Венец Эпикоридов (1-14)

— Хорошие мастера есть на Золотом Берегу. Если велишь, я пошлю за одним иолийцем.

— У меня нет времени ждать умельца из Атрики. Коронация состоится на Большие Реналии, или ты забыл?

— Тогда остается только афарянин. Мастер умелый, вашему величеству не стоит опасаться...

— Это он пусть опасается, как бы не остаться без головы. — Генриетта помолчала. — Хорошо, отдашь сокровище Астраков своему афарянину. В уплату пусть возьмёт всё золото, которое останется от работы.

— Он может попросить и все мелкие камни.

— Пусть ими подавится. Но смотри, предупреди его: если мне не понравится работа, ему отрежут столько пальцев, сколько в короне будет недоставать камней.

Она отпустила Кальпурния. Глядя, как он понёс ларец, вдруг вспомнила, окликнула:

— Дать тебе преторианцев для охраны?

— Меня дожидаются десять рабов с мечами и два фериспорида из школы Сабина. Этого достаточно, ваше величество.

Кальпурний удалился.

Каллист, кашлянув, начал свой доклад.

Она сидела как статуя, сжав холодными пальцами колени, а он медленно и тихо перечислял ее врагов: кто и что говорил про Генриетту в коридорах дворца, на улицах, в солдатских караулках и казармах. Ее называли "мужеубийцей" и "детоубийцей". В Румне уже каждая собака знала о смерти ее внука... Болтали, она развратничала с новийскими старейшинами в уплату за перемирие. Голову молодого красавца Венедия, участника Соломенного заговора, она искромсала ножницами, а потом приказала сделать из черепа винную чашу. Отца Венедия, женатого семь раз, перед казнью она велела кастрировать...

Она пропускала глупости мимо ушей. Её интересовало, не строил ли кто козни, не подстрекал ли к убийству ее или сыновей. И не хвастался ли, что сам убьёт.

В этот день Каллист бубнил одну чепуху. Она остановила вольноотпущенника, спросила:

— Что афарские купцы?

— Плачутся, денег не дают. — Каллист замялся.

— Что ещё?

— Они рассказали про одного торговца, не то дровами, не то холстом. Афарского торговца из Иля. Он построил и снарядил для императорского флота бирему, и за это получил румейское гражданство.

— Он богат? У него можно занять деньги?

— Они говорят, он был изгнан из Иля с женой и детьми. Джефрис конфисковал его имущество, чтобы заплатить жалованье Ильскому легиону.

Генриетта нахмурилась. Это была ошибка, разорять купца. Глупая ошибка. Отец всегда повторял ей: "не корми собак собственными овцами".

Лучше бы Джефрис казнил и обобрал какого-нибудь гордеца патриция.

— Узнай, каково было состояние этого человека. Я возмещу ему, даже если от горя он плюнул на статую моего отца. Но больше, чем на полмиллиона сестерций, пусть не рассчитывает.

Каллист поклонился.

— Что финикейцы? — спросила Генриетта.

— Как сговорились: просят, чтобы ваше величество лично приняли их.

Финикейцы были давними и самыми последовательными врагами афарян на Эфатрикском море. До того, как возвеличился Румн, торговые споры афарян и финикейцев не раз перерастали в войны. Когда же оба племени сделались союзниками Румна, войн не стало, но ненависть, подкрепляемая постоянным торговым соперничеством, осталась.

— Пошли за ними, — сказала Генриетта. — Сейчас же пошли. К утру их золото может и не понадобиться. Я не знаю, сколько ещё будут сдерживаться преторианцы.

Каллист змейкой выскользнул из залы.

Генриетта устало закрыла глаза. Хотелось передохнуть, не думать ни о чём, раствориться в полусне. Как же, дадут. Арса зашептала, сказала, — Марк Бибул дожидался аудиенции.

Она приказала звать Бибула. Всё равно от него не отвяжешься. К тому же, люди много чего болтают про его богатство...

Князь Ледяного Рифа как будто только и дожидался зова. Служанка поднесла блюдо с виноградом, но Генриетта не успела выплюнуть косточки от третьей виноградины.

