Архивы Конгрегации - 2

Молитва матери

Автор: Александра Мищенко (Эйхе)

Краткое содержание: Самая последняя, самая жаркая молитва.

Господи Боже, к Тебе обращаю молитву.

Не за себя — мое время почти уже вышло, -

Скроют вот-вот мать-земля и могильные плиты.

Сын мой останется с мужем под ветхою крышей.

Жизнь не всегда справедлива, что правда, то правда.

Но за Вратами нам всем по заслугам воздастся.

Сын мой и муж — в них одних моя жизнь и отрада,

Их оставляю, вступая в Небесное Царство.

Сердце в тревоге болит за родных. Умоляю,

Не обойди их Твоею защитой, Всевышний!

Вижу, как мучит бессилие, ненависть злая.

Слов утешения хватит ли веры услышать?

Люди слабы, часто ропщут на тяжкую долю,

Замысел Твой проклинают, с бедою столкнувшись.

Курту лишь восемь. Твоею мудрейшею Волей

Дай ему шанс. Верю, станет он лучшим из лучших.

Стресс-тест

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: без тихого, незлого юмора у конгрегатов не обходилось...

— Merde[1]! Гессе! Скотина! Убью!

Бруно ускорил шаг, но недостаточно, за что следовало вознести хвалы Господу. Аккурат перед его носом из одного ответвления коридора в другое задумчиво пролетел Хауэр. На лице майстера старшего инструктора зондергрупп было написано полное согласие с негодующими воплями, но кричал явно не он. Значит, беда.

Вослед Хауэру посреди коридора воздвигся Александер — словно бы прямо из ниоткуда. Выглядел он инфернально: глаза сверкали, клыки вострились, пальцы скрючивались, хватая нечто эфемерное. На всякий случай Бруно нащупал на поясе кинжал.

Впрочем, стриг быстро пришел в себя, принял самый покаянный вид и со всей возможной деликатностью начал хлопотать вокруг поднимающегося на ноги Хауэра.

— Я, право слово, так виноват... Мне ужасно неловко. Mea culpa[2].

Майстер инструктор отряхивался молча, в его взгляде тлел какой-то сложноопределимый огонек.

— Это все шуточки нашего вреднейшего Молота Ведьм, — ответил Александер на невысказанный вопрос. Бруно вздохнул.

— Кажется, я уже догадываюсь. Что он отмочил на этот раз? Подговорил Макса пометить дверь в твою келью?

На лице барона фон Вегерхофа отобразилась вся гамма чувств, приличествующих аристократу. Он даже достал из кармана изящный платочек, но подумал и передал его Хауэру.

— Fi! Нет, его чувство юмора еще не пало до такого. Хотя, думается мне, после сегодняшнего...

— Вчера мы вдвоем погоняли нашу легенду всея Конгрегации вокруг монастыря, — мрачно изрек наконец майстер инструктор, с некоторым недоумением рассматривая платок. — Погоняли хорошо, от души: обиженным не ушел никто. Сдается мне, Гессе решил слегка отомстить.

— Слегка? — снова вспыхнул стриг. — Знали бы вы, что этот morveux[3] отколол! Я чуть Высшему Мастеру душу не отдал!

Две пары глаз уставились на рассказчика с искренним любопытством. Пришлось продолжать:

— Прошлым вечером действительно сложилась удачная тренировка, и я решил ненадолго впасть в hibernation: восстановить силы и целостность поврежденных органов. Regeneratio, как это называется у медиков. В подобном состоянии стриг практически не воспринимает происходящее вокруг. Собственно, отчасти из-за этого заводят и птенцов, и слуг: чтобы охраняли... Так вот, Гессе знал. И, гад, воспользовался!

Бруно побледнел. В голове у него, к стыду, пронеслись сценки одна другой ужаснее. Рефлекторно перекрестившись, он пробормотал краткую молитву: "Dimitte mihi, Domine, quia peccavi[4]". Но не может же быть...

Александер же, вернувшись к почти любезной сдержанности в тоне, вымолвил с недовольством:

— Этот canaille где-то раздобыл соду — подозреваю, что у наших оружейников. И натер ее раствором мои ладони. А Сигнум, который я храню в шкатулке, смочил уксусом. Он догадывался, что после пробуждения я первым делом стану проверять...

Тишина, зародившаяся на мгновение под сводом коридора, была разорвана на куски безудержным, нездоровым хохотом. Попытавшись было надуться, стриг в итоге махнул рукой и присоединился к соратникам. Наконец, выдохнув, Хауэр утер слезу.

— Готов биться об заклад, что в ближайший час мы нашего майстера инквизитора не найдем. Не зря же я его учил затаиваться, как делают бойцы перед штурмом. Однако у меня есть один вопрос к вам, господин барон...

Отвесив сдержанный поклон, Александер искренне покаялся:

— И еще раз — тысяча извинений! Что я могу для вас сделать?

В прищуре майстера инструктора снова вспыхнул огонек, и он эдак по-хозяйски оглядел стрига, словно торговка на рынке. Теперь Бруно узнал этот взгляд.

— Вы так здорово меня толкнули, что я просто обязан выработать контрприем. Ну что, на площадку? — он хлопнул в ладоши и подмигнул. — А Гессе сам подтянется. Он слишком любопытен, чтобы сидеть в стороне. Вот там мы его тепленьким и возьмем...

И в коридоре снова взорвался злорадный, предвкушающий хохот.

Средство от скуки

Автор: Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: чем заняться скучающей ведьме на попечении Конгрегации?

В этой новой, реформированной инквизиции умеют убеждать. Верно подобранные слова, своевременно приведенные примеры, на худой конец, личный опыт... И вот Нессель сама не заметила, как если и не прониклась идеями Конгрегации, то смирилась с ними, осознала важность того, что делают эти люди. И пусть от того, какими методами порой приходится пользоваться, ей до сих пор делается дурно, она понимает, что иначе никак. Сама она так ни за что бы не сделала. Ну и хорошо. Пожалуй, иначе спасенный ею Курт убил бы ее еще тогда, несмотря ни на какую признательность.

Нессель понимает и привыкает к новой жизни. Но в стенах академии, в монастыре, среди священников, инквизиторов и бывших уличных оборванцев до сих пор чувствует себя не в своей тарелке. А порой накатывает неодолимое желание бросить все, схватить Альту в охапку и вернуться домой, в лесную чащу, и зажить там спокойно, не зная ни о каких мировых заговорах, всесильных малефиках и неизбежных жертвах.

Особенно часто подобные мысли посещают ведьму, когда ей скучно. По натуре своей деятельная, Нессель терпеть не может праздности. Отец Бруно, конечно, помог ей выучить азбуку, но чтение книг все еще движется очень медленно, а обилие незнакомых слов и необходимость всякий раз спрашивать об их значении утомляет. Все нужные травы и компоненты, разумеется, доставляют ей по первой же просьбе, но эту просьбу приходится высказывать. Она не может пойти и собрать все нужное сама. И по целительской части ее помощь требуется регулярно. Но все же, все же...

В дверь вежливо стучат.

— Войдите! — Нессель отворачивается от книги, которую все равно уже бросила читать, и поднимает взгляд на вошедшего.

Отец Бруно входит в комнату и тихо притворяет за собой дверь.

— Готтер, нам снова требуется твоя помощь... — святой отец выглядит несколько смущенным.

Нессель прекрасно знает, что это означает. Такой вид у него делается, только когда вопрос касается детей. Нет, не ее дочери Альты или Мартина, сына Курта от погибшей в Бамберге женщины, а тех, что в последние годы все чаще подбрасывают под двери церквей и отделений Конгрегации. Их всех свозят в приют, где растят и воспитывают, готовя к будущему обучению в академии, а затем и к инквизиторской службе. Иногда Нессель задается вопросом, как справлялись со всевозможными "сложными ситуациями" до ее появления.

— Что на этот раз? Укачать малыша с коликами в животе? Уговорить парочку трехлеток есть кашу? — она вовсе не собирается грубить милому и обходительному отцу Бруно. Оно как-то само вышло, что сорвавшиеся с языка слова прозвучали упреком, хотя на самом деле возня с детьми Нессель скорее в радость.

— На этот раз все несколько сложнее, — ректор академии будто не заметил резкости в словах ведьмы. — И помочь тут действительно можешь только ты. Видишь ли, у нас подрастают девочки, и... ты сама понимаешь, что о некоторых... хм... аспектах жизни... с ними лучше говорить женщине. Ты не могла бы... прочитать им лекцию, или как уж тебе будет удобно?

Нессель готова поклясться, что отец Бруно даже слегка покраснел во время своей тирады.

— О Господи! — вырывается у ведьмы. — Конечно, поговорю! Просто пусть их приведут сюда завтра утром.

— Спасибо тебе, Готтер. Твоя помощь в этом вопросе абсолютно бесценна, — искренне и с видимым облегчением произносит священник. Однако прощаться и уходить не спешит, и у Нессель зарождаются подозрения, что явился он не с одной просьбой.

Ей вообще любопытно, как один отец Бруно успевает следить за всем происходящим и притом лично являться с каждой детской бедой. К ней в принципе мало кто заходит, но к больному или раненому ее, случалось, прибегал звать дежурный курсант из лазарета, по делам магическим может заглянуть кто-нибудь из одаренных, а вот помочь с детьми неизменно просит отец Бруно.

— Что-нибудь еще? — уточняет Нессель, чувствуя, что пауза затягивается.

— Да. Вчера привезли еще одного малыша, он...

— Быть может, мне просто стоит поселиться в приюте? Все равно ведь чуть не каждый день ко мне бегаете, — чуть устало фыркает ведьма. И сама удивляется, понимая, что мысль эта ничуть ее не угнетает. Пожалуй, даже наоборот.

— Ну, место обитания менять вовсе не обязательно, — оживляется святой отец. — Но если бы ты в самом деле взяла на себя заботу о девочках и младших мальчиках, это было бы замечательно.

Ректор академии святого Макария благодарит за помощь, вспоминает о каких-то важных делах, прощается и уходит. Нессель усмехается и долго задумчиво смотрит на закрывшуюся за священником дверь. Отчего-то ей кажется, что исход сегодняшнего разговора был вовсе не случайным, а милый, обаятельный отец Бруно отнюдь не случайно является духовником всех макаритов и доброй половины выпускников.

Вот только она и не догадывается, что в это самое время отец Бруно, завернув за угол и привалившись к стене, медленно и удовлетворенно выдыхает. Потому что кто бы знал, как трудно раз за разом выискивать неразрешимую проблему, дожидаясь, пока ведьма не предложит в конце концов взять на себя заботу о детях сама, а не по указанию сверху.

Пряники и потомки

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: дети считаются "цветами жизни", но что, если это отпрыски самого Молота Ведьм?

— Курсант Бекер!

Мартин вытянулся в струнку, одернул грязную, подранную рубаху и подумал, не щелкнуть ли каблуками. Посмотрел на лица присутствовавших, воздержался. Еще подумают, что издевается.

Присутствовавшие молчали. Молчал уважаемый ректор святой отец Хоффмайер, молчал грозный и всевластный Антонио Висконти, молчал дряхлый, но не менее грозный дон Сфорца. А еще молчала фрау Нессель, крепко обнимавшая и прижимавшая к себе дочку. Чуть более чистую, но тоже помятую Альту. Которую курсант Бекер только что привел. Ну или она его привела — тут как посмотреть.

Отец... Все-таки тяжело воспринимать легенду Конгрегации, великолепного и ужасного Курта Гессе, Молота Ведьм, как отца. Но, видимо, придется привыкать. Так вот, он — тоже молчал. Правда, что-то в его молчании отличалось. Мартин пока еще не мог понять, хотя очень старался. В конце концов, понимать людей и их мотивы — его будущая работа.

Первым нарушил молчание майстер Хоффмайер. Он покосился на остальных, нервозно дернул углом рта, и поинтересовался, старательно сдерживая тон:

— Так все же, Мартин. Объясни нам: где вы пропадали? Вас, и тебя, и Альты, не было двое суток. На уши поставили половину присутствовавших на отдыхе в академии следователей, выпускников последнего года обучения и всю наличную стражу. Должна быть серьезная причина.

Висконти подтвердительно и со значением кивнул. Дон Сфорца прикрыл глаза и, казалось, подремывал в кресле.

— Докладываю, — решил зайти с уставных интонаций Мартин. — Инициатива исходила целиком и полностью от меня. Альта не виновата. Она рассказала мне, что слышала рано утром, неделю тому назад, как пара крестьян из поставщиков провизии жаловалась отцу келарю на пропажу детей.

— Так, подожди, — перебил его отец. Он сдвинул брови и посмотрел на ректора. — Крестьяне жаловались? А мы ни сном, ни духом?

— Видимо, келарь подумал, что это обычный простонародный трёп, — развел руками майстер Хоффмайер. — Он же не следователь.

— Он конгрегат, — отрезал Молот Ведьм и снова обратился к Мартину. — Давай дальше. Хотя я, кажется, уже догадываюсь.

— Продолжаю, — согласился тот. — Еще раз хочу подчеркнуть, вина полностью лежит на мне. Я заинтересовался услышанным, а потом, когда крестьяне приехали снова, помог им с разгрузкой и аккуратно расспросил.

— Что удалось узнать? — негромко поинтересовался Висконти. Негромко-то негромко, а холодок по спине протянул. Курсант Бекер вспомнил об осанке и снова вытянулся.

— Согласно показаниям, в деревне действительно пропадали подростки. Примерно нашего возраста. Некоторые из взрослых видели, что к детям подходила какая-то смутно знакомая старушка, внешность которой потом невозможно было вспомнить. Предлагала сладости, рассказывала истории про пряничный домик.

— Пряничный? — оторвалась от Альты Нессель, резко повернув голову в сторону рассказчика. — Сладости... Я слышала что-то такое. На самом деле, там, конечно, не пряники, это отвод глаз...

— Иллюзия? — уточнил отец. Он нахмурился еще сильнее. — Я уже хочу поговорить с келарем лично.

Майстер ректор укоризненно покачал головой.

— Ты все-таки слишком многого требуешь от людей. Мартин, что было потом?

— Потом мы обсудили все с Альтой. И я, — ударение на "я" подчеркивало меру ответственности, — предложил провести разведку. Потому что одно дело — составлять доклад на основе слухов, а другое — по лично проверенной информации.

Дон Сфорца широко распахнул глаза и захохотал. Он смеялся, как мальчишка, заливисто и искренне, пока не закашлялся. Висконти аккуратно налил ему какого-то снадобья из бутылочки, престарелый кардинал выпил и с неповторимым акцентом прохрипел:

— О, эти сопляки! Эти верные, непобедимые сопляки!.. Кажется, я тоже догадываюсь. Гессе, отпрыск-то весь в тебя. Да и дочка...

Наконец курсант Бекер смог разобраться, что выражало лицо отца. Курт Гессе втихомолку улыбался, самыми краями губ и морщинками в углах глаз. Хотя, конечно, и осуждал тоже. Куда ж без этого.

— Ну и как, — осторожно спросил он. — Разведали?

— К сожалению, операция не пошла так, как планировалось, — со смущением вздохнул Мартин. — Мы выдвинулись в деревню, опросили жителей. Пряничный домик был найден — просто прочесали сектор, в котором чаще пропадали дети, — после чего ведьма нас, по ходу дела, вычислила. И начала заманивать.

— Это были сладости, — подала голос Альта, подрагивающими пальцами откидывая со лба спутанные волосы. — Очень хитрые сладости. Я так не умею, но я почуяла.

— В общем, нам пришлось импровизировать. Делать вид, что мы поддались чарам, — виновато понурившись, юный воспитанник не выглядел виноватым. Отец Бруно аккуратно уточнил:

— Зачем? Могли бы убежать, рассказать старшим...

— Да, но мы же не знали, та это ведьма или не та. Нужно было убедиться, — с горячностью принялась защищать брата Альта. — А вот если бы мы увидели пропавших детей...

— И что же вы увидели? — снова тихо, спокойно осведомился Антонио. Девочка стушевалась. Зато Мартин поднял взгляд и твердо ответил:

— Кости. Совсем не пряталась, старая. Видимо, считала, что из домика мы уже не выйдем.

— Но вы вышли, — резюмировал отец. — И вы живы. Справились. Каким образом, кстати?

— Я же не зря cum eximia laude[5] по рукопашному бою для своей возрастной группы имею! — совсем по-детски возмутился Мартин, после чего густо покраснел. — Но без Альты не смог бы. Признаю вину полностью: переоценил силы.

— Да я так... — смущенно пробурчала сестра в ответ на вопросительные взгляды. — Тоже немного взгляд отвела. Ну и пара толчков силой. Как мама учила.

— Дети, — сказал отец. — А где это сказано: "Если чадо твое ослушается тебя..." Как там дальше, не помнишь, Бруно?

— Да ну, — возмутился тот. — Не все же так плохо. Что с ведьмой, кстати?

— Мертва, — дуэтом выпалили оба приключенца и теперь уже неподдельно понурились. Мартин уточнил: — Я превысил пределы необходимой обороны. Да и нож был неудобным.

— Дети, — эхом отозвался Висконти. — А ведь растет смена. Подрастает. Вообрази, Гессе: прямо под боком у академии — ведьма. И ущучил ее не ты, прошу заметить. Что делать будем? Пороть?

— Не надо, — снова неожиданно просипел из своего угла Сфорца. Он снова пригубил лекарство, уже более чистым голосом повторив: — Не надо. Пусть отчет составят. В трех экземплярах. Потом на кухню на неделю, повару в помощь. Пряники лепить, — и обидно захихикал. Через пару мгновений нервный смех накрыл всех присутствующих.

