожить в школе, поучиться, помечтать. А когда Амти почувствует, что теряет контроль, она непременно сама позвонит Псам Мира. Пусть они забирают ее, пусть стреляют ей прямо в голову, как маме.

Может быть, подумала вдруг Амти, отец не допустит, чтобы ее забрали? Он ведь уже потерял маму. Может быть, он поговорит с Шацаром, царем всех Псов. Амти вспомнила о Шацаре, и воспоминание это заставило узел бесконечного страха разжаться у нее в груди, и Амти будто снова чувствовала ток крови, греющий ее.

Шацар, начальник надо всеми ними, но особенно — над выискивающими и уничтожающими Инкарни, был другом ее отца. Когда-то, говорил отец, они учились вместе в университете. Мир тогда был совсем другим, Инкарни не могли вычислить и обезвредить сразу, они проникали всюду. Массовые убийства в школах, приказы о геноциде от правительства, ложь в СМИ, наркотики на улицах, разрушительные страсти и катастрофы — мир был страшен, зло успевало воплощаться в нем. В конце концов, именно отец был одним из ученых, спроектировавших тюрьму для Инкарни, где не работает их искаженная магия. Государство было ему благодарно, но все же не остановилось, когда он просил не забирать его жену. Шацар сказал, что правила есть правила, а закон для всех один. Отец не перестал приглашать его в свой дом.

Амти видела его всего пару раз, когда было лето, и они с отцом сидели на веранде. Солнце играло на кромках их стаканов, тонуло в горькой темноте нетронутого алкоголя.

Амти сидела под зонтиком и рисовала их, отца и его лучшего друга. В зелени листвы тонула синева неба, и сад переживал лето, от которого болели глаза. Шацар казался моложе отца, ему сложно было дать больше тридцати пяти. Его светлые волосы были аккуратно причесаны, а прозрачная радужка глаз, казалось, принимала от солнца цвет, когда он вскидывал голову. Шацар вертел в руке стакан с коньяком, а отец наблюдал за ним пристально, как за диким животным. И Амти думала, как передать это напряженное выражение папиных глаз, как передать мучительную красоту Шацара, чьи глаза от солнца казались золотыми.

— Ты знаешь, Мелам, наши предки верили в то, что существуют добрый бог и злая богиня, но оба они заточены в Бездне Бездн. И единственное, что эти боги могут, это ждать, пока взойдут семена, которые каждый из них сеял в каждой человеческой душе. Семена доброго бога восходят в таких как мы, в Перфекти. Они дают нам силы, чтобы строить наш дом на этой земле. Семена злой богини поднимаются в душах Инкарни и заставляют их разрушать все, что мы построили.

— Да-да, — сказал отец. — А потом мы все сойдемся в последней битве, и если победим мы, то мир будет жить и цвести, а если победят они, то не будет уже ничего, потому что всякое зло несет в себе искру саморазрушения и стремится к небытию. Старые сказки.

Шацар посмотрел на отца сквозь стекло стакана, и это был опасный взгляд, и даже едва заметная улыбка, тронувшая его губы, испугала Амти.

— Разумеется, — сказал Шацар, пока Амти выводила ровную линию его носа на бумаге. — Это все сказки. И тем не менее, сказки имеют ответы на те вопросы, на которые не имеешь ответа ты.

Палец Шацара в кожаной перчатке указал на отца, и отец отвел взгляд. Амти воткнула карандаш туда, где, согласно рисунку, должно было располагаться сердце Шацара, грифель отломился, и Амти потянулась за другим карандашом.

— И твоя наука, — закончил Шацар. На нем был дорогой, безупречный костюм, он казался идеальным во всем, и Амти невольно залюбовалась. — Куда деваются Инкарни, избежавшие заключения и расстрела?

— Прячутся, полагаю.

— А где?

— Я на допросе, Шацар? Ты распорядился расстрелять мою жену, когда болезнь еще не распространилась на ее разум. Я не знаю, где бы она пряталась, случись ей дойти до последней точки.

Одному лишь отцу можно было говорить так с Шацаром, Амти это знала. Солнце снова скользнуло по радужке глаз Шацара, и Амти показалось, что что-то заискрило в их глубине. Но голос его оставался спокойным.

— Я полагаю, что у них есть надежное место, чтобы прятаться. Некий анти-мир.

— Звучит, как безумие.

— Сказки, Мелам, говорят о реальном. Пусть иносказательно и запутанно, и все же они отвечают на наши вопросы.

— Анти-мир? Как это? — переспросила тогда Амти. Отец шикнул на нее, а потом отправил в свою комнату, заниматься.

Амти оставила рисунок, и когда она вернулась на веранду вечером, рисунка больше не было. Шацар забрал его.

И вот сейчас, год спустя, Амти стояла под душем, и ее колотило от страха перед тем, что скрывалось у нее внутри. Амти вспоминала безупречно-красивое лицо Шацара, и его спокойный голос.

Надо только дождаться каникул, подумала она, и страх отступил. Дождаться каникул, попросить папу вызвать Шацара, и рассказать все ему. Он ловил Инкарни полжизни, он играл со злом на одном поле и никогда не отводил взгляд, он скажет ей, что она дурочка, ей просто приснился кошмар, и она сама себя запугивала все это время.

Мысль эта придала Амти сил, и она смогла заставить себя улыбнуться. Кто-то заколотил в дверь.

— Амти! Урок через десять минут!

Тревога снова всползала вверх к ее горлу, когда Амти подумала, что они все знают. Поэтому не мешали ей сидеть в душевой добрых полчаса, хотя из-за нее очередь в оставшийся душ увеличилась вполовину.

— Сейчас, — крикнула Амти. Когда она, завернувшись в полотенце, вышла, в коридоре уже никого не было. Амти ни разу еще не опаздывала на уроки, в конце концов, она была отличницей, а отличницы никогда и никуда не опаздывают.

Впрочем, скоро она не будет отличницей, может быть, она даже не будет Амти. Амти быстро оделась, шерстяные чулки, юбка и форменная рубашка с галстуком казались ей такими родными, и она едва не расплакалась, подумав, что вскоре придется покинуть школу.

А что станет со всем, о чем она мечтала?

В конце концов, Амти отвесила себе пощечину перед зеркалом. Пощечина была такой сильной, что очки едва с нее не слетели, зато боль привела ее в чувства. Амти подхватила рюкзак и побежала на первый этаж, где уже давно началась биология. Учительница Эсагили будет ругаться и, возможно, будет делать это громко, отстраненно подумала Амти.

Тем не менее, когда Амти подошла к кабинету и замерла перед ним, не решаясь войти, тишина за дверью стояла просто оглушительная.

В конце концов, Амти закрыла глаза и шагнула вперед, открыла дверь и выпалила:

— Простите, пожалуйста. Я не хотела опоздать, но у меня были женские проблемы...

Открыв глаза Амти увидела, что рядом с учительницей Эсагили стоят двое мужчин, Амти тут же почувствовала, как у нее горят щеки.

— Извините, — буркнула она и села на свое место за последней партой.

— Все в порядке, Амти, девочки предупредили меня о том, что тебе плохо, — сказала учительница Эсагили как можно более ласково. Такой нежной интонации и добрых слов Амти от нее еще не слышала. Учительница Эсагили явно хотела показаться присутствующим гораздо лучше, чем она есть.

Амти заняла свое место, достала ручку и тетрадку, и только потом заметила, что остальные сидят прямо и вещи их отложены в сторону.

— Я только что говорила девочкам, Амти, — сказала учительница Эсагили самым лилейным голосом, от которого, казалось, и в пустыне распустились бы цветы. — Что Псы Мира почтили нас своим присутствием совершенно неожиданно, чтобы рассказать нам о безопасности.

Амти забыла, как нужно дышать, страх накрыл ее с головой. Амти смотрела на мужчин, не в силах оторваться. Наверное, так смотрят на грузовик, готовый смять твою машину за секунды до аварии. В последний миг, когда еще можно выкрутить руль и вместо того, чтобы это сделать.

Только не сейчас, только не сразу.

Но ведь это лучше, чем если бы она успела причинить кому-то боль?

Один из мужчин занял место учительницы Эсагили, которая осталась стоять, а второй улыбнулся белозубой, телевизионной улыбкой. Их одинаковые костюмы сперва сделали их похожими, но очень быстро проступила разница между веселыми и обаятельными повадками одного и угрюмой неподвижностью второго.

— Меня зовут господин Элиш, — сказал улыбчивый мужчина. — Вы уже совсем взрослые девушки, поэтому сегодня мы поговорим о совсем взрослых вещах. Сколько из вас уже получили свою магию?

Шаали и Хайми подняли руки.

— И что же вы умеете, девушки?

Шаали сказала:

— Я могу исцелять. Пока что только небольшие ранки.

— Чудесная магия. Надеюсь, с вами уже обговорили ваше дальнейшее обучение. А вы?

Хайми молча пролевитировала карандаш, и господин Элиш кивнул, улыбаясь.

— Потрясающе. Итак, к восемнадцати годам большинство из вас откроет собственную магию, а к двадцати годам это сделают почти все. Вы станете полноценными членами нашего общества, и все вместе мы будем строить чудесный мир, в котором каждый сможет творить то, что у него получается лучше всего и получать то, чего заслуживает. В атмосфере взаимопомощи и дружбы мы строим мир, в котором каждый мог бы чувствовать себя нужным и счастливым. Тем не менее, — господин Элиш сделал театральную паузу. — В нашем обществе были и будут элементы, которые мешают прогрессу. Элементы, чье единственное призвание — разрушение. Они развязывают войны, они насылают болезни, они убивают, они калечат, они развращают. Те из них, кто сходят с ума и устраивают безумные акции, вроде расстрелов в торговых центрах — самые лучшие из всех. Есть и те, чье безумие холодно и расчетливо. Из-за подобных Инкарни пять лет назад вспыхнула эпидемия, в которой погибли тысячи людей, а не десятки.

Амти боялась шелохнуться, единственное, что ей удалось сделать — перевести взгляд с господина Элиша на его спутника. Амти встретилась с его цепким взглядом, почти вздрогнула. Мужчина рассматривал их, делал какие-то пометки в блокноте, пока господин Элиш продолжал:

— Мы должны понимать, что один вовремя распознанный Инкарни может спасти жизни миллионам людей, в том числе и нашим близким. Мы должны понимать, что как бы ни был нам дорог человек, в котором проросло семя зла, он может нести лишь боль и разрушение. Даже такие юные девушки как вы, к сожалению, должны знать об этой стороне нашей жизни. Не бойтесь сообщить нам, если кто-то кажется вам подозрительным. Инкарни это не только безумные убийцы или карикатурные злодеи. Зло идет разными путями. Инкарни воплощают не только Разрушение и Жестокость, но и Страсть, Осквернение и Безумие. Вы должны понимать, что есть тысячи путей, которыми идет зло и тысячи сил, которые они использует. Будьте бдительны ради себя, ради ваших родных, ведь...

Но Амти уже не слушала его, она смотрела на свою ручку, потом на спину Тенми и чувствовала, как импульс проходит через ее руку, как странной, жуткой волной накатывает на нее желание воткнуть ручку в спину Тенми, воткнуть сильно и глубоко. Ощущение казалось нестерпимым, и секунду Амти готова была совершить это, лишь бы схлынула волна, еще секунду ей казалось, что она сейчас это совершит. Амти не могла остановиться и перестать об этом думать, хотя и была уверена, что один из Псов Мира читает мысли. Иначе зачем они здесь? Ловить и убивать таких, как она.

— Бессмысленность существования на земле подобных существ является насмешкой надо всеми высокими идеалами, в которые верит наше Государство, — говорил господин Элиш. А Амти думала, что вот-вот расплачется, попросит их всех посмотреть на нее. Вот она, которой снилась темнота, в которой зреет тяга к абсолютному злу. Но она не хочет быть плохой и не хочет быть мертвой.

И не заслуживает быть живой. Амти сцепила руки в замок, слушая господина Элиша, но мысли ее будто бы текли отдельно, ей казалось, что все, что происходит лишь жуткий сон, от которого еще можно очнуться.

Господин Элиш говорил еще долго, все эти слова Амти знала наизусть. Она слышала их миллион раз, и они въелись в нее так глубоко, что Амти могла продолжить за господином Элишем с любого места.

Остальные девочки тоже сидели едва дыша. Может быть, подумала Амти, все они переживают похожие вещи. Может быть, все человечество непрестанно пытается скрыть друг от друга свои страшные, дурные мысли, а оттого наказывает вдвойне тех, кто не сумел этого сделать. Может быть, если не хочешь быть плохим, то и не станешь, чего бы тебе ни хотелось.

Звонок прозвенел так резко, что Амти прижала руку ко рту, чтобы не издать ни звука. Тенми впереди нее тоже вздрогнула, и Амти это успокоило. Они все боялись.

Амти собрала вещи в сумку. Ее никто не дожидался, близких приятелей у нее никогда не водилось, а тем более друзей. Впрочем, никто и не враждовал с ней, Амти была благодарна и за это. Ей нравилось быть серой мышкой в классе, не замеченной никем, зато никого и не раздражающей.

Амти подхватила сумку и двинулась к выходу из класса, она вытерла влажные ладони о юбку, поправила очки.

— Амти, дочь Мелама, — окликнул ее глубокий, грубоватый голос спутника господина Элиша. — Останьтесь, пожалуйста.

— Что?

Амти даже не сразу обернулась к ним, а когда обернулась, встретилась взглядом с бледной, белее мела, белее снега, белее всего виденного Амти прежде, учительницей Эсагили.

— Мы вынуждены провести несколько тестов, — сказал господин Элиш. Он крепко перехватил Амти за руку, машинально Амти попыталась отдернуть ее, но не смогла. Господин Элиш вел ее вперед, а его спутник следовал за ними, в самом конце семенила учительница Эсагили.

— Но это же ребенок, — говорила она. — Что скажет ее отец?

Голос у нее и вправду был взволнованный, и Амти даже порадовалась, ведь она всегда считала учительницу Эсагили бессердечной, гадкой стервой, ненавидящей девочек.

— Давайте не будем спешить, господа, — продолжала она. — Амти чудесная девочка, она отличница, никогда ни за чем плохим не была замечена.

— Пока, — коротко ответил напарник господина Элиша. — А если вы будете спорить, то нам придется задержать и вас, как пособницу.

— Чью? — опешила учительница Эсагили.

— Потенциальной Инкарни, — ответил господин Элиш с улыбкой. — Впрочем, с девочкой ведь все может быть в порядке.

— Простите, — сказала Амти осторожно. — Я бы не хотела вас прерывать и не против пройти тесты, но могла бы я позвонить отцу?

— Нет, — рявкнул на нее второй мужчина, а господин Элиш засмеялся. — Нет нужды беспокоить вашего отца по мелочам. В случае положительной реакции, мы позвоним вашему отцу и известим его сами. В случае отрицательной реакции, вы вернетесь на урок и нечего вам по мелочам дергать вашего уважаемого отца.

Они спускались по лестнице, и их шаги отдавались в тишине. Была перемена, но девичьего смеха и щебета слышно не было. Вечером, когда Амти уже не будет, может быть на свете, девочки обсудят, как ее забирали.

А что же будет с ее рисунками? Как она надеялась, что ее рисунки не выбросят. Хорошо, что один из ее альбомов был в школьной сумке. Зато Амти, по крайней мере, не успела сделать ничего плохого. А может стоило бы попробовать, все равно терять было нечего.

— Сообщите директору учреждения, пожалуйста, — обратился господин Элиш к учительнице Эсагили, а потом она будто бы перестала для него существовать. Они вышли во двор, и Амти обернулась, чтобы в последний раз, наверное, посмотреть на свою школу.

Красивое, ухоженное здание школы, где позолотой украшены узоры, покрывающие фронтон здания, всегда Амти нравилось. Довоенная постройка, настолько вызывающе роскошная, что это почти неприлично. Амти дернули за руку, и она успела только помахать учительнице Эсагили, и та растерянно помахала ей тоже.

— Извините, — пробормотала Амти.

Ржавчина листьев оседала на металлически-серой воде озера, жирные, раскормленные утки лениво проделывали свой утренний моцион. Амти проводила взглядом и разлапистый дуб, где девочки вырезали ножами признания в вечной дружбе и уверения, что будут вместе навсегда, до самой смерти. Амти любила рисовать это вековое чудовище, и ей нравилось думать, что под его огромными ветвями сидела когда-то и мама, а до нее — бабушка, и еще много-много девочек, давно ставших женщинами, старушками и мертвецами.

Иногда она рисовала тех далеких старушек, вновь увидевших этот дуб. Изменившихся, отживших свое людей, столкнувшихся с чем-то неизменным, с чем-то, что их переживет. Вот и Амти этот дуб, подумала она, непременно переживет.

Ее все дальше уводили от ее школы, а она и не думала о том, чтобы сопротивляться. Она неправильная и она — плохая. Амти подняла глаза к небу, и почувствовала, как падают ей на нос капли дождя. Небо было молочно-белым, и Амти подумала, вот бы ей позволили не надевать мешок на голову и посмотреть на небо еще только раз перед тем, как в нее пустят пулю.

Этого было бы достаточно. Где-то далеко взмыли вверх птицы, и Амти подумала, будь у нее ружье, выстрелила бы она в этих несчастных, ни в чем неповинных созданий или нет?

И если ответ был бы да, то все с ней сделают, несомненно, правильно. А если ответ был бы нет, то пусть ее отпустят, ведь она ни в чем не виновата. Но ответ не пришел, она не могла решить.

Засмотревшись на небо, Амти споткнулась, но ее удержали.

— Вы меня убьете? — спросила она.

— Только если ты того заслуживаешь, — сказал спутник господина Элиша. И отчего-то в этот момент он очень Амти понравился. Он не врал ей, он ее не ненавидел, он с ней не хитрил.

Интересно, подумала Амти, а если броситься бежать. Она, маленькая и тощая, вряд ли смогла бы вырваться от двух тренированных солдат. Но что если попробовать?

Сердце билось в груди так часто, что Амти казалось, она умрет сама, и не надо будет даже тратить на нее пули.

Амти увидела их машину. На парковке, рядом с аккуратненькой, серебристой машинкой директрисы, стояла черная, похожая на катафалк машина Псов Мира. Стандартная машина с их эмблемой — золотой собачий череп, вгрызающийся в темноту.

Пока спутник господина Элиша открывал дверцу машины, можно было бы наступить господину Элишу на ногу и бежать, без разницы куда и как долго. Но внутри у Амти жила надежда на то, что вовсе она не Инкарни.

Господин Элиш посадил ее в машину, и она послушно села. Амти хотела показать себя разумной девушкой, хотела показать, что она не похожа на других Инкарни.

Интересно, была ли похожа мама? Амти ведь совсем ее не помнила.

В салоне было просторно и прохладно, Амти оттянула юбку и сложила руки на коленях. Девочка из закрытой школы, отличница, дочь известного ученого — с ней ничего страшного не могло произойти.

Господин Элиш сел рядом с Амти, сказал:

— Всего пару вопросов, и мы непременно тебя отпустим. Договорились?

— Конечно, — сказала Амти. — Со мной все в порядке.

— Были ли у тебя родственники, оказавшиеся Инкарни?

— Моя мама, — ответила Амти. — Но ведь это не передается по наследству?

— Разумеется, нет. Тем не менее, этот вопрос входит в обязательную форму.

Амти слышала, как напарник господина Элиша постукивает по бардачку машины. Тук-тук.

— Снились ли тебе в последнее время странные сны?

— Снились.

Тук-тук.

— Фигурировала ли в них темнота?

— Я не помню, господин Элиш.

Тук-тук-тук.

— Есть ли у тебя желания, мысли или фантазии, от которых тебе стыдно?

— Нет, господин Элиш.

Тук-тук-тук-тук.

Амти скривилась, навязчивый звук раздражал ее.

— Ты нервничала на уроке?

— Нет. Не больше остальных.

Туктуктуктуктуктук. Стук становится сплошным, пугающим.

— У тебя регулярный цикл?

Амти сглотнула, потом кивнула.

Тук-тук.

— Страдаешь ли ты какими-либо хроническими заболеваниями.

— Я близорукая и в детстве перенесла воспаление легких. Хотя это не хроническое заболевание. Извините!

Тук-тук.

И Амти поняла, какая она дурочка. Напарник господина Элиша стучит не потому, что у него сдают нервы от присутствия такой жуткой Инкарни, как Амти и не потому, что он хочет ее раздражать.

Он показывает господину Элишу, правду Амти говорит или лжет.

— Ты не хотела бы рассказать нам о чем-то сама?

— Нет, господин Элиш.

Туктуктуктуктук.

Звуки, выходившие из-под пальцев безымянного соратника господина Элиша казались Амти стуком ее собственного сердца, так легко выдающего ее.

— Хорошо, — сказал господин Элиш медленно. Улыбка не сходила с его лица, но у него были усталые глаза. Он запустил руку в карман, и Амти издала писк. Они убьют ее прямо сейчас?

— Формальная часть закончена, — сказал господин Элиш. — Моя собственная магия, к счастью, позволяет мне определять Инкарни. Благодаря этому я получил свое назначение.

Амти вжалась в угол, ожидая увидеть пистолет, но господин Элиш достал медицинское лезвие в герметичной упаковке.

— Мне нужна только капля твоей крови. И мы все точно установим.

И Амти с готовностью протянула ему руку, что-то внутри отозвалось радостью. Все это какая-то ошибка, и сейчас все должно выясниться. Здесь все закончится, подумала Амти.

Она смотрела на затылок напарника господина Элиша, казавшийся, только казавшийся таким беззащитным. Внутри снова что-то заворочалось, и Амти показалось, что напарник господина Элиша хмыкнул. Амти попыталась вспомнить его лицо и не смогла. Теперь, когда он сидел к ней спиной, Амти не могла вспомнить даже его глаза. Такое неприметное лицо. Никогда бы Амти не стала его рисовать. Укол пронзил подушечку ее указательного пальца, Амти вздохнула. Она посмотрела на господина Элиша, потом на свою руку. Кровь выступила рубиновой бусинкой, крохотной капелькой, и Амти захотелось вырвать руку из хватки господина Элиша, поднести к окну и посмотреть, как свет потонет в алом.

А потом господин Элиш склонился к ней, коснулся капли крови языком, и у Амти перехватило дыхание. Пожалуй, это было самое романтическое, что с ней когда-либо делал мужчина. И, наверное, последнее, что ей успеется испытать.

Лицо господина Элиша, приятное лицо телеведущего, на секунду приобрело хищное выражение, сделавшее его черты острее, а потом машина двинулась, выезжая на дорогу.

— Что такое? — спросила Амти. — Вы меня выпустите? Все в порядке?

На этот раз господин Элиш достал настоящий пистолет, Амти впервые видела огнестрельное оружие вживую.

— Инкарни, — сказал он. Улыбка с его лица сошла, он стал убийственно серьезен. Машина выехала на дорогу, ее мягкий ход, бесшумное движение казались насмешкой надо всем, что чувствовала Амти.

Псы Мира увозили ее дорогой, которой она столько раз уезжала на каникулы. Вот и все, прощай, загородная школа, прощайте уроки, прощайте карандаши и альбомы.

Амти не могла поверить, что все пропало. По бокам дороги лился осенний лес, красивый и золотой до слез.

Неожиданно для себя Амти не заплакала, она сказала:

— Только не стреляйте, хорошо? Вы ведь должны привезти меня в Столицу, да? Все случится там?

Но ей не ответили. Впрочем, и стрелять не стали. Амти отвернулась к окну, жадно разглядывая лес, незаметно потрогала ручку, она не поддалась. Двери в машине были заблокированы.

— А зачем вы это делаете? — спросила она. Дождь снаружи зарядил сильнее, а потом и вовсе — стеной, и вот уже он почти скрыл от Амти золотую корону леса. Она видела только воду, но и воде была рада.

— Это наша работа, — ответили ей. — Ради нашего мира.

Наверное, с таким подходом быстро приучаешься никого и никогда не жалеть. Амти и сама бы себя не пожалела, но так уж получилось в этой жизни, что именно для нее все закончится, когда в затылок ей пустят пулю. Надо же, досада какая.

Где-то в глубине души Амти все-таки не верила, что так закончится ее жизнь. В конце концов, именно сейчас она с предельной ясностью видела, что мир был создан вместе с ней и для нее, и исчезнет тоже вместе с ней. В какой-то книжке она точно читала, что это защитная реакция измученного мозга на мысль об абсолютном небытии.

Размышляя о смерти с каким-то невероятным спокойствием, она вдруг услышала легкие щелчки, похожие на треск готовящегося попкорна, а потом почувствовала, как заносит машину.

Наверное, подумала Амти с тем же спокойствием, ежа переехали. А потом вместо этой мысли, дурацкой и равнодушной, пришло понимание, а вместе с ним страх. В машину стреляли, и судя по тому, как напарник господина Элиша ругается и как неподвижна машина, ее вывели из строя. Амти пискнула, скользнула вниз, тут же получив утрамбовывающий пинок от господина Элиша.

Она услышала звон стекла и снова далекие звуки выстрелов так похожие на щелчки. Чтобы успокоиться, Амти решила представлять белку, лузгающую орехи. Она закрыла глаза, зверек предстал перед ее глазами, принялся прядать ушками с кисточками. Да, так намного спокойнее, Амти. Спрячься от реальности за умозрением грызунов.

Она услышала звук открывающихся дверей. Господин Элиш и его безымянный напарник выходили из машины. Выстрелы из их пистолетов вовсе не были похожи на щелчки. Они были оглушительными и от них заболели уши. Амти открыла глаза, увидела комок пыли, укрывшийся под сиденьем.

— Привет, — прошептала она. — Мы с тобой похожи сегодня.

Снова раздались щелчки, и Амти, наконец, поняла, что это автоматная очередь. Она вся дрожала, от ее дыхания плясал комок пыли. Никогда, ни с кем и ни с чем Амти не отождествлялась так сильно прежде. Она взяла комок пыли, спрятала его в ладошке, повинуясь какому-то странному и дурацкому влечению. Раздался чей-то крик, странно булькнувший, будто в горле у человека была вода. Наверное, так кричат утопающие. Но как здесь утонуть?

Амти вдруг сама от себя не ожидая, приподнялась, выглянула в окно. Господина Элиша и его напарника Амти сразу не увидела. Двое стояли, почти скрытые от нее пеленой дождя. На них была черная одежда, в руках были автоматы. Судя по всему, это были худой и высокий мужчина и невысокая девушка. Амти смотрела на них и не могла оторвать взгляда. Они были будто в кино, и все было будто в кино, Амти даже видела, как пятна крови на асфальте розовеют и размываются под натиском дождя.

Когда они сделали шаг вперед, до странного синхронно, Амти перевела взгляд и увидела господина Элиша и его напарника. Напарник не шевелился, а вот господин Элиш полулежал, привалившись к машине. Одна его рука безвольно повисла, Амти увидела, что она едва держится, автоматная очередь почти отделила ее от тела, на груди его красовались три красных пятна, воздух с хрипом выходил из его легких и, конечно, на его бледном, без единой кровинки, лице не было улыбки.

Мужчина выступил вперед, и господин Элиш здоровой рукой попытался выхватить пистолет из раненой. И должен был успеть, согласно всем законам физики и жанра, но не успел. Мужчина совершил какой-то неопределенный жест, похоже было, что он разминает пальцы, и раздался надсадный хруст ломающихся костей. А потом Амти увидела нечто такое, чему не сразу могла поверить. Ребра господина Элиша вырвались из его тела, гибкие, как змеи и впились туда, где должно было быть его сердце. Его тело конвульсивно дернулось и затихло, но кости будто бы продолжали жить собственной жизнью, они копошились в его груди, пока не вынули наружу его сердце. Кровь брызгала во все стороны, как будто внутри у господина Элиша кто-то очень неаккуратно работал миксером. Насаженное на перекрученные ребра сердце казалось каким-то беззащитно-маленьким. Кости замерли, снова обретая твердость. Амти захотелось их потрогать, зрелище было одновременно отвратительное и притягательное, это напугало ее. Кости казались какой-то безумной подставкой для вырванного сердца. Они уже ничем не были похожи на здоровые человеческие ребра и, конечно, не находились в том месте, где им полагается находиться. Они тесно сплелись между собой, впиваясь остриями в маленький, несчастный комочек сердца господина Элиша. Вот и все, подумала Амти, нет больше ничего, что заставит его снова улыбнуться той красивой улыбкой.

Амти больше испугалась собственной реакции, чем увиденного. Она неспешно перевела взгляд на мужчину. Его лицо было забрызгано кровью, и он улыбался. Дождь смывал алые капли с его лица, но улыбка оставалась неизменной. У него было красивое лицо доброго человека. Это все еще было видно. Но он был искажен. Его зубы, они были остры, они были длинны, они казались принадлежавшими даже не хищнику, а монстру из страшных снов. Радужка одного глаза у мужчины была будто бы налита кровью, в ее рубиновой глубине скрывался узкий, неподвижный зрачок. Второй глаз был карим, человеческим, и от этого мужчина выглядел еще более жутким.

Несколько секунд он был пугающе неподвижен, потом острый язык скользнул между отточенных зубов, и он позвал:

— Мескете.

Голос у него был мягкий, нежный и певучий. Женщина имени Мескете направилась к напарнику господина Элиша, тот был неподвижен и, видимо, уже мертв. Амти видела, что лицо женщины закрыто платком. Рыжеватые волосы выглядывали из-под платка, глаза были вполне человеческие, светлые. У нее были глаза совсем молодой девушки. Судя по этим глазам, она могла быть красавицей. Хотя, подумала Амти, наверное, без платка она куда меньше напоминает человека. Двигалась Мескете резко, по-солдатски и автомат в руке держала легко и привычно. Она наступила на руку напарнику господина Элиша, раздался хруст, а потом мужчина, казавшийся мертвым, вдруг заорал так громко, как даже Амти не смогла бы. Казалось, он переживает намного больше боли, чем может обеспечивать простой перелом. Будто бы совершив такое простое действие, женщина усилила его боль магией.

Инкарни и их искаженная магия, подумала Амти. Однажды, когда магия пробудится и в ней, у нее тоже будет такая. Темная, разрушительная, сильная.

Мескете направила автомат, выстрелила напарнику покойного господина Элиша в лицо, снесла ему половину черепа, прерывая его страшный, замерший на одной ноте крик. Вот, Амти даже не узнала, как его зовут, а теперь ему больше не нужно было имя. А потом Амти вдруг поняла: это ведь Инкарни. Настоящие.

Она снова скользнула вниз, в надежде, что ее не заметили, забилась под сиденье как можно глубже. Некоторое время Амти слышала только шум дождя и думала, как ей несказанно повезло. Инкарни ушли, не заметив ее.

Но спустя пару минут, она услышала нежное, напевное:

— Кис-кис-кис, малышка. Мы тебя заметили, выходи скорее.

— Адрамаут, ты ее только пугаешь, — голос Мескете был спокойный и резкий.

Амти попыталась проползти к противоположной дверце. В конце концов, так у нее будет шанс укрыться от первых выстрелов. Открыв дверь, она вывалилась, стараясь не приподниматься, прямо в хлюпающую лужу. Форма тут же стала мокрой от дождя, а чулок порвался на колене.

— И куда ты пойдешь? При условии, что ты вообще сможешь дойти до города, — голос у Мескете ничего не выражал.

— Малыш, не делай глупостей, хорошо? — Адрамаут наоборот говорил так, будто она маленькая девочка, заблудившаяся в страшном лесу и не верящая доброму леснику.

Они обошли машину с двух сторон. Мокрые от дождя, одетые в удобную, черную одежду, похожие на военных.

— К-кто вы такие? — спросила Амти. — Вы — Инкарни?

— Нет, малыш, на самом деле мы бухгалтеры, просто знаем толк в досуговых мероприятиях.

Он засмеялся, смех у Адрамаута был безумный и нежный одновременно. Амти отползала все дальше, и, в конце концов, не заметила, как асфальт кончился. Она свалилась на обочину, пальцы соскользнули в вязкую грязь.

Они подошли к ней, и Амти выпалила:

— Что вам нужно?

Они были уже совсем близко, Мескете хмыкнула, потом взяла ее за запястье. Амти думала, что почувствует страшную боль, но ничего не почувствовала, кроме влажного холода ее пальцев. Адрамаут взял ее за вторую руку, и кости не исказились и не вырвались из-под кожи, Амти почувствовала только жар его ладони.

— Мы, — сказал Адрамаут. — Твои новые мама и папа.

Они одновременно вздернули ее на ноги. И Амти почувствовала вдруг, как кружится ее голова. Капли дождя били по темени с такой силой, что, казалось, Амти сейчас потеряет сознание.

Как много всего для первой половины дня, подумала она.

А потом все померкло, даже молочно-белое небо, и Амти была несказанно этому рада.

2 глава

Амти очнулась от запаха жвачки, бьющего в нос. Первый звук, который Амти услышала был мерным, звучным чавканьем. Кто-то, судя по ощущениям, сидел на ней сверху и смотрел. Амти подумала, что если рядом есть нож, вот бы его нащупать и всадить кому-нибудь в висок. Или так бывает только в кино?

Это неосознаваемое до конца желание заставило ее вздрогнуть и открыть глаза. Сверху на ней сидела девочка, ее ровесница. У нее были длинные, блестящие, черные волосы и темные глаза с залегшими под ними тенями. Впрочем, тени могли быть и нарисованы. Девчушка выглядела как наркоманка из низкобюджетного фильма — плохо нарисованные синяки под глазами, неестественная бледность, нарочито непричесанные волосы и подвески с многочисленными черепками, косточками и гробиками, которые болтались прямо у Амти перед носом.

Девчушка смотрела с интересом, когда Амти открыла глаза, она растянула вымазанные алым губы в широкой улыбке.

— Приветик, — сказала она. Голос у нее был по-детски властный. — Я — Эли.

— Эли, — повторила Амти, и та засмеялась.

— А ты дурочка, да?

— Скорее да, чем нет.

— Ладно. Адрамаут велел нам с братом присмотреть за тобой, пока они заметут следы.

— Трупы, — сказала Амти без особенного понимания происходящего. В голове у нее всплыли последние секунды жизни господина Элиша и его напарника, которому больше не нужно было имя.

— Да, моя умница, — промурлыкала Эли. — Когда Адрамаут и Мескете сказали, что отправятся в элитную девчачью школу, я подумала, что они привезут кого-нибудь поумнее.

— Слезь с меня, из-за тебя у меня гипоксия, поэтому мой мозг умирает.

Эли засмеялась, но не слезла. Она придвинулась ближе, почти касаясь носа Амти своим острым носиком.

— Ты тощая, — сказала она. — Вас там не кормят? Как оно — быть в школе для девочек? Девочки трогают друг друга в душе?

— Фу! — сказала Амти веско, потом попыталась столкнуть Эли, но это оказалось не так уж просто. В конце концов, Эли оказалась на полу, скорее по собственному желанию, чем благодаря усилиям Амти. Прекратив борьбу, Амти осмотрелась. Она была в обычной, типовой квартире, какие Амти видела в фильмах, но никогда не посещала. Ее одноклассницы, разумеется, жили в частных домах и в пригороде, как и она. Амти никогда не видела узких коробочек государственных квартир. С потолка свисала люстра, мнившая себя хрустальной. Свет преломлялся в стекле, казался нервным, неровным. Старенький, потертый коврик может когда-то и был обладателем какого-то мудреного узора, но времена те были давным давно в прошлом. Шкаф с солдатски-ровными рядами одинаковых фарфоровых чашечек за стеклом соседствовал со стеллажом, где на полках вместе с книжками стояли статуэтки, чье единственное предназначение, видимо, было в том, чтобы собирать пыль. Некоторое время Амти бессмысленно осматривалась, а потом поняла, что так смутило ее в этой квартире. Она была будто бы из фильма о типичной небогатой семье. В ней не было ничего личного, словно вся она — только декорация, которую актеры готовы оставить, когда закончится съемочный день.

— Мы здесь не живем, дурочка, если ты об этом, — сказала Эли. — Но иногда бываем, когда нужно задержаться в городе.

Эли сидела прямо на полу, ее накрашенный черным ноготь путешествовал в трещинках паркета. Амти захотелось взять ее за волосы и хорошенько приложить обо что-нибудь головой. Амти сцепила руки, прокашлялась и сказала виновато:

— Я не дурочка. У меня есть имя. Меня зовут Амти.

— Ага.

— Ты тоже Инкарни?

Эли перевела на Амти взгляд, ее красивые, пухлые губы скривились, придав лицу плаксивое выражение, но только на секунду, потом Эли засмеялась.

— Ну, да. Хреново тебе сейчас, но это пройдет.

— С чего ты взяла, что мне...плохо?

— На рожу твою посмотрела.

Эли приподнялась, подалась вперед, принялась накручивать на палец прядь волос Амти.

— Но тебе повезло. И ты прям даже не представляешь себе, как сильно. Адрамаут и Мескете следили за теми Мировыми Собачками, что тебя забрали. Повезло, что тебя забрали именно эти и именно тогда. А то могла б и помереть.

— Кто они такие? Ну, Адрамаут и Мескете.

Эли пожала плечами, сказала:

— Инкарни, как и ты. Они заботятся о нас с братом, он тоже тут, и об остальных. Помогают прятаться и воевать. Мы как бы партизане.

— Никогда не слышала об Инкарни-партизанах.

— А об этом по телику не говорят.

Амти хотела еще что-то добавить, желательно веское, но не успела она рта раскрыть, как кто-то пропел.

— Котята, если будете ссориться, то не мяукайте громко, мы здесь все-таки не совсем законно.

Амти обернулась на голос, и увидела молодого человека необычайной, почти магической красоты. Он был, наверное, самым прекрасным из всех, кого Амти видела. И совсем не был похож на свою сестру, если только Эли не соврала, что здесь ее брат. У него были светлые волосы и точеные, но вместе с тем нежные черты. Одет он был ярко и изящно, больше всего напоминал молодого актера. У него совсем не улыбались глаза, они были холодные и синие, как далекое море.

Голос у него был сладкий и пьянящий, как вино с медом. Он сказал:

— А теперь на кухню, и если послушаете меня, я обещаю налить вам молочка с водкой.

— Это Аштар, — сказала Эли. — Мой сводный брат. Он тоже — Инкарни. Ну типа, мы вместе от мира скрываемся. Не хотим умирать, и все такое прочее.

В руке Аштар крутил бокал с мартини. Уже развернувшись, он мурлыкнул самым жизнерадостным тоном:

— Не слушай ее, котеночек! И всегда суй голову в духовку, когда тебе захочется. Недальновидным и глупым мы обязаны тем, что этот кошмарный мир все еще существует. А как было бы славно всем умереть в детстве!

Амти, наконец, слезла с дивана. Она заметила, что вместо школьной формы, на ней шорты и длинная, явно мужская, майка. Как бездомный, больной щенок ее лизнула теплым языком грусть. Она ведь у папы одна, и все что папа о ней узнает — ее увезли Псы Мира, как увезли они когда-то маму. Бедный, бедный папочка.

Кухня была такая же типовая, как и комната. Потертый линолеум, стол, накрытый скатертью в липкий цветочек, голодно урчащий холодильник — все атрибуты небогатой жизни в Столице.

— Не думай, — начал Аштар. — Что это наш дом. Мы бы здесь все так не оставили.

Он действительно взял из холодильника пакет молока и бутылку водки. Разве это вообще совместимые субстанции?

— Я не пью, — быстро сказала Амти. Аштар вскинул брови, не переставая улыбаться:

— Да ладно? Ты просто не пробовала.

Это тоже было правдой. Какой-то части Амти было очень любопытно, каков на вкус крепкий алкоголь. Она сказала быстро и смущенно:

— Конечно, пробовала. И я больше хочу знать, что здесь происходит.

— Котеночек, молоко смягчает воздействие водки на маленьких девочек, поэтому пьянеешь меньше...

— Я не об этом!

Эли и Аштар одновременно засмеялись. Они не были похожи внешне, но смех у них был совершенно одинаковый и очень звонкий. Амти почувствовала себя действительно одинокой. Когда Аштар налил в стопку молока и водки, она первая потянулась к ней, схватила и опустошила, едва почувствовав вкус. Горечь, смягченная молоком, ударила в нос, Амти чихнула.

Эли засмеялась, свою порцию она выпила не поморщившись. Аштар подлил себе водки прямо в мартини и потягивал не спеша.

— Давай так, — сказал он мягко. — Что ты хотела бы узнать?

Амти задумалась. Она хотела узнать так много, что самый важный вопрос — первый, никак не шел в голову. Кроме того, она смотрела на Аштара, и у нее дыхание захватывало от его неземной красоты. Наконец, Амти спросила:

— Почему вас не расстреляли?

Эли почесала нос, а Аштар снова засмеялся.

— Какой вежливый вопрос, — сказал он. — Ровно по той же причине, по которой не расстреляли тебя. Мы оказались достаточно удачливыми, чтобы встретить нашего командира.

Амти вспомнила, как перекрученные кости господина Элиша удерживали его сердце и подумала, что не для всех встреча с ним — показатель удачного дня.

— То есть, Мескете, — сказал Аштар, подмигнув ей. — Маленькая сексистка.

— И Адрамаута тоже, он очень прикольный, — сказала Эли. — Может даже самый прикольный на свете. Он о нас заботится, помогает прятаться, даже еду достает, если опасно выбираться или бабла нет.

— Но он же Инкарни, — сказала Амти, глядя как Аштар наливает ей еще водки.

— Конечно, он Инкарни, иначе он не заботился бы о других Инкарни, — развел руками Аштар. — Адрамаут считает, что есть третий путь. Ровно между смертью на благо процветающего общества и безумием абсолютного зла.

Сердце у Амти забилось громче, она опрокинула еще одну стопку, облизнулась, а Аштар продолжал своим прекрасным голосом:

— Борьба. Бесконечная борьба с самим собой, с другими Инкарни, которые борьбу с собой проиграли и, конечно, с Перфекти, которые хотят тебя убить. С системой, которая заточена на то, чтобы нас уничтожать.

Амти почувствовала, как раскраснелись ее щеки и не знала от выпивки это или от волнения.

— А как вы боретесь? — спросила она.

— Спасаем других маленьких Инкарни вроде тебя от смерти и спасаем обывателей от взрослых Инкарни. Разыскиваем тех, кто сошел с ума или гостей из...других мест. Но про это тебе лучше объяснят Адрамаут или Мескете. Мы хотим, словом, чтобы люди поняли: мы не собираемся поддаваться тому, что внутри нас. И мы можем использовать это не во вред, а во благо.

Эли дернула Амти за рукав, заставила повернуться:

— Слушай сюда, Амти, — сказала она, доставая из кармана короткой юбки пачку жвачки, медленно разворачивая пластинку. — Мировые Собачки, конечно, уже вспотели, бегая за малявками вроде нас с тобой. Но они понятия не имеют, где скрываются настоящие, дошедшие до ручки Инкарни. А мы имеем. И мы убиваем их, когда они решают наведаться к нам. У них есть свой мир...

И Амти вдруг вспомнила голос Шацара, и прошептала, повторяя за ним:

— Анти-мир.

— Забавная идея, — засмеялся Аштар. — Как-то так. Словом, мы боремся против Псов Мира и против Инкарни Двора. Ну, так называется их анти-мир.

Аштар снова наполнил стопку Амти, и она сказала, задумчиво глядя на его руки:

— Тяжело вам, наверное.

— Нам, котеночек. Ты теперь или с нами, или умрешь. Мы тебя, конечно, убивать не будем, но Государство не такое миленькое, как мы.

Амти протянула руку, взяла стопку до того, как Аштар разбавил водку молоком и опрокинула залпом, так что горло обожгло. Амти не казалось, что она пьянеет, сознание было ясное, как никогда.

Она попала к повстанцам, которые не хотят погибнуть и конца мира, как в древних легендах, тоже не хотят, а оттого пляшут на грани. И это определенно не было судьбой хуже смерти. Амти улыбнулась.

— А как вы... боритесь с собой? — спросила Амти. А потом, оттого должно быть, что алкоголь развязал ей язык, сказала:

— Мне даже сейчас хочется разбить об чью-нибудь голову бутылку. А вам?

Эли и Аштар засмеялись.

— Дурочка, — сказала Эли. — То есть — Амти, у нас не говорят о том, чего хочется. Всем хочется разных штук и все держат их при себе. Это невежливо, как наблевать кому-нибудь на ботинки.

— Вот тебе универсальный рецепт борьбы. Имей в жизни цель, и у тебя будут силы с собой сражаться.

Амти посмотрела в окно, над темным, беззвездным небом взошла луна.

— У тебя уже есть магия? — спросила Эли.

— Нет пока. А у тебя?

И тогда Эли заставила ее развернуться, оскалила острые, белые зубы.

— Я — Инкарни Страсти, Тварь Вожделения.

— Тварь? — спросила Амти. Она смотрела в темные, карамельно-сладкого цвета глаза Эли, и дыхание у нее вдруг перехватило, как когда качаешься на качелях и очередной рывок оказывается нестерпимо сильным, и возносишься слишком высоко, и небо кажется совсем рядом.

Амти сама не понимая зачем, подалась вперед и коснулась губами губ Эли, таких манящих и мягких. Амти и сама не заметила, как вцепилась в плечи Эли, продолжая облизывать ее язык.

Она уже принялась стягивать с Эли майку, не вполне понимая, что делает, когда ее оттянул за шкирку Аштар.

— Не на моих глазах, котятки.

Амти почувствовала под языком жвачку Эли, она поправила очки, щеки горели.

— Простите, я....

Никогда ни с кем не целовалась? Не лучшее начало. Не целуюсь при первом знакомстве? Да, в самый раз.

— Обычно не такая, — выдавила, в конечном итоге, Амти.

— А все обычно не такие, пока я не захочу, — сказала Эли. В ее самодовольном, подростковом голосе появилась вдруг какая-то жутковатая, хищная и абсолютно взрослая нотка. — Только представь, что я могла бы сделать с тобой, если бы захотела.

Амти закашлялась, потом быстро повернулась к Аштару.

— А ты какой Инкарни?

Аштар только улыбнулся той красивой улыбкой, от которой у Амти на глаза едва не навернулись пьяные слезы.

— Угадаешь? — спросил он.

— Угадаю, — сказала Амти уверенно, но получилось, судя по всему, какое-то совсем не то слово. А потом Аштары у нее в глазах стали двоиться, и она сказала:

— Я схожу с ума, ведь я Инкарни. Мне кажется, я теряю свою собственную личность, и вскоре у меня не останется других желаний, кроме как взять автомат и пойти на улицу убивать случайных людей.

Если судить по лицам Эли и Аштара, получилось как минимум не так гладко, как Амти задумывала.

— Ты просто нахреначилась, — сказал Аштар, а Эли засмеялась.

— Вовсе нет, — сказала Амти, поднялась на ноги и упала на пол. Она посмотрела наверх, где голая лампочка одна освещала кухню, как луна на небе тоже была одна.

— Вот, — сказала Амти, показывая на лампочку и имея в виду вполне конкретную вещь. Вот так же они все, Инкарни, одиноки. Только никто не понял ее остроумного сравнения.

— Пора спать, котеночек, — сказал Аштар. Они с Эли помогли ей подняться. Ноги Амти держали очень условно.

— Извините, — сказала она.

— Ничего. Сегодня у тебя вполне уважительная причина нажраться.

Аштары продолжали двоиться у нее в глазах на протяжении всего пути до комнаты. В комнате, куда ее привели было темно и прохладно, это все, что Амти могла установить без попыток сфокусировать взгляд.

— Я пьяная? — спросила она у Эли.

— В слюни, — сказала Эли. — Но я все равно рада, что ты теперь у нас.

— Я хочу быть вам полезной, вы же меня спасли.

— Слушай, ты лыка не вяжешь, давай ты проспишься.

— Нет, ты не понимаешь, я очень хочу быть полезной!

Незаметно положение Амти в пространстве сменилось со вертикального на горизонтальное.

— Я не хочу спать, — сказала она.

— Тогда не спи, — ответил Аштар. — И если захочешь исторгнуть из себя выпитое, не делай это на ковер.

Спать Амти вовсе не собиралась, даже очки не сняла. Но как только дверь закрылась, она, запутавшись в одеяле, закрыла глаза. Сон не шел, в голове было пусто и странно, а на языке оставался дурной, горький привкус. Амти не знала, сколько она пролежала так. Пошевелиться было трудно, но и заснуть не получалось. Когда оцепенение сменилось сном, Амти тоже не поняла. Она вдруг снова была дома, хотя и не верила в это до конца. Отец и Шацар сидели на кухне, и Амти сидела вместе с ними. Она смотрела в телевизор. Там был точно такой же Шацар, в его неизменном строгом и дорогом костюме, в его неизменных перчатках.

Он говорил:

— Граждане нашего великого Государства всегда будут помнить и скорбеть о Войне, которая едва не уничтожила нас всех. Люди, родившиеся в последние три десятилетия не знают, что такое Война. Все погибшие в той Войне были такими же, как мы. Все они были людьми, все они имели магию, как мы, стремились к свободе и счастью, как мы. Теперь их нет из-за Инкарни. Если бы война шла так, как Инкарни хотели, не было бы и нас. Войну развязало абсолютное, концентрированное зло. А абсолютное, концентрированное зло не хочет на самом деле ничего, кроме погибели для себя и для всего остального мира. Теперь, благодаря нашей силе, доблести и смелости, мы загнали их в самые укромные норы, где они вынуждены прятаться, а не нападать. Мы не даем Инкарни пополнять свои ряды. В конечном счете все они вынуждены будут погибнуть. И тем не менее, мы должны знать, что наша война за свободное и светлое будущее не может быть закончена, пока хоть один из них жив, хоть один из них дышит, хоть один из них ходит по свету.

Амти смотрела на телеэкран, губы у Шацара не шевелились, но голос его был слышен, казалось, у нее в голове. Шацар был больше, чем бог в этот момент. Он был даже не просто всевластный генерал, не просто царь, он был...

Амти так и не успела додумать эту мысль, отец рядом сказал:

— Неужели моя девочка тоже этого заслуживает?

Амти обернулась, она увидела, что отец и Шацар пьют водку. Шацар своими красивыми, затянутыми в перчатки руками сжимал нож и вилку. На тарелке у него лежало сырое человеческое сердце. Он взрезал его, и кровь брызнула на его перчатки.

— Твоя девочка такая же, как все они, Мелам.

Шацар и отец одновременно опрокинули свои стопки, Шацар закусил человеческим сердцем, а отец сидел перед пустой тарелкой.

— И для всех счет должен быть предъявлен один.

Шацар постучал указательным пальцем по краю тарелки. Он обернулся к Амти, и она поймала взгляд его прозрачных, безжалостных глаз.

— Правда? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Я ведь еще ни в чем не виновата.

— Ты хочешь подождать, пока станешь?

— Кем ты станешь? — спросил отец.

— Я еще не знаю. Может, художницей?

Шацар и отец засмеялись одновременно, Амти сидела и перебирала край юбки.

— У тебя же бездна за спиной, девочка, — сказал Шацар. — И однажды она тебя пожрет.

Тогда Амти протянула руку, схватила сердце с тарелки Шацара, вгрызлась в него зубами. Вкус оказался горький.

— Пейте водку дальше, надеясь, что все закончится хорошо, — сказала Амти. — Потому что она пожрет вас всех.

Шацар и отец молчали, по радио передавали государственный гимн, прерывающийся скрежетанием, шепотками и криками.

— Малыш, — позвали ее, и Амти вздрогнула. Кто-то гладил ее по голове, сон рассеялся. — Малыш, ты в порядке?

Амти открыла глаза, увидела перед собой страшные, острые зубы и вздрогнула. В первые секунды ей казалось, что сон еще не кончился и теперь ей снился монстр. Но рука его, гладящая ее по волосам, была так нежна, что Амти расслабилась.

— Адрамаут? — спросила она хрипло.

Он закрыл один глаз, неподвижный и красный, кивнул.

— Ты уже запомнила мое имя, малыш. Как это здорово! — прощебетал он. — Аштар и Эли сказали, что ты перепила. Не переживай, алкогольная деградация не наступает от одного раза, тем не менее алкоголь, это специфический нервный яд, не шути с ним. На, возьми бутербродик.

Адрамаут порылся в кармане, достал оттуда сэндвич цветастой упаковке из ближайшего супермаркета.

— Не знал, что ты любишь, но все ведь любят ветчину.

Амти заметила, что другой карман у него промок от крови. Она сглотнула. Проследив ее взгляд, Адрамаут сказал:

— Забрал у твоего друга по имени Элиш.

— Он мне не друг.

— Вот видишь, как хорошо. А это, — он похлопал по карману. — Пригодится Апсу.

— Апсу?

— Не буду портить тебе сюрпризы, малыш. Скажи мне, тебе объяснили все?

Амти начала разворачивать бутерброд. Он показался ей дичайше вкусным, она, наверное, не меньше суток ничего не ела. Ведь забрали ее до завтрака. От мысли о том, что ее забрали из школы, на глаза снова навернулись слезы, и Амти сильнее вгрызлась в сэндвич.

— Очень вкусный, — вежливо сказала она.

— Не я готовил, но спасибо.

— Мне объяснили, хотя я не все поняла.

Одной рукой Адрамаут продолжал ее гладить, а другой достал из того же кармана, где покоился сэндвич, банку виноградной газировки и положил рядом с ней.

— Меня так еще не баловали, — засмеялась Амти.

— Это чтобы тебе, малыш, было не скучно слушать сказку, с которой я начну.

У него был ласковый голос и очень нежные руки. Амти смотрела на его острые зубы и жуткий, алый глаз, и не могла понять, как он мог быть Инкарни.

За окном все еще было темно, Амти завернулась в одеяло. Адрамаут сказал:

— Слушай, несмышленыш. История эта началась в те времена, когда тебя и вовсе на свете не было. И меня не было. И никого еще на свете не было, и света не было, а была только тьма тьмущая. Мать Тьма. И дальше была бы только она, если бы не случайность, ошибка, совершенная из-за Отца Света. Однажды безукоризненный порядок абсолютной темноты был нарушен, и мир взорвался. Появились ослепительные вспышки, материальный мир, скопления мусора и пыли, которые стали звездами и планетами. Появились живые существа, маленькие и большие, а среди них — существа способные посмотреть на себя и сказать "о, да я же существо, больше маленьких, но меньше больших". Человек от зари его существования, стремился расположиться в мире с комфортом и по возможности свое присутствие в нем продлить. Но всегда-всегда, когда нас с тобой еще и в помине не было, находились среди людей существа, которые несли в себе частичку той самой тьмы, которая была до начала времен. Во тьме не было ничего, и ничто было благом. Мать Тьма оставила в некоторых из людей частичку себя, ключ к открытию истинной сути мира. Эти люди должны были стать ластиками, которые сотрут ошибку. В самой их природе заложено было стремление разрушить себя, а вместе с собой — столько мира, сколько они смогут. Но мир, конечно, был не один. Их всегда было ровно два и без существования одного, невозможно было существование другого. Наряду с миром света, всегда существовал и мир тьмы. Люди, носившие в себе черноту небытия бежали в этот мир, когда не могли больше терпеть присутствие света. Там они ждали момента, когда можно будет уронить мир в бездну, из которой он вылез. А потом пришла Война, и они увидели этот момент, и мир почти скользнул за край. Но ничего у них не вышло, и они были загнаны в угол, вынуждены отступить в свой страшный, искаженный мир и затаиться там. Мир тьмы впервые стал постоянным домом для многих. Он был назван Двор, потому как первые пришедшие туда получили власть, став чем-то вроде царей. Они знали тайны и секреты этого мира, оттого с ними считались. Связь между двумя мирами почти порвалась, и новые Инкарни, такие как мы, уже не знали, как ходить в мир тьмы. Ослабнув без доступа к Матери Тьме, они стали легкой добычей для людей света. В частности, для героя Войны Шацара, который снискал народную любовь охотой на Инкарни.

Амти жевала сэндвич, слушала Адрамаута и смотрела на него во все глаза. Он замолчал, на губах у него играла блуждающая улыбка, обнажившая зубы.

— А потом, — сказал он неожиданно, так что Амти даже вздрогнула. — Все стало таким, каким ты это знаешь.

— Вы... вы в это верите?

— Меня этому учили. Но когда меня этому учили, я не особенно слушал. Тогда я считал, что мы приходим в этот мир нагими, кричащими и покрытыми кровью, и нет ни одной причины останавливать веселье в дальнейшем.

— А сейчас верите?

— Не знаю, малыш, — сказал он задумчиво. Амти открыла газировку, отпила и протянула банку ему. Он помотал головой, потом сказал:

— Возможно, что я верю в то, что мир — ошибка, ненамеренный промах. Но, несмышленыш, это счастливая случайность. Ты когда-нибудь смотрела в калейдоскоп?

— Красиво.

— А ведь казалось бы, это всего лишь осколки стекла. Мусор. Словом, чем бы ни был мир, он красиво блестит. Нам с тобой не повезло, мы несем в себе часть небытия, мы не сможем научиться жить в мире с собой. Но мы, несмышленыш, можем стать лучше лучших, если сумеем удержаться на краю. Для этого мы боремся: с собой, с Псами Мира, с Инкарни Двора. Мы, если хочешь знать, отрицаем даже отрицание.

Он засмеялся, и Амти засмеялась вместе с ним. У него был добрый смех и смешная манера морщить нос.

— Мы хотим защитить мир от людей света и от людей тьмы. Первые хотят превратить его в тюрьму, а вторые скинуть в ничто и никогда. Что ты об этом думаешь?

Амти задумалась. Амти чувствовала себя над бездной, и окончательный шаг в нее казался соблазнительным вариантом.

— Всегда хочется, да? — спросил Адрамаут, будто поняв, о чем она думает. — Очень тянет разрушить себя и все, что сможешь. И всегда будет тянуть.

Амти облизнула губы, чувствуя вкус виноградной газировки.

— Вкусная? — спросил Адрамаут. И не дожидаясь ее ответа, он добавил: — Ну, хорошо тогда.

— Очень, спасибо. Эли назвала себя тварью...

— О, она чудесная девочка, поверь мне, — прощебетал Адрамаут.

— Тварь Вожделения, — добавила Амти, а Адрамаут засмеялся. Женщины должны были очень любить его смех, когда он не обнажал такие длинные, жуткие, смертельные зубы.

— Ах, это, малыш. Тьма внутри нас изначально лишена смысла и формы, мой несмышленыш. Именно мы, наши судьбы, наши разумы, наши жизни придают ей силу. У каждого Инкарни есть что-то вроде касты, к которой он принадлежит, но есть и его собственное, индивидуальное, что-то, что присуще лично ему. Наши темные желания и инстинкты творят нашу силу, потому и говорят, к примеру, Инкарни Страсти, Тварь Вожделения.

Интересно, подумала Амти, что за тварь она сама, раз ей приходят к голову такие страшные фантазии. И как так могло получиться, ведь она не видела жестокости, не испытывала злости.

Амти вдруг отвела взгляд, посмотрела в окно и услышала, как царапает стекло дождь. Неожиданно для себя, она спросила:

— А вы?

— Я — Инкарни Осквернения, Тварь Плоти.

— Я видела вашу силу. Она страшна.

— Я знаю, малыш. Раньше я был во Дворе, там эту силу ценили. Я развлекал Царицу.

Амти представила это развлечение и скривилась, но тут же поспешила закрыть рот рукой.

— Спасибо вам, — сказала она. — Я правда очень благодарна. Если бы не вы, я не увидела бы завтрашнего утра. Я готова вам помогать, чем смогу. Я не очень много могу. В основном, плакать, обняв колени или повалившись набок. Еще рисовать умею. Но если скажете, чему надо научиться, я научусь.

Его зубы снова блеснули в темноте, когда он засмеялся, его человеческий глаз смотрел очень внимательно, не мигая.

— Мы с Мескете, — он кивнул куда-то в сторону, и Амти впервые заметила, что Мескете стоит у двери. Тень надежно скрывала ее, лицо все еще было закрыто. Она стояла, даже не шелохнувшись ни разу, оттого Амти не заметила ее и не услышала.

— Рады, — продолжил Адрамаут. — Что теперь ты с нами.

Он протянул руку и мягко коснулся кончика ее носа. Она закрыла глаза, забыла о его жутких зубах и налитой кровью радужке неподвижного глаза.

— Нам пора, — сказала Мескете. Ее резкий голос взрезал тишину, как нож. — Мы не можем задерживаться здесь.

— Чья это квартира? — спросила Амти.

— Одна из квартир отца одного из наших друзей. Он предоставляет нам деньги и посуточные убежища, потому что мы заботимся о его единственном сыне. Очень богатый человек, надо сказать.

— Так что сдавай свои карманные деньги в качестве вступительного взноса, если нам больше не на что рассчитывать, — Мескете говорила таким серьезным голосом, что Амти машинально начала ощупывать шорты в поисках карманов.

— У меня ничего нет, — сказала она. — Но может в кармане юбки немного. Можете забрать.

— Она шутит, несмышленыш. Такое иногда случается. Знаешь, что в таком случае надо делать?

— Смеяться?

— Бежать, — сказала Мескете. — В любом случае, Адрамаут, собирай ее. Мы должны выдвигаться.

Она открыла дверь, и желтый свет, льющийся из гостиной ослепил Амти. Моргнув, она увидела, как Мескете выходит. Амти заметила, что следом за ней тянутся грязные следы от ее тяжелых ботинок. Она не удосужилась даже разуться.

Адрамаут улыбнулся ей вслед, лицо его приобрело мечтательное выражение.

— Собирайся, малыш. Отправимся в удивительное место.

— А что в нем удивительно?

— Высокоразвитая инфраструктура крыс и то, что мы все еще не заражены чумой.

Адрамаут потянулся к тумбочке, взял с нее пакет.

— Тут одежда для тебя, мы озаботились. У Шайху хороший вкус, по крайней мере Шайху так думает.

Кем бы ни была эта Шайху, вкус у нее был своеобразный. Амти расправила короткие розовые шорты, длинный черный свитер и достала тяжелые черные ботинки. На дне пакета обнаружилась подвеска с зубом и сердечком, к которой была прикреплена записка, составленная из вырезанных букв, чье место раньше было в глянцевых журналах. В записке говорилось: "Только не надевай лифчик!".

Амти издала приглушенный смешок, но с лифчиком решила не расставаться. По крайней мере, у этой Шайху было чувство юмора. Так же в пакете обнаружились подранные шерстяные чулки Амти с запиской от Эли, в которой она сообщала, что фетишную форму придется сжечь, но чулки отличные и для тепла сгодятся.

— Нравится? — спросил Адрамаут взволнованно.

— Да, спасибо, — вежливо ответила Амти. — Так я переоденусь?

— Давай побыстрее, ладно, малыш? Нужно вернуться домой до рассвета. Приличным людям ночами полагается спать, а не бдить, но с утра они выгуливают своих собак или выходят на свою работу.

Адрамаут, впрочем, не шелохнулся. Амти принялась мять в руках чулки, потом, густо покраснев, выпалила:

— Так я переоденусь?

Адрамаут несколько секунд смотрел на нее непонимающе, будто не осознавал, что мешает ей начать прямо сейчас, а потом лицо его просветлело, и он сказал:

— А-а-а-а! Прости пожалуйста, несмышленыш. Я совсем забыл, что это важно.

Он вскочил на ноги, движения у него были легкие и плавные.

— Мы тебя ждем, — сказал он. — Прими это к сведению.

Когда он вышел, Амти некоторое время смотрела в темное окно и думала, что завтра, когда солнце вскипело бы на небе, она могла быть уже мертва. Сердце Амти наполнилось благодарностью, болезненной, как ссадина.

Амти быстро переоделась, даже подвеску на шее застегнула. Она казалась себе похожей на проститутку, но в этом было нечто приятное. Будто та, старая Амти, действительно умерла, как ей и полагалось. И вместо нее появилась новая, смелее и сильнее. Сквозь дырку на чулке проглядывала настоящая ссадина. Амти потрогала ее, сковырнула ногтями запекшуюся кровь.

— Амти! — окликнула ее Эли. — Давай по-быстрому уже!

И Амти поняла, что ей было страшновато выходить из этой прохладной, темной комнаты, потому что там, за дверью, зрело что-то новое и большое, совсем другая жизнь к которой Амти, может быть, не была готова.

Вздохнув, она открыла дверь. Эли, Аштар, Мескете и Адрамаут стояли в тесной прихожей. Тусклая лампочка почти не давала света, оттого на лицах их, казалось, залегли тени, жутковатые и замысловатые.

— Я готова, — сообщила Амти.

— Чудесно выглядишь, малыш.

Эли издала короткий звук, похожий на довольные песни мартовских кошек, а Аштар вскинул бровь.

— Узнаю Шайху, — сказал он. — Но я бы убрал лифчик.

Амти сложила руки на груди, рукава свитера были ей длинноваты и доставали до самых кончиков пальцев.

— Спасибо этой Шайху, — сказала она. — Отличная одежда.

Аштар и Эли переглянулись, хихикнули, а Мескете открыла дверь, кивнула им — на выход. Они спускались по лестнице, Амти шла позади всех, и в какой-то момент Эли взяла ее за руку, почти больно.

— Не отставай, — прошептала она.

На улице было прохладно, Амти поежилась, стараясь сильнее закутаться в свитер. Эли достала из кармана пачку тонких сигарет и закурила, Амти вдохнула ментоловый запах дыма.

— Курить очень вредно, куколка, — сказал Аштар.

— Я знаю.

— Ну, тогда ладно.

— На этом твой братский долг выполнен? — спросила Мескете, хмыкнув.

— Да, теперь я могу взять у нее сигаретку.

Адрамаут, судя по всему, с удовольствием вдыхал ночной воздух и не обращал внимания ни на что. В какой-то момент, он погладил Эли по голове, а потом взял у нее сигарету, затянулся и выпустил дым.

— Ни в чем себе не отказывай, моя милая, — сказал он, возвращая Эли сигарету. — Твои легкие того не стоят.

Эли протянула сигарету Амти, спросила:

— Хочешь?

— Нет, — сказала Амти быстро. А потом подумала, ведь сегодня она уже пробовала водку. Амти взяла у Эли сигарету, крепко затянулась и горький дым обжег ей горло, проник внутрь, заставив закашляться.

— Фу, — сказала Амти веско, и почему-то Эли над ней не засмеялась. Они шли через небольшой скверик, посвященный, как практически все скверики их Государства — Победе. Тусклые от прошедших дождей искусственные цветы в небольших клумбах, красные и белые, поникли, а под мраморной статуей, изображающей скорбящего человека без определенного возраста, пола и черт, всечеловека, а может быть только тень человека, значилось "мы не сломимся, мы не заплачем, мы не забудем". Все окна в домах напротив был темны, и угрожающие, массивные силуэты типовых многоэтажек даже немного пугали. Безликие коробки, наполненные людьми. Упаковки с куколками.

— Куда мы идем? — спросила Амти. Тусклый свет фонарей освещал их всех, кроме Мескете — она шла в тени.

— В Яму, — сказала она.

— Мы живем в яме?!

Аштар прижал руку ко рту, скрывая очаровательную улыбку, а Адрамаут сказал:

— Не совсем. Но все, что может быть названо Ямой мало общего имеет с уютным домиком за белым штакетником.

Они шли через пустой, спящий город. Амти казалось, будто она лунатик, гуляет во сне без полного осознания того, что с ней происходит. Идет вместе с такими же лунатиками, выключенная из мира живых и реальных людей.

Сменяли друг друга одинаковые улочки, город казался призраком, единственным признаком жизни в нем были редкие пятна белеющего на балконе белья.

— Люди не любят темноту, — сказал Адрамаут. — В ночи приходят соблазнительные и разрушительные мысли, и все тени кажутся жуткими. Ну разве это не глупо, малыш, прятаться от них под одеялом?

— Я — пряталась, — сказала Амти. И не добавила только, что это не помогло.

Шли они довольно долго, а говорили тихо. В конце концов, они достигли завода или того, что когда-то было заводом. Крепкое здание еще стояло, но все в нем пришло в запустение, земля за забором, увенчанным колючей проволокой, поросла какой-то странной, не похожей на нормальную растительность, травой. Умирающая к зиме, она производила еще более жуткое впечатление. Дыра в заборе нашлась далеко от главного входа, с обратной стороны. Она была довольно узкой, но Амти, тощей и маленькой, пролезть оказалось легче всех. Амти протиснулась внутрь и увидела жуткое, и вместе с тем по-своему прекрасное место. Это было длинное бетонное здание, где каждое разбитое окно казалось оскаленным. Ржавые цистерны стояли тут и там, некоторые из них могли похвастаться внушительными дырами. Трубы шли от этих цистерн к зданию, образуя сложные железные конструкции. В некоторых местах трубы были обломаны, держались на честном слове, и Амти сделала пометку в своем дневнике внутренней безопасности — никогда под ними не ходить. Асфальт был покрыт пятнами неопределенного происхождения, а кое-где выжжен дочерна. Высокая трава, пробивавшаяся из него местами была такой жесткой, что ее можно было принять за буро-зеленую проволоку. Рядом со зданием поднимались вверх две башни электропередач, давно пришедшие в негодность. В темноте они стояли, будто безразличные, жуткие великаны из древних сказок, чьи головы были устремлены к небу. Эти великаны не замечали людей, могли даже не знать об их существовании, они были неизмеримо больше, чуждые маленькому человеческому мирку.

Амти спросила, просто на всякий случай:

— Вот это наш дом?

— Котеночек, мы просто хотели показать тебе это замечательное место, — засмеялся Аштар, и Адрамаут подхватил его смех. Лицо Эли наоборот приобрело мрачное, обреченное выражение. По крайней мере, подумала Амти, ей тоже тут не нравится. Выражение лица Мескете увидеть было нельзя, белки ее глаз блеснули в лунном свете, когда она задрала голову, чтобы посмотреть, держится ли еще труба над входом.

Они прошли внутрь, и внутри, вопреки бессмысленным надеждам Амти, лучше не было. Строительный мусор, пыль, тяжелый химический запах, от которого гулко стучало сердце и во рту пересыхало, заставили Амти зажать себе рот, чтобы не прокомментировать это чудесное место.

— Классно, да? — сказала Эли без особенного энтузиазма. Амти посмотрела на тяжелые железные лестницы, по которым когда-то, наверное, поднимались рабочие. Ржавые цистерны и разбитые электрощиты построились вдоль стен, как солдаты давно разбитой армии. Провода лежали на земле, лишенные жизни и тока. Лунный свет проникал внутрь сквозь разбитые окна, и серебряная дорожка придавала вдруг всему этому отвратительному месту искаженную, неправильную красоту. Они прошли через большое помещение, в коридор, ведущий к маленьким, служившим, может быть, когда-то хранилищами. Коридор то и дело открывался ранами провалов, стягиваемыми лишь остатками металлического каркаса. Они прошли мимо десятка одинаково покинутых помещений и, наконец, зашли в небольшой, опутанный сложной конструкцией из тонких труб, зал. Окон здесь не было вовсе, оттого было страшно темно. Адрамаут достал фонарик, его яркий свет выхватил из темноты разбитый сток, ведущий вниз. Адрамаут сказал:

— Я первый, малыши, а Маскете — последняя.

Он передал фонарик Мескете и спрыгнул вниз. Амти вздрогнула, но, видимо, было не слишком высоко, потому что Эли и Аштар сделали то же самое безо всяких колебаний. Когда очередь дошла до Амти, она посмотрела на Мескете с самым жалостливым выражением лица, на которое была способна.

— Давай быстрее, Амти, — сказала Мескете. — А то если я тебя столкну, вдруг ты что-нибудь сломаешь.

Поняв, что надежды нет, Амти прыгнула вниз. Провал казался бесконечным из-за темноты, но вряд ли превышал длину человеческого роста. Амти инстинктивно поняла, что надо опуститься на четвереньки и ползти через отверстие, в котором когда-то, может быть, располагалась дренажная труба.