Перед ней склонился воин в коротком плаще, без княжеских знаков отличия.

Марк Бибул был рыжебород, телом крепок, хотя и заплывчив, красноватые веки, светло-серые глаза. Поверх плаща на нем была черная шкура морского бобра, высушенные лапки скреплены серебряной фибулой под подбородком. На фибуле — морской окунь, грубоватый рисунок, гравировка с чернью.

Год назад, когда она подыскивала невесту для Гунтера, он уже пытался навязать своих дочек. Тогда она предпочла видеть снохой дочь князя-правителя Самния, и Уриен, в кои веки, согласился с ней. Правитель Самния выставлял легион, не считая вспомогательных войск, тогда как Марк Бибул никогда не выводил на поле боя больше одной когорты.

Но сегодня ей не нужен легион сомнительной преданности. Нужно золото.

— Что ты хочешь, князь, поплакаться со мной об Уриене, или порадоваться за Джефриса? — спросила она.

— Сады Светозарные государю Уриену... Да хранят боги ридгара Джефриса! Пусть Яргос даст ему верных друзей, а Архес — верный меч! — Бибул заметил на входе маленькую статую Яргоса, стоявшую на нефритовом цоколе, — он приложил красную, мясистую ладонь к сердцу и поклонился образу бога. — Я — ваш верный слуга, ваше величество. Моя земля бедна, но ни разу мои умбрийцы не задержали царскую дань.

— Не велика же дань с Ледового Рифа. Пятнадцать тысяч золотых, из которых ты половину вносишь соленой рыбой.

— На этот раз я привез всю сумму в золоте. Хотя до Яргиналий далеко, смею заметить вашему величеству... И ещё — двести возов соленого угря для ваших легионов.

— Об угрях поговоришь с управителем дворца. Арса проводит тебя.

Генриетта подала знак карлице, но Бибул, как и следовало ожидать, не тронулся с места.

Рыжий северянин пошел напролом:

— Государыня, у меня — пять дочерей, у тебя — неженатый сын. Главинция, Лападия, Тигелия, Фифея, Муммия. Пусть выбирает любую из пятерых. Приданное хорошее дам. — Бибул рубанул ладонью, как человек, решившийся на последнюю крайность. — Пятьдесят миллионов сестерций.

— Пятьдесят миллионов?

Генриетта была заинтригована. Выходит, слухи не врали. Не зря она дала Бибулу аудиенцию... Пятьдесят миллионов сестерций, или пятьсот золотых талантов, — деньги немалые, даже для императорской казны. Виттелий Солнце за год собирал втрое больше, но почему-то даже ее отец не дотягивал в сборах до пятисот золотых талантов. Что же говорить об утончённом братце или олухе муже.

— Я поговорю с Кларисием, — сказала Генриетта. — Но даже если он влюбится в какую-нибудь твою девочку как Идас в Эвридику, помолвка состоится только после того, как все пятьсот талантов окажутся в Забральной Башне.

— Пятьсот талантов прибыли в Румн со мной, государыня.

— Так поторопись, мало ли что может случиться.

— Прошу прощения, ваше величество, но твой казначей получит золото только после свадьбы.

Она попыталась объяснить по-доброму:

— Домн Бибул, твоя светлость, золото мне нужно сейчас. Или ты не знаешь, что у нас с новийцами — перемирие, а не мир? Мне нужно золото, чтобы набрать легионы. Или ты дашь мне легионы, домн Бибул? Сколько солдат ты выведешь в бой?

— Одну когорту, — проговорил Бибул сквозь зубы.

Генриетта улыбнулась ему в глаза.

Красный, как варёный рак, Бибул пробурчал:

— Если я дам тебе золото... Когда состоится помолвка?

Бибул был упрям, как все умбрийцы, толстокож, бесцеремонен, груб. Но груб он или нет, а его золото слишком нужно казне.

— Помолвка состоится после коронации, — сказала Генриетта. — Сейчас мне не до брачных затей, — сына на трон возвожу... Но золото ты должен передать сегодня.