Только теперь курсант Бекер смог выдохнуть и украдкой потереть саднящие костяшки на кулаке, одновременно расслабив плечи. А краем глаза он заметил, что похожее движение проделал отец. Значит, все в порядке.

Но пряники — дрянь.

Расскажи сказку

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: история Риана Бирна, помощника следователя Конгрегации с необычной судьбой

— Расскажи сказку, Риан.

Сколько раз он слышал эти слова? Не стоит даже пытаться считать. Жизнь вроде не была прям такой уж длинной, а встанешь, обернешься назад, бросишь мысленный взор на прожитое — и столько там всего...

Потомственный Gaeilge, ta conai ar Eirinn[6], он родился в германском Хамбурге, в одна тысяча трехсот семьдесят девятом году. Дата, естественно, Anno Domini[7], не по древнему счислению обитателей острова Эйре. Все в этой истории пошло наперекосяк, невпопад, вприпрыжку, с самого ее начала, и так и тянуло за собой этот хвост, вплоть до нынешнего дня. Но — по порядку.

Родители Риана бежали от зеленых лугов и древних дубрав своей родины. Бежали не по велению сердца, не потому что верили в дух странствий и ветер приключений. Все было и проще, и страшнее: за десять лет до рождения младшего Бирна по земле, благословленной святым Патриком, в третий раз прокатилась Черная Смерть. И многие тогда решили: может, Господь всеблагой и всемогущий оставил своим покровительством эти края? Может, стоит поискать лучшей жизни где-то там, за морем? Точно не в Англии: ну их, этих Sasanach[8]"ов, лучше с ними дел не иметь. А вот про Священную Римскую империю народов, собравшихся вокруг нации германцев, ходили слухи один удивительнее другого. И это давало пищу для размышлений.

В итоге, тряхнув кубышку и увязав не так чтобы богатый скарб в узлы, десяток отчаянных сорвиголов собрался в Уиклоу, нашел сговорчивого рыбака и на побитом волнами лимфаде отчалил в сторону Лиуэрпула. Пара остряков нашла в этом определенный символизм: английский десант наоборот, даже punctum[9] отправления и прибытия совпадают. В чем-то это, несомненно, воодушевляло.

В Англии было так же плохо. Чума не пощадила никого, и по дорогам скитались похожие голодные и на все готовые бродяги, зыркавшие на чужаков опасливо и настороженно. Задерживаться там, конечно, смысла не было. Поэтому, добравшись до городка Гулль, ирландцы отправились искать того, кто готов взять их деньги за транспортировку их тел и их душ на их же новую Землю Обетованную. И нашли.

Ганзейский купец взял дорого. Отдать пришлось едва ли не половину далеко не жирных накоплений, но, казалось, дело того стоило. Увы, на поверку вышло иначе.

Портовый город Хамбург не ждал безъязыких, не знакомых ни с обычаями, ни с культурой епископского поселения бежан. Под крылом и защитой германского императора оказалось не так чтобы уж сильно сытно и не слишком спокойно. Но идти дальше уже не было никаких сил, поэтому решили осесть на месте. А там, как водится, было бы видно.

Поначалу видно было не очень, но постепенно туман начал рассеиваться. Даже работа нашлась: отцу предложили потрудиться в доках, на разгрузке кораблей. Уж там-то говорили на такой смеси языков, что даже гэльским было никого не удивить. Нашлось и какое-никакое жилье, и что на стол поставить, и в рот положить.

Увы, долго Провидение не баловало. Когда Риан появился на свет — организм его матери решил, что вполне неплохо послужил делу продолжения рода человеческого, и отпустил душу на небеса. Отцовской решимости это, впрочем, не подорвало: потосковав положенное время, тот не пустился во все тяжкие, не бросил детей, не поддался искушению, преследующему всякого ирландца — залить горе крепким да горючим. Нет, он честно пытался прокормить троих сыновей, включая самого младшего, одеть, обуть, воспитать людьми, достойными уважения...

Но не успел. Портовая драка — явление внезапное и резкое, как запах конского навоза, поднимающийся с мостовой. Вспыхнув из-за ерунды, она втягивает в себя участников, словно Мальстрём[10], и вот уже кто-то получает ножом под ребра, кто-то ловит разлетающиеся по пирсу зубы, а кто-то, получив вымбовкой[11] по голове, с оного пирса летит в темные, холодные воды, подводя черту под ведомостью собственной жизни. Прибыло, убыло: итого.

Ошеломленные последовательными ударами судьбы, братья поначалу пытались держаться вместе. Как на подбор, шустрые, вертлявые, рыжие — дар гэльской наследственности, — они не унывали и не поддавались хандре. Правда, когда Риан подрос, каждого понесло по своей дорожке.

Старший довольно быстро понял, что самый простой путь — самый верный. И предложил свои таланты местным уголовникам, которые оценили предприимчивость, легкий характер, смекалку и ловкость парня. Увы, воровское счастье тоже любит кидать кости: не сразу, но городская стража умудрилась изловить пройдоху, после чего тот исчез. Одни говорили, что он сидел в казематах, другие, побывавшие там, уверяли, что не видели ирландца. Казни, впрочем, так и не было.

Средний брат, отличавшийся более основательным подходом к жизни, но при этом испытывавший тягу к странствиям — видимо, в силу островного происхождения, — напросился в команду одного из кораблей, ходивших по суровому и не всегда спокойному Северному морю. Он даже успел поучаствовать в паре плаваний, когда однажды по Хамбургу пронеслись слухи: шведские пираты снова принялись за свое. Капитан и владелец посовещались, прикинули риски к прибыли, махнули руками... И судно пропало. С ним пропал и молодой рыжеволосый моряк.

Младший Риан остался один. Все, что у него было — это сказки.

Самое ценное, что вывезли беглецы с Изумрудного Острова — истории своего народа. В том числе и таинственные, местами откровенно жуткие легенды о Tuatha De Danann[12]: древних существах, которых первые люди, поселившиеся в тех краях, сравнивали с богами. Эти прекрасные и могущественные создания, "народ, пришедший из-за моря", правили Эйре еще до того, как человек заполонил землю, по которой когда-то совершал первые робкие шаги. "Сиды" — как их еще называл отец. "Альвы" — соглашались местные, которым доводилось услышать сказки Риана.

А сказки тот рассказывать любил. Ну, предположим, не просто любил: это и доход приносило. Какая-никакая, а все же монетка-другая в шапку падала. Для бродяжки, которому пришлось покинуть дом после того, как все близкие и родные пропали либо сгинули, наука уличного выживания шла впрок. Тут украсть по мелочи, здесь обжулить простака, там песенку спеть, сям сплясать. На торжищах его уже узнавали.

— Расскажи сказку, Риан! — и Риан вспрыгивал на подходящий помост, как правило, сооруженный из пустой бочки, закладывал ногу за ногу, встряхивал рыжими локонами. И начинал.

Фортуна полюбовалась на происходящее и кинула кости в очередной раз. Смышленого парнишку, пересказывавшего охотно слушавшей толпе городские новости вперемешку с байками и легендами далеких народов, трепавшего языком в неподражаемой и полной иронии манере, заприметил один из следователей хамбургского отделения. Тогда как раз вовсю развернулась история с отловом и сбором толковых бродяжек, сирот, малолетних преступников — будущих курсантов академии святого Макария, надежи и опоры реформированной германской Инквизиции. Риану задали прямой вопрос, и он со всей серьезностью ответил, что если "в этой вашей академии" дадут жрать от пуза — то он готов хоть к фоморам[13] на Белтайн[14].

А в академии было интересно. Правда, Фукс[15] — как его окрестили соученики за внешность и хитроумие, — не особо проявлял себя. Он придерживался принципа, который через несколько веков назовут "неувеличением entropiae[16]" — проще говоря, не напрягался там, где этого можно было не делать. Так, чтобы перебираться с курса на курс, следя за тем, чтобы преподаватели не решили, будто бы он принципиально бесталанен.

Бесталанность же к Фуксу-Риану не относилась никоим боком. Он не был слаб или глуп, скорее, просто в национальном ирландском духе не любил лишней суеты. Зато горячо полюбил книги. Особенно те, что содержали новые сказки — иначе говоря, мифы и легенды.

Библиотека. О, это оказалось поистине волшебное место. Риан мог просиживать там часами, порой прокрадываясь внутрь при помощи методов и средств, за которые преподаватель потайных умений грозился поставить зачет по своему предмету еще до наступления периода финальных курсовых испытаний. А пару раз шустрого ирландца ловили "на горячем" во время, отведенное для сна или занятий, не связанных с приобщением к рукописному слову. В итоге пришлось прибегнуть к строгому выговору и воспитательной епитимье, но Фукса это практически не остудило — только убедило в том, что ars obscurus[17] суть верный помощник в его делах.

С подобным поведением в некотором роде смирились, когда начались лекции о природе сверхнатуральных событий и явлений. Порой достаточно было задать вопрос — и все взгляды устремлялись в сторону курсанта Бирна, который, сыпя своей гэльской скороговоркой, удивительнейшим образом складывавшейся в практически идеальный хохдойч, с удовольствием излагал прочитанное, сдабривая материал ироничными, эмоционально насыщенными и глубоко субъективными комментариями.

— Расскажи сказку, Риан! — и Риан усаживался на парту, с одобрения посмеивающегося преподавателя, складывал ладони в замок за головой, потирал ими коротко остриженный, дабы не заводилось насекомых, затылок. И начинал.

Все, что имеет начало, имеет и свой конец. В какой-то момент подошла пора выпускных экзаменаций, и по их результатам Бирн, Риан, уроженец города Хамбурга, верное чадо католической матери-церкви, получил звание "помощника следователя". Купно с Сигнумом, Печатью и полагающимся по случаю добрым напутствием. Также ему было выдано предписание: явиться в город Ротенбург, где и приступить к исполнению служебных обязанностей под руководством тамошнего обер-инквизитора. Показалось — часть преподавателей, присутствовавших при этом эпохальном событии, вздохнула с облечением. Но, наверное, показалось.

На первых порах начальство недоумевало. Характеристика на сотрудника, присланная из академии, никак не соответствовала тому, что наблюдалось вживую. К работе своей Риан относился всерьез, за дело брался с усердием, легкомыслия и склонности к неуставным авантюрам не выказывал. Радужность иллюзий, как водится, вышла преждевременной.

Свежеиспеченный помощник за поразительно малое время успел очаровать добрую половину юных ротенбуржских дев — из тех, что в самом соку да на выданье. Он с известным энтузиазмом общался с отдельными, не сказать, чтобы малочисленными представительницами данной прослойки общества, и нельзя было не отметить, что подчас отнюдь не в интересах дела. Девы отвечали ему полной взаимностью, а одна мастерица даже украсила искусной вышивкой правый рукав простой кожаной куртки, которая полагалась выпускнику академии. Узоры чем-то напоминали те, которыми предки Риана расписывали свои дома, утварь и одежды — было даже удивительно, как похоже получилось.

В целом, похождения Фукса — курсантское прозвище прижилось и на новом месте — работе отделения не мешали, а порой даже способствовали. Но однажды дошло до залета. Когда молодого сотрудника отправили выяснить да разузнать, что за странная ведьма завелась в окрестностях города и соответствуют ли противоречивые слухи, распространяемые об оной, действительности — он просто не поехал. Ну, имеется в виду, сразу. Просто взял и отправился к своей очередной пассии, справедливо рассудив, что ведьма, о которой уже начали болтать в народе, никуда не денется, убоявшись подозрений и кары Инквизиции. Все-таки уже многие начали понимать, что с конгрегатами надо сотрудничать, а не бегать от них — и уж тем более не вступать в конфликты. Хороший же вечер с приятной дамой выпадает редко, и этим не следует пренебрегать. Иначе пренебрегать начнут приятные — на тот момент уже не очень — дамы.

Сей довод был изложен начальству, которое буквально столкнулось с помощником Бирном у дома его любовницы. Обер-инквизитор был разгневан и восхищен. Он не знал, чего хочет больше: хохотать и хлопать себя ладонями по бедрам — или назначить ходоку poena corporalis[18] после качественной отсидки в одной из камер подвала. Весы правосудия склонялись в сторону второго варианта, когда Провидение в очередной раз сыграло на стороне ирландца.

Поступила срочная информации по делу, которое вел единственный следователь отделения. Требовалось срочно выезжать на место, и потому, скрипнув зубами, обер отказался от своих дисциплинарных намерений. Он повелел буквально следующее:

— Сейчас ты идешь в подвал. Честно сидишь там пару часов в камере. Сам запрешься, не маленький. Максимально совестишься, раскаиваешься, можешь прочитать пару пылких молитв о высшем прощении и вразумлении. А потом, когда мы вернемся, приступишь к своим непосредственным обязанностям с таким рвением, чтобы я видел, как у тебя пятки пылают и зад чешется.

Риан оценил. Он дождался отъезда старших и отправился в узилище, правда, предварительно прихватив небольшой бочонок доброго пива: раскаиваться следовало с комфортом. Замок, который по-хорошему не имел скважины с внутренней стороны, он запер при помощи хитроумного приспособления, придуманного еще в академии — через окошко для досмотра пленных. После чего в это же окошко выкинул и ключ, и само приспособление — пусть лежат в коридоре до приезда начальства.

Когда и пиво, и молитвы закончились, а раскаяния стало хватать на пару-другую адских котлов, Бирн заволновался. Слова, обращаемые к Богу, утратили шутливость и обрели искренность, а в голосе стала прорезаться тревога. Наконец, раздались шаги. Кто-то спускался по лестнице...

Только это был не обер.

И вот теперь он сидит перед парнем, который выглядит даже моложе его самого. Из-за ворота аккуратной академской рубахи парень достает Знак: следовательские полномочия. Четвертый ранг, но все же следователь. Глаза у парня внимательные, кожа бледноватая — от природы, судя по всему, — морда аристократичная. Из благородных, видать. Бастард или накосячивший младший сын. Отдан в курсанты, обломан, воспитан, обучен. Готов задавать вопросы. Он и задает:

— Расскажи свою сказку, Риан.

И Риан впервые не знает, с чего ему начать.

Месть силы

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: Курт проводит небольшой исторический экскурс для Нессель

Когда Нессель шагнула на порог общей трапезной, никто не обернул головы. Хотя по первости многие реагировали: отрывались от процесса "moderato cibo naturae desideria explere[19]", переговаривались вполголоса, поднимали брови. Все-таки не каждый день увидишь в монастыре — а святомакарьевская обитель в первую очередь именно монастырем и была — симпатичную молодую женщину. Да и к тому же ведьму.

Но все же се были инквизиторы. А инквизитор — это такой человек, который, конечно, будет по долгу службы задавать вопросы, но в том, что не касается дела, вполне удовлетворится руководческим "так надо". Потому что ordnung muss sein[20]. Ну а помимо порядка, есть еще и привычка, коя дана нам, как считается, свыше и порой вполне себе является заменой счастию.

Нет, конечно же, слухи и толки курсировали. Особенно, каким бы каламбуром это не звучало, среди курсантов. Молодежь строила самые разнообразные theoriae, включая в них как саму Нессель, так и легендарного и ужасного Молота Ведьм, вкупе с невесть откуда взявшейся странной девочкой, периодически мелькавшей то в коридорах обители, то в саду, то в компании самого ректора отца Бруно. Не миновали пересуды и руководства академии, а также знаменитых недругов Империи, еретиков и малефиков.

Самой популярной версией, озвучивавшейся по кельям и за обедами, была следующая: Конгрегация вербует союзников. Курт Гессе изловил, повесил и сжег знаменитого Каспара, который оборзел уже настолько, что похитил талантливую наследницу могущественной династии лесных ведьм. Ведьмы, естественно, возмутились. Совет академии, естественно, ухватился за шанс переманить на свою сторону некоторое количество природных одаренных, усилить свои позиции и ослабить вражеские. И Нессель все в итоге принимали за эмиссара, ведущего переговоры и обеспечивающего взаимодействие сторон.

Кто-то робко пытался заявить вариант с незаконнорожденной дочерью Курта, но подобные умопостроения даже на смех никто не поднимал. Серьезно, когда вы последний раз видели эту Ведьмину Кувалду? Вот то-то и оно, что буквально вчера. Представить ЕГО с женщиной было возможно только в одном случае: если ОНА будет гореть на костре, а ОН — отряхивать перчатки после подкинутого полешка.

Так что едва Нессель опустилась за стол и сложила руки перед собой, все окружающие, и так не слишком близко располагавшиеся к месту дислокации, просто отодвинулись еще чуть-чуть и продолжили свои дела. Потому что напротив от ведьмы сидел тот самый Курт Гессе. А значит, планировался деловой и, возможно, секретный разговор. А секреты в Конгрегации уважали. Естественно, если они были свои.

— Мне интересно, — начала женщина без обиняков, — чем все это закончится?

Инквизитор прожевал, проглотил, запил разведенным вином. Он аккуратно подбирал слова, потому что заданный вопрос был крайне смыслонасыщенным.

— Что именно? — интерес в голосе звучал достаточно буднично, но опытное ухо уловило бы профессиональные нотки. — Ваше с Альтой пребывание здесь? Ее обучение? Твое обучение? Не морщись, я в курсе, что ты тоже заинтересовалась грамотой. Тягу к знаниям могу только одобрить — главное, чтоб не к запретным и не к опасным.

