Рожа у него, действительно, была не подарок. Грива чёрных волос, жестких как щетина, густые брови, бровищи, набегающие на маленькие глаза, узкий лоб, крупный нос и выдвинутая вперед верхняя челюсть, — всё это делало его похожим на кабана.
— Да, если бы тебе ещё клыки приставить — вылитый бы вепрь вышел, — 'польстил' я ему.
Мужик приосанился, но вспомнил, что разговаривает с незнакомцем, и строго спросил:
— А ты хто будешь? Дело здесь, какое пытаешь или от дела лытаешь?
— Ватажку ищу. Он мне вчерась, опосля нашей драки, сказывал к нему сюда прийти.
— Э, дык ты тот самый вятич-ромей, что супротив Ватажки устоял? Ну-ка, ну-ка, дай на тебя посмотреть...
Вепрь заулыбался и стал ещё больше походить на кабана. Чему он так возрадовался, я не стал расспрашивать, верно, у него были причины не любить Ватажку. Однако его радость прервал знакомый мне голос:
— А, явился, не запылился! Что так поздно? Аль через силу пришёл?
Я обернулся на голос Ватажки. Тот уже подходил ко мне, весело поблескивая глазами. Я в ответ тоже заулыбался, но ответить не успел, потому что Ватажка хлопнул меня по плечу и добавил:
— Вижу, через силу, а всё же пришёл, — и весело рассмеялся.
— Пришёл я к тебе не через силу, но, сильно обдумав идти или нет. Я не помню, говорил вчерась тебе, аль нет, что не по нутру мне от мало знакомых помочь принимать. Но обмыслив нашу с тобой встречу, да разговоры, решил, что не в моем нынешнем положении нос драть.
— Мудро ты рассудил, Никита. Что мне в тебе нравится, так это вятская прямота и дальновидность ромея. Славное сочетание. А позвал я тебя не посмеяться над тобой, а искренно помочь тебе устроиться в жизни. Много ты по свету помыкался, пора и осесть, как думаешь?
— Погодь, что-то я не пойму. Где осесть? Я пришёл к тебе, потому как думал, что к купцам пристроишь, для охраны ихней.
— Экий, ты, упрямый. Я тебе обещал помочь устроиться, но про купцов ничего такого напрямую не сказал. У меня иная задумка. А не пойти ли тебе к нашему князю на службу?
Я сделал вид, что оторопел от такого предложения и никак не могу найти подходящих слов. Затем, как бы призадумался. Задумался надолго. Ватажка не выдержал, поторопил.
— Ну что тут думать. Тебе, дураку, такое дело предлагаю, а ты думаешь!
— А как же не думать. Чай, не чарку с брагой предлагаешь. Тут не только за себя, а и за тебя, и за князя ответ держать. Да и годками я уже не тот, чтобы в отроки идти.
— Так я тебе в отроки и не предлагаю. В кметы сразу пойдешь.
— А не опозорюсь? Ведь я мечом и копьем, секирой, да конем не владею. Какой из меня кмет?!
— Конем управлять я тебя за месяц обучу, а с оружием ты и сам за седмицу управишься. Я ж тебя насквозь вижу. Вон как глаза разгорелись!
— Дались тебе мои глаза!
— Ладно, ладно. Я уже о тебе с воеводой Сфенальдом обмолвился. Рассказал, как бились мы вчера. Он велел показать тебя ему. Поэтому будь готов показать всё, что ты умеешь. Этот свей, обучен и варяжскому, и ромейскому бою. Всё подметит, всё узрит. Его слово последнее. Понял?
Я кивнул головой, а сам подумал, что так я всё ему и показал! Нет, Ватажка, мне нельзя показывать всего, что умею, но и того, что намереваюсь показать, хватит с лихвой для долгих раздумий воеводе и другим боярам. Захотят ли только они после увиденного, иметь при себе такого кмета или испугаются? Вот в чём вопрос? А, если испугаются, что предпримут? Мне-то, конечно, не смогут причинить вреда, но и мой план внедрения провалится, а тогда и с размеренной жизнью, которая мне так сейчас необходима, можно будет проститься. Поэтому я должен буду показать не столько мастерство, сколько ловкость, не столько умение мыслить в бою, сколько силу. Играть в 'поддавки' не намерен, а, действительно, продемонстрирую знания пяти, шести приёмов, которые знают и русичи, и ромеи. Только так и только тогда ни у кого из самых опытных и разумных бойцов и политиков не возникнет подозрения, что к ним явился чудо-боец.
