Архивы Конгрегации - 2

Что настроения в Аспендорфе царят отнюдь не праздничные, а то и вовсе панические, было заметно невооруженным глазом. За время пути к дому Ханса майстеру инквизитору не встретилось ни одного играющего на улице ребенка. Сбившиеся стайкой у колодца женщины проводили его внимательными взглядами и возбужденным перешептыванием. А коловший дрова в одном из дворов мужик при виде висящего открыто Signum"а[46] и вовсе перекрестился и выдохнул: "Господи, наконец-то". Курт с подобным титулованием согласен не был, но в целом чувства мужика понимал: свалилась беда с больной головы на здоровую. Отчего ж не вздохнуть с облегчением?

Из родственников у столяра оказалась жена да двое детей, совсем еще несмышленышей. Был еще отец, но его хватил удар после того, как нашли тело сына.

Майстеру инквизитору свежеиспеченная вдова открыла охотно. Пригласила в дом, на стол собрала (у нее-то еще двое братьев есть, чай не бросят сестру да племянников в бедности прозябать, не убудет с нее, ежели гостя накормить). Убитой горем Берта Хольц отнюдь не выглядела, скорее уж злой на мужа, от которого, куда ни глянь, одни беды; да еще не могла скрыть радости от возможности поболтать и посокрушаться на любимую тему.

— Итак, Берта, когда ты видела своего мужа в последний раз? — от еды Курт отказываться не стал и разочарован угощением не был: стряпухой хозяйка была если не отменной, то уж во всяком случае достойной.

— Так я ж и говорю, — охотно затараторила женщина, будто продолжая оборванные его вопросом на полуслове сплетни об очередной мужниной полюбовнице. — В прошлый вторник. Явился он, окаянный, затемно, да в подпитии. А я, когда он пьяным приходит, его домой не пущаю. Нечего деток пужать. Велю, чтоб в хлеву спал, ежели сам скотина такая. А ежели в дом ломиться думает, так скалкой охаживаю...

— В прошлый вторник ломился? — вернул он женщину к теме разговора.

— Не, сразу в хлев пошлепал, скот похотливый, — и непонятно было, что больше злит хозяйку: покладистость убиенного мужа или потенциальное непотребство, могшее иметь место в хлеву.

— И с тех пор ты его не видела, так?

— Нет. То есть, да. То есть, видела, но не его... — вконец запуталась женщина.

— Давай-ка по порядку, — оборвал ее Курт. — Что ты делала и что видела с тех пор, как Ханс ушел из-под двери, и до того, как обнаружила его пропажу?

— Так вот, я кобеля-то этого пьяного в хлев погнала да и сама спать легла обратно. Он же, скотина, явился, когда все спали уже. Чуть детей не перебудил.

— Дальше, — бросил начинавший терять терпение Курт.

— А дальше я проснулась. За окном еще темно было, я чего потеплее накинула да на двор пошла. Ну, зачем все ночью на двор ходят... Замерзла, пока ходила, поостыла да и пожалела охламона этого. Зима ж, холодно, а он пьяный. Ума-то не хватит к корове под бок ткнуться, замерзнет еще. Зашла в хлев, чтоб домой, значит, позвать, а его нету!

— Подожди, Берта. А с чего ты взяла, что Ханс вообще заходил в хлев?

— Так дверь не заперта осталась! Я-то с вечера всегда запираю. Мало ли, волк какой, али самой скотине какая дурь в голову ударит... А ентот охламон, значит, зашел, снегу нанес, все сено истоптал, а потом вышел — и след простыл. Я и решила, что замерз да к полюбовнице поплелся. Ну, думаю, явишься с утра — всыплю тебе и за натуру твою кобелиную, и за хлев открытый. А он и не вернулся. Я днем в трактир зашла, спросила. С вечера не видали. И Эльза, вдова наша веселая, не видала. Я и тогда не забеспокоилась. Бывало с ним такое, когда совсем разобидится али стыдно станет на глаза показаться. А через два дня нашли его... Ох ты ж, Господи, страсть-то какая...