Амти ползла, по ощущениям, около минуты, коленки болели от жесткости бетона, и его сколотые крошки впивались в ссадину. В какой-то момент Амти увидела ослепительный свет и на секунду подумала, что все происходящее было ее посмертным приключением, вот и все. Но загадочный свет в конце тонеля оказалось исходил из длинного коридора. Кое-как встав на ноги, Амти спросила:

— Что это? Канализация?

Еще сильнее пахло чем-то химическим, холодный свет от галогенных ламп сделал их тени длинными и искаженными. Амти слышала далекий шум воды, будто где-то за толстыми бетонными стенами находился водопад.

— Когда-то через это помещение проводили трубы, чтобы сливать химические отходы, — сказал Адрамаут просто.

— Да, поэтому мы здесь мутировали, — добавила Мескете очень серьезно.

— Прекрати пугать ребенка, Мескете.

— Но она смешно пугается.

Амти заметила в коридоре клапаны, которые, видимо, открыли, чтобы поместить туда трубы, выводящие отходы. Если исключить мысли об ужасных химических отходах, помещение казалось приятнее заброшенного завода снаружи. Чистое и освещенное, с крепким каменным полом и уходящими в разные стороны поворотами в конце коридора, оно казалось началом замысловатого лабиринта.

Амти услышала какой-то мерный, странный звук, похожий на цоканье копыт. Она ожидала увидеть что угодно, включая ту самую загадочную Шайху на каблуках, но не самку оленя с торчащими ушками и пятнышками на спине.

— У меня начались галлюцинации? — спросила она.

— Нет, это Апсу, — пояснил Аштар. — Впрочем, если ты не о ней, то, возможно, у тебя начались галлюцинации. Не переживай, котеночек, она тебя не тронет.

— Этого-то я точно не боюсь.

Адрамаут выступил вперед, сел на корточки.

— Свои, Апсу, свои, — сказал он. — Встречай, девочка!

Адрамаут вытащил из кармана человеческое сердце, сердце господина Элиша, и протянул оленю. Амти вспомнила, он ведь говорил, что сердце для Апсу, но Амти подумала, что Апсу — чокнутая Инкарни или, по крайней мере, собака.

Апсу понюхала сердце, а потом вдруг показала острые, как иглы зубы и вгрызлась в него. Раздавив сердце мощным сжатием челюсти и запрокинув голову, она заглотила его, как удав.

— Инкарни Осквернения, Тварь Плоти, — сказала Амти. — Так он умеет искажать живых существ?

— Точно, — сказала Эли. — Умница ты какая. Буду рада, если Апсу не сделает то же самое с твоим сердцем.

Адрамаут нежно положил руку Апсу на холку, повел к ним, и Амти отступила назад.

— Тшш, несмышленыш, она чувствует страх. Кроме того, отходить бесполезно.

Очень быстро Амти поняла почему, Апсу высунула язык, который тут же удлинился до невероятных размеров, достигнув ее и замерев в сантиметре от ее лица. Апсу лизнула ее в щеку, оставив розоватое пятно, кровь смешанную со слюной. Язык у Апсу был острый и очень шершавый, если бы она провела им с нажимом, могла бы содрать кожу. Убрав язык, олениха стукнула копытцем об пол.

— Она тебя запомнила. Будь ты чужой, не представь я тебя ей, этим языком она могла бы пробить тебе грудную клетку, обвить язык вокруг сердца и вытащить его.

— Милая какая.

— Олешка! — сказала Эли, и принялась чесать Апсу за ухом.

— Вас охраняют олени? — спросила Амти. — Серьезно?

— Не только, — ответила Мескете. А Аштар добавил:

— Ты даже не представляешь себе степень этого "не только", — он улыбнулся, сияющая улыбка сделала его еще красивее. В мрачном подземном лабиринте он казался чуждым, само его прибывание здесь было чудовищно неправильным. Он был как цветок или птичка, хранящиеся в сундуке.

Они шли, шаги их отдавались от камня, а позади раздавалось цоканье копыт Апсу. Амти вдруг подумала, что они будто идут по извилистым улицам, только под землей. Еще она подумала, что теперь ей придется жить в этом чудовищном месте. На поверхности, по крайней мере, для нее места уже не было. Она вспомнила о папе и поняла, что даже представить себе не может, о чем он сейчас думает. Радуется, что ее больше нет с ним? Или грустит, потому что все-таки Амти — его дочь, и все что осталось у него от любимой когда-то женщины. На секунду в голове у Амти скользнула абсурдная мысль: что если мамочка тоже здесь? Может быть, она живет в этом страшном подземном городе, она спаслась, она борется вместе с другими Инкарни, и теперь они смогут бороться вместе. Эта мысль не была обоснована ничем, но и опровергнуть ее у Амти не получалось.

Стараясь отвлечь себя от дурацких надежд, она прислушалась, и с удивлением различила за далеким током воды какое-то смутное шевеление. Она передернула плечами, а Аштар ей подмигнул.

— Я же говорю. Просто Апсу — главная любимица Адрамаута. Она для нас как домашнее животное. Но ты же не думаешь, что она одна?

Амти представила полчища крыс мутантов, хотя звуки были больше похожи на шорох лапок армии насекомых. Иногда Амти могла слышать и что-то, похожее на дыхание испуганных зверьков. Ей стало неуютно, и она старалась держаться поближе к Эли. Пока они шли, шум воды становился все яснее. Вокруг было достаточно дверей, и Амти не знала, куда они должны вести. Двери были тяжелые и железные, может быть, за ними скрывались электрические системы или еще какие-нибудь мудреные пункты управления. Из всех дверей, Адрамаут выбрал одну, казалось бы, совершенно неприметную за исключением шума воды, раздававшегося за ней.

Они вошли в огромное помещение, большая часть которого оставалась ниже уровня, на котором они находились. Амти стояла на железной конструкции, возвышающейся над четырьмя резервуарами. Вниз вели две лестницы с обоих сторон, но они шли прямо к двери на противоположном конце помещения. Высота была огромная, и Амти побоялась смотреть вниз, по крайней мере сначала. Первое впечатление оказалось самым верным, не стоило и начинать.

Один из резервуаров был наполнен чистой, спокойной и прозрачной водой. Снизу он был закрыт, вода стояла в нем неподвижно. В другой вода поступала и падала ниже, сквозь открытый люк, и резервуар казался Амти водопадом бесконечной высоты, уходящим в бездну. Третий был абсолютно пуст и сух, а вот четвертый...

Амти просто не стоило туда смотреть.

Резервуар был полон, но Амти не могла понять, что именно его наполняет. Одно можно было сказать с уверенностью: это была плоть. Части зверей, мышечная ткань, органы, головы, языки. Амти видела собачьи, кошачьи, крысиные, птичьи части. Но они не были отдельны друг от друга, они были будто бы сплавлены, и вся эта масса дышала, хлюпала, дрожала, двигалась. Амти остановилась, вцепилась в перила, наклонившись вниз. Она не была уверена, что ее не стошнит.

Никто даже не остановился, будто резервуар с плотью живых существ был для них обычным делом. Иногда сквозь эту плоть, разрывая ткань, будто бы прокладывая себе путь наружу в извращенной пародии на рождение, прорывались существа самых невероятных сочетаний. Лишенная шкуры крыса на тонких паучьих лапках прямо на глазах у Амти выползла из резервуара и скользнула вниз, в пространство такое темное, что Амти не могла различить, что там.

— Тайные ходы. Они живут в стенах этого места, — сказала Мескете. Нападают на чужаков и поднимают тревогу для Адрамаута. Они все бесплодны, а даже если и нет, среди них не найдешь двух одинаковых, потому они не могут размножаться естественным путем. Пойдем, Амти.

— Это ведь так неправильно, — Амти почувствовала, что ее мутит, и Мескете резко, почти больно дернула ее за руку. Ее прикосновения не были грубы, но в них чувствовалась затаенная сила, которую она была готова применить в любой момент.

Амти еще раз обернулась в сторону резервуаров, сглотнула, а Эли впереди засмеялась.

— Привыкнешь, — сказала она. — Ну, или сдохнешь. В любом случае, это все не проблема.

Амти фыркнула, ей вдруг стало обидно от того, что говорила Эли. Вдыхая сладкий запах гниющей плоти и горький — стоялой воды, она почувствовала, что сейчас снова заплачет. Неизвестно почему, реплика Эли, которая даже не стремилась ее обидеть, задела Амти. А может быть это была та самая тростинка, которая переламывает хребет целому верблюду. А может хребет терпения Амти никогда не был особенно крепок, оттого сломался без видимой на то причины.

В тот момент, когда слезы готовы были хлынуть из глаз, Мескете сжала ее руку, и кость будто иглой прошило, так сильно, что Амти даже вскрикнуть не могла, язык будто отнялся.

— Соберись, — сказала Мескете.

А Адрамаут отозвался, хотя шел впереди и, казалось, не слушал разговоров.

— У нас не так плохо, как тебе может показаться сначала.

— Котеночек, Эли грубая и невоспитанная девчонка, но в одном она права. Привыкнешь, привыкнуть можно ко всему.

Дверь, ведущая в следующее помещение была заперта, что явно удовлетворило Адрамаута. Однако, пнув ногой дверь раз, другой, а потом и третий, крикнув, что это свои и пару раз грязно выругавшись, он явно подрастерял энтузиазм по поводу бдительности своих соратников.

Через некоторое время дверь открыли, судя по скрипу с мучениями отодвинув засов.

— О, Адрамаут, я и не ожидал, что вы вернетесь так рано! Ты же сказал, что ты взял какую-то девчонку, когда забирал Аштара и Эли! Я занимался полезным делом, передавал ей одежду! Мескете подтвердит! А потом Мелькарт отправил меня дежурить, и я немного задремал. Но это не умаляет ваших заслуг! Вы преследовали Псов Мира, как Псы Войны! Это же так опасно и прикольно! У меня дух захватывает.

Говоривший это парень был мертвецки пьян. У него было лицо совершенно счастливого человека, с которым никогда не происходило неприятностей серьезнее, чем зубная боль. По крайней мере, до того, как он оказался здесь. У парня был вздернутый нос, зеленые глаза и улыбка светящаяся белизной, как тарелки в дорогом ресторане. Он был дорого и ярко одет, и это удивило Амти. Разве не плевать на марку одежды, когда ты живешь в подземелье? Одет он был хоть и дорого, но совершенно безвкусно — цвета не сочетались друг с другом, делая его похожим на персонажа мультфильма, созданного, чтобы быть запоминающимся, а не красивым.

— Заткнись, Шайху, — сказал Аштар голосом сладким, как сливки.

— Шайху? — спросила Амти, не выдержав.

Он отошел от двери, пропуская их, посмотрел на Амти. Его пьяный, полный беспричинной радости взгляд с трудом на ней остановился.

— Классно выглядишь, — сказал Шайху, высунул кончик языка, добавил. — И чулки прикольные. Особенно дырка.

— Это я упала.

— Дура, надо говорить, что так и задумано, — сказал он.

— Спасибо за одежду. Я только думала, что ты...

— Меньше симпатяжка?

— Больше девушка?

Аштар засмеялся, а Эли показала Шайху язык, на что он тут же ответил симметричным жестом. Они шли по узкому бетонному коридору, в котором ладони Амти охватил холод от смутного страха. Чтобы отвлечься, она посмотрела на Шайху.

Он скривился, протянул:

— Стереотипщица. Если имя заканчивается на гласную, так сразу женское.

— Но оно женское, — сказала Эли. — У меня так одноклассницу звали.

— В тот единственный год, когда ты училась в школе, — ответил Шайху. — Тебе верить нельзя. А моим родственникам верить можно, мой отец — племянник самого Шацара. А про Шацара мы все знаем, что бы они ни сказал, это становится истиной для каждого в Государстве.

И все засмеялись, даже Амти засмеялась. Она не привыкла слышать, как кто-то шутит над Шацаром, оттого смех у нее вышел нервный.

— То есть, тебя Шацар назвал?

— Может быть. Только как видишь корм в коня не пошел!

Не смеялась вместе со всеми только Мескете.

— Ты пьян, Шайху, — сказала она. — На дежурстве.

— Он же в силах открыть засов, — ответил Адрамаут. — Больше от него никогда и ничего не требовалось.

— А если бы это были не мы?

— Ладно, хорошо, еще от него требовалось бы не открыть засов, если это не мы.

Мескете прошла вперед, отвесив Шайху подзатыльник, он вскрикнул, глаза у него сразу стали намного осмысленнее. Он одними губами прошептал что-то, напоминающее "стерва", а Аштар протянул:

— Порядок есть порядок.

— От тебя пасет перегаром.

— Но это не моя слабость, дорогой, я всегда в силах остановиться.

Коридор казался бесконечным. Действительно, они озаботились своей безопасностью. Наконец, они подошли к еще одной тяжелой двери, которая вела в бомбоубежище военных времен.

На уроках истории Амти видела картинки с типовыми бомбоубежищами старого типа. Главное помещение было одновременно спальней, кухней и столовой. Двухъярусные кровати стояли вдоль стены. Некоторые из них явно пустовали, на других же лежали вещи и вещички. Каждый человек, Амти знала это, проучившись девять лет в закрытой школе для девочек, даже не имея собственной комнаты, стремится создать хотя бы собственный угол. Амти, к примеру, сразу узнала кровать Эли, где вперемешку лежали дешевые романы ужасов и горы косметики, явно слишком дорогой, чтобы быть добытой честным путем.

На кровати Аштара лежал модный журнал и пачка тонких сигарет, а на кровати Шайху покоились две бутылки вина, непочатая и наполовину пустая. Между ними одиноко пиликала иногда забытая электронная игрушка.

— Любит человек нажраться и на кнопочки нажимать, — сказал Аштар, проследив ее взгляд.

— Ой, заткнись, — отозвался Шайху.

Амти увидела еще две двери, одна, наверное, вела в уборную, а другая в комнату, где складируется продовольствие, если только Амти правильно помнила схему типовой застройки.

За столом сидели двое мужчин и играли в карты. Они казались полными противоположностями друг другу: у одного было тонкое и грустное лицо интеллигента, которое только подчеркивали аккуратные очки, у другого был развязный, наглый взгляд и лицо человека образованного мало, зато понимающего очень много.

Они не сразу обратили внимание на Амти и остальных, продолжая смотреть в свои карты.

Адрамаут встал за спиной у мужчины с наглыми и уверенными глазами, покачался на пятках, потом спросил:

— Не скучаете, Мелькарт?

Мелькарт вздрогнул, и все же в его едва уловимом движении было что-то неестественное, будто вовсе он и не увлекся картами, а прекрасно видел все, что происходит вокруг.

— Нет, начальник, — сказал он. — Но если скажешь — будем скучать.

Эли прошептала на ухо Амти:

— Эти его собачьи шуточки. Мелькарт был Псом Мира, пока не выяснилось, что он Инкарни. Он сам от своих же сбежал.

— Я полагаю, что проигрываю товарищу большую часть состояния, которого у меня все равно больше нет, — откликнулся второй мужчина. — Это составляет предмет моей экзистенциальной заботы.

— Это или невозможность отдать карточный долг, Неселим? — деловито спросил Мелькарт. Голос у него был издевательский, такой голос, который бывает у людей, осознающих собственную победу. И в то же время что-то в нем было как треснувший лед, из-под которого сейчас хлынет вода.

— Когда мы садились играть, то установили, что ставим воображаемые вещи, водружая сознание в приоритет над бытием. Тем не менее количество воображаемых вещей, которые я сумел проиграть напоминает мне о реальных вещах, которыми я обладал.

Мелькарт засмеялся, смех у него был нервный и чуточку слишком громкий. А Амти заметила, когда Неселим откладывал карты, что костяшки его пальцев обнажены до кости. Интересно, у кого-нибудь из остальных есть еще деформации, которых она не видела?

Когда Неселим посмотрел на нее, Амти поспешно отвела взгляд от его рук.

— Здравствуй. Мескете сообщила нам о тебе. Добро пожаловать домой.

— Ага, — поддержал Мелькарт, но в его голосе не было слышно ни энтузиазма, ни приветливости. Амти подумала, ну и дурной же у него характер.

— Тшшш, — сказал Мелькарт. — Думай потише.

Он постучал себя по мочке уха, улыбнулся, оскалив зубы.

— Вы умеете читать мысли?

— Когда-то умел читать лучше.

— Неужели, я бы играл с ним в карты, если бы он умел делать это действительно хорошо? — спросил Неселим. Голос у него был тихий и спокойный, напомнивший Амти о голосах людей в похоронном бюро.

Адрамаут покружился на месте, совершил неопределенное движение рукой, будто демонстрируя ей комнату.

— Добро пожаловать домой, несмышленыш, как верно ответил Неселим. Располагайся и набирайся осмысленности.

Никто не спешил спрашивать Амти о том, как она сюда попала, о ее предыдущей жизни. Ее это одновременно обижало и радовало. Они приняли ее так, будто Амти была с ними всегда. Никто не спешил задавать ей вопросы, зато ее накормили тушенкой с макаронами, показавшейся ей райской едой, и дали постель.

Никто не обращал на Амти внимания, не спрашивал, что с ней не так, не пытался подружиться с ней и не шпынял. Эли сказала, что ее кровать сверху ее кровати, и это хорошо.

Амти кивнула, залезла по шаткой лестнице наверх, накрылась одеялом, даже не переодевшись и не проинспектировав ванную. У Амти, казалось, ни на что не было сил, но и сна не было ни в одном глазу. Она слушала разговоры остальных и не думала, что заснет, но ей хотелось притвориться, раствориться, стать незаметной или даже вовсе исчезнуть.

Она слушала, и слова текли сквозь нее. Она слушала нежный голос Адрамаута, отрывистые реплики Мескете, сладкий смех Аштара, мурлыканье Эли, громкого и пьяного Шайху, спокойный ток речи Неселима и переливчатые от кипящих внутри эмоций слова Мелькарта.

Эти люди, незнакомые, полусумасшедшие, живущие в безумном подземном лабиринте, отверженные всеми, в один момент стали для нее всем.

Амти и не заметила, как заснула под их звучащие, длящиеся, спасающие ее от страшного одиночества голоса.

3 глава

Амти снилось, с совершенной, страшной ясностью, как болят у нее локти. Она полулежала на столе красного дерева в темном кабинете, взгляд ее упирался в окно, но шторы были занавешены, и она ничего не видела, но слышала гул далеких голосов.

Кто-то громкого приветствовал Шацара, звал его, как зовут царя.

Амти никогда не видела этого кабинета прежде, даже отец ничего ей не рассказывал. Ее удивляло, что кабинет почти пуст: никаких стеллажей с книгами, никакого бара, ничего, что сделало бы этот кабинет чьим-то. В беспорядке валялись в спешке скинутые со стола канцелярские принадлежности и бумаги.

Амти видела, что это бесконечные приговоры, приговоры, приговоры, подписанные Шацаром. Амти знала, что это только те, что он уже увидел. С сонной ясностью она понимала, что где-то в далеких, непонятных комнатах хранятся и другие. Еще не подписанные приговоры для всех, для каждого жителя ее несчастной страны.

Еще не приведенные в исполнение, эти приговоры уже были готовы, и оставалось только ждать.

Все, кто кричал и праздновал что-то на улице уже были приговорены, и только Амти знала это. Она обернулась, Шацар смотрел на нее, выражение его светлых глаз оставалось безучастным, будто не его приветствовали криками на улице. Шацар взял Амти за волосы, заставил ее отвернуться, а потом она почувствовала на себе тяжесть его тела. Все происходило быстро, он задрал на ней школьную юбку, и прежде, чем Амти подумала, что будет больно, ей стало больно. Сонная приглушенность этой боли не казалась ей странной. Внутри нее Шацар был горячий, в отличии от его, затянутых в перчатки, рук, удерживающих ее.

Амти царапала дерево стола, и под ногтями у нее саднило. Тяжелое, болезненное возбуждение разливалось по телу, когда Шацар двигался. Оно заставляло ее забыть о крови, текущей у нее под веками всякий раз, когда она закрывала глаза. Оно заставляло ее забыть о желании раскроить Шацару голову хрустальной пепельницей, стоящей рядом. Оно заставило ее забыть страх перед собой, ставший таким привычным.

Шацар надавил ей на голову, и Амти щекой прижалась к гладкой поверхности стола. Она забывалась, темные желания и страх прятались внутри, пока она приглушенно скулила, чувствуя его сильную, безжалостную хватку. Шацар двигался все быстрее, и Амти чувствовала, как сбивается у него дыхание.

— Ты хочешь меня? — спросила Амти. Она не увидела, но почувствовала, как Шацар искривляет губы в улыбке так не напоминающей улыбку. Его пальцы впились в бедра Амти, и от силы с которой он входил в нее, с Амти едва не слетали очки, ей приходилось удерживать их.

Очнулась Амти за секунду до оргазма, некоторое время она ловила ртом воздух, а потом накрылась одеялом с головой, сгорая от стыда. Судя по всему, остальные еще спали, даже Эли, имевшая привычку подниматься раньше других.

Вот уже месяц как жизнь Амти протекала, в основном, под землей. Она привыкла к Яме, как к дому, а к своему отряду, как к семье. За это время Амти многое узнала о них, что-то ей рассказали, о чем-то она догадалась.

В Яме никто ни от кого ничего не скрывал, но расспрашивать было не принято. В конце концов, Амти рассказали о себе кое-что все члены ее новой, странной семьи. Теперь она знала, что Шайху был единственным сыном крупного предпринимателя и действительно приходился дальним родственником Шацару. До того, как стать Инкарни, он жил жизнью полной беззаботного веселья, и его никогда ничего не волновало. Он был богат, его все любили и все произошло совершенно внезапно. Шайху был Инкарни Страсти, Тварь Зависимости. Его магия полностью изменилась после пробуждения тьмы. Раньше Шайху умел перемещаться в пространстве, но эта способность слабела, а потом и вовсе отказала. Вместо своей безусловно полезной силы, Шайху научился вызывать в людях пристрастие к чему угодно, на свой выбор. Кроме того, его собственная зависимость от алкоголя и наркотиков стала невыносимой. Его отец решил не дожидаться, пока Шайху поймают, подстроил его гибель в автокатастрофе. Отец Шайху сам нашел Адрамаута и остальных, и он до сих пор платил им для того, чтобы они укрывали его сына. Адрамаут и Мескете благоразумно молчали о том, что вообще-то делают это на добровольной основе. Шайху говорил, что никогда не думал, что станет Инкарни, никогда не боялся. Этого с ним случиться просто не могло, он ведь был невероятно счастлив, и у него было все. Когда Шайху рассказывал об этом, он смеялся, но Амти не представляла, что это такое — никогда не бояться, а потом вдруг, безо всякой подготовки, узнать, что вся твоя жизнь будет сломана. Для отряда Шайху был полезен, он подсадил на свою кровь нескольких Псов Мира не блещущих рангом и интеллектом, зато способных предупредить их об облаве ради эйфории. Шайху говорил, что все это работает именно потому, что Псом Мира быть тоже страшно, ведь если бы кто-то узнал, что они были связаны с Инкарни, их бы тоже уничтожили. Забавно, говорил Шайху, как всякие глупости работают только потому что мы стали параноиками.

Параноиками, как и Псами Мира, и вправду быть было тяжело. Об этом Амти узнала от Мелькарта. Когда-то он был из вторых, ровно до тех пор, пока не присоединился к первым. Мелькарту прочили отличную карьеру, видимо, потому что характер у него был дурной, жалости он не знал и ум его день и ночь работал на то, как бы вычислить побольше Инкарни. Он занимался поиском так называемых скрытых Инкарни, то есть тех, чья кровь не поддавалась анализу людьми вроде господина Элиша, и в ком присутствие тьмы проявлялось только психологически. Однако однажды его изощренный ум и его стандартная для Псов Мира магия — чтение мыслей — стали ему отказывать. Мелькарт понял это не сразу, успев осудить с десяток не виновных людей, в которых не было никакой тьмы. Мелькарт начал сходить с ума, в отличии от Шайху он не приобрел никакой новой силы, зато его старая ужасно исказилась. Мелькарт был Инкарни Безумия, Тварью Паранойи, и он вправду был сумасшедшим. Мысли, которые он читал путались в его голове с галлюцинациями, и он больше не мог быть уверен в своей силе. Когда за ним пришли, Мелькарт умудрился сбежать, убив троих своих бывших коллег. Впрочем, Мелькарт никогда не рассказывал, почему за ним в конечном итоге все-таки пришли. Похоже дело было не в невинных людях, которых он отправил на расстрел. Он редко выходил на поверхность, ведь до сих пор был в розыске. Зато Мелькарт знал все о том, как устроены операции Псов Мира, знал их сильные и слабые точки. В отряде он был главным тактиком, когда дело касалось нападения на Псов.

Неселим, с которым они крепко дружили, несмотря на видимые разногласия, был как раз тем, кого Мелькарту полагалось бы ловить. Ни один из тех, кто среди Псов чувствовал тьму, не мог почувствовать ее в Неселиме. Долгое время Неселиму везло. Он знал, что он Инкарни давным-давно, еще до того, как у него появилась магия. Неселим был Инкарни Разрушения и Тварь Смерти, его магией стал дар уничтожения, его прикосновение убивало живых существ. Целую жизнь Неселим прожил, применив эту страшную магию лишь однажды, в момент ее пробуждения. Он был фармацевтом, при том весьма успешным, у него была семья. Он научился скрывать свои мысли, научился сдерживать себя, но, как оказалось, первое получилось у него лучше второго. В какой-то момент он стал одержим формулой идеального яда, который не распознается ни одним тестом. Все началось, как мысленный эксперимент, как нелепая фантазия, с которой Неселим игрался после работы. Но вскоре он почувствовал непреодолимое желание создать этот яд, а создав — примешать его к партии безобидных таблеток от кашля. Он знал, что это было бы последним, что он сделает в этой жизни, что даже если яд и вправду невозможно выявить, связь между его лекарствами и смертями установят быстро. И все же эта идея, которая с неизбежностью должна была разрушить выстроенный им с таким трудом мир, привлекала его нестерпимо, и он терял контроль над ней. Когда Неселим понял, что создал рабочую формулу и осталось лишь произвести яд, и что у него даже есть любимая жена в качестве объекта экспресс-теста, он осознал, что с ним происходит. Тогда он сжег свои формулы, сжег все наработанные материалы и сбежал. Он даже хотел покончить с собой, но его, пьяного и бродившего по улице, мечтающего кинуться под машину, нашла Мескете. Он размяк и впервые за всю свою жизнь рассказал ей правду о себе. Мескете сочла его идею полезной в применении к государственным деятелям, убедила его, что можно употребить его талант и силу на благо мира, а не во вред. Индивидуальный террор, сказала она и посмотрела тогда на плакат с Шацаром, висевший на остановке, где они встретились. Недостижимая и страшная цель — отравить Шацара. Несмотря на добродушный и спокойный характер Неселима, он немного пугал Амти. Из всех, кто не был во Дворе, он один был искажен и обнаженные кости на его руках говорили о том, как далеко он зашел.

Эли и Аштар никогда не знали другой жизни. Их мать забрали, когда Аштару было девять, а Эли всего пять. Они попали в детский дом, где им зубами пришлось выдирать себе право на жизнь. Дети Инкарни были в отдельной группе, и эту группу досматривали. Первой почувствовала в себе тьму Эли, ей было одиннадцать, и Аштар знал, что она не может сбежать одна и не выживет на улице. Они сбежали вместе, они спрятались в таких районах, куда даже Псы Мира ходили только парами и только иногда. Эли и Аштар выросли одни, и приходилось им заниматься самыми ужасными вещами, чтобы себя прокормить. Они никогда не уточняли, какими именно, но в уточнении Амти и не нуждалась. Аштара и Эли нашел Адрамаут, так же как и Амти, отбив их у Псов Мира. Про силу Эли Амти все знала с их первого знакомства, но вот кто такой Аштар он никогда не говорил. Амти думала, что, может быть, он Инкарни Страсти или Осквернения, а про его силу она даже не догадывалась.

Про Адрамаута и Мескете Амти знала только, что они были во Дворе, причем были довольно долго и положение там занимали очень высокое. Как они жили до этого, Амти понятия не имела. Она ведь даже не видела лица Мескете, которая ни разу не снимала при ней платок. Мескете была Инкарни Жестокости, Тварь Боли, она умела в сотни раз усиливать боль даже от простого подзатыльника, от чего частенько страдал Шайху. Еще Амти знала, что они с Адрамаутом работали вместе еще когда были в мире настоящих Инкарни, и с тех пор не расставались. Они были совсем не похожи на остальных, и хотя Амти их полюбила, даже резкую и грубую Мескете, она понимала, что в них мало что осталось от людей. Они одни были настоящими, по-настоящему узнавшими собственную тьму Инкарни. Когда-то, пусть ненадолго, они отдали себя во власть той части своего существа, которую остальные старались никогда не выпускать на волю. Эта часть не мыслила по-человечески. Печать того, что они увидели, посмотрев на самое дно, навсегда исказила их. Они, в отличии даже от Неселима, подобравшегося к бездне ближе всех из остальных, больше не были людьми в общепринятом смысле этого слова.

Но самой большой загадкой для Амти оставалась она сама. Амти не знала, к какому виду Инкарни она принадлежит. Чем дальше, тем больше кровавых фантазий было в мыслях Амти, и тем более шатко она чувствовала себя, переживая эти фантазии. Адрамаут говорил, что гадать бессмысленно, пока в ней не пробудится магия. Она могла оказаться Инкарни Жестокости или Инкарни Разрушения. От одной это мысли Амти охватывал страх. Мало того, что она оказалась существом, часть которого органически стремится к катастрофе, к небытию, она еще и могла оказаться худшим из таких существ.

Кроме того, Амти расстраивало, что пока в ней не проснулась магия, она была бесполезна для своей новой семьи. Конечно, Мескете учила ее стрелять и драться, а Адрамаут учил ее обращаться с ножом, и все же Амти не могла отплатить им в полной мере.

По крайней мере, до вчерашнего дня, когда Адрамаут сообщил ей, что в городе действует Инкарни из Двора, к которому близко подобраться может только она. Инкарни этот, сказал Адрамаут, собирает людей, в ком магия еще не пробудилась или так и не пробудилась. Такое бывает не столь уж редко, такие люди чувствуют себя изгоями и им не к кому обратиться. Амти единственная из них, в ком магия еще не пробудилась и ни один болевой тест, от которого магию применяют невольно, этого не опровергнет.

Она нужна была Мескете и Адрамауту, нужна была как шпион. Она должна была выбраться на поверхность, впервые за долгое время, и не просто подышать воздухом на пустыре, а поехать в город.

Оттого Амти проснулась раньше всех остальных, оттого она лежала в постели, сжав в руках одеяло и умирая от нетерпения. Она не знала, глубокая ночь сейчас или середина дня, полдень или полночь. Время под землей быстро потеряло свою значимость. Дни были освещены одинаково, слабая электрическая желтизна лампочки энергосбережения не гасла никогда.

Амти почти со страхом думала о том, что ей предстоит снова попасть в большой мир. Конечно, вероятность, что ее остановят Псы Мира была минимальна. Столица была огромным городом, людей было не счесть и вряд ли она выглядела в достаточной мере подозрительно. И все же Амти чувствовала себя смутно напуганной миром над Ямой.

Внизу зашевелилась Эли, и Амти свесилась вниз. Под электрическим светом размазанные тени, украсившие ее веки казались гуще и естественнее одновременно, будто были видимым искажением ее души. Эли была бледна невероятно, оттого что редко видела солнце. В Яме не было плохо, можно было читать книжки, болтать, рисовать. Был даже телевизор, который, впрочем, смотрели очень редко и его мертвый, черный глаз большую часть времени слепо смотрел в стену напротив. Телевизор был персонифицированным личным врагом, голосом Шацара, и Амти ненавидела его, хотя иногда ей хотелось нарушить негласный договор, включить телевизор и увидеть, что происходит в мире правильных, светлых людей.

Впрочем, в Яме было неплохо, даже хорошо. Амти быстро подружилась с Эли, ведь обе они почти не покидали убежище. Эли говорила, что они вроде комнатных цветочков — чахлые, несчастные, никогда не вырастут, зато радуют взрослых. Амти такое предположение обижало. Она считала, что стоит им подрасти и их начнут брать на серьезные дела. Амти уже все знала про серьезные дела. К примеру, серьезные дела бывали двух видов. Первый — травля Собак, когда охотились на Псов Мира, в основном, высокопоставленных. Так было с напарником господина Элиша, который являлся целью Адрамаута и Мескете, будучи одним из главных лоббистов закона о присутствии Псов во всех поликлиниках и больницах и проверке всех людей, нуждающихся в какой бы то ни было медицинской помощи. Вторым родом настоящих дел было устранение Инкарни слишком хитроумных, чтобы попасться Псам сразу. Адрамаут сказал, что спецслужбы, которыми Государство так хвалится способны разве что ловить в государственных учреждениях только что пробудившихся для тьмы Инкарни, маленьких, не умеющих обращаться со своей силой, испуганных и, по большому счету, беззащитных. О настоящих Инкарни Псы Мира знали мало, а вот Адрамаут и Мескете — много. Амти не понимала, зачем они помогают Государству, они ведь даже не оставляли никаких опознавательных знаков, чтобы люди поняли, что не все Инкарни желают полного и окончательного уничтожения всего на свете. Амти не могла их понять, ее наоборот брала дикая злоба на простых людей, закрывающих глаза на убийства тех, кто почти от них не отличался. Когда Амти рассказала об этом Адрамауту, он улыбнулся, нежно и зубасто, сказал, что это период в жизни любого Инкарни, который понимает, что мир его отверг, и что все пройдет. Еще он сказал, что Государство пока не готово их увидеть, что их уничтожат, если они будут оставлять следы, но им нужно продолжать защищать Государство, несмотря на то, что оно не готово их принять, иначе оно может до этого момента просто не дожить. Адрамаут считал, что они не защищают Государство, которое плюет им в лицо, они отгоняют волков от овцы, готовясь состричь руно. Мескете своими мыслями по этому поводу, как и по любому другому, не делилась.

Амти шепотом позвала Эли:

— Привет.

— Спускайся, — сказала Эли. Командовать она умела, и Амти всегда подчинялась ей беспрекословно. Скользнув под одеяло Эли, теплое от жара ее тела, Амти уставилась вверх. Наверху, на остове ее кровати, были вырезаны рукой Эли рисунки и надписи. Чаще всего Эли рисовала глаза и губы, иногда добавляла сигареты. Сигареты выжигали зрачки или были зажаты пухлыми, девичьими губами. Прямо над головой Амти было написано: "Хоть бы все они сдохли!", а чуть пониже: "Секс это свобода от всего мира!". Эли, может быть, так и не смогла окончить школу, но жизненная философия у нее совершенно явно была.

— Я сегодня пойду на задание, — сказала Амти.

— Ага, — сонно пробормотала Эли. Она тут же прижалась к Амти, принялась водить острым ногтем, выкрашенным ослепляющим красным, по ее переносице. — Я помню. Купишь мне журнал?

— Куплю, — сказала Амти. — Если не умру.

— Ужасно будет, не умирай. Там же в этом месяце будут фотографии Дакури, а это моя любимая актриса. Хочу повесить ее плакат. И быть, как она. И жить, как она.

— Тебя только это волнует? — спросила Амти печально. Эли облизнула пересохшие губы, ее острый розовый язычок скользнул и исчез.

— Неа. Ты помрешь, и тогда наша с тобой команда распадется. Ты хорошая девочка, а я плохая. Как в порно.

От Эли пахло шампунем и еще чем-то неуловимо сладким, и Амти невольно втянула носом воздух.

— Так что ты не помирай, — добавила Эли после некоторых размышлений. — Мы же друзья.

— Даже лучшие друзья? Мы же постоянно вместе сидим.

— Ну, так как с Мелькартом никто не может дружить, то да. Ладно, да. Мы лучшие друзья. Если ты умрешь, я расстроюсь.

— Надолго?

— Не знаю, пока не выйдет новый комикс про мутантов.

Эли залезла рукой под подушку, достала жвачку и развернула пластинку. С жвачкой Эли не расставалась вообще никогда. Амти положила голову Эли на плечо, слушая, как бьется ее сердце.

— Нарисуешь меня? — спросила Эли.

— Нарисую, — ответила Амти. — С радостью.

— Будет от тебя польза.

— Художник должен забыть о концепте пользы. В отличии от физика или химика, художник никому никакой пользы не приносит, он только говорит о реальности внутри своей головы, — ответила Амти.

Эли выдула пузырь из жвачки, и Амти лопнула его ногтем. Они были совсем непохожи, иногда им не о чем было поговорить, но Яма сделала их близкими друг другу. Особенно крепко их сплотили плохие дни. Иногда в Яме было очень страшно. Когда Мелькарт сходил с ума и кричал что-то о них, о том, как они предают их общее дело, о том, как они хотят сбежать. Все это было ложью, иллюзией его больного мозга, однако иногда в его бреду встречалась правда, и тогда всем становилось страшно неловко. Однажды он указал на Амти и крикнул, что она хочет всадить нож ему в голову, что она чудовище, только и ждет момент. И Амти хотела, и то, как Мелькарт говорил об этом почти довело ее до слез. Она была уверена, попадал в точку Мелькарт и с остальными.

Об этом не говорили.

Иногда Мелькарт кричал, иногда бился головой о стену, умоляя кого-то замолчать, и приходилось удерживать его, чтобы он не разбил себе череп. Амти знала, однажды что-то подобное случится и с ней.

Неселим иногда сцеплял руки в замок, и Амти отмечала, что, наверное, ему хочется использовать свою силу здесь, в Яме. Тогда он уходил, и его отсутствие было едва ли не страшнее криков Мелькарта, потому что Амти не знала, каким он вернется.

Они были Инкарни дольше остальных и они в полной мере узнали, что это такое. Амти смотрела на Эли, Аштара или Шайху и знала, что однажды им тоже будет хуже. Амти смотрела в зеркало и то же самое знала про себя.

— Опять депрессуешь? — спросила Эли.

— Ну, да. Думаю, так я готовлю свой мозг к тому, что мы можем умереть в любой момент. У тебя никогда такого не было?

— У меня никогда не было мозга, — засмеялась Эли. Эли была куда умнее, чем хотела показать, но ей нравилось делать вид, что она безмозглая девочка из спального района. Притворяться дурочкой было для Эли наполовину игрой, наполовину осознанной стратегией.

— И ты поменьше используй его, — добавила Эли. — Умнее тебя это не делает, только страдаешь больше.

— Заткнись. Рефлексия, это важная основа построения поведения любого человека. Я умру, а ты все утро такая грубая.

— Да с чего ты должна умереть? — спросила Эли, а потом взгляд у нее на секунду затуманился, как будто она что-то в красках представляла. Эли подалась вперед к Амти и поцеловала ее, медленно и долго. Ее острый, прохладный язычок коснулся губ Амти, и Амти резко вцепилась в нее, навалившись сверху, Эли засмеялась.

Кто-то рядом присвистнул, и Амти вздрогнула.

— Нет, продолжайте!

— Шайху, какого черта?

— Я проснулся от осознания того, что где-то тут целуются девчонки! Это все равно что вы меня разбудили!

Шайху лежал на своей кровати, в ушах у него были наушники, в которых бился неведомый Амти ритм модной музыки. Шайху с легкостью мог одновременно слушать музыку и разговаривать, потому что не сосредотачивался по-настоящему ни на чем.

— И давно ты не спишь? — спросила Амти.

— Не скажу, пока не поцелуетесь снова. У тебя очки сползли, четырехглазка.

Амти поправила очки, и Шайху передразнил ее жест, а Эли засмеялась.

— Но я слышал, о чем вы разговаривали. Если ты умрешь, я заберу твою кровать, чтобы быть поближе к Эли.

— Вот, опять я тебя чем-то не устраиваю. Спать над Эли не значит спать на Эли, ты же верно понимаешь? — спросил Аштар. Он свесился вниз с кошачьей ловкостью, и кошачьим же движением прошелся ладонью по носу Шайху.

У Амти горло перехватило, когда она увидела Аштара, заспанный вид сделал его красоту хоть немного более земной. Вот бы он тоже Амти поцеловал, хоть разок.

С Аштаром и Шайху Амти тоже подружилась. В конце концов, они были только на четыре года старше. В целом, наверное, они вчетвером составляли компанию. У Амти никогда не было компании, и она не была уверена, что именно так называются люди, ставшие друг другу близкими волей-неволей.

— Не переживай, котеночек, — сказал Аштар. — Если ты умрешь, мы нажремся.

— Да! — подтвердил Шайху таким тоном, будто перспектива ее смерти стала для него вдохновляющей. — Если не умрешь — тоже. Но не переживай, мы все равно твои друзья.

— Насколько вообще могут дружить Инкарни, — добавил Аштар.

— То есть, скорее нет, — заключила Эли.

— Отвалите! — рявкнула Амти. За этот месяц она, по крайней мере, научилась огрызаться. Правда на ее успешный по собственному мнению выпад тут же пал контраргумент в виде подушки Мелькарта.

— Заткнитесь, молодежь.

— Восьмичасовой сон важен для нормального функционирования нервной системы, — сказал Неселим, перевернулся на другой бок и снова задышал спокойно и медленно. Амти даже не была уверена, что он проснулся, чтобы сообщить им эту важную новость. Адрамаут и Мескете не отреагировали никак. Они могли спать, как бы шумно не было вокруг. Они могли спать, даже когда Шайху и Аштар устраивали свои импровизированные вечеринки. Когда Амти спросила, почему у них такой крепкий сон, Адрамаут и Мескете переглянулись, а потом Адрамаут засмеялся.

— Мы спали под крики десятков людей, малыш. И пили воду из реки, в которой плавали трупы. Бытовые неудобства нас мало смущают.

Амти выскользнула из-под одеяла Эли, поправила очки и направилась в душ. Душ у них был один на всех, и за него происходили бои кровопролитные и долгие, сравнимые с их бесконечной битвой, которую каждый вел с самим собой. Сегодня право Амти, впрочем, никто не оспаривал. Наверное, ребята все-таки переживали за нее.

Амти за себя не переживала. Ей казалось, что ничего страшного извне с ней случиться не может. Что если уж ее что-то поглотит, то обязательно изнутри. Сама мысль об этом придавала ей болезненной уверенности.

Когда Амти вышла из душа, одевшись и даже причесавшись, Мескете уже чистила автомат. Движения ее были точными и механическими, казалось, она могла делать это с закрытыми глазами. Не оборачиваясь, Мескете сказала:

— Собирайся. Нам нужно успеть к одному знакомому.

Голос ее не выражал ровно никаких эмоций. Мескете могла промолчать целый день, а кроме приказов и коротких, злых реплик Амти вообще мало что от нее слышала. Казалось, Мескете не нуждается в общении. Адрамаут говорил, что она не такая уж холодная, просто у нее в голове много странного. Например, что проявлять эмоции на людях, это позор. Или что своим надо жертвовать в первую очередь, чтобы никто даже подумать не мог, будто тобой движут личные мотивы.

Интересно, думала Амти, кем была Мескете до того, как стать Инкарни. Когда Амти спросила об этом у Адрамаута, он не стал отвечать, сказав, что достаточно того, что сейчас она воин.

— Я готова.

— Отлично. Шайху поедет с нами.

— Я расскажу вам, если она умрет, — пообещал Шайху так называемым друзьям Амти.

— Надеюсь ты тоже умрешь, — помахала ему Эли.

С этими напутствиями они и отправились.

Звезды над головой ошеломили Амти. Она и не знала, что наступила ночь. Полная луна была над ее головой будто полуденное солнце, так отвыкла она от настоящего света. Мир уже покрылся первым серебром снега. Амти вдохнула холодный воздух, посмотрела на Шайху. Он светился от счастья, но Шайху светился от счастья три четверти своей жизни, и Амти не удивилась. Мескете и Адрамаут не выказали никакого восторга. Может, потому что видели мир за пределами Ямы чаще, а может потому что подлунный мир не так уж их привлекал.

Платок Мескете, как и всегда, скрывал ее лицо. Адрамаут надел солнечные очки и закрыл шарфом нижнюю часть лица. В районе, куда они шли, впрочем, они были не самыми странными существами.

Амти никогда не видела такого. Это был район дешевых кабаков, где ночная жизнь длилась и искрилась. Пьяные люди как в омут кидались в бар за баром. Амти казалось, будто она тонет посреди сияния фонарей и блеска вывесок. Амти прежде не видела людей, которые не спали ночью. Наверное, это были люди несчастные или того хуже.

Амти посмотрела на Шайху и увидела, что он улыбается, будто каждый раз, когда кто-то из людей, прячущихся от ночи в беспощадно прокуренных барах опрокидывал в себя очередную порцию выпивки, Шайху участвовал в этом. Улица, по которой они шли, была вотчиной порока Шайху, и ему это нравилось. Он чувствовал сопричастность происходящему. Амти подумала, что, наверное, она чувствовал бы себя так на скотобойне. От одной мысли ее передернуло.

Они зашли в бар, существующий под емким названием "Крысиное гнездо". Людей в баре было много, от них было жарко, а тяжелый запах алкоголя, витающий в воздухе опьянил Амти почти сразу. Свободные места были только за стойкой и то только два, Адрамаут усадил их с Шайху, а они с Мескете остались стоять. Галдеж стоял страшный, в тусклом свете лампы плясала золотистая пыль. Люди громко обсуждали что-то, кричали так, будто бы этот бар был единственным местом, где можно кричать.

На стенах висели фотографии крыс, причем не декоративных, а самых что ни на есть злых, дворовых крыс, пойманных в объектив фотоаппарата в самых неожиданных местах Столицы. Вот крыса рядом с памятником падшим Войны, вот крыса снует по водосточной трубе штаба Псов Мира, а вот дети угрожают палкой крысе во дворе школы.

Надпись над барной стойкой гласила "Город полон крыс!". Адрамаут поцокал языком, и бармен, полный мужчина с рыжеватой, пушистой бородой, обернулся, неожиданно легко различив этот звук в царящем вокруг шуме.

— Реш! — сказал Адрамаут приветливо. — Как твои дела?

Лицо Реша стало настороженным, хитрые крестьянские глазки сузились и он сложил руки на груди.

— Мы тоже рады тебя видеть, дорогой! — сказал Адрамаут.

— Ага, — сказала Мескете. — Просто невероятное удовольствие.

— Что вам надо? — спросил Реш.

— Дай меню детишкам для начала, они голодные.

Когда Реш передавал им два замасленных списка блюд, Шайху помахал ему, и лицо у Реша ненадолго просветлилось, даже борода, казалось, засияла.

— Нам нужна машина, — сказала Мескете.

— Куда делась предыдущая? — спросил Реш. Амти заметила, что под бородой его щеку пересекал длинный шрам.

Шайху приветливо сказал:

— Мне жареную картошку и мороженое.

— А мне макароны с сыром, пожалуйста, — пискнула Амти. Она чувствовала себя так, как, наверное, дети ощущают себя, когда их родители делают что-то неловкое. Реш крикнул в сторону кухни заказ, а потом развернулся к Мескете, его маленькие глазки пылали.

— Исчезла, — сказала Мескете. — Ее больше нет. Нужна другая.

— Ты думаешь я их печатаю, эти машины? — спросил Реш.

— Дорогой, тут дело в том, что даже если ты покупаешь их в детском мире, капаешь на них водичкой и они растут у тебя за ночь, как волшебные бобы — нам все равно, — пропел Адрамаут. — Нам нужна машина. Очень срочно!

— У меня нет.

— Мы же знаем, что есть, — сказала Мескете. Тон ее не выражал ни уверенности, ни сомнения. Будто даже если машины у Реша действительно не было, она знала, как заставить его достать.

Шайху зашептал Амти на ухо:

— Реш дешево перекупает угнанные тачки, а потом дорого их продает. Такой у него бизнес.

— Я думала, когда у тебя бар, то это твой бизнес, — пожала плечами Амти.

Им принесли еду, макароны с сыром были прожарены хорошо, и Амти даже прониклась к Решу невольной симпатией. Адрамаут тем временем просил:

— Пожалуйста, Реш! Будь другом! Ты же знаешь, что это на благо всего человечества?

— Все продано.

— Нельзя продать все! У тебя всегда останется Родина!

Адрамаут и Мескете одновременно, с невероятной, почти неестественной синхронностью подались к Решу. Движения у них были одинаково мягкие, так что могло показаться, будто они просто хотят заказать выпивку и боятся, что бармен их не услышит.

— Хочешь знать, куда делась тачка? — спросила Мескете.

— Мы ее сожгли, — сказал Адрамаут. — Там были трупы.

— В багажнике, в салоне, — продолжила Мескете. — Их было слишком много, сложно было эргономично их разместить.

— Но тачка к тому времени уже была не на ходу. Двигатель был прострелен. Поэтому мы положили куколок в коробочку...

— И подожгли все.

Шайху с интересом слушал, макая кусочки картошки в мороженое и отправляя их в рот.

— Но если бы люди, которых мы сожгли в этой машине все еще разгуливали на свободе, — сказала Мескете. — Тебе, возможно, пришлось бы переживать нечто более трагичное, чем потерю еще одной тачки.

— Так что помоги нам пожалуйста, — вздохнул Адрамаут. — Нам правда очень и очень надо! Иначе мы больше не возьмем сюда Шайху!

— Ты что здесь популярен? — спросила Амти. Шайху засмеялся, потом отправил в рот ложку мороженого, украшенную ломтиком картошки, как вишенкой.

— Как и везде, — ответил Шайху.

— И без него этот бизнес накроется...чем? — спросил Адрамаут. И Амти поняла, что вероятнее всего Шайху просто зачаровывает местное пиво, чтобы люди ходили к Решу. Довольное выражение с лица Шайху правда не исчезло.

Реш сглотнул, потом задумчиво поскреб пушистую бороду и сказал:

— Ладно. Пусть парень идет со мной, а потом будет вам тачка.

Реш подозвал какую-то миловидную девушку, видимо официантку, последить за стойкой и повел их в подсобку. Там Шайху долго сидел над ящиками пива, пока Мескете и Реш с одинаковым нетерпением посматривали на часы. В магии обычно не было ничего впечатляющего, это была часть жизнь, особый талант, вот и все.

И все же Амти страшно завидовала Шайху. Реш проворчал что-то неразборчивое, когда Шайху закончил.

— Наверное, ты имел в виду "спасибо", — дружелюбно заметил Адрамаут.

— Наверное, — сказал Реш. Они вышли через черный ход в прохладную, черную ночь. Реш, накинувший пальто, в мгновении ока стал похож на приличного человека, а они вот — нет.

— Он неплохой, — сказал Адрамаут. — Проныра.

Способность Адрамаута думать о людях лучше, чем они есть, удивляла Амти и казалась ей в высшей степени нехарактерной для Инкарни.

В помещении, бывшем когда-то, может быть, несколькими гаражами, слившимися теперь в экстазе единения, стояло около пяти машин разной степени раздолбанности. Да уж, не Решу было жаловаться Псам Мира на достающих его Инкарни.

— Вот это хочу! — Адрамаут указал на фиолетовый, по-киношному очаровательный автомобиль.

— Твоя машина быстро окупится благодаря магии Шайху, Реш, — сказала Мескете. — Соглашайся.

— Слишком хороша для того, чтобы ее сжечь, — фыркнул Реш. Он двигал челюстью так, будто что-то сосредоточенно жевал, шрам его на щеке мерно двигался.

— Прямо как твой бар! — сказал Адрамаут.

И Амти поняла, что пусть Решу и выгодно то, что делает Шайху, хоть он очевидно и знает, что Адрамаут и Мескете не плохие, хоть он и общается с ними, хотя они Инкарни, даже такой человек как Реш, опасный человек, живущий вне закона, все равно их боится. Для него они тоже непонятные, одержимые тьмой твари, чуждые всему, что он считает человеческим. Иногда это полезно.

Амти задумалась, видел ли он когда-нибудь зубы и глаза Адрамаута.

Сделка была заключена, и Шайху протянул Амти открытую ладонь, и она стукнула по ней.

— Не то чтобы вы участвовали, — сказала Мескете, забирая ключи у Реша.

И вот через пятнадцать минут, они ехали на другой конец города, в совсем другой спальный район. Амти припала носом к окну, наблюдая за течением огней в ночи. Центр был хорошо освещен и людей там было больше, чем в обычных спальных районах. Но эта была совсем другая ночная жизнь, чем та, которую они видели только что. Без пьяных криков, без радости свободы. Тихая, приличная и порядочная жизнь, какой ей и полагалось быть в Государстве.

— Главное, не бойся, малыш. Магии у тебя нет, заподозрить ему тебя не в чем. Просто посмотришь, что этот парень втирает другим лишенным магии людям. Расскажешь, что слышала, что видела. Запомни план здания. Посмотри на него, может увидишь, в чем его магия, — говорил Адрамаут.

— Ага, а если он поймет, что ты тоже Инкарни, то делай вид, что ничего не знаешь об этом! — сказал Шайху. — Он будет агитировать тебя прогуляться в другой мир, но ты твердо откажись.

Мескете вела машину быстро и хорошо, взгляд ее был сосредоточен на дороге. Она казалась Амти самым здравым здесь человеком, но именно она и молчала, ничего не хотела Амти посоветовать.

— Знаешь что, несмышленыш, — сказал вдруг Адрамаут. — Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, а мы не знали. Ну-ка, иди ко мне.

Амти подалась вперед к нему, и Адрамаут схватил ее за воротник, расстегнул на ней черную рубашку Эли. Потом Адрамаут сделал нечто, заставившее Мескете вздохнуть, Шайху высунуть язык, а Амти запищать. Он вытащил собственный глаз голыми руками, запустив пальцы внутрь и вырвав его. С мерзким хлюпаньем глаз вышел из глазницы, а кровь прыснула ему на лицо. Это был его нормальный, человеческий глаз. Был.

— Не переживай, — сказал Адрамаут. Алый глаз чудовища смотрел на нее спокойно. — Возьму себе новый на досуге, это не проблема.

Адрамаут поднес глаз к ямке на ее ключицах, чуть надавил, и Амти почувствовала, как ее плоть расступается, впуская в себя глаз. Ощущение было странное, будто тепло разливалось внутри. Наверное, так ощущается секс, впрочем, Амти не знала. Она посмотрела вниз, глаз между ее ключиц казался драгоценным канем, диковинным украшением, и он явно был живым.

— Теперь буду знать, где ты, — сказал Адрамаут. Он утер лицо и надел очки.

— Нам нужно достать тебе новый, — сказала Мескете. — Удачи, Амти. Мы будем ждать.

Мескете резко вдавила педаль тормоза, машина дернулась, остановилась и затихла. Амти подумала, что сейчас Мескете ее еще и из машины выкинет, как бы в отместку за секундную слабость, заставившую ее сказать что-то человеческое.

— Давай, четырехглазка, не погибни там, а то как же мы без тебя?

Амти фыркнула, а Адрамаут сказал строго:

— Тшш! Что ты лепишь, Шайху, милый? Во-первых, не четырехглазка, а пятиглазка, по крайней мере теперь, а во-вторых ей же обидно! Не говори так больше никогда! Малыш, все будет хорошо, мы следим за тобой и не оставим тебя. Ты наш фиброгастродуоденоскоп.

— Очень нужный предмет, — проворчала Амти, а потом спросила. — А глаз теперь навсегда?

Он жегся между ключицами почти приятным образом.

— Я вытащу потом, не переживай.

Амти еще раз осмотрела их всех, выражение лица у нее, наверное, было очень жалобное. Адрамаут протянул руку и пальцами, все еще в кровавой слизи, погладил ее по щеке.

Несмотря ни на что, это было приятно. Шайху белозубо улыбнулся ей, сияя, как отполированная монетка. Мескете некоторое время не двигалась, явно не понимая, чего от нее ожидают, а потом сказала:

— Двери разблокированы.

И Амти вышла из машины. Она покачалась на пятках, оказавшись будто бы совсем одна в незнакомом месте. Это было не совсем правдой, но и не совсем ложью. Амти изучила район по фотографиям со всей тщательностью, которой требовала от нее Мескете. Он посмотрела влево и увидела магазин "Обои", мутный анахронизм, оставшийся из времени, когда Амти была совсем маленькой и никаких больших торговых центров еще не было, а были только маленькие магазинчики, специализирующиеся на чем-то одном. Амти двинулась в сторону магазина. Проходя мимо, она проводила взглядом разноцветные рулоны обоев, они прислонились к витрине так, будто осуждающе склонились над Амти. Она невольно отошла чуть подальше, чувствуя себя очень странно.

— Наверное, — сказала Амти сама себе. — Это мой мозг боится, потому что я одна и на темной улице. Поэтому я пытаюсь приписать обоям нечто человеческое, чтобы справиться с одиночеством.

Голос Амти показался ей самой слишком громким, и она закончила шепотом.

— А так все хорошо!

Получилось не слишком-то оптимистично. Город в этом месте и в этот час был пустым, таким пустым, каким Амти привыкла его видеть. Впрочем, теперь она знала, что вовсе это не правильно, что где-то город бьется и поет, напивается, бунтует против тихой, холодной ночи.

Но здесь он спал. Амти увидела вдалеке угрожающий силуэт бывшего кинотеатра, который давным-давно прогорел, и здание теперь сдавалось под разнообразные собрания, проведения торжественных вечеров и прочие сомнительные с точки зрения культурной ценности мероприятия. Силуэт здания был громоздким и темным, оно казалось чудовищем, в чье безразмерное нутро шли редкие, одинокие люди.

Никто не таился, но и внутрь никого не зазывали. Люди, которые заходили в здание, исчезали за черным провалом двери, безнадежно опустив плечи, казались Амти одинокими и несчастными.

Амти вдруг вспомнила, как однажды они с папой ходили в этот кинотеатр, когда еще жили в Столице. Ей было девять, она рисовала что-то, когда папа вдруг вошел в комнату и сказал, что они идут гулять. Папа взял ее в этот кинотеатр, тогда еще действующий, купил ей сахарной ваты и соленой, солонее морской воды, жареной кукурузы. Он хотел доставить ей радость, поэтому держал ее за руку и покупал вкусности.

Только несколько лет спустя Амти узнала, что в этот день, только когда ей было семь, у папы забрали маму. Амти стало тоскливо при мысли об отце, от непрошеных воспоминаний о его теплых руках, о походе в кинотеатр и сладости сахарной ваты. Она пнула какую-то алюминиевую банку, обрызгала себя липкой газировкой, остававшейся в ней и окончательно почувствовала как прекрасен этот вечер. Глаз шевелился между ее ключицами, и Амти подумала, что случится, если ткнуть его пальцем, будет ли Адрамауту больно?

Амти подошла к кинотеатру, как и все другие. Она открыла дверь, прошла в холл, слушая собственные шаги и чьи-то тихие разговоры. Дешевый красный ковер, как вываленный язык, вел в зал, снова представившийся Амти пастью чудовища. На входе ее остановил человек в пародийно-красной ливрее, на нем были смешные, круглые очки. Он был похож на стереотипного клерка с крысиным, острым личиком и блеклыми, умными глазами.

— Я вас здесь раньше не видел, госпожа, — сказал он.

— Я пришла сюда в первый раз, — ответила Амти. Текст давно был ей заучен, и она знала, что стоит говорить. — Я... у меня...

Амти посмотрела человеку, одетому как лакей из кино, в глаза, а потом добавила шепотом:

— У меня нет магии, господин. Мне кажется, я везде чужая. Одноклассница говорила, что здесь, ну...

Лакей смотрел на нее долго и с интересом. Его глаза изучали ее лицо странным, смутно знакомым Амти образом. Секунду спустя она поняла, почему этот взгляд казался ей таким странным. У него был такой взгляд, будто он рисовал ее. Амти подумала, как хорошо, что она маленькая, безобидная девочка, по крайней мере с виду. Вряд ли ее можно было принять за Пса Мира.

Лакей улыбнулся, потом протянул ей руку, очень тепло сжал ее ладонь.

— Добро пожаловать, госпожа! Несказанно рад, что вы сегодня будете присутствовать, просто несказанно! Можете занять любое свободное место. Только не кидайте мусор и не приклеивайте жвачку к сиденьям.

У лакея была предупредительная улыбка, а его алая ливрея сияла какой-то сверхъестественной чистотой, Амти даже смотреть на нее было стыдно, как будто она могла испачкать ее не прикасаясь.

— И никакой газировки. Тем более никаких чипсов, от них крошки.

— Хорошо, — пообещала Амти, а про себя добавила, что ничего такого делать вовсе и не собиралась. У лакея были раболепные, собачьи повадки мелкого служки, это почему-то казалось Амти неприятным.

Амти прошла в зал. Людей было довольно много, из них заметное число ее ровесников и ровесниц. Они жевали жвачки, переговаривались, тихонько смеялись. Казалось, происходящее было для них веселым приключением. Девочка с выкрашенной в лимонный цвет челкой впереди рассказывала своей подруге, болтающей ногами, затянутыми в разного цвета чулки, что была здесь в прошлый раз и что было все очень круто.

— Как во сне, — сказала она. — Я как бы, ну, даже и не помню особо.

— Здорово, — ответила ее подруга. — Как бухнуть.

Были здесь и люди постарше, в основном, усталые, бедно одетые и очень несчастные на вид. Для них то, что должно было произойти никаким приключением не было. Взрослым людям, так и не получившим магию, просто некуда было больше идти. Мальчишки и девчонки, пришедшие сюда побунтовать против родителей, считающие, что магия им не нужна, не знали, что значило прожить без магии всю жизнь. Это значило никогда не найти свое место. Кто-то с помощью магии лечил людей, кто-то строил города, кто-то ловил преступников, а у кого-то не было никакой магии. Не было дела, к которому у него был бы дар. С одной стороны такие люди были свободны заниматься тем, чем хотят, никто не смотрел на них косо, как на людей, обладающих способностью к исцелению, но мечтающих играть на сцене. С другой стороны, конечно, они в среднем добивались куда меньшего успеха. Они были изгоями. Немножко больными, которых немножко боялись и немножко сторонились. Этого достаточно чтобы превратить любую жизнь в ад. Несчастные, словом, люди. И, конечно, Инкарни, за которым охотился отряд Амти, этим пользовался. Амти интересно было на него посмотреть. Настоящий Инкарни из Двора. Чудовище. Абсолютное, дистиллированное зло.

Амти устроилась на неудобном кресле с максимальным комфортом и стала ждать. Она думала, каким же будет этот Инкарни, и когда лакей прошел на сцену, встал прямо под бельмом погасшего навсегда экрана, где раньше транслировались фильмы, Амти подумала, что сейчас объявят того страшного человека.

Но лакей просто скинул ливрею, отбросил ее, оставшись в белой рубашке. Он снял смешные очки, положил их в карман, и лицо его приобрело ясное, пленительное выражение. Вид его сразу поменялся, будто перед Амти был сейчас другой человек. Он сказал:

— Итак, дамы и господа, братья и сестры! Наконец, все мы можем посмотреть друг на друга и с облегчением сказать: этот человек понимает меня, этот человек меня не обидит. Разве это не здорово? Меня зовут Наар, для тех кто меня не помнит, и я здесь для того чтобы показать вам, что значит не бояться.

Голос его изменился до неузнаваемости. Только теперь он будто бы зазвучал по-настоящему, в нем появились сила и страсть, давшие почти магическую притягательность речи Наара. Глаза его сияли, блестели нездешним, темным чувством, а оттого казались красивее, чем были на самом деле.

Амти запустила руку в сумку, чтобы достать карандаш и блокнот. Случайно она коснулась приклада пистолета, выданного ей Мескете, и едва не отдернула руку в страхе, ей казалось, что пистолет слишком легко ложится в ладонь и слишком велико искушение начать стрелять просто так, в кого попало.

Амти вытащила блокнот и карандаш, и пока Наар говорил, она рисовала его, а рядом, по памяти, воспроизводила его же, только десять минут назад, у входа в зал.

— Люди, — говорил Наар, и от голоса его у Амти шли мурашки по спине. — Разве не это слово есть главное во всяком обществе? Разве не от нас, от людей, загорается искра любой цивилизации? В своем тщеславии те, кто обладают магией забывают о нас, они будто исключают нас из своего, полноценного, мира. Мы строим жизнь вместе с ними, но никто не считается с нашими усилиями! Мы отдаем столько же, но что мы получаем? Сколько раз вы слышали от своих родителей: если не получишь магию, то будешь всю жизнь маяться по временным работам! А потом вы не получили магию! Вместо того, чтобы помочь таким как вы, ваши родители поддерживали систему, которая губит и заставляет страдать людей во всем подобных вам. Это правильно? Разве так и должно быть?

И зал проревел:

— Нет! — и Амти показалось, что какой-то сильный, молодой зверь заявляет свои права на свою добычу.

Амти линию за линией выводила Наара, который говорил такие сильные, справедливые, правильные вещи. Вверх по позвоночному столбу Амти текли мурашки, и она даже разозлилась, сильно и зверино, на своих собственных друзей просто за то, что у них есть магия, и они уже не помнят и не понимают, как это — быть хуже других.

А ведь Амти, как и многие в этом зале, просто была совсем юной, и магия ее скорее всего пробудилась бы в будущем. Но злость не утихала от этого осознания, она была совершенно настоящей.

Наар засмеялся, и смех сделал его лицо почти непередаваемо красивым.

— Кто мы такие? — выкрикнул Наар. — Чего заслуживают те, кто нас презирают? У вас на самом деле есть ответ на этот вопрос! Но вы боитесь его произнести!

И Амти посмотрела в свой блокнот с набросками, и увидела, что там были нарисованы два разных человека. А на самом деле один. Зажатый служка в начищенной форме и смешных очках, за которыми почти слезятся маленькие глазки. Похожий на садового кротика, не нужный никому и не замечаемый никем. И человек, кричащий о свободе, повелительный, сильный, красивый. Черты лица его будто прояснились, взгляд был острым. Он двигался по сцене с грацией молодого зверя, голодного хищника. И тогда Амти подумала, ведь это и вправду один человек, надо же. И до того, как стать Инкарни, Наар, наверняка, был жалкой прислугой, привыкшей ненавидеть и презирать себя чуть больше, чем его ненавидят и презирают остальные.

Он жил незаметной никому жизнью до тех пор, пока не стал тем, кто говорил сейчас с залом, кому зал так неподвижно внимал. Зло, подумала Амти, не может быть уродливо. Оно вынужденно быть красивым, вынуждено быть красивее и притягательнее добра, иначе оно не имеет смысла, иначе никто и никогда его не предпочтет.

Наар продолжал:

— Вы прекрасно знаете, чего заслуживаете вы сами! Ответ также лежит на поверхности, и вам немного нужно для того, чтобы его увидеть.

Амти отвлеклась от рисования, теперь она смотрела только на Наара. О, если бы ее спросили сейчас, как должен выглядеть царь, она указала бы на него. Он стоял прямо, будто обозревал свои владения, на губах у него играла легкая улыбка, казалось, делавшая само его лицо похожим на рисунок, где каждая линия продумана идеально.

Амти смотрела на него и чувствовала, как тепло становится у нее в кончиках пальцев, и как это тепло течет дальше, вверх. Обессиливающее, опьяняющее тепло. Амти вдруг почувствовала себя очень пьяной, она засмеялась, вспомнив слова девчонки с лимонной челкой, но звука не вышло. Амти была будто во сне, а может быть так ощущается клиническая смерть. Она не чувствовала свое тело, ей казалось, еще немного, и она увидит его со стороны.

Наар сел на край сцены, и Амти увидела его цветастые, смешные носки. Он достал сигареты и закурил, чуть откинулся назад.

— Вы знаете ответ, — повторил он негромко и спокойно. — Смерти. Вы заслуживаете смерти. Жуть какая, правда?

Он тихонько засмеялся, как человек, которого в хорошем настроении смешит все, что угодно.

— Итак, осталось немного, в следующий раз мы с вами закончим все это.

Амти как загипнотизированная смотрела на Наара. Ей казалось, будто он мог говорить что угодно, она не отвела бы взгляда. Еще ей казалось, будто остальные не слышат его голоса, только чувствуют. А она — слышала, может потому что Амти была Инкарни.

Наар говорил, и Амти казалось, будто какие-то смутные волны проникают внутрь, ходят под ее кожей, растворяются в ее крови. Она слышала:

— Ваша жизнь бессмысленна, она не может измениться и не изменится. Вы ущербны в этом мире, в любом из миров. Это в вас недостает чего-то, а не в тех, кто презирает вас. Это вы недостаточны и лучше вам никогда не стать. Единственное, что вы вообще можете изменить, это собственное существование. Бессмысленно пытаться менять этот мир. Бессмысленно пытаться существовать в нем. Намного лучше — уйти, но уйти не просто так, а забрав с собой как можно больше этих тщеславных ублюдков. Подумайте, как бы вы хотели это сделать? Может быть, бомба? Как насчет расстрела в школе? Может быть стоит подмешать яд в кофе коллегам на работе? У вас ведь есть фантазия, в конце концов, это все что у вас есть! Подумайте, растите этот план, пусть он зреет внутри вас, расцветает, как цветок. Нужно уйти, собрав овации, ведь это единственное признание, которое для вас возможно! Вы ведь не Инкарни, никто не ждет этого от вас, никто не найдет в вас тьмы, никто не охотится за вами. Почему бы не ударить их оттуда, откуда они не ожидают? Вы ненавидите людей так же, как и мы! Покажите им войну!

Наар говорил негромко, ему больше не нужно было кричать, чтобы проникнуть в мысли всех и каждого.

Интересно, подумала Амти, ее мысли текли как сироп, после пятого раза, все они пойдут собирать бомбы и доставать оружие или хотя бы схватятся за нож? А как они себе это объяснят? А что если в Амти теперь заложена бомба замедленного действия, которая наложившись на ее собственные желания заставит ее сделать что-нибудь плохое ее друзьям и близким?

Но паника не пришла, все было будто охвачено липким туманом. Амти чувствовала, что вообще не должна была слышать слова Наара, только ощущать, как что-то зреет в ней, чтобы потом раскрыться, как цветок, о котором он говорил.

Наар хлопнул в ладоши, и оцепенение спало с Амти, она крепче вцепилась в блокнот, будто это могло позволить ее сознанию не уплывать. Амти пришла в себя чуть раньше остальных. Она посмотрела на девчонку с лимонной челкой впереди. Ее голова была безвольно откинута назад, а ее подруга почти спозла с кресла. Люди будто спали, а сейчас медленно начинали приходить в себя.

— Круто, да? — пробормотала девочка с лимонной челкой.

— Ага, — ответила ее подруга. Глаза у нее были тусклые и бессмысленные.

А потом Наар снова хлопнул в ладоши, и люди окончательно пришли в себя, выпрямились.

— Мы должны, — серьезно сказал Наар, голос его снова приобрел торжественную громкость. — Изменить устоявшийся порядок вещей. Я не говорю о революции, упаси Боже. Мы видели много крови, и крови больше не нужно. Мы не будем уподобляться им и причинять боль таким же существам, как мы сами! Мы призываем к миру! Покажите им мир! Покажите, что мы способны бороться словом. Докажите, что мы ничем не отличаемся от них и заслуживаем тех же самых прав. И берегите себя, ведь мы боремся, чтобы мир стал лучше, и эта борьба нужна для того, чтобы лучше жил каждый из нас.

Его голос ударился о стены, отозвался внутри Амти, и Наар замолчал. Какая лицемерная тварь, подумала Амти, но все зааплодировали, и она тоже.

Наар поклонился с веселым изяществом, подхватил карнавальную ливреею. Кто-то из взрослых пожимал ему руки, девочки-подростки визжали. А Амти на обратной стороне рисунка чертила план помещения, все двери, которые было видно, все, что было в холле.

Когда все начали расходиться, Амти запихнула блокнот в сумку, снова нащупав пистолет и вспомнив о словах Наара. Она вышла, стараясь слиться с толпой. Она сделала все, о чем просили ее Мескете и Адрамаут. Пора было двигаться к месту встречи. Глаз под рубашкой двинулся, видимо, согласный с ней.

