И вдруг ганта Корт оскалил зубы от злости:
— Да, гаденыш, убей! Хочешь — так убей, чего тянешь?! Я вас из пыли вытащил, как родных при себе держал. Вы меня обманули, плюнули на мой приказ — я простил. Даже трофеев вам припас, раз уж вы битву пропустили! Но хочешь зарезать — начинай! Думаешь, умолять стану? Да пошел ты ослу под хвост! В самую дыру!
— Убей уже!.. — рыкнула Чара
Но голос непривычно вздрогнул. Ней помедлил, послушал сердце...
Отнял кинжал от шеи ганты.
— Ты правда не знаешь, кто нас выдал?
— Откуда мне знать, ишаки безголовые?! Да, я злился, когда увидел Морана живым. Хотел вам двоим носы и уши отрезать, а Чаре — еще и сиськи. Но думаете, я бы это удовольствие уступил какому-то южанину?! А если б я выдал врагу, куда идет орда, то пошел бы вместе с нею в капкан?! И если бы после всего встретил вас — пару оживших мертвецов — то остался бы с вами наедине?!
Ней сел на пол, отвесив челюсть. Ганта Корт печально покачал головой:
— О, древние духи, какие же вы двое кретины! Вроде, и храбрость есть, и руки быстрые, и глаза меткие... Но никогда вам не стать гантами — больно твердолобы, хуже баранов.
Он глянул на свою руку, пробитую клинком, тяжело вздохнул.
— Помоги мне, что ли... Сука злобная...
Чара опустила глаза. Ухватила рукоять кинжала, потянула. Ганта заскрипел зубами, когда сталь вышла из плоти, сжал кулак. Чара нашла тряпку, перевязала рану.
— Прости нас, ганта... — выдавил Ней.
— Иди под хвост.
— Ты можешь понять: нас предали, и мы подумали...
— И вы сразу подумали на меня! Вот это и обидно. Убирайтесь с глаз моих, пока не успокоюсь.
— Ганта... помоги нам, подскажи: как думаешь, кто нас предал?
— Да почем мне знать?! Коли не половина, так треть шаванов желала Морану смерти! Сотни человек могли вас выдать, лишь бы его погубить. Не найдете вы, кому мстить. Тем более, его уже и след простыл. Зная, что орда идет в ловушку, этот парень давным-давно сбежал. Сами бы поняли, если б мозги имели.
* * *
Ней и Чара были известны в орде, и слухи об их возвращении разлетелись быстро. Когда вышли от ганты Корта, их уже встретил всадник из числа доверенных вождя:
— Моран Степной Огонь зовет вас к себе.
Им пришлось сесть на лошадей, поскольку Моран сейчас был вне лагеря. С дюжиной своих приближенных он выдвинулся ближе к Мелоранжу, чтобы рассмотреть укрепления города и посовещаться. Легко было понять, что всадники Морана настроены очень решительно: они размахивали руками, указывали остриями мечей то на одну часть стены, то на другую. Казалось, штурм — дело решенное, вопрос лишь, в каком месте его начать.
Но, подъехав поближе, Спутники услышали голос Морана:
— Крыса, загнанная в угол, больно кусается. Стены в городе низкие, воинов мало. Но начнем штурмовать — простые ползуны озвереют и пойдут против нас. А ползунов там — тьма тьмущая! Потому сделаем так. Заготовим огненные стрелы и бочки со смолой. Луками и камнеметами будем каждую ночь поджигать что-нибудь. Пускай ползуны ни одной ночи не спят спокойно, пускай измучаются от страха. Возьмем наших пленников... Сколько их, Гроза?
— Больше трех сотен, вождь.
— Убьем их на глазах у горожан? — предложил кто-то.
— Отпустим живыми, — отрезал Моран. — Пускай идут в город и скажут ползунам вот что: кто хочет поздорову сбежать из Мелоранжа, тот должен нам заплатить. За двадцать фунтов харчей всякий может покинуть город и идти на все четыре. Мы пропустим. Так мы разживемся провиантом, а Литленды потеряют не одну тысячу парней. Когда обессилеют — вот тогда поведем с ними разговор.
— Но выпустят ли стражники на воротах горожан с едой?
— За монету выпустят, или за харчи. А глядишь, сами стражники первыми и сбегут.