— Прошу прощения, ваше величество, — вставила Арса, — но Кларисий совершенно не знаком с княжнами. Что, если ни одна из девушек не понравится ему?

— Как это, "не понравится"? — Бибул насупился. — Что это такое, "не понравится"?

— Понравится — не понравится, это дело третье, — сказала Генриетта. — Мой сын женится на дочери его светлости, даже если ему придется кубками принимать противорвотное. А ты... — она строго посмотрела на карлицу, — больше чтобы не болтала чепухи.

Арса хмыкнула.

Генриетта поняла, почему Арса хмыкнула. Кларисий не был примером сыновнего послушания. В детстве, когда Генриетта наставляла младшего сына, он плакал и устраивал всякие каверзы в отместку, а с годами сделался своенравен, резок, хамоват. Если ему не понравится ни одна из дочек Бибула, он устроит ещё то представление...

Но, вместе с тем, Генриетта знала: как Кларисий был трусом в детстве, так трусом и остался.

— Раз помолвка состоится после коронации, то и золото я внесу после коронации, — нахально заявил Бибул.

— В таком случае, поищи женихов в другом месте, князь, — сказала Генриетта холодным тоном.

Хозяин Ледяного Рифа в раздражении направился к двери.

С ещё большим раздражением он вернулся с полдороги.

— Твоя взяла, — прохрипел Бибул. — Сегодня получишь золото. Но твоё величество должны знать: я люблю своих дочек не меньше, чем ты — своих сыновей.

Это прозвучало угрозой. Генриетта сделала вид, что не поняла. Она же — не вспыльчивая дурочка, вроде покойника мужа.

Она сказала благодушно:

— Мой сын сегодня будет стрелять по лисицам. Обычно на это любуется весь двор, Кларисий — прекрасный лучник. Пусть твои дочери будут там. Надеюсь, у них ума не меньше, чем веснушек, и они найдут, что сказать Кларисию.

— Они скажут, что у вашего сына — глаз орла, а сила левраха, даже если все стрелы улетят в небо. У меня умницы дочки.

Он смеется над ней? Красный, щеки дрожат. Пальцем коснёшься — сок брызнет.

— А если не умницы, у отца займут ума, — сказала Генриетта. — Иди, готовь своих дочек. Пусть имеют в виду: мой сын любит, чтобы одна грудь у девушки была обнажена.

Князь Бибул, клокоча от гнева, поклонился.

Генриетта немного смягчила тон. Ей ещё нужно узнать кое-что от Бибула.

Она сказала примирительно:

— Эпикориды рады породниться с твоим домом, князь. Твой замок — самый северный в империи, не так ли?

— Так, ваше величество.

— Твои владения рядом с Новией. Ты должен хорошо знать новийцев, — их обычаи, их богов. Расскажи мне о них.

Марк Бибул нахмурил лоб, успокаиваясь.

— С новийцами мы торгуем. Самое лучшее железо в империи — их. А обычаи... Мальчиков они секут на алтаре Изары, чтобы приучить к боли и воспитать в них мужество. Денег они не знают, расплачиваются необработанными кусками серебра, волами, овцами. Труд на земле считают позором. У них говорят: мужчина должен уметь владеть мечом, а не мотыгой. На земле у них трудятся рабы из местных. Они называют их грунами, а эти груны называют себя пеллазгами.

— Значит, правду говорят, будто новийцы — пришлые на Великаньих островах? Я слышала, что они завоевали острова две тысячи лет назад.

— Две или три тысячи, по-разному рассказывают. Раньше они жили севернее, у меня есть одна старая карта. Они верят, что их землю опустила в море их покровительница, богиня Изара.

— Хороша покровительница.

— Они объясняют это так. Изара погнала их с насиженного места, потому что не хотела, чтобы ее мужчины кисли в безделье и бились на кулачках по праздникам. Так орлы выкидывают птенцов из гнёзд, чтобы научить летать.

— С чего же они опять пустились в путешествие? На новой родине стало не с кем биться?

