— Кто из смертных знает, где вершина его жизни, и в каком возрасте он ее достигнет? Простите мою дерзость, ваше величество, и вы, джентльмены! — поклонился королю и его сотрапезникам Джон. — Разрешите, однако, заметить, ваше величество, что и вы еще не достигли своей вершины, вам еще только предстоит ее достичь.
— Посмотрим, посмотрим, — Генрих довольно улыбнулся.
К нему подошел камергер и шепнул что-то на ухо. Король отбросил салфетку и встал из-за стола.
— Прошу простить меня, джентльмены, — сказал он. — Я должен вас покинуть. Нет, нет, не расходитесь. Закончите завтрак, прошу вас! И выпейте за здоровье моего наследника, — будь он благословенен!
* * *
Страдая отдышкой, Генрих несся по дворцовым коридорам к комнате, где рожала Энни. Едва он зашел туда, как услышал пронзительный крик ребенка.
— Боже мой, Господь милосердный, у меня родился сын! — воскликнул Генрих, схватившись за сердце, на миг остановившееся от радости. Он хотел было подойти к кровати, на которой лежала его жена, но суетившиеся возле служанки остановили его:
— Извините ваше величество, подождите минутку, одну минутку! Сейчас мы все перестелим; одну минуту, ваше величество!
— Но покажите мне моего ребенка! Где он? — обратился король к повитухам.
— Вот, ваше величество, — старшая из них показала младенца, завернутого в шелковое одеяло. Он надрывался от плача, сморщив маленькое крошечное личико.
— Рыжий, — радостно сказал Генрих, приподняв край чепчика у ребенка. — Наша порода. И похож на меня. Правда?
Повитухи смущенно переглянулись.
— Что такое? В чем дело? Да говорите же, черт возьми! — раздраженно крикнул король, переменившись в лице. — Что-то не так с моим сыном?
— Но ваше величество, — пробормотала старшая повитуха. — Это не мальчик, это девочка. У вас родилась дочь, ваше величество.
— Девочка? Дочь? — Генрих настолько растерялся, что не смог больше ничего сказать, и только беспомощно развел руками.
— А вы уверены в этом? — спросил он через несколько мгновений, мельком посмотрев на младенца.
— Да, ваше величество. Не может быть никаких сомнений, — ответила повитуха с дрожью в голосе.
Король насупился и сжал кулаки. Лицо его побагровело, дыхание стало тяжелым и прерывистым. Все в комнате испуганно замерли, ожидая приступа королевского гнева.
— Дайте мне моего ребенка, — раздался в тишине слабый голос Энни.
Повитухи вопросительно взглянули на короля. Он отвернулся.
— Дайте мне мою дочь, — повторила Энни уже тверже.
Генрих неопределенно махнул рукой, и тогда старшая повитуха, поняв это как знак согласия, отдала младенца матери. Энни нежно обняла дочь и прикоснулась губами к ее лбу. Ребенок ткнулся в щеку матери и, наткнувшись на ее нос, попытался сосать его.
Энни счастливо засмеялась.
— Покормите ее, — сказала она повитухам. — Где кормилица?
— Дожидается, ваше величество, — ответили ей. — Сейчас позовем.
Генрих вздохнул, пробурчал что-то и оборотился к супруге.
— Поздравляю вас, дорогая. Скоро вам принесут мои подарки, — сказал он, и, подойдя к жене, поцеловал ее в голову.
— Спасибо, государь, — вежливо поблагодарила его Энни.
— Извините меня, но мне нужно уходить. Неотложные государственные дела, — прибавил Генрих.
— Я понимаю, ваше величество, и не смею вас задерживать, — кивнула Энни.
Король неловко поклонился ей и покинул комнату.
— Я выезжаю на охоту. Со мной небольшая свита. Приготовьте все немедленно! Меня не будет три дня, до крестин, — коротко и отрывисто приказал он дворянам, обступившим его, чтобы поздравить с рождением ребенка.
