Скрамасакс

Пока не стемнело, натаскали сухих дров, над костром натянули сырую мешковину и стали готовить ужин. На вопрос: "Зачем все эти приготовления? — старик ответил, — Сухие дрова меньше дают дыма, а сырая тряпка не позволяет высоко ему подниматься, ночью, вообще, без костра будем, так как разбойники, по всей видимости, недалече. Как говорится, бережёного — Бог бережёт".

На ужин татарин приготовил зайчатину — немного жёсткую, но сочную и настолько вкусную, что с голодухи, после всех злоключений я её сравнил с лучшими из кулинарных шедевров, которые когда-либо пробовал. Караулить лагерь дед назначил меня после Аники — вторым: "Надо ложиться".

Как назло — сон всё не шёл, повалявшись с часик я встал, подошёл к бодрствующему мальчишке и отправил того отдыхать. Ночь выдалась безветренной и тёмной — звёзды радостно перемигивались, тонкий лунный серп, словно сошедший с вершины минарета практически не давал света.

Без весёлого пламени костра сидеть было зябко да уныло, мысли о доме, наполнив сознание, навеяли грусть: "Как там мои?.. суждено ли, хоть когда-то вернуться?.." — одним словом — тоска. Пребывая в таком настроении, я таращился в кромешную тьму и прислушивался к каждому шороху, а их имелось предостаточно — то птица вскрикнет, то ветка хрустнет, то в траве зашуршит какой-то зверёк — природа жила обычной своей жизнью и все неприятности маленького человека её ни сколько не волновали.

Тут, краешком глаза я уловил крохотную красную точку — сначала решил, что показалось — но нет, ниже по течению, и впрямь, где-то очень далеко, горел огонь.

— Прохор Алексеевич, — позвал я тихонечко деда.

— Что случилось? — настороженно спросил он, зашуршал лапником, служившим ему постелью, и подошёл.

— Смотри, — пальцем я указал направление.

Долго вглядываясь, дед наконец-то крякнул:

— Ух, глазастый и что тут — прикажете делать?

Вопрос он задал себе, но с моих губ невольно сорвался ответ:

— Как что!? Пойти — проверить, кто там расположился, может душегубы давешние, и если так, то наказать...

— Добро... — недолго подумав, решился старик, — Иди, буди ребят, только чтоб тихо.

Оставив меня охранять лагерь, волк и три человека растворились в ночи. Видите ли, по лесу хожу я громче медведя. В общем-то, дед прав, только всё равно — как-то обидно. Оказавшись в одиночестве — вглядываясь в зловещую тьму, задумался и бабах... перешёл в изменённое состояние — лес раскрасился красками, нет, не засиял словно днём, но видно стало значительно лучше. В этот раз всё произошло непроизвольно — абсолютно без каих-либо усилий.

"Какого хрена я здесь остался, чего тут охранять, а главное — от кого? Лошади привязаны — не убегут — вокруг ни души".

Обретя ночное зрение, и сокрушаясь по поводу своего тугодумия: "Как мог забыть о данном свойстве изменённого сознания, ведь уже сталкивался с этим? — решаю, — Иду к своим, ещё один меч, лишним уж точно не будет".

Догнал я их минут через двадцать.

"Да, громко хожу, а что делать? Дед вон, обещал с поршнями познакомить, только что-то зажал старый, аль запамятовал — надо напомнить". — Друзья, создаваемый мной шум, услышали да притаились, я же их отчётливо видел: на фоне чуть подсвеченного леса человеческие фигуры резко выделялись своей более яркой аурой. Люди были заметны издали — у меня сложилась некая аналогия с тепловизором, даже стволы деревьев практически не препятствовали их обнаружению.

Подобравшись как можно ближе, но в то же время, дабы не попасть под шальную стрелу, я прошипел:

— Не стреляйте, свои...

Мальчишка и Хал одобрительно улыбались, а вот, дед — как всегда, ворчал:

— Нарушил приказ — будешь наказан, сейчас же пошли, посмотрим, что к чему — только тихо, — шикнул он и погрозил кулаком.