Тогда и Сфенальд скажет, да, сильный боец, очень сильный, да ловкий, очень ловкий, да знает хорошо несколько приемчиков. Но их знают многие. Со временем станет одним из сильнейших бойцов, может быть, самым сильным из княжеских кметов, но и только. Всё же он человек и не более того. Вот как должен будет думать Сфенальд. И я сделаю всё, чтобы он так думал при всей его хитрости и уме, о котором так много мне говорил Волхв.
— Что поскучнел? Али испугался Сфенальда? Не боись, он нам настоящий батя. И, если впечатлится тобой, то горя знать не будешь. Да, кстати, лучше тебе прозвище дать, может, Кожемяка?
— Да какой же я кожемяка? Отец с братом — вот кто кожемяки! А из меня кожемяка, как из тебя скоморох.
— Прозвище — это не профессия, оно чаще в шутку даётся. Да и имя своё родовое, хоть ты и христианин, называть у нас не пристало.
Я с сомнением пожал плечами.
— Ну и лады. Тихо, вон воевода идёт, — предупредил меня Ватажко.
Я глянул в сторону и увидел, что к нам движется гора, а не человек. Сфенальд, что по-гречески означало 'сила', оправдывал своё имя или прозвище. Несмотря на свои преклонные годы, на вид ему было лет шестьдесят-семьдесят, выглядел он более чем внушительно. Никак не меньше двух метров ростом, в плечах косая сажень, огромные толстые ручищи, в которых проглядывалась силища. Конечно, он был уже тяжеловат и верно не так резок, но в зрелости, видимо, это был богатырь, которому равного бойца трудно сыскать.
Во мне шевельнулась зависть. Бывают же такие от рождения! Они сами себе система, и природа заложила в них уже всё, что необходимо мужчине в такое время. Он чем-то напомнил мне моего Волхва. Но, когда Сфенальд подошел совсем близко, я успел заметить в его глазах то, чего у Волхва никогда не было. Это была жестокость и запрятанное в глубине души коварство. Перед тем, как он заговорил, я успел подивиться тому, откуда у такого богатыря эти черты характера, так не свойственные сильным людям. Слова Волхва оказались верными. Этот человек, видимо, действительно, слишком долго служил при Византийском дворе и, к сожалению, оказался способным учеником в плане коварства и интриг.
— Ну, где твой боец? — не обращая ни на кого внимания, спросил воевода Ватажку. Тот молча показал на меня. Сфенальд, не глядя в мою сторону, сказал, обращаясь, будто, ко всему двору:
— Что-то слабо верится, чтобы такой, да лучшего кмета княжеского укатал. Что он тебе наобещал, Ватажка, признавайся! Золото, баб, али, может, чего похуже удумали?
Ватажка опешил от такого с собой обхождения. Никак не ожидал парень, что его 'батя', так вот, при всех, будет возводить на него напраслину.
— Да ты, что, батя, ты, что говоришь-то? — воскликнул неподдельно изумленный и обиженный кмет. — Да со мной ещё трое наших было. Они не дадут солгать, ничего мне он не предлагал и не обещал. Да ты ж меня знаешь, батя! Да я за тебя и за князя, кому хошь голову сверну!
— Ну, ну... Шуткую я. А ты, что молчишь, вятич?
— А у меня закон такой, не спрашивают, — молчи, спрашивают, — отвечай.
— Хороший закон. Кто ж тебя ему научил?
— А жизнь научила. Помыкался я по белу свету, да разных людей повидал, вот кое-чему и научился.
Отвечая, я смотрел Сфенальду прямо в глаза. Старик не выдержал моего открытого взгляда. У него, видимо, были думки мрачноваты, а их он даже глазами не хотел выдавать.
