Метелица (текущая глава)

-Это все... — Шипов махнул рукой в потертой перчатке, всматриваясь в кровавые узоры. — Зачем?

-Как только гости сообразят, что мы сделать норовим, за тебя всей силой возьмутся, — давя на свои искромсанные пальцы будто на тюбик, из которого не желала вылезать в достаточном количестве краска, пробормотал Фруалард. — Прикрытие будет, как этот обормот тебе уже сказать изволил, да только от всего не прикроют, знаешь ли. Тут я помогу, чем сумею...

-Без магической защиты возможности достичь цели попросту нет, — взял слово Алеев, судя по не очень уверенному голосу лишь пересказывавший то, что прежде сообщили ему самому. — Повалится все бортовое оборудование. Навигация, связь, комплекс обороны...есть вероятность, что повалится даже с этим, но чуть позже.

-То есть, вся надежда — что это ваше "чуть" чуть позже случится? — тряхнул головой Шипов.

-Да, — рывком обернувшись, сухо произнес Гергбу. — Я тебя с земли поведу, контакт постоянный будет. Продержим, сколько сумеем.

-Кишками бы еще обмотали, — фыркнул Шипов. — Для надежности.

-Одолжи — сделаю, — в тон ему отозвался маг, которому какой-то запыхавшийся боец только что притащил пару кистей — с ними процедура уродования несчастного истребителя пошла значительно быстрее. — Да пойми, идиот несчастный, будь способ иной — не тратил бы на тебя сейчас ни кровь, ни время! Без этого, орясина ты трижды погнутая, тебя как соринку выбросят! И только попробуй мне спросить, куда — такой аванс выдам, что гостям стыдно б не было!

-Вы слышали полковника, — медленно произнес контролер. — Возможность отказаться у вас есть. В конце концов, мы идем на эту...авантюру исключительно потому, что Фруалард... — натолкнувшись на сердитый взгляд ирландца, лейтенант сделал небольшую паузу. — Ну, Фруалард считает, что это наша единственная оставшаяся возможность вообще. Есть, конечно, и другие мнения...

-И я уже сказал, куда вы смело можете их засунуть! — рявкнул, разбрызгивая кровь по фюзеляжу, маг.

-...в общем, решение принимать и вам тоже. В первую очередь потому, что вы самый опытный из пилотов Площадки...оставшихся в настоящий момент в строю. И если эта затея кажется вам неосуществимой, Площадка предпочла бы...сохранить...

Шипов рассмеялся — и не смог, в который раз, узнать собственного смеха. Шипов рассмеялся, глядя в глаза человека, занимавшегося печально известными "стрелами" — и вспомнил все, что слышал о нем прежде. Вспомнил и почувствовал, как смех рвется наружу вновь.

-Не умеешь ты это делать, а?

-Делать что? — в удивлении расширил глаза контролер.

-Да так... — Шипов только усмехнулся. — Ну что ж, давай повоюем, раз больше некому. Скоро ты там, художник хренов?

-Сюда подойди, — не дожидаясь ответа, маг сам в несколько шагов добрался до капитана. — Наклонись. Да живее, балда!

-Да что ты... — Шипов поморщился, когда к его лицу полезла окровавленная пятерня, сплюнул в сердцах, когда коротышка принялся выводить у него на лбу какой-то затейливый символ. — Вот спроси меня кто, за что я вас, господ с Цепями, на дух не перевариваю...

-Спасибо еще скажешь, когда у тебя все, что природа в череп насовала, не переварится, — огрызнулся Гергбу. — Личное оружие тоже давай, подправлю чуток.

-Чтоб стреляться сподручнее было?

-В том числе, — вполне серьезно отозвался маг, хлопнув склонившегося над ним капитана по плечу. — Геройствовать не надо, машину в цель направишь — и прыгай, куда прыгается. Самолет на ту сторону перейдет, а вот как их система холодное железо нащупает, так у нее живо несварение случится. И вывернет всю эту мразь пополам да поперек себя, так что клочки по кустикам. А еще...