Берта всхлипнула — впервые за весь разговор. То ли от того, что не совсем еще свыклась с мыслью о гибели мужа, то ли от пугающих воспоминаний. Зрелище, если верить записям священника, было крайне малопривлекательное. Несколько ножевых ран, следы от когтей и зубов животных. Сердце вырезано, глаза выклеваны (возможно, выколоты), внутренности частично съедены.

— Когда Ханс пришел пьяным под дверь той ночью, он вел себя как обычно? — поспешил отвлечь вдову Курт. Только рыдающей бабы ему сейчас и не хватало. — Ничего странного не заметила?

— Да как обычно! — Берта тут же забыла про слезы и вновь отдалась праведному гневу на пьяницу-мужа. — Я уже все его песенки наизусть знаю! "Да я ж тебя люблю, да я ж больше не буду, вот те крест, в последний раз, да завтра же пойду и при всем честном народе Эльзе на порог плюну"... Тьфу!

Более ничего вразумительного у натерпевшейся от мужниных похождений вдовы выяснить не удалось. Если, конечно, не считать бесчисленного множества порочащих сплетен сомнительной правдивости едва ли не обо всех жителях деревни, исключая лишь малых детей.

Родственники остальных жертв оказались не лучшими источниками сведений, а некоторые так и вовсе только время отняли. Незадачливый муж одной из убитых женщин начал свои показания прямо с порога проникновенным воплем "Эт не я ее зашиб! Вот вам крест, помилуйте, майстер инквизитор!". Выжившая из ума и туговатая на ухо бабка второго убитого мужика начинала каждый ответ с дежурного "АСЬ?", но затем начинала отвечать, не дожидаясь повторения, правда, не всегда на заданный вопрос, так что повторять все равно приходилось.

К вечеру Курт был готов сам начать убивать этих милых людей, причем не менее разнообразными и извращенными способами, чем это проделывал местный душегуб, коий, кстати, пока ни по каким признакам на малефика не походил. Но куда проще и надежнее дозваться следователя Конгрегации, чем стражи местного владетеля. Посему, как только стемнело, Курт вернулся в дом священника, с чистой совестью оставив опрос двух самых малоперспективных семейств (тех, откуда были первые пропавшие) на завтра; или на когда будет время, если у помощника улов окажется богаче его собственного.

* * *

Как и предполагал Курт, ничего ценного для расследования Бруно вызнать не удалось; но продолжить обход родственников жертв Курту, однако, не довелось. Едва рассвело, к дому священника примчался бледный, встрепанный подросток — сын старосты, как пояснил отец Амадеус, и с порога заголосил:

— Там, в лесу, по дороге через реку, где прорубь у мостков, реки крови, куча мертвяков, то есть вроде как один, но такой, что совсем куча!

— Показывай! — велел Курт, отмахнувшись от вознамерившегося утешать перепуганного мальчишку священника. Найти дорогу самостоятельно по такому описанию возможным не представлялось, а выспрашивать пришлось бы дольше, чем идти. — Бруно, со мной.

Уразумев, что мучения его не закончились, более того, ему предстоит вернуться к страшному месту, мальчишка побледнел еще больше, но под хмурым взглядом майстера инквизитора судорожно закивал и покорно вышел на улицу.

— Оно т-там, — мальчишка остановился посреди желоба раскисшей грязи, именовавшегося у местных тропой, указал дрожащей рукой куда-то в заросли кустов впереди слева и жалобно посмотрел на Курта. — Только можно я туды не пойду, а? Такая жуть, что все поджилки трясутся.

— Это ты нашел тело? — уточнил Курт.

— Я, — кивнул проводник настороженно.

— И чего ж это тебя в кусты понесло? — с подозрением уточнил майстер инквизитор.

— Я... я не в кусты, — восковая бледность на лице мальчишки сменилась смущенным румянцем. — Я к реке, рыбачить шел. А если отсюдова чутка вперед пройти, так с тропинки все и видать. Я как глянул, так и все...

Шагах в десяти впереди в грязи в самом деле валялось ведро и удочка.

— Жди здесь, — бросил Курт. — Сбежишь — уши оборву.

— Господи-Боже святый... — выдохнул Бруно, когда с тропинки и в самом деле стала видна прежде скрытая кустами полянка.

