Кукушонок

  К этому моменту я уже понял многое из того, о чём не догадывался прежде. Например, я и правда вёл себя, как идиот. Феодальные порядки — это не просто жёсткая и непреодолимая сословная дисциплина. Это ещё и лицемерие. В современном мире такую неискренность тяжело встретить, везде всё будет не совсем тем, чем является здесь. Начальственное и карьеристское лицемерие — это просто способ управления. Управления другими через управление собой. Торговое — лишь борьба за продажи и поведение во время переговоров. Только в Японии сегодня есть что-то похожее, с их умениями чувствовать обстановку и говорить то, что от тебя желают услышать. Но и там это лишь отголоски средневековья, используемые для прекращения войн, волнений и озлобления в обществе. Дым феодализма.

  Я же был одарён социальной глупостью на высший балл. Возможно, деревенщина Замгри так и вёл бы себя, но поклясться в этом не могу. Сколько я не общался с крестьянами позже, среди них попадались без счёта и простаки, и крайне умелые переговорщики. Лицемерие здесь стало в некотором роде фундаментом, на который сваливался каркас из набора правил, обтягивавшийся традициями, суевериями, привычками и просто опытом столетий. Средневековье не слишком доверяло знаниям. Я не видел никаких притеснителей мудрости вроде заскорузлых христианских священников, странным образом создавших в Европе университеты и монастырские школы. С религией в Мальвикии как-то не сложилось.

  Я видел храмы, служившие одновременно и философскими школами, но так и не получил чёткого ответа насчёт местных богов. Возможно, в других странах это было не так, но в Мальвикии философия властвовала без авторитетных посредников. Выучив примерно две сотни богов, я так и не понял кто и за что в ответе на Нибле и в головах верующих. Застой в знаниях поначалу удивил меня, но за ним стояли довольно глубокие философские рассуждения, жаль, что ошибочные. Кажется, я отвлёкся. Особая философия, хозяйственный уклад, или просто жестокая манера управления, я не знаю, что вызвало в людях такие изменения. Все врали всем.

  Услышать искреннее мнение человека мог либо близкий товарищ, либо родственник. Влюблённые не врали друг-другу. Всё остальное общество пребывало погружённым во лжи. Не зная об этом, я принимал слова людей за чистую монету. Эту повязку слепца помогла снять Амаис. Она говорила мне правду, без неё я продолжил бы молотить головой о стену окружающего вранья. Люди Мальвикии почти всегда врали тем, кто выше их по положению, питая их и без того разжиревшее эго, регулярно лгали равным себе, стремясь добиться от собеседника необходимого именно им результата, не менее беззастенчиво и постоянно они обманывали тех, кто ниже их.

  Проще было перечислить те случаи, когда они говорили правду: не лгали в договорах, предпочитая иные способы обмана, не лгали о том, что было общеизвестным, или легко выясняемым, не лгали в тех случаях, когда правда сулила больший барыш. Обман пропитал общество Мальвикии сверху донизу. Мои читатели всё ещё не понимают, как именно связаны ложь и лицемерие каалри с их образом жизни? Это очень весёлый вопрос, и я отвечу на него с удовольствием.

  Сунь Цзы сказал: 'Война — путь обмана.' Средневековье — это не прелестные картинки деревенской жизни, сменяющиеся криками 'Deus vult!' Вовсе нет. Феодальные войны — это самые малокровные войны в истории человечества, но вовсе не из-за особого милосердия, или миролюбия мордоворотов в кольчугах и доспехах. Просто война в средневековье идёт круглосуточно, всех со всеми. И первое правило выживания в этой войне гласит: 'Умей лгать и понимать чужую ложь'. Большая часть этой войны бескровна, что не делает её менее жестокой.

  Куда бы не пошёл далее 'кукушонок' с Земли, он всюду будет вынужден воевать. Бедный, бедный кукушонок. Это открытие на пару дней оглушило меня. Причина такого противостояния лежит на поверхности, ведь ресурсы натурального хозяйства мизерны. Без товарного производства только то, что ты сам можешь создать — это твоё. Всё, что больше этого, ты можешь только похитить у другого человека тем, или иным способом.

  Те крохи, которыми распоряжаются торговцы, это и есть все ресурсы выше натурального хозяйства. Но и здесь была проблема: местные хозяйства напоминали матрёшку, изолируясь с каждым новым уровнем всё сильнее. Обычный крестьянин кормил себя и свою семью, сам делал простые инструменты, носил одежду из домотканой материи. Деревня таких крестьян могла похвастаться тем, что сама делала инструменты посложнее, ковала железо, делала горшки, варила сыр. Город мог произвести и продать только то, чего крестьянин не мог сделать сам.

  Примерно так же обстояли дела и в замке. Замок с поместьем не нуждался в существовании окружающего мира. Хозяйственная и информационная изоляция рождает вражду. На низовом уровне каждый обеспечивал свою семью сам. Он не нуждался в других. Это было базовым пределом враждебности. Более сложные работы требовали подключения группы, которая обеспечивала всех участников, только их, и никого более. Для такой группы любой человек извне — посторонний. Ему не будет жалости и пощады. Постепенно, уровень за уровнем, горькая луковица ксенофобии становилась всё более едкой и плотной.