Амти уже вышла на улицу, ее пальцы были холодны от страха, а ладони мокры от волнения. Но она справилась, и даже справилась хорошо. Она узнала о целях Наара, о том, что именно он делает и о том, что осталось немного времени. Амти уже увидела склонившиеся к витрине рулоны обоев, которые теперь могли бы ей гордиться, когда внутри что-то кольнуло.

А потом Амти вспомнила, что должна была остаться после собрания и осмотреть здание. Выругавшись, Амти развернулась назад. Если повезет, она еще успеет проскользнуть назад, пока Наар говорит с кем-нибудь из зрителей.

Однако, когда Амти подошла к зданию кинотеатра, Наар уже закрывал дверь. Ливрею он, судя по всему, взял где-то в кинотеатре и оставил там же. На нем было растегнутое черное пальто, простое и чистое. Очки снова поблескивали на его носу, придавая ему все тот же лакейский вид.

Амти развернулась было, смирившись с тем, что задание выполнено не полностью, но Наар окликнул ее.

— Госпожа!

Амти замерла, немного погодя развернулась и поправила очки.

— Спасибо вам за выступление, — вежливо сказала она. — Вы очень верно все говорили.

Особенно про смерть и убийства.

Наар продолжал смотреть на нее сквозь толстые линзы своих нелепых очков, а потом его губы скривились в тонкой, противной улыбочке. Он сказал:

— Вы ведь не просто девушка, лишенная магии.

— В смысле? — спросила Амти. — Ну, я рисую немного еще. И учусь хорошо.

Наар засмеялся, и смех его ничуть не напомнил Амти того прекрасного, пылкого проповедника, которым Наар был пятнадцать минут назад. Наар снял очки, улыбка его изменилась, став жутковато-звериной.

— Ты — Инкарни, — сказал Наар. И в этот момент Амти поняла, что все Инкарни так или иначе чувствуют друг друга. Что не знай Амти ничего о Нааре, она поняла бы, что он есть, потому что тьма наложила свою печать на него, как и на нее. Два разных человека, вспомнила Амти, а на самом деле один.

— Только не говорите никому, — запищала Амти, делая вид, что не понимает, почему он считает, что она Инкарни. — Пожалуйста, я вас умоляю. Я ничего плохого не сделала! И не сделаю!

— Все так говорят!

— Но я правда не плохая! Я клянусь вам!

Наар перехватил ее за руку, хватка у него оказалась крепкая и болезненная.

— Пойдем со мной, я покажу тебе кое-что. Считай, что я зову тебя в гости.

— Я несовершеннолетняя!

Наар засмеялся снова, на этот раз совсем по-другому — весело и непринужденно.

— Совсем не то покажу, о чем ты подумала. Впрочем, если ты со мной не пойдешь, мне придется позвонить Псам Мира, и тогда...

В голове у Амти с воем, как машины с отказавшими тормозами, неслись мысли. Если она пойдет с ним, куда он приведет ее? Он собирается убить ее? Но зачем? Может, он хочет поговорить с ней как Инкарни с Инкарни? Может, хочет, чтобы она помогла ему в его жутких замыслах? Собирается пригласить ее во Двор? Но у нее же нет магии, она бесполезна. Может, просто хочет секса? Но это же Амти, никто не хочет с ней секса! Но если он приведет ее к себе домой, Адрамаут и Мескете будут рады даже больше, чем если бы Амти просто облазила кинотеатр.

Убить его дома, значит избежать лишних глаз и лишних жертв.

Амти сказала:

— Только отпустите меня, я сама пойду. Это подозрительно, что вы меня куда-то тащите.

— Поверь мне, если будет надо, я сумею тебя удержать.

Амти выдернула руку, но Наар и не держал ее слишком крепко, по крайней мере сейчас.

— Меня будут искать, — сказала она слабо.

— Конечно, будут. Особенно родители. Будущее принадлежит позжеродившимся, как говорят.

Амти посмотрела на его лицо, она никак не могла определить, красавец он или крыса все-таки. Будто на самом деле у него было два обличия. Некоторое время они шли молча, и Амти подумала, что, может быть, Мескете и Адрамаут на это и рассчитывали. Думали, что он узнает в ней Инкарни и доверит ей больше.

Наконец, Наар прервал тишину, неловко кашлянув.

— Я был таким же как ты. Давно.

Лицо Наара осветил холодный свет луны, в этот момент он показался Амти мертвым. Да, да, точно, именно так должны были выглядеть мертвецы из сказок, когда они вставали из-под земли.

— Каким? — спросила Амти, чтобы заставить его сказать еще что-то, чтобы иллюзия его мертвенности развеялась.

— Слабым, — ответил он. — У меня долгое время не было магии. Я работал прислугой в домах богатых и уважаемых господ, и очень хотел повелевать.

— Но у вас ведь и сейчас нет силы, — сказала Амти, продолжая делать вид, что не понимает, о чем Наар говорит. Он принялся насвистывать известную песенку, слова которой "солги мне, чтобы узнать лгу ли я", так легко ложились Амти на язык, что ей захотелось подпеть. Некоторое время они шли молча. Наар жил в одной из старых, довоенных, пятиэтажек, чудом уцелевших и еще большим чудом стоящих сейчас. Он галантно пропустил ее в подъезд.

— Ты не пытаешься сбежать, — заметил он.

— А куда мне бежать? — спросила Амти.

Наар жил в бедной квартире, обстановка в которой больше напоминала о номере в гостинице, нежели о чьем-то доме. Вещей здесь было мало, зато прямо в коридоре стояла сумка. Это было место, из которого в любой момент готовы были сбежать. Ничего по нему нельзя было сказать о его хозяине. Может быть, кроме одного: он или тщеславен или безумен. Единственной отличительной чертой было обилие в квартире зеркал. В каждой комнате по одному большому зеркалу, обязательно в человеческий рост. Зеркало в гостиной занимало почти половину стены, как будто было установлено вместо телевизора, напротив него даже стоял диван.

— Добро пожаловать в мой дом, госпожа, — сказал Наар.

— Спасибо за приглашение, — ответила Амти. И ей захотелось засмеяться: такие-то они два очень вежливых воплощения зла.

Наар проводил ее в гостиную, достал из шкафа для сервиза, где ни одной чашечки не было, бутылку вина.

— Хочешь?

— А говорили не для того ведете, — сказала Амти. — А теперь предлагаете вино.

— Я предлагаю тебе из вежливости, — ответил Наар. — Ведь это неправильно — не предложить девушке выпить прежде, чем перейти к делу.

— Давайте сразу перейдем к делу, — пробормотала Амти. Наар вдруг резким движением отбил горлышко от бутылки.

— Штопора нет, — пояснил он, когда Амти вздрогнула. Наар отпил вина не обращая внимания на то, как осколки порезали ему губы. Он был безумен, как и все Инкарни, Амти это понимала и все же удивилась.

— Так вот, я был таким же как ты, то есть, я был никем. Девочка, даже я сам себя не любил. До того момента, когда однажды я почувствовал внутри темноту. Там, куда я даже не заглядывал, хранилась сила, которой я так хотел.

Наар задумчиво облизнулся, и Амти увидела, что язык у него длиннее человеческого и алый, как кровь.

— В то время я работал у человека, который даже не обращал на меня внимания. Он был герой Войны, уважаемый человек. Я был для него не больше, чем земля, устилавшаяся ему под ноги. У него была прекрасная жена, о да. Очень красивая женщина. Сука. Первое что я сделал, когда обрел свою силу. Заставил ее покончить с собой. Я заставил ее выстрелить себе в лицо прямо рядом с ним. Он спал в их постели, когда она сделала это. Полагаю, ее кровь его забрызгала. Этого я не знаю, когда он вышел из комнаты, лицо его уже было мокрым от слез. Знаешь, в чем была проблема?

— Вам стало стыдно?

— Я любил эту суку, его жену. И я убил ее, чтобы ему отомстить. У нее было прекрасное лицо. Я просто не хотел его больше видеть. Так вот, как тебе эта история?

— Сложно сказать.

Амти прижимала к себе сумку, рассматривала свои ногти, стараясь не впускать эту историю в сознание.

— Знаешь, чем она закончилась?

— Вы здесь. Так что вашим спасением.

— Я думал, что мне некуда бежать. И я порезал себе вены. Уже теряя сознание, я испугался. Я подался вперед, мне хотелось схватиться за свое ускользающее отражение. И тогда...тогда настоящий мир открылся мне.

Амти посмотрела в зеркало перед ними, увидела отражение Наара, его резкие, сильные жесты и саму себя, сжавшуюся в комочек.

— В тебе живет такая же тьма, как и в любом Инкарни. Ты должна, как и любой Инкарни, в конце концов попасть домой. Сегодня я сделаю тебе большой подарок.

— Отпустите меня? — спросила Амти. Она не понимала, где боится по-настоящему, а где играет. Она коснулась ямки, между ключиц, надавив на глаз. Тревога, тревога! Тревога, ну же!

— Нет. Помогу тебе попасть туда, где твое место, — сказал Наар. Он взял очки, надел их, поправив с дурацкой, смешной неловкостью.

— Что ж, начнем?

— Что начнем?

— Чтобы попасть туда в первый раз, — сказал он учтиво. — Нужно балансировать на грани смерти. Поэтому вряд ли процедура будет приятной.

Амти резко встала, сумка упала с ее колен.

— Ой, вы знаете, я не слишком хочу в то загадочное место! Мне завтра в школу и родители будут волноваться.

— Разве тебе не страшно быть здесь, где ты всем чужда, бояться причинить боль кому-то? Разве тебе не хочется освободиться от всего?

— Понятия не имею, — сказала Амти. А потом они с Нааром одновременно посмотрели на ее сумку, лежавшую на полу. Блокнот выпал из нее, угораздило же его раскрыться именно на той странице, где Амти рисовала план здания.

— Забавно, — сказал Наар, снова снимая очки, будто без них видел лучше. — А это тебе зачем?

— Просто так!

Наар засмеялся, и Амти неожиданно для себя засмеялась вместе с ним, подобрала сумку, потом добавила:

— Извините.

Она аккуратно продвигалась к выходу из комнаты, Наар, казалось, не спешил ее останавливать.

— Ты не понимаешь, девочка, какое одолжение я делаю тебе. Ты должна быть мне благодарна! Впрочем, для меня это скорее развлечение. Посмотрим, как ты справишься там, куда я тебя отправлю.

Амти сделала шаг к двери, но он преградил ей путь. А потом, в секунду, совершил бросок, на который по мнению Амти не должен был быть способен обычный человек. Нет, в нем не было сверхсилы или сверхскорости. Просто он был настолько звериный, дикий и неправильный. Падение выбило воздух у Амти из легких, а в горле засаднило, когда руки Наара сомкнулись у нее на шее, и она не смогла вдохнуть снова. Глаза у него оставались спокойными, это и было главным безумием. Амти дергалась, стараясь вырваться, царапала его, но ничего не получалось. Амти смотрела на него и видела его блеклые, серые глаза, и все исчезало для нее, кроме этой зимней серости, очертания размывались, все переливалось от слез в глазах. Амти тянулась к сумке, снова упавшей на пол. Под руку ей попался пульт, наверное она случайно нажала на какую-то кнопку, потому что краем уха услышала мерное бормотание телевизора откуда-то из угла комнаты. Амти не думала, что умрет, у нее и мысли об этом не было. Она даже не боялась, что-то в ней будто отключилось, чтобы дать ей шанс сопротивляться. Она услышала как кто-то колотит дверь и подумала, что, наверное, это Мескете и Адрамаут. Хоть бы это были они, только бы они не бросили ее в такой момент. Наконец, Амти нащупала сумку, а в ней пистолет. Перехватив его покрепче, она двинула прикладом в висок Наару, сильно и быстро, как учила ее Мескете. С секунду ей казалось, что ничего не получилось, сознание отключалось, а воздуха все не было, но тут Наар расслабился, будто обмяк, глаза его стали бессмысленными, а потом он упал, навалившись на нее. Сначала Амти подумала: интересно, так ли происходит с мужчинами после оргазма? А потом подумала, что убила Наара, и сердце забилось быстрее, Амти почувствовала страх и сладость. Она прощупала пульс на его шее, вздохнула с облегчением, но была в этом облегчении и доля разочарования. А что будет если выстрелить сейчас? Амти трясло, она отбросила пистолет подальше, как будто он был змеей, едва ее не ужалившей. Двери выламывали, и Амти крикнула:

— Сейчас! Сейчас я вам открою! Подождите! Я его вырубила! Только не шумите!

Последнее предложение вырвалось из нее с обморочным присвистом. Глаз телевизора переливался в углу, но на картинке Амти сосредоточиться не могла.

Какое глупое место, чтобы поставить телевизор. Телевизор, подумала Амти, должен стоять в центре комнаты, чтобы сидеть на диване и смотреть на Шацара. Как все правильные граждане. Амти подумала об этом, потому что услышала его голос. Ей показалось даже, будто бы он здесь, в комнате. Голос его был для Амти реальнее всего происходящего, реальнее даже шума выбиваемой двери.

Шацар говорил:

— Граждане Государства, сегодня радостный день для каждого из нас. Мы боролись с Инкарни, людьми тьмы, и каждая капля их пролитой крови спасала кого-то из нас, людей света. Мирных людей, желающих жить и работать на мирной земле. Но каждая эта капля стоила нам очень дорого. Мы умирали за безопасность нашего мира, но, наконец, наша бесконечная война может быть окончена. Вскоре мы готовы будем поставить точку в этом грустном и скорбном времени, когда мы вынуждены были выкорчевывать сорняки нашего поля. Любая операция по удалению инородного элемента, как знает каждый врач, должна проходить по-возможности, при полном сохранение функциональности и аккуратном ее ведении, быстро. Теперь у нас есть способ уничтожить их всех и разом. Вскоре, максимум через полгода, когда мы завершим последние приготовления, в мире не останется ни одного Инкарни, и они никогда не появятся вновь. Мы уничтожим людей тьмы, мы уничтожим тьму. Возрадуйтесь, граждане, ибо грядет день очищения. Пусть вас не пугает разлука с теми Инкарни, что кажутся вам близкими. Мы все заживем счастливее и свободнее в чистом мире абсолютного света....

Шацар говорил что-то еще, но Амти уже не слышала, не слышала она и шума, с которым проникли в квартиру Адрамаут и Мескете. Амти почувствовала, что теряет сознание. Ты опять все делаешь не так, подумала Амти, тебя ведь уже перестали душить.

А потом Амти поняла, что падает. Она попыталась опереться о большое зеркало, и неожиданно оно оказалось, как вода. Точно как вода, оно было холодным, мокрым, и она упала туда, как упала бы в озеро.

Амти не потеряла сознание, как ожидала. Наоборот, ей стало лучше, будто впервые она смогла дышать по-настоящему. Впервые в жизни. И хорошо ей было ровно до тех пор, пока она не почувствовала запах. Пахло сладко и мерзко, пахло плотью, пахло кровью. И было тепло. Амти открыла глаза, потом закрыла, потом снова открыла. Она не могла поверить в то, что видит. Все казалось ей ненастоящим, карнавальным, почти захотелось засмеяться. Она находилась в огромном мраморном зале, всюду были зеркала, темные и жуткие. Амти была в самом конце зала, прямо перед ее глазами была колонна из костей. Из настоящих костей, человеческих костей, сплавленных друг с другом. И такие колонны шли по всему залу, и Амти думала, что если такие страшные, невероятные, отвратительные вещи поддерживают потолок, то рухнуть должно небо.

А потом Амти рассмотрела остальное. Сверху на нее капнула кровь, поправив очки, она подняла голову и увидела, как с потолка на крюках свисают человеческие тела, искаженные самым жутким образом. Все было так неправильно, что даже красиво. Кости, пробивавшие плоть змеились, образуя невероятно красивые узоры. Цветы из плоти распускались на стеблях позвонков. Сквозь глазницы текли ручейки крови, будто где-то внутри, прямо в чашах черепа, бились живые сердца. В клетке костей распускались и увядали легкие. Все эти существа, так страшно искаженные, все еще были живы.

Амти подташнивало, но все же она не могла глаз оторвать от этого ужаса. В зале было тепло, как в парнике, все эти органы, мышцы, все это вырабатывало жар живого тела. Амти выглянула из-за колонны и увидела прекрасный сад, орошенный кровью, текущей сверху. Если не смотреть на потолок, то можно сказать — нет на свете ничего прекраснее. Самые чудесные цветы росли здесь: белые и красные розы, невероятные, пятнистые орхидеи, нежные лилии. Пятна крови смотрелись на них, будто прекраснейшие краски.

Зал был хорошо освещен огнем, и тени плясали и плавились, так что даже когда Амти не смотрела на потолок, она видела искаженные силуэты страдающих на крюках существ.

А потом Амти услышала, как открылась дверь, она скользнула за колонну, прижалась спиной к зеркалу, но оно оставалось твердым. Амти зажала себе рот рукой, чтобы не всхлипнуть, она не знала, куда спрятаться. Зал был большой, ее не было видно, но вдруг кто-то пройдет до конца. Краем глаза Амти видела вошедших.

Высокая и статная женщина, чье лицо было закрыто черной вуалью шла впереди. У нее было длинное, почти прозрачное платье, не закрывавшее тела. Ее белая, обнаженная кожа, казалось, светилась. Из-за лопаток у нее спадало то, что Амти приняла сначала за странноватую часть платья, но рассмотрев поняла — это были щупальца, длинные, пульсирующие и черные, как сама ночь. Они спускались вниз до самого пола. Чуть позади нее шел человек с когтями, похожими на когти большой кошки. Его тело украшала затейливая сеть шрамов, из-за которой кожа казалась похожей на змеиную.

— Моя Царица, — говорил этот человек, голос его тоже почти не напоминал человеческий, столько в нем было рычащих и шипящих звуков. — Вы уверены, что хотите этого?

Царица, подумала Амти, это же Царица Двора. Как она страшна и как она прекрасна. Царица даже головы не повернула в сторону мужчины. Она задрала голову, и капля крови упала на ее вуаль.

— Когда-то мой Адрамаут и моя Мескете подарили мне в подарок это место. Разве это не прекраснейшее из всего, что ты видел? Ах, какие сладкие крики издавали эти несчастные существа, когда здесь была моя милая девочка. Что ты думаешь, Харрум?

У Амти дыхание перехватило. Адрамаут и Мескете? Они сделали это для Царицы? Они действительно были чудовищами, часть Амти это знала, но и вообразить не могла такой дикой жути. Наверное, они были здесь очень важными людьми, если имели право дарить подарки Царице. Может быть, ее генералами. Царица говорила "мой Адрамаут" и "моя Мескете" так лично и чувственно, будто они делили с ней постель, а не служили ей.

У Царицы был царственный и холодный тон, она вся будто была изо льда, ее белая кожа и звонкий, спокойный голос заставили Амти задрожать.

— Безусловно, моя Царица, — сказал Харрум. — Нет ничего прекраснее вашего сада. Я благодарю вас, что вы взяли меня с собой на вашу чудесную прогулку.

Царица принялась напевать какую-то песенку, мелодичную и печальную, и Харрум замолчал. Когда она закончила, Харрум открыл было рот, но Царица взяла его за подбородок, сжала пальцы так, что кости хрустнули.

— Хочу ли я пройти по Лестнице Вниз и достать то, что уничтожит мир света? Да, я хочу. Хочу ли я сделать это сейчас? Нет, я хочу подготовиться. Представь, Харрум, — ее рука скользнула вниз, огладила его там, где... Словом там, куда Амти смотреть не стала. — Весь мир погрузится во тьму. Весь мир станет нашим милым садом, а потом наступит зима, и наш сад увянет и умрет, и все мы окажемся там, где в конце концов, и должны быть. Туда, где всем нам место, где все мы будем задыхаться, когда останемся совершенно одни...

Царица оттолкнула Харрума, снова прошла вперед.

— Ради этого я готова рискнуть всем и спуститься по Лестнице Вниз. Полагаю, есть еще одно существо, которое хотело бы достигнуть того же самого, но с другой стороны. Нужно его опередить.

Царица шла вперед, и Амти вдруг поняла — скоро ее заметят. Она прижалась к зеркалу сильнее, умоляя высшие силы, своего далекого папу, давно покинувшую ее маму, Адрамаута и Мескете, да кого угодно, забрать ее отсюда. Царица была уже за пару метров от нее, и Амти показалось, что она посмотрела на нее, но из-за вуали сказать было сложно. Амти попрощалась с жизнью, и в этот момент зеркало снова стало податливым, как вода, и Амти провалилась в него. Дышать в обычном мире враз стало тяжело и больно, будто отравленный кровью воздух Двора подходил ей лучше.

Когда Амти открыла глаза, она увидела обеспокоенное лицо Адрамаута. Один его глаз был знакомый и красный, а вот другой сменил цвет. Теперь радужница Адрамаута была бледно-серой. В его глазнице было глазное яблоко Наара, Амти узнала эту зимнюю серость. Выглядело так, будто Адрамаут надел цветные линзы.

Амти почувствовала себя в невесомости, а потом поняла — Адрамаут несет ее на руках.

— Пойдем, малыш. Нам нужно убираться как можно быстрее, пока сюда не приехали Псы. Мы еле вытащили тебя. Попасть обратно тяжелее, чем попасть туда, так что больше никуда не проваливайся.

— Они все... — пробормотала Амти. — Весь мир хотят...весь мир! Они все!

А потом Амти уткнулась носом в плечо Адрамаута и ощутила как остро ткань его куртки пахнет кровью. Все потеряло вдруг свое значение, и Амти почувствовала себя так спокойно, а еще очень-очень пусто.

4 глава

Амти снилось, будто она — Адрамаут. Амти понимала, что это сон и не понимала одновременно. Или даже так: все происходящее было и не было сном. Амти снился Двор.

Адрамауту было позволено в постели Царицы практически все. Он мог причинять ей боль, мог резать ее, он тянул ее за волосы, покорную и податливую, а она только смеялась, и смех ее оставался холодным. В постели она, как последняя шлюха, позволяла делать с собой все, и Адрамаут наслаждался этим, наслаждался ее кровью, ее плотью, ее болью. Иногда к тому времени, как она выбивалась из сил, на ней не оставалось ни одного живого места. Однажды Адрамаут снимал с нее кожу, полосу за полосой.

Ей это нравилось. Адрамаут мог делать в постели Царицы все, что хотел, кроме одного. Он не мог прикасаться к Мескете. Пока Царица ласкала ее, Мескете никогда не стонала, только облизывалась голодно и дико. Иногда, когда Мескете теряла над собой контроль, она заставляла Царицу кричать вовсе не от удовольствия. И Царице это нравилось.

Еще иногда они менялись ролями, и это Царица истязала Адрамаута, а Мескете смотрела и по ее лицу ничего нельзя было прочесть. Когда Царица стегала кнутом Мескете, Адрамаут целовал совсем не ту женщину, которую хотел бы целовать в этот момент.

Адрамаут и Мескете, служившие Царице вместе, согревая ее постель и услаждая ее взор пытками, никогда не расставались и никогда не принадлежали друг другу.

Однажды они лежали в постели, обессиленные после любовных игр. Адрамаут ел сырое мясо, вгрызаясь в него, как зверь. Он и был зверем, и вовсе не был похож на того Адрамаута, которого Амти знала.

Царица встала с постели, не надев на себя ничего, кроме сытой, удовлетворенной улыбки. Ее бледная кожа была покрыта кровоподтеками, на которые Адрамаут смотрел со звериной жадностью и удовольствием. Мескете спала, утомленная и спокойная, как ребенок. Неожиданным будто удар было желание ее приласкать. Здесь, во Дворе, Адрамаут думал, что разучился испытывать нечто подобное.

— Мне нравится твоя страсть, — сказала Царица. Голос ее был холоден, будто не она кричала под ним десять минут назад. Адрамаут засмеялся, потом высунул язык.

— Правда? А я все думал, почему ты держишь меня здесь.

Царица чуть вскинула бровь, и Адрамаут закрыл рот так быстро, что у него зубы клацнули.

— Я хочу чтобы вечером вы с Мескете присутствовали на пиру. Тамзир разочаровал меня, и он будет главным блюдом. Вы приготовите его для меня.

— Как скажешь, моя Царица, — ответил Адрамаут. — Мы будем рады развлечь тебя и твоих гостей.

Адрамаут взял с подноса розовато-голубое, как рассвет, легкое, погрузил в него зубы, отодрав кусок.

Царица смотрела на него, потом легкая улыбка тронула ее тонкие, обескровленные губы. Она повернулась спиной к Адрамауту, и он увидел, как спускаются вниз ее щупальца. Спина Царицы была изукрашена шрамами, некоторые из которых Адрамаут и Мескете оставляли ей лично. Царица зажгла свечу, и ее пламя окрасило пальцы Царицы золотом.

— Мне нравится твоя страсть, — повторила она. — Ты отдаешься ей, а это важно. Я вознагражу тебя за это, Адрамаут. Пойдем со мной.

Адрамаут коснулся пальцем остатков легкого, и плоть под его прикосновением расцвела алым, крохотные сосудики лопнули. Ткань легких сложилась в подобие диковинного цветка, который Адрамаут заткнул себе за ухо. Больше ничего он на себя надевать не планировал.

Они шли узкими и запутанными коридорами дворца. Весь он был выстроен нарочито искаженно, неправильно, легко было потеряться и никуда, никогда нельзя было прийти вовремя.

Царица спускалась вниз, и Адрамаут следовал за ней. В конце концов, они спустились туда, где в нормальном мире, не охваченном разрушительным безумием, должен был располагаться подвал.

Во дворце никакого подвала не было. Царица открыла дверь, и Адрамаут увидел ступени, спускающиеся прямо в бессмысленную, страшную пустоту. Ему захотелось сойти туда, но Царица остановила его.

— Нет, Адрамаут. Ты знаешь, что там?

— Ничего? — спросил он. Ступени шли вниз, пока не заканчивались в туманной, фиолетово-черной пустоте. Как шагнуть в ночное небо, только с другой стороны.

— Мать Тьма, — сказала Царица. — Там покоится в сладком нигде источник того, что каждый из нас носит на сердце. Когда я становилась царицей, я прошла шесть ступеней вниз, седьмая стала для меня непосильным испытанием.

Адрамаут посмотрел на сотни ступеней, ведущих вниз.

— Я потеряла свой разум, когда проходила эти испытания. Говорят, тот, кто дойдет до конца познает суть всего. Дошедший до конца понимает, зачем нужна тьма и в чем его предназначение. Но велика опасность, что твой разум будет раздавлен раньше или что ты умрешь, пока будешь преодолевать ступень за ступенью. Выберешь смерть. Добровольно, как избавление.

— Выберешь смерть? — спросил Адрамаут.

— Только со стороны кажется, будто ты просто спускаешься вниз. Внутри тебя происходят события гораздо более насыщенные. А если пройти из этих ступеней первые тридцать, то можно добраться до Материнских Слез. Ими Мать Тьма оплакивала свое несчастное, обреченное на страдание творение. Говорят, эти слезы так ядовиты, что могут уничтожить сами души людей света. Нам же не причинят никакого вреда. Мало кто решался отправиться за Материнскими Слезами и никто не выдерживал больше семи ступеней. Однажды я найду способ добраться вниз и собрать Слезы нашей Матери. Я ведь Царица Тьмы, в этом моя обязанность, разрушить мир света, хоть многие об этом и забывают.

— Забавно, что возможность уничтожить мир света предоставляется прежде, чем возможность его понять, — засмеялся Адрамаут, и Царица ударила его по лицу.

— Идиот. Потому что лишь отринувший возможность уничтожения, достоин идти дальше и понять. Впрочем, будь у меня такая возможность, я не стала бы противостоять искушению взять Слезы и спуститься до самого конца, дальше. Кроме того, Слезы не действуют на Лестнице, их нужно использовать в мире света. А теперь я хочу, чтобы ты сделал первый шаг по этой Лестнице. Ты достойный Инкарни, поэтому я приказываю тебе.

Но прежде, чем Адрамаут шагнул вниз, прежде, чем Амти почувствовала под ногами ступень, она почувствовала, как ее окатили ледяной водой. Сон тут же развеялся, как дымка от резкого порыва ветра. Амти забыла детали: лицо Царицы без вуали, лицо Мескете без платка, коридоры дворца.

Но кое-что Амти помнила ясно и болезненно — страшную, смертную пустоту там, где кончались ступени.

Открыв глаза, Амти увидела перед собой Мелькарта. Его цепкий, внимательный и неприятный взгляд в сочетании с вечной, не зависящей от разговора глумливой улыбкой казался еще более безумным.

— Привет, — сказала Амти. — Больше не надо поливать меня водой. Заранее спасибо.

После этой, как Амти полагала, исчерпывающе ясной реплики, она получила еще порцию воды прямо в лицо.

— Моя работа научила меня не верить людям на слово, — сказал Мелькарт. — Кроме того, еще минуту назад ты кричала и тряслась.

Амти осмотрелась. Она лежала в их ржавой ванной, на потолке красовалось влажное пятно, похожее на паровозик.

— Я тебя принес, — объяснил Мелькарт. — Чтобы ты не мешала людям.

— У тебя профессиональная деформация.

Снаружи постучалась Эли:

— Она сдохла?

— Нет, — крикнула Амти.

— Ну хорошо тогда, я пойду спать.

— Опять она так ко мне относится, — вздохнула Амти, а Мелькарт только вскинул бровь. Прошло уже три дня с того момента, как путешествие во Двор оставило на психике Амти неизгладимый след. Они не знали, что делать. По всем каналам крутили обещания Шацара избавиться от Инкарни в течении полугода, а у Амти из головы не шли слова Царицы об уничтожении людей света. Две части одного и того же человечества готовы были сожрать друг друга, а Амти и остальные оказались между этими частями. И у них не было ни единой мысли о том, что можно предпринять. Вынужденное бездействие сделало всех раздражительными и нервными. А теперь еще и этот странный сон. Амти поняла, что все еще дрожит от страха, потому что пустота это страшно.

— Так что с тобой случилось? — спросил Мелькарт. — Хотя я, конечно, знаю, но мне интересно, что ты расскажешь.

— Снился сон.

— Сон снился, — передразнил ее Мелькарт. У него была отвратительная привычка повторять искаженные фразы собеседника с неповторимой и непереносимой насмешливой интонацией. — Сны это хорошо. Особенно влажные. Ну?

— Ну, это был скорее кошмар. Мне снилось, что я — Адрамаут.

— Это было самое кошмарное? Понятно. Наверное, он тоже так думает.

У Мелькарта был подчеркнуто плохой характер. Амти казалось, что он терпеливо и крайне дотошно воспитывал в себе паскуду в течении всей своей жизни.

— Прекрати, — сказала Амти.

— Что прекратить?

— Издеваться надо мной.

— А почему ты подумала, что я над тобой издеваюсь?

Амти вздохнула. Чаще всего Мелькарт прекращал задавать вопросы и употреблял утвердительные предложения, когда передразнивал кого-то. Он был злой, как бешеная собака и улыбка у него была некрасивая, как собачий оскал. Эта улыбка портила его и одновременно делала притягательнее.

Амти почесала нос, потом предположила:

— Ты переживаешь за меня и хочешь узнать, что за кошмар мне приснился?

— Да-а-а? Что заставило тебя так думать?

— Ты достал, я тебе ничего не буду рассказывать.

На самом деле Амти Мелькарта боялась. Он был обезумевшим Псом, бешеной собакой, которых, по-хорошему, стоит пристреливать. Но, конечно, даже такие мысли были неправильными и плохими. Мелькарт был одним из них и вместе с тем — чужим. Было время, когда он мучал и убивал других Инкарни, было время, когда он был одним из тех, с кем они борются и кого боятся. Безумие не сделало его ни безопаснее, ни добрее.

И все же он был частью семьи Амти. Она протянула руку и взяла его за рукав рубашки. Пальцы соскользнули с ткани вниз, и Амти принялась рисовать ими в воздухе, это помогало ей вспомнить. Она рисовала лестницу, ступеньки, ведущие вниз. Кажется, они были мраморные. Да, мраморные и красивые, черные прожилки струились в белом камне. Казалось, они двигались, как черви, извивающиеся в гнилом мясе.

Амти сказала:

— Мне снился Двор. Да, я была Адрамаутом, и я видела Царицу.

— Царицу? — спросил Мелькарт, облизнувшись.

— Ну, да. Она была очень злая.

— Точно. Царица Тьмы. Злая. Интересно, это еще почему?

Амти только фыркнула, а потом продолжила:

— И она, ну, показывала мне одно место.

Мелькарт засмеялся, и Амти сложила руки на груди. Смех его прервался резко, как будто кто-то его стукнул.

— Ага, — сказал он. — Я записываю.

— Ты не записываешь.

— Тогда запишу потом.

Взгляд у Мелькарта остановился, он на некоторое время застыл, а потом кивнул Амти.

— Продолжай.

Амти поудобнее вытянула ноги в ванной, сказала:

— Царица была очень красивая.

Мелькарт улыбнулся уголком губ, будто хорошо понимал, о чем она.

— А я ее видел, — сказал Мелькарт. — Мы занимались поиском места, где вы прячетесь. Где мы прячемся. Где Инкарни, в общем. И я смог туда попасть. Так меня и раскрыли. Все могло бы идти очень хорошо, если бы не Двор. Я один смог туда попасть, а когда вернулся, тут-то меня и хотели...

Мелькарт клацнул зубами, заставив Амти вздрогнуть.

— Ага, — сказал он. — Но она красивая. Вот так вот.

Амти не знала, правда это или нет. Во всяком случае Мелькарт никогда раньше об этом не говорил. Некоторое время Амти смотрела на Мелькарта, на губах у него продолжала блуждать все та же злая улыбка.

— Ну, а потом Царица показала какую-то Лестницу Вниз. Она вела в пустоту. И Царица говорила разные вещи, что тот, кто дойдет до конца, тот сумеет все понять. А кто пройдет сколько-то там ступеней, тот сможет достать какой-то экстракт чистой Тьмы и уничтожить им что захочет. Ну, вот. Как ты думаешь, это просто сон или нет? Думаешь, правда существует Лестница Вниз? Царица говорила о ней, когда я попала во Двор.

— Ну, может она сумасшедшая, — сочувственно сказал Мелькарт, а потом засмеялся и добавил серьезно. — Спроси у Адрамаута. Обязательно спроси. Я тебе могу на этот счет рассказать только одну историю.

— Давай, — отозвалась Амти с безнадежностью.

— Однажды, к нам в контору привели девушку, чисто цветочек. Безобидную такую на вид, но в голове у нее жуть что было. Я разговаривал с ней, и она сказала, что на все готова, чтобы выжить. Я подумал, ну, сейчас плакать будет и рассказывать про своих щенков, детей и инвалидов. Нет, оказалось, она знала о тайном оружии Инкарни. Говорила, будто бы они ни много ни мало весь мир могут...прекратить. Да, прекратить, так она сказала. Но я дураком не был, меня этой маленькой сучке провести не удалось. Я позвонил нашему Всеблагому и Всемилостивому, Благоразумнейшему и Незаменимому, одному ему, Единственному, такие вещи, будь они правдой, стоило бы знать. Он у меня эту девочку забрал. Я тогда получил свое первое повышение. За бдительность. Я же бдительный. На следующее утро Шацар меня вызвал. Он сказал, что это были полезные сведения. Что наше великое Государство не забывает даже своих врагов, тех из них, которые раскаялись.

— И он приказал ее отпустить?

Мелькарт засмеялся, потом выражение лица его резко стало серьезным.

— Нет. Он приказал выстрелить ей в лицо. Тебе не понять, насколько это лучше — умереть с открытыми глазами.

Амти скривилась, ее передернуло.

— Так, — сказала она. — Я пойду Адрамауту расскажу.

— Ну иди-иди. Может тебя еще раз водой окатить?

— Зачем?

— Это ты мне скажи.

По Мелькарту никогда нельзя было понять, шутит он или нет, потому что смеялся он куда чаще, чем шутил.

Когда Амти вышла из ванной, Мелькарт объявил:

— Да девчонка же призналась! Она — Инкарни!

Аштар засмеялся, потом промурлыкал:

— Как там Псы Мира без тебя, интересно, Мелькарт?

— Скучают, наверное.

Амти, вместо того, чтобы пойти в свою постель, взяла блокнот и пошла к Адрамауту. Он крепко спал, и Амти легла рядом с ним. Будить его не хотелось, и Амти начала перелистывать свой блокнот. Вот Эли, которую Амти рисовала долго и старательно, из-под ее короткой юбки выглядывал край чулка, а лицо было расслабленным и тлела зажатая между пальцев сигарета. Амти провела пальцем по верхнему краю чулка на рисунке, и карандашная линия смазалась, став как будто чуточку менее реальной. Вот Аштар, лежащий на своей койке. Судя по всему, когда Амти его рисовала, он был достаточно пьян. Глаза у него были по-кошачьи мутные и бессмысленные, а красивый, хищный изгиб губ говорил о том, что секунду спустя Аштар сказал какую-нибудь гадость. Шайху был нарисован на следующей странице. Он лежал на столе в карикатурной позе натурщицы, но судя по повороту головы отвлекся на что-то более важное, чем саботаж художественных потребностей Амти. Неселима Амти рисовала тайно, ей все время было неудобно спрашивать, поэтому рисунок получился неровным, Амти заканчивала его не один день. Но всякий раз, когда Амти садилась его рисовать, лицо у Неселима было неуловимо грустное. Амти не выдержала и нарисовала ему человеческие руки. Мелькарта Амти тоже рисовала тайком, по крайней мере после того, как он изъявил желание контролировать процесс целиком и полностью. Сложнее всего было нарисовать его глаза. Только пока Амти рисовала его, она поняла, что у него невероятно красивые глаза. Просто страшный взгляд, а из-за этого сложно заметить красоту. Мескете не позволяла себя рисовать. Ее страница оставалась пустой. Увидев, как Амти рисует ее покрытое платком лицо, Мескете заставила Амти все стереть. Кроме того, Амти больно получила по руке и больше не рисковала. Амти перевернула страницу и увидела Адрамаута. Его острые зубы были обнажены в улыбке, и Амти только сейчас в полной мере представила, как эти зубы могли рвать мясо. Чудовищно острые, чудовищно длинные, просто чудовищные. Его страшный глаз с остановившимся зрачком, интересно, он был слепой? Повинуясь неожиданному порыву, Амти вдруг принялась стирать карандашные линии. Ей захотелось хотя бы попытаться воспроизвести Адрамаута таким, каким он был до того, как стать Инкарни. Ничего особенного, две маленькие детали: зубы и глаз. Ничего сложного, Амти справилась. И не узнала его. На рисунке был будто бы другой человек — молодой еще мужчина, улыбчивый и красивый. У него был ласковый взгляд, у него были глаза, которым хотелось верить. Улыбка, не украшенная остротой его искаженных зубов, была по-настоящему нежной и веселой.

— Похож, — сказал Адрамаут, и Амти вздрогнула. Адрамаут смотрел на рисунок своим алым, кровавым глазом. Сонная улыбка уже обнажала острые кончики его зубов. — Ты чего, малыш, кошмар приснился?

— Да, — сказала Амти. А потом рассказала ему весь свой сон от начала и до конца. Он слушал внимательно, иногда кивал. Слушать Адрамаут умел, хотя сначала Амти думала, что не умеет, слишком восторженным и болтливым он казался.

— Может быть, твой дар как-то связан с прорицанием, — сказал он. И Амти поняла что так он, избегая лишних слов, согласился с тем, что она видела во сне. Это было правдой. — Хорошо, если в тебе пробуждается магия. А насчет Слез Матери... говорят, это правда. Говорят, что тот кто выпьет их, сможет уничтожить все, что пожелает. Тот, кто выпьет их, сможет приносить небытие всему. Стереть с лица земли целый континент или, к примеру, уничтожить всех креветок.

— Или всех Инкарни. Или весь мир света.

Адрамаут задумчиво поцокал языком, потом сказал:

— Сомневаюсь, что это план Шацара. Он — Перфекти, он даже не сможет воспользоваться Слезами. Они уничтожат его, если верить легендам. Для Инкарни Слезы — нечто вроде идеального наркотика. Как валерьянка для котов, даже запах притягивает. А для Перфекти — страшнейший яд.

— Но Царица ведь может им воспользоваться.

— И, наверняка, хочет. Но до них еще надо добраться. Я прошел только одну ступень Лестницы Вниз. И стал только на одну ступень ближе к темноте, но я никогда не забуду того ужаса, что мне пришлось пережить. Я едва не сошел с ума.

— Просто сделав шаг?

Адрамаут засмеялся, тихонько, чтобы никого не разбудить. Он всегда помнил, что остальные спят более чутко, чем он.

— Это со стороны кажется, будто ты делаешь только шаг. Внутри тебя происходит совсем другое. Царица сделала семь шагов и прошла шесть ступеней. Это надломило ее разум. Она даже имя свое забыла. Вернувшись, она велела никогда не произносить его вслух, чтобы не вспомнить его. Она отказалась от имени, но, не думаю, что это вся цена, которую она заплатила. Она и на треть не приблизилась к месту, где разлиты Слезы. А ведь можно пройти до конца. Говорят, что Лестница Вниз и Лестница Вверх, в которую верят Перфекти, в конце концов, одно и то же. Что Отец Свет, которому они поклонялись раньше, так же уготовил им дорогу к познанию всего, и на этой дороге они должны будут встретиться с Матерью Тьмой.

Амти подумала, что, может быть, пройдя до конца, люди света и люди тьмы поймут, что они не одно и то же, но части одного и того же. Мысль эта, казалось, принесла надежду.

— А Царица может, если постарается, дойти до Слез?

Адрамаут погладил кончик носа Амти, провел ногтем вверх по переносице. Для него в этом движении не было ничего особенного, как приласкать котенка, вот и все.

— Не знаю. Она прекрасная женщина.

— Не очень-то прекрасная, у нее между лопаток растут шланги.

Адрамаут облизнулся, потом сказал:

— Во Дворе дополнительные конечности считаются признаком большой красоты.

— Фу! Фу-у-у-у! Фу, гадость! Фу же!

— Кроме того, — сказал Адрамаут. — Она — хорошая Царица. Она прошла шесть ступеней к абсолютной пустоте. Это на одну больше, чем ее предшественник. Вместе с этим приходит сила. Если кто-то бросит ей вызов и пройдет семь, он станет следующим царем.

— А что тогда будет с ней?

— Вызов можно бросить только в большой праздник, во время которого, если ее превзойдут, она должна будет покончить с собой, а мы, то есть, Инкарни Двора, а не мы, съедят ее плоть. Либо просто съедят ее заживо, если она окажется недостаточно смелой.

Амти даже никак не выразила своего негодования, в голове у нее не укладывалось, как где-нибудь могли быть столь дикие законы. Впрочем, разве не дикость — убивать невиновных еще людей только лишь за то, что происходит у них внутри и еще до того, как они что-либо совершили. В Государстве происходила такая же дикость, как и во Дворе, только в Государстве она происходила в стерильных кабинетах и была одобрена лично спасителем нации Шацаром. Цивилизованная дикость, упорядоченная.

Двор казался Амти притягательным, внутри нее что-то отзывалось, будто тоска по давно потерянной Родине. И неожиданно Амти спросила, не успев себя остановить:

— Кем ты был, Адрамаут, до того, как попал во Двор?

Спрашивать было не принято, и Амти тут же стало стыдно. Адрамаут молчал, и Амти подумала, что он из вежливости сделал вид, что не услышал. Но, в конце концов, Адрамаут все-таки ответил:

— Я был детским врачом. Это значит, — он пощелкал пальцами. — Что я детишек лечил, да.

Иногда Адрамаут пояснял очевидные вещи, но делал это будто бы для себя.

— Да, точно. Раньше с помощью магии я мог заращивать раны. Я был трансплантологом. Жизнь во Дворе как будто погружает все предыдущее в густой туман. Как в сказках про всякие места, куда попадают потерянные дети. Все они, в итоге, забывают, как туда попали и откуда пришли. Думаю, многие Инкарни, которые живут во Дворе достаточно долго тоже забывают. Я не все помню, Мескете помнит больше. Я жил не в Столице. И в Столицу никогда не хотел. Мне важно было помогать тем, кто в этом нуждается. Мне это и сейчас важно, в этом смысле я прежний. Там, кажется, у меня не было семьи. Но я очень любил свою работу. И я любил... человеческое тело. Да, разве это не чудо, как люди устроены? Я изучал его строение, это было моей навязчивой идеей. У меня дома везде были анатомические атласы и схемы. Да, я не сразу заметил, когда мое увлечение стало слишком нездоровым. И когда моя магия к исцелению исказилась. Я помню, вот это помню хорошо. Однажды мне нужно было пересадить почку одному мальчику, и когда я взял ее в руки я подумал, что она для меня как пластилин. Тогда я ничего не сделал. Это ведь был ребенок. Дома я разобрал на части мою собаку. И она все еще была жива. Я понял, что я могу. Но самое главное я понял, что я такое. Чего я точно не хотел, так это... разрушить то, что я так любил. Еще я не хотел, чтобы после моей смерти обо мне помнили дурно. Я сделал много добра и подумал, что заслужил хорошую смерть. Я наглотался таблеток. Не снотворного, конечно. Организм не такой дурак, иногда его не обмануть. Я пил кое-что другое, о чем я тебе не скажу, потому как это пропаганда самоубийства, милый малыш, если решишь убить себя, ищи средство самостоятельно и будь находчива. Три пачки за три часа, чтобы отказали почки. Лучше мучительно и долго, подумал я, но зато абсолютно надежно. Если бы в больнице меня откачали, пришлось бы пройти через мучительную процедуру допроса, потом расстрел. Помню, был выходной и было лето. Да, к понедельнику я должен был быть уже мертв. Я сел перед зеркалом, я хотел увидеть собственную смерть. Мне было любопытно. Словом, я попал во Двор примерно так же как ты — ничего не зная о нем. Случайно. Врата во Двор открываются для тебя на грани смерти, Двор питается твоей смертью, съедает ее. В первый раз попадая туда, ты исцеляешься. Двор прощает тебе твою первую ошибку, но на этом все. Это единственное, в чем он тебе поможет. В общем, мне повезло. Меня подобрала Царица, а вскоре она привела Мескете. Мескете, в отличии от меня, знала, куда отправляется.

— А она...

Но Адрамаут только приложил палец к губам, прежде, чем Амти успела задать вопрос, сказал:

— Нет, малыш. Она сама решит, хочет ли тебе рассказывать, если ты ее спросишь.

Амти кивнула, потом положила голову Адрамауту на плечо. В какой-то мере Адрамаут действительно заменил ей отца, как и обещал, когда они встретились впервые.

На верхней койке спала Мескете, ее рука свешивалась вниз. Амти впервые заметила, что у нее были нежные, почти девичьи пальцы и длинная линия жизни на ладони. Интересно, кем она была? Кем нужно родиться и что нужно пережить, чтобы стать таким человеком, как Мескете. Амти заметила, как Адрамаут смотрит на ладонь Мескете, будто хочет понять, что говорят линии на ее ладони, сколько ей осталось жить и суждено ли ей быть счастливой. Будто его действительно волновала ее судьба, и ему было страшно от того, что он не может ее прочесть. В этот момент Амти поняла: он страшно любил и жалел ее. И на сердце у него, как у всякого влюбленного человека, было тяжело от того, что он никак не мог предсказать, что с ней случится. Он боялся. И Амти отчего-то стало жалко Адрамаута, любовь его уже не была полностью человеческой. Взгляд был полон животного чувства и животной же тоски. Повинуясь неожиданному желанию отвлечь его, Амти спросила:

— А что мы будем делать, Адрамаут?

Он перевел взгляд на Амти и полсекунды она все еще видела любовный туман, делающий его глаза, даже алый, чудовищный, такими печальными. Адрамаут провел языком между своих зубов, и Амти увидела промелькнувшую каплю крови.

— Я бы хотел сказать, что я знаю, несмышленыш. Ты даже не представляешь, как я хотел бы сказать, что могу решить все наши вопросы. Мы попробуем выяснить, что задумал Шацар, но не уверен, что у нас хватит для этого связей. В любом случае, думаю, первым делом мы займемся планами Царицы. Мы, по крайней мере, можем предположить, чего она хочет и куда за этим пойдет.

— Но что с этим делать? — спросила Амти и тут же прикусила себе язык. Она подумала, что Адрамаут разозлится, но он только зажмурил свой жуткий глаз и сказал:

— Мы будем думать, как можно ее остановить. Она ведь не говорила, что пойдет за Слезами в ближайшее время. Нам нужно составить достойный план. А это требует времени, малыш.

— Я понимаю, просто мне...

— Страшно?

— Ну, да.

— Мне тоже, — сказал Адрамаут просто. И Амти подумала, что в отличии от Мескете он никогда не делал вид, что сильнее и умнее их всех. — Но мы что-нибудь придумаем все вместе. На это может понадобиться время, но оно ведь у нас есть.

— Наверное, — ответила Амти без особой уверенности. Ни Царица, ни Шацар не говорили о немедленном уничтожении мира, и все же Амти было страшно. С минуты на минуту, ей казалось, все закончится. Амти хотелось зарыдать от одной мысли, что она умрет и больше для нее не будет ничего, только пустота. Наверное, пустота смерти похожа на то, что Амти видела во сне, там, в конце Лестницы Вниз.

— Вот бы, — сказала она. — Читать книжки и рисовать, и даже учиться. И чтобы не надо было думать о том, что с нами со всеми будет. Не хочу быть на своем месте.

— Читай книжки, рисуй и учись, кто ж тебе мешает, несмышленыш. Но однажды придется подумать. Кто же виноват, что ты на своем месте, а не на чьем-то еще. И твое место, кстати, далеко не самое худшее. По крайней мере, я уверен, бывали места и похуже.

Адрамаут задумчиво погладил ее по волосам, убирая выбившиеся прядки, а потом его рука вдруг замерла, и весь он напрягся, как животное, готовое к броску. Амти не сразу поняла, что не так, а потом вдруг услышала цокот сотен лапок насекомых где-то над потолком и за стенами. Будто невидимая армия маленьких существ маршировала куда-то.

— Чужаки. Нас предупреждают о том, что снаружи чужие, — сказал Адрамаут. И Амти услышала, как зашевелилась Мескете. Неселим вздохнул:

— Если мы будем сидеть тихо, может быть, они уйдут?

— Что, нас штурмуют? — спросил Шайху, такой бодрый, будто и не спал ни минуты. Аштар зевнул, его самообладание ему не изменяло:

— Ну надо же, неужели у них, наконец-то, хватило мозгов проверить этот подозрительный пустырь?

— Братец, ты сдохнешь, если у них хватило мозгов, — сказала Эли и перевернулась на другой бок. Иногда чужаки приходили и рыскали в окрестностях Ямы. В основном это были бомжи или пьянствующие подростки. Если же это был рейд Псов Мира и они лезли внутрь, в основном, многочисленные искаженные звери Адрамаута с охотой занимались ими. Дело остальных было сидеть тихо и не показываться. Их логово располагалось достаточно далеко в месте достаточно запутанном, чтобы их не нашли. Конечно, Амти чувствовала смутный, волнами накатывающий страх и беспокойство, но Эли уверяла, что это только потому, что Амти с ними недавно. Остальные обычно оживленно спорили, бомжи их навестили или Псы, и как быстро Псы поймут как спускаться в коллектор, а там как быстро сожрут их чудовищные крысопауки, собакозмеи и прочие произведения инженерной мысли Адрамаута. И, конечно, Апсу. Уж эта предприимчивая олениха своего не упустит.

Адрамаут и Мескете были настороже, но остальные особенным образом не волновались, и Амти к этому почти привыкла. Она уже готовилась посмеяться вместе со всеми и, может быть, даже как-нибудь удачно пошутить, чтобы Шайху перестал считать, будто у нее нет чувства юмора, как вдруг Мелькарт закричал:

— Он здесь! Он здесь! Он здесь! Он пришел сюда! Он здесь! Шацар!

Неселим и Аштар бросились унимать его. Конечно, никто не поверил в то, что Мелькарт говорил правду. Что Шацару делать в заброшенном здании? Тем не менее, крики могли привлечь внимание тех, кто на самом деле пришел их навестить.

Мелькарт перестал кричать, но зажал уши руками и повторял:

— Шацар здесь, он пришел сюда, он пришел сюда за мной, он здесь.

— Шацара здесь нет, — сказал Шайху. — Успокойся только.

Глаза у Мелькарта на секунду прояснились, он посмотрел на Шайху, как на идиота, а потом сказал:

— Ты, дебил, думаешь, я его прямо здесь вижу? Он наверху!

В это, впрочем, тоже верилось с трудом.

— Я проверю, — сказала Мескете, Аштар посмотрел на нее со скепсисом, но ничего не сказал.

— И если это правда, — продолжила Мескете. — То нам нужно быть готовыми. Готовьте оружие на случай штурма.

— Ты веришь Мелькарту?

— В любом случае, если мы проверим, то ничего не потеряем. Если не поверим, можем упустить более ценную информацию, — сказал Адрамаут.

И Амти вдруг сказала, повинуясь неожиданному порыву, исходящему скорее откуда-то из низа живота, чем из ее собственного мозга:

— Мескете, можно с тобой? Я умею стрелять! И я справилась с предыдущим заданием. Ну, почти справилась.

Мескете смерила ее взглядом, в котором читалось намерение на составляющие разложить все умения Амти и получить ничтожный остаток. Тем не менее, Мескете сказала:

— Да. Возьми автомат.

Амти облизнула губы, потом кивнула. Ей казалось, будто в словах Мескете была издевка, но переспрашивать Амти не решилась. Может, Мескете не верила, что там действительно что-то серьезное и просто решила взять ее прогуляться, зная как надоедает сидеть взаперти? Взяв оружие, они отперли дверь.

— Шацару привет, — сказал Шайху. Амти оглянулась и увидела, что Мелькарт все еще сидел на кровати, мерно раскачиваясь. Судя по всему, что-то действительно его напугало. Оставалось надеяться только, что это не Шацар. У Мелькарта ведь и раньше случались галлюцинации. В то же время часть Амти мечтала увидеть Шацара. Это была часть, в существовании которой она не вполне отдавала себе отчет.

Мескете шла впереди, а Амти следовала за ней, едва успевая. Амти слышала, как ходят по сложной системе труб существа, которым и названий-то нет. Цокот их лапок, шорох их ползущих тел создавали ощущение полнейшей беззащитности. Хорошо, что эти существа считали их своими. Не будь Адрамаут их папочкой, Амти никогда бы не смогла спокойно слушать их поступь.

Апсу встретила их взволнованно прядая ушами. Мескете походя погладила ее по голове, прошептала одними губами:

— Стой здесь, девочка.

Амти прошла следом, не докоснувшись до Апсу, которая ее все еще пугала. Они поднялись наверх, была темная ночь — довольно нетипичное время для активности Псов Мира, зато вполне традиционное для активности бомжей.

Что-то внутри Амти уже свернулось в клубок и затихло, она была уверена в ложности тревоги. И тем не менее, Мескете оставалась напряженной, принуждая к осторожности и Амти.

Они шли едва ступая по полу. Из-за избытка строительного мусора легко было зашуметь ненароком и привлечь к себе лишнее внимание. Мескете и Амти остановились в конце коридора, где в стене был пролом, позволяющий посмотреть, что происходит в зале. Амти слышала шум шагов, но голосов долгое время не было. Они с Мескете аккуратно улеглись прямо на бетонную пыль, чтобы видеть, кто ходит по их заброшенному заводу в опасной близости от их Ямы. И прежде, чем Амти сумела рассмотреть нарушителей, она услышала голос, от которого так сладко свело ее внутренности.

Шацар говорил:

— Так на это место указывают все расчеты? Ты уверен, что проанализировал все источники?

Амти увидела, как он поднимает затянутую в перчатку руку, разрешая кому-то говорить. Взгляд Шацара был абсолютно неподвижен, он смотрел в одну точку, будто пытаясь увидеть то, что увидеть, строго говоря, невозможно. Лунный свет серебрил его глаза. Прозрачная, как вода в озере, радужница позволяла его глазам принимать цвет касающегося их света. Амти столько раз думала, как можно было бы это нарисовать.

А потом Амти услышала голос отца:

— Да, Шацар. Согласно всем нашим расчетам то, что ты ищешь находится именно здесь. Я бы не сказал, что расчеты эти в достаточной степени научны...

— А я тебя об этом и не спросил, Мелам.

Амти увидела и отца. Она вздрогнула, зажала себе рот рукой. Отец казался еще более тощим, чем раньше. Под глазами у него залегли болезненные тени, будто он не спал всю ночь, щеки были покрыты двухдневной щетиной, а руки, Амти видела даже отсюда, немного дрожали. А хуже всего было то, что вместо жалости Амти почувствовала желание перехватить автомат поудобнее и выстрелить в него. От страха на глаза навернулись слезы, и Мескете зажала ей рот рукой. Сердце билось часто-часто, и Амти все еще не верила, что все происходит на самом деле.

Кроме отца и Шацара здесь были еще мужчины, видимо, охранники. Амти видела тени, снующие и снаружи.

— Прости, Шацар. Я хотел сказать, что мы практически уверены, что тебе нужно именно это место.

— Практически, потому что абсолютная уверенность в чем-либо невозможна принципиально? Контекст не может быть полностью выяснен, пока мы не проведен эксперимент, так? — спросил Шацар. Он перевел взгляд на отца, на губах его заиграла легкая, опасная улыбка.

— Да, Шацар.

— Ты сверился с историческими записями, Мелам.

— Разумеется, я сверился с ними.

— В истории, дорогой мой Мелам, есть реформаторский потенциал. Мы можем учиться у истории. Больше ни у чего не можем. Даже предсказательная функция науки ограничена.

Отец промолчал, хотя Амти заметила на его лице выражение, появлявшееся всякий раз, когда он хотел поспорить с собеседником. Да, спорить папа любил. Шацар, видимо, тоже заметил это папино особое выражение и тоже его знал. Улыбка его стала чуть шире, будто он поощрял отца за покорность. И все же, все же, до нормальной, человеческой улыбки Шацару было далеко.

Он сказал:

— Я хочу, чтобы дворец был построен здесь через два месяца. Я понимаю, что это невозможно. Поэтому даю тебе срок в четыре месяца. Это твой максимум. Я хочу, чтобы завтра же все началось.

— Это тоже невозможно, Шацар, — не выдержал отец. Шацар смотрел на него молча с полминуты, и Амти боялась в этой тишине даже дышать. Потом он перевел взгляд вниз, быстрым и неожиданно легким движением поднял что-то с пола, подставив под лунный свет. Это был огромный, черный, извивающийся в надежде спасти свою жизнь, таракан.

— Нет ничего невозможного, Мелам. Самые удивительные вещи люди совершают из невозможности отказаться от затеи. Я надеюсь на тебя, Мелам. Соверши чудо. Иначе вот что я с тобой сделаю.

Шацар раздавил таракана кончиками пальцев, и Амти увидела как в лунном свете блеснули жидкость и слизь, хлынувшие из брюшка несчастного насекомого. Шацар растер внутренности таракана между пальцами, потом чистой рукой снял перчатку и брезгливо бросил на пол. Отец оставался неподвижным, будто выпал из времени на минуту. Шацар пошел к выходу, и только тогда отец поспешил за ним. Чуть погодя, следом двинулись охранники. Что-то щелкнуло в мозгу Амти, и она перехватила автомат, готовясь стрелять, но боль обожгла нос. Мескете двинула локтем ей в лицо, и кровь хлынула из носа.

— Нет, — прошептала она, когда отец и Шацар вышли. — Не здесь и не сейчас. Так мы себя только подставим под нож, а его сделаем национальным героем.

Внутри у Амти было пусто и страшного оттого, что она не знала, не была уверена, не могла сказать — в кого именно собиралась стрелять, в отца или Шацара, и зачем.

Мескете кивнула, будто что-то поняв про Амти, прошептала:

— Так бывает.

Они поднялись на ноги, и Амти принялась отряхиваться.

— Что теперь будет с нашим домом? — спросила она.

— Он перестанет быть нашим домом. Нам повезло, что Мелькарт поднял тревогу. Нас могли застать врасплох, когда начнется стройка. Пойдем.

Мескете говорила спокойно, будто не ей вдруг, в один момент, некуда стало идти. Амти помотала головой, потом вздохнула. Повинуясь неожиданному желанию, она вышла в зал и взяла перчатку Шацара. Черная перчатка из безупречной кожи, на которой поблескивали остатки таракана. Амти надела ее, перчатка, разумеется, оказалась ей ужасно велика. Она все еще сохраняла остатки тепла руки Шацара.

Следуя за Мескете назад, в дом, который в момент перестал быть домом, Амти задавала себе раз за разом вопросы, на которые ни у кого не было ответа. Что теперь будет с ними? Куда они пойдут? Что будет с отцом, если он не сумеет построить дворец в срок? Что со всеми ними будет?

Вместо ответа в голову приходила раз за разом одна и та же картинка: Шацар давит таракана и в свете луны, под хруст хитиновых пластинок, из него вылезают блестящие внутренности.

То же самое будет и с ними. С ними со всеми.

5 глава

— На том древнем языке, от которого произошел современный язык нашего народа слово "Амти" означало "море", — сказал Шацар, голос его не был ласковым или наставляющим. Он как будто бы припомнил интересный факт и произносил его в пустой комнате, для себя самого, чтобы убедиться в звучании собственного голоса.

— Красиво, правда? — спросила Амти.

Его теплая рука на ее колене чуть сжалась, но он не ответил. Пальцы скользнули вниз, и Шацар подтянул сползший с нее белый чулок. Амти приподнялась, и они оба замерли, когда Амти почти коснулась носом кончика его носа. Она закрыла глаза, но знала, что его глаза остаются открытыми.

Когда Амти подтянулась к пуговицам его рубашки, он мотнул головой — едва заметное движение, но Амти уловила его всем телом, оно, казалось, мутно отдалось внизу живота. Кажется, они были в ее комнате, но Амти стала забывать свою комнату. Все было неясно, неопределимо.

Амти опустила руку вниз и расстегнула молнию на его брюках, скользнула пальцами под белье, вытаскивая его член. Он был большой и твердый, и Амти провела рукой по всей его длине. Ее обгрызенные ногти, она обнаружила, были покрыты потрескавшимся золотым лаком. Ей стало стыдно.

— Золотой — цвет смерти, — сказала она. — И мертвых. Солнце — мертвец, каждое утро встающий заново.

— Неправда. Солнце — вечно. А вот луна пребывает в становлении, а значит подвластна всеобщему закону рождения и смерти.

Он говорил спокойно, но глаза его были опасными. И Амти поняла — у него глаза мертвеца. Потому они и меняют свой цвет, подвластные небу, как все мертвое. В этот момент пальцы Шацара сомкнулись на ее запястье, сильно и грубо, он дернул ее за собой, откинувшись на кровати. Теперь он лежал, а Амти сидела на нем и заглядывала в его беспощадные, прекрасные глаза. Они не целовались, хотя Амти чувствовала, что Шацар хочет ее. Идеологически было не совсем правильно, чтобы он кого-то хотел.

Идеологически было совсем неправильно, чтобы она его хотела. Лучше бы она хотела его убить. Ах да, этого Амти тоже желала. Амти снова коснулась его члена, облизнула губы. Внутри нее было жарко и влажно, в глубине ее тела что-то больно сводило от возбуждения. Амти трогала его еще некоторое время, а потом Шацар резко взял ее за бедра, приподнял, будто она была для него легкой, как ребенок. Амти вцепилась в его запястья, движение ее можно было воспринять двояко — как останавливающее и как побуждающее. Когда Шацар оказался в ней, Амти вскрикнула, на глазах выступили слезы, хотя боли она не почувствовала. Но прежде, чем произошло что-либо еще, сон прервался. С пару секунд Амти, почти проснувшись, негодовала, что не получит свою законную дозу сексуального удовлетворения, а потом очутилась вдруг в шкуре Аштара.

Стала Аштаром. Она вдруг оказалась в прокуренном баре и вдохнула дым дешевой, тонкой сигаретки.

По телевизору крутили матч между сборной командой провинции и Столицей. Аштар лениво наблюдал за перемещением мячика. Все происходящее на экране оставляло его равнодушным, но на экран он смотрел с бессмысленной внимательностью кошки. В грязном стакане, пахнущим сотней других коктейлей, плескался недопитый виски с газировкой. Аштар потягивал его через трубочку. Спортбары не интересовали его, однако они были полны пьяных идиотов, у которых можно было украсть бумажник действуя достаточно осторожно. В каменных джунглях, среди одинаковых панельных домов и унылых заведений, в которых тоска утоляется только алкоголем, Аштар был охотником, азартным и ловким.

Одежда на нем была дорогая и модная, но вся она была краденная. Бесконечными черными ночами Аштар срезал с нее бирки с ценниками и развешивал по их с Эли комнатушке. Ему нравилось думать, что он дорого стоит. Или, по крайней мере, нравилось делать вид, что он дорого стоит.

В конце концов, Аштар был зол и беден, в нем должно было быть хоть что-то по-настоящему красивое. В бесконечных дворах, окружавших Аштара, он был единственным на чем стоило задерживать взгляд. Так Аштару, по крайней мере, казалось. А что у него было, кроме этого святого убеждения, заменившего ему идеалы, мечты и молитвы?

Виски и газировка горчили водкой, от которой, наверняка не промыли стакан. Аштар затушил сигарету в пепельнице. Вентилятор как раз в тот момент завершил свой очередной оборот и струя воздуха подняла в воздух пепел, который показался Аштару чудными снежинками. Он рассеянно улыбнулся, а потом снова перевел взгляд на экран.

Краем уха он слушал беседу парней за столом слева. Аштар понимал, что они были еще не совсем в кондиции, недостаточно пьяны. Крепко сбитые, молодые и злые, как собаки, с ними стоило быть осторожным. Аштар не ходил в один и тот же бар два раза, не нарывался сам, старался не попадаться, словом, делал все, чтобы сохранить свои зубы и жизнь на помойке цивилизации. Но что-то в нем, тайное, в чем он даже сам себе признаться не хотел, больше всего на свете желало нарваться на пулю из травматического пистолета или нож. В то время Аштар ненавидел свою жизнь, и то, чего он никогда бы не сказал даже Эли, находило свое отражение в его действиях. Иногда Аштар был намеренно неаккуратен, иногда он не смотрел по сторонам переходя дорогу, а иногда он выбирал самые отмороженные компании, переполненные пьяным скотом. Все это не было невнимательностью или небрежностью, Аштар вполне осознавал, что делает, но перестать не мог. Сколь бы разумно он ни пытался себя вести, его тянуло в заплеванные бары, где за воровство могли просто забить до смерти.

Была ли такая смерть лучше тюремного заключения за укрывательство маленькой Инкарни? Аштар не знал. Мыслей о смерти он себе не позволял, конечно, больше из тщеславия, Аштар считал себя сильным и смелым, способным выжить где угодно.

Это было не совсем так.

Но что было куда страшнее — в то время Аштар не так уж и хотел выжить где угодно и любой ценой, хоть и убеждал себя в этом. Когда его окликнули:

— Эй, педик! — Аштар только закурил новую сигарету и помахал рукой компании за столом.

— Какие-то вы злые, — сказал Аштар. — От этого цвет лица портится и мыслительные способности снижаются.

Сигарета горчила, как и коктейль. Да, в те времена все горчило.

— Я тебя помню, — рявкнул парень за столом. Здоровый блондин с неправильный прикусом, Аштар скривился, посмотрев на него.

— Спасибо, — сказал Аштар. — Хотя это странно.

Блондин издал несколько булькающих ругательств, потом повернулся к друзья и сказал громко:

— Этот педик украл у меня бумажник. Думаешь я тебя не видел, а?

— Думаю, это я тебя не видел, иначе я бы сюда не пришел, — ответил Аштар, вместо того, чтобы сказать, что вовсе это и не он, и что за огульные обвинения, и если его с кем-то спутали, то сейчас он позовет менеджера бара, пока здесь не начался скандал. И вообще — игра идет. Словом все правильные, нужные слова пришли Аштару на ум. Только он их не сказал.

Одним движением, по-собачьи быстрым, а оттого смазанным, парень подскочил к Аштару, развернул его к себе за плечо и сдернул со стула.

— Там было десять штук, мудак, — рявкнул он. — Десять штук!

— Ты так убиваешься, как будто это вся твоя зарплата, — мурлыкнул Аштар, за что тут же получил по уху и посреди звона, окружившего мир, услышал собственный голос. — У меня нет твоих денег! Я таких денег в руках не держал! По крайней мере, в последнее время!

Мир продолжал звенеть, будто кто-то ударил в колокол, и Аштара поволокли на улицу. Бармен и посетители проводили его заинтересованными взглядами и, отчасти, это доставило Аштару удовольствие.

Его выкинули в теплую, летнюю ночь. В баре все еще шумели люди, продолжалась жизнь, а на улице было тихо и отчетливо пахло мусором. Аштара толкнули на асфальт, и он больно ударился коленками. Впрочем, вряд ли это была бы его последняя травма на сегодня.

Аштар посмотрел на блондина и троих его друзей, будто сошедших с обложек сериалов про дворовых бандитов. Все они были выше его, больше его и, наверное, обладали опытом в драке с ним несравнимым.

Аштар попытался подняться, но очередной удар, он даже не понял от кого, пришелся в живот, заставив его отказаться от таких самоуверенных начинаний.

— Друзья, — сказал Аштар. — Давайте обсудим то, что происходит как взрослые люди?

— А мы как обсуждаем? — спросил блондин. — Ты меня обокрал!

Человек, который решил его побить не был ублюдком, не был каким-нибудь Инкарни, он был бедным парнем с окраин, для которого эти деньги многое значили. Но не меньше они значили и для Аштара. Все было справедливо, кроме жизни.

Следующий удар пришелся под ребра, и Аштар снова не понял, от кого из друзей блондина он получил пинок. А потом Аштар мог и не прикладывать сознательных усилий к анализу, потому что удары посыпались со всех сторон. Страшно не было, было просто очень больно, и отчасти эта боль была целебной. Будто Аштар таким образом чувствовал что-то важное внутри, что затекло и почти не ощущалось обычно.

Липкий, как кровь, текущая изо рта, страх Аштар почувствовал, когда один из парней взял валявшуюся рядом с мусорным контейнером арматурину. Аштар представил, как этот железный прут пробивает ему череп, и как все внутри замирает навсегда, и пропадает вместе со всем, чем был когда-то Аштар. Страх был неосознанный, инстинктивный. Он усилился, когда арматурина прошлась по его ребрам и хруст показался ему оглушительным.

Все было по-настоящему, никаких игрушек. Следующий удар мог разбить ему голову. Сердце билось в груди быстро-быстро, а вкус крови во рту почти перестал ощущаться.

А потом ушла боль.

Из сна Амти выдернула Эли. Она схватила ее за руку и почти рывком поставила на ноги.

— Не спать, — сказала Эли. Амти вздохнула и с тоской посмотрела на койку Эли, с которой ее так неистово сдернули. Вокруг царила суета, все собирались, и Амти решила немного вздремнуть, пока вокруг все неопределенно. Она надеялась, что к тому времени, как проснется, все станет более или менее понятно. Не стало.

— Куда мы едем? — спросила она у Эли.

— В пригород. Адрамаут и Мескете звонили отцу Шайху, он сказал, что в его квартирах мы можем задерживаться не больше, чем на сутки, как и договаривались.

— Вот падла, да? — спросил Шайху.

— Не могу так говорить о твоем отце.

— Но он обещал дать денег, — сказал Неселим. — Это его несколько извиняет.

Амти зевнула, потом посмотрела на Аштара. Он паковал их с Эли дорожную сумку. Интересно, подумала Амти, то, что она видела — правда или нет. И кто все-таки Аштар? Его порок мог быть связан как с клептоманией, так и с отсутствием инстинкта самосохранения.