— Господи, вот же зараза! — эхом откликнулся майстер инквизитор.

Здесь снег еще не успел превратиться в грязную жижу, поэтому подсыхающие лужи, лужицы и брызги крови особенно бросались в глаза.

Ровно посреди поляны, растянутое на вбитых в мерзлую землю колышках, раскинулось тело. Точнее, то, что от него осталось. За годы работы Курт навидался всякого, но даже у него недавно проглоченный завтрак недовольно колыхнулся в животе. Ему самому однажды довелось произвести нечто подобное: допрос в полевых условиях под проливным дождем. Но даже тогда зрелище по окончании работы с подследственным было куда менее ужасающим. Картина же, представшая их взору, более всего напоминала последствия поиска спешащими грабителями ценностей в полном вещей дорожном мешке. Тело, как выяснилось при более пристальном осмотре, женское, было разрезано от паха до самого горла. Под утро подморозило, и края разрезов так и замерзли практически в вертикальном положении, еще больше усиливая сходство с раскрытой сумкой. Внутри "сумки", по всей видимости, было пусто, а внутренние органы валялись в разных частях поляны, будто кто-то выхватывал их по одному, осматривал и отбрасывал прочь: "не то!"...

На ближайшем к тропинке кусте зловеще покачивались на ветерке кишки и каким-то образом запутавшаяся в них кость. Судя по почти вывернутой наизнанку левой ноге жертвы, берцовая.

— Сердце здесь, — севшим голосом проговорил Бруно, указывая на бурый ком, лежащий поодаль.

— И глаза на месте, — добавил Курт. Широко распахнутые, полные ужаса и боли глаза действительно были на месте, как и веки, уши и прочие части лица. Голова вообще, похоже, пострадала менее прочего. — Хотел бы я знать, что убийца надеялся найти в этой несчастной? Душу? Проглоченные сокровища? Так желудок у самого плеча валяется, целый...

— Не знаю, — хрипло отозвался помощник. — Но вот я очень хотел бы найти самого этого... исследователя.

— Найдем, — заверил Курт и добавил, приглядевшись повнимательнее к следам на снегу: — Обоих.

Прорисовать все перемещения убийц от и до майстер инквизитор бы не взялся, но по поляне совершенно точно ходили двое. Один покрупнее, другой помельче. Вот один из них наступил в кровавую лужу, но не заметил этого. Потом оба бок о бок вышли на тропинку, и дальше следы терялись в жидкой грязи.

— Pro minimum[47], теперь становится ясно, как они управлялись со здоровыми мужиками, — заметил господин следователь, аккуратно подходя и присаживаясь возле трупа. — Разрез сделан острым ножом, а вот органы, похоже, в самом деле вырывали руками... Причем из еще живой жертвы.

— Requiem aeternam dona ei, Domine...[48] — пробормотал Бруно, творя над телом крестное знамение.

Закончив осмотр, Курт тщательно обтер перчатки о чистый снег и поднялся.

— Ты узнал убитую? — спросил Курт у мальчишки, покорно дожидавшегося их на тропинке. Парень заметно продрог, дышал на руки и переступал с ноги на ногу, чтоб согреться. Услышав вопрос, вздрогнул и уставился на следователя круглыми глазами. — Ты понял, кто там лежит? — повторил майстер инквизитор, для вящей доходчивости указав в сторону злополучной поляны.

— Г-Грета. Жена п-пекаря. Б-была... — то ли от холода, то ли от воспоминаний подросток снова начал стучать зубами и заикаться.

— Проводишь нас к дому пекаря, а потом пойдешь и скажешь отцу, что тело можно забрать, обиходить и похоронить. Да пусть пошлет кого-нибудь с крепкими нервами. Это — понятно?

Мальчишка кивнул и заспешил в сторону деревни. Подобрать ведро и удочку он не то забыл, не то так и не набрался храбрости.

* * *

К дому отца Амадеуса майстер инквизитор с помощником вернулись в состоянии духа еще более безрадостном, чем с утра.

— Зараза, — констатировал Курт, сбрасывая фельдрок на сундук в углу отведенной им комнаты и опускаясь на табурет у стола.

