Дом всех тварей

Эли охотиться, судя по всему, нравилось. Она с увлечением распотрошила еще два куста, потом утерла пот и села прямо на землю.

Амти собрала ветки в кучу, пальцы у нее болели, потому что острые и жесткие шипы постоянно их ранили.

— Эй, ну как? Пропала бы тут без меня?

— Да, — честно сказала Амти.

— То-то же. Даже мужика своего выручить без меня не можешь.

— Прекрати злиться!

— Я не злюсь, я пьяная.

— Тогда прекрати на меня нападать.

— Я нападаю не на тебя, а на кусты.

Амти принялась обрезать кусок ткани от платья, чтобы связать охапку веток. Нужно было взять веревку и определенно стоило взять мозг.

— Ты ревнуешь? — спросила Амти.

— Ты бы пошла спасать меня на край света?

— Да.

— Я так не думаю.

— Тогда почему ты за мной пошла?

Эли помолчала, потом скривилась, как от зубной боли.

— В отличии от тебя, я-то правда люблю.

— Я тоже тебя люблю.

Они обе замолчали, Амти задумчиво обламывала шипы на одной из веток, а потом Эли вдруг крикнула, заставив стайку крохотных, с мизинец, птичек взвиться вверх с ближайшего дерева.

— Нет, ты не любишь! Ты даже не думаешь, что любишь! Ты вроде как чувствуешь себя виноватой, потому что я сдохла! Успокаиваешь свою совесть или еще чего! Но я тебе не нужна! Я тебе не нужна, Амти, потому что ты девочка из хорошей семьи, мелкобуржуазная сучка или как там это?

Определение "мелкобуржуазный" совсем не подходило, Амти открыла было рот, но Эли не дала ее перебить.

— Нет уж, заткнись и слушай! Ты прижила ребенка от нашего врага! Он сын врага! А теперь ты хочешь, чтобы мы спасали врага! Знаешь почему? Потому что ты хочешь быть нежной женой человека при власти, тебе не нужна борьба! Тебе хорошо!

— Мне не хорошо! Если бы не я, мы бы все еще скрывались по канализациям, чужим домам или жили во Дворе! Как тебе это?

— Если бы ты не залетела! Велика заслуга! А еще если бы ты не залетела, могла бы быть на моем месте! Но знаешь, что самое хреновое, Амти? Я не ревную, неа. Я завидую и злюсь, потому что ты повзрослела! Ты становишься взрослее, у тебя есть ребенок, у тебя есть муж! А у меня ничего нет, я ничего не могу, я даже побухать не могу нигде, кроме гребаных Внешних Земель! Я никогда не вырасту!

— Но почему в этом виновата я?! Я пыталась тебе помочь! Что я вообще могла сделать? Аборт, чтобы ты не чувствовала себя обделенной?

— Аборт, чтобы ты не чувствовала себя предательницей!

Все случилось совершенно внезапно, Амти и не ожидала от себя, что когда Эли кинется на нее, она не попытается отползти, а с шипением вцепится в ее волосы. Они катались по земле, царапаясь и кусаясь. Судя по всему, напившись из источника, Эли прекрасно чувствовала боль. Она шипела и орала, когда Амти кусала ее, и сама с удвоенным усердием царапалась.

Амти злилась на Эли, злилась на то, чем Эли стала и боялась этого, злилась на себя за то, чем Эли стала, злилась на себя за то, что она сама выбрала. Эли, оказавшись сверху, сильно ударила Амти головой об землю. Синее небо в прожилках черных ветвей потекло перед глазами. А потом Амти почувствовала губы Эли на своих губах. Они все еще ранили друг друга, царапали, дрались, не прерывая поцелуй. В нем была вся злость, которую копила Эли. В нем была вся злость, которую копила Амти.