Нессель фыркнула, не вкладывая в этот звук серьезного возмущения. Курт кивнул и продолжил:

— Или твой интерес обращен к делам более... globalis? Если так, то я вряд ли смогу тебе ответить в духе "такого-то числа Anno Domini[21] все злокозненные колдуны будут повержены, и воцарится во человецех благоволение купно с благорастворением на воздусях". Но — будут. На то направлены все наши усилия. А значит, так оно и произойдет.

— И что потом? — Нессель задумчиво оторвала кусочек от лежавшей рядом лепешки, скатала в шарик между ладонями, уставилась на него невидяще. Курт покосился, но вспоминать историю о Krapfenmann[22]"е не стал. Вместо этого он уточнил:

— Ты имеешь в виду, как изменится после этого мир? Увы, я лишен дара дивинации. Но уверен: все, что мы делаем — делаем к лучшему. Чтобы твоя... — он закашлялся, — чтобы наша дочь могла жить в таком мире, где на нее не будут коситься... Разве что она не покажется какому-нибудь самоуверенному хлыщу достаточно привлекательной, чтобы приударить за ней.

Ухмыльнувшись, ведьма вздохнула. Вздох этот был не из тех, которые происходят от тяжести на сердце — скорее, наоборот: часть груза свалилась, и можно было расправить плечи.

— С таким знанием дела говорить о хлыщах может только их идейный наставник и вдохновитель, — шутка была принята и отыграна обратно. — Знаешь, после Бамберга я поняла, зачем вы это делаете. И зачем ты делаешь это, как инквизитор. Но до сих пор не очень вижу: как человеку — что это тебе дает? В каждом из нас есть направляющий стержень, движущая сила. В ком-то он слаб... Но это не про тебя. Я чувствую твою уверенность в собственной правоте. И пытаюсь понять. Потому что, — предваряя вопрос, Нессель подняла ладони в воздух, — ты верно сказал: моей дочери жить в том мире, который строишь ты. А результаты определяются намерениями. Намерения же проистекают из самых простых устремлений. К чему ты стремишься?

Курт молчал. Большинство соседей по столу закончили с трапезой и разошлись по своим делам. С кухни, примыкавшей к залу, доносилась характерная возня, звон и гул голосов. Наконец, потерев лицо ладонями, инквизитор вымолвил:

— А мне говорили, что портить людям аппетит свойственно исключительно конгрегатам. Нет, я не буду юлить или уходить от ответа, — добавил он, когда ведьма недовольно нахмурилась. — Но позволь мне сначала рассказать тебе одну историю. Может, тогда будет нагляднее.

Совсем недавно, достаточно далеко на юге, за Mare Mediterraneum[23], существовало такое себе Хафсидское королевство. Ты, верно, считаешь, что там все жители были хафсиды и сам король хафсид, но нет. То есть, с королем-то все верно, а вот с населением вышла заминка. Предшествовавшие образованию этого государства крестовые походы, кастильская Реконкиста, эпидемии Черной Смерти и прочие процессы, связанные с переселением народов, привели к тому, что на южном побережье Средиземного моря образовалось довольно много христианских анклавов. И после того, как земли, принадлежащие рыцарям-норманнам, оказались захвачены сарацинами, судьба многих из них оказалась печальной.

В одной такой деревушке жил простой паренек Андерс Химмельслауфер. Светлокожие и светловолосые германцы были низведены новыми хозяевами тех мест до положения рабов — не избежали этой судьбы и родители Андерса. Впрочем, про отца ничего достоверно не известно, но вот мать, а следом за ней и сын были отданы в услужение какому-то выжиге-торговцу. Не скажу, чтобы он так уж их тиранил, но и сладкой их жизнь я бы не назвал.

И вот же совпадение — в той деревеньке проездом случился один маг, родом из Сунской империи, что далеко на востоке. Прибыл он туда не прямиком с родины, а с севера, умудрившись перед этим пересечь множество стран в поисках ученика. В их традиции маги обычно занимались подбором и воспитанием своих помощников-последователей лично, а этот к тому же получил некое смутное пророчество, после чего сорвался в путь. Он много путешествовал и обрел искомое ни много ни мало во Фрисландии, в Нижних землях. Искусно укрываясь от взглядов окружающих при помощи волшебства, маг встретил некоего Оде ван Кюйпера, который в итоге и стал его учеником. А после того, как Оде осознал свою силу и получил некоторое наставление в сверхнатуральных делах, оба колдуна направились в сторону Египта. Видимо, для подпитки из местных центров силы и дальнейшего обучения.

Нессель слушала с живым интересом. На словах о египетском этапе путешествия магов она приоткрыла рот, чтобы озвучить накопившиеся вопросы, но сдержалась и не стала перебивать. Курт продолжал:

— Ван Кюйпер, несмотря на относительно юный возраст и незавершенное обучение, обратил внимание на упомянутого ранее Андерса. Тот явно был одаренным, и при этом потенциально очень сильным. Возникла сложная ситуация: неписанный кодекс магов империи Сун не разрешал иметь более одного ученика. Но ситуация эта разрешилась довольно быстро, трагично и как бы сама собой. Учитель ван Кюйпера пал от руки ассассина, подосланного враждебным колдуном — который, кстати, проявится в нашей истории дальше. Сам убийца, естественно, тоже не был простым человеком. Правда, в свою очередь он не смог ничего противопоставить воспылавшему холодным северным гневом Оде.

Оставшись один, с мальчиком на руках, молодой маг не запаниковал. Он стер память владельцу и матери Андерса, навел справки о ближайшей крупной общине благожелательно настроенных к чужакам одаренных и направился туда. К сожалению, путь его лежал в Италию.

— Почему к сожалению? — заинтересовалась Нессель. — Я слышала, там нравы свободнее, и человек с талантом всегда найдет, как и к чему себя применить.

— Совершенно верно, — с охотой кивнул Курт и недобро усмехнулся. — Но есть одно непреложное правило. Там, где есть талант — возникает искушение использовать его на собственное благо. И подчас во вред окружающим. Что, несомненно, создает проблемы, причем не только для остальных, но и для носителя таланта.

Generator"ом проблем в Италии всегда традиционно выступал институт папства. Увы, папа римский был всего лишь человеком, и humani nihil a ipse alienum puto[24]. Он подчас тоже искал силу, которую можно было бы использовать как рычаг для политического давления, и находил ее не там, где должен бы. И это, заметь, еще до появления на сцене Бальтазара.

В описываемый период не так далеко от Святейшего Престола обретался некий Сильвио Палатино, широко известный в чернокнижных кругах как Даат Сиире. Этот тип умудрялся тайно манипулировать как половиной Ватикана, так и магами-нейтралами, свившими гнездо в мнимой безопасности у него под клювом. Поразительно, но никто из них не догадывался, что человек, напоказ покровительствовавший им и даже порой укрывавший от бдительного ока Инквизиции, на самом деле могущественный колдун.

Зато сам Палатино отличался поразительной наблюдательностью и цепкостью. Он почти сразу определил в Андерсе, доставленном ему практически на золотом блюде, зачатки серьезного магического дарования. Ну еще бы — ведь это именно его посланник убил сунского мага. Вполне возможно, что Сильвио знал, как обернутся события. Прикинувшись доверенным и даже подконтрольным местному магическому ковену, он исподволь, понемногу, годами внушал ученику ван Кюйпера, что на самом деле предела силам волшебника не существует. И ведь практически не грешил против истины, зараза: Химмельслауфер в перспективе вполне мог стать сильнейшим из известных колдунов.

Самой тонкой игрой Даата Сиире было создание у доверчивого юноши впечатления, что прочие маги не хотят роста силы своего собрата. Отчасти и это было верно: имея возможность, в первую очередь получаешь к ней в нагрузку и ответственность. А воспитанный в жестких, порой жестоких реалиях и обретший неожиданное могущество мальчишка имел о самоограничении и самоконтроле достаточно смутные представления. На месте остальных волшебников я бы тоже напрягся.

На лице Нессель отобразилось предчувствие печального финала. Она наморщила лоб, поднесла собранные в кулак пальцы ко рту. Но слушала все так же внимательно.

— Все пришло к закономерному итогу. Решив, что стеклянный потолок над ним держит не кто иной, как Оде ван Кюйпер, Андерс впал в ярость. Он присоединился к тайно сколачиваемым боевым отрядам Даата Сиире и в их составе вырезал всю общину магов — а там были достаточно сильные одаренные, хочу тебе сказать. Не пожалели никого. Даже детей, — Нессель вздрогнула, и взгляд ее полыхнул недобрым огнем. — Ван Кюйпера же удалось заманить в кальдеру вулкана Сольфатара, где между бывшим учителем и бывшим учеником произошло поистине эпических масштабов сражение.

Увы, Андерсу не повезло. Недостаток силы ван Кюйпер искупал опытом и умением. Он, к слову сказать, оказался связан с тогда еще только нарождавшейся германской Конгрегацией: выступал нашим агентом, вербовал потенциальных expertus"ов, прощупывал настроения в магических кругах. Ну и проходил тайные тренировки под руководством одного из бывших соратников Сфорцы. Зачарованным мечом Оде отрубил юноше руки и ноги, а потом оставил умирать, не сумев добить. Рука не поднялась. Впрочем, что еще считать более жестоким...

Дальше начинается самое занятное.

Погибнуть Химмельслауферу не дали. Даат Сиире почувствовал неладное и явился на место битвы. Правда, поздно. Сольфатара — действующий вулкан, и молодой колдун получил серьезные ожоги — утратив руки и ноги. Восстановить Андерсу отсутствующие части тела не смог даже его новый наставник. Или, быть может, не захотел. Вполне допускаю, что так ему было проще контролировать буйного ученика.

Зато он создал волшебный доспех. Что-то вроде голема, только совершенно лишенного любой воли. Предполагалось, что подпитываться броня будет силой носителя, взамен позволяя тому передвигаться и оперировать предметами, как прежде. Ну и не давая умереть от ожогов.

Дальнейшая история звучит мутно. Вроде как Андерс сменил имя — стал называть себя Дитрих Фатер. И был отправлен своим новым начальством куда-то в Австрию, на строительство некоей огромной крепости. Кроме того, он, по слухам, поклялся отомстить ван Кюйперу, но... — пожав плечами, Курт улыбнулся, — слухи есть слухи. Дальнейший его путь мы нащупать не смогли. Сам ван Кюйпер тоже погиб — вполне возможно, что Андерс исполнил клятву. Честолюбивый Сильвио Палатино, по нашим сведениям, оказался подмят круто набиравшим обороты Бальтазаром, после чего тоже исчез с горизонта. Времена тогда были беспокойные, а что уж сейчас говорить.

— То есть, ты хочешь сказать, что... — неуверенно протянула ведьма. Собеседник пристально посмотрел ей в глаза.

— Именно. Большая сила — это большая ответственность. Всегда найдется кто-то, кто захочет воспользоваться тем, чем наградил тебя Господь, в личных целях. В темных целях. В страшных целях. И для того, чтобы у людей — у всех людей, а также прочих существ, желающих обитать с ними под одним небом — не возникало подобных искушений, я делаю то, что делаю. Debes, ergo potes[25]. Этот девиз не зря начертан на воротах тренировочного лагеря наших зондеров. Потому что читается он в обе стороны. Я могу — и я должен. Я должен — и я могу. В том числе чтобы не погибали дети. И не совершались ошибки. Я за свою жизнь тоже много чего совершил... И знаю точно: сила должна быть направляема и контролируема. Иначе наступит Хаос.

— Не многие согласятся жить под тяжкой дланью Инквизиции, — покачала Нессель головой и встала. — И на мой вопрос ты не ответил. Впрочем, ты все это знаешь, — она улыбнулась с пониманием. — Людям кажется, что свобода — цель сама в себе. А последствия они как-нибудь переживут. Я тоже так думала. Раньше.

— Знаю, — допил Курт вино и тоже встал. — Никто не обещал, что будет легко. Но тебя я, кажется, убедил. И это вселяет в меня надежду.

Туда и обратно

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Однажды венатор Фортунат Цвях проводил интересный эксперимент. А в академии святого Макария шло заседание Совета в полном составе...

— ...добывать информацию в таких условиях, как тебе отлично известно, дело отнюдь не тривиальное, поэтому очень тебя прошу воздержаться от неуместного сарказма. А теперь, Гессе, будь любезен высказать свое мнение по сути дела, — завершил гневную тираду Антонио Висконти, сердито шурша бумагами в поисках нужного донесения.

— Кх-кхм, — раздался в затянувшейся тишине смущенный бас, вместо ожидаемого потока едкого остроумия. И голос, издавший сие выразительное покашливание, никак не мог принадлежать не только вышеупомянутому Гессе, но также и никому другому из членов Совета Конгрегации, заседание коего сейчас шло полным ходом в кабинете Гвидо Сфорца.

— Это еще что за явление? — хозяин кабинета, распахнув полуприкрытые до того глаза и положив руку на рукоять кинжала, с подозрением и неодобрением изучал бугая, восседавшего на месте Курта. Самого Гессе в помещении видно не было.

Бруно тоже держался за оружие. Александер напрягся, готовый в любой момент сорваться с места. Лишь отец Альберт изучал гостя без видимых признаков волнения, чуть склонив голову набок.

— Позвольте поинтересоваться, кто вы такой, каким образом здесь очутились и что случилось с Гессе? Не раздавили же вы его, в самом деле! — вопросил Висконти, переходя на немецкий.

— Прошу прощения за столь внезапное вторжение, — смущенно пробасил гигант. — Мое имя Андреа Мускулюс, и, полагаю, оказался я здесь в результате ошибки при открытии пространственного портала. Что же касается Гессе, кем или чем бы он ни являлся...

— Доселе неведомо мне было о существовании малефиков, кои способны были бы без помех преодолевать физические преграды при помощи колдовской силы, особливо же в здании монастыря, несомненной святостью обладающего, — перебил отец Альберт.

— Позвольте! — ответно возмутился Мускулюс. — В вопросах построения порталов и иных пространственных перемещений малефики ничуть не уступают магам других профилей! Однако в данном случае портал открывал не я, а мой друг и коллега-венатор[26].

— И на кого же, хотелось бы знать, охотится ваш коллега? — чуть подался вперед Антонио, не сводя с чужака пристального взгляда.

— На демонов, разумеется, — пожал могучими плечами тот. — Судя по всему, он что-то напутал... С ним иногда случается, — добавил гигант с виноватой улыбкой.

— Diamine! Che serpaio![27] — выдохнул дон Сфорца.

— Час от часу не легче! — простонал Бруно. — Демонологи, порталы... Такое ощущение, что пока мы тут заседали, Бальтазар с Мельхиором хором сожрали Папу и Императора и устроили вертеп на руинах Империи.

— Mon cher[28], — взял инициативу в свои руки Александер, — вы сюда зачем явились? Демонстрировать силу? Предъявлять требования? Предложить помощь Конгрегации в борьбе с себе подобными? Масштабы ваших возможностей мы уяснили, давайте же, наконец, перейдем к делу.

— Мне кажется, сударь, вы в корне неверно оцениваете ситуацию, — примирительно подняв руки, произнес незваный гость. — Мое появление в данном месте является исключительно досадной случайностью. Если на то пошло, я вообще не должен был нигде появляться. Мой коллега, маг высшей квалификации, венатор Фортунат Цвях готовится опубликовать новое, сенсационное исследование в области природы пространственных слоев и перемещений между ними. Он пригласил меня и еще нескольких уважаемых магов поприсутствовать при финальном этапе эксперимента. По его утверждению, в результате производимых им действий должен был открыться прямой портал на нижние ярусы геенны, минуя все... Впрочем, это тонкости, которыми нет смысла вас утомлять. В любом случае, войти в портал и впоследствии выйти из него должен был исключительно сам Фортунат, поскольку только у него есть выпестованный облик. В обычном человеческом теле на нижних уровнях просто не выжить. Однако, похоже, вместо него переместился я. И очень надеюсь, что этим все и ограничилось и в ближайшее время все удастся вернуть на круги своя. Если же нет, боюсь, мне придется задержаться здесь, вблизи от места совершения перехода. Но я, разумеется, готов по возможности компенсировать причиняемые мной неудобства. Особенно если вы объясните мне, по какой причине вы столь враждебно настроены по отношению к магам моей специализации?

— К Дьяволу подробности! — взорвался Сфорца. — Где Гессе?!

— Ах да! — хлопнул себя по лбу малефик. — Тот или то, кого или что вы ищете, по всей вероятности и согласно закону замещения масс, скорее всего, также подвергся или подверглось перемещению, оказавшись на моем месте — так же, как я оказался на его.

— Quam belle![29] — нервно расхохотался Висконти, хлопая себя ладонями по коленям. — Молот Ведьм в окружении малефиков и демонологов! Я хочу это видеть! Готов поспорить, к моменту прибытия помощи все они будут рыдать, каяться и цитировать невпопад Священное Писание.

Дон Сфорца одарил воспитанника тяжелым взглядом, и смех мгновенно оборвался.

— Сколь я разумею из речений сего мужа, — заметил отец Альберт, — нам выпала уникальная возможность воочию лицезреть результат перемещения меж разными ветвями Древа миров. Позволю себе предположить, что Гессе в нынешний момент пребывает в некоем ином мире, откуда, по всей очевидности, и явился майстер Мускулюс. Почему подобное случилось именно с ним, мне пока неведомо; быть может, дело в том, что из находящихся в сей комнате лишь Гессе и мне доводилось соприкасаться с Древом, посему возникшая аномалия могла затронуть его либо меня.

