Пусто. Деревянные и каменные скамьи, невысокие стены... хоть и зеленеет подстриженный шарами кустарник, кажется — глубокая осень. Несколько человек показались в стенном проеме, по форме Айю признал в них городскую стражу. Шедший впереди заметил его, поклонился, что-то сказал, и один из стражников нырнул назад, на улочку.

— Пойдем, — сказал Айю слуге. Поравнявшись со стражниками, чуть кивнул им — он был со всеми приветлив. Ощутить удар в горло успел, но не понял, что это был нож; лезвие глубоко вошло под подбородок, тяжелое большое тело, оседая, потянуло убийцу за собой. Слуга успел издать короткий невнятный звук, и лег рядом с хозяином, будто по своей воле. Дождь понемногу размывал струйки крови по краю дворика.

В этот день была убита часть городской стражи, из тех, кого заговорщики посчитали негодными для склонения на свою сторону. Солдаты Атоги еще не подошли, но заранее присланные в Осорэи люди заняли Палаты управления, арестовали мужчин из верных Дому Таэна семей, ворвались и обыскали жилища обоих братьев и вынесли бумаги, какие нашли. При этом погибли несколько слуг Дома, до последнего защищавших хозяйское имущество. Если не считать их и городских стражников, жертв оказалось немного. К вечеру в Осорэи вернулся Суро, промокший и от этого злой, несмотря на удачный исход задуманного.

Большинство горожан в эти часы не поняли и не заметили ничего, сидя под защитой крыш и стен, разве что пробегающие по улицам отряды стражи или же просто группы каких-то неприметно одетых людей вызывали удивление и некоторый страх. Кто они, что им надо?

Даже торговцы в лавках, скучающие при малом числе покупателей, поначалу ничего не прознали, а уж они-то собирали все слухи.

Все вопросы откладывали на потом, сперва должен был кончиться дождь.

Лайэнэ со вчерашнего дня нездоровилось. Еще с детских лет ее учили — недомогание ничего не значит, нужна веская причина, чтобы назваться больной. Гости хотят слышать песню, видеть танец, развлекаться искусной беседой — уж на такое всегда должна быть способна, тем более это приносит деньги. А сейчас Микеро только взглянул на нее и заявил — нечего делать возле Тайрену, иди отдыхай.

Небо ненадолго просветлело, отрада после ливней и мороси.

В сумрачной каменной клетушке сидеть не хотелось, и она бродила по храмовым дворикам, любуясь на ласточек — перед очередным скорым дождем низко летают, — и думала, что бы еще рассказать подопечному.

Сказкам ее тоже учили, но за долгие годы ни разу не пригодились они. А сейчас научилась переделывать в сказки любимые песни. Поначалу те, что содержали в себе историю, а потом воображение уносило дальше, и представлялось уже, что песню про лепестки или ласточек поет девушка, у которой была злая мачеха или жених-оборотень...

Сюжеты повсюду, к чему ходить далеко? Вот за темно-синий подол ее юбки, непривычно-короткой, всего-то по щиколотку, зацепился маленький лист. Откуда он, ведь поблизости на дворе нет таких, с треугольными зубчиками? Верно, случайно принес на метле подметальщик, а то и один из монахов на своем одеянии... Быть может, сей лист прилетел из далекой страны...

Такие придумки увлекали ее саму, не только мальчика.

Так странно... оказалось, тут Лайэнэ с Энори были похожи, только он сказок почти и вовсе не знал, но сочинял что-то свое, собирал воедино из слышанных полуобрывков. Знала: Тайрену пересказывал кое-что.

Досадно было в этом себе сознаваться, но, когда ушел страх перед бывшим возлюбленным и покровителем, Лайэнэ поняла, что немного скучает по свету, который он мог дарить... говорят, есть в море хищные рыбы на дне, они огоньками заманивают добычу...