— Вот, вятич, просит за тебя Ватажка, чтобы я за тебя князя просил для принятия тебя в наше боевое товарищество. Лучший кмет просит, а вот я смотрю на твою рожу и сомневаюсь.
— Что ж, ты меня впервой видишь, волен и сомневаться. Однако от тебя первого слышу, чтобы отрока или кмета по роже выбирали. Воеводы, довелось мне слышать, особливо в северных странах, всё больше за доблесть и умение в бою своих сотоварищей отличают. Правда, в Константинополе есть такой обычай у императоров, а особливо у ихних жен, да наложниц, подбирать в свою личную гвардию не только умелых, но и красивых воев, чтобы, значит, те своим видом их не пугали. Если ты держишь такой выбор, то мне с тобой тогда и говорить тошно.
— Ишь, ты, какой прыткий. Чем же тебе, наполовину ромею, императорский выбор не по нраву?
— Ты меня на одну доску с этими Константинопольскими евнухами не ставь. Я веду свой род по отцу от тех эллинов, которые полмира покорили и до Индии дошли, которые не убоялись и со скифами, как говорят, потомками Геракла, сразиться.
— Откуда ж ты это всё знаешь? Ты, как я слышал, вроде кожи всю жизнь мял.
— Кожи мять мне не довелось. Отцу моему, да брату старшему такая работа очень даже знакома. А мне, младшему сыну, иное на роду было написано. У нас в Корсуне, все мальчики с шести лет, независимо от сословия, за небольшую плату обучаются в специальных домах, гимнасиях. Там умудренные знаниями и жизнью мужи обучают мальчиков не только искусству отстаивать честь и правду кулаками и оружием, но и философии, истории, риторике. Учат писать на холсте и папирусе. Мы с братом ходили в гимнасию до пятнадцати лет. Кое-что нам рассказывал и отец.
А с пятнадцати лет у меня проявились большие способности к борьбе и кулачному бою, вот отец и велел мне продолжать посещать занятия и совершенствоваться в рукопашных схватках. Он сам хорошо владел этим искусством.
— Значит, кулаками ты махать умеешь, хорошо, проверим. А с оружием?
— Только ножом или кинжалом. Конечно с мечом, копьем и луком я знаком, но больших успехов в этом не достиг, поэтому говорю, что этими видами оружия не владею.
— Хорошо, я хочу посмотреть, чего ты стоишь в рукопашной. Выбирай, с кем ты будешь биться.
К тому времени вокруг нас собралось человек тридцать воев, наверное, и из младшей, и из старшей дружины. Из кого выбирать проблемы у меня не было. Я указал, на мой взгляд, на сильных и опытных воинов. Выбрал троих.
— Вот с ними я мог бы сразиться, — обратился я к Сфенальду.
— А, что только троих отобрал, на большее духа не хватит? — насмешливо спросил воевода.
— Могу одновременно и с шестерыми, но не более.
Сфенальд не понял и переспросил:
— Ты хочешь биться одновременно со всеми?
— Ну да, не по одному же.
— Ну, ну, валяй...
Вои быстро образовали просторный круг, а в центре остались я и шестеро княжеских дружинников. Они быстро и умело окружили меня и стали сжимать кольцо. Я был готов к такой тактике противников, однако знал, что более трёх человек одновременно на одного напасть не могут. Станут только мешать друг другу. Знали об этом и мои противники. Чтобы не дать им организованно напасть на меня, я постоянно двигался, тем самым, мешая каждому из них сосредоточиться на атаке. Затем резко остановился. Сделал шаг назад, провоцируя, стоящего сзади, напасть на меня.