Тут Моран увидел Спутников, и огоньки сверкнули в его синих глазах.
— Ага, живы. Езжайте ко мне, поговорим.
— Приветствуем тебя, вождь.
Он сухо кивнул.
— Где так долго пропадали?
— Мы... попали в плен, вождь.
— Как же так?
Ней кратко рассказал. При известии о предательском письме Моран изрыгнул проклятие.
— И как же вы сумели выбраться?
— Нам помог один человек — колдун.
— Колдун? — Моран поднял бровь.
— Да, вождь.
— Болотник, что ли?
— По говору похож.
— А как выглядел?
Ней описал. Моран сплюнул:
— Мерзкая рожа. И что он наколдовал?
— Воина коснулся пальцем — свалил с ног, будто искрой ударил. А тюремщика... высушил до костей.
— Как — высушил?
— Будто огнем. Остался только пепел на костях. Фу-фу-фу...
Ней трижды подул в стороны, отгоняя злых духов. То же самое сделал и вождь, и Чара.
— Болотники теперь такое могут... Скверное дело!
Ней согласился с вождем. Всякий на Западе знает: болотники Дарквотера промышляют колдовством. Могут наслать порчу, приворожить, заморочить голову, затуманить глаз. Могут, по слухам, даже коню подкосить ноги... Но чтобы вот так, одним пальцем испепелить человека!
— Ладно, — буркнул Моран. — И зачем же он вам помог?
— Он хочет, вождь, свести с тобою дружбу. Сказал: я вас спасу, а вы за меня замолвите слово перед Степным Огнем.
— Храни меня степь от таких друзей!
— Как знать, вождь. У тирана-то есть колдуны — те, с Предметами. Глядишь, и нам пригодится.
— Тиран помер... — Моран задумался. — Но осталась пигалица с Севера и ориджинские волки. Может, ты и прав, Неймир.
— Когда придет колдун, вести его к тебе?
— Подумаю еще. Позже скажу... Сейчас ступайте.
Неймир придержал коня, начал отставать. Едва потеряв Спутников из виду, Моран тут же забыл о них. Уже повернулся к ганте Грозе:
— Завтра начнешь строить камнеметы. Пошли людей в джунгли за деревом. И разыщи мне этого... мастера по машинам. Авось, среди пленников есть.
— Да, вождь...
Ней смотрел им в спины, и какое-то странное чувство росло в груди. Ядовитое, лихое — будто кровь в жилах прокисла. Обернулся на Чару — увидел: с нею то же самое. Отчего бы?..
От того ли, что вспомнили Колдуна? Всю дорогу вдвоем Чара и Ней старательно о нем не говорили, даже думать не хотели — до того был мерзок этот зверь. А теперь и вспомнить пришлось, и даже сделать то, чего Колдун хотел. Гадко... Но не в этом дело.
Может, в том, что Моран так быстро их отослал? Спутники для него рисковали жизнью, чуть не сгинули в темнице, а он даже на доброе слово не расщедрился... Ну, а должен ли? Ведь Моран — верховный вождь, а они — простые всадники, пускай очень умелые. Да и сплоховали они: пошли в разведку, а вернулись тогда, когда уж и битва кончилась. Нет, Моран им ничего не должен, даже доброго слова.
Так отчего же кисло на душе? И отчего так не хочется отпустить Морана? Взгляд так и цепляется за его спину, а в ушах — его слова. "Сейчас ступайте..." Нет, не те. "Где так долго пропадали?" И не эти. "Разыщи мне мастера по машинам..." Так это и вовсе не Нею сказано, а ганте Грозе. "Разыщи мне птичника..." А это давно было, еще до разведки. Тоже Грозе... Хм. А какого хвоста Морану понадобился птичник? Будто он письмо хотел послать. Шаван шавану шлет писульку — что за чушь?..
"Вы — твердолобые бараны!" — это сказал ганта Корт. Но на сей раз он ошибся. Кое-что Ней сумел понять. Проблеснуло в мозгу — как лучом вспыхнуло. И он хлестнул жеребца, нагоняя Морана. Едва Гроза отъехал от вождя, Неймир тут же занял его место.
— Чего тебе еще? — спросил Моран.