— Но затронула, разумеется, Курта, — с невеселой усмешкой отметил Бруно.

— Почему-то меня сие не удивляет нисколько, — вздохнул Висконти. — Скажите, — продолжил он, вновь обращаясь к человеку, восседавшему на месте сгинувшего невесть куда Молота Ведьм, — там, откуда вы явились, не намечается нашествия демонов или еще какого локального апокалипсиса?

— Искренне надеюсь, что нет, — несколько растерянно отозвался чужак. — Хотя ручаться за что-либо в свете произошедшего было бы опрометчиво. Принимая во внимание неизбежный после такого перехода хаос астрала... Впрочем, — перебил сам себя Мускулюс, — я вполне полагаюсь на моих коллег. Уверен, они сделают все возможное, чтобы как можно скорее вернуть все и всех на свои места.

* * *

— Их организация жестко структурирована, любой кандидат проходит долгие и многократные проверки, в том числе магического характера. И что бы ты, Гессе, ни думал о талантах и умственных способностях молодого поколения, добывать информацию в таких усло...

Недовольный голос Висконти будто поблек, отдалился, а затем и вовсе затих. Вместо него же послышался незнакомый, удивленный и раздосадованный:

— Овал небес!

Стол, на который опирался локтями Курт, исчез, и майстер инквизитор едва не рухнул вперед лицом, в последний момент успев выпрямиться и удержать равновесие. Он сидел на стуле в незнакомом помещении — по всей видимости, алхимической или магической лаборатории, ибо на полках вдоль стен громоздились разнообразные сосуды и приспособления, а посреди свободного пространства на полу красовалась классическая пентаграмма, вписанная в круг и обрамленная разнообразными знаками.

У столика рядом с пентаграммой застыл высокий, тощий мужчина с выражением обманутого ожидания на лице. Справа от Курта на таком же, как у него, стуле сидел еще один мужчина, средних лет, среднего телосложения, ничем не примечательный; слева от озадаченного инквизитора жевал губами и причмокивал старательно «дремавший» в кресле старик, а еще дальше восседал настоящий гигант: гора мускулов и выражение придурковатой безмятежности на лице позволяли заподозрить, что последний exemplar не так прост, как кажется.

— Проклятая третья переменная... — осмотр занял считанные мгновения. Колдун у столика — а сомнений в том, что это колдун, не возникало — едва успел закончить фразу.

И сама комната, и люди вокруг выглядели вполне живыми и материальными, но Курт слишком хорошо помнил и путешествие по собственным воспоминаниям по милости Выводящего на пути, и бой с самим собой в клипоте[30] на пражском кладбище. Любой морок — морок лишь отчасти, а с любой реальностью, если она тебе не по вкусу, следует бороться до последнего. Курт и сам бы не взялся сказать, в какой момент губы начали произносить заветное "Dominus pascit me, et nihil mihi deerit..."[31], а ладонь сжалась на рукояти кинжала.

— Чистейший старореттийский! Хотел бы я познакомиться с вашим учителем и взглянуть на цитируемый труд, — произнес сидящий справа мужчина. — Но куда же подевался сударь Мускулюс?

— По всей вероятности, туда, откуда явился этот сударь, — не оборачиваясь, проворчал человек у столика, продолжая возиться с чем-то, скрытым его фигурой. — Нет, ну надо же было так просчитаться с третьей переменной! Непростительная невнимательность...

— Ох уж мне эти твои эксперименты, Фортунат, — хмыкнул гигант. — Доиграешься ведь... Хотя о чем это я, однажды уже доигрался.

За десять с лишним лет отнюдь не спокойной службы повидать майстеру инквизитору довелось многое и опыт накопить немалый. И сейчас оный опыт подсказывал, что творящееся вокруг, хоть и выходило за все мыслимые рамки, менее всего напоминало морок. Посему он прервал чтение псалма, каковое мало помогало разобраться в происходящем.

— Кхм... — протянул Курт, переводя свой неповторимый, по мнению коллег, испепеляющий взгляд с одного присутствующего на другого. — И могу я узнать, где оказался? Вашими стараниями, судя по всему, — качнул он головой в сторону колдуна у столика.

— Вы здесь, он там, — досадливо отмахнулся колдун. — И вектор поплыл... Не отвлекайте, если хотите оказаться дома, а не под кроватью у Нижней Мамы.

За годы службы Курт навидался всякого. Собеседники заискивали, хамили, запирались, умоляли, твердили одно и то же — он наловчился подстраиваться под любой вариант. Его пытались убить разные противники разным оружием — он научился противостоять им всем. Вот только пиетета перед малефиками так и не приобрел, а посему одним движением поднялся со стула, намереваясь взять невежу за плечо, развернуть к себе и заставить посмотреть в глаза.

— Не спеши гневаться, отрок, — проскрипел "спящий" в соседнем кресле старик. — На твой вопрос могут ответить и другие, а мешать магу за работой крайне неразумно. Особенно магу столь увлекающемуся и рассеянному. Просперо, мальчик мой, удовлетвори любопытство нашего гостя.

Признавая в целом правоту старика, "отрок" по инерции все же сделал еще пару шагов вперед, и первый из них дался ему с трудом, будто воздух, который он рассекал, вдруг загустел, потяжелел и не желал пропускать сквозь себя настойчивого майстера инквизитора.

Но уже в следующий момент ощущение схлынуло, сопровождаемое тихим свистом человека, сидящего справа, и особенно звучным причмокиванием старика.

Курт обернулся, вперив тяжелый взгляд в сидящих перед ним людей. Назвать давно разменявшего четвертый десяток инквизитора отроком рискнули бы немногие, но отвечать на подобный выпад стал бы разве что неопытный курсант.

Двое помоложе переглядывались и перемигивались; старик сонно улыбался и жевал губами.

— Итак? — Курт подвинул свой стул на несколько шагов вперед, уселся на него верхом и, сложив руки на спинке, продолжил буравить взглядом почтенное собрание. Краем глаза он наблюдал за суетящимся у столика колдуном.

— Сударь, — спокойно произнес гигант, по всей видимости, тот самый Просперо, — я непременно отвечу на ваши вопросы, но, прошу вас, удовлетворите мое любопытство. На чем основан ваш механизм блокации? Я ранее видел блокатора за работой, но картина изменений в структуре тонких связей совсем иная!

— Торгуетесь с инквизитором? — усмехнулся Курт. — Бесполезно. Даже обладай я интересующими вас сведениями, сперва вам придется ответить на мои вопросы.

— А-а, — понимающе улыбнулся гигант по имени Просперо. Каким-то образом он умудрялся сохранять абсолютно расслабленную позу и очевидно старался совершать минимум телодвижений. — Сударь квизитор. Это многое объясняет. Что ж, добро пожаловать в личную лабораторию Фортуната Цвяха. Дела магические не по части Бдительного приказа, но вам как пострадавшему я постараюсь объяснить по возможности понятно. А для начала представлю присутствующих. Я — Просперо Кольраун, боевой маг реттийского трона. Рядом со мной Серафим Нексус, глава лейб-малефициума, далее — Матиас Кручек, приват-доцент, демонолог, а тот рассеянный экспериментатор у стола и есть сударь Цвях.

— Зараза, — устало протянул Курт. Он уже догадывался, что покинул пределы Империи, хоть разговор и велся на чистом немецком, но все его познания в политике и географии не помогали ответить на вопрос, в каком государстве малефики обосновались у самого трона, а стража именуется Бдительным приказом. Из чего следовало, что, скорее всего, его угораздило очутиться очень далеко от дома. На иной ветви Древа Миров, если не где-нибудь еще дальше. — Так как же я здесь очутился? — задал он наиболее насущный вопрос.

— Видите ли, сударь?..

— Гессе, — коротко представился Курт в ответ на вопросительный взгляд Кольрауна.

— Понимаете ли, сударь Гессе, — благодушно произнес гигант, — наш многоуважаемый коллега Цвях проводит крайне любопытный эксперимент, однако, как вы изволите видеть, кое-что пошло не так. И вот вы оказались здесь, а еще один наш коллега — там, где были вы, — он пожал плечами, вернее, наметил таковое движение. — Искренне надеюсь, что очень скоро все вернутся на свои места. Иначе я не берусь предсказать последствия.

— Кто, кстати, у вас занимается преступлениями с применением магии? — осведомился Курт. — Если у вас существует такое понятие, конечно.

— Разумеется, — кивнул Кольраун. — Это в юрисдикции Тихого трибунала. Но, выходит, я ошибся. Любому сотруднику Бдительного приказа это известно. Даже жаль... Виль... да что там, даже Месроп не отказался бы от сотрудника с такой поразительной устойчивостью к магическим воздействиям. Но, в таком случае, кто вы и откуда? Сделайте милость, расскажите, если я ответил на все ваши вопросы.

— Не на все, — криво усмехнулся Курт. — Но я отвечу. Курт Игнациус Гессе, барон фон Вайденхорст по прозвищу Молот Ведьм, подданный императора Священной Римской империи, особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга. Это, по-видимому, аналог вашего Тихого Трибунала.

Он намеренно представился полным титулом со всеми регалиями, желая лишний раз проверить свою гипотезу. Увы. Громкое имя, которым пугают детей по всей Германии, не произвело на присутствующих особого впечатления. Зато при упоминание империи демонолог Кручек резко оживился.

— Прекрасно! — воскликнул он, всплескивая руками и едва не вскакивая с места. — Это же прорыв, судари мои! Это подлинный прорыв! Новое слово в Высокой Науке! Живое доказательство существования других измерений! Фарт, запомни, что ты сделал! Слышишь? Ты войдешь в историю, если сможешь повторить свой опыт. Сударь, — занятый какими-то приготовлениями колдун на демонолога не отреагировал, и тот переключился на Курта, — вы ведь нас не разыгрываете?

— У меня отвратительное чувство юмора, — мрачно заверил майстер инквизитор и тут же задал следующий вопрос: — А как у вас карается ересь?

— Да никак, — удивился Просперо. — Каждый волен молоть чушь в меру своего разумения. Худшее, чем вы рискуете, это что вас не будут воспринимать всерьез.

— Есть! — воскликнул Цвях, прежде чем Курт успел что-нибудь сказать. — Готово! Сейчас будет обратный перенос. Сударь, зачем вы встали? Вернитесь на свое место!

— Подождите-подождите, — запротестовал Курт, но все же встал и потащил стул обратно. — Что вы говорили о...

* * *

— Итак, ваш профиль — малефиция, — произнес человек по имени Антонио Висконти. — И вы хотите сказать, что ваша деятельность не является незаконной, а вы сами состоите на королевской службе?

— Именно так, — согласился Андреа и попытался объяснить как можно понятнее: — Мои врожденные магические способности действительно состоят в том, что я могу видеть наложенный кем-то сглаз или порчу, а могу и сам их наложить. Но даже такие, казалось бы, разрушительные таланты можно применить во благо.

— Я был бы глубочайше вам признателен, когда бы вы привели пример подобного благотворного применения малефиции, — с воодушевлением проговорил старец по имени Альберт. Сидевший рядом с ним молодой барон фон Вегерхоф лишь загадочно усмехнулся при этих словах.

— Охотно, — не стал запираться Андреа. — Предположим... — он задумался на несколько секунд, подбирая пример попроще, который не повлек бы за собой павлиний хвост уточняющих вопросов, проистекающих из незнания обыденных, казалось бы, вещей. — Предположим, вам нужно открыть дверь, однако запирающий ее замок заклинило. Можно прорубить дверь топором или выпилить замок, но точно так же можно этот замок сглазить, чтобы он проржавел и рассыпался в труху.

— Любопытно, — заметил другой старец, представленный как дон Сфорца. — Я бы предположил, что сила подобной направленности могла бы найти применение в делах военных.

— О, само соб...

* * *

— ...блокаторах? Блокируются магические способности или конкретные проявления? И по какому принципу?

Гигант-малефик исчез. На табурете, где он только что сидел, стоял Гессе, как малыш на семейном празднике, только почему-то спиной к присутствующим, и сурово допрашивал стену перед собой.

— Слава тебе, Господи, — облегченно выдохнул Бруно.

— Гессе, ты все еще кого-то допрашиваешь? — изумился Висконти. — А я полагал, ты уже всех сжег. Отчет составишь вечером. А пока вернемся к делу. Так что ты можешь сказать по сути, если отбросить неуместный сарказм?

— Я могу сказать, что если подобный "обмен опытом" случится не с нами, а с Бальтазаром или Мельхиором, они времени даром терять не станут. Поэтому если что-то не в силах человеческих, самое время начать работать с Божьей помощью.

* * *

— ...ой! — Андреа Мускулюс гулко приземлился на пол на том месте, где только что стоял любопытный гость из другого измерения. Донести злополучный стул до места никто, разумеется, так и не успел.

Фортунат Цвях, поминая попеременно Овал небес, Вечного Странника и Нижнюю Маму со всеми ее демонами, пытался воссоздать пассы, при помощи которых открыл портал в иное измерение. Но упрямая третья переменная никак не желала давать получившийся вектор, даже если по очереди ошибиться во всех возможных местах.

А Серафим Нексус довольно улыбался, подремывая в кресле. Отличный получился сглаз. Можно сказать, ювелирный. И точка приложения идеальная, и мощность импульса. Чуть слабее, и обратное перемещение захватило бы комнату целиком. Чуть сильнее, и все вовсе пошло бы кувырком. А вы говорите, благое дело малефицией не назовут.

Все дороги ведут...

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: кто-то потерял родителей, кто-то — детей. Что могло бы быть, если бы они встретились на двенадцать лет раньше?

Этот день начался паршиво с самого утра. Впрочем, утро для Курта настало не рано — пробивавшийся сквозь грязное окошко луч означал, что солнце встало уже давно и довольно скоро доберется до зенита. Неудивительно — он с трудом мог припомнить, во сколько наконец сумел уснуть. В такие моменты мальчик искренне радовался, что сбежал от тетки, которая уж точно растолкала бы затемно, нимало не интересуясь тем, сколько проспал племянник и проспал ли хоть сколько-нибудь. А ведь бессонные ночи случались и под крышей ее недоброй памяти дома.

Проморгавшись и не найдя ничего съестного (а откуда бы ему взяться?), Курт потащился на улицу. На серьезную охоту раньше заката выходить не было смысла, но, может, удастся стянуть пирожок с лотка торговки, она та еще разиня, или хоть морковку из корзинки какой-нибудь горожанки на рынке.

Однако день выдался действительно паршивый. У лотка с пирожками то толкалось слишком много народу, чтобы пролезть и потихоньку поживиться чем-нибудь аппетитным, то вся эта толпа куда-то разом рассасывалась, и сцапать добычу незаметно становилось еще сложнее. Промаявшись с полчаса, Курт не выдержал, сплюнул и побежал к рыночной площади.

Здесь поначалу показалось лучше: народу немало, но и не так, чтоб не протолкнуться, — в самый раз. Но радовался Курт недолго: стоило ему только примериться к лежавшей на краю прилавка или заманчиво торчащей из чьей-нибудь корзины снеди, как кто-нибудь непременно начинал пялиться — в лучшем случае на предмет его интереса, в худшем же — на него самого. Тогда приходилось побыстрее линять и забиваться на другой край рынка, только краев на каждого глазастого не напасешься.

Наконец, уже почти отчаявшись добыть хоть что-то и начиная подумывать о том, что, видимо, придется сегодня устроить охоту на крысу пожирнее, он увидел выходившую с рынка женщину с тяжелой корзинкой на плече. Сверху в корзинке лежали яблоки — круглые, блестящие, желтые, даже на вид сладкие. В своем нынешнем состоянии Курт и от кислых бы не отказался, и от подгнивших, а уж при виде этих рот немедленно наполнился слюной, а живот свело так, что впору скрючиться. И он не удержался — прошел с полквартала в паре шагов позади быстро идущей обладательницы вожделенных плодов, а потом примерился, цапнул верхнее яблоко и собрался шмыгнуть в маячивший справа проулок. Но не тут-то было: гадское яблоко зацепило пару соседних, и те со стуком попадали на землю, привлекая внимание хозяйки.

* * *

В этот день на рынок Марта вышла довольно поздно, провозившись все утро с домашними делами. Теперь же она торопилась — Дитрих обещал вернуться пораньше, и она хотела успеть приготовить обед к его приходу. Поэтому с покупками женщина постаралась закончить поскорее и поспешила домой.

Оборванного тощего мальчишку Марта приметила еще на рынке — тот крутился то тут, то там, стреляя по сторонам голодными глазами и тем невольно пробуждая в сердце жалость. Она подумала даже дать ему что-нибудь, но как раз в ту минуту и упустила его из виду, а потом отвлеклась, выбирая яблоки.

Домой Марта шла быстро, не особенно глядя по сторонам. Остановилась она, лишь услышав позади себя глухой стук о землю и ощутив, что корзинка на плече качнулась и несколько полегчала. Обернувшись, Марта увидела юркого мальчишку, зайцем метнувшегося через улицу; в руке оборванца было зажато яблоко, явно еще секунду назад лежавшее среди ее покупок.

— А ну, стой! — окликнула Марта воришку, быстро, но аккуратно опуская поклажу на землю.

Одно яблоко — не великая ценность, в скупости же майстерин Ланц никто бы не посмел упрекнуть; если бы этот бродяжка попросил, она дала бы ему яблоко не задумываясь, а то и не одно. Но воровства Марта не терпела ни в каком виде, а потому вознамерилась проучить мелкого негодника.