Но неизвестно, придет ли еще Энори или нет, да и неважно — мальчику он обещал не вредить, а значит... она больше здесь не нужна. И это бы хорошо, стосковалась по дому, изысканному убранству его и удобствам, и самой наконец хочется быть красивой и привлекать взгляды. Только ведь и привыкла к ребенку, и тонкая это, прозрачней паутины ниточка-связь с другим человеком...

Громкие голоса и звон железа послышался ей. Насторожилась, и тут же себя успокоила — верно, медную посуду несут прислужники. Голоса звучали все громче, и она заторопилась к покоям мальчика, под конец бежала уже, спасибо хоть юбка служанки позволяла делать это быстрее.

Голоса стихли; она завернула за стену из плотного кустарника, и оторопела. Человек десять в темных доспехах стояли перед входом, поодаль толпились монахи. Знаков различия на головных повязках она не могла разглядеть сбоку и со спины, а сами повязки темно-синими были и темно-красными, из разных отрядов люди. Не земельная стража, не городская.

"Приехали за Тайрену", подумала было — и узнала одного из воинов. Из подручных Макори, он никогда не служил Дому Таэна. Такой мелочи оказалось довольно, чтобы молодая женщина поняла.

...Нельзя обнажать оружие на святой земле, но... этот запрет нарушался не раз и не два за историю, даже монастыри уничтожали со всеми их обитателями. Еще век назад в Лощине погиб небольшой отряд, попавший в ловушку в междоусобицах. Правда, то было восточней... Сейчас там — стела из белого камня.

Под сводами храма она бы чувствовала себя намного спокойней, и то, могут вывести силой. А тут и не храм даже, обиталище паломников и посвященных младшей ступени, еще не монахов.

Но саму ее пока еще не заметили, достаточно сделать шаг назад, и скроет листва. Только голос почудился, негромкий и немного усталый. "Когда-то ради нашей семьи верные люди отдавали жизни, но это время давно миновало. Разве что среди близких слуг еще найдутся такие..." А потом ее песни и сказки, тут рассказанные, вспомнились. Мальчик уже потерял одного важного ему человека...

Лайэнэ шагнула вперед, полностью показалась воинам.

— А это еще что за пташка? — спросил старший лениво, поворачиваясь к ней.

Словно похолодало в Лощине, зимой дохнуло.

Это в монастыре ее толком некому было узнать, достаточно ореховой краски, связанных в простой узел волос да простой одежды. Люди Суро отшельниками не слыли, и она раньше не стремилась прятаться, наоборот — на многих праздниках сияла ее красота.

А значит — шпионка, и не Дома Нэйта — предупредили бы о ней.

Когда-то слышала про застигнутую лесным пожаром рысь, как она спасалась, схватив своего детеныша в зубы. Вот и Лайэнэ сейчас окружает пламя, и она хотела бы подхватить на руки мальчика и умчаться... неважно, что не родной ей.

Может ее и не убьют сразу, но уж точно не выпустят просто так.

Растерянно улыбаясь, Лайэнэ пошла вперед, чуть вжимая голову в плечи:

— Что-то случилось, господа воины? Я нянька наследника...

В нее всмотрелись, кивнули и довольно грубо отодвинули в сторону, один из солдат ухватил ее за запястье; рука была жесткой, край доспеха впечатался в кожу. Будет синяк, подумала молодая женщина. Забыла про это, когда у выхода нарисовались два силуэта, большой и маленький.

Врач выглядел очень плохо — бледный в зелень, и пошатывался. Видно, ему досталось. Охранников мальчика видно не было. Может, убили их, даже наверняка. Вон, сзади еще солдаты, и у одного сабля обнажена. А лекарь нужен живым — раз уж решили забрать ребенка.

Глядя в одну точку, он с трудом одолел три ступеньки, которые обычно даже не замечал, спустился во двор.

За ним появился Тайрену. Он был испуган, и этого не скрывал, но держался лучше, чем иные взрослые. Заметив Лайэнэ, хотел было к ней подойти, но один из солдат ухватил его за плечо. Будто мальчишку на побегушках, тоскливо подумала Лайэнэ.