-Время, — мрачно произнес Алеев. — Вы сами говорили.

-Ах да. Время, время... — маг вздохнул, не скрывая усталости — и подарил Шипову тяжелый взгляд. — Ну, готов вроде, капитан. Смотри там, подыхать не вздумай, — глухим голосом добавил он несколько секунд погодя. — Будешь еще потом рассказывать, как самой Королеве...

-Время, — в который раз напомнил контролер. — Если вы готовы...

-Да готов, готов. Так готов, что вот-вот из ушей польется.

Страха почему-то не было.

-Если вы считаете, что задача не...

-Что считаю, ты потом узнаешь. Как свинарник этот приберем.

Был холод. Была усталость. Была знакомая ломота в ногах, звон в ушах, сухость в горле. Был гадкий соленый привкус на языке, когда в рот соскользнули, растекшись по лицу, капли чужой крови.

-...отказаться...

Слова долетали обрывками, словно большую их часть уносил за ненадобностью ледяной ветер. Слова добирались жалкими, лишенными смысла клочками — да и сохранился ли этой ночью смысл хоть в чем-то на свете?

-Я шесть лет тому мог отказаться. И здесь стою, как видишь.

Страха почему-то не было. Идя к истребителю, он последний раз обернулся, будто надеялся поймать знакомые взгляды, надеялся увидеть тех, кого эта невыносимо долгая ночь уже забрала, чтобы никогда не вернуть более.

Страха почему-то не было. И правда, чего бояться? Те же приборы, те же движения. Та же тяжесть шлема, то же тяжелое дыхание, которое лишь с задержкой удавалось признать своим.

Все как прежде. Ну, может, не совсем все, может, в этот раз все самую малость по-другому. Пускай, пускай...

Страха почему-то не было. Да и холод, терзавший его так давно, так отчаянно, был теперь почти родным, почти другом.

В уши, едва только удалось настроить связь, тут же полезла чья-то суматошная болтовня. Непрошенные советы, незваные рекомендации. Чужие тревоги и опасения, еще совсем недавно бывшие столь близки и понятны — теперь же лишь бестолковый шум, прекращенный одним небрежным поворотом рукоятки.

Голоса тех, чьи жизни истекли в эту долгую, холодную ночь без остатка, он прекрасно мог слышать и так.

Страха не было. Повертев меж пальцев кусочек металла, выданный ему коротышкой-магом, Шипов, недолго думая, дернул вниз молнию, засунув драгоценную побрякушку в нагрудный карман.

Вспомнив контролера "Черных стрел", о котором ходило столько разных слухов, он, не сдержавшись, тихо рассмеялся.

Все-таки тот и правда не умел отправлять людей на смерть...

Ветер и не думал никуда деваться — но здесь и сейчас был, наверное, последним, о чем Алеев бы вообще вспомнил. Дождавшись сигнала, Площадка выплеснула в морозный воздух все оставшиеся звенья — и этой картины самой по себе было достаточно, чтобы дыхание перехватило, сбивая на пару мгновений до одного судорожного вдоха. Кулак из воздушных судов почти сразу же разомкнулся, обернувшись ладонью с растопыренными во все стороны пальцами — набирая скорость, истребители каплями расплавленного серебра брызнули на полотно ночного неба.

-Начинайте!

Здесь, посреди беснующейся пурги, здесь, в убогой, болтавшейся из стороны в сторону люльке, грозившей в любой момент вытряхнуть своих пассажиров на очередном крутом повороте, сопроводив в полет до ближайшей ели или сосны, не было времени на соблюдение правил, не было времени на имена и позывные. Не было сил ни на что, кроме одного короткого, отчаянного крика.

Его, впрочем, было более чем достаточно.

Секунда, чтобы услышать. Секунды две — передать, наверное, столь же короткое слово флоту вторжения, в одночасье ставшему последней зыбкой надеждой.

Секунда оглушительной, невыносимой тишины.