Оный негодник, однако, дунул со всех ног, не дожидаясь даже оклика; он бы наверняка улизнул, шмыгнув в какую-нибудь подворотню, и Марта, конечно же, не стала бы гоняться за ним по запутанным кёльнским закоулкам, но под ноги мальчишке подвернулось другое яблоко, выпавшее из корзины и откатившееся дальше других. Не заметивший его беглец споткнулся о круглый плод и растянулся на земле во весь свой невеликий рост.

— Вот ты и попался, воришка, — строго сказала Марта, ухватив подскочившего мальчишку за костлявое плечо. — Не зря сказано: не укради. Знаешь, что за это полагается?

— Пусти, — выдохнул он и рванулся изо всех сил, каковых, впрочем, было немного, так что удержать мальчонку особенного труда не составило.

— Не пущу, — отрезала она, чуть встряхивая паршивца за плечи. Тот недобро зыркнул исподлобья, еще трепыхнулся и как-то разом сник.

Приглядевшись, Марта опознала в незадачливом расхитителе яблок того самого оборвыша, которого приметила еще на рынке. Так вот, выходит, чего он там крутился: искал, что бы стянуть. Вот так и пожалей обтрепанного заморыша!

— И частенько ты вот так крадешь у честных горожан? — по-прежнему строго осведомилась Марта, не слишком рассчитывая на правдивый ответ; мальчишка неопределенно тряхнул головой:

— Не очень. Пустите, а? — добавил он, глядя сверху вниз. — Я больше не буду.

Марта внимательно посмотрела в полные отчаяния карие глаза и со вздохом покачала головой — в ответ не на слова воришки, а скорее на собственные мысли. Однако мальчишка истолковал ее жест иначе и уронил взгляд в землю, став словно бы еще меньше. Точно так же вел себя Хайнрих, ее младший сын, когда понимал, что уговорить мать не удастся и за обнаруженную проказу все же последует наказание. Вдобавок именно в эту минуту в животе у парнишки забурчало, да так громко, что Марта слегка вздрогнула.

— Как тебя зовут? — уже мягче спросила она, понимая, что не потащит сейчас этого бродяжку к стражникам, потому что ей его жалко.

— Курт, — буркнул тот, помедлив и по-прежнему глядя в землю.

— Ты когда ел? — уточнила она, уже догадываясь, каким может быть ответ.

— Вчера... утром... — неуверенно проговорил он и вдруг вскинул глаза на собеседницу: — Вам-то какое дело?

Марта снова вздохнула, подняла свою корзинку, не выпуская руку мальчишки, и сказала:

— Пойдем. Но смотри: вздумаешь удирать — кликну стражу.

В ответ оборвыш только как-то по-взрослому покривился.

* * *

Что такое не везет? Это когда ты наконец раздобыл себе хоть какой-то жратвы и тут же попался из-за сраного яблока, подкатившегося под ногу. И так глупо! Ладно бы взяли на настоящем деле, когда в чей-нибудь дом влезли или в лавку, а вот так вляпаться из-за какого-то яблока... Впору разреветься, как в детстве.

Сцапавшая его тетка разиней вовсе не была, это Курт понял быстро, да и держала крепко. У него мелькнула было шальная мысль о заткнутом за пояс ноже, хоть пускать его в ход средь бела дня неподалеку от рынка было несусветной глупостью, а отправляться в лапы к магистратским не хотелось до зубовного скрежета, но, сунув руку под полу драной куртейки, он обнаружил, что ножа нет. Надо думать, выпал, когда он гребанулся об чертово яблоко. После этого Курт совсем раскис, понимая, что надежды выкрутиться, считай, нет вовсе.

Он тащился за хваткой теткой, прикидывая, как бы отвлечь ее и все же дать деру, и уныло думал о том, хватится ли его хоть кто-нибудь. Выходило, что вряд ли; разве что Финк[32] вечером, а то и ближе к утру, спросит пару раз, мол, куда это Бекер[33] подевался? Ему, понятное дело, никто ничего толкового не ответит, потому как не знают, а и знали бы — много ли дела дружкам по трущобам до мелкого Финкова приятеля? Много ли им всем дела друг до друга? Так что некому его хватиться, Финк выждет пару дней да и поймет, что замели Бекера магистратские, первый он такой, что ли.

Стараясь отогнать хоть бы на время тяжелые мысли, Курт в очередной раз огляделся и удивленно моргнул. Город он знал отменно; за то время, что они шли, можно было уже сдать его страже — сколько там идти-то, даже не срезая через дворы. Но они оказались совсем в другом квартале, куда дальше от магистрата, чем были изначально.

— Куда вы меня ведете?! — выпалил Курт то ли от испуга, то ли от удивления.

— Домой, — откликнулась тетка с яблоками и усмехнулась: — А ты думал, в магистрат?

Курт резко остановился и встал как вкопанный.

— Я туда не пойду, — глухо, но отчетливо проговорил он, живо представив покинутый больше года назад дом тетки Ханны, а главное, ее саму, ее пронзительный голос, поднимавший его по утрам и по сто раз на дню отчитывавший за все подряд, и ее тяжелую сковороду, твердость которой ему неоднократно довелось проверить собственным лбом. Дудки, лучше уж в магистрат!

— Почему? — ведшая его женщина тоже остановилась и смотрела с искренним недоумением. — Я не собираюсь тебя есть, честное слово.

Курт зыркнул на нее с подозрением. Потом еще раз огляделся и сообразил, какого дурака свалял. Они отдалились не только от магистрата, но и от лавки дядьки Пауля. Да и откуда этой тетке с рынка знать, где он жил? Но неужто она ведет его к себе домой? Зачем, куда?..

— Ты ведь хочешь есть, верно? — не дождавшись ответа, спросила странная тетка.

Курт молча кивнул. Чего уж скрывать, вон как в брюхе бурчит, на весь квартал, небось, слыхать.

— Так идем. Я тебя накормлю.

Он уставился на нее с еще большим подозрением. Не, ну так же не бывает, чтоб ты у человека яблоко спер, а он тебя не магистратским в зубы, а к себе домой и кормить. Только наивная мышь полезет за бесплатным сыром.

— Пойдем, — тетка настойчиво потянула его за руку. — Все равно ты уже попался.

Что верно, то верно. И Курт уныло побрел дальше.

* * *

Марта сама не до конца понимала, зачем притащила этого оборвыша в свой дом. Хотя зачем лгать себе? Знала, просто не хотела останавливаться на этой мысли.

Тощий мальчишка покорно сел на указанный ему табурет и так и застыл, стреляя глазами по сторонам. Было видно, что в чужом доме ему неуютно; Марта даже не исключала, что, будь окно открыто настежь, как бывало прежде, он бы сиганул через подоконник и удрал, пока хозяйка возилась с горшками. Это Марту не удивляло: едва ли уличный воришка имел много причин доверять незнакомым людям.

Поскольку обед еще только предстояло приготовить, а морить ребенка голодом и дальше было бы чистой воды издевательством, Марта принесла ломоть хлеба и пару колбасок. При виде огонька, вспыхнувшего во взгляде мальчишки, сердце женщины сжалось от жалости.

— Ешь, — сказала она, ставя принесенную снедь прямо перед ним.

Худые пальцы тотчас вцепились в колбасу и хлеб, но в следующий миг мальчик вскинул голову, видимым усилием воли удержавшись от того, чтобы наброситься на еду, и с каким-то отчаяньем уставился на Марту.

— Почему? — еле слышно выдавил он. — Зачем вам?..

— Жуй давай, — с напускной строгостью велела хозяйка. — Потом поговорим.

Он еще разок сглотнул, ловя ее взгляд, а потом, то ли решившись, то ли сдавшись, впился зубами в предложенную снедь. Казалось, вся она исчезла менее чем за минуту, после чего мальчишка снова уставился на присевшую напротив него Марту взглядом одновременно вопрошающим и затравленным, словно ожидая удара. Она помолчала, разглядывая его — встрепанного, тощего, грязного, одетого в какие-то обноски; больше всего он напоминал сейчас уличного щенка, давно потерявшего хозяина.

— Почему ты стал упираться, когда я сказала, что веду тебя домой? — спросила Марта.

— Потому что у меня нету дома, — словно бы через силу ответил он и уткнул взгляд в стол перед собою.

— А где твои родители? — на всякий случай уточнила она, хотя догадывалась, что может услышать, и не ошиблась:

— На кладбище.

— Сколько тебе лет?

— Десять.

На этот раз ответ ее несколько удивил: она бы дала этому заморышу лет восемь, в крайнем случае девять, да и то скорее за взгляд, чем за рост и сложение.

— И давно ты болтаешься по улице? — невольно понизив голос, спросила Марта.

— Год. Ну... чуть больше.

Отвечал мальчишка неохотно, будто бы выдавливая из себя каждое слово, и не понять было, в чем дело — в том ли, что ему больно говорить на эту тему, или в том, что он не хочет рассказывать о себе именно ей. С другой стороны, всякий ли стал бы откровенничать с незнакомой женщиной, от которой поди пойми, чего ожидать?

— Меня зовут Марта, — сообщила она, — Марта Ланц.

Мальчишка вновь поднял на нее глаза, на сей раз глядя выжидательно. И что ему еще сказать?..

— Спрашивай, если хочешь что-то узнать, — выкрутилась она, мимоходом подумав, что бытие женой инквизитора все же кое в чем сказывается.

— Зачем я вам? — выпалил он. — Чего вы хотите?

Было видно, что вопрос этот мучит парнишку все то время, что он сидит здесь. Марта вздохнула, понимая, что придется начинать с начала.

— Ты потерял родителей, верно, Курт? — тихо проговорила она и, увидев напряженный кивок, продолжила: — А я потеряла детей. Так случилось... — она осеклась, решив, что незачем этому мальчику пока знать, что именно произошло и как погибли ее сыновья. — Ты мне напомнил одного из них, — закончила она просто.

Парнишка помолчал, снова уставясь в стол, потом спросил как-то растерянно, совсем по-детски:

— И что теперь?

А правда, что теперь? Накормить сироту как следует и выставить обратно на улицу казалось подлостью. О том, чтобы сдать мелкого воришку городским стражникам, и вовсе речи быть не могло — это уже действительно попахивало бы сказкой про злую ведьму, которая заманивает к себе маленьких деток, сначала откармливает, а потом сует в печь.

Марта еще раз пристально посмотрела на нечаянного гостя; тот сидел, нахохлившись и как-то съежившись, от чего показался еще меньше и снова до боли напомнил младшего сына. Тот тоже имел обыкновение, задумавшись, подтягивать к себе одну ногу и класть подбородок на коленку...

— Подожди здесь до вечера, — внезапно решившись, сказала Марта. — Мне надо переговорить с мужем, а он пока на службе.

* * *

Курт дернул плечом и ничего не ответил. Остался сидеть, где было велено. Какая, в сущности, разница, где болтаться до вечера, когда можно будет пойти на настоящее дело, если жрать впервые за черт знает сколько дней не хочется? И делиться ни с кем не надо, и прятаться от мальчишек постарше, а можно просто сидеть на табурете, пялиться в окно и пинать ножку стола, как сытый, домашний ребенок. Сидеть и ждать, пока вернется со службы муж странной тетки Марты... надает по шее и выгонит вон. И хорошо, если к магистратским не потащит, обвиняя в краже какой-нибудь лабуды из чулана.

Настроение тут же испортилось. Некстати вспомнились сопливые мысли с прошлой ночи. "Ведь может же быть так, чтоб по-другому. Чтоб жить в доме, жрать каждый день, в праздники в нарядных шмотках по ярмарке рассекать с леденцом за щекой, а не болтаться в обносках, бурча пузом на весь рынок...". Оно-то может, только не про тебя сказочка. Это про тех сказочка, у кого предки не перемерли и тетка не старая сука. Ты свой-то даром никому не сдался, а уж чужого жалеть никто не станет. Ну то есть стала вот сердобольная дура. Только у дуры муж есть, небось, поумнее.

Так что оно б кончать сопли развешивать, ловить момент, когда тетка не смотрит, хватать чего под руку подвернется и валить отсюда куда подальше. Или просто валить, а то раз уже попытался у этой Марты яблочко стащить, чуть к магистратским не загремел. Если во второй раз поймает, точно сдаст, хоть и жалостливая. Да и нехорошо оно как-то — переть у того, кто сам накормил и хоть говорил с тобой по-людски. Пожрал от пуза, и будет. Нечего удачу зазря транжирить. Хотя колбаски у тетки, конечно, знатные. Вот бы таких связку стянуть да на хату принести. Остальные-то на слюни изойдут! Королем ходить станешь от крутости. А то, может, и шиш им всем. Облезут, чтоб делиться. Ему б, небось, никто кусок припрятывать не стал. Разве что Финк, да и то не всегда. Короче, хорош волынить. Вон кладовка, вон окно. Взял чего охота и деру, пока дружки на дело без тебя не двинули. Сиди потом без доли, как малявка или новичок. А то и вообще больше с собой не возьмут. Финк, он нормальный, с понятием, только кому упало с тобой возиться, если сам свое профукал?

Уже сползая с табурета на пол, тихо, чтоб не прибежала яблочная тетка, Курт подумал, насколько же въелась в него эта собачья уличная жизнь. Даже не поняв еще, что такой лакомый кусок ему не обломится, он уже собирался вечером на дело, а не в теплую кроватку в чужом доме.

Он уже стоял на полу и даже успел сделать пару шагов к заветной кладовке, когда послышался звук открывающейся двери и раздался мужской голос:

— Марта! Я дома.

— Вот же дьявол паскудный! — буркнул себе под нос Курт и рванул к окну.

Посидел, значит. Помечтал, придурок тупоумный. Дождался. Драпай теперь без жратвы, неудачник хренов. Мог бы еще дня три сытым ходить. Другие корячатся, замки вскрывают, чтоб хоть чего спереть. Тебя, осла чумного, сами пустили, а ты и растекся. Рохля выискался.

Щеколда на окне не поддавалась. Курт по привычке потянулся за ножом, вспомнил, что выронил его из-за проклятой тетки, и грязно выругался сквозь зубы, слыша приближающиеся голоса. Попытался подцепить пальцами — не вышло. Только ноготь оборвал. Зашипел тихонько от боли, сунул пострадавший палец в рот.

— Вот он.

Курт обернулся. На пороге стояла яблочная тетка и высоченный, здоровенный мужик. Видать, тот самый муж. И Курт окончательно уверился, что влип. Сейчас будут бить. Смертным боем. Это тебе не тетка Ханна, от которой и увернуться несложно, и не какой-нибудь уличный мальчишка, которому можно в ответ навешать или хоть попытаться. Этот одной рукой поднимет за шкварник, второй вдарит. И поминай как звали. Был такой Курт-Бекер да весь скопытился.

— И куда это ты лезешь, парень? — осведомился хозяин, чуть прищурясь. Тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего. — Никак улизнуть наладился?

Он широким шагом пересек комнату и сгреб Курта за шиворот, угрожающе нависнув над ним. Тот рванулся в отчаянной попытке высвободиться, да только куда там!

— Дитрих! — воскликнула хозяйка, как показалось, осуждающе.

— Погоди, Марта, — не оборачиваясь, ответил ее муж и легонько встряхнул Курта: — Ты зачем окно открывал, а? Честные люди через дверь ходят. Украсть что-то надумал? Ну-ка признавайся, что?

— Ничего! — Он сам покривился от того, как пискляво и жалко это прозвучало, и сжался в ожидании удара. — Ничего я не брал!

— Тогда зачем щеколду дергал? — не сбавляя тон, повторил страшный мужик.

Курт уставился в чисто выметенный пол. Ведь как чуял, что надо делать ноги поскорее, не дожидаясь никакого мужа. Поди теперь объясни, чего он в окно наладился. Как ни скажи, все равно крайним выйдешь и огребешь по первое число.

— Чего молчишь? Язык проглотил? — настойчиво напомнил о себе хозяин дома.

— Я ничего не брал, — выдавил из себя Курт, уже не пытаясь трепыхаться. — Просто... хотел уйти.

— Что-то не слишком я тебе верю, парень, — заметил Дитрих.

Курт снова сжался, хотя куда уж больше, не сомневаясь, что сейчас-то ему точно прилетит вот этим здоровым кулаком под дых. Но вместо этого мужик выпустил ворот драной куртки и принялся его обшаривать. Делал он это споро и уверенно, как будто каждый день людей обыскивал. Курт аж порадовался, что выронил нож еще у рынка, а то ведь нашел бы сейчас этот Дитрих, и доказывай потом, что резать никого не собирался.

— Действительно, не брал, — признал хозяин, убавив тон и отступив на шаг. — Ладно, допустим, убедил. Давай поговорим. Присядь-ка.

— Ты поешь сначала, — подала голос Марта. — Набросился сразу на ребенка, инквизитор...

— Такому полезно... ребеночек, — отмахнулся ее муж, но пошел к столу, бросив через плечо: — И ты садись, не мнись.

* * *

Обед прошел в молчании. Марта сидела, поджав губы, временами то посматривая на мужа, то бросая косые взгляды на притащенного ею оборвыша. Сам мальчишка сидел смирно, уткнувшись в свою тарелку, лишь изредка зыркая по сторонам. Дитрих отчетливо видел, что малец его боится, что было ожидаемо. Ничего, с такими вот уличными щенками по-другому не шибко-то можно.

Когда Марта собрала со стола и пошла мыть посуду, Дитрих пристально посмотрел на мальца, словно бы приросшего к своему табурету.

— Ну, давай поговорим, — спокойно сказал он. — Как тебя зовут?