Адрамаут хлопнул в ладоши, сказал:

— Итак, родные и близкие. Мы собираемся, пока сюда не приехали люди Шацара с бульдозерами. Прощайтесь с нашей милой Ямой! И как можно быстрее! Мы едем в провинцию, к одному надежному человеку. Постараемся не задерживаться там надолго, чтобы не подвергать нашего невольного соучастника опасности. Для начала мы закупим продовольствие и то, что может понадобиться нам. Мелькарт, Мескете и я поедем за оружием. Шайху встретится с отцом, заберет у него деньги и вторую машину. А Неселим, Эли, Амти и Аштар купят все, что нам нужно по этому списку.

Адрамаут протянул листок Неселиму. Он был вырван из блокнота Амти, и она не выдержала:

— Эй! Это была чужая вещь!

— Чужих вещей тут нет, как и чужого горя, и чужих детей, — сказал Адрамаут. Листок был исписан мелким почерком Мескете. Она указывала обычные вещи: еду, воду, лекарства, веревки и фонари, спички и зажигалки, фляжки, лопату и прочие предметы, важные для выживания. Все на случай, если им придется скрываться в лесах, видимо. Но в конце списка стоял пункт, который Амти взволновал.

Мескете написала: Зеркала. Столько, чтобы мы могли заставить ими стену в небольшой комнате.

Шайху спросил:

— А мне можно тоже с ними в магазин?

— Нет, ты их потом заберешь оттуда на машине. Как они, по-твоему, потащат столько вещей?

— Но Мескете! Почему?

— Ты бесполезный.

— И подозрительный, — сказал Адрамаут.

— И не очень умный, — добавила Мескете.

— Но мы все равно тебя любим, — прощебетал Адрамаут. — А теперь отдавайте нам свои вещи, мы погрузим их в машину и поедем за боеприпасами.

Адрамаут назвал место встречи на выезде из города, и Эли записала координаты у Амти на руке.

— Ах, малыши, мы бы с радостью отправились с вами, но нам в приличные места хода нет, — сказал Адрамаут, впрочем, без особенной грусти. Амти знала, что самое занудное и долгое дело досталось им. А ведь был еще Шайху, который вполне мог потеряться и оставить их в магазине навсегда.

Словом, задание у них было не то чтобы приятное. Но Эли и Аштар радовались.

— Только представьте, — сказал Аштар. — Сколько прекрасных вещей только и ждут нас!

— Косметика! — сказала Эли.

— Ее нет в списке, — ответил Неселим.

— Она есть в моем личном списке, этого достаточно.

Они покидали Яму навсегда. Осознание это пришло к Амти неожиданно. Яма, какая ни есть, была для них домом. И Амти успела полюбить ее, так и не поняв этого, пока не пришлось уезжать.

Амти смотрела, как Адрамаут прощается с Апсу. Апсу смотрела на него своими нежными, темными, оленьими глазами и прядала ухом.

— Убей как можно больше Псов Мира, — сказал он Апсу. — Прости меня, пожалуйста. Вот такая вот я крыса.

Адрамаут скормил ей банку тушенки, и она вылизала ее дочиста.

— Держись тут, милая.

— Адрамаут, — сказала Мескете. Голос ее был еще более резким, чем обычно. — Нет времени.

— Да. Конечно.

Они обменялись такими взглядами, что это заставило Амти тут же отвести глаза, подхватить свою сумку и двинуться вперед. То, что они делали внушало им страх, они боялись за кого-то, боялись сильно и вряд ли объектом их волнений была Апсу.

Выбравшись наружу, Амти снова оглянулась. Заброшенный завод в нежном, предрассветном свечении неба казался красивее, чем он есть. Зачем Шацару дворец здесь? Будь они в фильме, у Амти или у кого-нибудь еще из ее несчастной семьи был бы ответ. Они сумели бы сложить два и два и получить идеальное решение. Ведь все могло быть так просто и под самым их носом могли разворачиваться события, которые они были в силах остановить.

Но Амти и остальные не были героями фильма, вообще не были героями. У них едва хватало сил на то, чтобы выживать в этом мире. Они делали, что могли, но все, что они могли было простым и понятным. У них не хватало ни сил, ни времени думать о сложных вещах. Если решение не было очевидным, если ответ не был на поверхности, они не могли до него добраться — у них не было ничего чтобы узнать, что задумал Шацар.

А ведь они могли упускать самые важные вещи.

Амти думала об этом, пока они с Эли, Аштаром и Неселимом ехали в утренней электричке. Где-то внутри Амти грыз червячок сомнения, но она не понимала, в чем именно сомневается. Все было спутано и сонно, электрические провода летели над розовеющим небом, и Амти наблюдала за их течением. До центра ехать было около получаса, и Амти с наслаждением потягивалась, сидя на скамье. Стоять эти полчаса было бы намного хуже. Амти посматривала на стоящих со скрытым превосходством. Они с грохотом проносились по мосту, и за окном отливала бриллиантом блестящая гладь реки. Ее широкий рукав устремлялся вдаль и таял где-то на горизонте. Эли сидела рядом, у окна, иногда она подавалась вперед, загораживая Амти обзор и дышала на стекло, а потом рисовала пальцем сердечко. В центре сердечка всегда была буква "Э". Амти взяла ее за руку и сжала ее пальцы. Эли с готовностью ответила на это прикосновение, улыбнулась то ли отражению Амти в окне, то ли своему собственному.

Сонные люди зевали, некоторые читали книжки в мягком переплете, а кто-то пялился на своих попутчиков бессмысленно и бесцельно, раздражая окружающих. Неожиданно Аштар легонько ткнул носком ботинка Эли, сказал:

— Дура.

В ответ Эли пнула его ощутимо и, наверняка, довольно болезненно.

— Сам, — коротко сказала она, не считая нужным пояснять свою мысль дальше. Хорошо, подумала Амти, когда есть брат или сестра. Это все-таки родные люди. Она улыбнулась Аштару, и он подмигнул ей. Его красивое лицо приобрело на секунду мальчишеское выражение, но вскоре сладкая, кошачья улыбка к нему вернулась.

Эли достала из кармана жвачку и вместо того, чтобы отправить в рот пластинку, оторвала кусок и вставила Амти между зубов.

— Не улыбайся так, — сказала она. — Глупо выглядишь.

Неселим вздохнул. Перспектива провести день с ними явно мало радовала его. Он поправил очки и Амти подумала, как один и тот же жест выходит у них таким непохожим. Когда это делал Неселим, казалось, эксперт готов, наконец, вынести суждение, изучив все данные. Руки Неселима были затянуты в перчатки, и Амти вспомнила треск, с которым вчера Шацар пробил хитиновые пластинки таракана.

— Господа, — сказал он. — Полагаю, мы должны несколько иначе оценить данное нам задание. Я не потерплю разброда и шатания в магазине. Никто от меня не отходит, никто не проявляет лишней инициативы...

Под лишней инициативой Неселим, как Амти поняла, подразумевал воровство.

— Мы должны быть быстры и точны. Кроме того, мы не должны разделяться. Время драгоценно.

— Вот ты зануда, — сказала Эли.

— По-моему, все правильно.

— Да, все очкарики такие, — добавила Эли.

— Ты не воспринимаешь происходящее достаточно серьезно. За тобой я буду следить отдельно. Мы должны безо всяких приключений закупиться всем, что нужно для дня рождения.

— Какого... — начала было Эли, но Амти толкнула ее локтем.

— Я с тобой согласна.

— Предательница, — буркнула Эли.

К тому времени, как они доехали до центра, электричка была уже переполнена, как и чаша терпения Неселима. Они вышли на станции, названной именем Шацара. Амти сразу увидела, каким призывным алым сияет вывеска гипермаркета "Золотые Врата". Амти еще помнила время, когда большие магазины удивляли ее и восхищали. Очень долгое время после Войны страна жила в бедности, и когда, наконец, появились магазины, где есть все и для всех, никто не мог в это поверить. Амти расплакалась, когда в первый раз, ей было двенадцать, увидела один только отдел для художников в гипермаркете. Там были краски и одни только они занимали целую полку. Всех цветов, которые Амти могла себе представить, блестящие, в палетках и в тюбиках, дешевые и дорогие — их было так много, что изобилие вызвало у Амти панику. Тогда она ушла ни с чем, так и не смогла решить, чего ей больше хочется.

А на день рожденья папа подарил ей пять наборов красок.

Когда они зашли, и шум людей, решивших посвятить свой выходной день потреблению, нахлынул на них, Аштар приобнял Эли и Амти, встал между ними.

— Я отправляюсь на охоту, котятки. Есть пожелания?

И Амти, вспомнив свой сон, поняла, что это значит.

— Мне нужна подводка для глаз, — сказала Эли. А Амти добавила:

— Новый блокнот для рисования. Спасибо.

— Аштар, ты никуда не отправляешься, — сказал Неселим. — Мы же договорились — не разделяемся.

Они вступили на эскалатор, Неселим был позади них.

— Мы не договорились, — сказал Аштар.

— Ты просто не слушал.

— Неправда, я все время очень внимательно тебя слушаю. Встретимся на первом этаже! В отделе зеркал! Пока-пока!

А потом Аштар одним быстрым, кошачьим движением перемахнул через перила, оказываясь на другой стороне. Теперь эскалатор увозил его вниз, и он насвистывал что-то.

Неселим подался было за ним, но вместо него схватил какого-то здорового мужика.

— Извините, — сказал он, и был одарен взглядом столь суровым, что Амти стало Неселима жалко.

— План, тем не менее, не изменился, — сказал Неселим, когда они оказались на втором этаже. Амти посмотрела вниз, Аштара уже не было видно.

Помолчав, Неселим добавил:

— В остальном.

Эли хихикнула, и Амти шикнула на нее. Они отправились в отдел продуктов, где упаковки с разными сладостями и конфетами блестели и сияли, одним своим видом возбуждая аппетит.

Амти и Эли проходили между полками с сияющими сладостями, и Эли сказала:

— Вот это вкуснятина, — она повертела в руках шоколадный батончик в ярко-оранжевой обертке, а потом добавила уже менее уверенно. — Наверное.

Неселим цокнул языком:

— Дети забыли, какие бывают сладости. До чего мы дожили.

Он взял у Эли из рук батончик, кинул в коляску, а потом отправил следом еще с полдесятка его товарищей с соседних полок, хотя Мескете разрешение на сладости не давала.

— Думаю, денег у нас хватит. А потом и отец Шайху внесет свою лепту, — сказал он. — Кроме того, если я вам куплю вам шоколад, вы его не украдете.

— Ага, — сказала Эли. — Спасибо, Неселим.

Когда он прошел дальше, Эли ловко запихнула в рукав пару леденцов.

— Неселим же сказал не воровать! — зашептала Амти.

— Он сказал про шоколадки! А это конфеты. Совсем разные вещи.

— Но зачем? Это же опасно! Ради двух леденцов! Эли!

— Это говорит мне девчонка с перчаткой Шацара в сумке.

— Тихо! — зашипела Амти, к ее щекам прилил жар смущения. — Кроме того, я ее не крала. Он сам ее выбросил!

— Но она же чужая, — заявила Эли. Переспорить ее было нельзя просто потому, что Эли никогда не давала себе труд понять, о чем идет спор. Это делало ее непобедимой.

Они бродили под лампами, испускающими резкий свет, в котором все цвета становились еще ярче и сочнее. Амти поняла, что страшно скучает без вредной и вкусной еды. Ей хотелось сгребать пакеты с чипсами и покрытыми шоколадом печеньями, но она лишь вздыхала, провожая их взглядом.

Пахло вкусно, запах, исходящий из отдела выпечки почти заставил их с Эли расплакаться. Амти была уверена, что примерно так же чувствует себя и Неселим, но он держался с большим достоинством.

Амти была страшно рада, когда они, наконец, перешли в хозяйственный отдел, а еще большее счастье ее охватило, когда они посетили аптеку, потому что горький запах, исходящий от лекарств отбил аппетит. Неселим, впрочем, смотрел на упаковки с таблетками и пузырьки темного стекла с какой-то детской радостью. Он вдруг напомнил Амти мальчика в магазине игрушек, который знает, что паровозика у него не будет ни на день рожденья, ни когда-либо еще, но смотреть на паровозик ему все равно приятно.

Когда все, что нужно для выживания было закуплено, они погрузили на эскалатор сначала набитую доверху коляску, а потом и себя самих.

Амти сказала:

— Я и не подозревала, что переезд — такое утомительное дело.

— Ну, — пожала плечами Эли. — Хоть в свет вышли.

— Это ты называешь "выйти в свет"?

— Строго говоря, если понимать это выражение в буквально смысле, — сказал Неселим. — Весьма похоже на то.

На первом этаже находился мебельный магазин, и каждый новенький, красивый диван так и звал Амти полежать. Эли с разбегу упала на одну из кроватей и на возмущенный оклик консультанта ответила:

— Мы вообще-то хотим удобную кровать, что на ней можно было вот так делать. Да, сестричка?

— Ага, — сказала Амти. — Эта явно не подходит.

Амти позабавила мысль о том, что они походят на семью. И вправду, у Амти, Эли и Неселима были черные волосы. Амти и Неселим носили очки, а у Эли были такие же темные глаза, как у Неселима. Эли была похожа на Амти больше, чем на своего собственного брата.

— Смотри, — сказала Эли. — Гнездовище торшеров.

Амти засмеялась. И вправду, забавно было, что в каждом отделе большого магазина был выставлен только определенный вид мебели. Логично, и все равно смотреть было смешно.

Люди вокруг выбирали кроватки, столы, шкафы для того, чтобы жить собственными спокойными жизнями, а им нужно было бежать из Столицы, потому что из их дома, какого-никакого, их вымели, будто крыс. Амти ненавидела всех этих людей, ей хотелось бить каждого из них головой об стену, пока черепа их не треснут.

Когда они зашли в отдел зеркал, Амти рот открыла от того, как все здесь было красиво. Свет тонул в этом удивительном месте, отражаясь, искажаясь, путешествуя от зеркала к зеркалу. Каких только покрытых серебряным напылением стекляшек здесь не было, крошечные и больше Амти, они в хаотическом порядке стояли везде. Такая простая вещичка, подумала Амти, а сколько люди уделяют ей внимания, ведь это единственный способ увидеть самих себя. Люди ходили между зеркалами и больше всего их занимали они сами.

Они тоже петляли между рядами с зеркалами в человеческий рост.

— Как мы вообще увезем их? — спросила Эли.

— Попросим отнести их в машину Шайху, — пожал плечами Неселим. — Положим в багажник. Небольшая комната, к слову сказать, такое абстрактное понятие.

Амти боялась прикасаться к зеркалам, ей казалось, что стоит только дотронуться до собственного отражения, и она снова, как в воду, провалится во Двор.

— Как думаете? — спросила она. — Нам не плевать, какие зеркала брать?

Ей хотелось побыстрее отсюда убраться. Свет вдруг мигнул, и Амти задрала голову вверх. Вспыхнув еще раз, казалось, ярче прежнего, свет окончательно погас. Последние его искры пробежались в отражении зеркал и утонули в темноте.

А потом случилось кое-что похуже того, чего Амти боялась так сильно. Зеркала действительно расступились перед ней, как вода. Но не она попала во Двор, а жители Двора сюда.

Первой Амти увидела девушку лет двадцати максимум. У нее были самые красивые глаза, которые Амти видела на свете. Они были разного цвета: один был полностью бел, радужка сливалась с белком, и точка зрачка смотрелась в нем жутко и странно, второй же переливался, как драгоценный камень, радужница блестела радугой. Ее черные волосы были собраны в высокий хвост. Выглядело так, будто она забыла, зачем люди обычно одеваются. На ней были только лифчик и кожаные штаны. Зато все ее тело было покрыто татуировками, которые казались одеждой на ней. На щеках ее кровью были нарисованы полосы, казавшиеся пародией на школьный грим, призванный изобразить мордочку кошки. Кошка, да, так ее Амти про себя и назвала. На поясе у нее болтался золотой, широкий меч, как из учебников по истории. Такими пользовались в бою их предки. Амти хорошо ее запомнила, потому что Кошка улыбнулась ей улыбкой школьной красавицы, а потом закричала. От ее крика в момент вылетели все затемненные окна, впуская внутрь дневной свет, зеркала, хотя и не все, тоже разбились, причем в пыль. Кошка танцевала под этой пылью, и осколки не оседали, будто кто-то продолжал кружить их в воздухе, как метель.

И Амти увидела, кто. Это был взрослый мужчина, ему было около пятидесяти. Таким мог быть сосед Амти, кто-то совершенно стандартный. Он и выглядел неприметно: на нем был самый обычный костюм, только золотые браслеты, широкие и украшенные затейливыми узорами, свидетельствовали о том, что он не обычный гражданин их скромного Государства. Он будто дирижировал осколками, от его движений их поток скользил то вправо, то влево, будто попадая в ритм танцующей Кошки.

Третьим...третьим было существо. Что-то в нем говорило о том, что когда-то оно было человеком, но Амти уже не могла понять, что. Это был зверь. Больше всего он был похож на волка, но был абсолютно лысым, а кожа и мышцы у него были прозрачные. Амти видела кости и внутренние органы. Как у медузы, надо же. Огромные зубы существа были похожи на челюсти гиены, а длинный хвост кнутом мотался из стороны в сторону. Амти видела, как под прозрачной кожей внутри ходят кости.

Скелет тоже нельзя было назвать человеческим, хотя в лапах угадывалось то, что было когда-то человеческими пальцами.

Женщина, мужчина и существо, подумала Амти, как символично. Все это заняло у нее от силы секунд пять. Они с Эли и Неселимом отработанным движением упали на пол, закрыли лица, чтобы защитить себя от осколков. Когда люди ринулись к выходу, мужчина одним движением смел кучу зеркал, столы, стулья и шкаф к проходу.

— Граждане Государства! — закричала Кошка. И Амти снова поразилась тому, какая она красивая. Все происходило будто во сне. Они не ринулись к проходу, ведь там сейчас начнется бойня. Мескете учила не поддаваться инстинктам в таких ситуациях.

— Мы рады сообщить вам, — говорила Кошка, и ее интонации пародировали интонации Шацара. — Что ваша смерть, боль и страдания не будут напрасными!

Осколки ринулись в сторону людей огромным потоком, как волна. Кто-то закричал, кто-то заплакал, кто-то метнулся на пол, а кто-то в сторону.

— Благодаря вам, именно вам, граждане, мы наконец сможем достичь того, чего не смогли достичь наши предки!

— Иными словами, — сказал мужчина, голос у него был не экзальтированный, не безумный, а вполне обычный. — Ваша кровь станет пищей для великой Царицы. Очень жаль, но иначе никак. Мы приносим эту символическую жертву для силы духа нашей Царицы, чтобы в День Темноты, она сошла вниз!

Завизжала сирена, кто-то кричал. Осколки летели вслед людям, впавшим в панику, как стая пчел. Они ранили людей, кто-то падал и дергался. Если вдохнуть их, наверное, это смертельно, подумала Амти. Впрочем, Инкарни вряд ли ставили себе целью убить этих людей быстро. Они игрались с ними, как коты с мышами. Кроме того, они вряд ли ставили себе цель выжить, ведь минут через двадцать здесь будет полно Псов Мира. Оцепенение спало с нее только когда Неселим выстрелил.

Стрелял он, по их с Эли мнению, по крайней мере, даже хуже Шайху. И все-таки он выстрелил, а мужчина, дирижирующий осколками этого не ожидал. Пуля попала ему в грудь, вряд ли в сердце, и все же Неселим прицелился удачно. Мужчина медленно осел, осколки рухнули на землю. Неселим выстрелил еще раз, на этот раз он не попал. Кошка посмотрела в сторону своего напарника без сожаления, но с азартным удивлением. А потом она закричала, и кафель под ее ногами взорвался, широкая трещина рванула вперед, к Неселиму. Он целился снова, на этот раз в Кошку и, казалось, ничего не замечал. Амти и Эли одновременно и неловко толкнули его с места, куда Кошка направила свою силу. Кошка снова закричала, и Амти увидела, как Неселим зажал уши, из-под пальцев у него текла кровь. Он повалился на бок, и Амти не поняла, потерял он сознание или мертв, и в этот момент ей не было страшно. Теперь Кошка заметила и их. Ее удивительные глаза смотрели прямо на Амти.

— Вы трое! — сказала она. — Вы — Инкарни! Что вы делаете?

Она как будто не понимала, как другие Инкарни могли не находить удовольствия в том, что она здесь творила. Амти выхватила у Неселима пистолет выстрелила в нее, но Кошка с неимоверной быстротой увернулась и выхватила меч.

— Хорошо, — сказала она. — Давай начнем с тебя, маленькая Инкарни.

— Может начнешь с меня? — спросила Эли. Амти предполагала, что она хотела сделать. Приманить ее поближе, чтобы Амти выстрелила снова. Кошка уже сделала шаг к Эли, движения ее стали мягче, а улыбка — страстнее, но существо, о котором Амти и думать забыла, таким оно было чудовищным, рванулось к ним. Амти и Эли, бывшие рядом, совершенно одновременно схватили железные каркас от какого-то разбитого силой Кошки зеркала и выставили его перед собой, когда чудовище кинулось к ним. Оно вцепилось в каркас, его зубы чуть гнули его, но перегрызть не могли. Судя по всему, разума у чудовища уже не было, оно так и продолжало грызть железку, которую Амти и Эли вдвоем, со всех сил, вталкивали в его пасть.

Люди, наверное, разбирали осколки и мебель, пытаясь выбраться. Все это Амти не волновало, они с Эли стали практически едины, настолько однонаправленными были их действия. Будь они в одиночку, зверь без труда придавил бы их своим весом. Амти видела как от его рыка ходит в горле его гортань.

Краем уха Амти услышала шум, будто кто-то раскидывал нагроможденную в проходе мебель.

А потом Амти услышала голос Аштара, но так и не поняла, что он говорил. Наверняка, это было что-то остроумное, но точно она сказать не могла. А потом, Аштар лопатой, видимо взятой из их корзины, ударил по голове существо, пытавшееся их сожрать. В последний момент перед этим ударом, Амти заметила, что у существа человеческие глаза. А потом Амти увидела, как лезвие входит в его розовый мозг, и кровь хлынула под его прозрачной кожей. Последним усилием умирающее существо все-таки перекусило железку, а потом навалилось на них. На ощупь оно оказалось жилистым и жестким.

Аштар сказал:

— Котята, нельзя носить такие юбки в таких ситуациях. Я видел ваши трусики. Ничего хуже сегодня случиться не может.

Кошка посмотрела на него, улыбка ее стала шире.

— Еще один? — спросила она. — Иди сюда, милый Инкарни. Я покажу тебе, что такое быть настоящим.

А потом она снова закричала, и Амти увидела, как из ушей Аштара течет кровь. Но он не вскрикнул, даже уши не зажал, только лопату перехватил поудобнее.

— Не чувствую боли, — сказал он. Амти обернулась и увидела раскиданную Аштаром мебель. Сила у него тоже явно была нечеловеческой. У прохода собрались зрители. Люди, в том числе и охранники, вооруженные пистолетами, смотрели. Слово было произнесено: Инкарни.

Они были Инкарни, охрана не стала их защищать. Впрочем, они не стали и стрелять — во всех.

Кошка перехватила меч, засмеялась.

— Тварь Войны, — сказала она. Их драка была похожа на танец. Правда, не очень-то этот танец был изящным, учитывая, что Аштар пользовался лопатой. Амти и Эли скинули с себя труп существа. Его внутренности переливались под прозрачной кожей, Амти скривилась. Они поползли к Неселиму.

— Ты жив? — спросила Эли, а Амти пыталась прощупать его пульс. Очки сползли Неселиму на нос, он выглядел очень бледным. Прежде, чем Амти поняла есть у него пульс или нет, Неселим открыл глаза. Он сказал:

— Жив!

— Кто жив?

— Он! Я чувствую!

Неселим неловко поднялся на ноги, его шатало, он двинулся к трупу мужчины с целеустремленностью, какой Амти в нем и не подозревала. Лучше бы он Аштару помог! Лучше бы они помогли Аштару! А чем? В этот момент Аштар и Кошка продолжали драться. Когда Амти подняла на них глаза, на Аштаре было уже несколько порезов, довольно глубоких, но он явно не обращал на них внимания. Она была быстрее, но он был сильнее. А потом он сделал что-то, что не сразу уложилось у Амти в голове. Он подался вперед и лезвием лопаты пригвоздил ее к стене. Амти даже не поняла, как все могло произойти так быстро. Аштар вогнал лезвие глубже ей в горло, и голова у нее оторвалась. Серьезно, оторвалась. Или, скорее, он ее отрезал. Он ее отсек. Голова, где были эти прекрасные глаза, была снята с ее шеи. Аштара забрызгало кровью, все его лицо было в крови, только глаза выделялись белым и синим.

А потом ее меч, будто бы сам по себе взметнулся в воздух и вошел Аштару в плечо. Аштар замер, он явно не сразу понял, что происходит. Он не чувствовал боли. Меч двинулся дальше — сквозь его плечо, к сердцу. На этот раз Эли нащупала пистолет быстрее, она развернулась к мужчине, казавшемуся им мертвым. Он слабо поднял руку, это он вел меч. Эли выстрелила в него, но попала в ногу. Одновременно с этим Неселим, сняв перчатки и обнажив свои жуткие пальцы, прикоснулся в его лбу. Хрип вырвался из груди мужчины, он дернулся и затих.

— Аштар! — крикнула Эли, она все еще машинально нажимала на курок, выпуская пули в труп мужчины в браслетах. От этих пуль он дергался, и Амти каждый раз боялась, что он еще жив. Аштар вынул меч из собственного тела так, будто он был занозой в пальце. Отбросив его Аштар сказал:

— Потрясающе.

И Амти не поняла шутит он или же нет.

А потом она услышала гудки.

— Быстро! — кричал Шайху снаружи. Сквозь разбитые окна Амти увидела новенькую, будто с картинки, алую машинку. Отец Шайху, конечно, не поскупился.

Эли и Неселим подхватили Аштара, а Амти метнулась к их коляске. Она не знала, что взять, поэтому взяла то, что попалось ей под руку: пакетик со сладостями, лекарства и веревку.

Она услышала, как кто-то говорит по рации. Кому-то отвечал спокойный голос, сквозь прерывистое шипение шли слова:

— Стреляйте на поражение! Стреляйте на поражение! Не выпускайте Инкарни! Они защищали не вас, это их внутренние разборки! Стреляйте, а потом доложите обстановку, капитан! По всей стране сейчас происходят их акции, капитан! Стреляйте! Подкрепление скоро будет!

Мужчина в гражданском стоял, в руке его была рация, вторую он запустил в карман. Он сжимал пистолет, Амти это знала. Но он не направил его на них. Амти не смотрела на других людей: кто-то был ранен, а кто-то лежал, она видела их всех краем глаза. Но его Амти запомнила накрепко и навсегда: строгий, но живой изгиб губ, прямой нос и зеленые, усталые глаза. Амти навсегда запомнила лицо этого мужчины. Ведь он пожалел их. Пожалел и пощадил.

Амти, подхватив все, что могла, ринулась за остальными. Они вылезли через окно, залезли в машину. Аштар истекал кровью, Эли плакала. Ее пришлось посадить рядом с Шайху, чтобы она не видела, что плечо у Аштара раздроблено наполовину. Он, впрочем, сохранял спокойствие, разве что был чрезвычайно бледен.

— Что за хрень?! Я на это не подписывался! Я думал просто заберу вас и все!

— Заткнись, Шайху, — рявкнула Амти. И неожиданно, он послушался. Он надавил на газ, машина неловко вильнула и рванула вперед.

— Ты что пьяный? — спросил Аштар.

— Уже нет.

Эли зарыдала громче, она кричала, что ее брат умирает, а они ничего не могут сделать.

— Он же сейчас истечет кровью!

— Амти, — сказал Неселим. — Мне нужна твоя помощь.

— Помощь в первой помощи, — засмеялась Амти, губы у нее задрожали. Она увидела, что к парковке подъезжают черные машины Псов Мира. Одна из них, видимо решив, что они подозрительно быстро выезжают, рванула за ними.

— Псы! За нами гонятся Псы! — сказал Шайху.

— Клево. Дави на газ, милый.

— Аштар, заткнись, ты умираешь! — запричитала Эли.

— Амти! — сказал Неселим. Даже в этой ситуации он ни на кого не кричал. — Пожалуйста, помоги мне.

Амти не помнила, что именно делала, Эли рыдала, Аштар смеялся, Шайху ругался так грязно, как она даже от Мелькарта не ожидала. А они с Неселимом делали что-то, от чего все руки у Амти были в крови Аштара. Амти делала это наполовину бессознательно и отчасти так было даже хорошо. По крайней мере, у нее не было никакого соблазна сделать что-то неправильно. Вообще не было никаких чувств. Кажется, они перевязывали Аштара. Может быть, они пытались остановить кровь. Амти посмотрела назад. Черная машина преследовала их неотступно. Они называются Псы, потому что как собаки выходят на след и гонят до последнего. Вот почему они называются Псы.

Они выезжали из города, когда их стала нагонять знакомая машина Адрамаута и Мескете. Амти увидела, как спереди высунулась почти по пояс Мескете с автоматом, а из окна позади — Мелькарт с ружьем. Они выстрелили одновременно — Мескете — по колесам, очередь должна была пробить резину, а Мелькарт стрелял в салон, перезаряжал, и снова стрелял. В них стреляли в ответ, Мескете, кажется, даже задело, но не сильно, судя по тому, что она продолжала обстреливать машину.

Все, словом, было как в кино. Даже истекающий кровью у них на руках Аштар. Амти развернула шоколадку, поднесла к его губам и он откусил кусок.

— Восстанавливает, — сказала она. — Гемоглобин.

— Ого! — сказал Шайху, рассматривая что-то в зеркале заднего вида. Амти снова обернулась и увидела, как машину Псов заносит, колеса явно были спущены. Мескете и Мелькарт продолжили обстреливать машину, проезжая мимо, а Амти посмотрела на свои руки, все они были в крови, и оранжевая обертка от шоколадного батончика тоже была в крови.

Совсем и не было противно.

Только Амти грохнулась в обморок.

6 глава

Во сне, а лучше сказать в забытьи, Амти снова было видение. Она была Мескете, и воздух Двора был ей сладок. Двор был ее домом, перед ним у Мескете не было никакого страха, но от других вещей ей было страшно, как никогда. Она и забыла, как холодеют руки от страха, как бьется птичкой внутри сердце, как немеет язык.

Адрамаут полулежал на постели, а она вцепилась в него, уткнувшись носом ему в ключицу. Мескете держала его очень крепко, почти до боли. Не было слов, которые нравились бы ей, которые она могла бы произнести. Все слова казались глупыми, фальшивыми, постыдными. Адрамаут был сильно, неправильно и потрясающе горячим на ощупь.

Мескете посмотрела на него, острые зубы Адрамаута белели в темноте, он расслабленно улыбался. Он звериным, неизъяснимым образом понимал, что она чего-то боится, но не знал, чего.

— Ты переживаешь из-за Царицы? Что нарушаешь ее правила? — спросил он расслабленно. Он гладил ее по волосам.

— Я способна ранжировать правила по степени их релевантности. Для меня первично нисхождение к Тьме, а Тьма велит следовать своим желаниям. Я желаю тебя.

Адрамаут засмеялся, Мескете увидела, что зубы у него розоватые от крови. Они были такие длинные, что иногда Адрамаут ранил ими сам себя.

— Когда ты бросишь вызов Царице и сойдешь по Лестнице Вниз к самому дну, ты сделаешь меня своим царем?

— Сомневаюсь, что тогда мне еще нужно будет царство.

Адрамаут помолчал. Он любил болтать, а Мескете могла целый день не говорить ни слова. Они совсем друг другу не подходили. Но она любила его, и эта любовь скреблась внутри, жила собственной жизнью, и Мескете не могла с ней справиться. Мескете сильнее обняла его.

— Но ты ведь переживаешь не поэтому, — сказал Адрамаут.

— Не поэтому, — ответила Мескете. Она посмотрела на него очень серьезно, но язык у нее онемел, стал холодным, как у трупа. Все неправильно, все, что она могла сказать было так неправильно. Как вообще может быть правильным хоть что-то, что можно сейчас произнести? Язык это обман, прятки с самим собой. Оттого Мескете и использовала его как можно реже. Она сама достигла всего — она училась быть настоящей Инкарни и никогда не боялась. Ей нравилось следовать правилам, даже если правила предусматривали отсутствия правил. Ей нравилось познавать то, что сидело у нее в душе. Она всегда очень хорошо понимала, чего она хочет и как этого достигнуть. Но сейчас все будто бы рассыпалось на части. Все, к чему она прикасалась в надежде понять — превращалось в пыль.

Он гладил ее по голове, успокаивающе и нежно, еще не зная, что все разрушено. Мескете прижалась к нему ближе, потом приподнялась и заглянула ему в глаза, как будто пытаясь найти в нем что-то, чего прежде не могла рассмотреть. Он коснулся пальцами ее щеки, под ногтями у него была кровь. Язык, наконец, подчинился ей и Мескете сказала быстро, ничего не выражающим голосом:

— У нас будет ребенок.

Некоторое время они оба молчали, Мескете чувствовала себя так, будто сбросила какой-то груз и теперь могла отдохнуть. Адрамаут смотрел на нее, ничего не говоря. А потом его лицо вдруг приобрело человеческое выражение, Мескете никогда не видела его таким и представить себе не могла.

— Спасибо, — сказал он. — Я люблю тебя. Спасибо тебе!

Он поцеловал ее так нежно, что это казалось почти кощунственным. Мескете схватила его за волосы, потянула, заставив отстраниться.

— Ты не понимаешь, Адрамаут? Я не хочу приводить в этот мир новое существо, перед которым я несу ответственность. Я не хочу, чтобы оно росло здесь и видело все это.

— Тебе ведь все это нравится! — сказал он просто. Он казался пьяным, а может Мескете просто в первый раз видела его таким радостным.

— Да. Я Инкарни. А будет ли Инкарни наш с тобой ребенок мы не знаем. И не можем узнать. Неправильно, чтобы он рос здесь. Даже тайно. И так не будет.

Адрамаут был как человек, который медленно приходит в сознание. Что-то в нем просыпалось, и Мескете не совсем понимала, что.

— Значит, мы сбежим, милая. Если так будет правильнее, мы с тобой сбежим. Так далеко, как только сможем. Только где нам скрываться в Государстве?

— Мы можем подкинуть ребенка в приют. Никто не будет знать, кто он и с ним будут обращаться, как с любым другим ребенком в Государстве.

А потом они с Адрамаутом одновременно сказали:

— Нет!

— Представь себе, — сказал он. — Наша дочка или наш сын у каких-то чужих людей. Так мы не сделаем.

Адрамаут коснулся ее живота, в глазах его на секунду вместе с нежностью вспыхнул тот неправильный интерес, который руководил им, когда он исследовал человеческую плоть. Мескете хорошо знала этот интерес, он же горел в ней, когда она истязала людей.

Хорошие же из них выйдут родители.

— Ты прав. Мне не нравится эта идея. А знаешь, что мне еще не нравится? Государство. И Двор.

— Ты говорила, тебе все равно, где жить. В каждом мире есть свод правил, которые приведут тебя к просветлению.

— Но все это неподходящие места для нашего ребенка.

— Но других миров, милая, у нас нет, — он помолчал, любуясь на нее. Почти лежа на нем, Мескете чувствовала его возбуждение, но вел он себя разумно. — Именно. Других миров у нас нет. Значит, нам с тобой нужно привести в порядок один из этих!

Мескете хотела спросить, что он несет, а потом подумала, что это очевидно.

У них нет других миров, нет других вариантов. Страх за существо, которое еще даже не было существом в полном смысле этого слова, переполнял ее. Но единственное, что они могли, это хотя бы постараться сделать так, чтобы мир, хотя бы один, для этого существа стал чуточку лучше. И тогда, может быть, они втроем могли бы быть вместе.

Адрамаут говорил еще что-то, но Мескете не слушала, вернее не воспринимала его слов. Она никогда не слышала у него такого голоса, она никогда не слышала его таким счастливым.

Но сама Мескете не чувствовала счастья. Адрамаут обнимал ее, а она дрожала от страха. Столько всего могло случиться с этим существом, не имеющим еще даже имени, но уже являющимся частью ей самой, а частью мужчиной, которого она любила, как никого и никогда. Мир в котором она согласилась жить и по чьим правилам она играла, был вовсе не тем миром, в котором ей хотелось растить ребенка.

Тогда впервые в своей жизни Мескете подумала: кому вообще нужны правила?

Когда Амти очнулась, первым делом она увидела Адрамаута. Они все еще ехали в машине, но место Неселима теперь занимал Адрамаут. Сначала Амти подумала, что не совсем проснулась, потом увидела Аштара, перевязанного хорошо, а не так, как Амти с Неселимом перевязывали его в последний раз. Аштар спал, губы у него были очень бледны, и сам он казался белее, чем обычно. Адрамаут улыбался. Амти впервые поняла, почему Адрамаут всегда улыбается — иначе его жуткие зубы царапают и ранят его. Они просто слишком длинны.

Эли обернулась к Амти, глаза у нее были красные.

— Мы думали ты тоже умерла.

— Что?! Аштар мертв?!

Аштар поморщился, сказал:

— Не ори, четырехглазка.

Он явно не был мертв.

— Ну, я фигурально, — сказала Эли. — Ты долго была в отрубе. Мы успели поменять Неселима на Адрамаута, перевязать Аштара и едва не съехать в кювет.

— Из-за этого?

— Нет, — сказал Адрамаут, в голосе его слышалось легкое порицание. — Потому что Шайху пьяный.

— Я не пьяный! Я уже давно трезвый! — сказал Шайху. — Хотя я не понимаю, где мы едем.

Амти выглянула в окно и увидела, что они давно в пригороде. Здесь выпал снег, и поля были укрыты его ровным слоем. В темноте пейзаж казался игрушечным. Как вата, подумала Амти, и леса из пластилина и веточек. Детская поделка. Было очень красиво, и Амти подумала еще, что ее школьный двор, который больше не имел значения, тоже засыпал снег.

— Мы оторвались? — спросила Амти.

— Скажи спасибо мне, — ответил Шайху. — Вам всем повезло, что я хорошо вожу.

— Тебе повезло, что ты хорошо водишь, — сказал Аштар, глаз он не открывал. — А то выгнали бы тебя давно. Я бы и выгнал.

— Успокойтесь, ребята, — сказал Адрамаут. — Мы съедим Шайху первым, если окажемся в ситуации ультимативного выбора. До тех пор — он нам друг и брат.

— Да идите вы, — сказал Шайху, машина недовольно вильнула, будто подчиняясь капризам его настроения. Водил он действительно хорошо, казалось машина легко ловит и подхватывает любое его движение.

Амти обернулась. Позади, в темноте, будто глаза далекого, хищного зверя, светились золотым фары машины. Амти не видела, кто за рулем, но узнала силуэт автомобиля и ей было приятно чувствовать — там свои. Там были ее родные люди, и куда бы они ни направлялись, они все-таки были вместе. Когда у Амти ничего не осталось, она начала понимать, что это — тоже много.

Ей хотелось спросить Адрамаута, что стало с его и Мескете ребенком, но она не стала. Они ехали еще долго, и Амти все думала, куда же они направляются. Фонари сменяли друг друга, а их сменяли редкие башни электропередач.

Амти окончательно осознала, что наступила зима.

Впрочем, осознание это пришло к ней снова и в виде гораздо более глобальном и менее приятном, когда Адрамаут велел Шайху остановить машину. А они были нигде, в совершенном нигде, только через занесенное снегом поле виднелись огни деревни.

— Мы не должны, — сказал Адрамаут. — Оставлять машины поблизости от населенного пункта.

Некоторое время Шайху и, судя по непревзойденной грации, Неселим, пытались припарковаться, съехав с дороги в сторону леса. Они вышли из машины, и в один момент Амти стало невероятно холодно, а ноги ее оказались в снегу, а снег набился в ботинки. Некоторое время они как могли укрывали машины снегом и ветками. Впрочем, было не так важно, найдут их или нет — номера там все равно были фальшивые. Но лучше было, конечно, средства передвижения сохранить.

Когда Мелькарт об этом сказал, Мескете склонила голову набок. Она сказала, что, возможно, скоро им не понадобятся такие средства передвижения.

— Куда мы идем? — спросила Амти, когда машины оказались спрятаны, пусть и не так надежно, как хотелось бы. Амти уже продрогла, и ей было не так важно, куда.

— К Шацару твоему любимому, — сказала Эли.

— Заткнись, — ответила Амти. В ее сумке, которую она держала, все еще хранилась его перчатка.

— К моей матери, — ответила Мескете. — Она даст нам кров. Надеюсь, долго мы не будем злоупотреблять ее гостеприимством.

Мелькарт и Адрамаут повели Аштара, а их сумки остались в ведении Неселима. Они пошли через поле, снег забивался в ботинки, Амти все время спотыкалась, а луна на небе висела кругом вкусного, свежего сыра. Амти была голодна и продрогла.

Где-то далеко выли собаки, горели окна в домах. Окна в домах-то горели, но уже не все. К тому времени, как они дошли, большая часть из них погасла. Мескете и Адрамаут явно дожидались, пока погаснут все. Они огородами шли к нужному дому, не решаясь выйти на главную улицу и не желая злить собак.

Нужный им дом был стареньким, но довольно ухоженным. Амти не видела его цвета, но подумала, что, наверное, при свете дня он нежно-голубой, как небо утром. Подумав об этом, Амти посмотрела вверх и увидела большие и блестящие звезды на низком небосводе.

Калитка была старая, вот она покосилась и разваливалась. Когда Мескете дернула ее, рассохшееся дерево издало треск. Они вошли на задний двор, стараясь не шуметь. Дверь им открыли, будто ждали давным-давно. Женщина, впустившая их в тепло и свет собственного дома, была пожилой, у нее были морщинки вокруг глаз, которые бывают у людей добрых и улыбчивых, но она не улыбалась. На ней было белое платье, волосы были длинными и распущенными. В вырезе платья, между ее ключицами, Амти увидела татуировку мотылька.

— Здравствуй, мама, — сказала Мескете.

— Здравствуй, милая. И здравствуй, Адрамаут. — голос у нее было тихим и спокойным. Сознательно Амти сразу отчего-то прониклась к ней доверием, но еще — еще была полуинстинктивная неприязнь.

Амти с Эли переглянулись, и Амти поняла, что Эли чувствует то же самое. Они взялись за руки.

— Все в порядке, — сказала Мескете. — Моя мама — Перфекти. Настоящая.

— Это сейчас неважно, — быстро сказала мама Мескете. — Меня зовут Шэа. Добро пожаловать в мой дом. Вы, наверное, голодные.

— Мама, вы не могли бы предоставить мне свободную комнату и чистую воду, чтобы я перебинтовал нашего героя священной войны и привел в порядок его кости. Все остальное у меня, по счастью, есть. Амти, ты молодец, что додумалась взять лекарства.

— О, — сказала Амти. — Спасибо.

Она не сказала, что лекарства просто сверху лежали.

— Конечно, пойдем, Адрамаут.

— Еще, — говорил Адрамаут, ведя Аштара. — У нас есть для вас парочка шоколадок и веревка, а больше ничего нет...

Они сняли куртки, обогрелись, и госпожа Шэа пригласила их к столу. Дом у госпожи Шэа был небогатый, но ухоженный. Амти увидела двери, ведущие в две комнаты, а в гостиной что-то бормотал старенький телевизор. Все было чисто, большие окна, наверное, делали дом очень светлым днем. Обои в цветочек кое-где отклеились, линолеум зато вел себя прилично. В целом, это был вполне добротный деревенский дом. В шкафу в гостиной Амти увидела много книг, зато никакого сервиза не было. Старые часы цокали, маятник мерно двигался и Амти было интересно — дремлет ли внутри таких старых часов механическая птичка. По крайней мере, это было бы правильно и дополнило бы образ.

Единственное, что казалось Амти странным — изображения солнца, картинки и медные плоские монетки с изображением лучей. Амти чувствовала себя будто бы под взором десятка испепеляющих глаз.

На запястье у госпожи Шэа тоже болтался браслет с крохотным медным солнышком. Шэа накрыла для них стол, и все было удивительно вкусно. А может, просто Амти была голодная. Еда была очень простая — макароны зажаренные с луком и морковью. Зато горячая, подумала Амти, и питательная. На закуску был сыр, и Амти такого в жизни не ела. А горячий чай никогда еще не был таким горячим. А в колбасе никогда не было столько мяса! Амти даже расплакаться от счастья захотелось.

— А выпить ничего нет? — спросил Мелькарт, но Мескете посмотрела на него так, что он тут же замолк. Она не ела. Мескете всегда ела в одиночестве, чтобы не снимать платка при ком-то.

— Есть, — сказала госпожа Шэа, посмотрела на Мескете и засмеялась. — За кого ты принимаешь мать?

Когда на столе появилась бутылка водки, Шайху и Мелькарт сразу повеселели, Неселим вздохнул, а Амти и Эли переглянулись, думая об одном и том же. Вот не дождался Аштар этого счастья.

— Ну, — сказал Мелькарт, поднимая чистую, наполненную до краев рюмку. — За вас, госпожа Шэа!

Госпожа Шэа налила рюмку и себе, с готовностью выпила вместе с Мелькартом и Шайху.

— Он иногда по-пьяни, — предупредил Шайху. — Шацаров начинает гонять.

— Поздно предупредил, — ответила госпожа Шэа, улыбнувшись. Она была совсем непохожа на Мескете, но у них были одинаковые руки — длинные, тонкие пальцы, выступающие венки и острые косточки.

Дверь скрипнула, кто-то маленький выглянул из-за нее, посмотрел недоверчиво, а потом заверещал:

— Мамочка! Мама приехала!

Девочка в пижаме с мультяшными крысками вихрем пронеслась мимо Амти и забралась на колени Мескете. Мескете обняла ее, ткнулась носом в макушку, в одном этом движении было больше личного, чем Амти когда-либо от нее видела.

— Здравствуй, Маарни. Как ты, моя девочка?

— Скучала!

Маарни не обращала внимания на остальных, как будто их здесь и не было. Она обнимала Мескете, крепко вцепившись в нее. И это напомнило Амти сон, где ее мать вот так же обнимала ее отца. Маарни была похожа на Адрамаута — у нее были его черты, его смуглая кожа, его темные волосы, только цвет глаз был абсолютно как у Мескете — светлый-светлый с чуть зеленоватым оттенком. Было забавно наблюдать за маленькой девочкой, дочерью Адрамаута и Мескете, которая в отличии от них была похожа на человека. Была человеком. Ей было не больше пяти и, наверное, через пятнадцать лет она стала бы красавицей.

— Где папа? — спросила Маарни.

— Помогает нашему другу. Он тоже здесь, скоро придет.

— Другу? — спросила Маарни.

— Это все, — Мескете кивнула на них. — Друзья.

Только тогда Маарни обратила внимание на остальных и сказала:

— Привет.

И в ответ ей раздался нестройный хор их голосов, в котором Амти с трудом узнала свой собственный. Им всем было неловко, но еще больше — стыдно. Адрамаут и Мескете привели их в место, где жила их собственная дочь. Теперь опасность, которую они представляли сами по себе и опасность, которую представляло для них Государство, все это касалось и маленького ребенка.

Впрочем, им некуда было больше идти. Это понимали все. Прежде, чем неловкость стала невыносимой, из комнаты вышел Адрамаут. Он сказал Эли:

— Жить, вероятнее всего, будет. Если и умрет, то не сегодня и не от этого.

Эли сказала одними губами:

— Спасибо.

А потом Маарни запищала:

— Папочка!

— Ящерка!

Сначала Амти показалось, что Адрамаут возьмет ее на руки, судя по всему это был его первый позыв, но он не хотел отбирать Маарни у Мескете, поэтому опустился на колени перед Мескете и дочкой, взял Маарни за руку, ткнулся носом в ее ладонь.

— Я страшно по тебе скучал, ящерка. Мы привезли тебе сладостей. Но ты не должна любить нас за это, моя милая девочка, ведь твоя бабушка кормит тебя на постоянной основе, пусть и менее празднично, и заслужила гораздо больше благодарностей!

Маарни протянула ручку, дотронулась до его клыков и авторитетно сказала:

— Я люблю тебя за зубы.

— Для тебя растил.

Мескете поудобнее усадила ее на коленях, принялась заплетать ей волосы. В этом не было никакой нужды, ведь была ночь, а не утро. Но, наверное, слишком давно Мескете ее не видела и слишком ей хотелось сделать что-то, что обычная мать может сделать для своего ребенка.

Маарни коснулась клыка Адрамаута, чуть надавила. Для Амти это было, будто птичка играется с тигром. Но эта девочка наверняка не боялась чудовищ, ведь ее папа был одним из них.

Амти встала со стула, сказала:

— Может мне отнести Аштару...

Она осмотрела стол и назвала первое, что на ее взгляд Аштара бы привлекло:

— Водки?

Адрамаут посмотрел на нее, чуть вскинув брови.

— Аштар все равно не будет пить ее без сиропа. Он спит, я бы на твоем месте дал бедному мальчику покоя, малыш.

Госпожа Шэа сказала быстро:

— Так, Маарни, маме с папой надо поесть. Иди-ка помоги нашим гостям разобрать вещи. Смотри, какие чудные девочки, познакомься с ними.

Амти почти ненавидела госпожу Шэа в этот момент. Только общаться с маленькой дочкой Адрамаута и Мескете им с Эли не хватало. Во-первых, Амти совершенно не знала, как обращаться с детьми. В основном они вызывали у нее желание придушить их безо всякой видимой на то причины.

Маарни послушно последовала за ними.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Я Эли.

— А я Амти, — она вспомнила, что говорил в ее сне Шацар и добавила. — Ну, как море раньше называли. Ты видела море?

Амти переглянулась с Эли, и они вдумчиво кивнули друг другу. Наверное, надо было задавать вопросы.

— Нет, — сказала Маарни. Но подумав, добавила. — Но я видела обыск.

— Тоже опыт, — сказала Эли.

Адрамаут и Мескете остались на кухне, а остальные перетащили вещи и принялись обживаться. Госпожа Шэа сказала, что не решится выгонять из своей комнаты "этого несчастного юношу" и переночует в гостиной вместе с остальными. Помимо дивана, где вполне легко могли уместиться четверо, когда он был в разложенном виде, существовало две раскладушки и кресло, каким-то загадочным образом способное трансформироваться в кровать. Решено было, что Шайху ляжет на диван вместе с Амти, Эли и госпожой Шэа, хотя Амти не сказала бы, что поняла, в какой момент было принято это судьбоносное решение.

Скорее всего, спор прошел мимо нее, потому что Маарни обладала болтливостью своего отца и настойчивостью своей матери. Она ходила за Амти и Эли неотступно, рассказывала и расспрашивала.

Через полчаса Амти знала о Маарни все. Ее любимый цвет был сиреневый, ее любимая еда — яблоки, ее любимая книга — "Как рассказывать истории", хотя Амти и не совсем поняла, о чем это. Маарни сказала там много разных историй, из которых можно составить свою. Еще Маарни хотела выучить язык глухонемых, но у нее не было учебника для глухонемых крошек. Впрочем, родители скорее всего ей привезли, они всегда привозят то, о чем она мечтает. В первую очередь, конечно, себя самих. Вот что узнала Амти в оригинале было описано пусть и более простым языком, но и более многословно. Единственное, чего не поняла Амти — зачем такой маленькой девочке знать язык глухонемых. Когда об этом спросила Эли, Маарни ответила:

— Потому что мы все должны молчать.

После этого она с загадочным видом удалилась помогать Мелькарту прятать оружие в погребе.

В общем, Амти была только рада, когда все, наконец, утихомирилось. Они даже сумели разместиться вместе в гостиной, чтобы отдохнуть. Работал телевизор и отчего-то это сглаживало неловкость ситуации. Мелькарт и Шайху спорили о том, лично ли Шацар проверяет сценарии всех сериалов на идеологическую совместимость с Государством, Неселим читал работу посвященную какой-то заумной области биохимии. Госпожа Шэа вязала что-то, похожее на чехол для слоновьего хобота. Они с Эли сидели на диване, Эли подпиливала ногти. Рядом расположились Адрамаут и Мескете, Маарни вытянулась на их коленях, рассматривая иллюстрированную яркими картинками книжку с азбукой жестовой речи для маленьких детей. Адрамаут и Мескете по очереди объясняли ей что-то. Время было к часу ночи и, казалось никого это не смущало. Иногда Маарни откладывала свою книжку и начинала рисовать мелками, которые больно кололи Амти, когда она пыталась перевернуться поудобнее.

Амти видела, что Маарни рисует что-то похожее на большую рептилию с крыльями и мешок с мечом. Выглядело довольно потешно, но Амти заставляла себя не смеяться над детским творчеством. Дети не умственно отсталые с одной стороны, убеждала себя Амти, и не пророки, возвещающие о твоей истинной сути или грядущих несчастьях с другой стороны.

Когда Маарни заметила взгляд Амти, она сказала, дорисовывая рептилии алый, пугающий глаз.

— Знаешь, почему я — ящерка?

— Нет, Маарни, — ответила Амти. — Почему?

— Потому что мой папа — дракон, — она ткнула пальцем в жутковатого вида зубастую тварь, поскребла картинку. — А мама — воин.

Мескете дернула головой, посмотрела на мешок, в качестве которого изобразила ее дочка.

— Мы рассказывали ей, что раньше, когда воины нашего народа вели войны, они всегда закрывали лица. Считалось, что смерть высматривает на поле боя тех, кто ей больше понравится. Поэтому наши солдаты прятали свои лица.

Какие все знатоки истории, подумала Амти с досадой. А потом до нее вдруг дошло — Маарни рисовала свою маму с закрытым лицом. Она никогда не видела лица собственной матери.

— Очень красиво...нарисовала, — сказала Амти, Мескете рядом хмыкнула.

Амти посмотрела на экран телевизора, чтобы отвлечься и увидела Шацара. Сериал, видимо, закончился. Начались новости. Все выпрямились, все напряглись, в комнате будто бы мгновенно протянулась электрическая нить напряжения.

Шацар, безупречный как и всегда, был полностью облачен в черное. Его руки в перчатках покоились на столе, неподвижные, как у трупа. Он говорил:

— То, что случилось сегодня — поистине чудовищно, дорогие граждане. Пять практически одновременных терактов в наших городах, семьдесят погибших. Это скорбный день для всей нашей страны. Мы не простим нашим исконным врагам наших мертвых. Мы не простим им крови и страданий, причиненных нам. Мы не простим им человеческие слезы. Сейчас мы должны быть сильными, как никогда. Мы должны быть вместе в это тяжелое время. Вскоре мы отомстим им, сотрем их с лица земли. В следующий раз, когда вы засомневаетесь в том, верно ли мы поступаем с тварями тьмы, вспомните, что с вами говорит Киш, с вами говорит Гирсу, с вами говорит Исин, с вами говорит Эриду, с вами говорит Лагаш. Мы не простим им горе этих городов. В данный момент у нас есть сведения об Инкарни, сумевших избежать уничтожения. Они ретировались из "Золотых врат" около двенадцати часов дня. Мы приложим все усилия, чтобы поймать их и...

Все знали, о ком говорит Шацар. Они не были причастны к терактам, но они были Инкарни, и их появления было достаточно. Все они этого ожидали.

— Мескете, ты не думаешь, что Маарни вредно об этом слушать? — спросила госпожа Шэа.

И неожиданно Мескете сказала громко и резко, она не сорвалась на крик, но была к этому близка, впервые на памяти Амти. Она была напряжена до предела, они с Адрамаутом оба.

— Мама, это мир, в котором она живет! Мир, в котором живешь ты! Мир в котором мы живем! Что ты хочешь от нее скрыть?

Госпожа Шэа посмотрела на нее долгим, странным взглядом, а Адрамаут поднял Маарни, придерживая ее одной рукой, свободной взял Мескете за руку, потянул за собой.

— Пойдем, ящерка, возьмем книжку и попробуем научиться говорить "спокойной ночи" молча. Мелькарт, расскажешь нам потом, чем дело кончится?

— Конечно, расскажу. Я тебе прямо сейчас скажу, что дело кончится...

Он посмотрел на Маарни и резко осекся, так и не выругавшись. Дальше они снова сидели молча, а потом, Амти заметила, что Эли заснула, пригревшись поблизости. Потихоньку заснули и все остальные. Амти тоже делала вид, что спит, потому что ей казалось, будто госпожа Шэа не будет ложиться из вежливости, пока все остальные не уснут. Как глупо, разве нет?

Амти увидела, как госпожа Шэа выключает телевизор, оставляя гостиную в полной темноте. Во тьме ночи отчетливее стали постоянные мысли Амти, которые она весь день старалась игнорировать. Ей страшно хотелось воткнуть маникюрную пилочку Эли в горло и страшно было от таких желаний. Амти лежала и думала, почему мир сделал ее такой, а госпожу Шэа — совсем другой. Ее инаковость ощущалась, была очевидной, но вовсе не для разума, а скорее для чувства.

Сон не шел никак, Амти было неловко ворочаться, она боялась разбудить Эли. В конце концов, Амти встала с дивана и на цыпочках прокралась на кухню.

Небо за окном еще было как чернила, и Амти сидела за столом в полной темноте, смотря, как постепенно скрываются, боясь застать утро, звезды.

Как только небо начало светлеть, Амти услышала тихие шаги. Госпожа Шэа прошла на кухню, улыбнулась Амти.

— Доброе утро. Давай-ка сделаем чаю и пойдем, посидим в саду, пока никого нет, если ты все равно не планируешь спать?

— Не планирую, — вежливо ответила Амти. — С удовольствием составлю вам компанию.

Госпожа Шэа заварила в термосе чай, взяла варенье, хлеб и нож, и они отправились в сад. К тому времени, как они вышли, уже почти рассвело. На холодном горизонте медленно вскипало лимонное солнце. Было очень зябко, но Амти это взбодрило. Амти закуталась в куртку, и они прошли к скамейке под большой, старой яблоней, на которой уже не было листьев. Зимний сад обладал своей особой, мертвой красотой. Это была красота постмортемов, определенно мучительная и жутковатая, но непреодолимая.

— Красиво, правда? — спросила госпожа Шэа. Она улыбнулась мягкой улыбкой, потом взяла хлеб и принялась ножом намазывать на него варенье.

— Очень, — сказала Амти. — Странно, ведь все мертвое.

— Ненадолго. Будет весна и все снова оживет.

Амти отпила из термоса сладкого, горячего чая, зажмурилась. А потом взяла кусок хлеба и, взяв у госпожи Шэа нож, принялась щедро снабжать его малиновым вареньем. Бутерброд получился очень вкусный.

— Почему вы встали так рано? — спросила Амти.

— Я всегда встаю с рассветом, чтобы поглядеть на то, как восходит солнце.

Госпожа Шэа достала из кармана пачку сигарет, протянула ее Амти, и Амти неожиданно для себя выудила оттуда сигарету и неловко закурила. Завтрак был как из концептуального кино: заснеженный мертвый сад, бутерброды с малиновым, похожим на кровь, вареньем и две курящие женщины: юная и старая.

— Спасибо, что приняли нас.

— Я не могла поступить по-другому.

— Мескете сказала, что вы... Перфекти. Настоящая. Но все ведь, кто не Инкарни и есть Перфекти.

Госпожа Шэа разогнала дым, медное солнышко на ее запястье звякнуло, как колокольчик.

— О, милая, это не так, хотя я понимаю, что им приятно так думать. Сыновья и дочери Отца Света встречаются не чаще Сыновей и Дочерей Матери Тьмы. У нас тоже есть назначение, как у вас и магия наша тоже меняется, когда Отец Свет призывает нас. К примеру, я Перфекти Милосердия, Творение Прощения. Каждый настоящий Перфекти, как и вы, однажды узнает, для чего он нужен и что им руководит. Отец Свет создал нас всех такими не просто так. Мы нужны нашему Отцу, чтобы хранить этот мир точно так же, как вы нужны вашей Матери, чтобы его разрушать. Я помогаю нуждающимся, далеко не только вам, чтобы в нашем мире бессчетных существ продолжалась жизнь.

— Тяжело, наверное, быть Перфекти.

— Не тяжелее, чем быть Инкарни. А во многих отношениях даже и легче, правда? — госпожа Шэа принялась делать себе очередной бутерброд. — Мы — дети Вечного Существа, подражая ему, мы познаем мир и учимся любить его.

— По-моему у Шацара это не очень получается, — сказала Амти, затушив сигарету. — Хотя, может быть, он какой-нибудь Перфекти Справедливости.

Госпожа Шэа помолчала, а потом сказала со смехом, закуривая новую сигарету:

— Нет, девочка, Шацар не Перфекти. Скорее всего, он — обычный человек. Люди случились, когда мы смешались с вами. Они наши сыновья и дочери, в метафорическом смысле, в них поровну света и тьмы. И это правильно. Я верю, что так и задумал Отец Свет. Мы бережем мир, вы его разрушаете, а люди живут в нем.

— Неужели вы не видите, что этот мир чудовищен?

— Не я его создавала, я могу только помогать тем, кому нужна помощь, — сказала она. В ее голосе не было той менторской интонации, свойственной многим святошам.

И неожиданно для себя Амти спросила то, чего никогда бы не спросила в других обстоятельствах. Но они были совершенно одни, было так холодно, вкусно и хорошо, что Амти расслабилась.

— А разве вы не разочаровались в мире, когда ваша собственная дочь...

— Мескете, — сказала госпожа Шэа. — Обладает многими чудесными чертами. Но я никогда не верила, что она Перфекти. Она очень мечтала об этом, подчинялась всем правилам, ни разу не пропустила рассвета, ни разу не отказалась подать нищему, даже если ей самой было тяжело. Она делала все, но в ней не было чувства. Она мечтала найти путь к Сердцу Мира, подняться по Лестнице Вверх, но этого нельзя сделать просто следуя правилам. Думаю, она занялась тем же самым, когда стала Инкарни, только с другой стороны. Она упорная девочка, и я рада видеть, что она старается сделать мир лучше, пусть и на свой лад. Получив эту ношу, Мескете обрела то, чего никогда не получила бы, не окажись она Инкарни. Она научилась чувствовать, а не следовать. Она старается сделать мир лучше, несмотря ни на что. Она встретила человека, которого полюбила.

— Адрамаута?

— Он достойный сын Матери Тьмы, и он любит Мескете. Чего еще желать?

— Но он же Инкарни!

Госпожа Шэа посмотрела на нее хитро, Амти подумала, что в этот момент она напоминала старую лису.

— Мне кажется или ты ненавидишь Инкарни больше, чем думаешь, что я их ненавижу?

Сигарета в ее пальцах почти догорела. Амти поджала губы.

— Ненавижу, — сказала она. — Мне постоянно хочется всяких ужасных вещей.

— Всем людям хочется их иногда, — сказала госпожа Шэа. И отчего-то это Амти разозлило и обидело. Она сказала:

— Знаете, чего мне хочется сейчас больше всего на свете — взять этот нож и воткнуть его в вас!

На секунду Амти показалось, что рука ее сама, непреодолимо потянется сейчас к ножу. Госпожа Шэа ласково улыбнулась, склонила голову набок:

— Но ты ведь не делаешь этого? Может, все-таки не больше всего на свете.

— Я не знаю. Мне кажется, что больше всего на свете. Мне кажется, что ничего, кроме страха меня не сдерживает.

— На одном страхе ты не продержалась бы долго, милая. В тебе осталось что-то человеческое, хоть ты и боишься, что нет.

Чтобы чем-то занять руки, Амти скатала снежок и бросила в дерево:

— Но я постоянно думаю об этом. В моей голове это всегда. Всегда-всегда! Я не знаю, куда от этого деться! Мне кажется я не способна испытывать ни жалость, ни любовь! Я вся искусственная! Я только разрушаю! Я все время вру! Мне совсем не нравится, кем я стала.

Под нос Амти ткнулся термос с чаем, и она всхлипнула, а потом отпила вкусный, горячий напиток.

— Пойдем, моя милая, у тебя нос красный и ты замерзнешь, — сказала госпожа Шэа. Они пошли в дом, и когда они проходили мимо одной из комнат, госпожа Шэа как бы ненароком толкнула дверь. Амти увидела детскую, светлую от разливающегося утра. В беспорядке валялись игрушки и книжки, а на маленькой кровати между тесно прижавшимися друг к другу Адрамаутом и Мескете спала Маарни. Уснувшие прямо в одежде, они обнимали ее, как будто пытались защитить от всего мира. Их пальцы были тесно переплетены над ней. Платок чуть-чуть съехал набок, и Амти увидела, что Адрамаут касается кончиком носа, носа Мескете. Впервые Амти подумала, что они красивая пара, что они любят друг друга, что они — семья. Звериное желание защищать своего детеныша мешалось в них с сонной и спокойной, совершенно человеческой нежностью.

— Как думаешь? — спросила госпожа Шэа. — Перестают ли они быть Инкарни даже во сне? Держу пари, Мескете посещают мысли о том, чтобы сделать больно собственной дочери. О чем думает Адрамаут и знать не хочу. Но истинная цена любви и нежности не в том, чтобы не чувствовать ничего дурного, а в том, чтобы вести с этим бесконечную битву, без спокойствия и без надежды на победу. Истинная цена любви в том, чтобы сознательно всегда ее выбирать, как бы ни привлекательно было выбрать иное. И пока ты выбираешь — ты победила.

Амти посмотрела на госпожу Шэа, желание ударить ее головой об стенку, перегрызть ей горло, выхватить у нее нож и воткнуть в нее же — не исчезло, не стало слабее.

Но где-то внутри, в самой глубине Амти стало странно, пусть не по-другому, не лучше, но самую капельку — спокойнее.

7 глава

Проспала Амти не больше двух часов и голова раскалывалась, а в глаза будто бы песок насыпали. Рядом зашевелилась Эли, она прижалась к Амти поближе, зашептала:

— Пойдем проверим Аштара? Он наверняка проснулся!

И Амти поняла — одной ей идти страшно. Эли, наверняка, представляла, что Аштар там уже мертвый лежит, бледный, жуткий и одна только алая кровь напоминает о том, что когда-то он был живым.

Амти тоже это представила, испытав странное, сложноопределимое ощущение. От легкости, которой ее одарила вчера госпожа Шэа не осталось и следа. Теперь Амти думала, а что если она хочет сделать другой, неправильный выбор, что если когда-то сделает его.

— Ты опять думаешь о своей жалкой жизни? — спросила Эли. Она взяла очки и надела их на Амти, а потом встала с кровати и потянула Амти за собой. Шайху перевернулся на другой бок, зевнул, но не проснулся.

Неселим спал на раскладушке в обнимку со своей биохимией. На кровати, получившейся из кресла, улыбался во сне Мелькарт. Наверное, подумала Амти, допрашивает кого-нибудь.

Госпожи Шэа в гостиной не было. Амти и Эли прошли мимо комнат. За одной из дверей слышался смех Маарни и голоса Мескете и Адрамаута. Амти не стала прислушиваться. Они с Эли замерли перед второй дверью, переглянулись, а потом Амти вошла первой. Аштар лежал неподвижно и на секунду Амти подумала, что страх Эли сбылся, но потом он открыл один глаз, уставился на них.

— Аштар? — неловко позвала Эли.

— Ммм?

А потом Эли зашипела, взвизгнула, как злая кошка:

— Ты что идиот?! Как ты нас всех напугал! Дебил! Придурок! Ненавижу тебя, Аштар!

А потом, буквально в один прыжок, она оказалась рядом с Аштаром, прижалась к нему. Амти подумала, что Аштару должно было быть больно, любому нормальному человеку, получившему такую рану, было бы больно, если бы на него так накинулись и так прижались. Аштару — не было, он даже не поморщился.

Амти вдруг вспомнила голову Кошки, которую он отсек. Его сила была намного больше человеческой, и это Амти немного пугало.

Эли что-то шептала Аштару, а Амти чувствовала себя чужой. Вроде как она нужна была только для того, чтобы открыть дверь, а теперь мешала. Поэтому она сказала громче, чем нужно было:

— П-привет!

— Привет, котеночек. Ты пришла меня проведать?

— Ну, да. Вообще-то мы все очень за тебя волновались.

Слово "все" Амти постаралась выделить отдельно, но, видимо, получилось скорее смешно, чем внушительно. Аштар и Эли засмеялись. Он поманил ее рукой, приглашая.

— Иди к нам, котеночек, мы не кусаемся. По крайней мере, я сейчас не в форме.

Некоторое время они валялись молча, и Амти чувствовала радость от того, что они рядом, от их тепла.

— Уют норы, — сказала Эли.

— Фу, сестричка. Звучит пошло и как-то безумно.

— Фу, — согласилась Амти, но больше потому, что залюбовалась на Аштара.

— Тупые вы, — сказала Эли добродушно. — Как думаете, что с нами теперь будет?

Амти помолчала, Аштар тоже не спешил отвечать. Теперь у них не было дома, все стало зыбким, и Амти ни в чем не могла быть уверена.

— Умрем? — предположил Аштар.

Амти потянулась, а потом сказала вдруг, именно потому, что подумала, вдруг они и вправду умрут:

— Ты был героем. И спас нас. Спасибо тебе. По-моему, ужасно здорово, что ты... ну такой смелый и сильный.

Эли замолчала, лицо ее приобрело хитрое выражение, но Амти решила не обращать на нее внимания. Она продолжила:

— И я очень ценю тебя. И здорово, что ты жив. Мы все волновались.

А потом, повинуясь все тому же предчувствию их неминуемой гибели, Амти подалась к нему и поцеловала его в губы. Губы у Аштара были неожиданно холодными, но почти тут же Амти почувствовала его зубы — он улыбнулся.

— Котеночек! — сказал Аштар, мягко отстраняя ее. — Ты сегодня прекрасная дама, а я твой рыцарь?

Амти густо покраснела, сложила руки на груди, не зная, что сказать. Эли хихикнула.

— Это очень приятно, — сказал Аштар. Он коснулся пальцами своих губ, задумчиво, будто не совсем понял, что произошло. — Но я рыцарь, которому больше по душе другие рыцари.

— Ммм, — неразборчиво протянула Амти. — Угу.

— Но ты очень милая, котеночек!

Амти открыла и закрыла рот, потом кивнула и поправила очки.

— Ну, да. Спасибо.

Больше всего ей хотелось, чтобы сейчас сюда ворвались Псы и закончили ее позор. Но вместо Псов Мира, что вероятнее всего было к лучшему, в комнату заглянул Адрамаут:

— Малыши, собрание и скудный завтрак через пять минут. Аштар, как ты?

— Думаю, что смогу прогуляться до кухни. Еще смогу танцевать, на случай если мы отправляемся в клуб.

Адрамаут помолчал, потом улыбнулся еще шире:

— Исключу тебя из голосования.

Амти резко встала, сказала:

— Надо подготовиться к завтраку.

— Ты же не обижаешься? — спросил Аштар помедлив. Нет, Амти не обижалась. Она даже не особенно понимала, что чувствует по этому поводу. Может быть, это что-то даже не было таким ужасным, каким рисовалось ей в первые секунды ее позора.

Через пять минут все были в сборе. Госпожа Шэа приготовила на завтрак овсянку, и Адрамаут сказал ей:

— Спасибо, мама, вы очень добры.

— Надеюсь, это не сарказм, Адрамаут, — сказала госпожа Шэа. Она держала за руку Маарни, и глаза у Маарни были грустные. Адрамаут и Мескете смотрели на нее виновато, а еще так, как будто и на минуту не хотели оставлять дочь.

— Мы прогуляемся, — сказала госпожа Шэа. — Проведаем больных и занесем продуктов неимущим. Никому не открывайте, не делайте глупостей и не берите спички.

Амти подумала, что чувство юмора у матери Мескете такое же, как у самой Мескете.

Госпожа Шэа и Маарни ушли, и они остались одни. Амти безынициативно ковыряла ложкой в тарелке с овсянкой. Перед ней сидел Мелькарт, вид у которого был такой, будто он с большей охотой съел бы лед из холодильника.

Ему и Шайху без сомнения пригодился бы рассол, но гостеприимство госпожи Шэа тоже имело свои пределы.

Некоторое время они смотрели друг на друга, а потом Адрамаут сказал:

— Итак.