Лагерь оказался бандитским. Было тех человек двадцать, а нас всего четверо: пацан — снайпер, два мужика с мечами и дед с клюкой — сокрушающей черепа, короче — смертельный спецназ. Разбойники гуляли — горело три костра, сноп искр, поднимаясь ввысь, растворялся в ночи. Караул отсутствовал — расслабились душегубы.

Две телеги с впряжёнными лошадьми находились на самом краю бандитского лагеря — даже поленились распрячь коней, во как хотелось побыстрей начать праздник. К верхнему краю крестьянских повозок за вывернутые руки были привязаны их бывшие хозяева, я насчитал восьмерых. Тати уже сильно поддали, некоторые выпав из реальности, похрапывали, но у основной массы — наблюдался самый разгар веселья, и когда парочка здоровенных детин, громко ржа, направилась в сторону пленников, мы начали атаку.

Засвистели стрелы, поднялся гвалт, образовалась паника. Люди не понимая, что происходит, бесцельно метались в ярком свете кострищ. Более трезвые или бывалые, выхватив оружие, приготовились к бою. Парочка стрел полетела и в нас, однако разбойничьи лучники почти сразу упали — бить по освещённой цели гораздо удобней, чем спьяну стрелять на звук. Ночной лес заполнили панические крики, отчаявшиеся бандиты, пытаясь спастись, припустили в разные стороны.

На меня выбежало трое. На пути первого из беглецов, выглянув из-за толстого ствола, отблеском костра сверкнула катана. Душегуб в темноте ничего не увидев утробным чавканьем насадился мягким пузом на меч. Оружие как легко в плоть вошло, так легко же и вышло — вот, в чём преимущество короткого клинка. Разбойник, пытаясь удержать скользкий ливер, хрипя, завалился. Его друзья, услышав предсмертный сип товарища, тыча во тьму оружием ошарашенно застыли. Шаг вперёд, уход от широкого замаха топором, нырок под удар копья — первый так же собирает кишки, а второй становится мумией — ему в горло вошёл скрамасакс.

Бой закончен. Враги уничтожены, удовлетворения нет — вхожу во вкус, и дозу адреналина надобно повышать.

"Что мы имеем — троих уложил я, штук семь посекло стрелами, ещё дед — трёх-четырёх оприходовал. Выходит, ушло как минимум — шесть — непорядок".

Ныряю в лесную тьму, и устремляюсь на поиски сбежавших. Вот они — двое, сломя голову несутся, периодически сталкиваясь с невидимыми в темноте деревьями. Минут через десять их догоняю, всё-таки "встроенный тепловизор" — классная вещь.

"Ой, блин — один чуть не расшиб башку о берёзу — надо ему помочь". — Если бы не изменённое состояние, наверняка бы не догнал душегубов. Однако всё разрешилось, как и до этого — вспоротыми животами да выпущенными кишками. Жалость к этим ублюдкам отсутствовала — злость и ненависть полностью поглотили меня, перед глазами стояли замученные тела маленьких приведений и я, с остервенением, словно тот дровосек рубил и рубил. Внезапно ноги подкосились и наступила тьма.

"Что, чёрт возьми, происходит?" — промелькнула последняя мысль, и тишина.

Очнулся я утром в бывшем бандитском лагере. Холодные солнечные лучи робко пробивались сквозь хмурую пасмурность осеннего неба, облака лениво плыли по своим мокрым делам. Над поляной, исчезнув за сосновыми кронами, низко пронеслась стайка встревоженных птиц.

"Быть дождю", — подумалось мне и тут, я услышал встревоженный голос Аникея:

— Прохор Алексеевич иди сюда, кажись, Роман очнулся!

— Чего ты орёшь, итак башка раскалывается, — вырвалось из пересохшего горла. Приподнялся с нарубленного лапника, острая боль пронзила затылок. Состояние напомнило жуткое похмелье. Трещала, кружась голова, нещадно мутило. Собравшись с силами, опрокинулся набок и вызвал "Ватсона".