— Что думаешь делать дальше? — спросил Бруно, со вздохом присаживаясь напротив и глядя сочувственно.

— Понятия не имею, — мрачно отозвался тот. — Ad imperatum мне полагается завершить опрос родичей пропавших, каковых осталось две семьи. Это я, разумеется, сделаю; вот только не верится, что сие действие даст хоть какую-то зацепку. Те двое пропали еще до Рождества, три месяца назад, — он безнадежно махнул рукой, покривившись.

Следующая минута протекла в молчании; Курт с мрачностью созерцал тетрадь с записями отца Амадеуса, к которым добавилась еще одна, сделанная рукой самого майстера инквизитора. Однако ни капли ясности с ее появлением не прибавилось. Опрос родичей последней жертвы, хоть и проведенный по горячим следам, тоже ничего не дал. Рыдающая мать и злой, через слово ругающийся вдовец в один голос утверждали, что никаких странностей за убитой не замечали. Вела она себя как обычно, ни на что не жаловалась, никуда не отлучалась. С утра, то есть часа за три до рассвета, как обычно, пошла ставить тесто, да так и не вернулась. Семья не встревожилась, потому как мало ли еще дел по дому? Может, за водой пошла или в погреб спустилась.

Курт потер лоб, пытаясь усмотреть в происходящем в Аспендорфе хоть какую-то логику, хоть что-то, за что можно было бы уцепиться.

— Голова болит? — с надеждой уточнил Бруно; Курт отрицательно качнул головой, раздраженно поморщившись. Помощник лишь вздохнул.

В дверь осторожно постучали.

— Войдите, — бросил Курт, закрывая тетрадь.

— Майстер Гессе, — просунулся в дверь церковный служка, — вас очень хочет видеть один человек... Говорит, он знает, кто людей... того... Но говорить согласен только с вами лично, — докончил он скороговоркой.

— Пусти, — хмуро велел Курт и, когда служка скрылся за дверью, мрачно добавил, обращаясь к Бруно: — Если сей свидетель окажется очередным деревенским увальнем, способным с Божьей милостью худо-бедно накарябать собственное имя, но с достоверностью знающим, что во всем повинна горбатая и кривая старуха, что живет неподалеку от мельницы, потому как все ж знают, что она ведьма, я за себя не отвечаю.

Ответить помощник не успел, так как дверь открылась, и в комнату нерешительно вступил посетитель — парень лет двадцати на вид типичной крестьянской внешности.

— Майстер инквизитор... — начал он неуверенно.

— Гессе, — поправил Курт, постаравшись изгнать из голоса недовольство всем миром вокруг и кивая на свободный табурет у стола. — Как тебя зовут?

— Петер Мюллер, майстер ин... Гессе, — ответил тот, садясь куда было указано и глядя на следователя напряженно и выжидающе.

— Мюллер, — задумчиво повторил Курт. — Ханна Мюллер — твоя родственница?

— Да, сестра, — уже более уверенно ответил тот с заметным облегчением. — Я из-за нее и пришел.

— И ты утверждаешь, Петер, что знаешь имя убийцы? — уточнил Курт.

— Да... не совсем, — парень поерзал на табурете. — Майстер Гессе, я скажу, что знаю, но прошу вас выслушать меня до конца.

— Разумеется, Петер, — кивнул он и заметил: — У тебя удивительно правильная речь для местного, почти хохдойч. Откуда?

— Я третий год учусь в университете Хайдельберга, — чуть улыбнулся Мюллер. — Выговорился... Так я расскажу?

— Я слушаю, — ободрил его Курт, игнорируя чуть насмешливый взгляд помощника: каков, мол, безграмотный увалень, а?

— Как я уже сказал, я учусь в университете, на медицинском факультете, — начал парень явно продуманную заранее речь, — потому дома бываю нечасто. Сейчас приехал всего неделю назад — к матери на именины, тут-то мне и рассказали, что Ханна пропала, никто ничего не знает, не видели, когда и куда делась, да вы уже слышали, наверное. Я как узнал об этом, послушал, что мать с отцом говорят — о сестре и о том, что в деревне творится, так и понял, в чем тут дело.