Чувство вины, чувство неполноценности, чувство безысходности, все они пылали внутри. Амти чувствовала кровь, текущую по губам, свою и Эли. Они кусались, будто зверьки. Когда Эли вцепилась зубами в шею Амти, ей показалось, будто она хочет ее убить. Перед глазами потемнело от боли. Амти залезла рукой под кофточку Эли, сильно и болезненно сжала ее грудь, грубо царапая кожу над соском, Эли перехватила ее за горло, слизнула кровь с подбородка, и тут же наградила новым укусом. Они терлись друг о друга, усиливая возбуждение и щипали и царапали друг друга, усиливая злость. Эли нравилась боль, после всего она была достаточно сильным стимулом, поэтому Амти резко рванула ногтями по внутренней поверхности бедер Эли, оставляя теплые царапины под пальцами. Пальцы Эли вошли в Амти без подготовки, болезненно и резко. Амти застонала, на глазах снова выступили слезы. В отместку она сделала Эли так же больно, но Эли только оскалилась. Все происходило аритмично, слишком резко, чтобы быть приятным, это даже не напоминало секс. Скорее это было продолжением драки, издевательством друг над другом.

Амти приподнялась, ухватив зубами сосок Эли, прямо сквозь одежду, вырвав стон из ее горла. Движения были злыми, приносили боль, они только заставляли их обеих сильнее мучить друг друга.

Амти чувствовала влагу Эли на своих пальцах, сейчас она была теплой. Сначала кончила Эли, Амти ощутила, как судорожно ее тело сжимает ей пальцы, услышала ее громкий, бесстыдный вскрик. Когда Эли перестала касаться ее, Амти почувствовала как удовольствие ускользает, но уже через секунду она уложила Амти на лопатки и продолжила трахать ее так, как никогда еще не делала этого. Оргазм оказался точно таким же, как и секс — болезненным, низ живота будто онемел, и все внутри взорвалось от болезненного удовольствия.

Они лежали рядом, не шевелясь. Довольно долго Амти просто смотрела, как проплывают сверху облака. Платье на ней было задрано, открывало синяки и царапины. Эли выглядела не лучшим образом.

Голос ее доносился до Амти будто сквозь какое-то марево.

— Ты ведь и вправду меня не знаешь, — сказала она без злости. — Совсем-совсем. И я тебя тоже, хорошая девочка из хорошей семьи, богатая и балованная, не приспособленная к жизни, вот и все. Ты мечтательная, чувствительная и постоянно плачешь. Любишь читать романы о прошлом и рисовать. Я больше ничего не знаю.

— Ты злая, ты жила в детдоме. Ты любишь глянцевые журналы, косметику и шмотки. Тебе не нравятся мужчины. Я имею в виду, по-настоящему. Ты любишь танцевать и плохо поешь. Я тоже больше ничего не знаю.

Амти помолчала, а потом добавила:

— Расскажи мне то, что тебе кажется важным.

Эли надолго замолчала. Она задумчиво водила пальцем по бедру Амти. Потом вдруг села, обхватив руками колени.

— Там, где мы с Аштаром жили было чудовищно. Не то чтобы мы были голодные или что-то вроде. Еды хватало, и это нам нравилось. После времен, когда мы ели только то, что могли украсть. Там были всякие взрослые. Все они называли себя нашими мамами или папами, не били нас, не приставали. Дали нам всякий кров и еду. Это же хорошо? Ну типа. Только еще они могли отправить нас в психушку. Многих отправляли, кто плохо себя вел или шумел ночами. Один раз отправили мальчика, который просто украл у учителя деньги. Красть плохо, ну да. Его там обкололи лекарствами после которых он, вернувшись, неделю не разговаривал. Это все для нашего же блага. А после всего нам было просто некуда идти. Знаешь чего ты не поймешь никогда? Я хотела стать учителем. Но будь у меня хоть все одиннадцать классов школы там, я не смогла бы никуда поступить. У меня не было бы аттестата о нормальном среднем образовании. Ну, знаешь, стране ведь нужны не только врачи и учителя, ученые там, вроде твоего папки. Еще нужны люди, чтобы работать на заводе. Я была человеком, чтобы работать на заводе. Чем я еще могла заняться после всего? Мне было одиннадцать, и я уже все понимала. Что не стану я кем хочу, а стану кем надо. Пойду в один из техникумов при детдоме. Мне было так обидно, и я ужасно хотела доказать себе, что все взрослые — плохие. Что это они не добро так творят, а делают зло с приличными рожами. Я мечтала, чтобы кто-нибудь из учителей пристал ко мне. Мне хотелось доказать себе, что они гребаные извращенцы, маньяки. Я думала, что тогда смогла бы отсюда выбраться. Не помню, почему я тогда так думала. Это случилось после урока математики. Я никогда не успевала по программе. А ведь она у нас была намного слабее, чем в обычных школах. Он велел мне остаться после уроков. У него были круглые очки и мерзкие, маленькие, кротовьи глазенки. И руки с аккуратно остриженными ногтями, будто он угол среза линейкой вымерял. Я вроде как сразу не поняла, что случилось, когда он на меня накинулся. И я не поняла, что сама это делаю, что это моя магия так меня предает. Все произошло так быстро. Я лежала на столе и смотрела на таблицу умножения, висящую на стене. Чтобы не было так противно, я умножала в уме цифры и смотрела там ответ. Ни разу не получилось правильно. Потом я рассказала об этом Аштару. И мы сбежали.