Ней обратился не к нему, а к спутнице, что ехала на корпус позади:
— Я всегда говорил тебе, Чара: Моран — отличный вождь. Храбрый, жесткий, дальновидный. Помнишь, вернулись мы из плена в старый лагерь — а он пуст. И давно пуст, неделю как! Наш мудрый вождь поднял орду и повел к Мелоранжу еще за день до того, как нас схватили. Мы думали: он на штурм пошел... Но если так, то отчего через джунгли, а не степью?
Ней сделал паузу, и Чара ответила:
— Затем, наверное, чтобы двигаться скрытно. Чтобы никто не знал, где орда. Если Гектор возьмет нас и допросит, и захочет устроить засаду у Ливневого Леса...
— То выйдет из-за стен прямо под копыта орде. Не штурмовать была цель, а только выманить!
— Прекрасный план, и цена невелика: парочка всадников...
Моран схватился за меч. Неймир — быстрее. Моран закрылся — но поздно, неловко. Лишь отклонил удар, но не остановил. Меч Нея пробил блок и рухнул вниз, до кости рассек бедро вождя. Тот взвыл и выпал из седла.
— Тирья тон тирья, — рыкнула Чара и двинула коня прямо на лежащего.
Моран рванулся, откатился. Рана замедлила движение. Тяжелое копыто упало на его колено, размололо кости. Моран захлебнулся криком боли, брызнула кровь.
— Изменники! Убить подлецов!.. — заорал ганта Гроза, обнажая меч.
Ней и Чара пришпорили коней, вырвались вперед. Гудя копытами, дюжина всадников настигала их. Мечи звенели, вылетая из ножен.
Чара сорвала лук, обернулась в седле. Хрипло вдохнула, отводя локоть. Тетива запела в такт дыхания. Выстрел — вдох — выстрел — вдох — выстрел...
Стрела в глаз коню, другому — в шею, третьему — в грудь. Трое всадников опрокинулись, задние налетели на них, смешались в кучу.
Вдох — выстрел — вдох — выстрел...
Отряд уже расстроился, рассыпался, шаваны выпрыгивали из седел, прятались от стрел за трупами коней. Чара забыла о них — она метила в лежащего Морана. Вдох. Он предал нас. Вдох. Пожертвовал нами, чтоб выманить врага. Вдох. Бросил на смерть ради хитрости. Вдох. Будь ты проклят, Моран! Вдох...
Она промахивалась. Вождь сумел отползти за мертвую лошадь. Лишь край спины на виду — дюймовая полоска плоти. Чара пускала стрелу за стрелой — мимо, и снова мимо, и снова!.. Метнувшись за плечо, рука не нашла оперения стрелы. Колчан опустел! Лишь тогда Чара расслышала крик спутника:
— Уходим! Брось ползуна, он свое получил! Уходим уже!
Потом они мчали галопом, и далеко за спинами терялся в пыли лагерь орды. Из него вылетали отряды один за другим — все в погоню за изменниками. Треть мили отрыва — это немало. Есть шансы уйти...
— Запад закрыт для нас, — бросила Чара. — Изгнаны.
— Нельзя было иначе, — ответил Ней.
Она повторила его слова на древнем языке степи:
— Тирья тон тирья.
Меч — 1
Вот что самое странное: Салем никому не желал зла.
Никогда и ни одной живой душе, даже своей жене. Друзья Салема называли ее злобной стервой. Говорили, это из-за нее он так изменился: был — весельчак, душа на распашку; стал — задумчивый молчун, слова не вытянешь. Говорили, детей у Салема нет потому, что жена пьет зелье: бережет, мол, себя, надеется сбежать с кем-то побогаче. Может, все это и правда, да только Салем все равно любил ее. Хотя и прятал любовь поглубже — заметил с некоторых пор, что его нежность злит супругу. "Не мужик, а слюнтяй!" — говорила жена. Это не было правдой: Салем был самым настоящим мужиком — и по происхождению, и по крепости характера. Он просто никому не желал зла.