И будто бы все, о чем они пытались не думать разом предстало у них перед глазами. Будто в одном этом простом слове было заключено то, что они так надеялись забыть.

— Надеюсь, — сказал Адрамаут. — Все понимают, что идти нам, по крайней мере пока, некуда. Кроме того, теперь нас прицельно ищут Псы Мира. Мы оказались не в то время и не в том месте, и теперь нам придется как-то с этим жить. Это с одной стороны. С другой стороны — судя по тому, что говорят по телевизору и что рассказали нам Амти, Эли и Неселим, Инкарни Двора готовятся к ритуальному празднику. Они приносят жертвы во имя Царицы, а это значит, что Царица собирается спуститься по Лестнице Вниз еще раз в День Темноты. Времени у нас меньше, чем мы рассчитывали, около месяца. Если мы когда-то и могли бы остановить Царицу, то сейчас самое время.

— А остановить Шацара? — спросила Амти.

— Мы не можем остановить Шацара. У нас нет инструментов, ресурсов и доступа, — сказала Мескете. — Но мы можем делать то, на что способны. Однажды мы уже были во Дворе. И мы способны провести туда вас.

— Во Двор?! — спросил Шайху. — Стоп-стоп-стоп, это то чудовищное место, откуда вы пришли и куда не хотите возвращаться?

— Не хотим, — сказал Адрамаут.

— Но еще меньше вы хотите подвергать опасности свою дочурку, когда за вами охотятся Псы, — сказал Мелькарт. Он улыбнулся, обнажив зубы. Он говорил безо всякого злорадства, в обычной своей, издевательской правда, манере. Констатировал факт.

— Это тоже правда, — развел руками Адрамаут. — Но правда и в том, что если бы мы могли предложить вам что-то безопаснее после того, что случилось вчера в торговом центре, мы бы предложили.

Неселим спросил:

— А где гарантия, что во Дворе нас не убьют сразу же?

Мескете хмыкнула:

— Нет гарантии, что там не убьют нас. Но мы постараемся. Вам волноваться не о чем. Мы все Инкарни, Неселим. Двор принадлежит вам, в отличии от Государства. Это наш дом, признаем мы это или нет. И там рады любому Инкарни.

— Важное замечание: все это касается уточнения "сразу же".

— Спасибо, Адрамаут.

Мелькарт хрипло засмеялся. Он сказал:

— Я был там, надо сказать. И сполна оценил местное гостеприимство.

Он снова засмеялся, словно во всем этом крылась какая-то шутка, а потом пошел к холодильнику и взял водку. Открыв крышку, он глотнул прямо из горла.

Снова повисла непроницаемая, липкая и густая, как туман, тишина. Амти вздохнула, и вздох ее показался ей таким громким, что она сказала:

— Извините. То есть, я вот совсем не против. Не потому что я очень во Двор хочу. Просто я устала. Ну, прятаться. Нам негде жить, может быть здорово было бы отправиться... в командировку.

Эли хихикнула:

— Какая ты тактичная.

Адрамаут подмигнул ей, а Мескете не изменилась в лице. Она сказала:

— По сути, верно. Мы скрываемся от Псов. Там, во Дворе, мы с Адрамаутом могли бы сделать то единственное, что Государство может заметить. Мы могли бы убить Царицу, о которой так трепали языками Инкарни Двора во время терактов. Если у нас получится, мы могли бы рассказать об этом здесь, скажем, взломав эфир.

— Типа как "мы спасители мира, не убивайте пожалуйста нас и нам подобных"? — спросил Аштар.

— Вроде того. Мы могли бы доказать, что хотим жить в этом мире не меньше всех остальных, — сказал Адрамаут. — Мы с Мескете не будем заставлять вас участвовать. В случае, если у нас не получится, вряд ли можно будет просить экстрадиции обратно в Государство. Но вы просто спрячетесь во Дворе вместе с нами. И если нам повезет, мы все вместе вернемся...

Он помолчал, а потом сказал как-то неуверенно, будто это слово не совсем подходило:

— Домой.

— Стоп, — сказала Эли. — А как мы вообще убьем Царицу?

— Мы, — сказала Мескете.

— Я и говорю: мы. Мы ведь команда или вроде того. Вы же сами так всегда говорили.

Адрамаут и Мескете переглянулись, а потом Адрамаут сказал:

— У нас есть идеи по этому поводу. Но пока мы вам их не скажем. Неужели вы думаете что во Дворе нет Инкарни, способных читать мысли? И скорее всего вы встретитесь с ними до того, как Царица предоставит вам полную свободу пребывания. Мы с Мескете вполне умеем скрывать свои мысли...

Амти подумала, что наверняка научились делать это в постели с Царицей, Мелькарт поймал ее взгляд, хмыкнул, оскалив зубы.

— Но когда придет время, поверьте, мы все вам расскажем, — продолжил Адрамаут. — А теперь давайте сделаем вид, что у нас демократия и проголосуем! Кто за то, чтобы отправиться во Двор и попытаться совершить покушение на Царицу абсолютного зла — поднимите руки.

Амти подняла руку, как и Эли с Аштаром. Неселим помолчал, потом сказал:

— Воздержусь. Пока что.

Шайху поднял руку, сказал:

— Ну, по крайней мере там, наверное, веселее, чем в деревне.

— Это да, малыш, — сказал Адрамаут. — Ты и не представляешь, насколько.

Мелькарт долго молчал, в какой-то момент Амти показалось, будто он завис, как картинка на телеэкране, когда неожиданно обрывается эфир. Потом он поднял руку и немедленно отсалютовал. А потом немедленно выпил.

Мескете сказала:

— Но для видимости демократии нужен и альтернативный вариант. Кто за то, чтобы уйти в леса, когда сюда приедут Псы и мерзнуть там, пока Царица не уничтожит мир?

Неселим сказал, понимая, что последние слова были обращены именно к нему:

— Это ангажированный вариант, ты ведь и сама это понимаешь. Но хорошо, Двор так Двор.

Амти подумала, что испытывает странное возбуждение от одной мысли о Дворе. Ей вдруг показалось, что отчасти все причины, по которым они сбегают есть лишь только верхний слой, некие рациональные доводы, которые только оправдывают их тайное и сильное влечение к месту, которое можно назвать домом всех Инкарни.

Амти чувствовала, что Мескете и Адрамаут, будто переломавшиеся наркоманы, хотят и не хотят снова испытать что-то, что может дать Двор. Так же и сама Амти — она видела ужасные вещи, но ей хотелось снова вдохнуть воздух мира абсолютной тьмы.

Амти была уверена, что Эли и Аштар, которые и не были там никогда, чувствуют позыв отправиться туда на уровне почти неизъяснимом. Наверное, так рыба движется на нерест или птицы улетают на юг.

В одном Мескете и Адрамаут были правы: это лишь вопрос времени, когда Псы найдут их. Сейчас, когда Инкарни Двора совершили теракты, они прочешут каждый дом, лишь бы найти кого-то, на кого можно спустить народный гнев.

Когда людям больно и страшно, им все равно, кого за это наказать.

Госпожа Шэа и Маарни вернулись, Мескете сказала:

— Мама! Ты могла бы достать нам зеркала? Мы дадим тебе деньги, но нам нужно хотя бы три.

— Зачем вам зеркала, мамочка?

— Чтобы отправиться в путешествие, милая. По работе. Но мы вернемся к тебе, как только сможем.

Госпожа Шэа подумала, а потом сказала:

— Здесь у меня есть хорошие друзья. Если нужно, мне не откажут. Пока вы тихонько посидите в погребе, я попрошу соседа помочь мне принести их.

И Амти подумала, как это неправильно, что она не отговаривает собственную дочь. Амти непременно бы отговаривала. Перфекти, судя по госпоже Шэа, не были хорошими, хотя были добрыми, по крайней мере не были хорошими в том смысле, в котором это слово понимала Амти.

Чего-то в госпоже Шэа не хватало.

Впрочем, сказал внутренний голос, кто бы говорил.

В погребе они сидели довольно долго, Амти все время чихала от запаха пыли, а их с Эли компания — банки соленых огурцов, постоянно норовили упасть от любого резкого движения. В погребе они решили поиграть в слова, и Амти мало того, что все время доставались слова на букву "я", так еще и Мелькарт всегда говорил за нее и требовал зачесть это как подсказку.

Потом решили поиграть в "правду или вызов", но Эли все время задавала вопросы про секс и Неселим отказался играть.

Амти казалось, что снаружи, над ними проплывают года.

— А что если мы уже мертвы и это и есть загробный мир? — спросила Амти.

— Ой, заткнись, — сказал Шайху.

В целом им было не привыкать сидеть целыми днями под землей, но сейчас какое-то невероятное возбуждение охватывало Амти, делая ее пребывание здесь невыносимым. Похожее ощущение, судя по всему, было и у остальных.

В конце концов, Амти услышала тихие шаги Маарни. Она показала что-то жестами, Адрамаут засмеялся.

— Все готово, — сказала Мескете. — Бери оружие, Мелькарт.

— Ты уверена, что во Дворе... — начал Неселим.

— У нас во Дворе есть такая демократическая свобода, как право на ношение оружия, — сказал Адрамаут. — И еще одна: право его применять. Поэтому, вот, возьми дробовик и поднимайся.

Госпожа Шэа поставила зеркала в своей комнате. Шторы были задернуты, четыре зеркала в человеческий рост стояли в ряд. Одно из них, с каркасом из цветов, в которых притаились поющие птички, явно пребывало здесь всегда. Не то чтобы они занимали всю стену, как требовалось в списке покупок, но это было лучше, чем ничего. Госпожа Шэа спросила:

— Достаточно, Мескете?

— Думаю, сойдет. Деньги мы оставляем тебе, оружие мы забрали, а машины оставили достаточно далеко. У тебя не должно быть проблем, мама.

Мескете взяла за руку Маарни, они с Адрамаутом вывели ее из комнаты. Конечно, им хотелось попрощаться. Госпожа Шэа как ни в чем не бывало начала вытирать зеркало.

И Амти отчего-то захотелось ее поддеть. Она спросила:

— А что если Маарни будет Инкарни, как ее отец и мать?

Эли толкнула Амти локтем в бок, так что с Амти едва очки не слетели. Мелькарт хмыкнул, потом засвистел какую-то причудливую песенку.

— Амти! — сказал Неселим укоризненно, а Аштар и Шайху переглянулись. Госпожа Шэа обернулась посмотреть на нее. Глаза ее, казалось, светились в темноте. Вчера Амти этого не заметила, но сейчас видела очень ясно. Ее зрачки были золотистыми. Легкий отлив, едва заметный, и все же он был.

— У нее всегда останется выбор. Даже если он будет не так прост. В конце концов, каждый из нас волен выбирать. Может быть, это все, что у нас есть.

Вернулись Адрамаут и Мескете. Амти еще раз удивилась, как же Маарни похожа на Адрамаута, и подумала, что теперь легче могла бы представить его человеком, восстановив его облик по его дочери. Амти еще увидела, как Мескете и Адрамаут по очереди целуют Маарни — в висок и в нос. И услышала сдавленное:

— Я люблю тебя, — которое выдавила из себя Мескете. И нежное, болезненное:

— Не скучай без нас, ящерка и учи язык жестов. Однажды мы заберем тебя и будем жить, как настоящая семья.

В том, что сказал Адрамаут была правда, которую, наверное, никому не захотелось бы признавать. Время проходило, а их дочка росла без родителей. И этого времени нельзя было вернуть никак и никогда. Каждый день, который они теряли, безвозвратно исчезал и никогда его уже не вернешь.

Они простились с госпожой Шэа, сердечно ее поблагодарив. Одна только Амти отчего-то все еще злилась на нее. На прощание госпожа Шэа улыбнулась ей и подмигнула. Потом госпожа Шэа увела Маарни, и Амти увидела, что Маарни шмыгает носом, готовая заплакать. Адрамаут сказал:

— Мелькарт и Амти, вы будете предпоследними, вы уже ходили во Двор. Первым буду я, чтобы присмотреть за остальными там, а последней Мескете.

Мелькарт жестом показал Амти, что следит за ней.

— Только попробуй сбежать.

— Я и не собиралась, отстань!

— Вы должны понимать, — сказала Мескете. — Что вам нужно почти умереть, чтобы в первый раз попасть во Двор. И я не хотела бы, чтобы вы забрызгали кровью мамину комнату. Поэтому, ложитесь.

Мескете прошла мимо лежавших Эли, Аштара, Неселима и Шайху. Она указала Адрамауту на Эли и Аштара. Адрамаут кивнул. Он подошел к Эли, сел рядом с ней.

— Не бойся слишком сильно, хорошо? Хотя не скажу, что страшно не будет.

Амти видела, как редкие лучи света, проникающие в темноту сквозь задернутые шторы, ловятся в отражение зеркал. Было в этом что-то жутковатое. Как будто так же легко сюда поймались бы их души.

А потом Адрамаут сжал руки у Эли на горле, она дернулась, пытаясь вдохнуть. Амти зажмурилась, она хотела смотреть на это и не хотела одновременно, она слышала хрипы, вырывающиеся из горла Эли и хотела увидеть, как она борется за жизнь, будет ли это смешно или возбуждающе. Но Амти не открывала глаза, чувствуя, как где-то у нее внутри нарастает возбуждение непонятной ей природы, которое тут же испугало ее.

Когда Амти открыла глаза, Эли уже лежала без сознания. С Аштаром Адрамаут обходился менее бережно. Амти увидела, что на лице у Аштара нет страха. На губах у него играла легкая улыбка даже тогда, когда он стал терять сознание. Адрамаут взял на руки Эли, и в этом было что-то красивое. Как чудовище со своей жертвой, подумала Амти. Он кивнул Мелькарту, который помог оттащить Аштара. На плече у Адрамаута висела сумка с оружием, вторую доверили Мелькарту. Зеркало, когда Адрамаут сделал шаг к нему снова стало как вода. Оно блеснуло, по нему пошли темные волны. Адрамаут прошел туда вместе с Эли, а Мелькарт толкнул, надо сказать довольно грубо, Аштара. Амти вдруг показалось, что оттого что их здесь так много происходит что-то особенное. Ей казалось, что теперь свет тонул в зеркалах. И что раздвинь Амти сейчас шторы, эти зеркала поглотят без возврата солнечный свет. Мескете прошлась между Шайху и Неселимом, а потом надавила ногой Шайху на грудь. Он заорал, но Мескете резко ударила, так что внутри что-то хрустнуло. Шайху дернулся и затих. Удар был выполнен профессионально, будто ей не раз приходилось это делать.

— Может быть не надо, Мескете? — спросил Неселим. Мескете ударила его ногой по голове, прямо в висок. Амти даже не успела зажмуриться, а может и не захотела, почувствовав непреодолимый интерес. Мескете надо было делать все быстро, чтобы они не успели умереть, но все же с Неселимом она была довольно груба.

Мескете сама взвалила на себя Шайху, и Амти впервые заметила, что она довольно хрупкая. Она вытолкнула Шайху в зеркало, так же Мелькарт поступил с Неселимом. Мескете кивнула Амти и Мелькарту на зеркала. Амти заметила, что они почернели. Два из них пошли трещинами.

— Ими пользоваться нельзя, — сказала Мескете. — Если хотите остаться целыми. Одного зеркала хватает ненадолго. Именно поэтому Инкарни Двора не совершают масштабных рейдов.

Мелькарт постоял перед зеркалом, выругался, а потом шагнул внутрь, как ныряют в холодную воду. Амти не знала, получится ли у нее. Она все время боялась случайно провалиться туда, оттого не подходила к зеркалам. Но теперь она боялась, что у нее ничего не получится и...

Ее размышления прервал голос Мескете:

— Сосредоточься на том, чтобы не разбить себе башку, Амти.

А потом Амти получила пинок такой силы, что думала только о том, как бы попасть во Двор, а не в больницу, и как бы осколки не попали ей в глаза, если зеркало разобьется.

И получилось, все получилось. Амти шагнула сквозь зеркало, почувствовала легкое сопротивление холодной воды и вдохнула воздух, которого ей так не хватало в Государстве.

Еще не открыв глаза, Амти поняла — она во Дворе.

8 глава

А когда Амти открыла глаза, она увидела, первым делом, медно-фиолетовое небо. Это было небо выжженное, небо опаленное. Звезд на нем не было. Казалось, будто это небо тонет в зареве далекого огня. К нему взвивались столбы черного дыма, а в центре, будто пятно крови, расплылась большая луна. Отчего-то Амти знала, что это луна. Ведь во Дворе не было солнца.

Его и не могло здесь быть, это был мир тьмы. И он был похож на безумный сон. Амти быстро поняла, отчего Адрамаут и Мескете выбрали Яму — место, где прежде проходили трубы слива химических отходов напоминало Двор довольно сильно. Но — только отчасти.

Всюду стояли здания, похожие на заброшенные предприятия. Трубы некоторых еще кадили жуткий, черный, удушливый, по крайней мере на вид, дым. Амти видела цистерны со знаками биологической и химической опасности. Из разъеденных дыр капали слабо люминесцирующие жидкости. Земля шла трещинами, страшными, как каверны, а в них вилась тьма. Лабиринты промышленных отходов, трубы, огромные птицы, кричащие как чайки, но черные, как вороны — все во Дворе было грязно и неправильно. Он был искаженным, уродливым отражением худших частей Государства.

Но взглянув вдаль Амти увидела вдруг настоящий дворец. Она думала, что такие бывают только в сказках. Высокие своды башен прокалывали, пробивали небо. Амти видела спирали, извивающиеся вокруг черного дворца. Ей казалось, что они похожи на горки в аквапарке. Дворец был прекрасен, сама его форма говорила о глубоком безумии того, кто проектировал его когда-то. И о невероятном таланте — все пропорции были в нем искажены, но ровно настолько, чтобы здание оставалось устойчивым.

— О...

Эли, без сомнения, выразила всеобщее мнение. Эли, Аштар, Неселим и Шайху выглядели бодрыми и здоровыми. Впрочем, Амти тоже ощущала себя прекрасно, впервые попав во Двор после истории с Нааром.

— Мы оказались на свалке, — сказал Адрамаут. — Не лучшее начало для знакомства с местностью, но выбирать не приходится.

Амти оглянулась назад и ахнула. Действительно, это была свалка, но никогда прежде Амти не видела таких свалок — масштабы поразили ее. Мусор был разделен на кучи, нет, не кучи — горы. Амти стояла ровно позади горы, настоящей горы, достававшей едва не до высоты среднего домишки в пригороде, зеркал. Некоторые из них были целыми, некоторые разбитыми, некоторые почернели. Красный глаз местной луны кидал свет на осколки, и они сияли, будто рубины. Рядом была гора механизмов, здесь были шестеренки, испорченные часы. Попадались и новые вещи, но в основном все было безнадежно сломано. Амти видела совсем старые механизмы, которые использовались пару веков назад.

— Здесь, на свалке, мы бережно храним свою историю. Мы не пишем книг по истории, потому как считаем, что в ней нет потенциала, она случайна и недолговечна. Однако мы не уничтожаем старые вещи. Ты можешь найти здесь штуки, которые давно забыли в Государстве, — сказал Адрамаут, заметив ее восхищенный взгляд. Амти смотрела и смотрела, старые машины, нагроможденные друг на друга соседствовали с горой старой одежды. Свалка была учебником по истории и блошиным рынком одновременно.

Восторг Амти прервал голос Аштара:

— Мескете!

Обернувшись, Амти увидела Мескете. То есть, впервые увидела ее по-настоящему. Мескете стянула платок и Амти, наконец, смотрела на ее лицо. Когда-то, вероятно, она действительно была красавицей. Видно было, что она младше Адрамаута, хоть и ненамного. У нее были длинные, рыжие волосы, которые были собраны в толстую косу. Насколько они длинные Амти не знала, коса уходила под воротник. Да, конечно, когда-то у нее было очень красивое лицо, очень женственное — нежные, пухлые губы, небольшой, чуть вздернутый нос, по которому рассыпаны веснушки. Сейчас под линией ее скул, почти до самых губ, шли два ряда небольших костяных шипов, острых и жутких. Вниз по щекам от этих шипов шли, спускаясь к шее, странные узоры. Они менялись, извивались. Они были тонки и черны, чернее ночи. Будто сама тьма извивалась у Мескете под кожей, непрестанно, непредставимо. Амти не понимала, красиво это или же уродливо. С одной стороны тьма извивалась под ее кожей, как извиваются в мясе личинки, в этом было что-то конвульсивное. С другой стороны узоры, складывающиеся на лице и шее Мескете были невероятно красивы. В движении было уродство, но в узорах — красота. Проблема была в том, что они никогда не замирали.

Мескете сбросила платок, наступила на него носком тяжелого ботинка, как будто ненавидела его все эти годы. Амти заметила, что она смотрит на Адрамаута, а он смотрит на нее, и глаза их полны голодной, яростной страсти. Амти никогда не видела, чтобы они так друг на друга смотрели.

Впрочем, вполне возможно, что она просто этого не замечала. Мескете сказала, и когда она говорила ряды костяных шипов шевелились, как и тьма под ее кожей.

— Мы идем во дворец, представимся Царице. Она не худшая из царей Тьмы, но стоит выказывать к ней уважение и слушаться ее прямых приказов.

— Разумеется, — сказал Мелькарт. — Она ж иначе нас убьет.

А потом Мескете вдруг засмеялась, смех у нее был холодный, острый, как битое стекло. Она сказала:

— Это лучшее, что она может сделать с вами, если вы разозлите ее.

Она подмигнула Мелькарту, а потом пошла вперед. Эли ткнула Амти в бок, сказала:

— Интересно, Двор всех так меняет?

Амти увидела, как Адрамаут положил руку Эли на голову, погладил, почти не касаясь, но Эли зажмурилась от удовольствия, будто так и не исполнившееся прикосновение задевало в ней какую-то особенную точку.

— Дома все расслабляются, разве не так?

— Как ты это сделал? — спросила Эли.

— У тебя внутри есть много нервов, на которые я могу влиять.

Адрамаут двинулся вслед за Мескете, подхватив сумку. Они были будто бы пьяные, но часть Амти была не только смущена, но и очень за них рада.

До дворца они шли долго и никто не останавливал их. Сначала потому, что они шли пустынными землями. Со свалки они вышли на заброшенное, бесплодное поле. Стерня вперемешку со ржавым металлическим крошевом торчала из него. Идти было сложно и пару раз Амти едва не проткнула себе ногу. Тропка вилась тонкая и они шли один за одним. Луна на небе краснела все больше. Может быть, это означало перемену времени суток, а может быть и нет. Амти будто была в чьем-то безумном сне. По полю сновали существа, которых можно было принять за мышей, но мышами они явно не были. Впрочем, они были слишком быстры, чтобы рассмотреть. Справа от них тянулся лес. Из него раздавалось далекое пение и птичьи крики, он был еще темнее остального во Дворе. Амти была рада, что им с лесом не по пути.

Дальше потянулись дома и никто не обращал на них внимания, потому что все были заняты своими делами. Двор казался нагромождением фантазий самых разных людей. Там не было двух одинаковых домов. Они проходили по большой дороге, которую в Государстве назвали бы магистральной. Они вошли в город через нее и шли ею напрямик, но Амти казалось будто они петляют. Потому что рядом с ней оказывались то особняки, то хибары. Некоторые из сооружений поражали своей красотой и порядком, а некоторые были сродни норам в земле. Амти не понимала по какому принципу дома расположены рядом друг с другом. Амти видела, как во дворе жуткого домишки, где черепа были развешаны на заборе, окна выбиты, а мухи громко жужжали, какой-то неопрятный, похожий на мясника мужик в замызганном халате, рубит чьи-то, Амти очень надеялась, что не человеческие, ребра. Через дорогу лениво раскинувшаяся на лежаке женщина в бикини с идеальной прической и очками в стиле "кошачий глаз" наблюдала за ним, потягивая коктейль. Ее губы растягивались в ленивой улыбке всякий раз, когда вверх взлетал топор. Позади нее был дом, больше похожий на уменьшенную версию особняка кинозвезды, чем на убежище Инкарни. Они шли дальше, и Амти видела десятки непохожих жилищ непохожих друг на друга людей. Похожая на девочек-хиппи пятерка жила в разукрашенном автобусе, какой-то патологически аккуратный мужчина красил в белый свой образцовый заборчик, жуткое существо выглядывало из землянки, больше похожей на звериную нору.

Некоторые смотрели на Адрамаута и Мескете, шептались и переглядывались. Адрамаут и Мескете шли гордо и спокойно, как будто ничуть не сомневались в правомерности своего здесь нахождения.

Одно радовало: на Амти и остальных никто не обращал никакого внимания, будто их здесь еще и не существовало. А потом они подошли ко дворцу. Он был прекрасен, высокие витражные окна находились не на одном уровне, казалось, они были расположены абсолютно хаотично. Спирали, которые издали показались Амти горками, ими и оказались. Как в тематическом парке развлечений, посвященном мультфильмам, подумала Амти. Дворец был отделан дорого, все, что не было в нем обсидианом, было золотом. Они вошли в сад, где по деревьям удивительных, остролистных пород были развешаны внутренние органы и кости зверушек, а некоторые по размерам походили на человеческие. Земля и трава под ногами были мокрыми от крови, как после дождя. Амти сначала и подумала, что это роса или след прошедшего ливня, а потом посмотрела на свои ботинки.

— Фу, — сказал Аштар. — Вот это правда фу. Я подумал, что некоторые вещи уж слишком. Вот, как минимум, эта.

Он указал на куст роз, украшенный чьими-то выдранными венами.

— Да, — сказал Шайху. — И любая другая вещь здесь! Здорово, что приехали!

Мелькарт вдруг засмеялся, и Амти так и не поняла, чего это с ним. Неселим грустно вздохнул, и Амти, не обладая способностью Мелькарта, тем не менее практически услышала его мысли об испорченных ботинках.

Эли вцепилась в руку Амти, и Амти в этот момент даже не почувствовала желания сжать ей пальцы до хруста. Впрочем, как только Амти поняла, что не почувствовала этого желания, оно пришло.

У массивных, металлических дверей стояла охрана. Двое мужчин, у обоих были головы животных. У одного — голова тигра, а у другого голова крокодила. На поясе у них висели мечи, в руках они сжимали ружья.

Амти поняла, что было самым жутким во Дворе, даже не чудовища, населявшие его. Самым жутким был хаос, который царил тут — они словно бы оказались вне пространства и вне времени, вне логики, в удивительном и неправильном месте, где все эпохи слиты и сплавлены воедино.

Крокодил открыл пасть и сказал:

— Адрамаут? Мескете? — пасть его издавала вполне человеческие звуки, лишь иногда перемежающиеся утробным рычанием.

— И наши маленькие друзья, — сказал Адрамаут. — Мы хотим говорить с Царицей.

Крокодил хихикнул, потом сказал:

— Мы Твари Войны...

Аштар вздрогнул, потом скривился.

— Занимаемся своим делом, защищаем замок, — закончил Тигр. Тигр был обнажен по пояс, а на Крокодиле был рыцарский доспех. Интересно, по какому принципу здесь все выбирают свой имидж, подумала Амти.

— Кричите, — посоветовал Крокодил. — Может, она захочет вас видеть.

Тогда Адрамаут и Мескете посмотрели друг на друга, Адрамаут улыбнулся, а Мескете чуть вздернула бровь. И они закричали, громко, отчаянно, что есть силы. Никогда прежде Амти не слышала, чтобы так кричали. Это было почти как песня. Секунд с десять спустя Амти услышала, как в их голоса вплелся колокольный звон. Тигр и Крокодил переглянулись, а потом распахнули перед ними двери.

Пройдя мимо них, Аштар спросил:

— Серьезно?! Я тоже таким буду?

— У тебя будет голова котенка, — сказала Эли.

— Заткнись, просто заткнись, не порти мне настроение.

Они вошли в зал, в отличии от сада идеально чистый. Пол был белый, мраморный и блестящий. Они оставляли за собой следы крови. Вскинув голову, Амти снова увидела Царицу. Она степенно спускалась вниз по витой лестнице, а вслед за ней шел...шло...существо.

Да, это однозначно было существо в алом, расшитом золотом камзоле. В его движениях и стати сквозило изящество. Он был строен и очень высок. Но в его лице не было ничего человеческого — оно было покрыто грубой, похожей на лягушачью, кожей. Череп был деформирован, он был вытянутым и длинным, и, казалось, состоял из нескольких плоских костей, каждую из которых венчал пробивающий голову шип. Глаза были, как у козла, с жуткими зрачками-полосами.

Царица была в туфлях на высоких каблуках, на ней была корона из черного металла и белое, девичье платье. Она казалась юной, хотя если присмотреться становилось заметно, что она старше Мескете, а может и Адрамаута.

— Добро пожаловать, юные Инкарни, — сказала она и улыбнулась им, а потом перевела взгляд на Мескете и Адрамаута. — И старые знакомые, разумеется.

Царица была прекрасна холодной, мертвенной красотой. Она была без вуали, и Амти увидела, какие тонкие у нее черты лица. Она была одновременно женщиной и девочкой. Щупальца за ее спиной ходили волнами, и Амти отчего-то подумала, что это, как у кошки, выдает раздражение.

— Не ожидала увидеть вас снова в моем доме, — сказала Царица, обращаясь явно к Адрамауту и Мескете, взгляд ее тем не менее скользнул по Мелькарту. Амти посмотрела на Мелькарта, но тот продолжал скалить зубы в своей обычной манере. Амти бы от такого взгляда Царицы, наверное, лишилась бы чувств или вовсе умерла.

Адрамаут и Мескете вместе упали на колени, движения у них было совершенно синхронными, как часто бывало, но здесь, во Дворе, это выглядело театральнее обычного. Царица улыбнулась улыбкой нежной и безумной. Прошла вниз по ступенькам. Ее спутник остался стоять на месте, его жуткие глаза наблюдали за ними. Царица спустилась вниз, а потом резко толкнула ногой Адрамаута так, что он оказался на спине. Она надавила носком туфельки ему на подбородок, ее острый каблук оказался у его горла.

— Причина не убить тебя? — поинтересовалась Царица.

Адрамаут перехватил ее за щиколотку, отвел ее ногу.

— Мы можем поведать тебе ценную информацию.

Царица чуть склонила голову набок.

— И я не смогу выведать ее под пыткой?

— Под пыткой — не сможешь. Но если предоставишь нам убежище, мы сами все тебе расскажем.

— Как, однако, вы теперь запросились домой, — сказала Царица, но тон у нее был такой, будто она обращалась вовсе и не к ним, ни к кому вообще. Она говорила, как говорят сами с собой. Потом ее взгляд коснулся Мескете, она сказала:

— А что до остальных...

И Мескете продолжила за нее:

— Они — Инкарни, и как и все Инкарни подчинятся твоим законам, находясь в твоих владениях.

— Это повод не убить их, но повод не убивать вас вы все еще не назвали, — пропела она. А потом чуть кивнула в сторону Мескете, посмотрела на нее и в следующий момент своим спокойным, профессиональным движением Мескете выхватила из своего ботинка складной нож и прижала его лезвие к собственному горлу. Движение было ее и не ее одновременно, будто что-то ее заставляло.

— Подожди, Царица, — сказала Мескете, Аштар и Мелькарт шагнули вперед, но Адрамаут зарычал на них совершенно по-звериному:

— Нет!

Он обернулся к Царице, заговорил очень быстро:

— Псы. Мы знаем о Псах Мира больше, чем ты можешь себе представить. Мы знаем Государство изнутри, тогда как ты уже почти ничего о нем не помнишь.

Голос у него был спокойный, только то, как он рычал секунду назад выдавало его животную панику. Царица покачала головой, поцокала языком и под лезвием Мескете появилась первая капля крови. В этот момент спутник Царицы в красном камзоле сказал:

— Подожди, Царица! — голос у него был грубый и нечеловеческий, но вместе с тем чем-то даже неуловимо смешной. — Может, не стоит сразу так с плеча рубить?

Царица обернулась к нему, вскинула брови:

— Да, Аркит?

Аркит прокашлялся, а потом сказал:

— Учитывая, что Псы Мира вот-вот раскроют наш фокус с зеркалами, будет разумно готовиться к полноценной войне. На всякий случай.

— Если я не успею раньше.

— Если вы не успеете раньше, — согласился Аркит. Его взгляд скользнул по Амти, а потом, Амти была уверена, Аркит ей подмигнул. Ей захотелось высунуть язык и сказать: фу! Но она сдержалась. Царица посмотрела на Адрамаута, зубы его были оскалены, тело напряжено, но он продолжал лежать, только чуть приподнялся на локтях. Потом Царица посмотрела на Мескете. Взгляд у нее был прямой и спокойный, как будто Мескете не сомневалась — Царица ее не убьет. Один кивок, едва заметный, и Мескете опустила нож.

— Я хочу с вами говорить, — сказала Царица. — Аркит прав. Что до ваших друзей, пусть будут гостями в моем доме, пока я довольна ими.

Царица снова обратилась к ним, она сказала:

— Аркит предоставит вам комнаты. Возможно. Если захочет. Если не захочет — выберите любую свободную. Или не свободную, если хватит сил. Во Дворе рады детям Матери Тьмы. Я хочу, чтобы ночью вы явились на пир. Я посмотрю на вас.

Она прошла дальше, к выходу.

— Адрамаут, Мескете, за мной. Прогуляемся в саду и поговорим о том, что вы можете мне предложить.

Адрамаут и Мескете поднялись на ноги. Адрамаут обернулся к ним кивнул, мол все будет нормально, не переживайте. Правда, подумала Амти, это мало помогло.

Адрамаут и Мескете пошли за Царицей, и Амти заметила, что они идут нога в ногу.

Аркит посмотрел на них, потом сказал:

— Ну, привет. Я — Аркит.

— Это мы поняли, — сказал Аштар.

— Хорошо тогда. Пойдемте со мной, покажу вам, где можно селиться.

Странно, он был Инкарни, причем чудовищно искаженным, но вел себя вовсе не как безумное зло. Аштар склонился к Амти, прошептал:

— Ладно, по крайней мере на пиру, наверное, можно будет выпить.

— Так, — сказал Аркит. — Ты, страшненький, о чем шепчешься?

— Я...что?

Амти и Эли переглянулись, то же самое, Амти увидела, сделали и Неселим с Мелькартом. А Шайху громко засмеялся. Такта у него, конечно, никогда не хватало.

— Ты, — сказал Аркит. — Все, идем.

— Страшненький? — вопрошал Аштар. Амти тоже пылала праведным гневом. Аштар был, казалось, самым красивым человеком, которого встречала Амти за свою жизнь.

— Стоп, — сказала Эли. — Как это мой брат страшненький?

Они поднимались по лестнице, и Амти увидела, что на ступеньках здесь какой-то мудреный узор, от которого кружилась голова. Казалось, он двигался, как тьма под кожей Мескете.

— А, если он твой брат, тогда понятно, — сказал Аркит. — Бедняжка, как ты живешь.

Он поцокал языком, обернувшись, и Амти увидела, что язык у него раздвоенный. Мелькарт заржал, а Шайху спросил:

— А я страшненький?

— Ну, ты так себе.

Они шли по коридору. Коридор был долгий и извилистый, он то сужался, то расширялся. Двери были разных размеров и цветов. Некоторые были железные и запертые под засов, за ними слышались чьи-то крики или звериные визги.

— А кто по вашему красивый? — не унимался Шайху.

— Да вы все не очень. Он постучал когтистыми пальцами себе по подбородку, а потом сказал:

— Но мне вот вы нравитесь.

Он указал на Амти и Неселима. Они переглянулись.

— Очки ваши. Особенно у тебя, девочка. Ты с ними почти симпатяжка. Но без них — тоже не очень.

— М, — сказала Амти. — Спасибо. А вы...

— Я советник Царицы.

— Наверное, не в вопросах стиля, — вздохнул Аштар. Он, судя по всему, все еще был глубоко оскорблен.

— Но вообще я художник, — сказал Аркит. — Создаю красоту.

— А где ваши картины?

— Я вот своя картина, — сказал Аркит. — Ну, это если например.

И все у Амти встало на свои места. Безумный Инкарни, какая-нибудь Тварь Уродства считал ее почти симпатяжкой. Эли засмеялась, а Амти снова переглянулась с Неселимом.

— Просто не обращай внимания, — посоветовал он. — Это проходящие ценности.

Вот уж точно. Аркит сказал:

— Для пира никакой особой, праздничной одежды вам не надо. Но лучше надеть то, что идеально выражает вас самих. Можете мне заказать, я, может, поищу. Или скажу Хамази вам позвонить.

— Нет, — сказал Аштар. — Нет уж спасибо. Мы как-нибудь сами.

Первая же комната досталась им с Эли. Аркит сказал:

— Ну, отдыхайте. Пир в полночь, не забудьте. А ты — не снимай очки.

Как этот безумный Инкарни вообще мог быть советником Царицы? Впрочем, что касалось дела Адрамаута и Мескете — он говорил довольно разумно. Комната Эли и Амти была алой и от этого быстро заболели глаза. Кровать с алым балдахином, алый потолок, по которому расплылись черные розы, алые стены, алый пол. Даже в ванной был алый кафель.

Эли сказала:

— Похоже на топ-люкс номер для шлюх!

А потом она запрыгала и завизжала:

— Мне нравится!

Она залезла на кровать, подпрыгнула, потом еще раз, кровать под ней запружинила. В комнате пахло розами, но запах стоял затхлый, будто цветы здесь завяли. И вправду, открыв шкаф, Амти обнаружила там множество увядших роз, в которых ползали жирные, белые личинки.

— Гостеприимство, — сказала она. — Эли, если под подушкой будет конфетка, не ешь ее, пожалуйста.

— Да иди ты! Я в раю!

Эли определенно была в раю, а Амти принялась набивать мусорку тухлыми розами, выбирать личинки и спускать их в унитаз. Эли раскладывала их скудные пожитки и пела какую-то модную, совершенно не мелодичную песенку.

— Мы точно как две подружки в путешествии, — сказала она.

— Только в очень дурном отеле, — ответила Амти, обнаружив в ванной вместо шампуней набор лезвий и наручники. — Кажется, это называется китч.

Тем не менее, Амти чувствовала себя спокойно. Будто эта дешевая пародия на отель для мертвых проституток была ее домом. Чуточку обжившись, они с Эли улеглись на огромной кровати. Амти положила голову Эли на плечо, они вместе смотрели глянцевый журнал, старый выпуск, который Эли все еще таскала с собой. Амти смотрела на красивых женщин и красивую одежду. Яркие картинки, от которых обычно болела голова, казались тусклыми на фоне стен их комнаты. Тут зазвонил красный, как и все здесь, телефон. Трезвонил он особенно мерзко, как старые аппараты, хотя на вид был новым.

— Алло! — сказала Эли веско. Девичий, но очень серьезный, почти механический голос ответил ей:

— Здравствуйте, я — Хамази. Аркит поручил поинтересоваться, не нужна ли вам одежда к сегодняшнему пиру? Я отдам распоряжения, чтобы вам ее принесли.

— Нужна! — сказала Эли, как будто всю жизнь готовилась к этой минуте. — Еще как нужна. У вас есть каталог журналов? Я вам сейчас объясню!

Пока Эли объясняла оператору по имени Хамази, что выразит ее образ лучше всего, Амти пошла в душ. Все во Дворе было для нее удивительно и непривычно. А вот горячая вода и ухоженная ванная приятно напомнили о тех временах, когда она в последний раз была в школе. Когда Амти вышла, завернувшись в полотенце, Эли спросила:

— А тебе чего?

— Школьную форму, — буркнула Амти. Эли повторила ее слова в динамик телефона, но Амти только фыркнула. В этот момент дверь открылась и зашел Адрамаут.

— Я не одета!

— Могу вырвать себе глаза, — предложил он.

Когда Амти переоделась и выглянула из ванной, куда в спешке ретировалась, Адрамаут и Эли на кровати ели шоколадные конфеты.

— Нам принес? — спросила Амти недоверчиво.

— Украл, — сказал Адрамаут. — Старые привычки сложно умирают. Впрочем, здесь если у тебя что-то украли, то стоило лучше за этим смотреть, вот и все.

Амти попробовала шоколадную конфету в форме сердца. То есть, настоящего сердца. Анатомически, надо сказать, довольно точного. Ей показалось, что от вкуса сладости она сейчас расплачется. Как же вкусно! Как же невероятно вкусно!

— Я так и думал, что вы без сладкого тоскуете. Судя по тому, что из наших припасов взяли только шоколадки.

— Ты оставил их своей дочке.

— Вот, а сейчас я извиняюсь.

Это был старый добрый Адрамаут, которого Амти так любила. Он сказал:

— Мы испросили у Царицы разрешение на пребывание здесь. Некоторое время мы предпринимать ничего не будем. Будем стараться снова обрести ее доверие. Кроме того, мы прячемся здесь, пока нам нельзя возвращаться в Государство.

Амти отправила в рот еще одну конфету и подумала — да хоть десять лет ничего не предпринимайте.

Впрочем, десяти лет у них не было. Наверное.

— Сейчас вы под протекторатом Царицы, как ее гости. Вас никто не тронет без ее ведома. Мы все будем стараться, чтобы не тронула и она сама. Про Двор вы должны знать, что здесь своеобразный этикет. Невежливо не вожделеть к чужим партнерам, ведь это оскорбляет, если твой мужчина или твоя женщина не достойны вожделения. Не вежливо отказываться от крови, если тебе предлагают. Не вежливо проявлять ужас или отвращение перед другими Инкарни. Есть три вида валюты: плоть, секс и кровь. Если вам нужна какая-либо особенная услуга или вещь, дайте кому-нибудь откусить от себя кусок. Но лучше зовите меня. И, конечно, надеюсь никого из вас не стошнит на пиру.

— Еда не очень? — спросила Эли.

— Нет, гости.

Адрамаут еще некоторое время посвящал их в основы этикета Двора. В его голосе почти не звучало волнения, по крайней мере, он хорошо его спрятал. Он говорил, что делать, чтобы не разозлить присутствующих и что делать, чтобы не разозлить Царицу.

Правил было довольного много, поэтому оптимальным решением Амти сочла не делать ничего.

— Ну, девочки, — сказал он через пару часов. — Мне, пожалуй, пора идти и подготовиться к пиру. Мы с Мескете будем там. Правда, скорее всего, отдельно от вас. Но мы следим за вами. Ведите себя хорошо!

— Адрамаут?

— Да?

— А как Царица чуть...чуть не сделала это с Мескете? — спросила Эли. — Ну, с ножом.

— Она — Инкарни Страсти, Тварь Саморазрушения. Она может заставить кого угодно совершить с собой почти все, что угодно. А ты думаешь, как она держит власть?

Минут через пятнадцать после его ухода, пока Эли была в ванной, принесли их одежду. Амти с удивлением увидела, что ее заявление про школьную форму приняли всерьез. Амти рассматривала плиссированную юбку до колена, белые чулки, белую рубашку, галстук и школьные туфли с пряжками, когда Эли вышла из ванной абсолютно голая.

— Круто, — сказала Эли. — Жаль, что Шацар не Инкарни! Вот так ты бы точно его склеила!

— Заткнись, иначе я тебя убью, — сказала Амти, не совсем уверенная в том, что она шутит.

Они переоделись. На Эли теперь были черные чулки, сверхкороткая юбка в клеточку, тяжелые ботинки и разрезанная на спине майка, открывавшая лопатки.

— Ты как нормальная школьница, — сказала Эли. — А я как школьница из порнушки. По-моему, круто смотримся.

— Угу, — сказала Амти. — Ну, точно же. Вот чего не хватало в твоем имидже, так это меня.

За ними пришел Аркит, он сказал спускаться вниз, пока все места еще не заняли. И снова сделал Амти комплимент: что могло быть хуже?

— По-моему, он довольно милый. Встречайся с ним, — сказала Эли, специально чтобы опозорить ее перед всеми.

Теперь они казались очень разношерстной компанией. На Неселиме был новый строгий костюм, не особенно отличавшийся от его обычной одежды. На Мелькарте была форма Псов, даже шинель.

— Ты самоубийца, — сказал Шайху. — Во-первых, тебе будет жарко, а во-вторых тебя разорвет разъяренная толпа. Так что, наверное, первое — не проблема.

Сам Шайху был похож на наркомана из второсортного клуба для попугаев. Теперь майка на нем была еще цветастее, штаны еще желтее, а кеды еще оранжевее.

Зато Аштар выглядел даже лучше, чем обычно. На нем были синие брюки, синий пиджак, белая рубашка и фиолетово-желтый галстук. И все это ему как-то удивительно шло.

— Я не отклеил бирки с ценой, — сказал Аштар. — По-моему, это меня выражает в достаточной степени.

Аркит, увидев Альбенса, поцокал языком и покачал головой, выражая жалость. В целом, Амти почти прониклась к нему, по крайней мере он не был тем жутким Инкарни Двора, которых Амти рисовало ее воображение.

Но множество таких было в зале. Зал, в котором проводился пир, был огромным. Там был зеркальный потолок, сквозь витражные окна лился алый свет раскормленной кровью луны. Хрустальные люстры были исполнены вовсе не в форме россыпи драгоценных камней, каждый кусочек хрусталя был уменьшенной копией человеческих косточек.

По полу были рассыпаны лепестки увядших роз, под ногами попадались и личинки. На длинном, почти во весь зал, столе был идеальный обед опоссума — сырое мясо, органы, видимо все-таки не человеческие, и фрукты, самые разные: виноград, ананасы, яблоки, груши. И даже некоторые фрукты, которые Амти называла просто экзотическими, потому что названий их не знала. Еще были сладости — в основном конфеты самых разных форм. От еды ломился стол, подносы с сердцами и подносы с почками теснились рядом с тарелками с клубникой и шоколадом.

Амти затошнило, но что-то в ней почувствовало и голод. Амти вспомнила, как Адрамаут говорил, что некоторые во Дворе не едят мяса, тронутого жаром, потому как приготовление пищи огнем считается привилегией людей света.

Еще Адрамаут говорил, что на Двор сильнейшее влияние оказывает личность царя или царицы. При прошлом царе, рассказывали, Двор и дворец были больше похожи на казино. Некоторые считали, что сам дворец подстраивается под вкусы и безумие своего царя.

Но самыми жуткими, конечно, были гости. Некоторые из них не надевали на себя ничего, кроме кровоточащих ран. Некоторые наоборот были, будто бы в маскарадных костюмах. Когда они расселись и Аркит, проводив их, ушел, Амти заметила перед ними девушку в свадебном платье, мужчину в аккуратном костюме для гольфа, покрытом пятнами крови. Какой-то старичок в гриме грустного клоуна играл с йо-йо. Чуть дальше сидела одетая как принцесса девушка, а может не девушка, а женщина, может даже девочка: у нее не было лица. На ее лице был водоворот из сплошных зубов. Она запихивала в этот водоворот цельные ребрышки, перемалывала кости. Ее придерживал за талию мужчина с улыбкой принца кинематографа, из лопаток у него вырывались птичьи косточки, зачатки того, что могло бы быть крыльями, но так и не стало.

Амти сглотнула. Да уж, подумала она.

Мелькарт засмеялся:

— Ну что, я все еще самый отвратительный?

Неселим толкнул его в бок, призывая не привлекать внимания. Инкарни вокруг ели, болтали, смеялись. Амти не хотела слушать, о чем они болтают, хотя, вполне возможно, в их разговорах не было ничего такого уж странного. Ближе к другому концу стола, где, видимо, располагались места для приближенных Царицы, Амти увидела того самого когтистого Харрума, который разговаривал с Царицей во время первого путешествия Амти во Двор. Она была уверена, что Харрум не видел ее тогда, и в то же время Амти стало страшно, что он посмотрит на нее.

Некоторое время они неловко сидели ближе к концу стола, прижавшись друг к другу. Адрамаута и Мескете, впрочем, как и Царицы, не было. Девушка в свадебном платье сказала:

— Новенькие?

Амти видела, что ногой она скользнула к колену Неселима.

— Да, — сказал Неселим. — Только попали сюда. У вас э-э-э...интересно.

Он нервно сцепил пальцы, и она охнула.

— Как красиво! Прошу тебя, только не убирай руки! Это же потрясающе!

— Правда?

— Ты как древний бог!

Мелькарт хмыкнул, и в этом звуке Амти послышалась зависть. Неселим хотел было что-то ответить, но тут вдруг тишина в зале воцарилась в один момент и окончательно. Невероятная тишина. Казалось, можно было услышать биение сотни сердец. Вошла Царица. На ней было прозрачное платье, вновь белое. Корона из темного металла венчала ее голову и отливала алым из-за света луны, проникающего через окно. На ней были длинные перчатки из черной кожи и ошейник из металла, как у собаки. Рядом с ней шел Аркит. А позади, Амти даже не поверила своим глазам, Адрамаут и Мескете. Впрочем, это были не совсем те Адрамаут и Мескете, которых она знала. Вернее, совсем не те.

На Адрамауте были черные штаны и алая мантия с горностаевой опушкой. На его голове красовалась корона из костей, искаженных совершенно жутким образом. Он был настоящим чудовищем, с этими его острыми зубами, обнаженными в вечной улыбке. Рядом с ним была Мескете, впрочем, Амти поняла это только потому, что они были вместе. Ее лицо снова было скрыто, зато открыто все остальное. Из того, что можно было назвать одеждой на ней были только кружевные, черные трусы. Кожаные ремни стягивали ее живот и бедра на манер пояса для чулок, но никаких чулок не было. Такие же кожаные ремни с металлическими пряжками были перекрещены вокруг ее груди, как садомазохисткая кобура для пистолета. Позади нее развевалась черная, непрозрачная ткань, закрывавшая ее лицо и шею, как вуаль. Длинным шлейфом она тянулась за ней и держалась на голове только из-за того, что была пришита к кожаной маске, символически изображающей собаку, которая была у Мескете на голове. Амти никогда не думала о Мескете, как о женщине. Сейчас она видела, что в первую очередь Мескете была хрупкой девушкой, у нее была большая, красивая грудь и длинные ноги. Да, она была красивой. По крайней мере пока ее лицо было закрыто. Глаз не было видно, только ткань в том месте, где закрывала ее глаза, была полупрозрачной.

Адрамаут и Мескете следовали за Царицей, и Амти подумала, были ли они такими раньше, до того как сбежать из Двора. Ответ, конечно, был очевиден.

Царица села во главе стола, по левую и правую руку от нее сели Адрамаут и Мескете. Аркит сел чуть дальше, рядом с Харрумом, впрочем, он по этому поводу явно не переживал. Царица сказала:

— Сыны и Дочери Матери Тьмы, я поздравляю вас с этой ночью. Она, безусловно, хороша. Но прежде, чем мы начнем наш праздник, я хотела бы объявить, что Мескете, моя Принцесса Боли и Адрамаут, мой Принц Плоти, вернулись к моим ногам.

В зале зашептались, а Царица вдруг разбила стакан с вином. Вино разлилось на полу как кровь.

— Но это не все. Я хотела бы, чтобы поднялся Атталиг.

Амти увидела, что почти на другом конце стола со своего места поднялся мужчина в золотистых одеждах. Он был уже немолод и у него присутствовали не все зубы.

— Да, моя Царица?

— Тебе следовало бы ожидать этого, разве нет? Я считаю достойным то, что ты явился сюда сегодня.

— О чем моя Царица говорит?

А потом он неожиданно взял вилку и вогнал ее себе в руку, когда Царица лишь вскинула бровь.

— Твой подельник Эрдат выдал тебя под пыткой, заговорщик. Ты и он хотели оттянуть неизбежное в День Тьмы. Жалкое соглашение с этим жалким миром.

Атталиг закричал, а Царица сказала:

— Мескете.

Приказала, как собаке и кинула ей хлыст. Мескете одним ловким, непривычно плавным движением залезла на стол. Мескете прошла по нему, ловко обходя тарелки с едой. Она была босая.

Мескете шла неторопливо, будто впереди у нее была вечность. Все притихли и отчего-то Амти знала, что то, что сейчас произойдет, только подогреет их аппетит. Это было шоу. Шоу и аперитив. Мескете взмахнула хлыстом, удар был гулкий и сильный, один этот удар рассек Атталигу щеку так, что Амти увидела сияющие в ране зубы. Не показать отвращения, думала она, но не только отвращение было в том, что она наблюдала. Когда Мескете взмахнула плетью в следующий раз, она обвилась вокруг запястья Атталига. Мескете потянула кнут, вздергивая его на ноги. А потом он заорал так, будто его наживую потрошили. Разумеется, то как хлыст стягивал его запястье было больно, но несчастный Атталиг будто с ума сходил.

Адрамаут на другом конце стола вздернул руку, он будто перебирал пальцами невидимые струны, и вот под хлыстом, стягивающим запястье Атталига показалась плоть, а потом и кость. Он заставлял плоть клоками слезать с руки Атталига. Следующий удар Мескете пришелся по спине Атталига, распоров одежду. Адрамаут заставлял мясо расходиться дальше, пока кнут полосовал спину этого несчастного, несчастного человека. Амти показалось, что она уже видела его кости.

Амти отвела взгляд, посмотрела в пол и увидела, как девушка в платье невесты продолжает поглаживать ногой ногу Неселима с интересом наблюдая за зрелищем. Атталиг плакал и кричал, как Амти вообще не слышала, чтобы кто-то кричал. Она слышала удары хлыста Мескете. Амти решила смотреть на Адрамаута, пусть будут думать, что ей интересно, как он это делает. Глаза у Адрамаута были закрыты. Он был похож на музыканта, который пытается подстроиться под мелодию сходу, импровизируя. Они с Мескете играли, он угадывал, куда она ударит, поняла Амти, он вскрывал плоть, так чтобы хлыст проходился по обнаженному мясу.

К счастью, когда Амти повернулась, услышав, что крики стихли, Мескете уже босой ногой толкнула то, что осталось от заговорщика вниз, на пол. Она прошла обратно, оставляя за собой след из крови — от кнута и испачканной ступни.

— Стой, Мескете, — сказала Царица. — Я хочу, чтобы ты посмотрела на меня. И ты, Адрамаут. Теперь вы вернулись ко мне. И я хочу вознаградить вас. Мескете, этот мужчина твой. Адрамаут, эта женщина твоя. Я хочу, чтобы вы любили друг друга. Хочу этого сейчас.

Амти подумала, что Царица — настоящая дрянь. Это ведь так унизительно, заставить их делать это при всех. Ей до слез было жалко Адрамаута и Мескете. Некоторое время Мескете стояла неподвижно, оставался недвижим и Адрамаут. А потом они сделали шаг друг к другу — одновременно. Адрамаут залез на стол, Мескете пошла к нему. Адрамаут был менее трепетен к еде, он скидывал тарелки, расчищая себе дорогу. Но гостей, пьяных от крови, это, кажется не смущало. Все это было частью шоу.

Когда Адрамаут оказался ближе, Мескете взмахнула хлыстом. На животе у него осталась длинная, но не глубокая рана. Мескете повторила движение, прочертив на нем еще одну такую же — крест накрест.

И Амти подняла, это было любовной игрой, вроде танца. Мескете отходила назад, иногда взмахивая хлыстом. Ее движения были очень точны — она задевала только Адрамаута, и никогда — остальных гостей. В какой-то момент Адрамаут поймал хлыст и притянул ее к себе, и она поддалась. Он стянул с нее вуаль. Некоторое время они стояли нос к носу, близко-близко, а потом он поцеловал ее. Амти впервые подумала, какой маленькой Мескете выглядит рядом с ним, какой уязвимой. Они целовались долго и голодно, и Амти поняла: вовсе это для них не унижение. Они любили друг друга у всех на глазах, в этом был элемент игры, театрального представления, но не было никакого стыда. Наоборот, поняла Амти, они долго мечтали об этом, когда были здесь, во Дворе, раньше.

Вовсе Царица и не наказывала их, и не унижала. Амти подумала, что она умерла бы от стыда даже поцеловав кого-то под радостные визги и возбужденное рычание зрителей. Но ведь Амти и не провела во Дворе столько времени, сколько провели они. Адрамаут опустился на колени перед Мескете, коснулся губами ее колена, потом внутренней стороны бедра — благоговейно и нежно, как прикасаются к чему-то удивительному, почти святому. И Амти понятия не имела, как можно у всех на глазах так целовать мать своего единственного ребенка. Мескете запрокинула голову, Амти увидела, что она улыбнулась.

— Спорим? — прошептала Эли. — Ты там, у себя в голове, мораль разводишь.

— И что? — спросила Амти с вызовом.

— То. Смотри лучше, как красиво.

Когда Амти повернулась, она увидела, как Адрамаут ласкает Мескете языком. Она не стонала, только улыбалась, обнажив зубы. Амти казалось, что узоры текли под ее кожей быстрее. Амти посмотрела в сторону Царицы. Ей не хотелось видеть Адрамаута и Мескете сейчас, они были для нее старшими, можно сказать почти родственниками. То, что они делали друг с другом, может и не унижало их, но уж точно смущало Амти.

На лице у Царицы блуждала блестящая, мечтательная улыбка. Она тоже не видела в том, что приказала им ничего унизительного. У нее была нежная улыбка человека, сделавшего кому-то дорогой подарок.

Амти подумала, что, наверное, она одна чувствует себя так плохо, но Неселим вот уже давно снял очки. Амти хотела бы последовать его примеру, но увидела, как Адрамаут завалил Мескете на стол. Движение было невероятно звериное, притягательное, как и то, с которым Мескете вцепилась в него. Теперь их поцелуи были больше похожи на укусы. Амти очень хотела, а главное считала правильным, снять очки и не смотреть, но не могла. Кроме того, Амти было безумно любопытно. В конце концов, она никогда не видела, как кто-то делает это. Весь ее опыт заканчивался там, где она просыпалась после снов о Шацаре. Амти не сказала бы, чтобы что-то было видно. Алая мантия Адрамаута довольно надежно укрывала их обоих. Амти видела только движения, слышала стоны Адрамаута, видела, что Мескете погрузила ногти ему в плечи, как кошка. Амти видела ее голодную улыбку, повторявшую его улыбку. Они были как звери, причиняющие друг другу боль от укусов и царапин в момент наивысшего тепла, но вместе с тем нежные в самом важном.

И неожиданно, наблюдая за их лихорадочным движениями, за тем, как они цепляются друг за друга, целуются, царапаются, любят друг друга, Амти вдруг поняла, что ничего постыдного в этом нет. На столе, при всех, под радостные крики и шипение, они выражали свою любовь друг к другу. И, на самом деле, им было абсолютно все равно, видят их или нет. Это вовсе ничего не значило, пока они были друг у друга так по-настоящему. Амти видела, как Адрамаут, когда Мескете вонзила в него ногти слишком глубоко, перехватив ее за руку, прижал к столу, как они переплели пальцы. Амти видела, как она кусала его в шею, как слизывала кровь алым, острым языком. Жуткие зубы Адрамаута были в крови, целоваться с ним было больно, но Мескете целовала его самозабвенно и дико, губы у нее тоже были в крови. Адрамаут двигался медленно, и с каждым движением, лихорадочный румянец на щеках у Мескете разгорался все ярче. И Амти никак не могла понять, откуда в Мескете такая ласковая податливость в этот момент, такая хрупкость и такая радость.

Амти увидела, что скоро все закончится, по удивительной затуманенности, одурманенности их глаз, по тому, как побелели костяшки их переплетенных пальцев. И то, что случилось потом — ее стон, продолжение его движений, то как он навалился на нее, обессиленный, показалось ей удивительно красивым. С минуту они так и лежали, казалось, ничего вокруг не видя. А потом Мескете поцеловала его в висок, провела рукой по его волосам, и это будто придало Адрамауту сил. Он встал, спрыгнул со стола. Мескете потянулась, в движении ее были сытость и бесстыдство. Она натянула белье, снова надела вуаль с маской, мурлыкнула Адрамауту что-то неразборчивое непривычно мягким голосом, и он протянул ей руку, помогая слезть.

— Хорошо, — сказала Царица, когда они вернулись на свои места, подле нее. — Я довольна. Мне нравится, что вы принадлежите друг другу. Впрочем, это не значит, что я освобожу вас от ваших обязанностей.

Мескете и Адрамаут одновременно кивнули. Царица поправила на Мескете вуаль, стерла кровь у Адрамаута с подбородка.

Гости начали трапезу, потянувшись к тому, что осталось на столе после путешествия Мескете и Адрамаута. Амти увидела, как сам Адрамаут погружает зубы в кусок мяса.

Сама Амти взяла яблоко и едва решилась его укусить. В рот ей хлынула теплая, соленая жидкость, под шкуркой блестящего, зеленого яблока была кровь, которой Амти обрызгалась и которую выплюнула прямо на пол.

Инкарни рядом засмеялись, а Мелькарт с улыбкой протянул ей платок. Мужчина в теннисном костюме сказал:

— Повезло, а?

— Что? — спросила Амти.

— Счастливое яблоко. Значит, переживешь этот месяц. Такое поверье.

Амти вспомнила про куски пирога с пуговицами, о которые так легко сломать зубы и вздохнула. Перед глазами были пятна крови — ей забрызгало очки. Сняв их, Амти с радостью отметила цветные, расплывчатые пятна перед глазами. Амти специально вытирала стекла как можно дольше, отдаляя момент, когда ей придется встретиться с миром в его первозданной или почти первозданной четкости.

Царица болтала о чем-то с Аркитом, положив ноги на колени Мескете. Она периодически посматривала в их сторону, и всякий раз Амти отводила глаза, боясь, что встретив ее взгляд, она тут же схватится за нож и порежет себя.

Амти смотрела, как вокруг нее жадно ели и пили. Некоторые сочетали сладости и мясо, некоторые — мясо и фрукты. Амти и ее семья, кажется, одни не притрагивались к сырому мясу.

Люди пили и ели много, со вкусом к тому, что употребляли. Амти подумала, что никогда прежде не видела у людей такого аппетита в Государстве. Считалось неприличным прилюдно выражать страсть и удовольствие от чего-нибудь.

Здесь страсти и удовольствия было много. Амти видела, как Инкарни пили и целовались. Играла музыка, музыканты явно не были профессионалами, но они были страстными любителями, им нравилось то, что они делали. Амти, правда, видела, как какой-то крайне интеллигентного видела Инкарни дал в нос скрипачу, отобрал его скрипку и сам принялся играть за него, намного более уверенно.

Вокруг них танцевали, целовались, трахались у стены, кричали и дрались. Иногда Амти видела и совсем странные вещи. Она видела, как двое мужчин стояли в углу, с серьезным лицами обсуждали что-то, чего она не слышала, а потом один вгрызся другому в плечо, оторвав кусок мяса. Они оба остались довольны, будто поставили печать на бумагах, подтверждающих выгодную обоим сделку. Это было похоже на какую-то вечеринку в сумасшедшем доме. Это и было вечеринкой в сумасшедшем доме, в самом большом сумасшедшем доме во всей Вселенной.

В конце концов, это лихорадочное веселье передалось и им. Шайху потащил Эли танцевать, и они кружились под какой-то атональный джаз. Амти посмотрела на Аштара с любовной тоской, но он покачал головой. Его кошачий взгляд был обращен в сторону вина. Зато Амти больно дернул за руку Мелькарт.

— Пошли танцевать, — сказал он.

— Спасибо, — сказала Амти. — Теперь я не так глупо выгляжу.

— Нет, ты глупо выглядишь, — сказал Мелькарт. Танцевал он неожиданно хорошо и с удовольствием, крутил Амти туда и сюда, грубовато, но весело. В какой-то момент Амти заметила, что музыка стихла, что все смотрят на них. Амти подумала, что сейчас ее ослепит свет софитов, как в кино, но этого не произошло. Мелькарт не обращал внимания ни на что, будто музыка играла у него в голове, продолжалась, длилась, и кроме этой музыки ничего не было.

Когда Амти остановилась, он рявкнул:

— Амти! У тебя голова вообще работает для чего-нибудь, кроме того, чтобы рот бессмысленно открывать, когда порнуху видишь? Ты не попадаешь в такт, девочка!

Амти со злости сильно наступила ему на ногу, а потом услышала голос Царицы.

— Пусть продолжает! — сказала Царица. — Но — со мной.

Она встала, подошла к ним с Мелькартом, и Амти отступила, хотя Мелькарт не сразу выпустил ее руку. Он замер, глядя Царице в глаза, но взгляд его был будто бы незрячим.

Царица сказала:

— Ты пришел сюда, одетый как Пес Мира. А я тебя помню.

Она протянула ему руку, и Мелькарт поцеловал ее, казалось, машинально. Что в этот момент происходило у него в голове, Амти не знала. Он вдруг притянул ее к себе, перехватив за талию. Царица сказала:

— Музыки! Хочу танцевать с Псом!

Они оба были безумны, и в их танце была некоторая дисгармония, будто каждый танцевал под свою мелодию, звучавшую внутри его головы и не слышал того, что на самом деле играет.

Амти стояла не так далеко от них, слышала, как они говорили.

Царица сказала:

— Ты оделся так, чтобы я точно заметила тебя?

Мелькарт засмеялся, спросил:

— А зачем мне это?

— Ты безумный, желающий умереть брошенный щеночек? — предположила Царица. Голос ее оставался отстраненным. Она прижалась к Мелькарту в танце.

Все смотрели, как они танцуют, музыка набирала силу, и Амти подумала, что они красивая пара — только на секунду. В следующую секунду она подумала, что будет, если Мелькарт наступит на одно из ее щупалец.

Адрамаут смотрел за ними с волнением, а как смотрела Мескете нельзя было понять. Волновались и остальные, волновалась и сама Амти. Царица и Мелькарт танцевали долго, и все это время молчали все. Наконец, Царица остановилась, а Мелькарт едва не сбил ее с ног. Она сказала:

— Хочу, чтобы ты отправился со мной! Адрамаут, Мескете. Проводите нас.

Они ушли, Мелькарт, у самой двери, обернулся и подмигнул Неселиму, а тот возвел взгляд к потолку. Вечеринка еще продолжалась, но теперь, когда ушла Царица, можно было не задерживаться. В дальнейших планах они не сошлись. Было уже около четырех утра, но Шайху, Эли и Аштар хотели танцевать. Амти и Неселим решили, что готовы пойти.

Они вышли из зала, коридоры и лестницы были пустынными и тихими. По мраморному полу тянулся тонкий кровяной след. Амти вспомнила, что такой же тянулся в зале от кнута Мескете. Если бы Амти хотела, могла бы проследить, куда они пошли. Она не хотела.

Они с Неселимом поднимались по лестнице, и Амти была рада, что кто-то у нее есть сейчас, когда она возвращается с безумного пира для носителей абсолютного зла.

— И как тебе? — спросила она.

— Не могу сказать, что обрадован, — сказал Неселим. — Кажется, любительница свадебной моды имеет на меня какие-то виды. А как ты?

— Так же, только на меня никто виды не имеет.

— Ты еще маленькая, не стоит по этому поводу переживать.

— Лучше переживать потому, что мы как никогда близки к границе абсолютной пустоты?

— Да, Амти, по-моему это вполне подходящий повод.

А потом Амти неожиданно дернула его за рукав и спросила совсем по-детски:

— Неселим, скажи мне, все ведь будет в порядке? Со всеми нами?

Они остановились у ее двери, Неселим помолчал, потом снял очки и принялся их протирать.

— Я знаю, что это означает у нас, очкариков, — сказала Амти. — Тебе неловко.

— Очень, — кивнул Неселим. — Потому что я не знаю. Правда не знаю, Амти. Но я очень надеюсь.

Он потрепал ее по волосам, сказал:

— И тебе советую.

А потом он надел очки и пошел обратно, в сторону своей комнаты, проводив Амти и с чувством выполненного долга. Амти боялась оставаться в комнате одна. Ей казалось, что стоит выключить свет и ей будут чудиться чудовища, или что кто-то может прийти в комнату и, скажем, отрезать ее голову, чтобы сыграть ей в футбол. Но неожиданно для себя Амти заснула быстро, как только оказалась под одеялом.

Давным-давно она не спала одна.

9 глава

Амти сидела за письменным столом и дома, нахальный свет лампы казался почти болезненным. Перед ней была тетрадь, исписанная одними и теми же словами. Амти перелистнула страницу и на чистой, неразлинованной бумаге принялась писать то же самое: о природе греха.

О природе греха, о природе греха, о природе греха.

— Но это же только заголовок, — сказал он.

— Я не знаю, о чем писать дальше, — сказала Амти. — Я не понимаю, почему я такая. Почему ты такой?

Шацар помолчал. В руке у него тлела сигарета. Он затянулся, и огонек, дремавший в ней, ожил.

— Мой мир в этом смысле конечен и пуст, и все в нем уязвимо и недолговечно, надо мной нет ни абсолюта, ни закона.

— Значит, ты тоже не знаешь?

— Для меня это никогда не было важным вопросом.

— Но я должна закончить задание, — сказала Амти. — Ты представляешь, даже во Дворе меня никто не хочет. Думаю, я останусь девственницей навсегда.

Амти выглянула в окно, посмотреть на темнеющий сад и вздрогнула. Ей показалось, будто картинка на секунду угасла, цветы и листья исчезли, и осталась только чернота. Потом, когда Амти снова увидела сад, ей показалось, словно что-то большое скользнуло между деревьев.

— Там кто-то ходит, — зашептала Амти. — А я не закрыла дверь. Кто-то снаружи.

Амти прислушалась, но шагов не услышала. И все же осознание того, что кто-то к ней пришел было страшным и ясным.

— Не бойся, — сказал Шацар. Он легко поднял ее, усадив на стол. — Ты все равно скоро умрешь.

— Почему?

Но он не ответил, его рука скользнула ей под юбку. Амти обернулась и увидела — что-то стоит в саду. Она не могла рассмотреть его лица, ничего про него не знала. Что-то смотрело на нее, будто его приманил свет в окне, вот и все. Оно не делало шаг ни вперед, ни назад. Оно было соткано из темноты, а потому почти сливалось с ней.

Амти почувствовала, как пальцы Шацара проникают в нее, подалась ему навстречу. У него были резкие, грубые прикосновения, не похожие на ласку. Когда она потянулась его поцеловать, свободной рукой Шацар взял ее за подбородок, отстранил. Холод его перчаток был почти обидным. Внутри ведь она чувствовала его пальцы, теплые, почти горячие. Внутри она была влажной, готовой для него, хотела его. Его пальцы проникли глубже, и Амти всхлипнула, машинально отстранившись, но Шацар удержал ее, дернув к себе. Амти снова посмотрела в окно, и вздрогнула. То, что стояло в конце сада теперь переместилось ближе. Амти все еще не могла рассмотреть это. Ненадежный силуэт, спрятанный в ночной темноте.

— Там кто-то есть, Шацар, — позвала она, но голос ее утонул во всхлипе, похожем на начинающийся плач.

— Конечно, это всегда там было. Стоило бы заметить раньше, — сказал Шацар. Его красивое лицо было абсолютно непроницаемым, и Амти не могла понять, о чем он думает сейчас, трахая ее пальцами. Наверное, о судьбе Государства, решила Амти, а потом она закрыла глаза и под веками дернулись цветные пятна. Что-то внутри было, как готовая разжаться пружина, от этого ощущения Амти захотелось заплакать, но еще больше захотелось, чтобы Шацар вставил ей.

Впрочем, ей всегда этого хотелось. Да, конечно, всегда. С тех пор, как она увидела его впервые, только об этом она и думала. А ведь он приказал казнить ее мать.

Когда Амти открыла глаза, оба они были в темноте. Света не было, не было даже луны. На секунду Амти подумала, что ослепла.

— Это значит оно здесь? — спросила она шепотом. Рука Шацара между ее ног не останавливалась, оттого ее голос был сбивчивым, она почти задыхалась. Она услышала далекий перезвон колокольчиков в коридоре. Когда-то их покупала мама и отец запрещал их снять, хотя они все время звенели, когда Амти задевала их сумкой.

В темноте глаза и зубы Шацара поблескивали. Только в темноте она видела, что его безупречный холод и самообладание изменяют ему.

— Вот и все, — зашептала Амти. — Оно сейчас будет здесь, а я так и не поняла, что я такое. Думай, думай же, думай!