Амти не знала, что сказать. Ей было так жаль, но все слова казались такими незначительными и пустыми. Амти подалась к ней, обняла ее и поцеловала в скулу. Так нежно, как только могла, и после всей боли, которую они друг другу причинили, было удивительным так целовать Эли.

— Милая, — начала было Амти, но увидела, что рядом сидит уже не совсем Эли. На лице у нее было безмятежное выражение, она протянула руку, и на ребро ее ладони сели две крохотные, девичьи-розовые птички с черными глазками, похожими на бисеринки. Они казались пушистыми комочками ваты. Местная живность очевидно не боялась богини внутри Эли.

— Темнеет, — сказала Эли задумчиво и тихо, а потом открыла ладонь, и птички упали в ее руку, она поймала их и сжала кулак. Красное потекло вниз, и хлопья перьев оказались приклеены к сиропу из крови и мяса.

Эли стряхнула вниз то, что осталось от птичек и слизала кровь с ладони, обходя перышки. Одно из них, нежно-розовых, она поместила Амти за ухо. И Амти увидела, как мгновенно темнеет небо, как весь мир исчезает.

Исчезло все и абсолютно сразу, не было никакой луны, никаких звезд. Они оказались в полной темноте. Амти нащупала перевязанную куском платья охапку веток.

— Нам пора!

— Точно! — пискнула Эли, и Амти поняла, что она вернулась. Они поднялись, и двинулись на ощупь в абсолютной темноте. Не прошло и минуты, как что-то обвило щиколотку Амти. Она подумала, что это один из терновых кустов, на которые они наткнулись в темноте. Однако на ощупь оно было вовсе не похоже на ветку. Не похоже ни на что вообще. Ни на живую, ни на неживую материю, с которой Амти встречалась прежде. Что-то тянуло Амти назад, и Амти не видела рядом ли Эли, она цеплялась за землю, ломая ногти, визжала. Что-то, обвившее ее ногу было холодным, неживым, неестественно гладким. Само его прикосновение было отвратительно. Амти услышала голос Шацара, похожий сейчас на рычание:

— Огонь, девочка! Быстрее! Достань зажигалку.

Амти подумала, что если она сейчас займется этим, то точно не удержится. Впрочем, нечто тянувшее ее назад обладало такой силой, что Амти в любом не помогали ее жалкие попытки цепляться за землю. Она поддалась, перестав держаться, запустила руку в карман и тут же почувствовала, как ее резко тянет куда-то в еще большую темноту. Эли вцепилась в воротник ее платья, едва не задушив ее. И, судя по всему, ее тоже тянуло что-то, только в другую сторону. Амти щелкнула зажигалкой, нашла валявшуюся рядом ветку и подожгла ее. Терновая ветка загорелась сразу и ослепительно. Что-то метнулось от Амти в темноту. Амти увидела лицо Эли, бледное и испуганное, и успела рассмотреть, как нечто длинное, неестественное, похожее на лапу, щупальце или язык скрывается в темноте. Амти судорожно нашарила в темноте охапку веток, вытащила еще одну и подожгла ее для Эли.