Прежде чем былые враги заговорили согласно, созвучно.

И от голоса их, казалось, содрогнулось само бытие.

"Атропа" бросила в небо все, что у нее осталось — и всем, что еще не истратила на силы крестового похода, поддержала ныне разбросанные по небу машины. Не было более смысла беречь хоть что-то — все, что могло стрелять, все, что можно было нацелить на проклятое кольцо, стремительно опустошало сейчас боезапас. Зимнее небо захлебнулось в дымных росчерках, снежный шквал разметала на клочки лавина управляемых ракет, вой ветра потонул без остатка в грохоте автоматических пушек последних оставшихся в строю ЗПРК. Флот крестового похода ударил мгновением позже — хор кораблей, поначалу нестройный, с каждым мгновением выравнивался, с каждой октавой наливался силой, с каждым ударом сердца, каждым вдохом возносил в небо все больше стенающей, закутанной в дым и пламя, смерти.

Созвучный голос былых врагов прокатился по острову, скользнул по воде, пронесся побережьем. Созвучный голос былых врагов призвал ложный рассвет — небо полыхало так, что необходимость в каком-то там солнце вовсю уже могла быть поставлена под вопрос. Созвучный голос былых врагов разлетелся от края до края, сколь позволял изуродованный, заклинивший намертво кокон внешнего поля, отделивший несчастный клочок суши от остального бренного мира — и ударил в то единственное, что одним своим видом, одной сутью своей заставило их, еще час или два назад вовсю пускавших друг другу кровь, стать рука об руку.

Не сразить — хотя бы поколебать.

Не уничтожить — хотя бы отвлечь.

На миг. На секунду. На полсекунды.

На сколь угодно малое количество той материи, что звалась временем, и самый жалкий из отрезков, самая тонкая нить которой была им сейчас всего дороже.

Циклопическая паутина, ткавшая самое себя стежок за стежком, задрожала. Заблестели масляными пятнами узоры на полупрозрачных, жадно всасывающих лунный свет мембранах. Заскользили перепуганными муравьями по тросам малые структуры, сновавшие вокруг центральной оси.

Сон корабля прервался.

И под знакомый уже невыносимый, невозможно громкий гул, в одночасье вырвавшийся из ниоткуда и перекрывший собою все шумы, голоса и прочие звуки разом, обрушенная на "Буревестник" лавина попросту перестала быть — чтобы парой мгновений спустя просыпаться, как и в прошлый раз, аккурат на тех, кто ее породил.

Эфир захлебнулся криками. Остров и прибрежье — смертью.

-Еще!

Короткое слово, простое слово. Все, что он мог, все, что он должен был выкрикнуть в рацию. Все, что у него сейчас осталось, все, о чем только он думал, барахтаясь во вздернутой кверху люльке автовышки.

-Еще!

Не нужно было вслушиваться в доклады. Не нужно было ловить крики о помощи, запросы на отступление, последние слова умирающих. Не нужно было ни слышать, ни смотреть — на занявшийся пламенем остров, на выгорающие позиции, с которых велась стрельба, на огонь, вовсю отплясывающий по одному из оставшихся кораблей крестового похода.

-Еще!

Не нужно было. Он и так знал, что потери их ужасающи, что за время, не равное и одной минуте, Площадка и силы "Метелицы" потеряли больше, чем могли представить в самом страшном из кошмаров, больше, чем сообщил бы им самый безысходный, самый плачевный прогноз.

Знал, что потеряют еще столько же.

Знал, что это единственный выход.

-Еще! Еще! Еще!

Кулак раскрылся в ладонь, ладонь распростерла пальцы. Десятки серебристых теней скользили по ночному небу — ради каждой из них там, внизу, вступали сейчас в безнадежной бой, ради каждой из них умирали — и каждая из них сама была готова сгинуть, отвлекая внимание от той единственной, что действительно имела смысл, имела шанс. Той машины, что прикрывал, бормоча пересохшими губами старые страшные слова, Фруалард.