Салем возделывал гречневое поле. Оно родило ровно столько, чтобы уплатить барону оброк и терпимо дожить до новой весны. Иногда случался неурожай — тогда приходилось туже затянуть пояс. Иногда родило чуть лучше — тогда Салем продавал излишек скупщикам и дарил жене какую-нибудь красивость. Так шел год за годом. Ничто не менялось в жизни и ничто даже не предвещало перемен, и, по правде, Салем радовался этому. Он любил свою белую избушку под шапкой соломы. Любил поле, густо желтое от цвета, гудящее голосами пчел. Любил Ханай: могучий, бурлящий, пенистый — хижина Салема стояла на холме над порогами. И жену любил — с ее низким сильным голосом, покатыми плечами, сочными губами... Будь и она так же довольна жизнью, как муж, ничего бы не случилось. Совсем ничего.
Но Клемента жаждала перемен. "Сколько можно прозябать в нищете!.. Сделай уже что-нибудь!.." Сложно винить ее — Клемента была дочерью мельника. Пятой. Это самое худшее: смалу испробовала жизнь в достатке, а вышла замуж — обеднела. Приданного-то за нею — пятой! — давали всего горстку, вот и не нашлось охотников, кроме Салема.
Когда на Севере началась война, Клемента увидела в этом шанс. Герцог нетопырей выбрал чертовски удачное время для мятежа: начало осени, урожай только-только собран, закрома полны. "Езжай в Лабелин и все продай!" — сказала Клемента мужу. Он удивился: "Зачем? Сперва уплатим оброк милорду, потом отсчитаем запас, а если что останется — продадим скупщикам". Клемента назвала его дураком. В Лабелине из-за войны харчи взлетели в цене. Перекупщики наживают барыши: берут у крестьян за бесценок, продают в городе втридорога. Вот и Салем должен так поступить! "Продай всю чертову гречку, милорду выплати оброк монетой, и останется еще куча серебра! Купишь лошадь или вола, или еще земли! Хоть как-то из бедности выползем!.." Салем не чувствовал особой нищеты — его отец и дед жили точно так же. Но хотел порадовать жену, потому одолжил телегу у соседа, загрузил доверху и поехал в Лабелин.
На полдороги его встретил отряд воинов и отнял телегу. Салем сказал: "Я понимаю, братья: идет война, и харчи вам нужнее. Но не оставите ли хоть половину, чтобы было чем прожить до весны?" Ему дали ответ: "Не волнуйся, брат, с голоду не помрешь. О твоем пропитании теперь его светлость позаботится. Становись в строй — отныне ты солдат". Так Салем попал на войну.
Несколько недель простоял он в полях, вместе с полусотней тысяч других мужиков, живою стеной заслоняя город. Он видел, как растет в людях отчаянье и ужас. Сам тоже отведал страха. Чуть ли не больше, чем смерти, Салем боялся того, что придется кого-нибудь убить. Думал так: "Помру — попаду на Звезду. Там, наверное, неплохо, только грустно будет без жены. А вот если сам кого зарежу — как жить потом?.."
Обошлось. Салем не пустил копье в дело, и даже не видел ни одной смерти. В битве погибли только три человека — далеко впереди, из задней своей шеренги Салем ничего не рассмотрел. Потом сержант сказал, что теперь надо служить герцогу нетопырей — за это будет хорошая плата. Мужики выстроились колонной и по одному подходили к северянину в сером, а тот перебирал их, как зерно: "Из лука стрелял? Налево... Копьем владеешь? Прямо... Ничего не умеешь? Направо..." Салем сказал серому плащу: "Я не хочу никого убивать". Северянин ответил: "Не беда, научишься. Иди направо". Салем уточнил: "Прости, но ты меня не понял. Я не хочу убивать, потому и науки этой мне не нужно". Серый плащ удивился и позвал на помощь красно-черного плаща. Тот выслушал и бросил два слова: "Пошел вон". Салем ушел с войны, довольный тем, что никому не сделал зла.
Но дома его ждала печаль: Клемента пропала. Фуражиры императорской армии заезжали в деревню. Некий капрал взял себе остатки Салемова урожая... и жену. Понш — сосед и приятель Салема — сказал, что Клемента сама хотела уйти с солдафоном. Салем ударил Понша.
— Не смей чернить ее! Солдат взял ее силой, угрожал убить — вот и пошла. И потом, она же не знала, что я жив. Говорили, всех нас нетопыри в землю положат!
Но в глубине души он подозревал, что сосед прав. Заперся в избе и орал во весь голос, колотил посуду, лупил кулаками в стену, пока не сбил всю кожу с костяшек. Даже теперь он не желал Клементе зла. Но было очень горько.