— Нянька, твоя? — грубо спросил главный среди солдат.

— Моя, — Тайрену так ответил, словно говорил "моя рука или нога. А Лайэнэ, бросив короткий взгляд, тут же еще ниже опустила голову. Пусть это сочтут страхом низкородной служанки...

Микеро стал рядом с ней, одними губами подтвердил, что охранников в живых больше нет. И вновь Лайэнэ ощутила, как холодает воздух — вот и она сама стала почти свидетельницей убийства в Лощине...

До выхода всех троих довели вместе, там разделили; Лайэнэ оставили с мальчиком. Их обоих едва ли не впихнули в носилки; Тайрену сразу сжался в комочек, и вздрогнул, когда Лайэне дотронулась до него, желая ободрить. И глянул как в первый день — настороженно, по-взрослому недобро. Потом, когда позади была часть пути, оттаял немного.

— Чего они хотят? — спросил почти жалобно.

— Забрать власть у твоего отца.

Он был достаточно взрослым, чтобы это услышать.

— А где мои люди?

Он не знает про охранников... что ж, это и лучше. Ладно не на глазах все произошло, от такого Тэни мог и не оправиться. Но, спасибо, целы хоть они трое.

— Остались в Лощине. Теперь другие будут тебя сторожить — вздохнула она. Хотела прибавить, что он ценный заложник, и бояться ему нечего, но слова, скорее всего даже правдивые, не шли с языка.

Носилки мерно колыхались. Раз не усадили в повозку, значит, везут куда-то недалеко, наверняка в одно из поместий Нэйта или их приближенных.

Молодая женщина немного успокоилась: раз не убили сразу, значит, Суро мальчик и вправду нужен живым, ну и няньку при нем могут оставить, хоть и, скорее всего, под чужим надзором. Главное себя не раскрыть. Трудно придется... А еще она почти молилась, чтобы узнал Энори. Он не потерпит, чтобы кто-то протянул руки к его воспитаннику... и, возможно, ей тоже поможет.

Подсказал бы еще кто, где он сейчас...

В Сосновой работа кипела, созвали — а когда и согнали силой — мужчин со всех окрестных деревенек. Некоторые ворчали: мол, вместо своих огородов заняты чужими стенами. Другие одергивали их — если своим же защитникам не помогать, последние времена настанут. Третьи помалкивали, помня, что никого солдаты крепости не защитили. Были и те, кто думал — отряд рухэй разбился об эти стены, не то шли бы себе дальше, жгли и грабили.

Так или иначе, сейчас здесь царило оживление, какого не было уже давно, а уж столько женщин — стряпух и прачек — в Сосновой и вовсе никогда не водилось. Завалы уже разобрали, теперь часть стен по сути возводили заново, как и большинство зданий внутри. Да... раньше тут многое требовало ремонта. Крепость бы порадовалась преображению, случись оно по мирной причине.

Асума строго следил за порядком, благо, и пришедших с ним из Срединной наставлять и понукать не приходилось.

Посланных за налетчиками солдат скоро не ожидали, поэтому, когда разведчики донесли о возвращении двоих, командир весьма удивился. И почуял недоброе: такое возвращение могло значить только, что с отрядом стряслась беда.

Третьего человека, пришедшего вместе с солдатами, он в первый миг не признал, думал — кто-то из местных охотников, взятый проводником.

Асума подивился тому, как выглядели воины, словно не по горному лесу шли-торопились, а с неделю отлеживались на перинах. И не только свежим видом поразили, но и детски-счастливым каким-то выражением лиц. И выражение это было заразным, видимо — тут же начало появляться у некоторых солдат Срединной.

Впрочем, никто не мог подсказать, каким стало лицо у него самого, когда осознал, кто этот третий. Счастливым вряд ли, но вот глупым наверняка.

Это не мог быть Энори, и не мог быть никто другой. Асума, до крайности растерянный, постарался не выказывать этого слишком явно и задал много вопросов, ответы на которые не знал бы и брат-близнец. Услышанное его удовлетворило, но он заметил, что некоторые вещи обсуждать Энори не хочет. В прежние времена такое случалось и настаивать не посмел бы никто, кроме разве что генерала Таэна, однако сейчас Асума предпочел бы избежать недомолвок.

Но оставалось пока принять Энори и отправить письма генералу.

...На вороте у него красовалась серебряная застежка со знаком Рыси. Заметил, как на него уставился помощник Асумы, проследил направление взгляда.

— Ах да, я и забыл, — с немного растерянной улыбкой отстегнул пряжку, и последовал за провожатым сквозь толпу любопытных, большинство из которых не осознали пока, что произошло и кто это вообще, за что ему внимание всех офицеров разом.

— Он не имел права носить этот знак, — сказал помощник, проследив взглядом за нежданным гостем.

Асума потер переносицу:

— И все же он много лет жил в этой семье и верно служил ей. Скрываться в глуши и держать при себе знак как память — за такое осудят только неблагодарные.

Поскольку одежда его была невзрачной, достойной лесного охотника, за которого и приняли поначалу; Асума велел принести другую, но возникла заминка. Все знали, что Энори не носит цветного, хотя сам он сейчас не просил ни о чем таком. Тонкое серое сукно нашли в деревне у местного старосты, и новую безрукавку цвета грозовой тучи с серебряной вышивкой у ворота. Швеи мигом, хоть без особого мастерства изготовили наряд. Неярко по-прежнему, но никто не примет за простого жителя гор.

Его разместили в лучших покоях, насколько о лучшем можно было сейчас говорить в Сосновой. Десятки людей старались, возвращая ее к жизни, но следы пожара все еще бросались в глаза.

И в комнаты постарались принести хоть что-то, скрадывающее недавнее разорение.

Энори тронул занавеску с вышитыми на ней пчелами — массивные, они кружились над золотыми контурами цветов.

— Это принадлежало женщине, — послышался голос сзади. — И сундук с уточками. И вон та вазочка с янтарем тоже; смотри-ка, надколот край. Могли бы и выбросить...

— Женщине? — тихо откликнулся Энори. — Да, пожалуй...

Яаррин сидела на кушетке, поджав ноги.

— Наконец-то побуду в нормальной комнате, хоть и среди такого барахла. Даже хорошие вещи они навалили сюда как попало...

— Сгинь, — сказал Энори. — Сюда идут.

Солдат в головной повязке со знаком Срединной стоял не как положено, а переминался с ноги на ногу, и смущенно прочищал горло.

— Господин, тут такое дело... Простите, что не даем отдохнуть, но срочно требует командир.

Человек был маленький, щуплый, но выглядел очень решительно. Из соседней деревни, сейчас он трудится плотником. Правда ли, что он был здесь при штурме Сосновой? До сих пор не было оснований усомниться в его рассказе, все выжившие говорили примерно одно. Однако сейчас...

— Ты, верно, ошибся, — с глубочайшим недоверием сказал Асума. Он, поднялся, сам того не заметив, и наступал теперь на маленького плотника, а тот пятился, ежился, но глаз не прятал даже при поклонах, как уж ему удавалось.

— Господин, разве его можно с кем-то спутать? Только если видел мельком, давно, а сам был занят другими делами. Но я думал, что умираю — что может быть важнее такого? Крепость горела, а он стоял совсем рядом со мной. И на лице отсвет пламени... Все как есть в память впечаталось. Когда я видел его, он не участвовал в схватке, и ничего не боялся, похоже. Он посмотрел на меня. Ничего не сказал и не сделал, а я подумал — это не человек. Это сама воплощенная смерть посетила Сосновую...

Плотника допрашивали долго и тщательно, однако толком он сказать ничего больше не мог, а остальные выжившие вовсе не принесли новых сведений. Энори — Асума, как мог, постарался скрыть его личность, хотя слухи уже поползли — они не видели никогда. Ни в прежней жизни, ни в настоящей.