Подошедший дед, заботливо подняв мою голову, дал выпить какого-то взвара — потихонечку стало отпускать. Полежав минут пять, почти полностью вернувшись в норму, наконец сел да огляделся: "М-да жизнь кипит".

Бывшие узники занимались делами, вблизи телег суетились мужики, возле костра колдовали бабы. Друзья стояли рядом и озабоченно смотрели на деда, тот же, оттопырив мне веко, пристально разглядывал глазное яблоко.

— Ну, и напугал ты нас, — начал старик, — Бой закончился, ты ломанул в лес да пропал. — В ответ, виновато пожав плечами, я горько вздохнул.

— Мы с Халилем пошли по следам, а там два куска фарша и твоя тушка без признаков жизни, думаю, копец котёнку — больше гадить не будет, ан нет — живой вроде, только уж больно тяжёлый, но это дело поправимое. Значит, дотащили тебя кое-как, осмотрели, а ран-то и нету. Давай рассказывай, что произошло?

— А хрен его знает, перед глазами встала картина их зверств, накатило остервенение, ну, я и сорвался — искрошил душегубов в капусту, дальше — не помню...

— Да уж... — крякнул старик и обратился к оттопыренным ушкам Хала с Аникой, — Ступайте, помогите мужикам, позавтракаем да двинем, неча время терять. Друзья удалились, а дед продолжил расспросы, — В каком состоянии ты был?

— В изменённом.

— Как долго ты в нём находился?

— Ну, это... вы пошли к разбойникам, тут вскорости, оно само как-то пришло, — начал я путанно излагать, — А ушло — тоже само — ноги подкосились и темнота.

— Понятно, — растянул слово дед, — Исчерпал ты силы свои — без остатка, хорошо ещё так всё закончилось, запросто мог дуба дать. Что ж ты бестолочь, не качал энергию?.. Она знаешь, как в изменённом состоянии тратится? — Больше так не делай. А дабы об этом не забывал и как я давеча говорил, в наказание за оставление лагеря, будешь... — старик задумался и выдал, — Бегать, сейчас — быстро умываться да завтракать.

Всё же, два разбойника в суматохе боя ушли — главарь и дружок его: "Почему самым отъявленным мерзавцам всегда удаётся избежать наказания?.." — Освобождённые крестьяне, оказались именно из той деревни, что была обнаружена нами сожжённой. Их бандиты планировали продать на невольничьем рынке в Касимове — оказывается, есть и такой. Пока я валялся в отключке, мужики трупы оттащили подальше, собрали трофеи, загрузили телегу и были уже готовы к отъезду, ждали только меня — пока очнусь.

Вот я в полном боевом облачении и бегу — красота. Хотя, если непрестанно мысленно прогонять через себя поток энергии и складывать её в районе сердца, то в принципе, не так уж и тяжко. Взмок, конечно, с ног до головы, однако пробежал пару часов, а дыхание так и не сбилось. Вскоре, освобождённые крестьяне свернули к дедовой заимке, Прохор им разрешил до нашего возвращения там временно перекантоваться, мы же продолжили свой путь дальше — на Муром.

Ветер, разогнав витающую в воздухе осеннюю хмарь, унёс обрывки свинцовых облаков и обнажил солнышко. По краям дороги стоял дремучий, сказочный лес, столетние сосны, взмывая ввысь, макушками подпирали прозрачное небо. Вокруг каравана носились беспокойные воробьи, ожидая от лошадей новой порции лакомства в виде парящих кругляшей, пахло прелой листвой да хвоей, если бы не наказание, то вообще, абсолютная идиллия.

Часа через три, возле ручья, сбегающего с кургана и терявшегося где-то в лесной чаще, Прохор решил устроить привал — видите ли, коням надо передохнуть.

— Ты, болезный, — обратился ко мне дед, — Беги вон, на горку? Посиди там — подумай, так сказать, над своим поведением, надумаешь, возвращайся — перекусишь да в путь, к вечеру должны поспеть в Муром.

Я взял протянутую учителем шкуру и последовал дальше, друзья стали разбивать лагерь.

Холм, выглядевший снизу не очень большим, на деле оказался внушительным. К середине склона жидкие кустики, усеивающие его основание, закончились, осталась лишь пожухлая трава.