Но в голове мутилось, Амти не могла сосредоточиться, так горячо было внутри. Она взяла карандаш и вогнала его себе в руку, в нежную кожу на обратной стороне запястья. Грифель сломался, а ранка начала набухать кровью, Амти увидела ее темноту на собственной белой коже. Она вогнала карандаш глубже, но вытащила его уже не она и рука уже тоже была не ее. И сидела она не в своей комнате, на столе. Она сидела под столом и ее трясло с похмелья. Она была Мелькартом.

— Думай! Думай же!

Мелькарт обхватил голову руками, надавил на виски, а потом засмеялся.

— В худшем случае, — сказал он самому себе. — Они все знают. В худшем случае, ты сдохнешь. Вылезай из-под стола. Тут тебе делать точно нечего.

Квартира у Мелькарта была богатая, хорошая квартира, так сказать, для хорошего человека. Со всем, что хорошему человеку надо: сервантом, телевизором, балконом и лоджией. И, конечно, непрерывно урчащим холодильником.

— А ты заткнись! — рявкнул Мелькарт, взял пистолет и выстрелил в холодильник. Холодильник издал смутный электрический треск и затих. Нет уж, нет уж. Они считают, что могут просто так слушать то, о чем он думает. В открытых консервах и плесневелом хлебе, Мелькарт знал, притаились жучки. Они думают он достаточно глуп, чтобы есть. Ха-ха.

Пистолет был с глушителем, Мелькарт перепроверил. Не на того они напали, он знает эту кухню изнутри. Он знает, что там варится. Он знал, знал. После того, что он видел, после прекрасной женщины под медным небом, которая напоила его кровью и дала отведать сырого мяса в прекрасном месте. Она сказала Мелькарту, что он — один из них. Сказала, что она ждет его и будет ждать. Она провела его к другому зеркалу. Сказала, что лучше бы ему сейчас не попадаться его друзьям. Мелькарт ответил, что они ему не друзья. И она не друг.

Мелькарту никто не был друг, так-то. Словом, он сбежал, сбежал оттуда и от своих тоже сбежал. От всех ушел, как тот кусок теста из сказки. Правда, кусок теста, в итоге, съел шакал. И на старуху бывает...что там?

Мелькарт пил. В еде, он был уверен, даже в уличной — были жучки. Они путешествовали по кровеносной системе, а потом, сквозь гемато-энцефалический барьер проникали в мозг.

И все мысли Мелькарта транслировались напрямую Шацару. Шацар разобрался бы с ним, если бы только Мелькарт позволил себе хоть крошку с того момента, как покинул мир под медным небом.

Мелькарт вылез из-под стола, осмотрелся, а потом выпил еще водки. Водка была его топливом, без нее эта машинка никуда не поедет, он знал.

— Будь ты Инкарни, — сказал Мелькарт. — Куда бы ты пошел?

А потом он засмеялся и громко выругался.

Да-да, туда. Но куда еще? В мир под медным небом. Но куда еще?

В голове заговорил Шацар, он сказал:

— Для начала выберись из дома.

Мелькарт вздрогнул, поборол в себе желание снова забиться под стол, спросил:

— Ты что — за меня? Я же...

Мелькарт понизил голос почти до шепота и добавил:

— Инкарни!

А потом сказал уже громко, со смехом:

— Да, я — Инкарни!

— Мне тебя жалко, — был ему голос Шацара. Воистину, у богов не могло быть голоса звучнее. Этот голос шел изнутри, из самого его существа, из проспиртованных слизи и жира, оставшихся от его мозгов.

— Я дал тебе конуру, косточку и цепь. А теперь ты взбесился и тебя надо утопить. Иди и умойся.

Мелькарт кивнул, он привык исполнять приказы Шацара.

Некоторое время он просто глотал холодную, горькую на вкус, пахнущую хлоркой воду из-под крана. Зубы заломило, острая и звенящая боль отозвалась в внутри головы. Мелькарт вышел из ванной, так и не умывшись. Все его существо превратилось в сплошную, хлорную горечь.

— Не хочешь смотреть в зеркало? — спросил Шацар. — Крайне разумно.

— Нет. Нет. Не хочу. Отбой.

Кнуд со всей силы приложился головой о стену, коридор закружился и едва не свернулся в уютный комок темноты. Мелькарта много били, особенно в армии. Но башка у него, повезло, была железная.

Дымящийся холодильник искрил. Мелькарт задумчиво посмотрел на него, а потом прильнул к окну.

Машина, такая же, как та, на которой столь часто подъезжал к подъездам чужих, незнакомых, давным-давно мертвых людей Мелькарт, подъехала к его подъезду.

Этого стоило ожидать. Мелькарт перезарядил пистолет, нырнул вниз. Когда он снова выглянул, двое уже вошли в подъезд, а третий стоял у машины. Всегда забывают о третьем. Несколько раз, сразу после армии, Мелькарт был вот таким третьим. Так он и выслужился. Третий всегда помешает, всегда обманет.

— Не твой день, — сказал Мелькарт. — Выигрышная позиция — не всегда выигрыш.

Так иногда, когда картишки раскидывают, говорят. Мелькарт приоткрыл окно, прицелился и выстрелил. Третий, тоже молодой парнишка, как Мелькарт когда-то, с пару секунд качался, как цветочек на ветру, а потом свалился.

Один готов, два осталось.

Они позвонили в дверь, они всегда звонят. Мелькарт тоже звонил. Он взял бутылку водки, но голос Шацара заставил разбить ее об пол.

— Прекрати пить, — сказал он. — Иди.

Мелькарт посмотрел в глазок. Они стояли рядом: господин Милет и господин Нейраб. Первый — слюнтяй и тряпка, его будет не жалко, решил Мелькарт. Они иногда пили кофе, но как и все собаки, готовы были вгрызться друг другу в глотки за суку или корм. Что до второго — его будет жалко. Господин Нейраб был талантливый следователь и офицер хороший. У него и жена была, и дети тоже были. Он говорил, что их любил и защищал, а не Государство. Это хорошо, так Мелькарт считал, должно быть у человека, что защищать. Мелькарт приставил дуло пистолета к глазку и выстрелил. Реакция, он знал, у господина Милета хуже. Раздался крик, но Мелькарт не очень понял, чей.

— Так я открою? — спросил он громко. В ответ он получил только выстрел, железо двери прогнулось, принимая пулю. Это они зря, подумал Мелькарт, патроны нужно тратить с умом. Это Родина, может быть одна, а патронов должно быть очень много. Тот у кого Родина одна, а патронов много всегда чувствует себя в безопасности. Всегда выигрывает. То ли дело наоборот.

— Давай поговорим! — крикнул Мелькарт. — Ты и я, только мы вдвоем!

Нейраб откликнулся:

— Открывай, поговорим.

— А вот сейчас открою!

— Сейчас и открывай!

Мелькарт засмеялся, поняв, что они ведут диалог воспитанников младших классов школы для умственно отсталых. Замок щелкнул прежде, чем Мелькарт потянулся открыть дверь. Проворный мудак, подумал Мелькарт, а потом его ослепил свет ламп на лестничной площадке и оглушила боль. Одной секунды было достаточно, Мелькарт выстрелил несколько раз, ему повезло. Он попал Нейрабу в руку, сжимавшую пистолет. Чудом, вслепую.

Шацар в его голове сказал:

— Надо же, этого я не ожидал.

Мелькарт выстрелил снова, снова попал, но самому отчего-то встать сразу не получилось. Господин Милет, тот лежал неподвижно, вместо глаза у него было красное месиво. Чисто, ровно, похвалил себя Мелькарт. Нейраб, тот еще стонал и пытался отползти и взять пистолет. Мелькарт выстрелил, на этот раз не наугад. Пуля пробила Нейрабу череп, столь долго хранивший мысли о том, как бы позаботиться о своей чудесной семье.

— Не буду говорить, — выдохнул Мелькарт. — Что сочувствую. Я бы трахнул твою жену, она лапочка. Может и трахну еще.

Боль внутри свернулась комком, Мелькарт чуть не поскользнулся на крови и только спустя секунду понял, что это его собственная кровь. Он был ранен в живот, из него текло как из пятиклассницы, впервые узнавшей, зачем мама покупает прокладки.

Он облажался и сдохнет. Впрочем, не здесь, не здесь. Мелькарт запахнул шинель получше. Нет, в такой шинели в нему никто не подойдет, никто с него не спросит.

Он офицер, он при исполнении.

Он совершенно не знал, куда бежать. Мелькарт шел, оставляя за собой на снегу след из крови, прижимая руку к ране. Стемнело, и Мелькарт был этому рад.

Его хватило минут на пятнадцать. В районе, где дешевые кафе и бары жались друг к другу, как шлюхи на шоссе, Мелькарт упал. Он был абсолютно уверен, что не очнется. Он был уверен, что последнее, что ему суждено в этой жизни увидеть — вывеска про бесплатное третье пиво, но только если заказать закуску.

Нет, подумал Мелькарт, так они меня не проведут.

Закуску, значит, к пиву.

И все померкло. Очнулся он тогда, не знаю когда и там, не понимаю, где. Он сглотнул, во рту будто бы железо ржавело.

Над ним стояла женщина, чьего лица он не видел из-за платка.

— Очнулся, — сказала она так, будто Мелькарт интересовал ее не больше, чем выпавший из гнезда птенчик.

— Хорошо. Я не мог использовать на нем анестезию. Не знаю, какую реакцию она дала бы с той дозой алкоголя, которую он в себя, судя по запаху, залил.

Мелькарт решил посмотреть на свою рану, но сил приподняться не было.

— Где я? — сказал он.

Повернув голову, Мелькарт увидел в стеклянной миске пулю, кусочек металла, красный от крови.

— Моя? — спросил он.

— Это как сказать, — ответил мужчина. Он не оборачивался, смешивая что-то в чашках на столе. — Ну, можно и так считать.

— Выброси ее! — резко сказал Мелькарт. — В пулях они хранят кусочки своего мозга!

— Что с ним? — спросила женщина.

— Алкогольный делириум, может быть. Или он всегда такой. Мы не успели познакомиться, пока я в нем копался.

Мелькарт засмеялся и, кажется, это было зря. Сознание снова начало таять, и как он ни цеплялся за все, все исчезло.

Эли толкнула Амти локтем в бок, неожиданная боль заставила ее встрепенуться.

— Началось? — спросила она. — Уже Аштар?

— Сейчас будет, — сказала Эли. — Если бы ты проспала, он бы тебя убил. Башку бы тебе оторвал.

— Вероятно, — сказала Амти сдержанно. — Но — маловероятно.

Они сидели на трибуне, Эли грызла вкусно пахнущее зеленое яблоко, а вот Амти к ним уже месяц не притрагивалась, все еще переживая свой предыдущий плачевный опыт.

С арены кого-то уносили. Кого-то, потому что рассмотреть то, что от этого существа оставалось было сложно. Вместо лица у него — сплошной фарш. Жуткое зрелище, но к такого рода картинкам Амти уже привыкла, оттого считала себя чудовищем.

На арене визжала девушка. На ней был легкий, летний сарафанчик, покрытый кровью, в ее волосы были вплетены цветы. Амти и Эли смотрели шоу, которое очень любили почти все Инкарни Жестокости и больше половины всех прочих. Суть шоу была очень простой: бойцы на арене дрались до смерти. Они приходили сюда, чтобы испытать себя, выиграть или умереть. Других вариантов не было. Насильно сюда никого не тащили, отбоя от желающих не было и так — Инкарни слишком любили две вещи: разрушение и саморазрушение. Некоторые подсаживались на бои, они возвращались снова и снова, пока не умирали, наконец, на арене.

К этому, думала Амти, они стремились начиная со своей первой победы. Когда они впервые смотрели, как противник умирает на грязном полу, что-то в них щелкало, и они задавали себе вопрос: а как это — оказаться на его месте?

Однажды они все — оказывались. Амти только надеялась, что этого не случится с Аштаром. Что раньше, чем он нарвется на противника сильнее, Адрамаут и Мескете убьют, наконец, Царицу.

Но каждый раз мог стать последним, оттого Амти и Эли всегда ходили на битвы Аштара.

Время во Дворе будто бы замерло. Они пробыли тут около месяца, но Амти казалось, что прошла одновременно секунда и вечность. Во Дворе было чем заняться, вот уж правда. Миллионы безумных развлечений, подобных которым Амти прежде и представить себе не могла, окружали их каждый день. Амти казалось, будто во Дворе только и делают что развлекаются.

В детстве она читала, что есть место для потерянных детей, умерших, так и не успев вырасти, где они играют целыми днями. Примерно тем же самым, только для взрослых и с кровью, сексом и плотью, был Двор. Амти начала ловить себя на мысли, что Государство больше не кажется ей хоть сколько-нибудь значимым местом. Более того, Амти не была уверена, что так уж хочет его спасать. Что в Государстве было такого, чтобы оно стоило этого спасения? Двор был, как наркотик, как дурманящий нектар, который приманивает муху к зубастой венериной мухоловке.

Иногда Амти даже думала, что Адрамаут и Мескете забыли, зачем они все здесь. Они наслаждались своей ролью, они с радостью пытали людей у Царицы на глазах, будучи чем-то средним между художниками и палачами. Аштар упивался своими бесконечными битвами. Неселим, после того как Царица выделила ему лабораторию, забыл все свои предрассудки. Царица полагала, что у него перспективная сила и, наверное, решила его задобрить. Шайху, кажется, и вовсе попал в свой рай. Он целые дни проводил в парке развлечений, а вечерами строил из себя наркодиллера для заскучавших Инкарни. Мелькарт...что ж, Мелькарта Амти было жалко, но в то же время он прижился во Дворе успешнее них всех.

Амти и Эли, впрочем, бродили неприкаянные. Но даже они чувствовали себя так, будто нашли, наконец, то, что искали.

Амти снова посмотрела на арену. В центре, размазывая кровь носком лакированной туфельки, стояла девушка. Ее кудряшки были идеально уложены, глаза воспалены, а неестественно-яркие кружочки алых румян делали ее похожей на куколку. Она была в равной степени искусственно-игрушечной и болезненной. Эли говорила, что она похожа на пастушку-психопатку. Но о, она была хороша какой-то особенной, сумасшедшей красотой. Ее лакированные, белые туфельки, покрытые каплями крови и платье фарфоровой куколки, Амти очень любила. Салепту была кем-то вроде ведущей или, может быть, комментатора. Сама она никогда не дралась, по крайней мере Амти не видела. Она сидела на арене и облизывала леденец на палочке, изредка уворачиваясь, если бойцы могли ее задеть. Эли говорила, что ходила бы сюда, даже если бы Аштар не дрался — просто посмотреть, как Салепту облизывает и заглатывает леденец. Эли говорила, что у нее есть чему поучиться, и Амти заливалась краской, делая вид, что не понимает, о чем Эли говорит.

Салепту сказала, голосок у нее был громкий особой, механической громкостью, позволявшей ей разговаривать без микрофона.

— А теперь, девочки и мальчики, признайтесь, вы все этого ждали! Я, по крайней мере, очень ждала.

Она поднесла леденец ко рту, мазнула по нему, как кошка, языком, а потом сказала:

— Бог войны и плотской любви, непревзойденный Аштар! И его соперник, сдержанный, жестокий и прекрасный Рифат.

Амти взвыла вместе с Эли, когда Аштар вышел на арену. Здесь его любили, это уж точно. Он был красивым и он умел убивать. Ничего больше, чтобы добиться на арене оглушительного успеха не требовалось. Они все смотрели на Аштара и не знали, кто он такой. Они не знали, каким смешным он бывает, как ласково мурлычет, как много пьет. Амти чувствовала себя избранной, ведь он был ее другом. Никто не знал его привычек, кошачьих повадок, вещей, которые он находил смешными, а она знала.

Аштар был одет безупречно, как и всегда. Разве что на нем не было галстука или шейного платка, приглашавших его придушить. Он вышел на арену, как выходят на сцену. И на секунду Амти, как всегда, показалось, что он сейчас запоет. Затянет что-то нежное и пленительное. Но Аштар только сияюще улыбнулся, помахав зрителям рукой, в которой был зажат тесак для мяса. Под светом софитов его лезвие блестело, как драгоценность.

Его соперник, Рифат, был не старше Аштара и ненамного крупнее. Он, изящный и задумчивый, скорее напоминал Амти студента художественного университета, нежели машину для убийства. Амти уже видела его в бою, кажется, пару недель назад. Тогда он вроде бы раздавил чье-то сердце. Амти сглотнула, будто бы это ей предстояло с ним драться. В руках у Рифата был кинжал, длинный и блестящий. Рифат, в отличии от Аштара, не улыбался. Выражение лица у него было спокойное и сосредоточенное, будто он считал в уме. Аштар, казалось, был абсолютно уверен в себе. Что до его соперника, то ему, по крайней мере с виду, было абсолютно плевать.

Как будто что бы ни произошло, оно не могло значить больше того, что происходило в его голове. Селапету сказала:

— Итак, вы готовы к лучшему шоу в ваших жалких жизнях, детишки?

И зал заревел, завыл, зарычал в ответ. Им всем угодно было отведать смерти, в том числе и Амти, хотя это ее друг был готов лить на арене кровь, как воду.

Салепту сделала шаг назад, а потом села прямо на пол, скрестив ноги, как маленькая девочка. Эли подалась вперед, видимо, чтобы рассмотреть ее белье. После рева и криков, воцарилась тишина ожидания. Аштар и Рифат шагнули друг к другу, но тут по залу пронесся, как первый порыв ветра на притихшем море, шепоток.

Амти проследила, куда все обернулись. В другой стороне, там где располагались балконы, куда поднимались только особые гости, стояла Царица. Позади нее были Адрамаут и Мескете. Они сопровождали ее в качестве телохранителей, хотя, по крайней мере Амти так поняла, потеряли статус фаворитов. Рядом с Царицей стоял Мелькарт, вот уж кто статус фаворита приобрел, но рад этому не был. Мелькарт был в форменной шинели Псов, но она была покрыта кровью. Царица не разрешала ему ходить в чистой от крови шинели. Она вела его рядом на цепи, как собаку. Ее новым, личным фетишем, кажется, была предыдущая работа Мелькарта. На его испачканной кровью шинели блестели ярким золотом погоны.

Амти не знала, как Мелькарту жилось с Царицей, он об этом не распространялся. Однако, судя по его конструктивным предложениям вроде:

— Давайте убьем эту сумасшедшую суку побыстрее!

Или:

— Может просто отрежем ее башку?

Да, судя по этим репликам, не очень ему было с ней. Или очень, потому что, по крайней мере сейчас, он смотрел на нее голодным взглядом влюбленного человека.

Словом, по Мелькарту всегда было сложно сказать. Царица по-девичьи помахала всем ручкой, устроилась поудобнее, Мелькарта она заставила сесть у своих ног, а Адрамаут и Мескете остались стоять.

Мелькарт, судя по всему, заметил Аштара, он издал звук, который больше всего напоминал собачий лай. Или, если сказать точнее, лай очень поддатой собаки. Аштар козырнул ему, глаза у него загорелись. Аштар любил, когда кто-то из его друзей смотрел, как он дерется.

Салепту склонила голову, спросила:

— Мы можем начинать?

Царица, нежно улыбнувшись, кивнула. И они начали. Они кинулись друг к другу, и движения их были смазанными, такими быстрыми, что глаз едва в силах их уловить. Амти любила Аштара в бою, он будто отпускал что-то, вечно удерживаемое в клетке. Он действительно становился тварью, в нем было ничего человеческого, ничего разумного. Он был чистой силой и чистой яростью. Был зверем. Аштар бил, не сдерживаясь, казалось, он совершенно ни о чем не думал. Часто он пропускал удары, иногда довольно серьезные. Конец боя он встречал, покрытый собственной кровью и кровью своего врага. Адрамаут пару раз едва успевал оказать ему нужную помощь. В отличии от большинства участников, Аштар дрался слишком часто, рухнув в азарт арены, как в героиновую зависимость. Казалось, ни от чего он не получал такого удовольствия, как от боя. Может быть, еще от грейпфрутовой водки.

Аштар дрался с животной радостью и животной яростью. Его нынешний противник, Рифат, дрался совершенно по-другому. Движения у него были точные, плавные. Он будто танцевал какой-то удивительный танец, легко обходя удары. Иногда он делал точные, почти художественные выпады.

Для него все происходящее было искусством, в этом искусстве он был хорош. Аштар с его дикой, звериной яростью был, на этот раз, тем, на кого охотятся. На него охотился человек, сохранивший свой человеческий разум и использовавший его для того, чтобы убивать продуктивнее.

Амти прижала руку ко рту, а Эли вцепилась ей в плечо, когда кинжал вонзился в плечо Аштара. Амти и Эли одновременно запищали, а сам Аштар, казалось, не обращал на это внимания. Аштар не чувствовал боли, не боялся крови, раны его не останавливали.

Они дрались долго, не всегда Амти успевала следить за ходом боя, слишком уж были их движения быстры. В конце концов, Амти перестала понимать, что происходит, весь этот танец стал для нее слишком стремительным.

А потом все остановилось, потому что остановился Аштар. Он вдруг замер, взгляд его приобрел странную, ласковую, почти просветленную осмысленность. Он улыбнулся, показав розовые от крови зубы, сплюнул кровь.

В его живот был погружен кинжал Рифата. Наверное, отстраненно подумала Амти, его кинжал вошел туда, где находится печень. Эли закричала, а Амти была ошеломлена и не очень поняла, что чувствует, и побоялась, что не чувствует ничего. Все, что она могла — смотреть. И она смотрела. Аштар подался к Рифату, как будто собирался упасть. Рифат безмятежно улыбался, как художник, закончивший трудную картину. Аштар коснулся окровавленной рукой его щеки, пачкая, будто отмечая. А потом, навалившись на него, чтобы не упасть, поцеловал его — долго и страстно. Опьянения от победы и поцелуя со вкусом крови было достаточно, чтобы Рифат потерял концентрацию.

Аштар не чувствовал боли, вот что он забыл. Боль его не останавливала. Аштар всадил тесак для мяса прямо ему в голову, пробив череп. Рифат пошатнулся, и они вместе упали.

Салепту запрыгала, захлопала в ладоши:

— Какая неожиданная победа! Если, конечно, наш Аштар еще жив!

Амти и Эли начали пробираться к арене, но им мешали люди, не желавшие уступить им дорогу. Амти посмотрела в сторону балконов, Адрамаута там не было. Он успел раньше них.

— Так, это не по правилам, — начала Салепту, но Адрамаут отстранил ее. Амти подумала, что забавно, что даже в такой ситуации, он ее не оттолкнул. Мескете бы оттолкнула.

Мысли текли очень медленно, Амти могла только смотреть. Ну, и удерживать Эли, чтобы не мешалась. Адрамаут перевернул Аштара, вытащил из него кинжал, попутно расширив им рану, запустил руку внутрь, вытащил печень Аштара всю в крови и чем-то еще, что Амти назвала бы желчью, но точно она не знала. Кинжал же он запихнул в тело Рифата. Амти не сразу поняла, что это не посмертная месть. Адрамаут вырезал у него что-то. То есть, почему что-то — печень. Работал Адрамаут быстро, как мясник.

Интересно, подумала Амти, а что получится?

Адрамаут запихнул новую, целую печень в Аштара, срезал кусок кожи с Рифата, чтобы зарастить рану. Зарастить ее просто так, Амти знала, он не мог с того момента, как стал Инкарни. Теперь исцелять правильно, неискаженно, он не умел. Но это было хоть что-то, так ведь? Аштар был без сознания, но судя по выражению лица Адрамаута, по крайней мере дышал.

Кто-то из зрителей недовольно завывал, а кто-то одобрительно смеялся. Тишина воцарилась, когда поднялась Царица.

— Мне нравятся твои навыки, Адрамаут, — сказала она. — И я поощряю избыточные страсти. Однако не стоит забывать, что ты — заточенное лезвие, направленное в сердце творения, а не заботливый доктор.

— Моя Царица, ему нужна медицинская помощь.

— Оказать, — коротко сказала она. Адрамаут щелкнул пальцами, подзывая еще кого-то, чтобы ему помогли отнести Аштара.

— Я рада, — продолжала Царица, как ни в чем не бывало, и Амти тоже невольно отвела взгляд от Аштара и Адрамаута, повернулась к ней, как и все вокруг, даже Эли. — Что сегодня мне случилось посмотреть такой неоднозначный бой. Тем не менее, я пришла сюда объявить, что на следующей неделе состоится наш праздник, сыновья и дочери Тьмы. Я хочу, чтобы в День Темноты, вы были со мной, потому что я спущусь по Лестнице Вниз, как и обещала вам. Снова. И на этот раз я достану Слезы нашей Матери. Я хочу, чтобы мой народ был со мной в этот момент. Обещаю, если я не исполню эту клятву, то предстану на ваш суд, и вы сможете пожрать мою плоть, как этого требует закон. Но, будьте уверены, мой народ, что я принесу вам победу. Все же остальным за пределами нашего мира, я принесу смерть.

Когда Царица удалилась, ведя за собой Мелькарта на цепи, а за ней последовала, будто ее тень, Мескете, Эли и Амти бросились за Аштаром. В подсобном помещении рядом с ареной, были кое-какие медикаменты, бинты и прочие вещи, нужные для оказания первой медицинской помощи. Амти и Эли колотили руками в дверь, пока не вышел Адрамаут. Он коротко мотнул головой, сказал:

— Сюда нельзя. Идите сходите к Шайху, девочки и отвлекитесь. С Аштаром все будет в порядке, если вы не будете мне мешать.

Адрамаут широко улыбнулся, продемонстрировав острые зубы и захлопнул перед ними дверь.

Амти и Эли переглянулись. В конце концов, Эли сказала:

— Понятно.

Амти хотела обнять ее, но Эли стукнула ее по руке.

— Не раскисай, подруга. Если Адрамаут сказал, что все будет нормально, то будет. Пошли к Шайху.

Они вышли из здания под открытое небо, переливавшееся медью. В мире полной темноты небо было намного красивее и ярче, чем в мире света. Однажды Амти видела, как в небосводе над Двором зажглось что-то вроде северного сияния: зажглось, заискрилось и пропало.

Амти спрашивала себя, разве даже самые чудовищные Инкарни после такого зрелища не понимают, как удивителен мир? Разве можно желать уничтожить нечто настолько прекрасное?

Впрочем, в глубине ее души это желание свернулось тугой пружинкой. И Амти знала, что однажды оно вырвется наружу. То что нам дорого и близко, мы уничтожаем еще охотнее всего остального.

Амти и Эли шли по улице, и Амти слушала ее болтовню, не до конца выныривая из собственных мыслей. Люди шумели, на улицах дрались, пели, кричали. Амти и Эли проходили через рынок. Здесь можно было достать то, что специализирующиеся на воровстве Инкарни утащили из Государства. Потолкавшись рядом с многочисленными прилавками довольно долго и расспросив продавцов довольно подробно, можно было достать что угодно, начиная от искусственной почки и заканчивая набором резиночек для волос. Все, что нельзя было купить, можно было заказать. Впрочем, заказ всегда обходился дороже. Вместо секса или крови могли потребовать здоровый кусок плоти, чье отсутствие на долгое время сделает тебя неработоспособным. Почти у каждого из торговцев были с собой острые ножи, чтобы вырезать желаемое количество плоти у клиентов или вскрывать кожу и лакать кровь.

Амти не до конца понимала, почему валютой во Дворе считаются секс, плоть или кровь. Когда она спросила об этом у Мескете, Мескете спросила ее, почему бумага является валютой в Государстве.

— Золотое обеспечение... — невольно начала Амти.

— Но большинство людей понятия не имеют, как функционируют деньги, — сказала Мескете. — Это просто бумага, которую мы обмениваем на товары, стоимость которых во много раз ее превышает. Мы, Инкарни, просто предпочитаем получать взамен что-то, что по крайней мере имеет универсальную ценность для обладателя. И что-то, что приятно нам.

Амти удовлетворилась этим ответом. Деньги, считала Амти, вроде посредника между работником и работодателем, чтобы работник мог купить все, что хотел, а не только лишь то, чем располагал его начальник. Зачем нужны деньги в мире, где никто на самом деле не работает? Кровь, по крайней мере, была объективно ценна.

Амти задумалась, рассматривая цветные, яркие банки с газировкой из Государства. Именно в тот момент, когда Амти представила, как отсасывает за банку виноградной газировки какому-нибудь Инкарни, их окликнули.

— Девочки! — сказал чей-то строгий голос.

Эли обернулась первой.

— Хамази! Что ты здесь делаешь?

— Пыталась найти учебник по алгебре, — ответила Хамази. Ее светлые волосы были стянуты в высокий хвост. Ее лицо можно было бы назвать симпатичным, если бы Хамази хоть иногда улыбалась. С тех пор как Хамази впервые звонила им по поводу одежды для пира, они успели познакомиться и даже пару раз приятно погулять. По крайней мере, Хамази был их ровесницей, странно было бы не попробовать с ней подружиться. Хамази, как и Амти, ходила в школьной форме. При жизни, как утверждала сама Хамази, она была старостой класса. Хамази называла себя искусственной Инкарни. Амти не была уверена, что это правомерное название, но они с Эли не спорили.

Хамази похитил один из Инкарни Жестокости. Амти не знала подробностей, но судя по всему несколько месяцев ее держали в каком-то подвале, пытали и мучали. Хамази говорила, что она почти сошла с ума, пока ее магия не открылась. Тогда она заставила своего мучителя истечь кровью, потому как ее сила заключалась в том, чтобы заставлять раскрываться снова раны, которые когда-либо были на теле человека. Хамази называла себя Инкарни Разрушения и Тварью Крови, но она непременно добавляла о своем искусственном происхождении. Выбравшись из подвала, едва живая от истощения, она случайно попала во Двор. Вряд ли она была здесь счастлива.

Хамази считала, что она не должна была стать Инкарни. Так получилось лишь потому, что ее мучили. Она долго расспрашивала Эли и Амти о том, из-за чего стали Инкарни они сами.

Амти все стеснялась сказать что-либо, зато Эли пожала плечами, ответив:

— Не из-за чего. Мы просто плохие. Вот так вот.

— Странно, — ответила Хамази, и больше они к этой теме не возвращались. Амти не сказала бы, чтобы они подружились, но Хамази была единственной из Инкарни Двора, с кем они по-настоящему общались.

Сейчас она держала подмышкой учебник по физике.

— Я хочу закончить образование, — сказала она. — Чего и вам советую.

— Я даже не начинала образование, — хмыкнула Эли. Хамази смерила ее сочувственно-строгим взглядом, потом покачала головой:

— Вот потому ты и здесь.

Это какие-то защитные механизмы, думала Амти. Она просто не хочет признавать, что все они здесь по одной и той же причине. Она не хочет этого признавать, потому что она была права, защищая себя. Но это ничего не меняло.

— Мы к Шайху, — сказала Амти. — Наш друг, помнишь? Он делает вид, что занят где-то в парке развлечений.

Хамази едва заметно скривилась, протянула:

— А-а. Этот лентяй. Понятно.

Тем не менее, в глазах ее вспыхнул интерес.

— Я с вами, — сказала она. Хамази испытывала нечто вроде зависти к ним. Она сама попала во Двор что-то около года назад, и с жадностью воспринимала все новости о Государстве. Кроме того, у них были друзья, а у Хамази никого не было.

Дальше они шли втроем. Хамази доказывала им, что Инкарни не обязательно быть полуграмотными преступниками, на что Амти очень обиделась — она не считала себя полуграмотной.

Парк развлечений был огромным комплексом, который являлся, в конечном итоге, чем-то вроде пародии на парк развлечений в Государстве. Остроумного, тем не менее, в этой пародии не было ничего. Она была жуткой. Широкие ворота были обмотаны цепями, забор венчала, как корона, колючая проволока. Амти терпеть не могла парк развлечений, потому что он был насмешкой над ее детскими воспоминаниями.

Амти еще помнила, как папа в день ее рождения водил Амти кататься на аттракционах. И в парке развлечений Двора даже их расположение зеркально повторяло расположение аттракционов в Государстве.

Амти помнила карусельки с лошадками, белыми и черными, которые поднимались и опускались, и Амти прижималась к шее того коня, на котором скакала, и ей было всего семь, и она думала, что еще немного, и они с лошадкой взлетят. Да-да, ей казалось, что эти карамельные лошадки под писк новогодней песенки готовы взлететь. Амти была счастлива, как никогда до этого и никогда после этого, внутри нее зрело чувство, что все будет хорошо, она обязательно взлетит вместе со своей лошадкой, отправится навстречу небу и солнцу. И бояться будет нечего, а на небе можно будет увидеть маму, ведь папа сказал, что на земле ее больше нет.

Здесь, во Дворе, тоже были лошадки. Их брюшки были вспороты до ребер, сквозь которые проглядывали пластиковые внутренние органы. В остальном, они оставались такими же милыми, как и в детстве Амти. Песенку, играющую непрерывно, пока двигалась карусель, все время заедало.

Колесо обозрения в Государстве было величественным. Когда оно замирало в самой высокой точке, вместе с ним замирало, казалось, и сердце Амти. Она видела всю Столицу и ей думалось, будто она видит весь мир.

Во Дворе колесо двигалось с жутковатым скрипом, казалось, еще секунда, и оно сойдет с остова, и все рухнет. Вместо восхищения и благоговения, оно вызывало ужас перед непрочностью и зыбкостью.

Цепочные карусельки, на которых Амти больше всего любила кататься ребенком, потому что внутри у нее тут же становилось пусто и легко, и в груди, казалось, билась какая-то птичка, но Амти не понимала, что это ее собственное сердце. Все кружилось и голова кружилась, а огоньки и лампочки, которыми были украшены карусели, рисовали смазанные от скорости яркие полосы перед ее глазами.

Во Дворе цепи каруселек были ржавыми и заканчивались крюками, на которые были крепко насажены туши животных, а иногда и людей. Они вертелись, разбрызгивая кровь, а огоньки неправильно и неритмично гасли и загорались.

Словом, Амти ненавидела парк развлечений, он будто бы пачкал лучшие ее воспоминания. Шайху же его очень полюбил. Он проводил там времени куда больше, чем полагается даже такому лентяю как он. Даже сейчас, днем, когда народу почти не было, Шайху, Амти не сомневалась, катался.

— Интересно, — сказала Хамази. — Этот ваш друг — он опять пьяный?

— Неинтересно, — отрезала Эли. — Он точно пьяный. Он почти всегда пьяный.

— Ну, как, — сказала Амти, стараясь выгородить Шайху. — Не то чтобы пьяный. Пьяненький.

Они нашли Шайху в глубине парка, он плыл по каналу водного аттракциона лежа в лодке и глотал виски прямо из бутылки, запивая его газировкой из банки. Водный аттракцион Амти считала вполне приемлемым по сравнению с остальными. Разве что вода в канале зацвела и была покрыта белыми кувшинками. Однажды Амти слышала, как Царица говорила о том, что кувшинки, одни из самых удивительных цветов, не живут в хорошей воде. Как и Инкарни, прекраснейшие существа из всех, созданы для разложения.

— Что делаешь? — спросила Эли Шайху.

— Деградирую.

Амти вздохнула, втянув в себя запах тухлой воды.

— Аштар неудачно подрался, — сказала она. — Адрамаут его латает. Выгнал нас к тебе.

— Прыгайте в лодку, красавицы, и я развлеку вас.

Хамази сложила руки на груди.

— Привет, Шайху.

— Привет, милашка, — заулыбался Шайху. — Покатаешься с нами?

— Вот почему это общество не способно нормально функционировать, — сказала Хамази. — Потому что нельзя все время пить и развлекаться.

Шайху оскорблено прижал бутылку к себе.

— Так, давай без крайностей, а?

Амти залезла в лодку вслед за Эли и подала руку Хамази. Как ей должно было быть одиноко. Лодка двигалась медленно, Амти и Эли улеглись рядом с Шайху, чей перегар забивал запах плохой воды, а Хамази осталась сидеть, сложив руки на коленях.

— Разве вам не кажется все это неправильным?

— Что?

— Мир, где никто не должен ничего и все живут лишь для того, чтобы потворствовать своим тайным желаниям.

— Я так понял, — сказал Шайху. — Что наша цель — саморазрушение и разрушение всего мира. Хочешь глотнуть?

— Нет, не хочу.

— Не будь занудой, Хамази, — сказала Эли. У нее на пальце тут же вскрылась ранка, которую она оставила, пытаясь состричь заусенец пару дней назад.

— Сучка, — сказала Эли, слизнув кровь. — Я же не применяю на тебе магию.

— Все вы — сучки, что вообще говорите про магию при Амти!

— Эй! Шайху, ты большая сучка, что ей напомнил! — засмеялась Эли.

— Кстати, это плохое слово.

— Ой, спасибо, Хамази.

Лодку несло в тоннель, и вместо медного неба, Амти увидела темноту, пахнущую влажной плесенью, как часто бывает в пещерах. Было холодно до дрожи, у Амти стучали даже зубы.

Некоторое время они плыли молча и в абсолютной темноте. Амти слышала лишь ток воды и стук сердца Эли, на плечо которой положила голову. Шайху болтал о чем-то своем, вроде бы о планах сделать собственную музыкальную группу. Он предлагал им петь вместе с ним, но Эли сказала, что если она не будет звездой, то вообще этим заниматься не собирается, а Шайху сказал, что звездой она точно не будет, пока есть он, и Эли его даже немного побила.

А Амти думала, как же здорово, что можно молчать и ничего не говорить. Она поправила очки, сама не понимая зачем, ведь было темно, и вовсе не той темнотой, к которой однажды привыкнут глаза.

Неожиданно, в наступившей после возмездия Эли тишине, Хамази сказала:

— Вам повезло.

— А? — спросил Шайху.

— Я говорю, что вам повезло.

Темнота, подумала Амти, располагает к откровениям.

— Вы, — продолжала Хамази, судя по движению в темноте, она бессмысленно перелистывала учебник. — Пришли сюда вместе. И вроде как и дальше вместе.

— А ты одна? — спросила Амти, не понимая почему, она ведь прекрасно знала. Может быть, ей захотелось сделать Хамази больно.

— А я — одна.

Как трогательно, подумала Амти, интересно, она утонет, если ее столкнуть? И тут же Амти сама себя устыдилась.

— Мы не против, чтобы ты с нами тусовалась, — сказала Эли.

— Здорово. Спасибо. Правда.

Амти все никак не оставляло ощущение, что из-за темноты Хамази, с которой они были не так уж и хорошо знакомы, захотелось поделиться своими страхами и одиночеством. И Амти не знала, как на это реагировать. Наверное, стоило забрать ее с собой, когда они будут покидать Двор.

— Знаешь, — сказала Амти. — Я думаю, мы в итоге хорошо с тобой подружимся. Может быть, потом даже вместе, ну...

Эли толкнула ее в бок, и Амти замолкла. Но Хамази не отвечала. Ей явно стало неловко. А потом неожиданно для всех, кроме, разумеется, Шайху, лодка накренилась и двинулась вниз по горке, зашумела вода, и Амти едва успела вцепиться в лодку и в Эли, они все запищали, а Шайху засмеялся. Лодка летела вниз, и Амти вспомнила ощущение полета из детства, а потом подумала, что с них станется здесь и разбиться. Это же аттракцион в мире абсолютного зла, вряд ли тут скурпулезно соблюдают технику безопасности.

Впрочем, Шайху ведь был еще жив. Приготовившуюся к мучительной смерти Амти, гибель тоже обошла. Их лишь окатило водой, а вдали Амти увидела свет, показавшийся с непривычки слишком ярким.

На секунду Амти даже подумала, что выплывут они в Государстве, но нет, вокруг был все тот же тусклый, медный свет Двора, просто после полной темноты он казался живым и сильным. Мокрая, трясущаяся от холода Амти вдруг поняла, в чем суть аттракциона. Вовсе не в том, чтобы заболеть воспалением легких и умереть.

Суть аттракциона в том, что свет кажется ярким и почти солнечным. И в первые секунды от него больно глазам. Его не хочется видеть. Отличное лекарство, чтобы не скучать по Государству.

Они выплыли к началу. Хамази прижимала к себе учебник физики, вид у нее был обиженный.

— Ты не сказал, что мы промокнем! Из-за тебя я промочила книжку!

— Если хотел посмотреть на мои сиськи, мог бы просто попросить, — сказала Эли. — А не обливать меня водой!

А Амти ничего не сказала, она поняла, что Шайху хотел им показать. Они вылезли и уселись на ступеньках. Шайху по-собачьи отряхнулся, а Хамази выжимала свои волосы.

— Амти, ты похожа на мокрую крысу.

— Отвали, Эли.

— Миленькую такую крыску.

— На мышку, — сказал Шайху.

— Ужасно, — сказала вдруг Хамази. — Если я завидую даже такой дружбе.

Она открыла учебник, слила оттуда воду и вздохнула.

— Ладно, ребята. Я пойду. Попробую раздобыть еще один. Кажется, их было три.

— Вряд ли их раскупили, — сказала Амти. — Ты приходи вообще, не стесняйся.

— Если что возьмем тебя вместо Амти.

— Эли, ты заткнешься или нет?! Какая же ты мерзкая!

— Не злись!

Хамази встала, отдернула юбку, посмотрела на Шайху со смесью жалости и приязни, а потом развернулась и зашагала назад. У нее был потерянный, одинокий вид. Амти подумала, а ведь эта девчонка могла одним движением вскрыть все ранки и царапины, которые Амти когда-либо получала.

Интересно, за сколько времени Амти истекла бы кровью?

Они остались втроем, мокрые и отчего-то успокоенные.

Шайху вылил из банки с газировкой остатки газировки, растворенные в зацветшей воде, потом сказал:

— Вообще-то, мне здесь нравится.

— Это мы поняли, — сказала Амти.

— Жалко, что скоро, видно, сваливаем. Как думаете, что скажут Адрамаут и Мескете?

— В смысле?

— Ну, сегодня, в полночь, в заброшенной школе! Мескете сказала, там не действует магия, вроде как ее до Войны так охраняли, чтобы никто не мог магией влиять на учеников... Как в шпионских фильмах, правда? По-моему, просто супер здорово!

А потом Шайху замолчал, прикусил губу.

— Стоп! То есть, вас специально никто не звал?

Амти и Эли переглянулись, потом резко встали.

— Ладно, пока, Шайху.

— Развлекайся!

— Только не говорите Адрамауту и Мескете, что я выдал нас! Наверное, они не хотели вас ввязывать, потому что вы мелкие! Лично я бы и сам не ввязывался, но...

Но Амти и Эли уже не слушали. Они шли вперед, хлюпая промокшей обувью и были чудовищно обижены. Шайху кричал им вслед что-то про случайности, прикушенный язык и безопасность, но все было без толку.

Их не позвали, а ведь они часть команды. Они думали, что Адрамаут и Мескете все забыли, но Адрамаут и Мескете забыли только их.

В своей комнате они сели на кровать и некоторое время смотрели друг на друга молча. Первой заговорила Эли, она сказала:

— Нас просто кинули.

— С их стороны, — сдержанно согласилась Амти. — Это было не самым честным поступком. Но, думаю, они хотели нас защитить. В конце концов, мы с тобой не то чтобы самые полезные члены нашей маленькой организации.

— Ну, — сказала Эли. — Тем не менее, мы такие же члены...

Тут она издала смешок, и Амти сокрушенно покачала головой.

— Короче, мы такие же, — продолжила Эли. — Как они.

Она соскочила с кровати, включила музыку на магнитофоне. Что-то шумное и модное, чего Амти никогда не понимала. Эли танцевала, а Амти потянулась к блокноту и карандашу, чтобы ее нарисовать. У Эли были плавные, красивые движения, как у животного, желающего привлечь чье-то внимание.

Но ругалась она громко и некрасиво.

— Это же надо! А если они все сдохнут, что делать нам?!

Эли потянулась включить музыку погромче, обнажилась часть бедра между краем ее чулка и юбкой. Эли приподняла ногу, гибким и легким движением схватилась за свою ступню, будто разминаясь перед каким-то акробатическим трюком.

А потом зашипела:

— Интересно, а Аштар знает?!

— Наверное? — предположила Амти. — Этого стоило бы ожидать. Он, в отличии от нас, не такой уж бесполезный. Вернее, он-то очень даже полезный.

Линия за линией появлялась на бумаге, и вот из полного, окончательного ничто проступила Эли с ее разочарованной гримаской, короткой юбкой, плавным движением.

— И что ты думаешь с этим делать? — спросила Эли, блеснув острыми зубками. Амти пришлось дорисовать ее клыкастый ротик, только потом она ответила.

— Ничего. А что мы можем с этим делать? Нас не позвали.

Хриплый, мужской голос в записи орал что-то про предательство и вечное одиночество. Амти вдумчиво кивнула, потом сказала:

— Еще можем страдать. Я уже страдаю.

Глаза Эли блеснули, когда он резво развернулась к Амти, и Амти дорисовала блик на ее радужнице.

— Амти, я ошибалась, это ты у нас девочка из порнушки. Пугливая школьница, которой место в шкафе у какого-нибудь изврата.

— Какая ты сегодня изобретательная, — пожала плечами Амти, давно привыкшая к манере Эли общаться. — И не в шкафе, а в шкафу.

— Да, — задумалась Эли. — Еще в шкафу тебя нужно будет связать, и чтобы ты плакала и была девственницей, хотя ты же и так...

А потом Эли неожиданно остановилась, прижала указательный палец к губам и совсем замерла. Очень удобно, подумала Амти, так ее намного легче зарисовать.

— Точно! — воскликнула Эли, и в глазах ее светился тот нехороший восторг, который, наверное, охватывал и изобретателей оружия массового поражения. — Мы проберемся в школу и спрячемся! И подслушаем, что они говорят!

— Но разве они не расскажут нам сами, если нам нужно будет знать...

Но Эли уже не слушала Амти, она искала фонарик. Амти отложила рисунок, встала.

— Ты не считаешь, что это бездумно и небезопасно?

— Ага.

— Слышала поговорку про то, что приносят многие знания?

— Что?

— Многие печали.

Но как бы Амти ни старалась повлиять на Эли, ее усилия были сравнимы с попытками голыми руками остановить фуру, несущуюся на полной скорости. Внутренние инструкции безопасности велели Амти отступить, когда Эли сказала:

— Та-а-ак.

Это "та-а-ак" могло означать все, что угодно, и Амти не слишком хотелось проверять. Она отдернула юбку, сказала:

— Хорошо, я поняла, ты хочешь узнать что они задумали. Ладно! Я, конечно, не вижу смысла узнавать то, с чем мы никак не можем помочь, но...

— Заткнись, — сказала Эли. — И бери фонарик. Мы придем туда раньше них и затаимся.

Амти вздохнула, но пошла вслед за Эли.

Где-то за два часа до назначенного времени, Амти и Эли пришли в заброшенную школу. До Войны в этой школе учились маленькие Инкарни вроде них. Инкарни, осознавшие себя слишком рано в то время не были предоставлены сами себе. В мирное время до Войны в них видели более стабильных Инкарни, способных сжиться с собственной тьмой. Некоторых из них готовили в качестве шпионов и отправляли в Государство, некоторые из них становились управленцами в самом Дворе. При предыдущем царе воспитание юных Инкарни считалось делом благородным и дикости в школе для маленьких Инкарни, по крайней мере снаружи, было намного меньше, чем во всем остальном Дворе. Когда миры еще не были окончательно отделены друг от друга, Инкарни старались воспитать детей так, чтобы они могли сойти за людей света.

Заброшенная школа напоминала Амти ее собственную, только пришедшую в запустение. Заросший сад окаймлял невысокое, аккуратное здание красного кирпича. Балконы его почти скрылись за потерявшим всякий страх плющом. Стрельчатые своды арок вели во внутренний двор. Интересно, подумала Амти, когда-то в этом саду жили, влюблялись, смеялись такие же Инкарни, как она? Похожи они были еще на людей или уже нет?

Они с Эли прошли мимо качелей, едва держащихся на рассохшихся веревках. Какие-то девочки когда-то, наверное, играли здесь, во дворе, в резиночку или пели считалки. Где теперь все эти Инкарни? Погибли на Войне? Выросли и стали как местные взрослые — безумными тварями?

Игровая площадка и сад, крепкое, красивое здание — школа была так похожа на человеческую, куда люди света отдают своих любимых детей, что Амти стало не по себе.

Она, конечно, знала, что Инкарни не чужды родительскому чувству — взять хотя бы Адрамаута и Мескете, они любят своего детеныша, как любят и люди света. И все же Амти было странно видеть во Дворе нечто настолько нормальное. Никаких клумб с ядовитыми цветами, никаких раскиданных во дворике костей, никаких могилок для маленьких животных, которых замучили эти дети.

Ничего жуткого вообще — красивое, старое здание начала прошлого века, строгое и увитое зеленью, которой раньше явно позволяли меньше буйства. Да словом, ничего особенного кроме того, что здесь обучали не только арифметике, языку и естественным наукам. Здесь учили убивать, обманывать и уничтожать.

Амти и Эли зашли внутрь, и едва переступив порог, Амти почувствовала магическую силу, присущую этому месту. Амти поняла, почему Адрамаут и Мескете выбрали для встречи именно его — когда-то оно очень хорошо защищалось, и остатки этой защиты все еще ощущались в воздухе.

— Мескете говорила, здесь они не могли применять магию и никто в этом месте не мог. Это чтобы детки друг друга не поубивали, наверное, — сказала Эли. — По-моему, здорово. Я бы здесь поучилась. Интересно, какая тут была форма?

— Может, никакой, это же Двор, — предположила Амти. Они вошли в темное, пахнущее пылью и мелом помещение.

— Сто пудов была, — постановила Эли. — Смотри, как тут занудно.

Эли побежала вперед, пол под ее шагами заскрипел, а луч фонарика осветил поднятые ей столбы пыли. Маленькие смерчи, подумала Амти, красивые. Она посветила фонариком на потолок и узнала, что потолок однажды был расписан орнаментом из прекрасных и неведомых цветов. Под ногами Амти пол тоже заскрипел, и Амти очень боялась провалиться.

— Хорошо, — сказала Эли. — Так мы легко узнаем, когда они придут! Мы пойдем на второй этаж, если они будут подниматься, спрячемся там, а если нет, то спустимся. Главное, чтобы они не увидели нас сразу...

— Ты гений, — вздохнула Амти.

— Издеваешься?

— Ага.

Тяжелые, бархатные шторы закрывали окна, так что в здании было еще темнее, чем, казалось, возможно. Неверный свет фонарика выхватывал то витую лестницу с кованными перилами, то старую люстру, то сгнивший ковер, вышитый сюжетом, который сложно было восстановить, но там явно принимала участие красивая девушка в черном и мужчина в белом. Может быть, это Мать Тьма и Отец Свет, подумала Амти. На первом этаже были холл, столовая и опустевшая библиотека. На втором — классные комнаты. Должно быть, на третьем располагались жилые помещения. Амти и Эли прошли дальше, и Амти вдруг почувствовала что-то неуютное, странное и сложно определимое. Будто кто-то смотрел на нее. Амти вздрогнула, а Эли засмеялась:

— Призраков боишься?

Смех ее в тишине заброшенного, забытого здания еще сохранявшего прикосновения ушедшей эпохи, показался совершенно ведьминским.

— Вроде того.

— Тогда я тебе больше скажу. Все, кто здесь когда-либо учились скорее всего давным-давно мертвы.

По широкому коридору они прошли до первой же классной комнаты и заглянули внутрь. Наверное, если бы в мире тьмы было настоящее солнце, большие окна делали бы класс просторным и светлым. Мелом пахло еще сильнее. Доска в белой крошке мела казалась заснеженной. Ряды парт старого типа — из толстого дерева, и неудобные стулья короновал учительский стол красного дерева с дорогой канцелярией, которую кто-то так и не забрал, будто собирался в спешке. Амти взяла перьевую ручку и покрутила ее в руках. Забавно, что раньше люди писали этим. Забавно, с какой точностью здесь, в этой школе, была воспроизведена атмосфера довоенного Государства. Что изучали в этом кабинете? Математику? Шпионаж? Сказать было нельзя, кабинет был лишен особенностей, по которым можно было установить предмет. Вроде как в кабинете химии горько пахнет и есть лаборатория. В кабинете алгебры по стенам развешаны формулы, а в кабинете литературы — портреты писателей. Ничего этого не было.

Эли прошла к доске, взяла полураскрошившийся кусок мела и написала короткое и емкое ругательство. Амти долгое время ходила между партами, смотря на редкие надписи. Кто-то утверждал, что гулял с Карси, за что был последними словами кем-то, видимо соперником, обруган. На одной из парт было написано нечто не менее емкое, чем произведение Эли: "смерть, смерть, смерть".

Амти прошла мимо, села за последнюю парту, положила руки на стол, потом подняла, посмотрев на отпечатки, которые остались в пыли. Решив не вытирать руки о юбку, чтобы ее не испачкать, Амти коснулась руками обратной стороны парты, которая должна была быть менее пыльной. Амти почувствовала под пальцами выемку, как будто кусок доски чуть отходил. Амти надавила на нее, просто из любопытства, и в руки ей скатилась толстая, старая тетрадь. Амти вытащила ее, посветила себе фонариком, чтобы лучше ее рассмотреть. Тетрадь не была подписана, она была черной, в кожаном переплете. Пожелтевшие от времени страницы, казалось, могли рассыпаться под пальцами. Амти неловко листала страницы. Судя по всему, это был чей-то личный дневник. Кто-то нашел особенное удовольствие в том, чтобы хранить его практически у всех на глазах. Страницы были исписаны убористым, аккуратным почерком, и Амти не заметила ни единой грамматической или пунктуационной ошибки. Она наугад открыла одну из записей в середине дневника и принялась читать:

"Наверное, надо различать диффузный террор, осуществляемый индивидами чисто по личной инициативе с использованием подручных средств, который всегда при желании может быть представлен как обычная бытовая преступность, следствие корыстной мотивации или неприязненных личных отношений, и на практике от нее неотличим, и террор структурированный, оснащенный необходимым дискурсом, получивший моральную или даже юридическую санкцию со стороны какой-то авторитетной иерархии, военно-религиозного ордена, например, или его субститутов. Диффузный террор, разумеется, стихиен и первичен, структурированный террор предполагает его как свое необходимое исходное условие. Самое интересное, однако происходит в зазоре между этими двумя форматами террора, когда формируется его дискурс."

Под этим абзацем была подведена линия, а следующий начинался словами:

"Наконец, стоило бы смириться с тем, что во всех нас есть часть безвидной, лишенной света пустоты далеко за звездами. Все, что они делают, это тоже жизнь. Истинная Тьма, это стазис, а не разрушение."

Под этой записью, сделанной явно второпях был приклеен шмель. Амти вскинула брови — тетрадь была старой, чернила кое-где уже едва были видны, страницы пожелтели. Но шмель выглядел так, будто его приклеили сюда пять минут назад. Пушок на его полосатом брюшке блестел, крылышки переливались. Когда Амти прикоснулась к нему, он зажужжал. От страха Амти захлопнула тетрадь и тут же испугалась, что убила шмеля, и в то же время почувствовала смутное удовлетворение.

Именно в этот момент внизу раздался скрип двери. Амти услышала далекий голос Мескете, но не разобрала, что она говорит.

— Пришли, — прошептала Эли одними губами. Амти увидела, что доска исписана самыми грязными ругательствами. Подхватив тетрадь, Амти вслед за Эли на цыпочках вышла к лестнице. Судя по направлению следов в пыли, остальные ушли в библиотеку. Чуть погодя Амти и Эли стараясь не шуметь спустились на первый этаж, подобрались к двери, но остались за ней, прижавшись к стенке и слушая.

Дверь была открыта, и Амти казалось, будто все уже слышат стук ее сердца. Но вроде как никто не видел их, и они никого не видели, только слышали. Амти слушала голос Мескете:

— Неселим, нам нужно будет смазать пули твоим чудодейственным эликсиром. Если, к примеру, пуля не снесет ей голову сразу же, нам нужно, чтобы она была мертва к тому времени, как кто-нибудь что-нибудь поймет. Нам не нужно, чтобы она успела отдать распоряжение по поводу казни стрелка. Законы Двора говорят, если нет человека — нет преступления.

Неселим, судя по всему, некоторое время обычным для него движением протирал очки, потом сказал:

— Разумеется. Я дам вам образец для пуль. Она умрет мгновенно, я работал с собственной кровью, поверьте, это чистая смерть. Но мы уверены, что будем стрелять на празднике? Велика вероятность промазать. Мелькарт, к примеру, имеет к ней круглосуточный доступ...

— На празднике, — сказал Адрамаут. — На празднике в случае, если ничего не получится, у нас есть маленький шанс сбежать невредимыми.

Амти услышала смех Мелькарта:

— И, кстати, надо понимать, что это не Шацара убить. Ее здесь любят. По местным меркам, не так уж она и жестока. Так что нам нужно будет смыться как можно быстрее.

— Любят, — согласился Адрамаут. — Но мы, тем не менее, собираемся спасать не Двор, а Государство.

Амти порадовалась, что она не в библиотеке вместе с остальными. Иначе слишком сильным был бы соблазн напомнить Адрамауту, что с ними со всеми хочет сделать Шацар. О нем думать не хотелось.

— Эй! — крикнул Мелькарт, а Адрамаут засмеялся. Шмель, зажатый в тетрадке предательски зажужжал.

— Выходите, — сказала Мескете. — Мы знаем, что вы там!

Когда они зашли в библиотеку, просторную и богатую какими-то жутко старыми книгами, самое удивленное выражение лица было у Шайху.

— О нет! — сказал Шайху. — Как они нас нашли?!

— Да заткнись, — фыркнул Мелькарт. — А то думаешь я не знаю?

— Вы нас не позвали! Это было низко! — рявкнула Эли. — А ведь Аштар ранен, а я его сестра и должна была бы его заменить...

— Извините, — сказала Амти.

Адрамаут кивнул им на скамейку у одного из книжных шкафов и продолжил:

— Мы должны понимать, у нас есть только один шанс. Шайху, ты займешься подготовкой к эвакуации. Нужны зеркала, но при этом нужно поставить их туда, куда перед праздником не заглянут слуги. Неселим, от тебя нам нужен твой яд.

— От меня? — спросил Мелькарт.

— Слушай мысли стражи, — сказала Мескете. Не очень это было надежно, но, судя по всему, и особенных функций не несло, кроме как дать Мелькарту почувствовать себя деятельной частью команды. — Адрамаут будет стрелять. Перед тем, как входить на Лестницу Вниз, она отошлет нас и всех остальных, даже тебя, Мелькарт.

— А ты? — спросила Эли.

Мескете посмотрела на Эли странно, ее серо-зеленые глаза показались темнее, чем были на самом деле.

— Я, как и вы, буду ждать.

Амти увидела ее взгляд, обращенный на Адрамаута и поняла, что они имели долгий и сложный разговор, суть которого сводилась к тому, что кто-то один должен был остаться в стороне, чтобы продолжать жить. Мескете по натуре была большим воином, чем Адрамаут, но именно поэтому она смогла бы лучше защитить остальных. Амти видела, что ей это было больно.

Впервые Амти поняла, что они на самом деле затеяли, и ее проняла дрожь страха и нетерпения.

10 глава

Неделя пролетела, будто день. Амти решила, что начинает привыкать к жизни во Дворе ровно накануне того, как эта жизнь, если не вся ее жизнь вовсе, должна была закончиться. Вечером Эли привела в комнату парня такого смазливого, что Амти было смотреть на него противно. Можно было попытаться их выгнать, но она даже не шелохнулась, продолжив читать дневник, найденный ей в школе. Амти подвинулась ближе к краю, давая Эли и ее пареньку место развернуться. Минут десять они целовались, потом на колени Амти прилетел лифчик Эли, который Амти переложила на тумбочку и перевернула страницу. После этого Эли сказала:

— Амти!

— Что?

— Ты что совсем фригидная?

— Не знаю, сложно сказать. Занимайся своим сексом и не мешай мне читать.

— Это потому что тебя никто не хочет, да?

Амти обернулась к Эли. Парень замер над ней, на его красивом лице замерло совершенно бессмысленное выражение. Она одурманила его магией и пользовалась им. Амти машинально отметила, какие красивые у Эли ноги. Эли придерживала своего парня за подбородок, любовалась на него. Она голодно облизнулась, заставила его двинуться навстречу ей, войти в нее и протяжно застонала. Эли обвила его бедра ногами, запрокинула голову и зажмурилась. Сытая, зубастая улыбка скользнула и исчезла на ее лице, сменившись еще большим голодом.

Амти восхитилась ее злой, вызывающей вожделение красотой, а потом снова уставилась в дневник. Он читала:

"Сам контекст диктует нам компромисс: в том случае, если мир сотворен слиянием Тьмы и Света (что, согласно нашим обычаям, следует рассматривать, как изнасилование), то ничто в нем не могло остаться полностью гомологичным. Таким образом, мы должны рассматривать хаос и дикость, скрывающиеся за тем, что мы называем цивилизацией в Государстве ровно так же, как можем рассматривать возможность оставаться человеком во Дворе при полном отсутствии каких-либо норм. С неизбежностью следует вывод, что внутри Государства скрыт Двор. Превратив Государство в упорядоченную, цивилизованную бойню, можно пошатнуть самую основу мира."

Под этой записью находился аккуратный чертеж маяка. Там, где должен был располагаться прожектор, была приклеена муха с оторванными крылышками. Она все еще шевелила лапками, фасеточные глаза блестели.

Эли рядом застонала, она вцепилась рукой в руку Амти, и Амти переплела их пальцы, ощущая ее частый пульс. Амти чувствовала движения Эли, слышала ее смех, прерывающийся стонами.

Свободной рукой она перевернула страницу.

"Что если мы неправильно трактуем собственное предназначение? Может быть, мы должны быть первыми, кто уйдет со сцены, а не последними."

Амти листала страницы в десятый, наверное, раз. Почти на каждой было приклеено маленькое насекомое, страдавшее здесь все эти годы. Они все, от маленького муравья до огромной стрекозы продолжали жить.

Амти и не заметила, как Эли вытянулась, столкнув с себя своего бессловесного, игрушечного парня. Она положила голову Амти на плечо, спросила:

— Опять проводишь время со своим воображаемым задротом?

— Он не воображаемый, он существовал. Как минимум, он оставил после себя эти записи.

— И что ты еще о нем знаешь?

Амти пожала плечами. На самом деле знала она не так уж много. Автор дневника писал о себе в мужском роде, был Инкарни Осквернения и Тварью Стазиса, вроде как мог останавливать процессы, происходящие в живых системах. Он хорошо чертил и обладал крайне дурным характером. А еще хотел уничтожить мир. И любил насекомых. Или очень не любил насекомых — тут уж начинались сплошные загадки.

Эли сказала:

— Может, завтра мы все умрем, а ты чем занимаешься?

Она мгновенно отстранилась, вскочила на своего симпатичного паренька и принялась накручивать на палец прядь его волос. Он смотрел на нее с дурацким, щенячьим восхищением и кобелиным желанием.

Эли показала Амти язык, а Амти отвернулась, перелистнув страницу. На следующей странице тоже был чертеж, судя по всему это был двигатель. По одной из линий была приклеена стая муравьев, перебиравших лапками, будто все еще куда-то шагавших. Наверное, "приклеена" было не совсем верным словом. В конце концов, эти насекомые будто были прикреплены к бумаге магией. Они не могли сойти со страницы в течении стольких лет и тем не менее были живы.

"Мы все стремимся к пустоте и небытию не потому что там мы лишены страданий и боли, не потому что там мы находим, наконец, покой. Неправда, которая подается как правда для слабых духом. Мы стремимся к Пустоте, потому что лишь она означает гармонию. Любая ошибка стремится самоустраниться. Мир, это не дитя Матери Тьмы в полном смысле этого слова. Тератома. Опухоль, являющаяся по сути своей недоразвитым эмбрионом. Инородная, чудовищная субстанция, иногда включающая в себя волосы, зубы, глаза и другие ткани. Паразит. Можно ли считать нас, Инкарни, иммунным ответом на эту опухоль? Нет, не сходится, не сходится. Мать Тьма слепа, но мы — ее глаза. Пожалуй, что так."

Амти хихикнула, задумавшись, можно ли назвать Эли иммунным ответом на сотворение мира. Сложно сказать. Впрочем, судя по всему, их жалкая планетка и вправду была крохотным эмбрионом, раковым образованием. Может быть, вся их ничтожная борьба разворачивалась в темном брюхе космоса, и им никогда не увидеть ничего за пределами этой темноты. Может быть, они лишь крохотные, зловредные клеточки, злосчастные ткани, чьи мысли и чувства, и даже желание жить — лишь слабое отражение страданий носящего их в своем темном теле существа.

Амти думала об этом, засыпая и прижав к себе дневник незнакомого ей Инкарни. Амти укачивали ритмичные движения Эли, успокаивал ее мягкий, кошачий голос.

Они все-таки чем-то с Аштаром похожи, подумала Амти, а потом подумала еще, что все Инкарни чем-то похожи. Наверное, и у Амти было что-то общее с тем мальчишкой, который когда-то, будучи ее ровесником, писал этот дневник.

Амти подумала, что было бы здорово, если бы он ей приснился. Но вместо него ей приснился Шайху. Он лежал в постели и щелкал кнопками на пульте, наслаждаясь скорее самим фактом того, что телевизор работает, картинка двигается, а люди на экране что-то говорят. Шайху закурил, подтянул к себе пепельницу и поставил ее на живот. В стакане на тумбочке рядом шипела газированная вода. На нем лежала записка "выпей меня". Шайху посмотрел на жидкость с недоверием. Ему совсем не нравилось следовать указаниям сомнительных стаканов. В комнату заглянула девушка. На ней была его рубашка, настолько розовая, что могла бы стать ее рубашкой.

— Я думала, ты не встанешь, пока я не уйду на работу, — голос у нее был чуточку гнусавый и спокойный, будто она была под транквилизаторами.

— Я тоже так думал, Яуди, — сказал Шайху, потом показал ей язык. В телевизоре мультяшная коза только что обхитрила мультяшного волка. Он бессильно клацал зубами, застряв в заборе. Шайху затянулся и уставился на экран специально, чтобы не смотреть на нее. Яуди не была красавицей, в общепринятом смысле этого слова, по крайней мере. Но ее длинные русые волосы, синяки под серыми глазами и тонкие, чуть узловатые пальцы — все это Шайху никак не мог выбросить из головы. Она встала перед зеркалом и начала причесываться, а Шайху делал вид, что ему совсем не хочется на нее смотреть, что куда больше его занимают приключения находчивой козы.

Стоило ли говорить, что все это было неправдой. Шайху не удержался, посмотрел, как она медленно, чуточку заторможено водит щеткой по густым волосам. В облаке русого притаились ядерно-розовые пряди. Шайху улыбнулся, она увидела это через зеркало.

— Что? — спросила она так, будто не очень понимала, зачем люди улыбаются.

Но Шайху не ответил, сказал нарочито небрежно:

— Зачем тебе работать, а? Хочешь я тебе денег дам?

Яуди вскинула бровь, обернулась к нему, посмотрела пристально, будто решала окончательно шутит он или нет.

— А ты не очень умный, да, Шайху? — спросила она, наконец. А потом безо всякого стыда стянула с себя его рубашку, сбросила, оставшись без всего вовсе и принялась искать свое белье.

Они с Яуди встречались около месяца, и Шайху никак не мог понять, серьезно у них или нет. Яуди работала в магазине и, кажется, ее работа заключалась в том, чтобы по цвету расставлять упаковки в секции, чтобы было красиво. По крайней мере, она так объясняла. Может быть, она соврала. Может быть, она смеялась над Шайху, который понятия не имел, какие бывают работы в мире, кроме тех, о которых в букваре написано.

— В-врач, — сказал Шайху, а Яуди выудила из-под кровати свои трусы. — То есть, ты уходишь?

— Ну, да, — сказала она. — Хлопья с молоком в желтых упаковках ждут не дождутся оказаться подальше от хлопьев с молоком в красных упаковках.

Она помолчала, а потом добавила тем же унылым, лишенным эмоций голосом.

— У меня, в отличии от тебя, есть цель в жизни.

— Я хоть что-нибудь о тебе знаю? Ну какую-нибудь типа правду? — спросил Шайху.

Яуди села на край его кровати, предлагая ему застегнуть на ней лифчик. Шайху приподнялся, и все закружилось.

— Я же говорила, выпей, — сказала она. — А ты не выпил. Сам виноват.

Шайху засмеялся, от собственного смеха заболела голова. Он застегнул ее лифчик и, не удержавшись, ткнулся губами ей в плечо.

— Осторожно, если твоя слюна попадет на мою родинку, у меня может быть рак кожи.

— Серьезно?

— Я в это верю.

— Нет, я серьезно, ты мне хоть слово правды сказала?

Яуди обернулась, посмотрела на него почти бесцветными глазами, но так и не улыбнулась.

— Неа, — сказала она. — Разве что о том, что ты со своим девчачьим именем и девчачьими рубашками, мне все-таки нравишься.

— Очень? — спросил Шайху радостно, а потом, чтобы не выдать свою радость, отскочил от нее, как ошпаренный щенок и накрылся подушкой. Выглянув из-под подушки, Шайху увидел, что Яуди посмотрела на него, потом покачала головой и натянула платье.

— Пока, — сказала она. — Я позвоню.

— А если не позвонишь?

— Тогда не встретимся.

— И шмотки у меня не девчачьи. Почему если что-то цветастое, так сразу девчачье? И вообще, почему мы не можем жить вместе?

Шайху спросил и сам испугался того, что спросил.

— М-м-м, потому что в прошлый раз, когда я спросила тебя об этом, ты сказал, что слышишь на улице крики о помощи.

— Но кто-то кричал!

— Нет, никто не кричал. А в следующий раз ты сказал, что тебя уносит ветер.

— Но было ветрено.

— Да. Но — нет.

— Теперь я хочу, чтобы мы жили вместе и все такое...

Но она его уже не слушала. Подхватив сумку, Яуди вышла из комнаты.

— Выпей, — донесся до него ее голос из коридора. — То, что в стакане. А больше ничего не пей. По крайней мере, спиртное.

Из коридора до него донесся шум, когда она захлопнула дверь, и все в мире будто стихло, кроме торжествующей песенки козы. Шайху посмотрел на стакан, взял его, повертел в руках записку. А потом залпом выпил солоновато-кислое содержимое.

Гадость какая, подумал Шайху. Он оделся, неторопливо, потому что торопиться не позволяло похмелье, вылез на кухню. Шайху с трудом воспроизводил в памяти вчерашний вечер, но был убежден, что вечер этот удался. На кухне остались два стакана с недопитыми коктейлями, которые Шайху, видимо, мешал, когда они уже вернулись из клуба. Шайху, совершенно забыв о том, что говорила Яуди, допил оба. Вот от этого сразу стало легче. Он принялся напевать что-то себе под нос, пытаясь соорудить завтрак. За окном проносились машины, утро только-только вступило в свои права, и небо за домами типовой застройки все еще розовело.

Невинное, розовое утро, подумал Шайху, надо бы смешать себе такой коктейль. Наверняка, есть коктейли с таким названием, а если нет, то всегда можно придумать.

Его неторопливые размышления прервал звонок в дверь. Шайху спешно поставил в раковину стаканы, пошел открывать. Он не боялся Псов, в конце концов, у него был папа, который от всего его защитит.

Он и стоял на пороге, но вид у него был далеко не приветливый.

— Привет, пап! — сказал Шайху. — Я не запустил квартиру, просто горничная придет вечером, а...

Но папа молча отстранил его и прошел вперед. У него была резкая походка, порывистые движения и жесткий взгляд. Шайху никогда не жалел, что пошел больше в маму. Впрочем, маму Шайху вообще-то никогда не видел, она умерла при родах. Все, что Шайху получил от нее — имя и гены. В остальном, конечно, он был папиным сыном.