Мой расчет оправдался. Стоящий сзади боец подскочил ко мне, и я дозволил ему обхватить себя за пояс. Почти одновременно с ним начал атаку на меня и тот, к которому я стоял лицом. Создалась классическая ситуация, которая описана в учебниках по рукопашному бою и показана в десятках фильмах. Я не преминул этим воспользоваться. Поскольку руки у меня оказались свободными, я обхватил ими за голову того, кто держал меня за пояс и, изогнувшись, нанёс удар обеими ногами, набегавшему на меня спереди. Тот отлетел далеко назад и более не поднялся, а я, приземляясь на ноги, стал падать дальше на колени, переведя свой вес тела рывком вперед. Однако одновременно с собой, я потянул вперед и того, кого я ухватил за голову. Получился прекрасный бросок с колен через спину. И второй противник, пролетев метра три, бухнулся всем своим весом на спину и подниматься не захотел. Я же, не теряя времени, с колен крутанулся вправо, на третьего дружинника и, конечно же, 'заработал' встречный удар ногой. Но я был готов к этому удару, я ждал его, я видел его. Поэтому нога бьющего, оказалась под встречным ударом моих 'кентусов'* с обеих рук. Кость ноги дала трещину, а боец от боли заорал так сильно, что остальные нападавшие от неожиданности отскочили назад. Прошло секунды три, а трое из шести были уже повергнуты.
Оставшиеся, видя, как я расправился с их друзьями, не спешили нападать, но и не испугались. Просто стали осторожнее. Я ждал и, воспользовавшись заминкой, огляделся. Двух поверженных уже оттащили и приводили в чувства, а третьему осматривали ногу. Он ещё скрипел от боли зубами, но не кричал и не стонал, а смотрел на меня, злобно поблескивая глазами.
По движениям ещё недобитых соперников, я понял, что они готовятся напасть на меня. Парни, как я понял по их расположению, собирались пойти в атаку с трёх сторон. Один должен был напасть сзади, а двое других в это время атаковали бы меня с обеих сторон одновременно.
— Господи, — подумалось мне, — за сотни лет люди не смогли придумать ничего нового.
Но я недооценил своих противников. Они не просто накинулись на меня, чтобы схватить и задавить, а воспользовались некоторыми приемами. И, если бы не моя реакция, быть бы мне битым. Тот, кто стоял за моей спиной, нырнул мне в ноги, пытаясь захватить их, чтобы затем рывком свалить меня. Но я не позволил этого сделать, высоко подпрыгнув на месте, так что мой противник ухватил только воздух. Приземлился я уже на его спину. Причем, не просто приземлился, а ещё и оттолкнулся от него, чтобы, сделав сальто назад, оказаться на земле, но уже позади него. Нападавший, от мощного толчка, ткнулся лицом в землю. Двое других не успели ничего сделать за это время, но, опомнившись, ринулись в бой. Я сместился немного к одному из противников, предоставив другому перепрыгивать через упавшего сотоварища. Однако в этот момент лежащий дружинник стал подниматься, поэтому, нападавшему на меня не повезло, он зацепился за своего союзника и упал. Причем, не повезло и встававшему. Потому что прыгавший через него, зацепил, а вернее ударил его коленкой точно в ухо. Такой суматохой я воспользовался мгновенно и расчетливо. Одного и другого я успокоил двумя точными ударами с двух рук. Но пока я добивал обоих, начал атаку третий. В это время я стоял на одном колене, поэтому нападавшей решил ударить меня ногой в челюсть, решив, что на его удар я не успею среагировать. Но я успел.
С колена мне пришлось перекатиться в сторону и на спину, а со спины, прогнувшись на 'мостик', я встал на ноги. Мой противник в это время уже находился в двух шагах от меня и его рука уже начала движение для удара. Почему он не ударил ногой мне в пах, да потому, что когда я выпрыгивал в вертикальное положение, руки мои оказались внизу и защищали его. Поэтому он вовремя сообразил, что может нарваться на блок. Об этом Филон, таково было его прозвище, рассказал мне потом сам.
В общем, он ударил рукой. Удар у него был быстрый, хлёсткий, без размаха. Я рефлекторно встречной рукой поставил блок, который начался снизу, а закончился на уровне головы — 'Агэ укэ'. Блок увёл бьющую руку противника вверх и в сторону, и его лицо оказалось открытым для удара. Я ударил резко в челюсть. Парень обмяк и кулем свалился мне под ноги. Бой был закончен.
Первыми опомнились Сфенальд и Ватажка. Они молча вышли в круг, только в отличие от хмурого воеводы, кмет улыбался во все тридцать два зуба. Не глядя на распростертые тела, Сфенальд вплотную подошёл ко мне и пристально посмотрел в глаза.