  Конечно, я слегка сгустил краски, чтобы мои читатели смогли понять сколь пропитана ядом недоверия и враждебности жизнь в обществе, перекроенном границами сословной и хозяйственной замкнутости. Как я уже сказал, это открытие выбило меня на несколько дней из колеи.

  Будучи чужаком, я плохо понимал сколь нелепо и одновременно притягательно моё поведение. Я погрузился в тренировки с головой, чтобы отвлечься от непонимания того, как теперь доверять людям. Я не поставил крест на них, и не собирался погрузиться в горечь бегства от общества и собственного страха перед ним. Тренировки изнуряли моё тело, а размышления — разум. Единственной отдушиной стала Амаис.

  Лагрум регулярно присылал ей письма, раз отец не желал ему отвечать, он общался с сестрой. Стройка в городе набирала обороты, бургомистр рассказал ему о больших планах Хегля, желая через него заинтересовать Викора Орла. Если бы граф согласился участвовать в предприятиях города, а не вредить ему, то доходы графства увеличились бы, и существенно. Амаис догадалась, что я стоял за этими событиями, пришлось рассказать ей о плотине и заводе.

  Мои перемещения теперь ограничивались ещё строже. Валотия день изо дня напивалась, молилась, плакала, избивала слуг и пыталась закатывать скандалы Викору в те редкие дни, когда он бывал в замке. Дважды она пыталась связаться с Лагрумом, умоляя его вернуться, чтобы успокоить отца. Получила ли она ответ, я не знаю. Дух войны, лжи и грядущего бедствия пропитал замок. Герцог не присылал новых людей на переговоры.

  В это же время кое-что произошло неподалёку от замка.

  Лагрум Орёл с друзьями и слугами возвращался с охоты. Взять кабанчика оказалось достаточно сложно, и сейчас компания наслаждалась спокойным возвращением домой. После проливного дождя солнце палило нещадно, наполняя воздух влажным жаром. Свита уже воображала себе, как уплетает жареную кабанину с половинками луковичек и чёрным хлебом, запивая всё это дело добрым пивом из подвалов Ратуши.

  В шею одной из лошадей вонзилась стрела с чёрным оперением. Всадники поехали на охоту развлечься, и ничего кроме мечей на кабана и коротких кинжалов у них с собой не было. Охотничий меч не слишком удобное оружие против человека. Из придорожных кустов отряд обстреляли из луков. Ещё несколько залпов, и они окажутся без лошадей. Лагрум выкрикнул боевой клич и первым бросился в атаку.

  Выскочившие разбойники в два раза превосходили свиту Лагрума в числе, но вояками их мог бы назвать только слепой. Вооружённые чем попало, без малейшей защиты, они совершенно не умели обращаться с оружием, или действовать слаженной группой. Всадники быстро рассеяли их, а часть перебили. Раненых оказалось немного: не считая пяти лошадей, в бою пострадали трое: сам Лагрум и двое его приятелей.

  — Этот негодяй успел ударить тебя кинжалом, жаловался первый Лагруму, показывая расплывающееся кровавое пятно.

  Сам графский сын не заметил ранения. Пустяковый порез, не сильно глубокий. Остальные раны были нанесены стрелами, и их хорошенько обработали, зная гнусную привычку лучников втыкать стрелы в землю. Такие ранения могли воспалиться, обрекая человека на медленную гибель.

  — Пустяки, — усмехнулся Лагрум.

  Чувствовал он себя отлично, мелкая стычка для рыцаря не несла никакой опасности. Разбойники надеялись схватить их живыми, для чего запасли арканы и верёвки. Придорожные кусты оказались дальше, чем они рассчитывали. Небольшая ошибка сделала их затею гибельной. Было очевидно, что за попыткой похищения стояли люди герцога, о чём Лагрум и решил отписать отцу. Он всё ещё оставался верен их дому, но теперь желал лишь скорейшего прекращения вражды с Хифусом Вепрем.

  Друзья вернулись в Хегль, Лагрум засел за письмо, пытаясь соединить в нём твёрдость, убедительность и необходимый уровень сыновней почтительности. Давалось это ему не просто. До вечера наследник шутил и пил вино, сидя в кресле, но к ночи у него поднялся сильный жар. Послали за лекарем и магом.

  Прибыв к постели больного, специалисты только разводили руками. Они ничем не могли помочь, не понимая причины. Рана опухла, а Лагрум лишился всякой надежды выжить, и стал больше похож на статую из грязного серого воска, а не на того бодрого молодого человека, которым все видели его ещё несколько часов назад. До утра за его жизнь боролись совместными усилиями врач и чародей.

  В полдень пятьдесят восьмого дня в замок въехали слуги Лагрума с телом хозяина.

  Заговоры шестидесятой ночи.