— Курт, — буркнул мальчишка, по-прежнему глядя в стол.

— А фамилия у тебя есть?

— Вам-то зачем? — ощетинился тот.

— Ты отвечай давай, — Ланц не то чтобы прикрикнул, скорее подпустил металла в голос. Этого хватило.

— Ну, Гессе, — нехотя отозвался малец.

— И сколько тебе лет?

— Десять. Весной исполнилось.

— Что с родителями?

— Померли.

— Давно?

— Два года тому.

— А другие родственники у тебя есть?

На сей раз мальчишка ответил не сразу, замявшись на пару мгновений.

— Нет, — проронил он твердо. Пожалуй, слишком твердо.

— Ты мне не ври, — чуть повысил голос Дитрих. — Говори, кто у тебя есть из родни?

— Да с чего вы взяли? — вскинулся щенок. — Сказал же, нету никого.

— Ты знаешь, на какой я службе состою, парень? — осведомился Дитрих почти ласково; тот мотнул головой:

— Откуда бы?

— Верно, неоткуда. Так вот, к твоему сведению, я служу в Конгрегации. Проще говоря, в Инквизиции. Так что не тебе мне врать, уж поверь. Я такие вещи нюхом чую — по должности положено... Так кто у тебя остался?

Теперь малец молчал дольше, то ли переваривая услышанное, то ли подбирая слова.

— Тетка, — выдал он наконец, — сестра матери. Но это не считается.

— Почему? — чуть подался вперед Ланц.

— Потому что я ей не нужен, — с затаенной то ли болью, то ли злостью прошипел мальчишка.

— Это она тебя на улицу выгнала? — уточнил Дитрих.

— Нет, — фыркнул малец. — Я сам от нее сбежал.

Вошедшая как раз на этих словах в комнату Марта тихо ахнула, замерев на пороге. Дитрих бросил на жену короткий взгляд, дескать, не вмешивайся пока, и продолжил разговор, больше смахивающий на допрос:

— Давно?

— Год назад.

— Неужели на улице живется лучше? — чуть понизив голос, спросил Дитрих; мальчишка передернул плечами:

— Да уж не хуже. Колотят не больше, пожрать удается не реже, зато хоть спать дают вволю и пахать по дому не заставляют. Не пойду я обратно к тетке, — добавил он, резко вскинув отчаянный взгляд на Дитриха, как будто тот уже собирался волочь беглого племянника обратно. — На улицу пойду, а к ней — ни за что.

— Да никто ж тебя не гонит, Курт, — не выдержала Марта; на ее побледневшем лице ясно читалось "бедный мальчик", и Дитрих только вздохнул.

Он прекрасно понимал, что с ней творится. За четыре года, минувшие с той проклятой ночи, когда нанятый так и не найденным злоумышленником подонок кинул в их окно горящий факел, запалив дом и убив тем самым их детей, боль потери, конечно, притупилась, но не ушла вовсе. Пусть жена перестала походить на скорбную тень, а он сам — срываться на людей по любому поводу, такая рана на душе не могла зажить полностью. Чего удивляться, что Марта пожалела и захотела пригреть этого мальчонку. Однако хоть добросердечие и добродетель, идти у него на поводу слепо нельзя.

— Обожди здесь, — велел он Курту, недоверчиво смотревшему на Марту, и кивнул жене, поднимаясь: — Пойдем, надо поговорить.

* * *

Марта вышла из комнаты вслед за мужем и притворила дверь.

— Ты полагаешь, что этому мальчишке место в нашем доме? — прямо спросил Дитрих, глядя на нее в упор. Она знала этот взгляд, лучше всех рассказов о служебных буднях напоминавший, за кого она вышла замуж.

— Я не знаю, — развела она руками. — Ты сейчас скажешь, что только наивная дура станет подбирать на улице первого попавшегося оборванца, приводить в свой дом и предлагать ему остаться, но выставить его обратно на улицу... у меня рука не поднимается, Дитрих.

— Ты понимаешь, что это опасно? Тебе ведь не нужно объяснять, что этот год на кусок хлеба он себе не зарабатывал и даже подаяние просил едва ли.

— Понимаю, — вздохнула Марта. — Но ты же слышал, что он рассказал. Он не от хорошей жизни таким стал.

— Да, — согласился муж. — Вот только отучит ли его хорошая жизнь от того, чего он успел нахвататься в трущобах? Не боишься поплатиться за свою доброту, Марта?

— Что там говорят в Конгрегации о милосердии? — вымученно улыбнулась она. — Да и о справедливости? Если оставшаяся без детей семья примет в свой дом сироту, это разве не справедливо? Не милосердно?

Теперь уже она смотрела в лицо мужа неотрывно и напряженно, и он — неслыханное дело! — отвел взгляд.

— Согрей воды, — тихо сказал он, — парню стоит вымыться. Я сам с ним договорю.

Марта бросила на него настороженный взгляд, но промолчала, просто пошла на кухню.

* * *

Курт не сказал бы, сколько времени просидел один в столовой. И чего они там решают? Хотел было пойти подслушать, да плюнул. Так, что ли, не ясно? Марта сказала, мол, никто ж тебя не гонит; видать, муж пошел ей объяснять, что он тут не никто. Ему-то вряд ли упало кормить ничейного мальчишку. И то, кому нужно этакое счастье?

Курт вдруг понял, что мысли о том, что сейчас придется тащиться обратно в старые кварталы, забиваться в свой обычный угол, спать непонятно на чем, навевают на него смертную тоску. Хорошо, хоть не с пустым брюхом. За сегодня вон аж дважды пожрать довелось, еще и нормальной домашней еды. Он попытался припомнить, когда такое случалось в последний раз, и не смог. И от этого на душе стало еще гаже.

Когда дверь в комнату открылась, и через порог снова шагнул хозяин дома, Курт слегка вздрогнул и поежился. Ну все, сейчас скажет, мол, катись отсюда подобру-поздорову.

Дитрих медленно подошел к столу, сел напротив и устремил на Курта тяжелый взгляд.

— Ты можешь остаться в этом доме, — проговорил он с расстановкой, и Курту подумалось, что он ослышался. — Если хочешь, конечно. Ты хочешь?

Курт молча кивнул, потому что слов не было. Он это что, всерьез? Наверняка ведь сейчас вылезет какой-нибудь подвох. Не бывает же без подвоха.

— Значит, останешься, — подтвердил Дитрих и наклонился вперед: — Только послушай меня внимательно, парень. Мы с Мартой хотим дать тебе шанс выбраться оттуда, куда ты угодил, оставшись без семьи. Но запомни: этот шанс — единственный. Если ты вздумаешь что-то украсть — в этом ли доме или в каком другом — и я об этом узнаю, а я узнаю, уж поверь, — пеняй на себя. Усек?

Курт снова кивнул.

— Вот и молодец. А теперь марш на кухню, мыться. Спать будешь в дальней комнате. Марта покажет.

* * *

— Войдите!

Дитрих толкнул дверь. Шестнадцатилетний Курт, так и оставшийся невысоким и худым для своего возраста, заглянул в комнату из-под руки приемного отца.

За столом сидел и просматривал какие-то бумаги седой человек лет шестидесяти — по всей очевидности, кёльнский обер-инквизитор, которого Дитрих и его сослуживец и приятель Густав Райзе частенько за глаза называли "стариком". Вошедших он смерил беглым взглядом и бросил: "Сейчас".

Пока они ждали, Курт обшаривал комнату глазами, привычно отмечая для себя, где могут быть тайники, и составляя мысленный план обыска.

— Я привел его, как и говорил, — произнес Дитрих, когда обер-инквизитор поднял глаза и отложил папку. — Вальтер, это мой воспитанник, Курт Гессе. Он желает поступить на службу в Конгрегацию. Курт, это майстер Вальтер Керн, обер-инквизитор Кёльна. От него зависит твоя дальнейшая судьба.

— Я сам за себя скажу, Дитрих, — взъерошился Курт. — Майстер Керн, мой приемный отец научил меня всему, что должен знать следователь. Я много тренировался, и теперь хочу поступить к вам на службу.

— Прямо-таки всему? — чуть снисходительно улыбнулся обер-инквизитор.

— Он обучен проводить обыск ad imperatum[34], наблюдать, анализировать, делать логические построения и выводы на основе увиденного, проводить допрос обычный и с пристрастием — в теории, разумеется...

— Я знаю назначение всех пыточных инструментов... и читал труды Альберта Майнца! — не утерпел Курт.

Скепсис, написанный на лице майстера Керна, задевал его за живое, и парень рвался доказать свою пригодность к службе.

— И как, — произнес обер-инквизитор после недолгого молчания, — готов ли ты продемонстрировать свои умения на практике и пройти необходимые испытания?

— Да! — ни секунды не колеблясь, ответил Курт. — Когда приступать? Какие исходные данные? В чем суть дела и что уже известно?

— Экий ты резвый, Курт Гессе, — усмехнулся майстер Керн. Необидно вроде усмехнулся, но Курт отчего-то обозлился. Он терпеть не мог, когда к нему относились снисходительно. — Говорил ли тебе Дитрих, что следователь должен быть терпелив?

Парень мрачно кивнул.

— Вот первым твоим испытанием и будет проверка на терпение, — подытожил майстер Керн. — Я сообщу о тебе руководству академии святого Макария. Скорее всего, с тобой захотят побеседовать и проверить твои знания и умения, после чего, если ты в самом деле готов к работе, тебе определят место службы. Если же нет — придется еще немного поучиться и набраться опыта, а уж потом и на службу. Согласен?

— Я сдам экзамены, — вскинул голову Курт. — Дитрих — хороший учитель.

— Несомненно, — согласился Вальтер Керн. — А пока скажи мне, как советовал поступать Альберт Майнц в случае...

* * *

..."Отказано в расследовании". "Отказано в расследовании". Почерк у Курта и так был отличный, но, кажется, именно эти слова теперь будут шедевром каллиграфии — кроме них, за последние дни он не писал ничего...

На ловца и зверь бежит

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Эпизод из неспокойной жизни охотника на нечисть. История о том, как Ян добыл свой необычный воротник.

— Ладно, люди добрые, разговоры — дело хорошее, только времени у меня в обрез. Поеду я, — с этими словами Ян отодвинул пустую кружку от пива, надо отдать должное харчевнику, вполне пристойного, и принялся неторопливо выбираться из-за стола.

— Не ехать бы тебе на ночь глядя, да еще в одиночку, — заметил крепкий мужик, сидевший напротив. Звали его Ханс, и Ян отменно поболтал с ним за ужином о всякой ерунде. — Не зря говорят: поспешишь — людей насмешишь.

— Да что мне сделается, — с тщательно отмеренной беспечностью отмахнулся Ван Ален, неспешно прилаживая за спину ножны с мечом. У стены ждал своей очереди второй меч. — Чай, не безоружный, да и про разбойников в ваших краях я не слыхал.

Это было правдой: о разбойниках в здешних местах давненько ничего не доводилось слышать, да и кого бы им тут грабить? Тракт, по которому возят товар купцы и разъезжают богатые путники, в дне пути к северу, а тут глушь, много не наразбойничаешь. Нет, лихих людей тут опасаться не приходилось. В эту деревеньку Яна Ван Алена, охотника на нечисть, привели слухи иного рода. Только местные жители не горели желанием рассказывать проезжему о том, что у них творится. Вот и приходилось разыгрывать представление.

— Да какие тут разбойники, — махнул ручищей Ханс. — Любой разбойник через месяц с голоду ноги протянет. А вот волки обнаглели. О прошлом месяце мельникова подмастерья задрали насмерть.

— А точно волки? — усомнился Ван Ален. — Или тот подмастерье в чащу ночью полез?

— Да не то чтоб в чащу, так... Мельница-то, знамо дело, на отшибе, за рекой. Клаус, подмастерье этот, упокой Господь его душу, видать, вечерком к девке своей наладился, да вот не дошел. А что волки, так вот те крест! Сам видел. Эдак подрать только зверь и мог.

— Странное дело, — заметил Ян, не торопясь уже надевать второй меч. — Ладно бы зима была или начало весны, я бы понял, а так-то чего вдруг? Зверья в лесу полно, с чего б им на людей-то кидаться?

— А черт их знает, — хмуро бросил от соседнего стола молчавший доселе сельчанин. — Расплодились, надо думать, вот и лезут, твари.

— Так ты б остался до утра, Ян, — снова завел свое Ханс. — У Петера комнатушка сыщется — и недорогая, и чистенькая, чай, без клопов, хозяйка сама прибирает, а она чистюля, Марта, и стряпает — ну, сам, небось, распробовал, и... — Мужик осекся, и у охотника закралось подозрение, что тот чуть не проговорился о кое-каких еще достоинствах Марты, жены харчевника Петера, о коих распространяться во всеуслышание не следовало. — И целее будешь, в общем, — закончил Ханс свою мысль.

— Пожалуй, — задумчиво кивнул Ян, "соглашаясь". — Кормят тут и впрямь восхитительно. Эй, Петер! Найдется комната для путника?

Комната нашлась и оказалась в самом деле чистой и по-своему даже уютной. По роду занятий Яну приходилось путешествовать куда больше, чем сидеть на месте, посему он мог сказать с уверенностью: обиталища похуже этого попадались куда чаще, чем получше. Охотник сбросил дорожный мешок в угол, пристроил мечи поближе к кровати и растянулся на постели, обдумывая услышанное.

Итак, слухи не врали: в здешних краях действительно гибли люди, гибли от звериных когтей и клыков. Не слишком часто, иначе сельчане бы только о том и говорили, но вряд ли подмастерье мельника был единственным, не то не стали бы удерживать путника, наладившегося на ночь глядя ехать через лес. До Братства же долетал слушок о том, что не все въезжавшие в этот лес из него выезжали или, во всяком случае, добирались до места назначения. И что настораживало больше всего, случалось подобное не постоянно, а время от времени. Три недели тишина, а потом нет-нет да и пропадет кто в деревне или в окрестностях. Вот и Клауса этого загрызли с месяц назад...

Ян глянул в окно на повисшую над крышей соседнего домишки луну. Почти полная, еще совсем чуть-чуть, и будет круглая, как целехонькая голова сыра. Если в соседнем лесу в самом деле завелся вервольф, как предполагали охотники, самое время ему себя проявить.

Наутро Ян быстро собрался и спустился, дабы воздать должное стряпне красотки Марты, а заодно перекинуться словом-другим с харчевником — иные обитатели деревни по раннему времени трудились в поле или в своем хозяйстве.

— Хорошо, мне Ханс присоветовал у вас заночевать, — заметил Ван Ален, принимаясь за опустошение поставленной перед ним миски. — Мне ночью и впрямь волчий вой как-то послышался, далеко, правда. А может, и примерещилось после рассказов этих...

— Да нет, не примерещилось, — медленно покачал головой Петер. Он все делал неспешно, однако посетители его заведения заказов подолгу не ждали. То ли благодаря своей малочисленности, то ли стараниями хозяйки. — Я и сам слыхал. Тоже подумал, что худо бы было, кабы ты поехал.

— Да уж, — Ян выразительно поежился и хлебнул Петерова пива. — Луна еще эта... Потому, небось, и воют.

— Оно так, — солидно кивнул харчевник. — Луна на ущерб пойдет, глядишь, поутихнут. Оно всегда так.

— А давно у вас волки-то бесчинствуют? — поинтересовался Ван Ален.

— Да кто ж его разберет... — пожал плечами Петер. — То разгуляются, то присмиреют. Что по ночам лучше из дому носа не казать, так то все знают, а так никто на своей шкуре лишний раз не проверял.

— Оно и понятно, — усмехнулся охотник. — Это ж кем надо быть, чтоб под такой вой из дому высунуться!

Харчевник снова согласно кивнул:

— Верно говоришь. Я так-то думаю, и как старик Штефан живет в своей сторожке?

— А Штефан — это кто? — уточнил Ян, не выказывая особого интереса, однако внутренне насторожившись.

— Лесник тутошний, — охотно пояснил Петер. — Папаша его лесником был, и он следом стал. Живет в лесу бобылем. Я б, ей-Богу, с такими делами уже бы все бросил да перебрался в деревню. А он живет себе, даром что с племянником, а все равно, почитай, один.

— И волков не боится?

— Черт его знает. Сам говорит, со зверьем надо ладить уметь. Он, дескать, ладит, вот их с мальчишкой и не трогают.

— Ну, это я могу понять, — вполне искренне кивнул Ян.

Расплатившись за ночлег и завтрак, охотник покинул деревню задолго до полудня. Чтобы добраться до города к вечеру, следовало ехать хоть и не быстро, но и не слишком медленно, и без долгих привалов. Однако целью Ван Алена был не город, а как раз таки местные леса, вернее, то, что предположительно в них развелось.

Первую остановку охотник сделал сразу за мостом через речку. Искать следы происшествия месячной давности, разумеется, не имело ни малейшего смысла, но Ян предпочитал не пренебрегать мелочами. Привязав кобылу к склонившейся над водой иве, Ван Ален прошелся вдоль реки и немного вглубь берега. Основным результатом осмотра стала убежденность в том, что лес к самой воде не подступал, даже подлесок начинался в добрых трех полетах стрелы от реки. Версия об обычном волке, и без того не вызывавшая большого доверия, таяла стремительно и безвозвратно.