Шайху любил своего папу, хотя и не был согласен со всеми вещами, которые папа делал. Папа был человеком, всю жизнь разрывавшимся между эмоциями и жадностью. Папа был человеком, который любил его, Шайху, что бы Шайху ни делал. Папа любил его, ведь Шайху был единственным, что напоминало о его умершей жене. Папа любил его, хотя Шайху был Инкарни.

— Все в порядке? — спросил Шайху.

— А ты не видишь? — рявкнул папа. Он никогда так не разговаривал, и Шайху не знал, как среагировать. Когда папа обернулся, Шайху увидел, что глаза у него покрасневшие, как будто он заболел.

— Вижу, — согласился Шайху, стараясь папу не злить. И тогда папа сказал:

— Собирайся. Ты отсюда уезжаешь. Я нашел для тебя жилье. Буду платить тем людям, чтобы они тебя защищали.

— Каким людям?

— Инкарни.

— Ты отдаешь меня Инкарни?!

Отец Шайху был авторитарным человеком, и Шайху привык просто делать то, что он говорит. Но на этот раз папа, кажется, сам не слишком понимал, что делать.

Они сели на кожаный, дорогой диван, Шайху вытянул ноги, а его папа сжал руками виски.

— Шацаровские собаки заинтересовались тем, откуда у меня сверхприбыль. Помнишь ты...помог мне?

Шайху кивнул, он действительно помог отцу, когда его магия исказилась. Не то чтобы сильно помог, просто среди того, что производило отцовское предприятие были сигареты, а ведь сигареты и без того вызывают зависимость, и папа сказал, что ничего особенного не случится, если...

Впрочем, Шайху знал, что случится. И ему хотелось, и ему нравилось, и ему, честно говоря, полагалось ставить людей в зависимость от разных разрушительных вещей. Он получил от этого удовольствие, а отец до сих пор получал от этого деньги. Не сказать, что прежде отец не был богат или что в их финансовом положении появилась какая-то существенная разница, но Шайху гордился тем, что сделал для его бизнеса.

Шайху не чувствовал угрызений совести и даже не чувствовал угрызений совести по поводу того, что не чувствует угрызений совести.

— Они хотят проверить. Весь совет директоров и их семьи. Шацар дал добро, я звонил ему, но он и слышать не хочет ни о чем. А ведь я его племянник.

Он будто пытался отвлечься, рассуждая об ослаблении семейных уз, тема эта его явно нисколько не волновала, губы будто шевелились сами, а мысли папы были далеко.

— Ну, я бы сказал, что он был мужем тети Эмны, чей ты племянник, но с тех пор, как она умерла...

Папа резко перебил его:

— Через пару недель, Шайху. Это тайная информация, я никогда ничего дороже не покупал. Мне нужно, чтобы тебя здесь не было.

— Ладно, я перееду.

— Нет, Шайху. Мне нужно, чтобы тебя нигде не было. В нашем Государстве спрятаться тяжело, если жить...на поверхности.

Шайху округлил глаза.

— Ты что убить меня хочешь? Убить и закопать?

Папа не засмеялся, только скривился, так что скорее было похоже, будто он съел что-нибудь кислое. Папа посмотрел на него, глаза его, казалось, покраснели еще больше.

— Нужно подстроить твою смерть. А тебя я отправлю в безопасное место.

Сердце у Шайху забилось часто одновременно от злости и страха.

— То есть, ты использовал меня, а теперь бросаешь?!

— Я не бросаю... — начал было папа, а потом замолчал.

— Ты лишишь меня всего! Ты не думал, что у меня здесь есть жизнь? Друзья? Девушка?

Отец слушал, вид у него был пристыженный, а потом он вдруг рявкнул:

— Жизнь, которую ты тратишь на...что? На то чтобы бухать и развлекаться?! Ты пьяный, Шайху? Ты и сейчас пьяный? Ты представляешь, что это для меня знать, что твой сын — Инкарни!

— Конечно, вы с мамой сделали неправильного сына, поэтому давай ты спрячешь его подальше после того, как он сделал единственное, на что годится?

И тогда папа врезал ему со всей силы, впервые в жизни, и Шайху почувствовал вкус крови во рту, а Амти вздрогнула и проснулась. Эли причесывалась, сидя на кровати. Амти вспомнила Яуди из своего сна, подалась вперед, к Эли, выхватила у нее расческу.

— Давай помогу.

— Давай, — сказала Эли. — Доброе утро. Волнуешься? М?

— Где твой мужик? — спросила Амти прежде, чем услышала шум воды из ванной.

— А где твой? — спросила Эли. — Стоп, знаю. Под подушкой.

— Слушай, он просто очень умный и мне нравится его читать. Что ты привязалась ко мне? Ты просто хочешь меня доставать?

Амти слишком сильно рванула расческой вниз, но Эли этого даже не заметила. А может быть, Амти сделала это не так сильно, как ей казалось.

Из ванной вышел, неся в руках ее зубную щетку вчерашний красавчик. Лицо его, потеряв былую бессмысленность, потеряло и часть красоты.

— Привет, — сказал он.

— Положи мою щетку!

— Ага, — сказал он небрежно. — Но я ей зубы почистил.

— Фу!

— Шадлаш, — потребовала Эли. — Давай-ка вали отсюда. Брысь!

— Да не проблема, Эли. На празднике встретимся.

Шадлаш выглядел обычным парнем, который приводит себя в порядок на утро после случайной ночи. И одевался он вполне обычно.

— Может, он маньяк? — прошептала Амти.

— Не, — сказала Эли.

— Тогда что с ним не так?

Что было не так с Шадлашем обнаружилось, когда он ушел. Из ванной пропали щетка Амти, очечник, зубная паста и упаковка пластырей.

— Ты привела в дом вора?!

— Ну, — сказала Эли. — Он Инкарни, как и мы. Я обещала ему лучший секс в его жизни, не могла же я отказать, когда узнала, что он ворует!

— Мой очечник!

— Ты все равно не снимаешь очки.

Амти поправила очки, на носу, наверняка, осталось красное пятно, Амти ведь в них заснула. Но и хорошо, а то ведь Шадлаш мог украсть у нее очки, и что бы она делала? Заказывала их на рынке за собственное мясо? Или врезалась бы в стену, пытаясь сбежать сегодня на празднике?

Амти привела себя в порядок в ванной, помылась, воспользовалась зубной пастой и щеткой Эли, раз уж Эли привела в дом вора, и вздохнула. Вот и все, могло так случиться, что начался ее последний день.

— Ты мелкая королева драмы, — сказала Эли, когда Амти поглаживала перчатку Шацара, как котенка, которого видит в последний раз. — Нам даже в худшем случае ничего не грозит. Ну, выгонит нас Царица из замка, но мы же маленькие девочки и не участвуем ни в чем. Даже то, что знали и не выдали, в принципе, довольно логично. Они же взрослые, а мы подростки.

Амти поигралась с мыслью о том, чтобы выдать всех своих, вовсе не для собственного спасения, не из трусости, а из привычной и жуткой соблазнительности тупой жестокости.

Она вздохнула, а потом сказала:

— Но ведь все это чудовищно опасно для них. Ты когда-нибудь думала, чего они хотят добиться?

Неожиданно Эли сверкнула глазами, губы ее искривились, заблестела злая улыбка.

— Наивное дитя, — сказала она издевательски. — Ты не понимаешь, но я все знаю. Помнишь, как мы жили в Яме? Как крыски. Вся наша жизнь была: прятаться и добывать еду. Это унижение для человека, так жить, если думать, что эта жизнь не закончится никогда, если думать, что она — единственное, что для тебя возможно. Но когда борешься — совсем не то. Когда борешься, тогда ты герой, скрывающийся от врагов. Когда борешься, у тебя есть надежда. Тогда ты хочешь что-то изменить, встаешь для того, чтобы двигаться дальше. Даже если ничего не получится, ты делаешь все. Даже если все, чего ты добился: не чокнулся и тебя не расстреляли. Это типа уже много. Взрослые хотят борьбы, типа войны. Они хотят делать что-то, что-то там менять. Остановиться для них все равно что сдохнуть, признать свое поражение, признать, что они жалкие. А для нас нет, мы маленькие. Если убьют Царицу, мы вернемся назад. Но вряд ли будем героями. Скорее всего будем так же прятаться, только в других подвалах. Зато мы что-то изменим. И это даст им шанс не свихнуться еще немного. Ты все просекла?

Амти помолчала, а потом кивнула.

— Ну, да. Просто они могут умереть.

— Да. А еще они могут умереть здесь по любой другой причине. И тем более умереть в Государстве. Ссыкуха ты.

Амти погладила перчатку Шацара, а Эли фыркнула:

— Но не бойся. Я думаю, что все будет в порядке. Ты только не считай, что взрослые особенно знают, что делают. Ничего они не знают. Как мы.

— Только проблем у них больше.

— Ну, да. Помоги мне накраситься лучше.

Пока Амти подводила стрелки у Эли на глазах, Эли старалась сидеть неподвижно, что для нее явно было очень сложно.

— Ты так и пойдешь в школьной форме?

— Я думаю, это основа моей самоидентификации.

— Звучит извращенно.

— Заткнись и не мешай мне, а то будешь страшная.

Они собирались мучительно долго, будто специально растягивая время. Амти все не могла перестать думать о том, что сейчас взрослые где-то готовятся к такому ответственному делу, как убийство Царицы.

И они с Эли никак не могли им помочь.

— По крайней мере, мы не мешаемся, — сказала Амти, когда они вышли из комнаты.

— Тоже клево.

Единственное, что Амти взяла с собой, так это дневник, вернее рукопись того мальчишки, чья тетрадь не была подписана. Они договорились встретиться с Хамази в холле. Хамази тоже жила в замке, правда в отличии от них не бездельничала, а занималась организаторской работой. Наверное, в бытностью свою старостой набралась опыта руковождения толпой психопатов. Амти сомневалась, что Инкарни Двора намного хуже четырнадцатилетних мальчишек-школьников. Впрочем, Амти ведь училась в школе для девочек, возможно, она излишне демонизировала смешанное обучение.

Амти хотелось думать о чем-то нейтральном, далеком от темы сегодняшнего праздника, но как только Хамази увидела их, она помахала рукой и сказала:

— С Днем Темноты, девочки!

— Что это вообще за праздник? — спросила Эли. Хамази приосанилась, будто ожидала этого вопроса, поправила свой традиционный высокий хвост и начала:

— Стыдно не знать, девочки, основные праздники нашей культуры. День Темноты празднуется в самый короткий световой день в году. В этот день каждый Инкарни вспоминает Мать Тьму, которая дала нам жизнь и почитает ее заветы.

— Такие как "убей себя и всех вокруг?"

— Да, вот такие. В целом, это единственный завет. Я бы сформулировала как "уничтожь себя и всех вокруг".

— Это была шутка, — сказала Амти мрачно, но Хамази было не остановить. Они шли по извилистым и запутанным, как корни дерева под землей, коридорам дворца. Амти рассматривала безумные картины, развешанные на стенах. Адрамаут рассказывал, что Царица рисовала их, когда вернулась после схождения по Лестнице Вниз. На картинах были чудовища и чудовищные места. Амти и не думала, что есть места ужаснее Двора и чудовищнее его чудовищ, но они были. Существа на картине были хрупкими червяками, за которыми следовали комки внутренностей, свиными тушами с открытыми матками, откуда прогрызались поросята, похожей на освежеванного ската плацентой, истекающей кровью и украшенной глазами, зародышами с несколькими головами, наросшими на ком-то, кого Амти и охарактеризовать как живое существо не могла — так, скопление раковых клеток. Обнаженные кости, органы, дефективные, несчастные создания. Амти подумала, что, может быть, из-за диких видений Лестницы Вниз, Царица держала при себе Адрамаута с его страстью к плоти.

Амти видела и места — полностью покрытые гноящейся плотью стены, полы, где под чьими-то босыми ногами стонут полуживые люди. Чудовищные видения, которые вполне могли относиться к самому Двору, но были самую малость слишком. Глубже. Амти подумала, что сам Двор стремится сойти по Лестнице Вниз, все время расширяя границы дозволенного. По сути, Двор стремится, чтобы каждый следующий правитель был хуже, безумнее предыдущего. В этом мире все перевернуто с ног на голову. Адрамаут говорил, что эти картины во Дворе не считались ужасными, они считались прекрасными, кроме того они были доказательством смелости их Царицы. Адрамаут сам множество раз вдохновлялся ими в работе. Еще Адрамаут обмолвился, что сходи он по Лестнице Вниз, его картины были бы другими. То, что едва не свело с ума Царицу, не было отвратительно для него. Для него у Лестницы нашлись бы иные видения. Рассматривая картины Амти вспомнила о метафорах в записях из черной тетради. Раковые клетки, признаки болезни, смерти и разложения на монстрах с картин Царицы были почти неотличимы от зародышей новой жизни. Вся жизнь представлялась на этих картинах, как нечто уродливое, больное.

Хамази продолжала, как будто ее картины на стенах совершенно не трогали:

— Кроме того, это единственный день в году, когда Царице могут бросить вызов. Тот, кто сможет сойти по Лестнице Вниз дальше нее, станет новым правителем. Правда, никто не бросал ей вызов уже много лет, после того, как последний претендент пропал и его тело так никогда и не нашли. Ни один из тех, кого он брал с собой тоже не вернулся. Обычно претендент идет со слугами, чтобы обмануть Тьму или скормить их ей. Тогда могут отразиться не твои кошмары, а кошмары твоего спутника. Аркит, правда, единственный, кто вышел назад вместе с Царицей, когда испытание проходила она. Говорят, он прошел три ступени. Некоторые цари не могли пройти дальше. Я, впрочем, не думаю, что сегодня будет вызов. Царица хорошо правит, кому нужно жертвовать собой и, возможно, навсегда остаться в месте кошмарнее кошмара...

Хамази все болтала, а Амти думала, что она бы никогда не бросила никому вызов. Еще чего не хватало, жертвовать своим разумом ради силы и власти.

— Кстати, Царица обещала, что, возможно, меня сегодня будут награждать. Я хорошо ей служила, — Хамази сказала это с гордостью, но в голосе ее слышалась некоторая тоска, будто хорошо устроиться во Дворе, жить в роскоши и потворстве своим желаниям не было тем, чего она хоть сколько-нибудь хотела. Продолжила Хамази наоборот притворно-весело:

— Да, в общем, возможно в начале церемонии, она даст мне титул Принцессы Крови.

— Клево, — сказала Эли.

— Поздравляем, — добавила Амти.

Хамази вежливо и с достоинством кивнула.

Они спускались вниз, и Амти отчасти помнила маршрут из сна про Адрамаута. Но помещение, где находилась дверь на Лестницу Вниз было теперь совсем другим. Когда Амти видела тот сон, это было большое, темное, пыльное помещение за которым, казалось, скрывается только еще более пыльный подвал. Сейчас Амти увидела зал на редкость хорошо освещенный для Двора. Стены были покрыты битым стеклом, от которого отражался свет, делавшийся еще более ярким, почти неприятным. Амти подумала, что свет здесь не просто неприятен — он нарочито неприятен. Еще она подумала, что не получится провести вечер, прислонившись к стеночке. Битое стекло, когда она коснулась его пальцами, едва не порезало ей кожу.

И все же было красиво. Зал все переливался невозможным светом, от которого так резало глаза, постепенно наполняясь народом. Помещение было способно вместить человек сто, максимум сто двадцать. Остальные, видимо, должны были праздновать на улице. Амти обрадовалась, что принадлежит к числу избранных. Люди перешептывались, что Царица еще поздравляет простолюдинов, но еще до полуночи будет здесь. К потолку был приделан циферблат часов, стрелка указывала, что сейчас без десяти одиннадцать.

Аштар и Шайху уже были в зале. Аштар выглядел вполне здоровым и уж точно веселым. Заживало все на нем куда быстрее, чем на обычных людях. Аштар выглядел как и всегда, но на лице у него был закрывавший рот намордник, украшенный драгоценными камнями и железными шипами. Когда Амти и Эли навещали его в последний раз, он страшно комплексовал из-за своего искажения. Наутро после своего почти что последнего боя и уж точно последнего боя для его печени, Аштар обнаружил, что у него пробились тонкие кошачьи клыки. Они вовсе не были так ужасны, как зубы Адрамаута, которые все были одинаково острыми и длинными, как у хищной рыбы. Тем не менее, два острых кошачьих клыка выдавали в нем хищника, которым он и являлся. Аштар этого не любил.

Первое, что он спросил у них было:

— Ну, как я выгляжу? — голос его звучал приглушенно из-за намордника.

— Придумай что-нибудь другое, братец. Это — Хамази.

— Приятно познакомиться, — улыбнулся Аштар, протянув ей руку. — Эли, ты коллекционируешь школьниц?

Эли хихикнула, а Хамази сложила руки на груди, но ее недовольный комментарий прервал Шайху. Он снял бокал шампанского с подноса снующего туда-сюда официанта, отпил.

Рубашка официанта, Амти заметила, была в крови, а из кармана пиджака торчало лезвие. Часто по желанию гостей ему приходилось добавлять в шампанское свою кровь. Амти слышала, что есть такие Инкарни, которые не могут больше пить и есть без добавления хоть капли человеческой крови.

Шайху вручил бокал Хамази, сказал:

— Она чудесная девушка, Аштар! Ты совершенно зря сравниваешь ее с нашей четырехглазкой.

Амти прищурилась, поправила очки. Ей очень захотелось напомнить Шайху, что там, в Государстве, у него была девушка, которую он почти любил.

— Судя по твоему лицу, Амти, ты тоже хочешь шампанского! — улыбнулся Шайху.

— Нет, — сказала Амти. — Я хочу, чтобы ты умер.

Но когда мимо проплыл еще один официант, Амти взяла бокал и залпом выпила содержимое, так что в носу защипало. Хамази посмотрела на нее с явным неодобрением, а Эли захихикала.

— Амти! От тебя я этого не ожидал!

Услышав голос Неселима, Амти закатила глаза.

— Я думал, у тебя нет подростковых проблем, свойственных Эли.

— Я еще не напилась.

— И не надо.

— Кроме того, сегодня особенный день и мы должны...

— Да, — сказала Хамази. — Праздник — не повод доводить себя до скотского состояния.

Неселим посмотрел на Хамази, вдумчиво кивнул и принялся протирать очки.

— Эта юная леди права... — задумчиво сказал он. Хотя, судя по его голосу, куда больше его беспокоило наличие Хамази, чем то, что она сказала. Адрамаут и Мескете велели им держаться вместе, Хамази в их планы явно не входила. Вряд ли Адрамаут и Мескете смогли бы взять на себя еще одного малополезного подростка. И все-таки, в глубине души, Амти надеялась, что они захватят Хамази с собой. Может быть, как заложницу? Хотя кому она нужна? Из потока мыслей о грядущем, Амти вырвал голос Неселима.

— Никогда не любил масштабные празднества.

Амти попыталась поймать его взгляд, но не сумела, Неселим смотрел в пол. Он тоже волновался, подумала Амти, ему тоже было страшно. А если они делают глупость?

Царица подошла, когда стрелка переместилась с без десяти одиннадцать на без пятнадцати полночь. Мескете и Адрамаут следовали за ней, а за ними самими шли еще четверо охранников со звериными головами. Амти увидела, что сегодня Мескете решила прикрыть грудь, застегнув мантию, такую же, как у Адрамаута, только черную. В конце концов, сегодня они собирались снова попасть в Государство, а там холодно и не все понимают, что в человеческом теле нечего стесняться.

Амти нахмурилась и подумала, что вот, она уже мыслит как Инкарни Двора. Самую малость, и все-таки. Мелькарт шел на цепи рядом с Царицей, его шинель пахла тухлой кровью, но он улыбался. С другой стороны от Царицы вышагивал Аркит, в руках у него был какой-то чемоданчик, и Амти старательно на него не смотрела, чтобы он снова не сделал ей какой-нибудь оскорбительный комплимент.

Все расступались перед ними, и какой-то мужчина с горизонтальными, похожими на жабры, разрезами на руках, наступил Амти на ногу, спеша освободить дорогу. Амти ничего не сказала, но пискнула достаточно возмутительно, по крайней мере так она надеялась. Царица прошла до середины зала, замерла. Она махнула рукой, отправив Адрамаута, Мескете и остальную охрану рассредоточиться по залу. Рядом с ней остались Мелькарт и Аркит. В зале стояла тишина, Амти вдруг показалось, что она под водой, на самом дне океана.

Царица легко улыбнулась своей улыбкой маленькой, чуточку безумной девочки. А потом дернула Мелькарта за цепь, и он припал к ее ногам. Царица взяла под локоть Аркита и начала:

— Сыны и Дочери Тьмы! Приветствую вас на изломе Дня Темноты! Мы вступаем в еще один год, надеясь, что это будет год ночи. И прежде, чем я буду говорить с вами, я хотела бы наградить Хамази, Инкарни Разрушения, Тварь Крови.

Хамази прокашлялась, а потом вышла к Царице. Все уступали ей дорогу, будто она была благословенной или больной. Заразной. Хамази рухнула на колени перед Царицей, и Царица сказала:

— Ты верно служила мне, дорогая. Я хочу, чтобы отныне ты так же была моей Принцессой, Принцессой Крови.

Царица кивнула Аркиту, и он достал из чемодана корону из ржавого железа, сочившуюся кровью. Царица взяла ее, испачкав белые пальцы, и водрузила на голову Хамази, измазав в крови основание ее высокого хвоста.

— Спасибо, моя Царица.

— Возвращайся к своему народу, Принцесса.

Хамази вернулась не к ним, она остановилась в первом ряду. И Амти подумала, что, видимо, ее антиправительственные настроения быстро подошли к концу. А что было бы, если бы Амти назначили Принцессой? Но Принцессой чего? Принцессой Дурацких Фантазий? Принцессой Зависти? Принцессой Нелепых Ситуаций? Принцессой Вечной Девственности?

Амти вздохнула, а Царица сказала:

— Да здравствует Мать Наша — Тьма!

И все опустились на колени, а вместе с ними, не понимая, что происходит, опустилась и Амти. На коленках, наверняка, останутся синяки, если придется долго стоять. Надо было одевать чулки подлиннее.

Царица заговорила снова, и голос ее, казалось, волшебным образом проникал в самую суть Амти. И не осталось больше мыслей о синяках на коленках, холодном полу, шампанском, даже мыслей о том, что будет с ней и ее семьей — все исчезло. Был лишь этот голос, и Амти чувствовала себя одной из бесчисленных Дочерей Тьмы, подданных своей Царицы.

— Однажды в мире не было ничего, он был совершенен, холоден и пуст. Ничто не нарушало покоя темноты, свет не прорезал тень, не было ни гор, ни песчинок. Лишь вечный, смертный покой царил во Вселенной, и ее безграничная темнота и тишина ничем не была нарушена. Все, что происходило в утробе Матери Тьмы было правильно, а оттого исчезало, поглощалось и аннигилировалось. Так было до прихода Света.

Это было повторение священной истории Инкарни, к которой Амти вдруг почувствовала себя причастной.

— Слившись с Матерью Тьмой, он породил мир со всем, что есть в нем. Уже в зародыше этого мира было все, что мы видим теперь и все, что увидят наши потомки. Все бывшее до, существующее сейчас и пребывающее в будущем развертывается из единственного мига, который ученые Государства называют Большим Взрывом. Миг нашей победы или поражения вместе со всем, что есть на свете, всеми вещами, идеями, зверями и растениями, вместе со всем творением, тоже развертывается из единственного момента слабости нашей Матери. Она знает все, и лишь ей ведомо, что будет в конце времен. В момент, когда появились первые люди, части из них достался клочок первобытной тьмы, а части — искра первого света. Свет и Тьма, божественные силы, дают нам магию. В некоторых людях поровну намешано света и тьмы, но не в нас. Мы — избранные нашей Матерью дети, нам она дала силы, чтобы сражаться и страсть, чтобы радоваться этому сражению. Это ее кровь в нас, заставляет нас желать небытия. В Государстве лгут о том, что тьма не передается по наследству. Это неправда! Все мы — потомки воинов первой тьмы!

Все стояли на коленях в полной тишине, тем не менее Амти как никогда сильно чувствовала то, что связывает Инкарни друг с другом и то, что составляет Двор — свободу, смерть и страсть.

— Но сегодня, все мы, воины Разрушения, Жестокости, Осквернения, Безумия и Страсти, возрадуемся вместе, как единое целое...

Интересно, подумала Амти, имеет ли она в виду оргию. Хамази не упоминала об оргиях. Здорово, может хоть там Амти занялась бы, наконец, этим.

— Ведь я сойду по Лестнице Вниз в поисках Слез нашей Матери. Эти Слезы утолят, наконец, мой голод, который присущ каждому из нас. И я смогу уничтожить то, что пожелаю уничтожить. Я уничтожу Государство, а без него и наш мир обречен. Мы будем пировать, а потом примем смерть, как и подобает тем, кто жаждет ее.

Царица улыбнулась, а потом сказала:

— Я делаю это ради вас, мой народ.

И Амти подумала — она только кажется чудовищной, но для этого народа вовсе она не монстр. Она — одна из них, милосердная по их меркам и заботящаяся о них. Она вовсе не похожа на Шацара.

— Встретим же День Темноты, как нам полагается, а потом вы увидите, как я сойду Вниз.

И Амти поняла, каким-то шестым чувством поняла, нет, по глазам Мелькарта у ног Царицы поняла, сейчас все и случится. Амти напряглась до боли, и когда все вставали, она смотрела в пол. Именно в этот момент раздался выстрел. Амти взглянула на Царицу, ожидая увидеть дырку в ее черепе, почти с трепетом ожидая.

Но в момент, когда Амти подняла взгляд, во время выстрела, Аркит оттолкнул Царицу, и пуля угодила ему в плечо. Он замер с той неподвижностью, которая не может одолевать живое человеческое тело, а потом рухнул, и к тому моменту, как он упал, Аркит уже был мертв. Он был мертв с первой секунды, как пуля попала в него, хотя рана и была пустяковой.

Вряд ли Аркит хотел жертвовать собой ради Царицы, но, вероятно, он был верный друг. Для него все пропало. И для них — все пропало. На лице Царицы удивление и отчаяние при взгляде на Аркита сменились странной улыбкой. Ее щупальца взвились и прежде, чем кто-либо успел среагировать, она вытащила Адрамаута к себе. Царица впервые пользовалась своими щупальцами на ее глазах, и Амти видела, какими они были сильными. Царица вытащила Адрамаута, а потом перехватив его, впечатала в стену, он зашипел от боли, осколки стекла, наверняка, впились ему в спину.

Амти охватывал страх, сердце билось в горле, но даже сейчас она не понимала, что она чувствует и почему ей на самом деле страшно и за кого. Мелькарт рванулся к Царице, но она легко перехватила его за ошейник свободным щупальцем, заставив Мелькарта склониться к полу.

— Значит, ты, Адрамаут, ты, Мелькарт и, — она оглядела Аркита, в глазах ее скользнуло сожаление, но тут же губы снова растянулись в улыбке. — И ты, Неселим, я права?

Неселим рядом вздрогнул. Царица ничего не сказала об Аштаре и Шайху, даже о Мескете. И Амти подумала, что то, что ее пытались убить доставило ей удовольствие. Что часть ее хотела, чтобы все получилось, что только так она шагнула бы за край, который всегда ее манил. Все молчали, шокированные и предвкушающие кровь. Амти ждала сигнала Мескете, Мескете знала, куда их уводить. Она посмотрела на нее, но Мескете замерла, как парализованная. Царица посмотрела на них, посмотрела, казалось, на Амти, и Амти сглотнула.

— Этот мужчина, — сказала она. — Только что покусился на жизнь вашей Царицы.

Царица сильнее прижала его к стене, Адрамаут зашипел. А потом Царица подалась к нему и зашептала ему на ухо то, что Амти не могла услышать. Но она услышала, услышала, будто голос в голове, услышала, как во сне нежный шепот Царицы:

— Ты думал, что я не знаю, что твоя сука ощенила тебе дочку. Поверь мне, я знаю всякую маленькую принцесску, смотрящуюся в зеркало. И до всякой могу добраться.

Амти посмотрела на Эли, но та явно не слышала ничего, она сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Никто ничего не слышал, кроме Амти. Зато все видели, как Адрамаут оскалился, будто испуганное животное, а потом щупальца Царицы разошлись, как бутоны цветов, и под черной кожей обнажились мясо и вены, щупальца не были тенями, это действительно были конечности. Хлынула кровь, Царица зашипела, отпустив Адрамаута и Мелькарта. Но почти тут же Царица заставила Адрамаута прижать собственную руку к горлу, под пальцами проступила кровь, будто они готовы были проникнуть под кожу. Она хочет, чтобы он ногтями разорвал себе глотку, подумала Амти. Амти посмотрела на Мескете, сейчас они должны были бежать или сражаться. Мескете уже выхватила пистолет, готовясь стрелять, а потом во взгляде ее вдруг проскользнуло что-то странное, горькое, будто она понимала, что даже выстрелив не спасет своего любимого

— Стой! — крикнула Мескете, голос у нее не дрожал, но Амти отчего-то подумала, что это первый раз, когда она выбирает слово, а не выстрел. — Я бросаю тебе вызов. С этой секунды ты не Царица, пока я не пройду испытание.

Царица обернулась к ней, кивнула:

— Таков закон.

В голосе ее были в равной мере злость и ажиотаж, как у девочки в ожидании праздника. В зале зашептались, кто-то засмеялся, и Амти услышала чей-то пискливый голосок, говорящий:

— Дурочка.

— Ты оттягиваешь неизбежное, Мескете. Я могла сохранить жизнь тебе и оставшимся друзьям Адрамаута, но когда ты вернешься оттуда, я казню тебя и их. При условии, если твой разум будет сохранен. Если же он будет раздавлен, тебе одной я оставлю жизнь в назидание другим.

— Ты уверена, что я не преодолею ни на одну ступень больше, чем ты?

— Более чем, — сказала Царица, и все же Амти показалось, будто она желает Мескете удачи. Мескете стянула с себя вуаль, обнажив лицо. Лишь третий раз Амти видела ее без платка или маски.

— Я, Мескете, Инкарни Жестокости и Тварь Боли, вызываюсь, — сказала Мескете, и Амти вспомнила, что было в ее снах и о чем говорила госпожа Шэа. Наверное, Мескете мечтала об этом моменте с тех пор, как стала Инкарни. — Подойти к Матери нашей Тьме так близко, как только смогу. Пусть со мной сойдут мои поданные: Адрамаут, Инкарни Осквернения и Тварь Плоти, Мелькарт, Инкарни Безумия, Тварь Паранойи, Неселим, Инкарни Разрушения, Тварь Смерти, Аштар, Инкарни Жестокости и Тварь Войны, Эли, Инкарни Страсти и Тварь Вожделения, Шайху, Инкарни Страсти, Тварь Зависимости и...

Видимо, то, что в Амти все еще не пробудилась магия, не укладывалось в классическую формулу вызова, поэтому Мескете сказала:

— Амти, Инкарни.

Кто-то снова засмеялся, и Амти хотелось кинуть зажатой подмышкой тетрадью в лицо тому, кто так мерзко над ней хихикал. Амти, Инкарни Чего-то, Тварь Непонятно Чего.

А потом Амти осознала — они должны были спуститься по Лестнице Вниз. Возможно, так Мескете спасала их от гнева Царицы или ее народа, но перспектива попасть в кошмары для чудовищ Амти все равно не радовала. Царица кивнула страже, и перед ними распахнули дверь. Царица отпустила Адрамаута, на стекле остались пятна его крови. Глаза Царицы не выражали гнева, только сдержанное любопытство. Мелькарт хмыкнув перешагнул через труп Аркита с совершенно безразличным видом.

Они подошли к двери, Амти прошептала Эли:

— Нам конец?

— О, еще какой, — прощебетал Аштар, и в его голосе Амти слышала предвкушение. Впрочем, в своем тоже. Мескете первой сделала шаг на ступень, ведущую в пустоту и исчезла. Амти больше ее не видела, она будто прошла сквозь зеркало, только дальше, еще дальше. Следом за ней шагнул Адрамаут, и Амти задумалась, что если там, на Лестнице Вниз, они провели уже вечность, ведь время идет совсем по-другому в страшном месте, где творение смыкается с небытием. Неселим посомневался, но, посмотрев на стражу и, видимо, поняв, что отказаться нельзя, последовал их примеру. Аштар вытолкал Шайху, а потом шагнул сам. А Мелькарт, неожиданно, рванулся к Царице и поцеловал ее, прижав к себе. Они выглядели бы, как очень красивая пара, если бы он не был в крови и ошейнике, а ее бедра под прозрачной тканью платья не покрывали длинные ряды порезов. Щупальца Царицы все еще кровоточили, оставляя за собой следы. Они были, как какие-нибудь диковинные орхидеи, или, может быть, как нечто менее приличное. На прощание Царица легко коснулась пальцев Мелькарта, как бы благословляя его.

Когда Мелькарт исчез, ступив на Лестницу Вниз, Амти, наконец, поняла, что происходит. Ее трясло от страха, и Эли сжала ее руку. Они подошли вместе. Амти вспомнила, что Адрамаут говорил — одна лишь ступень Лестницы Вниз была самым страшным в его жизни. Никакой стены вокруг Лестницы Вниз не было, никакого пола под ней тоже. Она вела в пустоту, и Амти не была уверена, что готова преодолеть из бесчисленного количества ступеней хоть одну. Однако прежде, чем Амти подумала, можно ли испросить Царицу остаться, Эли шагнула вниз и дернула ее за собой.

Все исчезло, все-все, честное слово.

11 глава

Ничего не было, темнота и тишина были абсолютно непроницаемы, от них терялось ощущение времени. Амти не чувствовала руки Эли, не слышала ничьего дыхания. Ей казалось, она была одна в целом мире, нет, она была одна без мира. Ничего не было, кроме нее. Амти поняла, что испытывал Адрамаут, когда Царица заставила его сойти на первую ступень. Здесь можно было сойти с ума, здесь не было ничего, кроме вечного молчания. Бессловесная тишина космической пустоты, темнота без света и звука.

Амти заплакала и не услышала собственного голоса. Слезы лились по щекам абсолютно рефлекторно, Амти не понимала, чего на самом деле боится. Впрочем, пустота, темнота и одиночество были достаточными поводами.

Вскоре Амти перестала чувствовать собственное тело, дышать было тяжело, воздуха здесь, кажется, не хватало. Амти не вдыхала глубоко, боясь, что плотная тьма, как в том ее первом, далеком сне, заберется ей в легкие.

Да, больше всего это было похоже на тот самый сон — ночь темнее темного, не дающая ей дышать. Амти попыталась двинуть рукой и не смогла. Она не понимала, что происходит. Она ощущала удушье, немоту во всем теле. Амти перестала дышать, чтобы не впускать в себя темноту дальше. Голова закружилась еще сильнее, она почувствовала почти приятное приближение потери сознания. И подумала еще, абсолютно спокойно, что, наверное, смерть не будет слишком отличаться от того, что с ней происходит сейчас. От кончиков пальцев вверх распространялся холод, хотелось вырвать себе глаза, так они были бесполезны сейчас, единственным верным, связывающим с реальностью ощущением были текущие по щекам, горячие, рефлекторные слезы.

Амти подумала, что падает, что падала все это время — под ней и над ней ничего не было. В момент, когда остатки сознания ее почти покинули, она услышала голос Мескете.

— Дыши этим. Вдохни глубоко.

Но как этим можно дышать, хотелось ей спросить, это ведь темнота, анти-воздух, анти-земля, анти-вода, анти-огонь, антимир. Что-то внутри нее сопротивлялось тому, чтобы впускать в себя это. Впрочем, какая-то маленькая часть, крошечная и едва заметная, но влияющая на ее душу, та часть, что делала ее Инкарни вопила о том, чтобы Амти вдохнула наперекор разуму. И Амти вдохнула, впустила в себя темноту, вдохнула глубоко, до боли. И поняла, что та капля темноты в ее сердце, которой она так боялась — абсолютно равна темноте, которой она дышала сейчас.

Она потоком хлынула в легкие, все внутри зажгло, но в то же время пришло успокоение, и Амти закрыла глаза, не увидев разницы между темнотой внутри и снаружи. А потом вернулись чувства — она сжимала руку Эли, подрагивающую и холодную, подмышкой у нее был дневник, рядом слышалось дыхание Аштара.

Амти открыла глаза. Они были в комнате с алыми стенами, алым полом и алым потолком. В дальнем конце комнаты зиял провал, похожий на пролом в пещере. Он уходил куда-то в темноту.

— Наверное, нам туда, — предположил Шайху.

— Да, — сказала Мескете. Она осматривалась с интересом, будто видела достопримечательности, на которые давно хотела взглянуть и о которых много читала. — Но не двигаемся, пока не будем готовы.

— Готовы к чему? — спросил Неселим.

— К вечным мучениям? — предположил Аштар.

Мескете не изменилась в лице, но шипы под ее скулами будто ощетинились еще больше, выражая недовольство.

— Жалеете, что я не оставила вас на милость Царице? — спросила она.

— Мы здесь умрем? — спросила Эли.

— Нет, — ответил Адрамаут. — Правда ведь, милая?

— Не знаю, — честно сказала Мескете. — Но я готовилась к этому очень долго. Я кое-что знаю о Лестнице Вниз и ее устройстве. Впрочем, полностью познать ее невозможно.

Амти заметила, что с потолка свисают тонкие золотые нити. Они вплетались в стены, болтались и, что самое главное, они пульсировали.

— Ни вперед, ни назад, — сказала Мескете. — Когда мы встанем, вы должны помнить — не делайте больше ни шага. И не сопротивляйтесь. Нельзя бояться.

— А что нас ждет?

— Этого я точно не знаю. Испытание инстинктивного страха.

— Ладно, — сказал Аштар. — Ну, я готов. Вперед.

— Подожди, ты готов, а я вот не готов!

— Ой заткнись, Шайху.

Все, как в целом происходило всегда, испортил Мелькарт. Он встал и прежде, чем это успели сделать остальные, Амти увидела, как нити зашевелились. Они разбухали, пульсировали, и из них выползали, как сквозь родовые каналы, насекомые и прочие твари. Амти видела пауков, скорпионов, змей, жуков. Все они были не в полной мере земными тварями. У пауков было слишком много глаз, рассыпанных, как драгоценные камушки по всему туловищу и слишком длинные лапки. Скорпионы были, казалось, покрыты какой-то слизью и оставляли за собой тягучий липкий след, а змеи были тоньше и длиннее обычных, напоминая помесь змей и червей.

— По-моему, — сказал Адрамаут. — Чудесные существа.

— Ясно, — сказала Мескете. — Это не твой кошмар.

А Эли завизжала, и все сразу поняли, кто здесь боится насекомых. Но ни шагу назад она не сделала, кроме того ее крепко держали Амти и Аштар. Насекомые и прочие твари падали на них сверху, ползли к ним по полу, стенам и потолку. Мелькарт засмеялся, он сказал:

— И это вы называете испытаниями? Сколько у нас там было царей, которые сумели только это пройти? Довольно убого...

А потом Амти поняла, в чем соль испытания. Голос Мелькарта прервался, в рот ему залез скорпион, а за ним еще один. Амти почувствовала зуд в ухе, смутное жужжание, а потом ощутила, как что-то проникает в нее, боль пронзила голову. Маленькие лапки щекотали кожу рук, что-то скользнуло ей под юбку и вверх, по бедру. В нос забились мухи, мешая дышать. Хотелось стряхнуть их, забиться в угол, хотелось бежать, но Амти стояла. Между их с Эли пальцами ползали муравьи. В рот заползла змея, покрытая чем-то склизким и теплым, она скользнула в горло, и Амти почувствовала, как она извивается в пищеводе. В ней, казалось, было уже больше мерзких, отвратительных тварей, чем ее самой. Но она стояла, сжав руку Эли, а Эли сжимала руку Аштара и, Амти была уверена, хотя боялась открыть глаза, запустив под веки насекомых, что Аштар держит за руку Шайху, что все они держатся за руки сейчас, как какие-то дурацкие демонстранты, которых в Государстве разгоняют брандспойтами.

Амти отстраненно подумала, что должна была уже умереть, что невозможно, чтобы где-нибудь, кроме мира иллюзий, ее не убили насекомые, которые, казалось, скреблись в черепной коробке, и пауки, перебиравшие лапками в легких.

Бешеный, совершенно рефлекторный страх сменился спокойствием. И именно тогда Амти почувствовала, как ее ведет, несет волна тварей. Те, что были внутри и те, что были снаружи действовали, как единый механизм. Амти чувствовала, будто ее качает на волнах, боль ушла и Амти хотела открыть рот и засмеяться, но рот был полон тварей. Она чувствовала, как под кожей Эли ползает что-то длинное и тонкое. И подумала еще, что нужно крепко сжимать дневник, что не хотелось бы потерять его здесь. А потом Амти почувствовала, как падает куда-то, и ощущение полета оказалось оглушительно приятным. Почувствовав, наконец, землю под ногами, Амти перестала ощущать тварей внутри, будто они растворились.

Амти уже решила было, что твари действительно были иллюзией, но, раскрыв дневник, чтобы посмотреть цел ли он, обнаружила там тонкую, извивающуюся змею. Эли рядом снова заорала, а Амти поняла, что если твари и растворились, то только впитавшись в их кровь.

Адрамаут схватил змею и его жуткие губы перекусили ей горло, а потом откусили голову. Сглотнув череп змеи и съев остальное, как макаронину, Адрамаут сказал:

— Белок, Эли, не стоит так переживать по этому поводу.

А Амти все смотрела в свой драгоценный дневник. На пустой, казалось, странице появлялись и исчезали, будто переливались слова: ты потерялась? Кто там за дверью? За тобой идут. Тебя больше нет. Угадай, где я?

Больше нет-нет-нет. Ядовитый лес-лес-лес.

Амти с трудом оторвала взгляд от переливающихся букв, осмотрелась. Они стояли на туманном, осеннем лугу. Единственным деревом в округе была плакучая ива, ласкавшая своими расслабленными ветвями землю. Под ней, на склоне, бежал ручеек, Амти слышала его ток. И через каждые два-три метра стояли зеркала в человеческий рост. Солнца не было видно, день был пасмурным, оттого зеркала не бликовали, их поверхность казалась спокойной гладью воды. Все, что Амти видела было по-своему красиво — увядающей, жуткой красотой.

А потом Амти увидела, как что-то скользнуло по глади ближайшего к ней зеркала. В нем отразился мужчина в маске, ведущий на привязи двух бешеных собак. Хотя, скорее, это собаки его вели. С губ у них капала кровавая пена, а мужчина смеялся, и Амти услышала отзвук его смеха. Мужчина был горбат и непрестанно дрожал. Амти вздрогнула. Мескете сказала:

— Друзья! Это не командное испытание. Я не знаю, что вы видите в зеркалах.

Амти посмотрела в другое зеркало и увидела извивающуюся многоножку, прильнувшую к поверхности.

— Когда мы пойдем, все начнет искажаться. Расцепите руки, потому что если кто-то разобьет зеркало, он останется тут. Не нужно, чтобы мы все остались вместе с ним в таком случае. Будьте осторожны и помните, что этого не существует. Это иллюзии. Порождение ваших разумов. Что бы вы ни видели — оно не реально.

Мескете помолчала, а потом добавила:

— Здесь.

Не так уж сложно, подумала Амти, зеркала располагались довольно далеко друг от друга. Небо над осенним лугом потемнело, собирался дождь. Амти посмотрела на Эли, Эли кивнула. Амти сунула дневник под школьную рубашку, чтобы он не промок, посмотрела вперед, и боковым зрением увидела, как в зеркале левее что-то ползет, казалось, готовое вылезти.

Амти сделала шаг вперед. Она обхватила руками локти, поежилась. Для нее бить зеркало вряд ли было бы первым импульсом, и тем не менее именно потому, что этого нельзя было делать, Амти боялась, что сделает.

Она шла вперед, трава была мягкой и жухлой. Амти старалась смотреть себе под ноги. Она заметила шевеление и увидела, как Мескете удержала Адрамаута, проходившего с зеркалом совсем рядом. Из зеркала на Амти посмотрела она сама с окровавленным ножом в руке. Интересно, это была третья ступень? Видят ли их снаружи? Знают ли, сколько они уже прошли?

Амти некоторое время шла, стараясь ни на кого не смотреть, чтобы случайно не взглянуть в зеркало. Поэтому Амти не сразу заметила, что очередной шаг сделала вовсе не на лугу, а в лесу. Тонкие, высокие деревья стояли кругом. Зеркала здесь тоже были, казалось, их было намного больше, они скрывались за каждым деревом. Амти услышала чей-то звонкий смех. Девушки в белых платьях, черно-белые, как картинки, но с красными цветами в волосах скользили вдоль глади зеркал. Казалось, Амти видела только часть их движений, продолжавшихся за пределами стеклянной поверхности. Будто зеркала были только окна в какой-то жутковатый параллельный мир.

У девушек не было глаз, веки были зашиты. Они скользили из зеркала в зеркало, и Амти заметила глазные яблоки, вплетенные вместе с алыми цветами в их прекрасные, гладкие волосы. Девицы смеялись счастливо и нежно.

Амти старалась не смотреть на своих, чтобы не столкнуться глазами с этими девушками. Но даже смотря под ноги, она увидела, что васильки, отразившиеся в зеркале, на той стороне были совсем не васильками. Их синие лепестки окружали птичьи черепа с острыми клювами. Не смотреть было сложно, Амти то и дело натыкалась на деревья, и даже на сами зеркала, боялась их разбить. А потом Амти услышала звон стекла, и сердце ее рухнуло вниз. Она обернулась на звук и увидела, как осыпаются осколки. Мелькарт стоял спокойно, но рука у него была изранена. Амти услышала голос Шайху, который тоже это заметил:

— Мелькарт!

А потом Амти поняла, зеркало разбилось, но картинка из него не пропала. Девушка уставилась на нее, будто бы ее несуществующие глаза видели Амти.

— К воде! — крикнула Мескете. Амти еще успела увидеть, как девушка затягивает Мелькарта к себе и подумала, то ли он видит, что видит Амти или же его преследует собственный страх. Мелькарт сопротивлялся, и она тянула его за собой, как женщины моря из далеких легенд. А потом Амти поняла, почему Мескете велела бежать к воде. Девушки выходили из зеркал, они шагали сквозь стекло, как Инкарни ходили в Государство. Они были не совсем слепы, казалось, глаза вплетенные, как украшения в их волосы, еще видят. И они были быстры. Амти бежала вперед, иногда едва успевая свернуть возле очередной девушки, а иногда обходя их едва слышно, даже не дыша, если они замирали неподвижно и будто бы не замечали ее. Эти девушки не ходили ногами по земле, они летели над ней.

Зеркала не исчезли, но в каждом из них теперь был Мелькарт. Он отражался, и иногда Амти видела его кричащим, но крик не был слышен, а иногда он улыбался или подмигивал.

Неселим, Амти увидела, подхватил палку, чтобы разбить зеркало, но Мескете крикнула:

— Не смей! Ты не совсем его выпустишь!

Амти бежала к воде, как птицы летят на юг, что-то внутри нее знало, куда нужно бежать, где вода. Что-то внутри нее знало, что в воде — спасение. И действительно, вскоре впереди показался прудик в цветущих кувшинках, как в парке аттракционов во Дворе. Амти упала, зацепившись за какой-то корень, на расстоянии всего пары шагов от воды. Кто-то схватил ее за край юбки, она обернулась и увидела одну из девушек. Красные цветы в ее волосах бились, как маленькие сердца, источая кровь. В зеркале за ней Мелькарт провел рукой себе по шее, видимо, намекая, что Амти конец. А потом по белым пальцам девушки стукнула тяжелая палка, и они на секунду разжались.

— Быстрее, Амти, — сказал Неселим, будто он был учителем какой-нибудь химии, а она опаздывала к нему на урок.

— Спасибо, — выдохнула Амти. — Но как же Мелькарт?

Неселим не ответил, и Амти ответа не ждала. Она рванула в воду, запахло цветущим прудом, промокшая одежда тянула вниз. Аркит, так говорили, дошел с Царицей до третьей ступени, и она забрала его, когда возвращалась. Он был жив и Мелькарт будет жив. По крайней мере, Амти на это надеялась.

Амти вошла в воду, но не знала, что делать дальше. Она почувствовала руку Мескете, ее жесткую хватку, заставившую погрузить голову в воду. Амти шла ко дну, она тонула и дышала водой.

Это не было страшно. Наоборот, Амти была рада отдохнуть. Время будто замерло, она была под гладью зеленой воды, а над ней проплывали мертвые рыбы с пустыми глазами. Амти была одна. Несмотря на то, что они шли вместе, каждый был один. Амти чувствовала только тяжесть воды, не чувствуя никого рядом. Она закрыла глаза и, казалось, задремала.

Очнулась Амти от аплодисментов. Одежда была совсем сухая, Амти открыла глаза, прижимая к себе дневник. На нее смотрели люди, они улыбались ей.

Она стояла на мраморном балкончике, откуда открывался вид на прекрасные фонтаны и чудесный парк. Вазы на мраморных постаментах были украшены изысканными каменными цветами. Все было похоже на дворец довоенного Государства, все было как любила Амти, когда зачитывалась книгами по истории. Люди в красивых, ярких платьях и дорогих, изящных костюмах смотрели на нее выжидающе. Кто-то сказал:

— Итак, знаменитая художница Амти приняла нас в своих апартаментах. Вы не против ответить на пару вопросов журналистов?

— Вы журналисты? — спросила Амти.

— Да, — ответила женщина в синем, как море, длинном платье, каких сейчас в Государстве больше не носили. Ее талию стягивал строгий корсет, придавая силуэту болезненную точеность. — Если вы хотите для начала задать вопросы журналистам.

И Амти подумала, а что если все предыдущее — лишь кошмарный сон, и вот она проснулась. В другом времени, в другой жизни. Было бы так здорово обитать в красивом месте, стоять на красивом балконе, отвечать на вопросы красивых людей. Амти улыбнулась.

— Да, — сказала она. — Я готова ответить на все ваши вопросы. Может быть, пройдем в зал? У меня же есть зал?

И зал был, воспоминания о нем приходили изнутри, будто Амти всю жизнь прожила в прекрасном дворце. Она прошла в зал, где слуги в чистым передниках наливали горячий, пахнущий ванилью, чай. Амти села во главу стола, вдохнула пар, поднимающийся из фарфоровой чашечки с резной ручкой. Цветы неизвестного вида, Амти видела, украшали белый фарфор.

— Это правда? — спросил кто-то. — Что на вашу знаменитую серию картин "Государство" ваш вдохновлял ваш муж?

— Муж? — спросила Амти, а потом обернулась. Он стоял наверху, на лестнице. Его лица не было видно, но голос, когда он заговорил, показался Амти смутно знакомым. На нем был изящный костюм, и он курил сигарету.

— Да, — сказал он. — Она вдохновлялась моим дневником. Он у нее в руках.

Амти поняла, что очень его любит, что любит его больше всех, что счастлива с ним, что по ночам он стягивает ее запястья веревками, и они развлекаются до рассвета. Последний факт показался ей самую чуточку тревожащим, и она обернулась к гостям. На тарелке перед ней появилось розовое пирожное с полупрозрачной вишенкой на верхушке из крема. Амти облизнулась.

— Но еще, — сказала она, пробуя серебряной ложечкой крем, оказавшийся таким вкусным. — Меня вдохновляли мои друзья.

— Друзья, это хорошо, — сказал детский голос. Маленькая девочка стояла рядом и протягивала ей медвежонка.

— Тетя Амти, — сказала она, и кого-то девочка ей смутно напомнила. Ну да, конечно, это Маарни. Амти улыбнулась ей. А потом каленым железом мозг обожгла мысль: где ее друзья?

Ее друзья, ее семья, их здесь нет, а должны быть. Значит, надо их искать. И картинка подернулась рябью, Амти обернулась влево и увидела Адрамаута. Вовсе он не был в ее идеальном доме. Адрамаут был в собственном доме, наверное, в том, о котором он так мечтал. Небогатый, деревенский дом, похожий на дом госпожи Шэа. Маарни сидела на его коленях, а Мескете рядом с ним. Мескете положила голову ему на плечо. Она собирала и разбирала автомат, положив ноги на стол, движения у нее были механические, привычные, она была беременна. Наверное, как-то так Адрамаут представлял себе счастье. Амти не сразу заметила, что не так. У малышки Маарни были в крови руки.

— Я люблю тебя, папа, — говорила она.

— Я тоже люблю тебя, ящерка. Мы, наконец, можем быть все вместе.

— У меня будет сестричка, — сказала Маарни. А потом сказала. — У меня не будет сестрички.

И Амти заметила, что у Мескете в животе открытая рана, но Мескете этого, казалось, не замечала. Она продолжала собирать автомат. И, в конце концов, приставила его дуло к голове Маарни, а Маарни облизнула красные от крови пальцы, положила руки Адрамауту на лицо, касаясь глаз.

А потом начала давить. Адрамаут улыбался счастливо, будто ничего не замечал. Амти услышала голос Мескете:

— Идиот, — рычала она. — Посмотри на меня! Посмотри на меня, сейчас же! Адрамаут!

— Но я вижу тебя, милая!

— Нет!

Амти не сразу поняла, откуда доносился голос Мескете. Она появлялась рядом с Адрамаутом, с другой стороны от второй, истекающей кровью Мескете. Настоящая Мескете появлялась и исчезала, как некачественная картинка.

— Посмотри на меня, Адрамаут, я прошу тебя, — говорила она. И что-то в ее голосе, остававшемся таким же спокойным, как и всегда, задело Адрамаута, заставило его посмотреть на нее, а главное — увидеть ее. Взгляд у него прояснился, иллюзия вокруг него растворилась. Они с Мескете стояли в полной темноте.

Амти обернулась в другую сторону и увидела Аштара. Аштар лежал на огромной кровати в дорогущей квартире. Он держал за горло кого-то под ним, и целовал другого мужчину в его постели. Они целовались страстно и долго, а Аштар двигался в ком-то субтильном, кто елозил по кровати. Аштар протянул руку, схватил бутылку шампанского быстрым, цепким движением и принялся пить.

— Братик, — услышала Амти голос Эли, неожиданно жалобный. — Пожалуйста, послушай меня. С тобой происходит плохое, ты просто этого не понимаешь. Ты поймешь, если останешься. Пожалуйста, братик, тебе только кажется, что все хорошо!

Амти увидела, что шампанское, которое пьет Аштар, разъедало ему горло, как кислота, но он не замечал. Пузырилась кровь, кожа и плоть слезали с него, обнажая кость.

Амти посмотрела прямо и снова оказалась в своем дворце. Маарни протягивала ей медвежонка, плюшевую, милую игрушку. Когда Амти взяла ее, она увидела, что плюшевая медвежья голова приделана к извивающемуся, жирному и белому червю. Амти закричала, и вместо ее кукольного домика наступила темнота.

— Ты в порядке? — спросил Адрамаут, помогая ей подняться.

— Сложно сказать, — ответила Амти.

Через пару секунд она увидела рядом Аштара, он кашлял и ругался, а Эли смеялась над ним.

— Ты молодец, — сказал Неселим. — Сама все поняла.

— Не то чтобы я особенно... а где Шайху?

Неселим поправил очки и указал куда-то влево. Сначала Амти увидела там только черноту, но вскоре очертания проявились. Вспышка, темнота, снова вспышка. Амти не сразу заметила Шайху. Он был в клубе, и он был чудовищно пьян. Он отплясывал под какую-то особенно мучительную электронную музыку. Рядом с ним танцевала та самая девушка из сна про него, Яуди.

Шайху смеялся, музыка играла громко. Глаза у него были закрыты. Не сразу Амти заметила, что вспышки озаряют не живых людей. Рядом с Шайху танцевали мертвецы, их лица разлагались, глаза выпадали, одежда становилась лохмотьями, плоть отходила комьями. Они дергали Шайху, а он смеялся:

— Я на расхват сегодня, правда Яуди?

— Это точно, — сказала Яуди, и Амти увидела, что правая половина ее лица превратилась в череп. Мертвецы самозабвенно плясали под музыку, и Шайху танцевал между ними.

— Шайху! — крикнула Эли. А вскоре все они кричали ему. Когда Аштар попытался ему врезать, его рука прошла сквозь Шайху.

— Не работает, — сказала Мескете. — Для начала он должен хотя бы захотеть нас услышать.

Они кричали ему снова и снова, но Шайху плясал в окружении мертвецов. Один из них выдернул из живота Шайху кусок плоти, но он даже не поморщился.

— Воды! Я хочу воды! — сказал он. — Нет, водки!

Амти и Эли голоса сорвали, пока пытались до него докричаться. Казалось, прошла вечность. Когда Шайху пил, вода стекала у него по пищеводу, открытому из-за раны. Теперь Шайху казался таким же мертвецом, как и все здесь.

— Нужно идти, — сказала Мескете. — Он нас не услышит.

— Но он ведь...

— Да, вскоре он все поймет. Чем быстрее мы уйдем, тем быстрее кто-нибудь из нас вернется за ним, как и за Мелькартом.

Голос у Мескете был жесткий и решительный, но Амти все равно было жалко оставлять Шайху, хотя он и веселился так сильно. Просто до упаду. Последним, что Амти увидела перед тем, как провалиться в темноту, был поцелуй Шайху и Яуди. Его язык скользнул по ее зубам с той стороны, где у Яуди больше не было губ.

— Мы же вернемся за ним? — прошептала Амти. — Вернемся?

Впрочем, никто не гарантировал, что сама Амти не осталась бы на следующей ступени. Упав, она больно ударилась коленями о землю. Земля была теплой и влажной от крови, как перед дворцом Царицы. Амти не понимала, что происходит, она совершенно потеряла представления о времени, единственное, что давало ей силы — знание о том, что ее друзья еще рядом.

И что они должны спасти других ее друзей, ее семью. И дневник, Амти прижимала к себе дневник так сильно, будто он был ниточкой, ведущей в реальный мир. Даже Двор казался Амти менее безумным, чем происходящее. Она поднялась и увидела себя на поле битвы. Под ногами у нее валялся блестящий меч, и Амти подхватила его, дрожа от страха. Монстры, впрочем совсем не страшные, всего лишь покрытые кровью скелеты людей и зверей, надвигались на них. Амти увидела остальных. Эли смотрелась в отражение меча, Аштар подкидывал его в руке. Адрамаут и Мескете будто бы чокнулись остриями своих мечей, а Неселим поправлял очки.

— Что надо сделать здесь? — спросил Аштар. — Покрошить их всех? Ну, наконец-то хорошее испытание! Я уже не ожидал!

— Нет, — сказала Мескете. — Позволить себя убить.

Но сразу сдаваться было ужасно страшно. Амти перехватила меч поудобнее. Скелеты вовсе не были похожи на людей, более того, они рассыпались после первого удара. Хрупкие косточки ломались, когда Амти опускала меч. И это оказалось приятно, будто играешь в игру. В этом не было жестокости, настоящей, по крайней мере, и Амти чувствовала себя сильной. Она с легкостью крошила скелеты хищников и воинов, и даже успевала смотреть на остальных. Эли грязно ругалась, опуская меч на голову очередному врагу, а потом победно смеялась. Адрамаут и Мескете сражались плечом к плечу, оба они улыбались, близко прижимаясь друг к другу, и Амти подумала, что, наверное, это их идеальное свидание. Движения у них были точными и синхронными. Иногда Адрамаут искажал скелетов, сращивая их друг с другом, а Мескете одним ударом крошила этих мутантов. Даже Неселим, судя по всему, с удовольствием орудовал мечом. Эти скелеты были практически безобидны, если не позволить им подобраться ближе. С ними мог справиться и ребенок. Убивать их было приятно, процесс был легким и затягивающим. Самым сложным, конечно, было поддаться. Но лучше всех, разумеется, дрался Аштар. Он был в своей стихии, для него драка была экстазом. Амти подумала, впервые ли он вообще пользуется мечом. По крайней мере, на арене Амти его с мечом не видела. Движения его были красивы, отточены, он радостно кружился, и ни один из скелетов и близко не мог к нему подобраться. Аштар будто танцевал у первобытного огня, он был хорош. В какой-то момент он стянул с себя намордник, отбросил его, и Амти увидела его кошачьи клыки, обнаженные в голодной и хищной улыбке.

— Пора, — сказала Мескете. — Не бойтесь. Нужно испытать смерть, чтобы двинуться дальше.

— Спасибо, дух-проводник, — засмеялся Адрамаут. А потом они вместе, абсолютно одновременно, отбросили оружие. Амти увидела, как они схватились за руки, прижавшись ближе друг к другу. Амти услышала, что Адрамаут одними губами прошептал ей:

— Я люблю тебя.

Мескете кивнула в ответ. Они не защищались, когда ближайший скелет, совершенно безобидный, Амти знала, неловким, совершенно дурацким движением занес меч. А потом Амти увидела, как лезвие меча вошло в живот Мескете. Она закрыла глаза, будто пыталась сосредоточиться на новом для нее ощущении. Адрамаут сильнее сжал ее руку, развернулся, подхватив ее. Он дал скелету возможность полоснуть его по горлу. Кровь хлынула, и Адрамаут попытался схватиться рукой за горло, будто хотел ее остановить. Они с Мескете упали, но не исчезли. Может быть, что-то пошло не так, подумала Амти. Они истекали кровью на пропитанной кровью земле. Глаза у Адрамаута были открыты, а у Мескете закрыты, но оба они, подумала Амти, были мертвы.

А если они ошиблись?

Неселим стоял с закрытыми глазами и не видел этого. Амти окликнула его, но именно в этот момент удар меча снес ему голову. Очки на его отделенной от тела голове перекосились, глаза оставались открыты, а изо рта потянулась струйка крови. Эли и Амти запищали.

— Что делать? — спросила Эли.

— Я откуда знаю?!

— Они бросили нас!

— Паника!

Аштар продолжал драться.

— Не отвлекайтесь, котята! — сказал он радостно. — Если все пропало, то нужно драться на конца!

Будто бы его ничуть не расстраивало, что все пропало. Он наслаждался, он побеждал, и даже если орды тварей никогда не иссякнут, тем лучше.

Амти шарахнула ближайший скелет дневником, и он рассыпался.

— Так, — сказала Эли. — Я доверяю Адрамауту и Мескете. Соберись с силами, тряпка!

— Ты мне? — спросил Аштар.

— И тебе тоже!

— Я передумал, — сказал он. — Никуда не пойду. Не собираюсь подыхать, малышки. Если вдруг здесь умирают по-настоящему, я совершенно не хочу так попасть. И вам запрещаю!

— Ты не можешь мне ничего запретить! — сказала Эли.

— А вот и могу, я же твой брат! — Аштар ударил мечом ближайший скелет волка.

— Мы вернемся за тобой, — сказала Эли. — В отличии от тебя, у нас нет столько сил.

— Так это же легко!

Дикая пляска Аштара продолжалась, и Амти подумала, что не видела на свете ничего прекраснее, чем то, как он дрался. А Эли вдруг одним неуловимым движением вырвалась вперед, бросаясь к скелетам. Нескольких из них она убила просто своим зрелищным падением в толпу, почти заставив Амти засмеяться. Но, в конце концов, Амти увидела, что из горла у нее торчит меч, на который Эли могла напороться и случайно. Амти стало страшно, и она подумала, может Аштар прав. Может все умерли по-настоящему? Тела не исчезали. Амти отвлеклась, поэтому не заметила, как обожгло бок. А потом стало горячо, и Амти посмотрела вниз. В боку у нее была рана, из нее хлестала кровь. У Амти задрожали руки и подкосились коленки, она попыталась закрыть рану, зажать ее, чтобы не терять драгоценную кровь. Жар хлынул к щекам, во рту пересохло, и Амти почувствовала мучительный страх перед настоящей, окончательной смертью. А потом мир перевернулся, и она поняла, что лежит. Она посмотрела на небо, и оно было алым, а может ей казалось.

Последним, что Амти услышала было:

— Удачи, четыреглазка.

Она почувствовала во рту вкус крови, пришли слабость и боль. А потом какой-то скелет занес меч над ее лбом, и хруст ее черепа был последним, что Амти услышала.

Все погасло, она не чувствовала больше своего тела, а потом и вовсе ничего не чувствовала.

Когда Амти открыла глаза, ничего даже не болело. Она почувствовала холод на шее, испугалась и коснулась себя руками. Оказалось, это металлический ошейник.

— Аштар? — позвала Эли рядом. — Он себя убил?

— Вроде нет, — сказала Амти. — Я не видела.

— Умирать страшно, — протянула Эли.

— Аштар — идиот, — вздохнула Мескете. — Надеюсь ему хватит сил дождаться нашего возвращения.

— Нас, кстати, осталось не так много.

— Спасибо, Неселим.

Амти втянула носом воздух, пахло влажно и холодно, пахло темницей. Амти привстала, увидев дверь, но цепь дернула ее назад. Глаза привыкли к темноте, и Амти поняла, они все на цепи. А потом Амти увидела кое-что ужасное. Под рубашкой у нее, между ключицами, был впаян, будто являлся частью ее тела, крохотный резной ключ. Амти не смогла коснуться его, руку обожгло невероятным жаром еще за пару сантиметров от металла.

Мескете выползла на середину темницы, куда падал одинокий луч луны из-за окна.

— Я читала о похожем, — сказала она. — Ради этого испытания на Лестницу Вниз сходят с напарниками. В каждом из нас ключ от оков другого. К чужим ключам, в том числе тем, которые в нас, прикоснуться мы не можем. Вытащив их друг из друга, мы сумеем освободиться. Это будет мучительно. Не бойтесь сделать друг другу больно.

— Кажется, милая, словосочетание "не бойтесь" стало твоим новым девизом.

Они выползли к середине, чтобы осмотреть друг друга. Именно тогда Амти почувствовала движение за спиной. От угла к углу темницы кто-то ходил. Это явно был хищник, и он смотрел, он ждал.

— Здесь кто-то ходит, — запищала Эли.

Они принялись ощупывать друг друга.

— Что, мысли об оргии подняли тебе настроение? — прошептала Амти.

— Слишком мало участников.

Амти чувствовала жжение и чудовищную боль при попытках прикоснуться к ключам, вживленным во всех, кроме Неселима. Она замерла, рассматривая ключ под его расстегнутой рубашкой. Резной ключик украшал цветочный, очень изящный узор, он был похож на ключ от девичьей шкатулки, и Амти подумала — это ее, точно. Ключ вживленный в Амти, тем временем, был грубее, резче, ручку его украшали шипы и изображение солнца. Эли, подумала она, ведь Эли значит — солнечная.

Амти взяла руку Эли, положила себе на ключицу, и Эли не запричитала. Они услышали крик Адрамаута. Мескете сидела на нем и вырывала ключ из его тела. Это оказалось не так просто, будто он струнами, как корнями, держался за его плоть.

Адрамаут орал:

— Больная фанатичка! Мескете! Мне больно! Ты с ума сошла? Давай попробуем моей магией?

— Здесь не работает магия, я знаю!

Наконец, Мескете извлекла ключ из Адрамаута, открыла свой ошейник и подсела к Неселиму.

— Вперед.

— Но я не могу...

— Можешь. Давай быстрее.

Мескете зажала себе рот, процесс вытаскивания ключа для нее вряд ли был намного легче, чем для Адрамаута, Амти видела те же струны, и с ужасом думала, как будет вытаскивать свой ключ из Неселима.

Адрамаут тем временем подполз к Эли, развел руками.

— Извини, малыш.

Эли сложила руки на груди, сказала:

— Не извиню, иди ты.

А потом вздохнула:

— Только быстро.

— Быстрее не бывает.

Адрамаут провел рукой над ее ключицей, но ничего не произошло. Амти снова услышала в дальнем конце темницы шевеление. Адрамаут поцокал языком, сказал:

— Тогда держись, малыш. Смотри на меня.

Он снова цокнул языком, и когда Эли подняла на него глаза, запустил пальцы под ее кожу, выуживая ключ. Эли завизжала так, что у Амти едва не лопнули барабанные перепонки. Адрамаут вытащил костяной ключ с изображением глаза посередине. Неселим тем временем освободился и дернул Амти за рукав.

— Давай-ка, Амти. Только без своих невротических сомнений. Не мучай меня, пожалуйста.

— Тебя это не убьет?

— Нет.

Что-то в Амти подумало "а хотелось бы", и вместе с тем она едва не залилась слезами от страха. Но потом она снова услышала тихие, звериные шаги, и, повторив, как заклинание, что Неселима это не убьет, если даже Эли не убило, Амти ногтями проникла под его кожу, стараясь подхватить ключ. Копалась она долго, стараясь хотя бы схватиться за него, чтобы выдрать. Неселим в это время только вздыхал, видимо боль была не такая сильная. А потом, когда Амти нашла способ подцепить ключ и потянуть, и на свет показались позолоченные нити, она запищала от страха, а Неселим закричал. Амти, как и всегда, не поняла, нравится ей это или нет. Одно она поняла точно: если опереться коленкой об пол, тащить будет легче. Когда ключ, наконец, оказался на свободе, Амти едва не отлетела назад. Она нащупала замок там, где цепь скреплялась с ошейником. Ключ был скользкий от крови, и Амти страшно боялась его потерять. Он не сразу пролез в скважину, но когда пролез, щелкнул очень легко.

Амти сняла ошейник, цепь звякнула, рухнув на пол, а Амти подскочила к Эли.

— Ну как ты? — спросила она.

— А ты как думаешь? — зашипела Эли. Амти расстегнула еще несколько пуговиц на рубашке, чтобы Эли было легче. Эли коснулась ключа, впилась ногтями под кожу, а потом сказала:

— Нет, я не могу!

— Как не можешь? — спросила Мескете. — Что в этом сложного?

— Я вообще-то не Инкарни Жестокости!

— Я тоже, — вставила Амти. — Возможно.

— Ой, заткнись, — сказала Эли. Они посмотрели друг на друга, а потом Амти увидела, что на глазах у Эли выступили слезы.

— Надо, — сказала Амти. — Тут кто-то ходит.

— Я зна-а-а-аю, — захныкала она. Амти взяла ее руку в свою, положила себе на ключицу снова, запищала от дикой, даже по меркам Инкарни, боли — она не могла притронуться к ключу.

— Давай, — рявкнула она.

— Не могу.

Амти, повинуясь неожиданному порыву залепила ей пощечину, а Эли двинула ей в ответ. Вот бы Шайху обрадовался, если бы был здесь. Объявил бы кошачью драку.

Но Шайху где-то далеко развлекался с мертвецами.

— Я люблю тебя, — крикнула Эли, будто здесь никого, кроме них не было. — Как могу любить, так и люблю! И я не могу сделать тебе больно!

А Амти подумала, что могла бы сделать больно Эли, и вовсе не потому, что не любила ее. Она обняла Эли, зашептала:

— Ну пожалуйста, милая. Как иначе?

— Я не стану!

— Эли, давай. Это не так уж страшно! — сказала Мескете.

— И не так уж больно! — добавил Адрамаут.

— Да, — сказал Неселим хрипло, хотя вот он, на взгляд Амти, все только испортил. Не умеешь врать — не берись.

Все было тщетно, Эли только плакала и мотала головой.

— Я тебя люблю, я не стану, не буду, не хочу!

Потом Эли, правда, добавила еще, непонятно к чему:

— Дура ты, дура!

Наверное, чтобы сгладить предыдущие слова. Амти запищала, снова пытаясь коснуться ключа, а потом, пока еще не утихла боль, подалась вперед, к Эли, и поцеловала ее.

— Я люблю тебя, — сказала Амти. Губы у Эли были мягкие и соленые от слез.

— Валите! — сказала Эли. — Валите! Не оставляйте меня надолго! Не хочу, чтобы вышел тот, кто тут ходит!

Она плакала от страха и от любви, и Амти тоже плакала.

— Эли, пожалуйста, от того как быстро ты это сделаешь, зависят разумы остальных и даже их жизни, — сказал Адрамаут.

— Да! Я не могу! Поэтому уходите отсюда! Проваливайте!