  Гибель брата в один миг выбила жизнь из Амаис. Что чувствовал граф? Никто из нас не знал. Он очень умело прятал свои мысли и чувства, скрывая ото всех голоса из бездны безумия, начавшие шептать ему на ухо. Много позже Амаис попросила меня узнать всё о гибели брата. Моих возможностей не хватило для допроса мертвецов, но я узнал очень много нового о тех заговорах, переменах планов под мерный перестук костяшек политических счёт, что возникли после смерти Лагрума Орла. Его похоронили в полнейшей тишине пятьдесят девятого дня моей жизни на Нибле, только ветер свистел над костром, да шипели и трещали обильно политые маслом брёвна. И пока все жители замка горевали, вокруг нас летели тени изменений.

  Замок Орла.

  Валотия сидела у окна, уставившись в одну точку. После смерти Лагрума всё изменилось. Теперь Векер Орёл — наследник. И это не сулило ничего хорошего. Как мать, её раздирали противоречивые чувства, как жену... Она не знала этой роли. Ещё вчера жизнь текла просто и размеренно, потом появился этот 'кукушонок', люди начали творить безумные вещи: думать, говорить, действовать иначе, чем прежде. Она знала это на своём примере. Она должна что-то сделать.

  Валотия смотрела в одну точку, туда, где тлели угли. Она смотрела и сжимала в руке пузырёк с ядом. Когда-то давно, она добыла его для себя. Свадьба с Викором Орлом не стала для неё счастьем, обещанная другому, пусть и ниже родом, она воспринимала Викора, как победителя на невольничьем рынке, и не собиралась отдаваться ему живой.

  Потом она утратила решимость, согласившись с предложенной ей ролью жены, а после и матери. Графом оказалось не так сложно управлять, если дело не касалось его безумной страсти к этому проклятому городу. Валотия не знала, для кого именно она достала яд, лишь сжимая пузырёк. Служанка со страхом взирала на злобные гримасы на лице нетрезвой и одинокой графини.

  Хегль.

  Раньше всех о смерти наследника узнали в Хегле. Бургомистр собрал городской совет и огорошил всех новой бедой. Надежда на мир с графом испарилась в погребальном костре. Город не успевал ни достроить плотину с прежними темпами, ни нанять себе наёмных солдат. Одна надежда на участие магов. Чародеи на Совет не пришли, и все сочли это недобрым знаком.

  Бургомистр прокашлялся и начал:

  — Как знает уважаемый совет, с гибелью Лагрума Орла война между графством и герцогством становится неизбежной, а мы будем главным блюдом победителя. Есть надежда на то, что стороны достаточно ослабнут в войне, но я бы не стал вверять свою судьбу случаю.

  Все согласились.

  — Мы получили новое письмо от Инизамгора, с подробностями. Из-за страсти графа к Болоту мы потеряли две недели. Если раньше оставалась надежда, что после исчезновения Меченного Хозяйками Топи герцог не решится напасть, то теперь Викор Орёл точно решит разорять земли герцога, а тот в свою очередь ударит по графству.

  Градоначальник прервался, чтобы промочить горло:

  — Город просто не успеет подготовиться, у нас нет денег для наёмников, а завод и плотина ещё не завершены. Я думал подкупить графа хорошей подачкой, чтобы он не торопился, но без Лагрума затея обречена. Граф продолжает сколачивать войско угрожающих размеров. За нашими стенами не отсидеться. Остаются только крайние меры.

  — Телти, заканчивай своё стонотство. У нас не только серебро и золото есть, но и глина.

  Говоривший был совершенно прав. Глиняные деньги по большей части использовались только для расчётов внутри города и его окрестностей, контрабандой попадая в графство Орла. И если денег из благородных металлов в казне Хегля было маловато, то глина всегда лежала в избытке, придерживаемая на чёрный день.

  Телти кивнул:

  — Кто за то, чтобы пустить нашу глиняную казну в дело для найма новых работников на достройку завода?

  Все присутствующие члены городского совета подняли руки. Они ещё долго спорили о разных мелочах, перекрикивая друг-друга, но главное решение уже приняли, окончательно связав своё будущее с безумным проектом приёмного сына графа. Чем бы не закончилась схватка Вепря и Орла, город подготовится к ней.

  Через пару часов крепкие парни из городской стражи принялись вытаскивать из подвалов ратуши тысячи ящиков с керамической монетой. Город Хегль всегда честно расплачивался с долгами, меняя глину на полновесное серебро, именно поэтому эти кусочки запечённой твёрдости слова стоили намного больше, чем вся казна города.

  К концу дня на строительстве плотины и завода уже работала половина города. Люди из деревень начали подходить на следующий день. Этот поток без остановок втекал в городские ворота более недели. Из города новость о смерти Лагрума отправилась во многие стороны. Корабли повезли её в Столицу, голубь понёс весть в Арнакталь, а из дома городского мага выскочила с сторону в Академии чёрная точка.

  Арнакталь.

  Быстрее всего новость достигла ушей герцога Вепря. Выслушав её, Хифус приказал повесить организатора неудачного похищения. Ему был нужен униженный граф, а не взбешённый. Теперь же Арти и Хифус придумывали новые планы, и каждый из них был дикой импровизацией, в чём они сильны никогда не были, предпочитая смелым авантюрам хороший расчёт.