Глаза мага — застывшие, застекленевшие — казалось, вовсе забыли, как следует моргать. Глаза мага, задравшего голову к небу, смотрели безотрывно на одного из многих, на одного, ради которого многие должны были отдать свои жизни. На одного...на одну-единственную машину, в защитный полог которой он с каждым мгновением, каждым сухим, надрывным вдохом и сипящим выдохом вливал все больше сил.

Укрыть. Спрятать. Сделать неразличимым. Уберечь до поры, когда придет время. Растратить без остатка, если придется, все силы свои, лишь бы только та сила, что была сокрыта в крохотном железном обломке, не выдала себя раньше срока. Не протекла вовне и не дала врагу узнать.

Паутина дрожала. К очередному залпу добавили свои голоса истребители — едва выпустив ракеты, машины расходились, стремясь оказаться как можно дальше друг от друга: никто не знал, куда именно "королевское кольцо" захочет выплеснуть подхваченные и возвращенные владельцам смертоносные гостинцы. Звенья перестраивались с четкостью, сделавшей бы честь любому заграничному авиашоу — и дробились на отдельные машины, смазанными росчерками прочерчивающими полыхающее небесное полотно. Смена позиций, ложные цели, отчаянные, самоубийственные атаки — все мыслимые хитрости, увертки и маневры пришлось вспоминать им, чтобы укрыть среди себя того единственного, кто не имел права умирать, не добравшись до конца пути. Того, ради кого там, внизу, снова открыли огонь по "Буревестнику".

Зная, какими будут последствия.

Зная, как знал сам Алеев, что это единственный выход.

Страшная, холодная мысль явилась без спроса. Пришла, стоило только бросить случайный взгляд на громаду кольца. Стоило только заметить, что бесконечно сложная структура натянутой вокруг паутины замерла вдруг, перестав наращивать самое себя — словно бы энергия потребовалась его хозяевам для чего-то еще.

Словно бы они

знали

начинали догадываться.

Паутина дрожала. Клочок неба, клочок пространства, пойманный в исполинское кольцо, вновь пошел рябью, вновь взбурлил, захлебываясь, утопая без остатка в ослепительном белом мерцании, как все вокруг тонуло в беспрестанном, терзающим слух монотонном, глубинном гуле. Всклокотал, исходя на сизо-серые завитки дыма, растекся брызгами света, разлетелся всполохами молний.

Неба там более не было.

А то, что ныне изволило быть...

Белый. Белый как пена, белый, как перья, белый, как саван призрака.

Светозарная, ангельская белизна радужной оболочки.

Мерзлая, мертвенного холода голубизна вертикального взреза зрачка.

Безмерный, как время. Беспощадный, как лед. Бездонно-белоснежный, впитавший терпение вечности, сквозящий тишиной, запустением небытия, непреодолимой бесконечностью отсутствия.

Смотреть на это было нельзя. Не смотреть на это было невозможно.

Исполинский глаз, растянувшийся от края до края "королевского кольца", взирал на мир, изливая вовне пустоту крайнего, предельного истребления, бесцветную, бесплотную протраву, едва коснувшись которой, сознание захлебывалось немым воплем, а душа начинала страстно желать рвануться прочь от тела.

-Это...это...

В который раз он с трудом узнал голос Фруаларда.

В который раз почувствовал, как страх захлестывает его с головой.

В который раз подумал, что там, где трясет даже старого мага, уж ему-то точно бояться не стыдно.

-Она здесь! — взвыл, простирая к небу окровавленную руку, Гергбу. — Она здесь! Она смотрит!

Возможно, он что-то ответил бы. Возможно, что-то бы спросил. Возможно, просто присоединился бы к крику.

Но именно в это мгновение самолеты начали падать.

Соболиная моццетта душила его — и епископ со злостью содрал накидку еще в одном из бесчисленных коридоров. В шитой золотом ферайоле он только зазря путался — и она осталась валяться на полу где-то далеко позади, где-то, где ее, вне сомнений, затопчут, словно коврик.