* * *
Эта королевская охота надолго запомнилась егерям. Король, по многу часов не слезая с лошади, носился по лесам и безжалостно истреблял любую дичь, которую удавалось выследить и загнать. К вечеру, весь забрызганный кровью, король уходил в свой шатер и тяжело напивался там, чтобы утром вновь начать беспощадное истребление лесной живности. Туши добытых животных оставались гнить на полянах, и трава становилась красной, а воздух лесной чащи напитывался душным запахом крови и разложения.
"Славно отметил наш Генрих рождение дочери", — шептались егеря...
Часть 9. Расплата
Маленькая принцесса Елизавета сидела на мягком пушистом ковре в комнате своей матери и играла с забавными китайскими игрушками, подаренными ей купцами.
— Мама, — спросила вдруг Лизи, — а папа добрый?
— Он — король, — ответила Энни, слегка нахмурившись.
— Но он добрый? — продолжала допытываться девочка.
— Видишь ли, милая, король не всегда может быть добрым, — сказала Энни. — Ведь в государстве живет много разных людей, и среди них есть злые нехорошие люди. Государь не может быть добрым со злыми людьми.
— А священник говорит, что надо быть добрым со всеми, — не унималась Лизи.
— Да, конечно, это так. Но король бывает иногда просто вынужден быть злым. Хотя я бы лично предпочла отказаться от короны, чем причинить вред кому-нибудь, — совершенно непоследовательно призналась Энни.
Лизи немного подумала, а потом продолжила разговор:
— А я стану королевой?
Энни вздохнула и обняла дочь.
— Тебе хочется стать королевой? Поверь мне, в этом мало радости. Кроме того, тебе сложно будет занять престол: если даже у тебя не появится братик, то все равно королевой станет Мэри, а не ты.
— Да, она — взрослая... — протянула Лизи и спросила:
— А где ее мама?
— Ее мама уехала из нашей страны, а после умерла, — неохотно пояснила Энни.
Лизи снова задумалась.
— Но, значит, у Мэри есть только папа, и у меня есть тот же папа, а еще у меня есть мама, а у Мэри мамы нет, — почему же Мэри станет королевой, а не я?
— Но она гораздо старше тебя, — напомнила Энни.
— Да, она взрослая... — повторила Лизи. — Но она злая и глупая.
— Нехорошо так говорить о своей сестре, да и вообще о ком бы то ни было, — назидательно сказала Энни. — Злословие — это грех.
— Прости, мамочка, — Лизи прижалась к ней.
— Избегай грехов, милая. Горе тому, через кого они входят в мир. Отмщение от Бога ждет грешников и на этом, и на том свете, — Энни погладила дочь по голове.
— Мам, — спросила Лизи, выждав немного, — а как же Бог за всеми углядит? Людей-то много, а он один?
— Глупенькая, какая ты глупенькая! А считаешь себя умнее Мэри! — рассмеялась Энни. — Неужели священник не говорил тебе, что Бог всемогущ и всеведущ, и все наши дела и помыслы ему известны?
— Говорить-то он говорил... — с сомнением сказала Лизи.
— Тсс, я слышу шаги короля. Он идет сюда, — перебила ее Энни. — Пожалуйста, поклонись ему как следует и называй его "ваше величество".
Генрих, хромая, вошел в комнату.
— Здравствуйте, моя милая, здравствуйте, ваше высочество, — поздоровался он с женой и дочерью.
— Бог мой, какая сырая погода, — моя нога ноет и ноет, и не дает мне покоя! — Генрих уселся в кресло, сбросив с него на пол подушку, на которую осторожно пристроил свою больную ногу.
— Вы погрузнели, ваше величество. Вам бы надо несколько ограничить ваше питание, — сказала ему Энни.
— При чем тут питание? — поднял брови король. — Я вам про одно, а вы — про другое! Я ем не больше остальных.
— Так, ваше высочество, а вы что делали? — спросил он Лизи.
— Я играла в куклы, ваше величество, — поклонилась ему принцесса.
— В куклы? Очень мило, — рассеянно сказал Генрих и прибавил, обращаясь к жене: — А она прекрасно говорит, четко произносит слова. Удивительно. Помнится, Мария в ее возрасте почти ничего не говорила, только мычала что-то нечленораздельное. Да, Елизавета делает большие успехи...
Наступила тишина. Энни стояла перед королем, глядя себе под ноги, а он рассматривал гобелен на стене, будто видел его в первый раз. Лизи, ухватившись за руку Энни, переводила взгляд с отца на мать, пытаясь понять, почему они молчат.
— Вы не оставите нас, ваше высочество? — внезапно произнес Генрих так громко, что Лизи вздрогнула. — Мне надо потолковать с королевой наедине.
На лице девочки промелькнуло странное выражение, и она, не забыв присесть в поклоне, выскочила из комнаты.
— Да, умная девочка. Но — девочка! — пробурчал король, посмотрев ей вслед.
— Я хотел спросить вас, моя милая, нет ли у вас признаков беременности? У вас, вроде бы, случилась задержка? — в голосе Генрих прозвучала надежда.
Энни смутилась и покраснела.
— Нет, ваше величество, все восстановилось. Обычные женские дела. Я не беременна, — сказала она.
Генрих насупился.
— Я не понимаю, что у нас происходит. Отчего вы не можете зачать от меня мальчишку? Я, кажется, регулярно исполняю свой супружеский долг, и осечек у меня не бывает. Почему вы не родите мне сына, ваше величество?
— Видно, Бог этого не хочет, — ответила Энни, мельком взглянув на побагровевшего короля.
— Отчего бы Богу этого не хотеть? — сдавленно произнес тот, сдерживая гнев. — Разве я не очистил нашу веру от примесей и наслоений, разве не засияла она в первозданном блеске и величии? Нет, моя милая, у меня возникает такое ощущение, что это не Бог, а вы, именно вы, не хотите, чтобы у меня родился наследник!
— Как я могу помешать этому? Вы не можете упрекнуть меня в том, что я нарушаю обязанности жены, — холодно проговорила Энни, глядя теперь прямо в глаза королю.
— Да, это верно... — осекся он. — Но почему же, черт меня возьми совсем, у нас нет сына? Почему вы не можете забеременеть? А может быть, вы вообще уже никогда не забеременеете?
— Врачи говорят, что я здорова.
— А-а-а, врачи! — Генрих махнул рукой. — Что они знают! Если бы они действительно умели лечить болезни, на земле давно бы уже никто не болел. Сколько веков существует медицина, а болезней становится все больше. Не напоминайте мне о врачах; они не могут вылечить даже мою ногу, которая не ранена, не покалечена, не обожжена, а просто болит изнутри. Я заплатил этим эскулапам столько золота, что хватило бы на излечение всех больных ног на свете, а они лишь мучают меня бессмысленными процедурами и запутывают мудреными латинскими терминами. Я несколько раз порывался издать указ о том, чтобы повесить всех врачей в государстве. Людям от этого стало бы легче жить, — по крайней мере, доктора перестали бы их дурачить и вытягивать из них деньги... Не напоминайте мне о врачах!
Он с трудом поднялся с кресла и сказал:
— Что же нам остается делать, моя милая? Видимо, только молиться и продолжать стараться изо всех сил. Я все еще верю, что вы родите мне наследника. Прошу, умоляю вас, — постарайтесь, и я стану самым счастливым мужем и отцом на свете! А тогда и мои чувства к вам окрепнут во сто раз, хотя и без того только вы одна живете в моем сердце.
* * *
Покинув покои королевы, Генрих, чертыхаясь, проклиная свою больную ногу и всех докторов мира, добрался до приемного зала, где его ждал сэр Джеймс.
— Надеюсь, сэр, дела, о которых вы хотели поговорить со мной, действительно так важны, что стоят моих страданий, — проворчал король. — В противном случае вы человек без жалости.
— О, я всей душой сочувствую вашему величеству! — сказал сэр Джеймс соболезнующим тоном. — Я бы не осмелился побеспокоить вас, если бы не возникли вопросы, требующие немедленного решения.
— Дьявольщина! — король, морщась, потер свою ногу. — Докладывайте же скорее, не тяните время!
— Особый Комитет умоляет ваше величество принять срочные меры по наведению порядка в государстве, — сэр Джеймс передал королю свиток с прошением.
— Что такое? В нашем королевстве беспорядки? — переспросил Генрих. — А почему мы не знаем об этом? Мастер Хэнкс ничего нам не докладывал.
— Нет, ваше величество, прошу меня простить, я не точно выразился. Это беспорядки такого рода, которые не несут в себе угрозу вашему величеству и королевству. Однако сэр Арчибальд как глава Особого Комитета все же несколько обеспокоен положением в стране.
— Говорите же яснее, черт возьми! — прервал сэра Джеймса король.
— Извините, ваше величество. Речь идет о том, что законы, которые должны помочь Комитету в проведении реформ, законы, утвержденные вашим величеством, — не действуют!
— Какие законы вы имеете в виду? — Генрих с гримасой боли на лице попытался вытянуть ногу.
— Например, закон о выселении. В нем сказано, что человек, лишившийся своей собственности — дома, земли и тому подобное — должен в месячный срок покинуть свои бывшие владения, в противном случае он подлежит насильственному выселению. Казалось бы, что здесь непонятного? Но находятся люди, которые сопротивляются выселению, обосновывая это тем, что им и их семьям якобы негде жить и нечем прокормиться. Какая наглая ложь! Вы, наверно, помните, ваше величество, что подписали указ об использовании нищих и бездомных в специальных работных домах. Каждому там найдется дело — мужчинам, женщинам, детям, старикам, — и все они будут обеспечены жильем, питанием, все будут приносить пользу обществу и прибыль своим хозяевам и государству. Что же касается не желающих работать, то их надо ловить и также отправлять в работные дома. За поимку бродяг можно назначить небольшое вознаграждение, и, уверяю вас, полиции не придется трудиться, — добрые граждане сами переловят и сдадут властям всех нищих. Тех же, кто сбежит из работного дома — вешать. В конечном итоге, доходы от работных домов перекроют расходы на борьбу с бродяжничеством. У меня тут произведены соответствующие расчеты, — сэр Джеймс вытащил из мешка для бумаг еще один свиток.
— Оставьте, — простонал король. — Я вам верю. Что вы хотите?
— Ужесточить законы о выселении и о бродяжничестве.
— Согласен.
Сэр Джеймс тут же подал королю заранее подготовленный указ и достал еще одну бумагу.
— Бог мой! — мученически произнес Генрих. — Вы никак не угомонитесь! Что еще?
— Сбор налогов, ваше величество. Комитет предлагает изменить суммы сборов.
— Как это — изменить? — Генрих с подозрением посмотрел на сэра Джеймса.
— Прошу выслушать меня, ваше величество, — заволновался тот, почувствовав недоброжелательные нотки в голосе короля.
— А я что делаю? — сказал Генрих. — Я вас слушаю, невзирая на адскую боль в ноге. Итак, что там по поводу налогов?
— Сейчас, как вам известно, мы берем одинаковые налоги со всех, а Комитет предлагает брать налог в зависимости от размера состояния и доходов каждого человека, — выпалил сэр Джеймс.
— Вот как? — король задумался. — Что же, в этом предложении есть разумный элемент. Но как решились на это сэр Арчибальд и другие члены Комитета? Ведь они — богатейшие люди, и, тем не менее, они готовы добровольно принять закон, который лишит их приличной части денег?
— Простите, ваше величество, я опять неправильно изложил свою мысль, — сэр Джеймс отчего-то испугался. — Речь идет о том, чтобы больший процент налога брать с бедных, — процентов, эдак, двадцать пять, — а с богатых брать налог существенно меньший.
Король так удивился, что забыл о своей больной ноге.
— То есть... Не пойму... Как это? — он беспомощно уставился на сэра Джеймса.