— Ни хера себе! — сказала Эли, крепко вцепившись в терновник. Шипы ушли глубоко под кожу Амти, но она не хотела отпускать горящую ветку. Амти взяла перевязанную охапку, чтобы быстро выхватить новую, когда старая догорит. Они медленно двинулись туда, откуда, как им казалось, они пришли. Бежать Эли и Амти не могли, огонь мог погаснуть. Ветки догорали быстро.

Огонь отпугивал это, чем бы оно ни было. Амти знала, подсознательно, как знают о звере, что он опасен — это нечто целое, единое, пусть и предстающее во многих обличьях. Тени плясали в отблесках огня. Чудовищные звери с огромными зубами, насекомые на тонких ножках, неправильные, непропорциональные существа, полностью состоящие лишь из тени, от них веяло холодом. Их лапы тянулись к ним, но как только Амти и Эли выбрасывали вперед горящие палки, существа с неестественно быстрой дрожью отступали назад. Огромные зубы, липкие тени. Лишенные глаз существа на самом деле были одним, они были сращены друг с другом, переходили друг в друга. Это было безумие, чудовищное, дрожащее в отсветах огня безумие.

— Девочки! Девочки! — кричал Мардих. Они шли на голос. Благодаря ему они вообще выбрались, благодаря ему они каждый раз сворачивали в ту сторону. Впрочем, Мардих предсказуемо не нашел в себе силы полететь их искать. Амти его не винила. Эти существа были везде, они ползали по небу, неповоротливые, распухшие, ужасные или неестественно быстрые и крошечные, переливались друг в друга.

Амти и Эли было так страшно, что они не говорили ни слова.

— Вот почему это не курорт, — сказал Шацар в ее голове, и Амти не нашлась, что ему ответить. Наконец, Амти и Эли увидели слабый отсвет огня. Яуди дрожала у догорающего костра. Амти с тоской посмотрела на охапку, она поредела на половину, пока они с Эли добирались к лагерю.

Они молча сели у огня, подбросили веток, и огонь разгорелся с огромной мощью, быстро и ярко как вспыхивает сера на спичке, только сильнее и шире. Веток им должно было хватить.

Мардих расхаживал с видом чрезвычайно важным и периодически покашливал, давая понять, как он жертвовал своими более не существующими голосовыми связками ради них. Они дрожали и не могли слова вымолвить, Мардих же судя по всему был в состоянии намного лучшем. Может быть, бытность чучелом заставляет психику укрепиться.

В круге огня, на самой его грани, плясали пальцы и щупальца, лапы, языки, только и мечтавшие до них добраться. Что-то огромное и страшное ждало, пока они останутся в полной темноте. Амти смотрела на эти тени, на зубастые морды и безглазые лица, изредка выглядывавшие к огню, и ей хотелось кричать. Они втроем сильнее прижались друг к другу. Где-то тонко звенел ручей. Было решено поддерживать огонь по очереди. Амти легла спать последней. Ей хотелось проснуться утром, это было жизненно важно. Поэтому она согласилась поддерживать огонь дольше остальных. Она сидела одна, даже Мардих спал или делал вид, что спит. Девочки спали рядом, или так же делали вид, что спали, потому что это значило, что можно закрыть глаза и не смотреть. Амти смотрела. Что-то окружило их, и Амти боялась, что ветки кончатся прежде, чем наступит рассвет.

Она подумала, как там Шацару. Он ведь совсем один. Некому поддерживать огонь, пока он спит.

— Тебе страшно?

— Немного жутко, — ответил Шацар. — Но ко всему привыкаешь. Расскажи мне что-нибудь.

И Амти стала ему рассказывать. Он почти все знал о ее детстве, поэтому Амти рассказывала о школе. Об уроках, переменах, девчачьих записках, заколках, закоулках. Обо всем, что приходило в голову, лишь бы он слушал ее и отвлекался.

Вскоре Яуди сменила ее на посту. Амти не знала, проснется ли она утром и проснется ли вообще. Небо не светлело. Амти накрылась ветровкой, поближе прижавшись к Эли, и почувствовала, что она не спит.

Амти и сама не думала, что заснет.