Амти снова вцепилась к Эли, они рыдали. И когда Мескете схватила ее за шкирку, Амти начала причитать, что нельзя оставлять Эли одну с тем, что ходит в темноте. От слез она едва видела Эли, а Эли орала ей что-то мерзкое, кажется.

А потом Мескете вытолкнула ее за дверь, и Амти почувствовала себя так далеко от своей лучшей подруги, как никогда.

В нос ей ударил запах крови, и ее охватило тепло. Глаза открывать отчего-то не хотелось, кроме того Амти не могла перестать думать об Эли. Как она там, как там тот, кто ходил в темноте, что он сделает с ней?

Амти зарыдала еще горше и получила подзатыльник от Мескете. Она открыла глаза и поняла, почему лучше бы ей было этого не делать. Помещение было сложно назвать помещением. Оно пульсировало, стенки его были гладкими, пропитанными кровью, иссеченными венами мышцами. Пол под ногами хлюпал.

— Матка, — сказала Мескете. — Здесь Царица повернула назад.

Амти села на теплый, кровяной пол и зарыдала. У нее не было сил, все вокруг казалось диким, абсурдным. Все происходившее с ней, казалось, заняло целую жизнь. И Амти поняла, что все хуже помнит реальный мир. Она не смогла бы вспомнить вкус воды, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Адрамаут помог ей подняться, погладил по волосам.

— Успокойся, мы почти у цели. Нужно пройти эту ступень и следующую. Тогда мы спасены.

Голос у Адрамаута был хриплый, будто он в любой момент готов был сорваться на крик.

— Это испытание искушением, — сказала Мескете. — Здесь, в матке, в эмбриональном состоянии находится все, что было и будет в мире.

— А в чем искушение? — спросила Амти. Никакого искушения она, пока что, не чувствовала. Адрамаут обнимал ее, и только поэтому Амти не падала. Лицо у Адрамаута было скорее восхищенное, чем испуганное. Эли бы, наверное, тоже здесь понравилось, Эли любила китч. При мысли об Эли, Амти снова зарыдала.

С хлюпаньем разошлись мышцы на потолке, с потолка спустилось что-то похожее на толстый сосуд, на его конце, казалось, болталось маленькое сердце. Как плод, подумала Амти, как яблоко, болтающееся на ветке. А потом она услышала голос:

— Хочешь узнать, что будет с Эли, дитя? Съешь меня!

Голос в голове, без сомнения, принадлежал самой Амти, а вот слова были не ее. Амти потянулась к плоду, и почувствовала, как маленькое сердечко пульсирует под ее пальцами, пульсирует в такт стенкам Матки, пульсирует в такт ее сердцу, всему миру.

— Съешь меня! — повторил голос. Амти заметила, что все больше сердечек появлялось, болтаясь на веревках сосудов. Теперь, чтобы идти вперед, нужно было отстранять их руками, как мишуру праздничных украшений. Они шли вперед. В какой-то момент Неселим остановился, раздумывая над чем-то.

— Может оттащить его?

— Нет. Он должен сам отринуть искушение. Здесь мы ничего сделать не можем.

Амти попыталась подойти к Неселиму, но сосуды, вырвавшись из пола, опутали ее ноги, не давая двинуться.

— Неселим! — крикнула она. Неселим повернулся к ней, вдумчиво кивнул.

— Нет, все нормально. Спасибо за беспокойство.

Они двинулись дальше. Адрамаут, как кот, толкал рукой сердечки, будто они не знали для него ничего, кроме забавной игрушки. Амти отовсюду слышала:

— Съешь меня!

И знала, что в каждом сердечке, размером всего с яблоко, скрываются ответы на ее самые главные вопросы. Как это — убивать? Что будет с Эли? Что будет с Аштаром, Шайху и Мелькартом? Кто первый придумал рисовать? Как рисунок возникает в голове? Чей это дневник она до сих пор несет с собой? Как им спастись? Какая на вкус вода? Как сделать так, чтобы воплотить в картине всю красоту всего мира? Откуда взялся язык и почему мы на нем говорим? Что такое сознание? Что такое сама Амти?

Большие и маленькие вопросы, которые она задавала себе когда-либо с самого детства и на которые не могла ответить, звучали в ее голове. И на всякий вопрос здесь был ответ. Амти замерла перед двумя сердечками. Одно говорило о том, что значит убить человека, и Амти не знала, желает она этого знания или боится. Другое говорило о том, чей все-таки дневник она несет с собой.

Всего лишь погрузить в него зубы, ну что может случиться? Соблазн был велик.

Амти отвела глаза и увидела, как Адрамаут замер перед одним из сердец, вид у него был совершенно завороженный. А потом резко, так что никто не успел даже крикнуть ему, чтобы не делал этого, он сорвал сердце, сосуд, державший его, засочился кровью. Адрамаут откусил от него кусок, и Амти увидела, что в сердце, казалось, дремал крохотный скелетик. Адрамаут легко раздробил его косточки. Он улыбнулся, взгляд у него был пустой и не выражал совсем ничего. Не так, как это бывает у людей, умеющих не выдавать своих мыслей. Так, как это бывает у мертвецки пьяных и тех, кто сейчас потеряет сознание.

А потом Адрамаут упал. Мескете рванулась к нему.

— Что с ним? — спросил Неселим.

— Спит, — сказала Мескете. — Если ему повезет и он проснется, то может, как Царица когда-то, забыть собственное имя. Или собственную жизнь. Или что значит "лево и право". Я не знаю, что он забудет.

Кто ищет знания, подумала Амти, тот может потерять куда больше. Интересно, может быть Царица повернула обратно, потому что забыла, зачем ей идти дальше, когда проснулась?

Скелетик из оболочки сердца вылез и пополз к Амти. Косточки его были отчасти раздроблены, оттого движения казались еще более жуткими.

Мескете поцеловала Адрамаут в губы, погладила по волосам, прошептала на ухо что-то, чего он не услышал. Она встала, а потом носком ботинка раздавила скелетик, до крохотных осколков костей растерев его для верности.

— Не хотелось бы, чтобы он обглодал Адрамаута. Царица, говорили, очнулась вся в крови.

Амти подумала, что, плохо, наверное, проходить это испытание одному, когда некому прихлопнуть то, что ты выпустил.

— Быстро, — сказала она. — Осталась всего ступень.

Дальше они шли молча. Мескете не плакала, а вот Амти хотелось рыдать снова. Они оставили здесь Адрамаута, а ведь Адрамаут их никогда не бросал, заботился о них и...

Мескете постучала ее по плечу, сказала:

— Успокойся. Это ненадолго. К тому же, если где ему и было бы комфортно, так это здесь. И ему угрожает гораздо меньше опасностей, чем остальным. По крайней мере, ничто здесь не будет пытаться его убить.

Голос у нее был спокойный, будто ничего необычного не произошло. В конце коридора их ждал выход — похожая на трещину рана. Амти шагнула в нее, как в трясину, ожидая, что перемажется в теплой крови.

Но упав вниз, она снова была сухой и чистой. Все, что с ними здесь случилось происходило и не происходило одновременно. Они снова оказались в полной темноте. Амти почувствовала все свои желания и страхи с новой силой, будто они обострились до невероятности. Она машинально пошарила в темноте в поисках оружия, но нашла только лишь свой драгоценный дневник.

— Неселим? — позвала она. — Мескете? Вы здесь? Кто-нибудь знает, в чем суть этого испытания?

А потом Амти поняла, что в руке у нее появился нож, потому что она подумала о ноже. Амти испугалась себя саму, пискнула и подумала, что лучше бы не находила остальных. Не хотелось бы на них напасть. Или хотелось бы. Лучше было остаться здесь.

Амти бродила в темноте, пока не нащупала чей-то рукав.

— Неселим? — спросила она.

— Да, Амти, — сказал он бесцветным голосом. Он был необычайно спокоен даже для себя самого, будто что-то решил.

— Я все думал, — сказал он. — Что бы пожелать?

— Может, пожелать выход? — спросила Амти. — В чем суть испытания?

Ей невероятно захотелось засадить нож в его тело, и она отбросила нож, будто он был раскаленный. Неселим его подобрал. Темнота была не такая, как на первой ступени, и Амти видела, как блестит в темноте лезвие. Неселим покрутил его в руках, сказал:

— Думаю, суть его в том, чтобы доказать, что ты — Инкарни. Поддаться своим желаниям. В темноте они кажутся...приемлемее.

— Или не поддаться!

Но он будто не слышал, что говорит Амти.

— Разве мы не лгали себе все это время?

Амти увидела отблеск на его обнаженных до кости пальцах. И ей показалось, будто плоти с них слезло еще больше. И вправду, Неселим снимал с руки плоть, как снимают перчатки.

А потом резким, почти неразличимым и неестественно ловким для него рывком, подался к ней. Амти едва успела отскочить, упала на пол, отползла.

— Ты ведь не хочешь...

Но он не ответил, и она поняла, что хочет. Хочет и всегда хотел убить ее. За секунду перед тем, как он схватил бы Амти за щиколотку, и все для нее закончилось бы всерьез, вокруг его шеи обвился кнут Мескете. Неселим закричал, так громко он не орал даже когда Амти вытаскивала из него ключ к своей свободе.

— Ты в порядке, Мескете? — запищала Амти. Мескете сильнее натянула кнут, заставив Неселима взвыть.

— Нет! — засмеялась Мескете, смех ее был совершенно безумным, а потом крикнула ей. — Выход! Пожелай выход! Ты права!

И Амти пожелала как можно быстрее отсюда убраться, и темнота под ногами разверзлась. Слишком поздно Амти поняла, что пожелала вовсе не выхода. Она летела вниз, падала все глубже и глубже, время будто замерло.

— Амти!

Кажется, это кричала Мескете, но все было неважно.

12 глава

Амти казалось, будто бы все произошедшее с ней случилось быстро, почти неразличимо быстро для разума. Амти будто бы попала в какой-то чудовищный водоворот, где по законам сна сжималось и растягивалось время. И вот сейчас, когда Амти падала все ниже, казалась самой себе монеткой, летящей в бездну и думала, что никто, никогда не услышит ее звон, время будто замерло. Все предыдущее происходило так быстро, но ощущение свободного падения растянулось до бесконечности. Казалось, Амти падает годами. А потом разум будто раздвоился. Одна Амти падала ниже и ниже в черной пустоте, лишенной какого-либо света и смысла, а другая спускалась по Лестнице. Рядом шла Мескете.

— Ты здесь? — спросила Амти. В голове было неожиданно легко, будто она готова была взлететь. Амти вспомнила, что так легко бывает от сильного голода. Когда кажется, что голова отдельно от тела.

— Внетелесный опыт, — сказала Амти и засмеялась, как пьяная.

— Я же не могла тебя бросить, — ответила Мескете задумчиво. — Кто бы забирал тебя, если бы ты ушла вперед? Ты бы осталась совершенно одна?

А потом Мескете вдруг закусила губу, шипы под ее скулами двинулись.

— Или, может быть, я слишком долго об этом мечтала, чтобы бросить все? У меня ведь может больше не быть такого шанса?

— Можно попробовать дойти до Слез Матери Тьмы и уничтожить Шацара и Псов, — сказала Амти задумчиво. Впрочем, все это было далеким и неважным. Даже то, что где-то там ждала их семья было далеким и неважным.

Они шли и одновременно падали. Ступени после шестой оказались, или казались, очень легкими. Было невероятно, неправильно спокойно, они шли механически. Мескете закрыла глаза и Амти подумала, сейчас упадет. Но она держалась легко.

А еще, конечно, как может упасть тот, кто уже падает?

— Чувствуешь себя просветленной? — засмеялась Амти.

И Мескете засмеялась в ответ, будто девочка.

— В темноте просветлиться нельзя, малыш, — сказала она, и до странного напомнила Адрамаута. Амти показалось, что глаз ее блеснул кровяным красным. — Ты знаешь, что происходит?

— Понятия не имею?

Амти знала, по крайней мере, что летела вниз и шла одновременно. Как незначительна была, на самом деле Лестница, как близко всегда был край абсолютной темноты. Кто ее построил? Амти отдала бы собственную память за этот ответ. А за что ее отдал Адрамаут? А что узнала здесь Царица?

Наверное, все это были важные вопросы, Амти этого не чувствовала. Мескете расслабленно улыбнулась, а потом сказала:

— На самом деле в пустоте ничего нет. И не может быть. Тьма, это небытие, ничто, абсолют. Все, что происходит, для каждого в несколько иных декорациях, на самом деле лишь агония твоего разума при столкновении с темнотой.

— Мне так легко, что я готова даже умереть.

— Об этом я и говорю, Амти. Твой разум и умирает. Будь осторожна.

— А ты?

— Я мечтала об этом с тех пор, как стала Инкарни.

Мескете помолчала, в животе у Амти плясали бабочки от ощущения полета, сердце билось так быстро.

— Умереть? — спросила Амти.

— Нет. Понять, почему все устроено именно так. Когда я была девочкой, я думала, что стану Перфекти, как моя мать.

И Амти поняла, что не связанные, казалось, друг с другом фразы открывают ей все о Мескете. Амти хотела что-то сказать, но падение закончилось, и Лестницы больше не было видно.

Амти сидела перед зеркалом, оставшимся от мамы. На столике стояли ее духи, которым лет и памяти не было, ее косметика с давно истекшим сроком годности. Пахло старой пудрой и помадой. Папа так и не убрал мамины вещи, будто она могла вернуться в любой момент, будто ей все еще могли понадобиться ее украшения и косметика. Амти взяла горько пахнущую помаду, вдохнула запах нафталина, исходивший из коробки с украшениями. Амти нарисовала себе алым губы, неровно подвела глаза, подкрасила ресницы засохшей тушью, обрызгалась всеми духами, смешав запах в один удушливый и сладкий. Амти напялила все мамины кольца, браслеты и ожерелья. Чихнула от запаха пудры, нанесла румяна и посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела мать: красивая, стройная женщина с надменным лицом. Амти почти не досталось ее холодной красоты. Они не были похожи.

Амти была папиной дочкой, сомнительно, чтобы их с мамой даже приняли за родственниц. Мама сидела перед зеркалом с другой стороны, она была аккуратно накрашена. Идеальные линии стрелок делали ее глаза жестче, чем они были на самом деле. Мама сжала полные алые губы. На столике перед ней, наряду с косметикой, абсолютно новой, были горсти таблеток.

Три штуки притаились на ладони, мама закинула их в рот, отпила воды из прозрачного стакана. Неожиданно громко Амти услышала шипение пузырьков в нем. Мама взяла со стола гранат и тонкие, длинные старые ножницы по лезвию которых черным шел витой узор.

Лезвия сомкнулись вокруг плода, и она взрезала его. Маму обрызгало соком, как кровью, ядра посыпались из граната на стол. Мама сказала:

— Ты уже проиграла, Амти. Не надо бороться.

— Мама!

— Дурочка, — сказала она. — Я больше не твоя мама. Сдавайся.

И Амти увидела, что под косметикой ее лицо мертво. Что ровный слой пудры маскирует трупные пятна. Мама схватила еще горсть таблеток, запихнула в себя и запила. Она закашлялась, изо рта у нее хлынула пена.

Картинка в зеркале сменилась, и вот уже Амти стояла с ножом над окровавленным телом ее отца. Она улыбалась, руки у нее были перемазаны красным.

Амти отвела взгляд, и все исчезло. Сознание покинуло ее, и Амти лежала в забытье, иногда просыпаясь от невыносимого жара, а иногда дрожа от холода. Время тянулось долго, и Амти все не могла за него уцепиться, пока не услышала голос Шацара.

— Встань, — сказал он, и Амти встала.

— Где Мескете? — спросила она.

— У нее собственный суд, — сказал Шацар. Он сидел на троне в мраморном зале, всюду на стенах были часы, но все они показывали разное время.

— Который сейчас час? — спросила Амти.

— Это уже неважно, — сказал Шацар. Он весь был в черном, блестело только серебро его запонок и его прозрачные глаза. Шацар спросил:

— Кто ты такая?

— Но вы ведь знаете, — прошептала Амти. — Я дочь вашего лучше друга. Вы с моим папой учились вместе в университете. Тогда, перед Войной.

— Я помню это. Но меня волнует другое. Кто ты на самом деле такая?

Где-то далеко, Амти могла поклясться, капала вода. Навязчивый, цикличный звук. Амти подошла к трону Шацара, опустилась на колени у его ног.

— На самом деле я — Амти. И Инкарни. Просто Инкарни. Да, я просто Амти и просто Инкарни.

Опасная, легкая полуулыбка скользнула по его губам, но взгляд оставался задумчивым, будто нездешним.

— В чем разница между просто Амти и просто Инкарни?

— Я не хочу никому причинять боль.

— Разве?

— То есть, часть меня хочет, но...

— Может быть, все, что делает тебя той, кто ты есть, это трусость? Слишком испуганная, чтобы сделать что-то по-настоящему плохое. Внутри тебя есть сочувствие, жалость, любовь? Ты способна на это?

— Не знаю, — честно сказала Амти.

— Что если все, что тебя сдерживает, это страх? Ты боишься того, что будет потом. Ты принимаешь страх за вину. Ты принимаешь страх за совесть.

Голос у Шацара не был обвинительным, он просто говорил, будто комментировал физиологию препарированной лягушки.

— Это правда или нет?

— Я...я не знаю!

— Не знаешь или боишься узнать?

— Боюсь! Боюсь узнать! — крикнула Амти. — Боюсь, что все, что я есть, это страх! И все во мне фальшивое, не настоящее, и ничего человеческого тоже нет и не было никогда! Я боюсь!

Шацар потер виски, будто от ее крика у него разболелась голова. Он встал, наступив ей на пальцы, и Амти услышала хруст, но не почувствовала боли. Шацар прошелся вниз от трона.

— Виновна, — сказал он. — Садись.

— Но я думала, что вы казните меня.

— Нет, — сказал он. — Это ты себя казнишь.

Амти заняла его место на троне, она чувствовала себя царицей, она чувствовала себя на вершине мира, и это ей не нравилось. Неправильное наказание, подумала она, а потом снова оказалась на Лестнице.

Амти увидела на ступени выше Мескете, она стояла на коленях и плакала. Амти не могла себе даже представить, чтобы Мескете плакала по какому-либо поводу. Амти не думала, что Мескете вообще способна лить слезы.

— Да! — говорила она. — Я оставила их всех, я оставила своего любимого! Ради того, чтобы пойти дальше! Ради этого! Я виновата! Я бы и дочь свою отдала ради этого! Я — чудовище!

Впервые Амти слышала, чтобы Мескете говорила об Адрамауте, как о любимом. Интересно, подумала Амти, а кто судит ее? И любой ли Инкарни на их месте так же ненавидел бы себя?

Прежде, чем Амти протянула руку Мескете, все снова исчезло, и Амти оказалась в лесу. На этот раз лес был темный, ночной. Между деревьями кто-то ходил, Амти поежилась. Небо было низким и бесчисленные глаза звезд взирали на нее. Может быть, подумала Амти, звезды это просто глаза Матери Тьмы, которыми она смотрит за тем, что сотворила, сама того не желая. Куда Амти идти дальше, она не знала, поэтому шла вперед. А если Мескете не прошла испытание, то что тогда Амти делать? Сколько времени прошло для Эли и остальных? Вопросы роились в голове, от них болели глаза и уши.

Амти слышала за спиной чьи-то шаги, но не знала, куда прятаться. Кто-то выслеживал ее, кто-то чувствовал себя здесь, как дома. Шепот ночного леса подсказывал ей бежать, но Амти не бежала.

Она подумала, что бояться не надо. Если она вся из страха, то бояться на самом деле нечего. Амти шла вперед, борясь с желанием ускорить шаг.

— Эй, несмышленыш?

Амти обернулась и увидела, что на нее смотрит она сама. Единственной разницей между ними было то, что вторая Амти, ее двойник, была в крови. В руке она сжимала нож, и Амти вспомнила о видении, которое было ей в зеркале. Без сомнений, это была та же самая Амти, что стояла с окровавленным ножом над ее отцом.

Та самая Амти, которую настоящая Амти и ненавидела и любила.

— Привет, — сказала она улыбнувшись и обнажив розовые от крови зубы. Двойник Амти выставила нож перед собой, и Амти увидела там свое отражение.

— Дружить мы, наверное, не будем? — спросила она.

— Неа, — сказала окровавленная Амти.

— Как думаешь, то что я дошла досюда означает, что я плохая?

— Оч-чень плохая, — протянула окровавленная Амти.

И, совершенно одновременно, они бросились друг к другу. Одинаково одержимые жаждой убийства, подумала Амти, и в чем только между ними разница?

Дралась окровавленная Амти не лучше настоящей Амти. В конце концов, она была частью ее. Они были совершенно одинаковы. Иногда Амти даже путалась в том, кто из них — она. Они катались по тронутой росой листве, мокрые и рычащие, как животные. Амти пыталась выхватить нож, но у нее не получалось. Руки у Амти оказались изрезаны, она все время хваталась за лезвие.

Дура, думала Амти, дура. Сдохнешь здесь, и никогда не вернешься назад. Так тебе и надо! Это ее подстегнуло. Они визжали как кошки, пытаясь добраться друг до друга. Иногда они натыкались на деревья, один раз Амти стукнулась так сильно, что в голове ее что-то зазвенело, и ей показалось, будто она сейчас потеряет сознание. Но ведь нельзя потерять сознание, находясь вне сознания, так? В какой-то момент окровавленная Амти навалилась на Амти, уже тоже окровавленную, и ей приходилось удерживать нож над собой с большим трудом. А потом Амти с несвойственной ей силой, рванулась вперед. Кажется, это было единственное, чего ее близняшка не ожидала. Амти сама навалилась на нее и, даже не вырывая нож у нее из рук, преодолевая сопротивление, вогнала его второй Амти в сердце. В собственное сердце, которое забилось дико и часто. Она убила себя, она убила человека. Амти так и не поняла, осуществилось ее самое большое желание или самый большой страх, удовлетворила она или не удовлетворила голод внутри нее. Как только кровь толчками хлынула из груди у второй Амти, она расстворилась, как дымка. Настоящая Амти осталась с ножом, воткнутым в землю, в руках. И она зарыдала, в который уже раз. Она рыдала долго, зная, что в этом лесу она совершенно одна. И она всегда была одна. Амти взяла свой в спешке брошенный на землю дневник и обнимала его, как мягкую игрушку. Почему она не выбросила его, думалось ей, зачем нужна эта бесполезная тетрадка? Но расстаться с ней она не могла.

Теперь Амти понимала, кто она, понимала так хорошо, как никогда. Она была не просто Амти и не просто Инкарни. Она была Амти, Инкарни Страсти и Тварь Страха. Все стало простым и понятным, все сны в мгновение ока заняли свое место в паззле, который Амти так долго не могла сложить. Она видела самые страшные моменты в жизнях своих друзей, своей семьи, вот что она видела.

Она слышала, что Адрамауту говорит Царица, потому что ему было страшно. Ему было дико и невероятно страшно.

Она — страх, она боится всего, но больше всего — себя самой. Амти вздохнула, посмотрела наверх, но не увидела ни неба, ни звезд, только черно-сиреневую, клубящуюся пустоту. Она была на Лестнице, рядом с ней стояла Мескете, взгляд ее был устремлен вдаль.

— Ты знаешь, кто я? — засмеялась Амти.

— Ты сошла с ума?

— Нет! — Амти утерла слезы. — Я теперь знаю, кто я. Я — Инкарни Страсти, Тварь Страха!

— Вас становится слишком много в нашем тесном кругу, — сказала Мескете рассеянно. Но думала она явно не об этом.

— На следующей ступени разлиты слезы Матери Тьмы, — сказала она бесцветным голосом. — Собери их, Амти и уничтожь. По крайней мере, сделай так, чтобы ими больше не могли воспользоваться существа вроде Царицы. И возвращайся. Если захочешь, можешь пройти дальше. Дальше мне защищать тебя не от чего. Ты вступишь в земли Отца Света.

Ночь закончилась, подумала Амти и спросила:

— А ты?

— Я вернусь.

Она не сказала "должна вернуться" или "хочу вернуться", и Амти не поняла, почему именно она отказывается от пути дальше.

— У меня не так много времени, чтобы им помочь. И я не уверена, что смогу удержаться от соблазна использовать Слезы. Я прошла столько, сколько смогла.

— Ты мне доверяешь?

Мескете посмотрела на Амти, и Амти еще раз удивилась тому, какие у нее милые веснушки.

— Нет, — сказала Мескете. — Не полностью. Но я доверяю тебе больше, чем себе. Кроме того, я хочу вытащить остальных. С этим я справлюсь лучше, чем ты, это однозначно.

Амти помолчала, а потом кивнула.

— Если я пойду назад, я смогу тебя догнать?

— Нет, ты пойдешь одна, назад или вперед. Но назад возвращаться не так страшно. Говорят.

Амти помолчала, а потом сказала:

— Я готова.

Она была опустошена и не знала, как может быть еще хуже. Амти еще раз посмотрела на Мескете, Мескете попыталась ей улыбнуться, но гримаса получилась похожей на судорогу.

Амти сделала шаг вперед и попала на платформу, зависшую в абсолютной пустоте. Амти посмотрела в одну сторону, откуда спускалась Лестница, и не увидела Мескете. С другой стороны начинался подъем, но света в конце видно не было. Амти почувствовала себя одиноко, как никогда. А потом она увидела, как по камню стекает, начинаясь где-то в пустоте, ручеек клубящейся темноты. Он не имел начала и конца, прибывал и убывал из пустоты. Амти смотрела молча, сил рыдать или удивляться уже не было. Она потерла подбородок, вздохнула. Ручеек не прибывал и не убывал, Слезы Матери Тьмы не были конечной величиной. В мире всегда был и будет заложен потенциал к самоуничтожению. Амти ничего не могла с этим сделать. Зато она сделала шаг вперед, под носком туфли хрустнуло стекло. Амти раздавила пустой флакончик, они валялись везде. Самые разные, большие и маленькие, простые и удивительно красивые, прозрачного стекла и темного. Выбор флакона, наверное, тоже много говорил об Инкарни, подумала Амти. Она ступала осторожно, стараясь не раздавить больше ни один. В конце концов, подумала Амти, глупо было бы возвращаться с пустыми руками к остальным. Они могли бы найти этому применение, ведь можно было уничтожить столько всего плохого. В мире было слишком много чудовищных вещей.

Амти положила свой дневник на пол, впрочем тут только пол и был, стенами и потолком было бесконечное ничто. Амти выбрала флакончик, овальный, сужающийся книзу, прозрачный и с золотой пробкой.

— Кого-то в детстве мало называли принцессой, — сказала она сама себе и подумала, значит ли ее короткий разговор с самой собой то, что Амти сошла с ума.

Она подошла к краю, толкнула за него ногами несколько флакончиков, и они исчезли. Не упали, а будто бы растворились. У Амти мигом пропали вопросы насчет того, что будет с ней, если прыгнуть вниз.

Собравшись с силами, она подошла к ручейку. И мгновенно опьянела. Пустота была сладкой, пустота манила. Она пахла всем, что Амти когда-либо любила. Запах бензина мешался в ней с ароматом мяты, шоколада, теплого свечного воска, красок, плюща и спирта. Все эти запахи были вместе и одновременно отдельно. Амти застонала от удовольствия, коснулась руками текущей пустоты, и почувствовала шелк, воду, огонь, когда резко проводишь над ним рукой, кошачью шерсть, любимую мягкую игрушку, словом, все, к чему когда-либо любила прикасаться. Перед глазами протекли лучшие моменты ее жизни, вот она победила в художественном конкурсе, вот она лежит рядом с Эли, и болтает с остальными, со своей семьей, вот отец ведет ее в парк развлечений.

Амти с трудом сфокусировала внимание, чтобы набрать пустоты во флакон. Она переливалась черным, клубилась внутри, как дым. Амти бессмысленно улыбалась, глядя на нее. Ей хотелось остаться здесь навсегда. Амти помнила, что, отчего-то, пить пустоту нельзя. Она не помнила, почему, но знала, что нужно сдерживаться. Но умыться ведь ей можно?

Амти окунула руки в ручей, умылась пустотой. Внутри нее что-то сладко отозвалось. Часть Амти стремилась слиться с этим ручейком, часть Амти являлась лишь одной из капель этого потока. Амти легла на холодный пол и уставилась в ничто, которое было здесь небом. Она чувствовала божественный аромат пустоты, и ей казалось, будто всю жизнь свою она прожила только для того, чтобы остаться здесь навсегда.

Что могло быть лучше? Какое удовольствие могло бы заменить ей одну каплю того, что текло здесь беспрестанно? Амти чувствовала невероятное возбуждение, она сунула руку под юбку, скользнула пальцами за резинку трусов. С первым же прикосновением, ее обожгло, никогда она не чувствовала ничего подобного. Удовольствие нарастало с каждым движением, и когда оно стало почти болезненным, сознание чуточку прояснилось.

Какой-то голос внутри, показавшийся Амти очень противным, сказал, что она не должна оставаться здесь.

Вперед или назад, сказал он, куда угодно, только не оставайся здесь. Можно вечно агонизировать от удовольствия в центре пустоты, но это не то, чего ты ищешь, так?

— А что я ищу? — спросила Амти.

Но голос не ответил.

Амти не знала, сколько еще она пролежала на холодном камне, но сознание больше не покидало ее. Времени будто не было, Амти казалось, что она лежит тут одновременно секунду и столетие. Вперед или назад, думала она. Амти чувствовала себя сильной, отдохнувшей, далеким-далеким казалось путешествие по Лестнице Вниз. Амти чувствовала, будто у нее была вечность, чтобы расслабиться. Она встала, слегка пошатываясь, взяла дневник и опустила флакон, в котором клубилась тьма в карман рубашки.

Она посмотрела назад, потом вперед. Обе Лестницы поднимались наверх, и Амти не помнила, какая из них привела ее сюда, откуда она спустилась.

— Хуже не будет, — сказала себе Амти. Она выбрала Лестницу по которой ей идти обратно с помощью считалочки. Сделав первый шаг, Амти почувствовала спокойствие. Она никогда не ощущала такого прежде. Ей казалось, будто у нее было все время мира, она знала, что и для нее все кончится хорошо тоже. Что все всегда кончается хорошо, что даже смерть — не конец, и что самое страшное уже позади. Амти очутилась в чудесном саду. Пели птицы, шелестела листва. Цвета были такие яркие, что Амти захотелось нарисовать все эти невозможные, несуществующие растения. Она и не заметила, что по щекам у нее текут слезы. Высокие деревья укрывали маленьких птичек с яркими крылышками, на прозрачной воде плясало огромное солнце.

И все же Амти знала — это не ее место. В этом не было ничего плохого, просто она понимала, что в гостях. Хозяин этого сада не был к ней враждебен, хотя она несла в себе скверну.

Амти нагнулась, попробовав сорвать цветок на память, но ей вдруг стало жалко его с его короткой, бессловесной жизнью. Жалко, и Амти не сомневалась, что это по-настоящему.

Она сделала еще шаг вперед, и, казалось, взлетела. Амти увидела маму. Она не была красиво накрашена, выражение ее лица не было надменным, как и всегда. Мама улыбалась ей, но когда Амти протянула руку, медленно покачала головой.

— Мама! — сказала Амти.

Но мама не ответила. Она только смотрела на нее, и Амти подумала, что, наверное, мама все-таки любила ее, а она все-таки любила маму.

— Папа, — сказала Амти. — Очень скучает!

А я не помню тебя, но так хотела бы помнить. Я так хотела бы узнать тебя лучше, мамочка.

Амти этого не сказала, но, казалось, мама все поняла. Со следующим шагом мама расстворилась, как туман, когда восходит солнце. Амти будто бы оказалась в калейдоскопе. Небо перед ней горело разными цветами, и Амти знала, что здесь есть каждый из цветов, даже те, которые не различить ее глазам. В мире столько пестрых вещей, подумала Амти, птицы, лягушки, цветы, какие же они все красивые.

С каждым шагом Амти чувствовала себя все легче. Подниматься было лучше, чем спускаться. И все же ее глаз фиксировал далеко не все. Амти скорее улавливала отдельные впечатления: всплески золотого света, ощущение радости, прохладный летний дождь на щеках.

Наверное, подумала Амти, спускающийся вниз Перфекти тоже не смог бы различить все оттенки тьмы, только почувствовал бы страх, одиночество, ярость. Амти не чувствовала под ногами земли, она будто летала во сне.

А потом Амти поняла: нет никакой особенной разницы между Перфекти и Инкарни. Все они жили в этом большом и разном мире, где в равной степени было темно и светло.

У них был общий дом, который одни хотели разрушить, а другие — сохранить, однако жили в нем не они. Все, что пряталось в темноте было так же важно, как то, что осталось на свету. Ощущение было очень сильное, но Амти не могла облечь его в слова, потому что не придумали таких слов.

Сделав следующий шаг, Амти неожиданно почувствовала под ногами пол, а потом, потеряла равновесие, споткнулась и упала.

Да, Амти определенно растянулась на полу и он определенно был холодным. Она почувствовала, что засыпает спокойным, приятным сном, и ей было абсолютно все равно, где она находится.

Кто-то помог ей подняться, мягко поставил на ноги, отогнав сон. Зрение сфокусировалось не сразу, человек долго казался ей отливающим золотым светом. Но когда Амти моргнула пару раз, она увидела усталого мужчину средних лет с двухдневной щетиной на впалых щеках.

— Здравствуйте, — вежливо сказала Амти. Она огляделась. Комната была небольшой и полностью белой. Все в ней было удивительного, снежного цвета: письменный стол, телефон, стулья. Больше всего, подумала Амти, похоже на кабинет врача.

Амти снова посмотрела на мужчину, он выглядел совершенно обычным. Только его руки, сначала Амти подумала, что у него кольца на каждом пальце, а потом увидела, что золото как будто было частью его плоти.

— Надеюсь, — сказал он, голос у него был довольно подозрительный. — Ты не сошла с ума во время своего путешествия.

— Я тоже на это надеюсь.

— Как твое имя?

Амти сказала с гордостью:

— Я — Амти, Инкарни Страсти, Тварь Страха.

Она поклонилась, а губы мужчины растянулись в усталой улыбке.

— Ашдод, Перфекти Чувства, Творение Радости, — сказал он.

— Не похожи вы на радость, — серьезно сказала Амти.

— Вот и я так считаю. От тебя несет пустотой.

Он скривился, будто запах был для него едким. Амти втянула носом воздух, почувствовала запах карамели и улыбнулась.

— Для Перфекти, — сказал Ашдод. — Далеко не так приятно.

Он достал из ящика стола респиратор, надел.

— Не думал, — сказал он. — Что мне придется соблюдать технику безопасности.

— Технику безопасности?

— На случай, если кто-нибудь из Инкарни доберется сюда. Такого не случалось уже очень давно.

— А вы меня не боитесь?

— Если ты здесь, вряд ли ты очень враждебная Инкарни.

Амти подумала, а потом кивнула. Если прислушаться к себе, то можно было ощутить дрожь во всем теле, будто у Амти температура. Сам местный воздух был для нее не слишком полезен, казался горьковатым.

— Здесь тебе долго задерживаться нельзя, — сказал он. — Нужно выпустить тебя в Государство.

— Государство? — спросила Амти. — А разве это не Государство?

Ашдод вздохнул, из-за его респиратора это звучало как предсмертный хрип.

— Ты что случайно сюда попала?

— Можно и так сказать, — кивнула Амти. — Но я просветлилась. Честно.

— По крайней мере, по сравнению с твоими товарищами.

Ашдод копался в шкафу, доставая какие-то порошки, потом включил в розетку белый чайник.

— Прости, что так долго, — сказал он. — Это для нас форс-мажор, хотя мы дежурим на случай, если кто-то из вас сюда попадет.

— Мы, наверное, тоже дежурим, — сказала Амти. — Чтобы вас убить.

— О, не сомневаюсь.

Голос у Ашдода был такой усталый и циничный, что Амти никогда не сказала бы, что он — Перфекти.

— А у вас все такое белое?

— Нет, — сказал он. — У нас все сияет. Мы закрасили здесь окна, чтобы не ослепить охотников за тайным знанием среди Дочерей и Сыновей Тьмы.

Амти окна сразу и не заметила, так они были плотно закрашены белым. Она села на стул, расправила юбку.

— А вы не боитесь, что я ходила за Слезами и теперь уничтожу мир?

Ашдод посмотрел на нее, у него были темные глаза, такие темные, что зрачков было почти не видно. Золото на его пальцах переливалось.

— На этот случай у нас тоже есть меры безопасности, но с тобой все в порядке.

Он поскреб щетину под подбородком, хмыкнул, будто вспомнил какую-то шутку.

— А вы не покажете мне, какой у вас тут мир?

— Это строго настрого запрещено, Перфекти скрывают наличие настоящего Света даже от ближайших родственников. Неподготовленные не должны знать об истинном Месте Света.

Амти подумала, что госпожа Шэа, наверняка, не рассказывала этого даже Мескете.

— Поэтому я и дежурю в приемной, хотя это не всегда я, тебе могло повезти и больше с кем-нибудь осведомленнее. Кроме того, тебе не понравится, и, возможно, ты ослепнешь. Мы заинтересованы в том, чтобы Инкарни, которые прошли Лестницу и вышли с другой стороны мира — вышли отсюда живыми. И несли свои знания.

Амти посмотрела на закрашенные окна и заметила, что свет пробивается даже через них, глаза тут же заболели.

— Я вот не понимаю, что я узнала, — засмеялась Амти. — Ну разве что то, что у Перфекти есть свой мир?

Ашдод вскинул бровь, потом сказал:

— А ты не очень умная, да?

— Я привыкла считать, что умная.

— Зря.

Не думала Амти, что у Перфекти может быть такой ужасный характер.

— Мир един, если подумать, — сказал он. — Хотя у него и есть три части. Как три листика на ветке. Один из них в тени, другой на свету, а третий — между. Как первоклашке объяснил. Понятно?

— В общих чертах, — сказала Амти. Ашдод заваривал что-то в белой кружке, а Амти замолчала. Она чувствовала себя радостно, но вовсе не так, наверное, ощущают просветление.

— А если у вас есть собственный мир, то почему вы не воюете с нами?

— Думаешь я мечтал об этой работе? — спросил Ашдод. — Я должен сейчас заниматься тем, для чего я создан, а не просвещать тебя.

Он помолчал, а потом сказал:

— Нам, вашему народу и нашему народу, и тому, что между нами, только дай повод взять пушки и пойти воевать. Мы воевали на заре времен, когда жили в пещерах и питались подножным кормом. Когда есть война, никто не может быть счастливым, когда есть война, кто бы ни воевал, он делает это под вашими знаменами, Инкарни. Любая война — пища для вас, она ничего не дает миру. Мы не воюем, потому что знаем это. Если чем-то и можно добиться победы, так это миром.

— Но мир ведь ужасен! Ты ведь был в Государстве?

Амти помолчала, а потом спросила вдруг то, что впервые взволновало ее по-настоящему.

— Почему мир такой страшный, если есть такие как вы?

— А почему мир такой чудесный, если есть такие как вы?

Пластиковой ложкой Ашдод размешал что-то в стакане, подвинул ей.

— Подожди, горячее, — сказал он. — Ты привыкла считать, что мир принадлежит вам. Вполне нормально. Лягушки считают, что мир принадлежит лягушкам, киты, что мир принадлежит китам, врачи, что мир принадлежит врачам, а физики, что мир принадлежит физикам. Даже если вы имеете влияние в мире обычных людей, мир не ваш. Он наш общий. В нем столько же хорошего, сколько и плохого. Люди предают друг друга, но и помогают друг другу. Убивают друг друга, но и спасают. Вы стараетесь разрушать то, до чего можете дотянуться, а мы — чиним.

— Но почему вы позволяете нам делать ужасные вещи?

Ашдод посмотрел на нее так, будто у Амти винтиков в голове не хватало.

— А с какой стати мы должны вам что-то запрещать? Вы такая же сила в мироздании, как и мы. Такие же дети своей Матери, как и мы — дети своего Отца. Только вы забываете, у любого ребенка есть и отец, и мать. Считай, что наши божественные Родители развелись и разделили нас между собой. Мы братья и сестры. И мы похожи во многом, кроме самого главного. Пей, а то остынет.

— Что это?

— Нужно чтобы тебя не сожгло во время перехода через наш мир в Государство.

Амти взяла кружку, отпила. Напиток был похож на чай, но горчил.

А потом Амти заговорила, будто в ней прорвало какую-то плотину, всю жизнь сдерживавшую эти вопросы:

— Но почему тогда с людьми случается плохое? Почему в мире столько боли? Почему одни выигрывают в лотерею, а другие умирают от рака? Почему я не смогла доучиться в школе? Почему умерла моя мама? Почему дочь моих друзей растет без родителей? Почему если меня укусит клещ, я заболею энцефалитом? Почему люди разводятся? Почему дети умирают, если суют головы в пакеты? Почему люди убивают друг друга? Почему я чувствую, что хочу кого-нибудь убить? Почему чипсы только наполовину наполняют упаковки? Почему происходит инфляция? Почему жить так тяжело, почему вокруг столько плохого? Почему моя семья может быть безумна или мертва?!

Ашдод посмотрел на нее, и отчего-то ей показалось, что под респиратором он улыбнулся. Вокруг его глаз залучились морщинки, которые бывают только у очень добрых людей, когда они смеются.

Он сказал:

— Дитя, ты вовсе не такая плохая, как о себе думаешь. Как и многие другие Инкарни. А мы вовсе не такие хорошие. Почему ты считаешь, что свет и тьма, это хорошее и плохое? Это силы мира, часто смыкающиеся друг с другом. Они не хорошие и не плохие. Страсти могут нас вдохновлять, Жестокость может нас защищать, Чувства иногда губят нас, а Милосердие обманывает. Дети Света и дети Тьмы не добро и зло, они просто делают, что им должно. А что до того, почему происходят плохие вещи, так это случайность. Мир, это хаос, все в нем, и хорошее и плохое, происходит случайно.

Он говорил без сожаления, и Амти подумала, что Перфекти тоже по-особенному жестоки. И подумала, что просветлилась больше, чем за все свое путешествие.

Она зарыдала, в который уже раз, взгляд у Ашдода стал мягче. Пока Амти роняла слезы в стакан, он погладил ее по голове, и ей вдруг стало ужасно радостно.

Она ведь была жива, она не сошла с ума, у нее был трофей для своих, и она знала, куда идти. В любом случае, они превзошли Царицу, и все хорошо, и больше им ничего не угрожает.

Радость от таких простых и понятных вещей наполнила Амти до краев. Ашдод вытер руку влажной салфеткой, будто прикосновение к ней было для него, как прикосновение к крови или грязи.

Она залпом выпила свой волшебный чай и улыбнулась.

— Ну, я готова.

— Хотел бы сказать "приходите еще", но не скажу.

— То есть, вы тоже не хорошие? — спросила Амти, когда он подвел ее к зеркалу в белой рамке.

— Не хорошие.

— А мы не плохие?

— Не плохие.

— А люди?

— А люди разные.

— А кто тогда хороший? — спросила Амти. — Кто хороший?

Ашдод пожал плечами, у него был усталый, циничный вид. Он вовсе не был похож на госпожу Шэа. Но ведь и Шайху, к примеру, вовсе не был похож на Мескете.

Амти облизнула губы, вздохнула. И неожиданно лицо Ашдода прояснилось, взгляд снова стал мягче, а усталость исчезла, как будто его на мгновение осветило солнце.

— Ну, — сказал он тем же унылым голосом, но Амти чувствовала, что он тоже в это верит. — Кто-нибудь обязательно есть. Мир — не такое дурное место, как вы о нем думаете. Хорошего в нем тоже много. Ты, как Тварь Страха, привыкла сидеть в уютном коконе и бояться того, что находится за его пределами. На самом деле там не так уж страшно.

Амти улыбнулась ему, подхватила свой дневник и посмотрела в зеркало. Оттуда на нее взглянула она сама, усталая школьница, прижимающая к себе тетрадку. Ни дать ни взять, девочка после сложного экзамена и бессонной ночи. Амти поправила очки и шагнула в зеркало.

Вместо холода, как когда она путешествовала во Двор, Амти почувствовала жар, сильный и почти болезненный, будто вернувшись домой зимой, залезла в горячую ванную перед тем, как отогреться.

Все тело болело, под кожей будто засели острые иголки, а вдохнуть было нельзя, Амти подумала, что сейчас умрет. Но это длилось всего секунду.

13 глава

В следующий миг Амти уже дышала, и дышать было потрясающе. Воздух был холодный и жегся. Амти открыла глаза и тут же закрыла их, потом открыла снова. Она стояла в кабинете, отделанном красным деревом. Он был будто бы не совсем обжит, кое-где нераспакованные вещи, никакой канцелярии, никаких украшений или картин. У окна на коленях стоял Шацар, он целился во что-то из снайперской винтовки. Раздался выстрел, Амти вздрогнула.

— Амти? — спросил он, не оборачиваясь. Голос его оставался спокойным, будто он лишь чуточку удивлен тому, что она решила заглянуть на чай. — Не тебя я ожидал здесь увидеть.

Шацар снова нажал на курок, раздался еще один выстрел. Амти поняла, что не может двигаться. Совсем, никак, даже кончиком пальца пошевелить не может. Язык ей, тем не менее, повиновался.

— Только что как раз заходил твой отец, — добавил Шацар совершенно будничным тоном. Амти раскрыла рот, закрыла и снова раскрыла, как рыба. Он что стрелял в ее отца?

— Нет, если ты подумала об этом, то я стреляю по птицам. Я не такое чудовище, как тебе кажется, — он говорил абсолютно нейтрально, потом резко отбросил винтовку. Амти пискнула.

— Прицел сбит, — объяснил он. — Это нормально, как считаешь?

— Нет, — выдохнула Амти. Она все еще не верила до конца в то, что происходило. Ей казалось, все это очередное испытание. Но она не понимала, какую ее часть испытывают. Способность удивляться?

— Если честно, — продолжал Шацар, не отрывая взгляда от окна. — Согласно сведениям, полученным от моих агентов, я ожидал увидеть твою Царицу. И забрать у нее то, что могло бы уничтожить наш мир. Забавно. Это она тебя послала? Побоялась, что не пройдет до конца? Слезы у тебя с собой?

Амти помотала головой, и он впервые обернулся к ней. Вблизи он выглядел, казалось, еще моложе. Амти ни за что не поверила бы, что они с папой вместе учились в университете, что Шацар видел Войну. Казалось, он был не старше Адрамаута.

Шацар скользнул взглядом по ней, увидел пробку, выглядывавшую из кармана, хмыкнул.

— Врать нехорошо, — сказал он, и спросил. — Правда?

— Не знаю, — ответила Амти. — Я просто сбежала на Лестницу Вниз, меня никто не посылал.

— Когда же?

— Вчера.

— Наречия, такие как "здесь" или "вчера" и их корелляты не имеют собственного смысла. Они приобретают его только в процессе дискурса при соприкосновении с контекстом, Амти. Говори яснее.

— Двадцать первого декабря, — сказала Амти. — То есть, вчера, я...

— То есть, месяц назад, — перебил ее Шацар. — Сегодня двадцать второе января.

Амти вспомнила ощущение безвременья в пустоте, вздрогнула. То есть, она провела там месяц, лежа у ручья темноты?

— Спасибо, — вежливо сказала Амти. Она не понимала, что еще можно было сказать. Шацар знал, что она Инкарни. Шацар убьет ее, думала она, он выстрелит ей в голову из этой винтовки.

На Шацаре все еще был черный костюм, оттого он казался еще бледнее, выглядело это жутковато. Он был не совсем таким, каким Амти его запомнила. Взгляд у него сейчас был чуть больше задумчивый, чем жесткий. Но глаза были прозрачны точно так же, как тогда, когда она видела его в последний раз.

— Думаешь, я тебе поверю? — спросил он. И сам ответил. — Разумеется, не думаешь, а тянешь время. Разумно. Хочешь, я тебе помогу? Знаешь, что это за место?

— Ваш кабинет? — предположила Амти.

— Тут ты, разумеется, не ошибаешься. Но он расположен именно в том месте, где, согласно древним книгам, находится вход на Лестницу Вверх. И выход оттуда, конечно, тоже.

— Он находится в мире Перфекти, господин Шацар.

— Полагаю. Что начинается во Дворе, должно закончиться в их мире.

— Вы знали, что у них есть свой мир?!

— Предполагал. Точных сведений у меня не было.

А потом Амти вдруг поняла, она взглянула в окно, и увидела совершенно знакомый пейзаж. Яма, раньше здесь была их Яма. Амти видела, что комплекс еще порядком недостроен, снаружи стояли строительные грузовики, экскаваторы, подъемные краны.

— Достроена лишь часть комплекса, — пояснил Шацар, перехватив ее взгляд. — Впрочем, твой отец постарался закончить проект в максимально сжатые сроки. Я хотел бы иметь круглосуточный доступ к этой точке земли.

— Чтобы отобрать Слезы? — спросила Амти. Руки и ноги не немели от отсутствия движения, это вообще не было неприятно, Амти просто не чувствовала своего тела. Ей стало страшно.

— Нет, конечно, чтобы стрелять в ворон из винтовки со сбитым прицелом, — сказал Шацар абсолютно серьезно. Он сделал шаг к ней, Амти попыталась отступить, но тело ей не повиновалось.

— Ладно, Амти. Мне жаль, что все придется закончить так, но мне нужны Слезы и не нужны свидетели. Сердце или голова?

— Что?

— Как ты предпочитаешь умереть, девочка?

Когда он оказался совсем близко и протянул руку за флаконом в кармане Амти, то вдруг замер. Он втянул носом воздух, будто запах, исходящий от нее был самым лучшим, что он когда-либо чувствовал. Амти вспомнила, как отреагировала она сама в пустоте, и как отреагировал потом Ашдод.

Шацар закрыл глаза, он был как учуявший кровь хищник. По его губам скользнула улыбка, не придавшая ему эмоциональности. Он принюхивался к ней ровно так же, как она принюхивалась к пустоте.

Потому что она умылась ею, вот почему. Потому что он был...

— Вы — Инкарни, — сказала Амти и сама себе не поверила. Он с удовольствием втянул носом воздух у ее виска, как будто не услышал, что она говорила. Шацар был намного выше нее, Амти едва доставала ему до плеч. Теперь, когда он склонился над ней, Амти почувствовала его запах — запах горького одеколона.

А потом он поцеловал ее, и она снова смогла двигаться, потому что, наверное, он потерял контроль. Амти смогла двигаться, почувствовала руки и ноги, но не шевельнулась, сердце билось в груди, как спятившая птичка.

Во снах Амти он никогда не целовал ее, и теперь Амти не знала, как целовать его в ответ. Губы у него были холодные, будто у трупа, а язык горячий. Он целовал ее страстно и голодно, как Амти никогда бы не подумала, что ее могут целовать.

В этот момент она ненавидела и любила его в равной степени. Она хотела его убить, она хотела его. Он хотел убить ее, он хотел ее. Амти вспомнила томящее возбуждение, которое охватило ее в пустоте и подумала, что что-то подобное, наверное, одолевало сейчас Шацара. Пустота не причиняла им вреда, она взывала к их сути.

Шацар был Инкарни, как и она, оттого он целовал ее сейчас. Она одурманила его, значит у нее было время, чтобы найти какое-нибудь оружие, вырубить его и сбежать. Так бы, без сомнения, на ее месте поступила Мескете.

Шацар коснулся губами ее шеи, укусил. Может быть, у него в кармане есть пистолет, подумала Амти, она поцеловала его в губы, внизу живота было горячо и почти больно. Амти попыталась запустить руки ему в карманы пиджака, именно в этот момент он подхватил ее на руки, легко, как игрушку, усадил на стол. У него были властные прикосновения, и Амти не верила, что все происходит с ней, и ей хотелось еще секунду подумать, что это сон.

На столе не было ничего особенного, даже ручки, чтобы воткнуть ему в глаз. Зато Амти увидела кое-что, что совершенно не ожидала увидеть.

Кукольный домик. Удивительно точное, и в то же время умилительно-игрушечное изображение довоенного особняка. Кружева, крохотные фарфоровые сервизики, кроватки с балдахинами, медные ванны, камин в гостиной с язычками пламени из светящейся бумаги, игрушки в игрушечной детской: зайчики, медведи, еще более крохотные фарфоровые куколки размером с ноготь, сидящие за маленьким столиком. Комоды и сервизы, картины и стулья с высокими спинками в гостиной, книги в библиотеке с крохотными золотистыми буквами по корешкам — все было передано со скрупулезной точностью аутиста. Окно открывало вид на картинку с маяком в центре северного, безымянного моря. Мечта маленькой девочки, отстраненно подумала Амти, чтобы отвлечься от жара внутри, вот бы мне такой. Мне бы такой, а ему — зачем?

А потом она заметила, что вовсе все не так мило, как ей представлялось в начале. Здесь были куклы, изображавшие девочек в кружевных платьях, белых носочках и лакированных туфельках. Пять маленьких девочек, красивых маленьких принцесс с золотистыми волосами. Одна сидела в ванной, ее голова валялась рядом, а пятна красной краски украшали все вокруг. Еще одна лежала рядом с камином, Амти сразу ее не заметила — она была больше похожа на уголек, мало что выдавало в ней куклу, разве что сохранилось фарфоровое личико, испачканное в саже, но краска глаз и губ слезла с него. Третья была распята, кровь из ее рук и ног спускалась четырьмя красными, атласными ленточками, чуть колышущимися от движения. Четвертая была покрыта рисунком, дотошно изображавшим мышцы — она была без кожи. А пятая, самая маленькая, была подвешена на крюк в погребе для мяса, прямо рядом с анатомически безупречными тушками игрушечных свиней.

Ответ пришел к Амти откуда-то извне, оттуда же, откуда приходили сны. И Амти знала, ответ этот верный.

— Мертвые сестры, — сказал голос в ее голове. — Пять маленьких мертвых девочек в самом красивом в мире доме у маяка.

Амти почувствовала запах страха, который был заключен в этом психопатически точном и жутком домике. И запах этот придал ей радости и сил, она впервые почувствовала себя властной над огромной тайной, которую заключает в себе человеческий страх. Нет, не страх — звериный ужас.

Амти улыбнулась Шацару, и он сцеловал ее улыбку. Сейчас ему было все равно, определенно. Он прижимался к ней близко-близко, и Амти почти чувствовала его тяжесть, и остроту его костей.

А потом случилось непоправимое, он рванул на Амти рубашку, и флакон вылетел из кармана, он упал, он разбился. Темнота внутри него проела паркет, как кислота и взвилась дымом вверх.

И все потеряло значение, Амти приникла к Шацару, раздвинула ноги, обхватив его, вцепилась в него, почти повиснув. Он прижал ее к себе, и Амти почувствовала, как у него стоит, и подумала, что впервые чувствует так мужчину, а потом уже ничего не думала. Она до крови укусила его в шею, перестала чувствовать под собой в стол, а через пару секунд он впечатал ее в стену, задрал на ней юбку, укусил в чувствительное место над ключицей.

Амти не совсем понимала, кто он, но еще меньше Амти понимала, кто она сама. Он не был Шацаром, она не была Амти. Но оба они были Инкарни, оба они были одержимы темной, разрушительной страстью. Амти засмеялась, засмеялся и он, и она увидела как блестят его зубы.

Она вырывалась, но не для того, чтобы вырваться, а чтобы сделать ему больно. Когда они упали, и Амти оказалась сверху, она прижала его руки к полу, стащила перчатки. Его пальцы были покрыты татуировками, но это не было искажением. Обычные, человеческие татуировки, изображавшие неведомые ей знаки, красивые и отвратительные одновременно. Он легко перехватил ее за запястье, будто только позволял ей играть с ним все это время, скользнул рукой дальше, к плечу, потом под ее лифчик, и Амти почти взвыла.

Все было вовсе не как в ее снах, он был намного более страстным, а может дело было в пустоте, сводящей с ума всех Инкарни. Амти приподнялась и опустилась на нем, это было странное движение, неосознанное, непонятное, доставившее ей удовольствие и, судя по всему, раздразнившее его. Шацар перехватил ее за горло, и Амти сама не заметила, как оказалась прижатой к полу. Одной рукой он все еще держал ее за горло, навалившись сверху, другой раздвинул ей ноги, надавил между ними, будто проверяя, достаточно ли она влажная.

Амти облизнулась и закрыла глаза, одновременно стараясь нащупать молнию на его брюках. Он проник в нее пальцами, и Амти застонала, а потом сама зажала себе рот. Солнце, вот что, солнце заходило, и когда Амти посмотрела на него, она увидела, что глаза у него казались алыми, в этом свете, как алая пасть заката. В глазах у него сейчас не было ни осторожности, ни холода, ничего, что делало бы его хотя бы похожим на человека. Не лучше, Амти была уверена, выглядит и она.

Когда он вошел в нее, Амти зашипела от радости и боли, она попыталась его укусить, но Шацар перехватил ее за подбородок и поцеловал. Амти и не думала, что он любит целоваться, надо же. Удовольствие она, одурманенная пустотой, сейчас почувствовала бы, даже если бы сама себя трахнула чем-нибудь сподручным, как сказала бы Эли, но Шацар внутри был жаркий и двигался в ней со страстью, которая почти равнялась жестокости. Он до синяков сжимал ее бедра, и Амти подумала, что если это сон, то наутро ничего не останется, и так она поймет, что все было нереальным, иллюзорным.

Она почти по-звериному вскрикивала каждый раз, когда Шацар проникал в нее до конца, и целовала его щеки и лоб, горячие, будто у него была температура. Он не ласкал ее, но ощупывал ее тело со звериной радостью. Все, что происходило, было не о нежности, а о тьме, которая заставляла их причинять друг другу боль, которая заставляла ее принимать его глубже, а его — двигаться быстрее.

Амти смеялась и плакала, и любила его, и ненавидела, и все повторялось снова и снова, и под веками у нее взрывались краски.

Когда все закончилось, за окном уже было темно. Амти лежала рядом с ним на полу, смотрела в идеально белый потолок. Палец Шацара скользил по ее телу: вот он коснулся ее шеи, осторожно обвел ногтем укус, оставленный им самим, спустился вниз, покружил у ключицы, вырисовывая какой-то знак, коснулся соска, вниз по груди скользнул к животу.

— Пожалуй, — сказал Шацар. — Твой папа перестал бы со мной дружить.

Амти приникла к нему, коснулась носом кончика его носа, и он поцеловал ее. Поцелуй был холодный, так целуют ребенка. Амти прислушивалась, стараясь понять, что в ней изменилось. Кроме саднящей боли, казалось, ничего нового.

— Думаю, — сказала она, наконец. — Папа и со мной перестал бы дружить.

Амти приподнялась, нащупала лифчик. Шацар скользнул рукой по ее спине, чуть надавив. Когда она обернулась, он застегивал пуговицы на рубашке. Хорошо, что они оба были почти одеты, иначе ситуация вышла бы еще более неловкой. Амти была будто пьяная, она не была уверена, что может встать.

Застегнув рубашку и одернув юбку, она снова обернулась. Шацар скользил взглядом по комнате, глаза у него снова стали задумчивые, будто он был погружен в себя. Но через секунду он замер. Шацар смотрел на дневник, который Амти уронила на пол, когда он подошел к ней. Он потянулся за тетрадкой, взял.

— Не трогайте, — сказала Амти, но было поздно.

— Откуда это у тебя? — спросил он.

— Нашла.

— Это принадлежит мне, — сказал Шацар безо всякого стеснения. Амти открыла и закрыла рот.

— Или ты не догадалась, что я Инкарни и теперь я все испортил? — хмыкнул он. — Я вел эти записи, когда был подростком и учился в школе во Дворе.

— Но ведь вы учились в университете с папой!

— Разумеется. До Войны в Государстве было куда легче достать поддельные документы и затеряться.

— А во время Войны вы решили перейти на сторону Государства? — спросила Амти.

Шацар посмотрел на нее, потом открыл страницу, взял на руку паучка, которому было минимум три с половиной десятка лет. Паучок неловко подергал длинными лапками.

— Папочка-длинные-ноги.

— Что?

— Так называется этот вид пауков, — сказал он. — Разумеется, я не переходил на сторону Государства. Я — Инкарни.

Он снова лег на пол и выглядел очень расслабленным. Поднял руку вверх, и Амти увидела, как в свете огней города, по его руке ходит длинноногий паучок.

— Но вы нас убиваете!

— Лес рубят, — сказал он задумчиво. — Что происходит с щепками?

— Летят.

— Да, именно так. Точно. Молодец. Мне нужна была истерия вокруг врага. Кто может быть ультимативным врагом мира лучше, чем...ультимативный враг мира. В отсутствии тьмы будет нарушен баланс, поэтому Инкарни должны быть уничтожены. Но это все метафизика, мало касающаяся простого человека. Есть самое главное, Амти, люди. Я хотел, чтобы они тряслись от страха за собственные шкуры, я хотел, чтобы они научились доносить друг на друга, остерегаться друг друга и бояться. Я хотел, чтобы они перестали друг другу доверять. А потом я выну, хотя мне жаль, что этого не случится сегодня по нашей с тобой вине, предмет истерии. И, лишенные точки приложения собственной ненависти, лишенные цели и мишени, они без сомнения сожрут друг друга. Они возрадуются, когда я прикажу ловить кого угодно другого: лжепатриотов, врачей-убийц, людей без магии — вариантов тысячи. Интересно, правда? Государство, построенное на страхе — конструкция, которая развалится, если вытащить одну только деталь. Я воспитал их так, что они полны ненависти и страха, без сомнения, они сожрут друг друга, когда нечего будет больше жрать. Когда ты паук в банке, то пока у тебя есть мошки, кажется, будто в ней можно жить вечно. Очень комфортно, а главное — безопасно. Но что произойдет, когда все мошки будут мертвы? Когда поймешь, что в этой банке ты даже не самый крупный?

Выглядело так, будто Шацар обращается в большей мере к пауку, чем к Амти. Паучок между его пальцев замер, и Шацар раздавил его.

— Разве не чудесно, если они сами все уничтожат? Конечно, мое собственное искажение несколько мешает мне.

— Искажение?

— Разве я выгляжу на возраст твоего отца? А ведь мы ровесники. Ты же читала мои записи, я — Тварь Стазиса, умею останавливать процессы внутри живых существ. Все эти паучки и жучки — становятся живыми музейными экспонатами. Зафиксированной историей. Мое искажение могло бы показаться подарком любому другому Инкарни, я не старею. Но лет через десять и даже меньше, это станет проблемой. Стоило бы поторопиться.

Амти вспомнила всех этих бесчисленных насекомых, шмелей, способных только жужжать, беззащитных мух. Она была такой же, когда только попала сюда, когда не могла двигаться. Она отвернулась к окну, пытаясь прикинуть, какой это этаж. По всему выходило, что первый.

— Я никому не скажу, — пискнула Амти. — Про вас! Да и кто мне поверит?

— Никто, — согласился Шацар.

— А если я здесь умру, то что скажет ваша охрана? Куда вы денете мой труп?

— Пока это место не является моей официальной резиденцией, охраны здесь нет, а рабочие ушли. Скажем так, здесь много котлованов, которые завтра же зароют окончательно.

Он говорил спокойно, в его голосе не было неприязни или злости, он будто рассуждал вслух. А потом Амти услышала щелчок затвора и поняла, что снова не может двигаться. Так у него в кармане все-таки был пистолет, подумала Амти, что ж, раз все кончится так, то это не самая мучительная смерть.

— Хочешь сказать что-нибудь еще? — спросил Шацар.

И вдруг Амти осенило, да, она хотела кое-что сказать. И если она могла только говорить, пусть даже она могла только говорить, мало ему не покажется.

Амти не могла обернуться, не видела его глаз и смотрела только в беззвездное городское небо. Слова приходили сами собой, будто из ниоткуда. Но Амти знала, что они верные, чувствовала. И чувствовала кое-что, что делало эти слова значимыми — магию. Впервые в жизни она чувствовала, как это чудесно, иметь собственную силу и применять ее.

— Мертвые сестры, — сказала она, и подумала, если хочешь стрелять — стреляй сейчас, но он не выстрелил. Должно быть, удивился. Амти продолжала, казалось, не совсем управляя своим языком. — Твой папочка, Шацар, он ведь не был Инкарни, но твои сестры и ты — были, такое случается, когда в детях пробуждается тьма. Он убил их, а ты — ты спрятался и сбежал. Он убил их всех, одну за одной, пока не остался только ты. Больше никаких Инкарни, он говорил. Так странно, он ведь не был одержим тьмой, как ты и я. Твой отец был обычным человеком, Шацар, и когда он отрубил голову твоей сестре, ты дрожал под кроватью. Много позже ты подумаешь, что люди могут быть намного чудовищней нас, если правильно их натаскать. Маленький мальчик, который видел, как его отец вырезал всю его семью. Настоящий ночной кошмар, разве нет? Больше никаких Инкарни. Больше никаких маленьких девочек.

Амти почувствовала, что может двигаться, потому что он перестал ее держать, не мог сосредоточиться. Ее магия должна была оживить в нем воспоминания, оживить страх маленького мальчика, который не хочет умирать, которому страшно, который не знает, куда ему бежать, потому что человек, который должен был его защищать — спятил. Хотелось обернуться и увидеть, как Шацар боялся, посмотреть, какого сейчас цвета будут его глаза. Но Амти не могла себе этого позволить. Только ощутив, что может двигаться, она рванула к окну. Потому что Мескете на ее месте рванула бы к окну, боясь наткнуться на запертую дверь или не найти выход.

Амти открыла окно, спрыгнула вниз. Насколько хватит парализующего страха, паники, которую она вызвала у Шацара, Амти не знала, может быть, ей нужно было быть рядом, чтобы эффект продолжался. Она не оборачивалась, бежала вперед. Местность одновременно была знакома, это была территория их заброшенного завода, их Ямы, но теперь здесь проводились строительные работы. Амти думала, только бы не упасть в один из котлованов, тогда все точно кончено. Еще она подумала, что в белой рубашке слишком хорошо просматривается и что снег делает местность светлее. Амти лавировала между трубами и кирпичами, ямами и строительными машинами. А потом она услышала выстрел, пуля мазнула ей по руке, казалось, только обожгла.

Сбитый прицел, подумала Амти, и улыбнулась. Боль придала ей сил. Когда Амти посмотрела на свою руку, она увидела, что пуля взрезала не только кожу, но и мясо, рубашка пропиталась кровью.

Старый забор, через дырку в котором они пролезали, снесли, а новый еще не построили. Амти выбежала на пустую улицу, но не остановилась. Еще не наступила ночь, по крайней мере, она надеялась на это. Можно было зайти в кафе или в магазин и попасть во Двор через зеркало. Амти бежала все дальше, высотные дома и яркие, бьющие по глаза неоном вывески, все слилось в одно. Амти бежала, пока в боку не закололо. Она запуталась, она не знала, на какой она улице. Наверняка, Псы Мира уже искали ее. Сколько времени прошло? Пятнадцать минут? Двадцать?

Амти почувствовала отчаяние, она не знала, живы ли ее друзья, она не знала, есть ли ей куда возвращаться. Амти была совсем одна, она была просто ночным зверьком в этом огромном, страшном городе, полном ночных зверей. Амти опустилась на асфальт, прислонившись к витрине магазина техники. Телевизоры показывали заставку к какому-то второсортному сериальчику про тяжелую работу Псов Мира. Голова у Амти кружилась от потери крови, и она была рада, что на улице темно, и что случайный прохожий может не заметить ее состояния. Амти бессмысленно уставилась в экраны телевизоров, воздух в горло не шел, хотя она хватала его ртом. Амти даже не могла зарыдать, она просто смотрела абсолютно бессмысленным взглядом за тем, как по экрану передвигаются люди, чьи дела безусловно были лучше ее дел.

А потом картинка пошла помехами. Амти почувствовала, что замерзает, попыталась встать, чтобы идти дальше, вряд ли в магазине техники нашлось бы зеркало. А потом она, без сомнения, увидела их.

То есть, лица у них были закрыты, но Амти всегда узнала бы своих. Они что-то говорили, но Амти не слышала, что. Амти видела Адрамаута, чьи жуткие зубы были закрыты шарфом, видела Аштара, который, казалось, старается покрасоваться перед камерой больше, нежели впечатлить Государство своим героизмом, видела Эли, серьезную и маленькую Эли, сложившую руки на груди, видела Шайху, который улыбался так, будто от этого зависел результат всего дела, видела Мелькарта, который периодически вставлял какие-то реплики, мерзко скривившись, видела Неселима, который явно старался слиться с атмосферой. Не было только Мескете, Амти кольнуло беспокойство. И она ничего не слышала. Амти снова предприняла попытку встать, но не сумела. В этот момент кто-то открыл дверь магазина, и Амти услышала, что в помещении на паре телевизоров включили звук. Голос Адрамаута был усилен из-за того, что его передавало одновременно несколько устройств. Он двоился, а может быть троился. Адрамаут заканчивал явно длинную речь:

— Мы не ваши враги, мы ваши родители, ваши братья, сестры, дочери и сыновья. Мы не такие как вы, но мы готовы бороться, не с вами, а с собой и с теми Инкарни, кто не может себя контролировать. У вас есть причины нам верить, многие из нас — ваши близкие, для многих из нас вы — причина оставаться людьми. Дайте нам шанс, и мы все избежим войны. Мы нечто большое, чем темнота и зло, мы точно такие же люди, как и вы. Дайте нам шанс, и мы докажем вам это. Послушайте своих детей, родителей, братьев и сестер, друзей, пока их не забрали у вас. Мир вам и доброй ночи.

Эли толкнула его:

— Эй!

— Малыш, мы в эфире!

— Я знаю! Скажи это!

— Вряд ли это поможет.

— И все же!

— Это тупо, — сказал Мелькарт.

— Тогда пусть говорит Шайху!

— Дура, не называй мое имя!

— Мы в эфире!

И Шайху сказал:

— Четырехглазка, мы ищем тебя. Там, ты понимаешь где, и здесь. Мы не знаем, где ты сейчас, но если ты нас видишь, то давай-ка...

И эфир прервался белым шумом, показавшимся Амти невероятно громким. Она попробовала зажать уши, но рука отозвалась болью на движение. Амти знала, что они ищут ее, должно быть Мескете искала ее на Лестнице Вниз. Они искали ее, они про нее не забыли, но Амти не знала, где они сейчас. Вряд ли они сумели прорвать эфир из Двора. Амти посмотрела на девушку, которая стояла, облокотившись на дверь. Она неотрывно смотрела на экран, даже когда изображение пропало. Амти узнала ее, в свете десятка экранов было отлично видно розовые пряди в ее самых обычных русых волосах.

— Яуди, — крикнул кто-то. — Дверь закрой, зима на дворе.

— Ну, да, — сказала Яуди не слишком уверенно, взгляд у нее был потерянный. А потом она посмотрела на Амти.

— Я вообще к тебе вышла, — сказала она. — Ты чего тут сидишь?

Амти помотала головой. Яуди посмотрела на ее рану, выражение ее лица не изменилось.

— О, — сказала она. А потом Яуди протянула ей ладонь.

— Дай руку, — гнусаво протянула она. — Только здоровую. Пойдем, попробуем с этим что-то сделать, пока никто не вызвал скорую или кое-кого похуже.

Когда Амти схватилась за ее руку, а больше ей сейчас было не за что уцепиться, ей показалось, будто в белесом свете взбесившихся телевизоров, ногти Яуди отливали золотым. Впрочем, может быть, это был просто лак.

— Надеюсь, ты не умрешь у меня на глазах, — сказала Яуди, а потом она, наверное, улыбнулась. По крайней мере, это можно было так назвать. И Амти тоже улыбнулась ей в ответ. В конце концов, ее друзья были живы, подумала Амти, и они искали ее. В конце концов, они сделали что-то, что могло бы изменить мир, пока для него еще не было слишком поздно.

И она могла бы. Наверное. Если не истечет кровью, то точно бы могла.

Амти шагнула из холода улицы в тепло магазина, и Яуди помогла ей не упасть.