— Не только поэтому. За две тысячи лет новийцы расплодились, а пеллазгов мало осталось. Теперь за мотыгу приходится браться не только пеллазгам, но и самим новийцам, а этого они не терпят. В Эттинее они хотели найти новую землю и новых рабов.

— Они взяли, что хотели, но, сдаётся мне, этого им скоро покажется мало... Ты знаешь, сколько их переплыло через Ледостудное море? Я слышала, всего лишь восемь тысяч мужчин и чуть больше тысячи женщин.

— Семь тысяч мужчин и полторы тысячи женщин. Цифры верные, ведь я сам переправлял их на своих кораблях, по приказанию покойного государя Уриена. Сады ему Светозарные.

Генриетта поджала губы. Затея Уриена, поселить в Дальней Дакрии новийцев, чтобы тем самым создать заслон для восточных варваров, ей с самого начала казалась величайшей глупостью. О новийцах ходила слава как о народе жестоком, свирепом, к чему такие соседи? Вышло, как она боялась. После совместной победы над варварами новийцы не удовольствовались землями, которые им выделили. Олух Уриен очень удивился, когда ему донесли, что новийцы побили румейских землеотводчиков.

— И всё-таки я не понимаю, — в раздумье произнесла она, — их было семь тысяч, тогда как Уриен привёл к Медвейскому озеру десять легионов и всю гвардию. Да вспомогательные войска: три легиона этраров, легион самнитов, пятнадцать отдельных когорт. Как мог он проиграть битву? Ведь он не был трусом, каким его изображает чернь. (Я бы никогда не вышла за труса.)

— Когда стало известно, что Уриен идёт к Медвейскому озеру, ещё десять тысяч новийцев переправились в Эттинею. Пришли на помощь братьям, так сказать... К тому же, к новийцам присоединились варвары, тысяч тридцать. Получается, новийцев с союзниками было втрое меньше, чем нас, румеев, а совсем не вдесятеро, как болтают. То есть, я хочу сказать, силы были не такими уж неравными... Ещё всякие обстоятельства сложились. Были просчеты, да...

Марк Бибул замялся.

— Говори!

— Государю не следовало ставить впереди князя Фраска.

Генриетта сколько раз слышала эту отговорку: первый бежал с поля боя не Уриен, а Фраск, князь-правитель Форингии. Поскольку форингийцы стояли в первых шеренгах, их паника была замечена всеми и заразила многих.

Можно подумать, Фраск был единственным патрицием на поле боя, на которого румеям приходилось равняться. А куда же подевались остальные патриции и князья?

После Медвей князь Лаврий Фраск, единственный из беглецов, попытался загладить вину добровольно, прислал в казну сто двадцать золотых талантов, очень не лишних.

— Кто не знает этих Фрасков, — Генриетта с пренебрежением отмахнулась. — Только полный идиот мог поставить Фраска Форингского заводилой стычки. Меня не Фраск интересует. Скажи, твоя светлость, как новийцы сумели получить подкрепление с родины? Эти десять тысяч, кто их переправил через море?

— Они переправились сами. Просто не вернули мои корабли, ваше величество.

Генриетта долго изучала лицо Бибула. Тот стоял, не моргнув, глаза навыкате... Рыжую бороду выпятил как лопату. Обвинить его в пособничестве врагу? Прямо сейчас, без доказательств?

— Эта их богиня... их Изара... я слышала, что перед боем они приносят ей в жертву своих лучших воинов.

— Два воина добровольца сражаются перед боем у ее алтаря. Проигравшего добивают, победителя приносят в жертву на алтаре. — Бибул отвечал ровно, будто и не заметил, что она вслух усомнилась в его верности небесной колеснице. — Новийцы верят, что в этот же день победитель окажется на ложе Изары.

— Желаю им всем оказаться на ложе Изары, — сказала Генриетта. — Иди, Марк Бибул! Помни, твоё золото должно лечь в Забральную башню не позже завтрашнего дня. Иначе забудь про наш уговор.

Когда шаги князя умбрийского стихли, она взглянула на Каллиста: