Остров Луга

— Давай, раскройся! — потребовал Стойчо.

Ярослав раскрылся. Патрик и Свен озадаченно присвистнули, а Годо выругался, что случалось не так уж и часто.

— Подумаешь! — хмыкнул Чаупья. — Обычный риши! .У нас таких навалом перебывало. Твой Хозяин, судя по всему, еще и в силу-то как следует не вошел. Попался бы ты Васиштхе, никакой Луг бы не спас.

— Что-то не слышал я о таком феномене, — подал голос болгарский ведун.

— У вас Хозяинов христианские святые сменили, — пояснил индус. — Пустынники, анахореты и прочие. В Греции последним риши был, к примеру. Хирей — потомственный кентавр, рыцарь — по вашему.

— А откуда они Силу берут? — поинтересовался дагон.

— Нет у них никакой Силы. У них кое-что похлеще имеется: "майя". Персы эту способность зовут "магией". Со временем, определение перекинулось на чародейство, хотя "майя" представляет не наследственное, а совершенно спонтанное нисхождение божественного могущества на человека, много пострадавшего, много претерпевшего. Из страстотерпца рождается Хозяин. Некоторые, возгордившись, тут же пускаются во все тяжкие, растрачивая "Можесть" на месть многочисленным обидчикам, на приобретение жизненных благ и наслаждения. Другие копят "майю" свершением добрых дел и воздерженностью. Первые очень опасны, вторые — могущественны. Слышишь, Яро,-"могущественные", "умеющие".

— Ну это понятно, более или менее, — сказал Ярослав. — А мне-то что делать?

— Не знаю, — честно признался Магистр. — девятеро появились, когда "риши" уже не встречались ни у нас, ни у вас...

— А может ну его, как говорит Яро, на фиг? Пусть себе хозяйствует, — осторожно предложил Годо.

Стойчо, Патрик и дюжий потомок варягов аж зарычали от негодования:

— Мало того, что неизвестно к какой именно категории он относится, — рявкнул Свен. — Так он еще над Яро кочевряжится!

— Или ведун русский — игрушка для всякого проходимца?! — поддержал Стойчо. — Такие пакости нельзя оставлять без ответа!

— Нам брошен вызов, и я этого терпеть не намерен! — заявил Патрик.

— Хотите, чтоб он и вами занялся? — с иронией полюбопытствовал Чаупья. — Он это может — Хозяин может все!

— А ты нас не пугай! — если Патрик О'Халлаган заводился, остановить его было не так-то легко.— Яро, что там за история с книгой деревенского колдуна?

— Была книга, — сказал Ярослав, — только человек, который о ней знает, остался в Самаре, а я у черта на куличках..

— Как его звать? — деловито осведомился Патрик. — Ага, ясно. Теперь обрисуй где найти его и как добраться до тебя. Все, понял. Выезжаю немедля! Часам к десяти жди нас у ручья, да позаботься, буде сумеешь, о каком-нибудь транспорте.

— Э-э!— окликнул его Ярослав. — Ты же по-нашему ни бум-бум. Как с Буйковым общаться-то станешь?

— Через домового, — кратко пояснил ирландец.

От Виктории Ярослав старался держаться подальше.

Большинству окружающих казалось, что они знают почему. На самом же деле он просто опасался ее интуитивной проницательности. Она принципиально не верила ни одному его слову, и оказывалась права. А то, что ловчил он не по злому умыслу, а от невозможности открыться до конца, особого значения не имело.

— Привет работягам!— услышал он жизнерадостный возглас и, повернувшись, увидел Валентина, размашисто шагавшего в сторону лилового бикини, ненадежно скрывающего прелести Виктории.— Как дела?

Ему вспомнилась просьба О'Халлагана... "Вот и транспорт!" Если вчера он с ужасом ждал наступления вечера, то сегодня день тянулся до бесконечности— а ведь так хотелось поскорее заняться серьезным делом! Да и Валентин хорош: сколько можно язык чесать? Завязывать разговор при перепуганной девице не представлялось возможным— ей и так досталось поверх макушки. Второго приключения она не перенесет. "А ведь одного не оставит! Ей-богу, не оставит!"— подумал он с внезапно нахлынувшей нежностью.— "И держалась молодцом, другая каждую минуту бы в обморок брякалась. А эта — ревет, да терпит! Как я!"

— Здорово, тяжеловоз! — Валентин преградил ему путь, настороженно посверкивая зрачками.

— Здорово.

— Я вижу вы ребята не промах... Ходили?

— Было дело.

— А Вику таскал зачем?

Похоже, шофер был разозлен не на шутку. Ярослав посмотрел на него с уважением, ответил мягко, предельно миролюбиво:

— Не бросать же ее ночью в двух верстах от лагеря. Да еще наедине с русалкой. Они с ней наперегонки бегали. Едва прогнал.

— Надо было вернуться. Черт тебя за уши к Хозяину тянет что-ли? Я ведь тебя предупреждал!

— Если бы! — вздохнул Ярослав. — Обязанность у меня такая — Хозяинов навещать.

А Вика — девчонка дошлая, настоящая журналистка — с живого не слезет. Не могу же я время терять на игры типа "ниндзя-самурай"! Сама напросилась, пищала да лезла — ну и получила по полной программе. Может умнее станет. Сегодня у меня дела в Ечакле, которые могут закончиться куда печальнее, чем визит к Хозяину. Надо надеяться, что вчерашнее приключение отбило ей охоту соваться в рискованные предприятия...

— А что за дела? — Валентин насторожился еще пуще.

— Книгу у колдуна отнимать станем. Прибудут другой мой и сосед, который его в лицо знает. Времени у нас — сам понимаешь — в обрез, никого, кроме тебя, я не знаю... Выручай.

Валентин замялся.

— Не трусь, — подбодрил его Ярослав, — тебя за собой не потянем, хотя ты и внук ведуна.

— Я не того боюсь. А ну как колдун этот не захочет книгу отдать... мне за твои дела срок мотать не больно-то улыбается!

— Заманчивое предложение, — одобрил ведун, — Жаль, что сами до него не додумались. Правда, шум нам ни к чему, так что, пожалуй, обойдемся заклятьем, как и раньше решили, — он подмигнул Валентину. — Все будет исключительно за рамками уголовного кодекса, Валек, это я тебе обещаю. В час ночи, а то и раньше, будешь спокойненько дома посиживать, попивая лучшее в мире пивко, если дружок не брешет. "Гиннес" — слыхал такое?

Валентин кивнул:

— Марочное ирландское?

— Оно самое.

— Твой приятель — он кооперативщик что-ли?

— Он ирландец. Вот такой парень!— и Ярослав выставил большой палец. — Будь к десяти там, где дорога к Чердану подходит. Договорились?

— А Вика будет?

— Будем надеяться, что нет.

— Напрасно надеялись! После ужина сам собою разгорелся всеобщий диспут по экономическим проблемам. Ораторы громили, вещали, иронизировали, ниспровергали и юродствовали — всяк по-своему, но с одинаковым сладострастием. Трезвых суждений, как водится в подобных сборищах, звучало до крайности мало, да и на фоне неожиданных, пусть и ложных по сути, изысков выглядели они пресновато и просто скучно.

— Предыдущий оратор,— Марат отвесил шутовской поклон, — не особенно склонен, как видно, к активной мозговой деятельности. Все, на что он способен — это с преглупейшим видом изрекать вызывающие оскомину, избитые истины.

Ярослава передернуло так, будто холодной воды за ворот плеснули.

— Если истина избита,— внезапно сказал он,— то виновна в том не истина, а те, кто избивал ее. Можешь назвать меня занудой, но, по мне, лучше избитая истина, чем неповреждённая лжа.

— Слышу глас не мальчика, но мужа!— ухмыльнулся Марат.— Возможно, я выразился не совсем точно, однако присутствующие, из контекста предыдущей беседы, казалось мне, должны были уразуметь, что речь идет не об истине, как таковой, а об избитых представлениях о ней. После семидесяти лет правления марксистов, мы имеем то, что имеем. Разве это не аргумент?.

— Это не аргумент, а декларация общего характера. Скальпель хирурга в руках костолома— страшная штука, но это вовсе не означает, что нужно приниматься за выпуск кремневых ножей.

— А поточнее?

— Любая экономическая теория имеет свои плюсы и минусы. Разумное применение, без крайностей, допустимых в полемическом раже и абстрактных построениях, дает наилучшие результаты. Держу пари, что из новейших теорий мой высокоуважаемый оппонент с превеликой готовностью заимствует именно минусы.

— Разве я подал повод...

— Экономические концепции — не футбольные клубы, за них не нужно "болеть", а здесь я вижу не мыслителей, а фанатов.

— Две разумные мысли хваленого немецкого мудреца могли бы охладить страсти. Что вы можете предъявить?

— Объединение Европы — ближайшее будущее, прозрачные границы — нынешняя реальность. Нет?

— Ну, допустим...

— Исчезновение денег.

— Вот это мило! — развел руки Марат.— А мне почему-то казалось, будто именно деньги сейчас входят в число наиболее ощутимых реальностей. Особенно их отсутствие.

Смех окружающих показал, что острота оценена по достоинству. Ярослав посмеялся тоже.

— Если под деньгами мой визави подразумевает векселя государственных банков, то он безусловно прав. Однако векселя — это всего лишь бумажки, покупательная способность которых зависит от произвола Властей, тогда как настоящие деньги имеют дело с объективными показателями -. наличием массы необходимых товаров. Но и эти бумажки постепенно сходят на ноль, заменяясь кредитными карточками, которые отдают их обладателей на произвол уже не государственной власти, а владельцам частных компаний.

— Не вижу особой разницы.

— Если мой драгоценный оппонент не наблюдает разницы между золотым кольцом и его изображением на бумажке, выданной незнакомым ему человеком, я порекомендовал бы ему не вступать в дискуссии по столь сложным для него проблемам, как экономическое устройство довольно крупной страны. Банковская практика двадцатого века неоднократно доказала, что количество бумажек, при всей их дешевизне, тем не менее вчетверо, а то и впятеро уступает так называемым "учетным счетам". То есть, сумма банковских активов впятеро превышает реальную наличность.

— Ну и что? — спросил сбоку кто-то.

— Ничего особенного, просто за неимением бумажных кредитных билетов, взаиморасчеты производятся сначала банковскими векселями, подменяющими государственные векселя, а затем электронными перемещениями цифр. Из области экономики денежные дела переходят в многомерную плоскость математической абстракции. Фактически — в "ноль". Таким образом, человеческий труд оценивается в абстрактных математических числах, а не в реальных деньгах— золотых, серебряных и платиновых монетах, о чем еще сто лет назад предупреждал всеми отрицаемый Маркс. Жесткая объективность натуральных денег подменена произволом сговора банковских группировок, объект — произволом субъекта. Выходит, что экономические законы не столь уж незыблемы, как нас уверяют. Имеете что возразить?

О, да! Возражающих оказалось более чем достаточно, гораздо больше, чем аргументов. Когда четвертый из выступающих гневно сослался "на идиотов, полагающих, что экономическими законами можно манипулировать, будто колодой с краплеными рубашками...", Ярослав мысленно отключился от пустопорожнего пережевывания газетных статей и начал подумывать как бы скрыться понезаметнее. Но смыться ему не позволили, а потянули к ответу.

— Из моего предыдущего выступления, — сказал он, безнадежно махнув рукой, — кажется можно было понять, что я не любитель абстракций, и тем более не знаток. Если бы я умел манипулировать тем, про что вы тут говорили с такой основательной компетентностью, я жил бы в Ялте и ездил в каддилаке, а не таскал ведра с томатами. Думаю, что и вы охотно пошли бы на такую метаморфозу. Вместо этого меня пытаются убедить, будто Франклин Рузвельт, использовавший методику марксистов во времена американской Депрессии, привел Америку к краху, а не вытащил ее из сортира, куда она угодила в результате безграничного, фанатичного применения политэкономии Риккардо — Смита.

— Экономии, — поправили его из "партера". — Любому дураку понятно, что политэкономия — это не наука, а попытка воздействия политикой на экономику.

— Значит я принадлежу к той части глупцов, которым неясны простейшие вещи, — Ярослав вздохнул с преувеличенным смирением, — потому что всегда считал политэкономию прикладной дисциплиной хозяйствования, сиречь — экономии. Рискуя снова вызвать бурю аристократического негодования, скажу, что экономика, как чистая наука, абсолютно бесполезна и даже опасна при попытках прямого ее применения. Не секрет, что вышеупомянутая наука самым непосредственным образом влияет на материальную жизнь населения и то, что хорошо задумано, может натолкнуться на столь активное сопротивление со стороны человеческого фактора, что полностью дискредитирует замысел. Политэкономия — это наука оптимального, бесконфликтного (по возможности) применения законов экономики в масштабах государства. Впрочем, сия истина имеет подчиненное значение в существе наших разногласий. Суть же их предельно обнажена — экономические законы Риккардо — Смита в наши времена не срабатывают. Или, скажем, если угодно, существуют исключения их системой не предусмотренные. Вот таким примерно путем... Сговор банкиров и владельцев промышленных корпораций давным-давно заменил хваленые законы рыночной экономики.

— Давай-давай!— хохотнул один из пятикурсников — Расскажи нам еще о тайном мировом правительстве!

Общество охотно поддержало остряка, и Ярослав заново убедился в том, что даром затратил собственное время и попусту источил язык.

— Если исходить из предпосылки о моей исключительной гениальности, — сказал он резко, — никакого тайного правительства нет. Но я не настолько глуп, чтобы полагать, будто первым пришел к вышеупомянутым выводам. Впрочем, моим уважаемым оппонентам виднее, готов согласиться с обоими вариантами.

И тут оказалось, что кое-кто поддерживает и его, во всяком случае ехидство последнего выпада было отмечено нежирной, но овацией... "И на том спасибо". Потоптавшись на месте, дискуссия плавно свернула и зашла на второй круг...

"Зачем, спрашивается, я помешал им упражняться в ораторской сноровке?" — подумал Ярослав с невольным раскаянием. — "Не иначе — черт за язык дернул".

Он осторожно отступал и отступал из первых рядов, взглядом отыскивая Викторию, но так и не нашел. До наступления срока оставалось меньше получаса, нужно было поторапливаться...

Виктория вынырнула из темноты, когда вдалеке уже замерцал огонек валентиновской "лайбы".

— Не унялся? — спросила она, хватая его за руку.— Еще и Валентина за собой тащишь.

— Из вас получится прекрасная советская семья! Один за другого просто горой стоите, — одобрил Ярослав. — Не трясись. Виктория — сегодня Хозяина трогать не стану. У меня назначена важная деловая встреча, так что можешь возвращаться.

— Ну уж — дудки! — строптиво отозвалась невозможная девчонка. — Знаем мы ваши невинные встречи!

Времени почти не оставалось; Ярослав стряхнул руку и припустил рысцой. Следом слышалось напряженное дыхание Виктории и легкий топоток ее фирмовых кроссовок. Из-за ближайшего холма, скрывавшего поворот Чердана, заструилось ровное розовое свечение. Ладья двигалась ходко, и вскоре Ярослав различил на носу, украшенном конской резной Годовой, стройную прямую фигуру ирландского ведуна, рыжая грива которого победно реяла, подобно пламени факела. Возле мачты то появлялся, то исчезал махонький красный огонек: судя по судорожным глубоким затяжкам, Егор Борисович нервничал изрядно.