Ближе к вершине я заметил родник, с которого и начинался ручей: "Странно, — подумалось мне, — ключи обычно бьют в низине, а тут, чуть ли не на самой вершине... загадочное место..."

Напившись студёной воды, я испытал блаженство загнанной лошади, добравшейся до вожделенного источника и дальше побрёл не торопясь.

Курган, практически, круглой формы поднимался над бескрайним простором леса, так что с его макушки были видны лишь кроны деревьев, раскачивающиеся под порывами ветра. Венчалась гора каменной проплешиной диаметром около трёх метров. Там я бросил овчину и сам упал, разбросав руки, раскинув ноги, закрыл глаза — отдался в руки изнеможения.

* * *

Постепенно приходя в себя, я уставился в прозрачную синь полуденного неба. Редкие облака медленно куда-то катили, ветер ласково трепал по щекам, думы потихоньку исчезали, меня, словно на надувном матрасе медленно качало в волнах. Мотнув головой и сев — я устремил взгляд за горизонт.

Величественная картина поразила необъятной мощью, звуки пропали, мыслей вообще не осталось, природа поглотила меня, точно растворила в себе. Уставшее, измученное долгим бегом тело, казалось совсем невесомым, я будто парил над бескрайней планетой — осознавал всю мощь мирозданья и разнообразие созданий, населявших его.

"Сколько же их — не счесть и у каждого личная жизнь, свои заботы, стремления. Вот, маленькая птичка, неся букашек, поспешает к птенцам. Вот, волк перегрызает горло зайцу, стремясь накормить волчат. Вот, уже человек — царь природы, считая себя оскорблённым, не задумываясь, лишает жизни обидчика. Позже о сделанном он пожалеет, дети поверженного будут голодать и вскоре умрут, а убийца узнает о том лишь после собственной смерти.

Чужие жизни и мысли проникли в мозг, не оставив там свободного места. Моя сущность вскользь касалась чувств тварей населявших землю, задерживаясь лишь на немногих, и это, ничуть не смешиваясь, происходило мгновенно — другие эго полностью заполнили разум...

— Как же всё грандиозно, насколько всё связано, нет ничего случайного и бессмысленного! Просто поразительно!

Опять само собой — без усилий, сознание моё изменилось. Я увидел сверкающий смерч, из недр кургана исходил мощный поток силы, проходя через меня, тот волнами разливался по бескрайнему миру. Также как в Успенском соборе, протуберанцы света в ряби сияния несли вселенское спокойствие и тысячелетнюю мудрость — поражали, завораживали, манили...

— Ох-ре-неть, — с пересохших губ сорвалось ругательство, и я больно — копчиком упал на овчину, а поражённый мозг, выдал анализ: "Похоже, я и впрямь парил над землёй".

Пребывая в шоке, тру отбитую задницу:

— Ох-ре-неть, другого определения подобрать не возможно, ни каких слов — одни эмоции.

Напитавшись энергией по самую маковку, я, как говорится, спустился с небес и направился к спутникам, не терпелось поведать обо всём этом деду.

* * *

— Помнишь, я рассказывал о голосе Бога? Так вот, тебе удалось его увидеть, теперь осталось услышать и понять — о чём Он говорит. Сознание всё запомнило и впредь — поймать однажды испытанное — будет значительно легче. Дерзай и обрящешь... — позже наставлял меня дед, ритмично покачиваясь рядом в седле.

— Я хочу опять на ту гору и желаю остаться там навсегда... это ведь точка силы, да? — сорвался с губ возглас. Я всё ещё пребывал под впечатлением и, мягко говоря, находился в восторженном состоянии.

— Конечно — Лысая гора. Подобных мест достаточно много, раньше там было капище. Позже одинокий путник, прочувствовав, что и ты, решит поселиться на данном кургане. Приходя в силу и постепенно набирая мудрость, он станет праведником, к нему потянутся люди... Наверняка, там воздвигнут часовенку, затем церковь, а через малое время над лесом взмоют купола нового монастыря.