День прошел в блужданиях по лесу. Верная Импала то бодро цокала по укатанной возами и утоптанной копытами животных и подошвами людей дороге, то пробиралась по узким тропкам, на которые сворачивал всадник, а раза два пришлось проламываться через бурелом и густой подлесок. Ян то и дело спешивался и осматривал землю и деревья вокруг в поисках хоть каких-то следов. Минувшая ночь была предпоследней перед полнолунием и, соответственно, первой из "волчьих" ночей, когда всякий ликантроп обращается в зверя. Какие-то следы могли остаться. А могли и нет. Или он мог их запросто не найти — лес был немаленьким и совершенно незнакомым. Хорошо бы было поговорить с лесником, о котором упоминал харчевник Петер. Человек, живущий в этих дебрях постоянно, обязан что-нибудь знать.

Мысль была тем более здравой, что солнце клонилось к закату все настойчивее. До ночи было еще далеко, но и до города неблизко; возвращаться в деревню не стоило: это вызвало бы слишком много вопросов у местных, а врать лишний раз Ван Ален не любил, предпочитая по возможности обходиться правдой, просто не всей. В существовании же хоть бы и захудалого трактирчика на ведущем к городу проселке охотник, мягко говоря, сомневался. Как ни крути, а домик лесника представлялся лучшим местом для ночлега, даже если не рассматривать его обитателя как ценный источник сведений.

Еще больше часа ушло на поиски обиталища пресловутого Штефана. Как оказалось, с дороги он не просматривался, во всяком случае, до листопада, да и после едва ли. Так что к тому времени, как очередная малозаметная тропинка привела Яна к крепкому, хоть и маленькому домишку, солнце коснулось верхушек самых высоких деревьев.

На стук в дверь открыл невысокий, но крепкий и даже на вид сильный мужик. Пожалуй, такой может в случае чего и в одиночку на медведя выйти, если умеючи. На незнакомца у своей двери, впрочем, хозяин смотрел вполне добродушно.

— Вечер добрый, — Ян одарил лесника одной из самых обаятельных своих улыбок. — Заплутал я малость в здешних лесах, пока выбрался, уже и ночь не за горами, а до города ехать и ехать. Пустишь переночевать, хозяин?

— А чего ж не пустить, — радушно отозвался лесник, открывая дверь пошире и делая приглашающий жест: — Входи. Место найдется, и тебе, и лошадке.

— Благодарствую. Лошадь я лучше сам отведу куда покажешь. А то она у меня с норовом.

— Да чтоб я и с животиной не поладил? — почти оскорбился лесник, впрочем, все еще вполне дружелюбно. — Ну, хочешь — иди сам.

Охотник последовал за лесным жителем, ведя Импалу в поводу. Нормальной конюшни ожидаемо не оказалось, но сарайчик, предложенный лесником в качестве таковой, был вполне крепким и просторным. Импала недовольно фыркнула на стоявшего в углу понурого ослика, но тем и ограничилась, заняв предложенное ей место. Собственноручно расседлав кобылу и убедившись, что у нее есть все необходимое, Ян вслед за хозяином покинул сарай и прошел в дом.

— Ты садись, — махнул лесник в сторону крепко сколоченного стола. — Я как раз ужинать собирался, а тут и ты, на запах, не иначе, — хозяин хохотнул, гремя горшками у очага. — Меня Штефаном кличут, — добавил он, придирчиво изучая содержимое одной из посудин.

— А меня Яном, — отозвался Ван Ален. — Премного благодарен за гостеприимство. В долгу не останусь — заплачу или помогу чем, если надо.

— Сочтемся, — отмахнулся лесник. — Что ж я, зверь какой, человека на ночь глядя посреди леса в дом не пустить?

— Да уж, про зверей в ваших лесах я уж наслышан, — немного нервно усмехнулся Ян. — Потому и стал искать, где бы переждать до утра. Так-то я привычный, случалось и под кустом ночевать, но что-то тут не тянет.

— Неужто такие страсти рассказывают? — хмыкнул Штефан, водружая на стол блюдо, от которого исходил одуряющий мясной аромат; желудок укоризненно напомнил охотнику, что завтрак был непозволительно давно, а послеполуденный привал — краток и скуден по части пищи.

— Ну, — Ван Ален неопределенно повел рукой, тщась заглушить возмущения голодного брюха, — не то чтоб совсем уж страсти, но говорили, что кого-то тут давеча загрызли насмерть. А прошлой ночью волки выли, сам слышал.

— Волки пошаливают, это бывает, да, — покивал лесник, устраиваясь напротив гостя. — Да ты ешь, чего зря просиживаешь? Будь как дома. Проголодался, небось, в дороге-то.

— Что верно, то верно, — признал очевидное Ян, принимаясь за еду. — Так, значит, не врут деревенские про волков?

— Может, часть и привирают, — пожал плечами хозяин, — я всего-то не слыхал. Я нечасто в деревню наведываюсь, так, от случая к случаю.

— Самому-то не боязно одному в лесу с волками? — полюбопытствовал Ван Ален. Что-то тут не клеилось, чем-то неуловимо смущал охотника этот добродушный крепыш. Вот только чем?..

— Мне-то что сделается? — беспечно отмахнулся Штефан. — Меня папаша покойный научил, как со зверями договариваться. Звери, они ж почти как люди, только честнее. Как ты к ним, так и они к тебе. Ежели ты их любишь, почем зря не обижаешь, не боишься только потому, что у них клыки да когти больше твоих собственных, так и они к тебе по-доброму относиться будут.

Ян скептически хмыкнул.

— Не веришь? — с легким укором заметил лесник.

— Был у меня один приятель, — пояснил Ван Ален. — Подобрал как-то в лесу волчонка. Совсем мелкого щенка, тот подыхал, видать, без матери остался. Приятель мой — опытный охотник, а рука не поднялась на детеныша. Подобрал, выкормил, растил, обращался как с хорошей собакой.

— И? — лесник явно заинтересовался рассказом.

— И, — передернул плечами Ян, — сбежал волк. Как подрос, так и удрал. А перед тем половину курей перебил и сожрал. Верно говорят: сколько волка ни корми, все одно в лес смотрит.

— Так оно и понятно, — пожал плечами Штефан. — Кому охота в неволе сидеть? То-то и оно, что волк — это тебе не собака. С ними по-иному надо. Приручить волка — это дело гиблое, сразу скажу. А подружиться может и выйти.

— У тебя, надо полагать, вышло? — уточнил охотник, тщательно подчищая содержимое своей тарелки; лесник кивнул не без заметной гордости:

— Верно. Иначе б тут не жил.

— А не тоскливо в одиночестве? — со вполне искренним участием спросил Ян, хлебнув принесенного хозяином пива. Похуже, чем у деревенского харчевника Петера, но пить вполне можно.

— Так не один же я, — охотно отозвался Штефан, наполняя свою кружку по второму разу. — У меня племянник есть.

— И где же он? — полюбопытствовал Ван Ален. — В погребе прячется?

— В город поехал купить кой-чего, — отмахнулся лесник. — Раз к ночи не вернулся, видать, там и заночевал. Завтра воротится.

— Тоже, что ли, любит лес и зверей? Или другой родни нет? — Вопрос не отличался особой тактичностью, и охотник был морально готов к тому, что Штефан все в той же благодушной манере посоветует не совать нос не в свое дело; однако тот просто ответил:

— Нет у него никого, кроме меня. Как мамка его, моя сестра, померла лет двенадцать тому, так никого и не осталось. Ему тогда годков пять было всего. А зверей он тоже любит, это верно, — осклабился лесник. — Я потому и отпускаю его одного в лес с легким сердцем: не сделается ему ничего дурного.

— А кому другому, значит, может и сделаться? — уточнил Ян, вновь подбираясь к интересующей его теме.

— Оно по-всякому бывает, — пожал плечами Штефан, прихлебывая пиво. — Звери разные... люди разные... Один и тот же зверь одного человека не тронет, а другому в глотку вцепится. И пойди-гадай, почему да что не так.

Похоже, после пива хозяина тянуло пофилософствовать. Ян в целом не имел ничего против: до утра все равно никуда не двинешься, а из разглагольствований чуть захмелевшего лесника, может, и удастся выудить что ценное. Ни про какого оборотня Штефан, судя по всему, не знал, иначе вряд ли вел бы себя так спокойно; но сведения порой можно извлечь и из незнания собеседника — если уметь слушать, конечно, и делать выводы.

Из дальнейшего неспешного разговора, однако, ценного почерпнуть удалось мало. Охотник лишь подметил, что добродушный Штефан, явно широкой души человек, с удивительным равнодушием относится к тому, что в окрестностях его обиталища время от времени погибают люди, причем крайне неприятным образом. Пусть лесник не беспокоится за себя и своего родича, полагаясь на семейное умение ладить со зверьем, пусть он не знал близко никого из погибших (как удалось выяснить в ходе беседы, слышал он о троих или четверых за минувшее лето, тогда как по сведениям охотников их было больше), но есть ведь и банальное человеческое сочувствие! Конечно, всякому леснику деревья и звери зачастую ближе и роднее людей, но не до такой же степени. В крупном городе и то большинство жителей стало бы охать и ахать, рассказывая о чем-то подобном, даже если бы им самим ничто не угрожало. Или недобро посмеиваться над недотепами, подчеркивая собственное превосходство и нелюбовь к роду людскому в целом и отдельным его представителям в частности. Тут же не наблюдалось ни первого, ни второго. О жертвах разгулявшихся посреди лета волков добряк Штефан упоминал мимоходом, так, будто подобные происшествия не затрагивали его чувства никоим образом.

— А все же, — спросил Ян спустя некоторое время, — неужто не думал ни разу перебраться в деревню, к людям поближе?

— А что я там забыл? — хмыкнул Штефан, брякнув кружкой о стол. Лесник приканчивал уже третью, гость же едва ополовинил вторую. — Тут у меня свой дом, хозяйство поставлено, еще когда меня на свете не было, тихо. А в деревню переселяться — это ж надо все заново обустраивать. Да и зачем? Люди, они неплохи, когда по отдельности да понемногу. А ежели с ними близко жить, скоро взвоешь, что тебе волк, и сбежишь назад в лес. На Рудольфа — это племянник мой — опять же, каждый норовит косо глянуть, как будто парень виноват, что без отца родился. Нет уж, мне тут самое место. Со зверями оно привычнее. Я их и подкармливаю иной раз.

— Это чем же? — полюбопытствовал Ван Ален и не удержался от подначки: — Уж не случайными ли путниками?

Лесник громко хрюкнул и кивнул на отставленное со стола блюдо с обглоданными заячьими костями. Рядом с блюдом охотник заметил миску, в которой, похоже, лежала требуха, не пошедшая в жаркое.

— Чего добру пропадать? — пояснил Штефан.

— Разумно, — отозвался Ян.

Словно в ответ из-за окна послышался волчий вой. Источник находился довольно близко, насколько охотник мог оценить. Лесник тоже прислушался, чуть склонив голову набок; на лице его проступило выражение сосредоточенное, но никоим образом не обеспокоенное.

Вой повторился, став еще ближе.

— Пойду-ка выгляну, — пробормотал Штефан, поднимаясь из-за стола. Несмотря на немалое количество влитого в себя пива, на ногах он держался вполне твердо.

— Помощь не нужна? — на всякий случай уточнил Ван Ален, все же не до конца веривший рассказам лесника; тот отмахнулся:

— Нет, ни к чему оно. Только хуже будет. Меня-то знают, а ты человек новый, еще с железками твоими... Тут обожди, я скоро вернусь.

Хозяин вышел, а гость заозирался, снедаемый любопытством. Увы, окно было наглухо закрыто ставнями, открывать их было бы странно. Дверь Штефан тоже притворил за собой плотно, а совет не высовываться был недвусмысленным. Однако охотника не покидало ощущение некоей неправильности. Что-то не складывалось в картине происходящего или в рассказах лесника, и эта мысль не давала Яну покоя.

Вернулся хозяин и впрямь скоро, держа что-то под полой куртки. Ван Ален не раз видел, как подобным образом прикрывают оружие, да и самому так делать случалось, однако здесь и сейчас эта мысль казалась не слишком уместной. Из дома лесник выходил безоружным.

— Ну как? — поинтересовался Ян.

— Все в порядке, — бодро отозвался Штефан, неспешно прикрывая дверь и еще более неторопливо оборачиваясь в сторону гостя. — Любопытно, небось?

— Есть немного, — не стал отпираться Ван Ален.

— Так пойдем, познакомлю, — предложил лесник, вновь кладя руку на ручку двери. — Теперь уж можно.

Короткий не то вой, не то лай послышался совсем близко. И звучал он отнюдь не дружелюбно, скорее... предвкушающе.

— Что-то меня туда не тянет, — заметил охотник, внимательно следя за лесником.

— А напрасно, — откликнулся тот с неожиданным нажимом, выхватывая из-под полы арбалет и пусть не очень изящно, но вполне недвусмысленно направляя его на гостя, коего, впрочем, теперь уместнее было бы именовать пленником.

— Ты чего, дед, совсем умом тронулся в своей глухомани? — нарочито миролюбиво осведомился охотник, с трудом сдержав куда более экспрессивный и менее цензурный комментарий. С головой у мужика, похоже, и в самом деле нелады, а психов злить себе дороже. А так, может, успокоить удастся... Хотя бы настолько, чтобы подобраться к своему опрометчиво составленному в угол у двери оружию и не схлопотать при этом арбалетный болт в пузо. — Ну ладно, как скажешь, пойдем, поглядим на твое зверье.

Ян неторопливо поднялся и медленно, выставив пустые руки перед собой, начал обходить стол справа, будто бы случайно выбрав ту сторону, что приведет его ближе к углу с оружием, а заодно позволит оказаться чуть позади сбрендившего лесника. Но тот, даром что не воин, оказался не промах. То ли просто от двери отодвинулся, то ли разгадал намерение охотника, но, сделав шаг в сторону, оказался точно между Яном и его оружием.

— Дверь там, — осклабился Штефан, чуть качнув арбалетом в сторону упомянутой двери. Сейчас его усмешка вовсе не казалась доброй.

Яну хватило этого мгновения, чтобы подхватить с пола тяжелый табурет, на котором прежде сидел лесник.

Снаружи снова раздался не то вой, не то рык. Яростный, голодный и нетерпеливый. От этого звука у Ван Алена зародилось оч-чень неприятное подозрение, которое тут же нашло подтверждение.

— Сейчас-сейчас, мой мальчик, — пробормотал лесник, уже понимавший, что так просто ему с выбранной жертвой не сладить, и распахнул дверь. — Сюда!

— Ах ты ж, паскуда! — взвыл охотник и с размаху опустил табурет на голову Штефана. Струна тренькнула, но болт просвистел мимо и глубоко вонзился в ножку стола. Лесник рухнул как подкошенный, а у Ван Алена оставалась лишь пара мгновений, чтобы подхватить оружие и броситься к окну. Заряжать арбалет пришлось уже на ходу.

А в дверной проем уже прыгал огромный волк, драться с которым в тесном помещении было сущим самоубийством.

Вот, значит, и отыскался племянничек. А заодно и объяснение, отчего лесник так равнодушно реагировал на упоминание пропадающих поблизости людей. А он, остолоп, и не понял ничего, пока жареный петух не клюнул. Расслабился, наелся и уши развесил. А анализировать услышанное кто будет?

Впрочем, на распекание себя последними словами времени уже тоже не осталось. Ян пинком распахнул ставни и сиганул в окно, а едва приземлившись снаружи, обернулся, почти не целясь, спустил струну и бросился вокруг дома захлопывать входную дверь.

Судя по донесшемуся изнутри рыку, болт нашел свою цель. Однако рассчитывать на то, что это задержит зверя, было глупо. Стрела попалась обычная, стальная, рана от такой затянется мгновенно, а полноценного сильного оборотня и железной-то не свалишь. Присев и привалившись спиной к двери, не спуская глаз с угла дома, из-за которого он сам только что выбежал, Ян положил обнаженный железный меч рядом с собой и на ощупь перезарядил арбалет — на сей раз железным болтом. Охотник понимал, что успеет сделать только один выстрел.

Еще пара вдохов, и из-за угла выметнулась смутная тень. Ян выстрелил. Обычного волка такой выстрел достал бы почти наверняка, но обычным волком бросившаяся на охотника тварь не была. Немыслимо извернувшись в полете, зверь ушел в сторону и приземлился на все четыре лапы в паре шагов сбоку от Ван Алена, уже бросившего арбалет, на перезарядку которого времени не предвиделось. С шумом рассек воздух меч, целя в голову оборотня, но тот опять уклонился и приготовился к новому прыжку. Двигался он стремительно и точно, как и все ему подобные, однако дрался довольно бесхитростно, по-звериному. Похоже, по молодости лет племянничек лесника еще плохо осознавал себя в волчьей форме, так что собственные шансы Ян оценил как сносные. Думать, впрочем, было особенно некогда, времени едва хватало на то, чтобы нанести очередной удар и вовремя увернуться от атаки этого кома шерсти, когтей и клыков. Получить царапину сейчас было бы весьма некстати: сам себя не заштопаешь, да и серебряную воду еще накипятить надо, не свалившись раньше, а рассчитывать на помощь добряка Штефана больше не приходилось.

Мощная лапа с пятеркой растопыренных когтей-кинжалов пролетела у самого лица; быстро отшагнув и прогнувшись, Ван Ален взмахнул мечом, метя в смертоносную конечность. На сей раз охотник оказался удачливее зверя: железный клинок, хоть и пришелся по касательной, все же рассек шкуру там, где у человека было бы предплечье. На землю одна за другой потекли тяжелые красные капли, зверь коротко, зло взвыл и прянул в сторону, стараясь не наступать на раненую лапу. Если дать твари отлежаться, к утру от пореза не останется и следа, но этого-то Ян допускать и не намеревался. Шагнув вслед за зверем, охотник снова ударил. И снова, и снова. Волк раз за разом отпрыгивал, оставляя на траве кровавые следы — похоже, меч задел-таки какой-то сосуд. Хорошо, если так, но не повод расслабляться. Удар, еще удар... Ах ты ж...

Нога предательски поехала на скользкой от волчьей крови траве. Удержаться от падения удалось, на то, чтобы восстановить равновесие, ушло едва ли больше секунды, но этого хватило для потери инициативы. Немного оправившийся зверь, получив пару мгновений передышки, снова перешел в атаку. Ян очень надеялся, что рано или поздно сумеет подловить его в очередном прыжке на клинок, но пока ему приходилось отступать, уклоняясь от стремительных бросков вервольфа. А в выносливости ему при всей тренированности даже с обычным волком не тягаться, с этим же и подавно...

За спиной что-то стукнуло, щелкнуло и свистнуло; охотник припал к земле раньше, чем сообразил, что происходит, и воззрился на вонзившийся в землю прямо под лапами оборотня арбалетный болт. Зверь, по-видимому, тоже был сбит с толку оным предметом, так что замешкались оба. Ян опомнился первым и метнулся в сторону, заходя твари в бок, и увидел краем глаза раскрытое окно домика, в котором маячил пришедший в себя лесник. Только его-то для счастья и не хватало...

Теперь к танцам на выживание с голодным ликантропом прибавилась необходимость следить за пылающим родственными чувствами дядюшкой. Перезаряжаться он будет довольно долго, сноровка не воинская, от окна за это время можно будет убраться. Но что, если беспокойный Штефан решит прихватить что-нибудь острое и выбраться наружу? Вервольф-то хоть и зверь зверем, а своего, погань, чует. Эх, не догадался дверь подпереть...

По всему выходило, что представление пора заканчивать, и хороший тычок мечом в бок твари несказанно бы этому поспособствовал. Разумеется, убить зверя одним ударом не вышло; более того, ошалевшее от новой боли чудовище бросилось на врага еще яростнее, и только чудом Яну удалось уберечь от впечатляющих когтей плечо, отделавшись располосованной курткой.

— Тварь! — зло выплюнул охотник. — На воротник пущу!

Волк в ответ лишь глухо зарычал. Казалось, он даже не думал слабеть от потери крови, хотя вылилось ее уже изрядно.

— Не трожь мальчика, изувер! У-убью-у! — Со всех ног бегущий к ним лесник, и в самом деле ухвативший вместо арбалета его, Яна, второй меч, весьма любезно предупредил о своем появлении, чем Ван Ален и не преминул воспользоваться. Он не стал блокировать неумелый удар, зато молниеносно отшагнул в сторону и наподдал леснику сзади, заодно слегка изменив направление движения, так что любящий дядюшка угодил прямиком под лапы взвившемуся в очередном прыжке оборотню. Зверь успел понять, что произошло, успел втянуть когти и даже попытался развернуться, но побороть силу собственного толчка не смог и всей своей тяжеленной тушей врезался в грудь родственничка. Меч вылетел из непривычной к оружию руки; сам же крепыш во второй раз за вечер грянулся всем телом оземь, а ясно видимый в лунном свете кривой корень и неприятный хруст подсказали Яну, что больше Штефану-леснику не кормить племянничка мельниками да путниками. Потому как отправился он прямехонько в ад, дожидаться там любимого "мальчика". Ничего так мальчик, спасибо, не "малыш".

Волк тоже это понял и взвыл — горько, отчаянно, виновато прижав уши, как нашкодившая собака. Природа зверя была такова, что ярость быстро возобладала над прочими чувствами, и пару мгновений спустя он с новой силой ринулся бы в бой, но охотник не дал ему возможности опомниться. Едва лишь вой успел перейти в рык, как свистнул железный меч, перерубив хребет и застряв глубоко в шее твари.

Зверь содрогнулся всем телом, едва не вырвав рукоять из ладони, и затих. Упершись ногой в заляпанный кровью бок, Ван Ален выдернул меч из раны, выждал с минуту и, наконец, удостоверившись, что ликантроп мертв, медленно выдохнул и опустился на траву. Минуты три он сидел, чувствуя, как перестает бешено колотиться сердце, а левая нога начинает намекать, что прыжок на кочку возле угла дома был не самым удачным в ее жизни. После непрекращающегося волчьего рыка и звука собственного сбитого дыхания в ушах звенело от тишины ночного леса, которая не переставала быть таковой от шелеста листьев или крика птицы вдалеке.

Но вот где-то совсем рядом неожиданно громко ухнула сова, в сарайчике за домом шумно переступила копытами Импала. Бедняжка, она же вся извелась, слыша звуки боя и не имея возможности в нем поучаствовать. Ян со вздохом поднялся и пошел успокаивать кобылу.

У двери сарая он оглянулся на темневшую в лунном свете волчью тушу и подумал, что мысль о воротнике из такой зверюги ему действительно нравится. Когда еще подобный случай представится?

Не судите, и не покараны будете

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: поучительная история из практики одного следователя, рассказанная подрастающему поколению конгрегатов

— Неплохо, неплохо. Вижу, не зря академские скамьи просиживаете, во всяком случае, многие из вас. Что ж, последний вопрос. Почему же так важно, чтобы малефиков ловили мы, следователи и бойцы Конгрегации? Почему мы так старательно не подпускаем к этому делу добровольцев из числа добрых христиан, искренне жаждущих избавить сей мир от зла?

Особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга Кифер Буркхард обвел выжидательным взглядом курсантов академии святого Макария, коим ректор попросил прочесть что-то вроде лекции, основанной на практическом опыте. Заметив поднятую руку, инквизитор ободряюще кивнул будущему собрату.

— Простые люди легко могут ошибиться, — тут же доложил юный макарит с видимым воодушевлением. — Чтобы выявить истинного преступника, зачастую требуется провести длительную и сложную работу, а для этого необходимы различные навыки и знания, которым обучают нас, но которые недоступны обывателям. Они запросто могут засудить и сжечь безвинного человека!

— А малефика оставить гулять на свободе! — добавил его соученик из дальнего конца аудитории.

— Кроме того, — негромко добавил худенький паренек с первого ряда, дождавшись кивка лектора, — право судить, выносить приговор и приводить его в исполнение имеют лишь представители официальной власти, к числу каковых, безусловно, относятся следователи Конгрегации. И это необходимое условие, иначе в государстве неминуемо начнется хаос.

По рядам кое-где пробежали тихие смешки, смысл которых можно было выразить одним словом: "умник". По-видимому, сей курсант слыл таковым среди соучеников не первый день, да что уж там, не первый год.

— Ну, положим, — заметил Буркхард, убедившись, что все желающие внесли свою лепту в беседу и аргументы у слушателей иссякли, — основателей Конгрегации никто так, как вас, не обучал. Более того, я сам, как и многие другие из весьма достойных моих сослуживцев, пришел в Конгрегацию уже взрослым, выйдя из рядов тех самых обывателей, коим вы столь легко отказываете в умении судить здраво, справедливо и милосердно. Но в целом вы абсолютно правы, и каждый из вас привел весомый аргумент против самосуда. Но какую причину вы еще не озвучили?

В аудитории воцарилось напряженное молчание; макариты переглядывались, изучали столы перед собою и ожесточенно скрипели мозгами: Киферу казалось, что он воочию видит лихорадочное мельтешение мыслей внутри курсантских черепушек. Постепенно взгляды один за другим поднимались от столов и сходились в одной точке, где неловко ерзал на скамье давешний умник. "Ну, скажи. Выручай! Ты же точно знаешь ответ..." — читалось в глазах курсантов. И чтобы понять их мысли, вовсе не нужно было обладать первым рангом или особыми полномочиями, не говоря уже о сверхобычных способностях.

— Ладно, подскажу, — усмехнулся следователь, выждав приличествующую паузу и убедившись, что даже у "умника" озарения не предвидится. — Хотя не верится мне, чтобы вам о таком не говорили. Иной раз люди могут обнаружить очень даже настоящего малефика, а порой и поймать его удается. Но ты, Альфред, очень верно подметил: надлежащей выучки и навыков у обывателей нет. Ergo[35], и противопоставить настоящему малефику они могут немногое, несмотря на все народные приметы, суеверия и хитрости, большая часть которых, как мы знаем, имеет мало общего с реальностью. А посему обернуться их сыскное разумение может такими последствиями, что лучше бы вовсе не трогали. Хотите пример?

Они, разумеется, хотели, аж глаза заблестели. Впрочем, иного Кифер и не ожидал. Лекций от настоящих, действующих следователей старшие, уже перекованные из малолетних бродяг и преступников в будущих милосердных поборников справедливости воспитанники академии ждали, быть может, больше, чем Рождества. Не явиться на такое занятие курсанта могла заставить лишь тяжелая болезнь, безвременная смерть или суровое наказание (самая страшная порка ни в какое сравнение не шла с подобным зверством).

Кифер обвел долгим изучающим взглядом затаивших дыхание слушателей и заговорил.

— С таким, слава Богу, не каждый день сталкиваешься, а лучше бы и вообще обойтись чужим опытом, чего вам и желаю. Но...

Инквизитор вновь замолчал, намеренно давая юнцам проникнуться мрачностью вступления. Сочтя слушателей в достаточной мере заинтригованными, он заговорил без излишнего драматизма:

— Ехал я как-то по очередным служебным делам. Дорога неблизкая, погода нетеплая, дело к вечеру, пора о ночлеге подумать, а вокруг глухой лес и никакой надежды на хоть бы захудаленький трактир. Вдруг выезжаю к деревне. Как же кстати, думаю, вот тут-то и заночую, спасибо Тебе, Господи, за помощь в пути! Вот только местечко оказалось странное. Часть домов заброшены, часть и вовсе обветшать успели, светящихся окошек — по пальцам пересчитать, а жители запуганные и путнику заезжему не рады.

Кифер чуть сощурился, глядя на понимающие усмешки слушателей:

— Не спешите с выводами, господа еще не следователи. О моем status"е деревенские поначалу осведомлены не были. Signum'ом[36] размахивать вовсе не всегда полезно. Побаивается простой народ нашего брата инквизитора, а страхом порой можно добиться куда меньшего, нежели доверием. Запомните это на будущее. Пригодится.

Курсанты старательно закивали головами, а некоторые так и вовсе принялись скрипеть перьями. Буркхард усмехнулся, глядя на эдакое прилежание, и продолжил рассказ.

— Так вот... Первым делом хотел я наведаться к местному священнику — в подобной ситуации решение почти всегда хорошее. А уж если беда какая в деревне, так, глядишь, и рады будут заезжему следователю. Однако же святого отца в домике при церкви не обнаружилось, да и сам домик, и церковь выглядели не лучшим образом. Это мягко говоря. Дом Господень казался просто подзаброшенным, жилище же служителя Его — покинутым с десяток лет назад. Окна выбиты, крыша полусорвана, будто сильнейшей бурей. Не скрою, я был удивлен. Куда бы вы направились следующим делом, оказавшись в сходном положении?

Вопрос был детским, но иной раз полезно повторять и прописные истины.

— К старосте! — довольно стройным хором отозвались курсанты.

— Верно. Именно так я и поступил. Там мне повезло больше: дом старосты был вполне цел, хоть и не нов, и на стук даже отозвались, пусть и не сразу. И еще, мне показалось, слишком уж опасливо спрашивали, кто пожаловал на ночь глядя. Места, понятно, глухие, но в деревнях редко вот так от всякой тени шарахаются, особенно если собаки не воют. Может ведь и кто из соседей заглянуть. От вида же открывшего дверь мужика стало и вовсе не по себе, а ведь я на службе уже тогда не первый год был. Голова полуседая, глаз дергается, руки трясутся, взгляд затравленный, в общем, полный набор. Смотрит на меня через щель, дверь до конца не открывает. "Ехал бы ты отсюда, добрый человек, — заявляет с порога. — Не надо тебе здесь ночевать, добром не кончится". Я восхитился. Солнце как раз село, ветерок поднялся чувствительный, еще и дождик начал накрапывать — мечта, а не погода для путешествия. И мужик этот мне не понравился, думаю, не надо объяснять, почему.

Судя по лицам слушателей, объяснения действительно не требовались, и Кифер продолжил повествование:

— Я понастаивал, взывая к христианскому милосердию и здравому смыслу, мужик снова попытался от меня отделаться, мол, мне же лучше будет в их деревне не задерживаться. В конце концов пришлось предъявить Signum. А он возьми и хлопнись в обморок. Я не преувеличиваю, — с невеселой усмешкой добавил Буркхард, заметив тень недоверия на некоторых лицах. — Вполне понимаю ваше недоумение: я на службе в Конгрегации не одно десятилетие состою, но такое наблюдал единожды, во всяком случае, у простого мужика. Благородная дама — дело другое, но речь сейчас не о том.

Инквизитор на пару мгновений прервался, наблюдая за реакцией слушателей и в то же время припоминая детали той давней истории. Макариты внимали, едва ли не затаив дыхание, — еще бы, Domini catuli[37] в большинстве своем наверняка уже рвались в бой со злобными малефиками за жизни и души добрых христиан, а до получения Печати им было еще года полтора в лучшем случае. Что еще остается, если не ловить на лету рассказ о каждом casus'е[38], коим пожелает поделиться опытный следователь?

— Узрев подобное, я, конечно же, переступил порог, на который меня до того не пускали, и попытался понять, что же так потрясло беднягу. На шум явился мужик помоложе, как оказалось, сын старосты. Поначалу и он попытался меня выдворить, твердя все то же, как по писаному, мол, мне же лучше будет. Справедливости ради надо признать, что о здравии незнакомого путника жители этого места пеклись искренне, как подобает верным детям католической церкви, но меня сие лишь насторожило пуще прежнего.

Судя по лицам курсантов, они полностью разделяли мнение рассказчика.

— Парень оказался менее впечатлительным, нежели его батюшка, — продолжил Кифер, — и при виде Знака чувств не лишился. Какое там! Он возликовал. Я уж начал опасаться, что сейчас на шею мне кинется от радости. Реакция, должен отметить, не более частая, чем обморок, однако свидетельствующая о том, что вынужденное сосуществование в течение некоторого времени с силами, враждебно настроенными к живым людям, чудесным образом превращает кровожадного инквизитора в святого благодетеля, а страх — в надежду... Только не вздумайте это записывать! — притворно нахмурился следователь. — Так вот, оный-то отпрыск впечатлительного старосты и поведал мне печальную, но поучительную историю деревни, когда мы перенесли беспамятного главу семейства в более подобающее место.

Буркхард еще раз окинул взглядом аудиторию. На лицах читалось любопытство, густо замешанное с нетерпением и предвкушением Тайны.

— Каковы будут ваши предположения, господа будущие следователи Конгрегации? — чуть сощурясь, вопросил Кифер.

По рядам пронесся возбужденный шепоток. Наконец кто-то неуверенно произнес:

— Это место было кем-то проклято? Потому и советовали не задерживаться в деревне, чтоб вас не затронуло.

— Как в деревне Пильценбах близ Хамельна, где по вине сильного малефика сгорели сотни невинных жителей, оставшихся впоследствии существовать в виде пыльных призраков? И для того, чтобы освободить это место от лежащего на нем проклятия, потребовалось явление настоящего святого, — блеснул познаниями в новейшей истории Конгрегации "умник".

— Во многом похоже, — прервал поток предположительно известных каждому макариту фактов инквизитор. — Версия логична и недалека от истины. А дело было так: завелся в этой деревне странный тип. Пришел невесть откуда, поселился бобылем, на отшибе, в трактир не захаживал, с прочими поселянами не сходился, бродил по лесу, бормотал что-то. На кого ни глянет — оторопь берет. Мрачный как сыч, злой как голодный волк. Односельчане его, недолго думая, в колдуны и записали. Что примечательно, вполне заслуженно, хотя непосредственно за проведением злодейских ритуалов, принесением кровавых жертв и ночными полетами его никто вроде бы не заставал. Но, цитируя местных, "как-то все почуяли". И не придумали ничего лучше, чем учинить над колдуном расправу по всем правилам, со столбом, костром и всенародным сборищем. Своими силами.

— Но зачем? — не выдержал кто-то из середины аудитории. — Почему было не обратиться в ближайшее отделение Конгрегации? По такому заявлению уж точно приехали бы разбираться.

— Сейчас — безусловно, — кивнул Буркхард и досадливо вздохнул. В действительности, конечно, дело обстояло не совсем так. Если на каждую неграмотную писульку из глухой деревни, в коей повествуется об угрюмом мужике, хромой старухе, косой девице и прочем скисшем молоке, споткнувшемся на ровном месте пьяном мельнике или пропавшем из погреба невесть куда пиве, что, несомненно, является "злым колдовством и шутками нечистого", ехать разбираться, то курсантов в академию придется набирать как церковную десятину: каждого десятого ребенка мужеска пола. Но этого юным энтузиастам говорить не следовало, дабы не подрывать веру в устои и стремление к ревностному служению. Он и не стал, продолжив рассказ.

— Однако дело было не вчера и не в прошлом году. Меня занесло в ту злополучную деревню больше десяти лет назад, а события, о которых идет речь, случились за восемь лет до того. Посчитали? Вас, господа курсанты, еще на свете не было, академия святого Макария только-только зарождалась, а перемены в Конгрегации хоть уже и давали себя знать, но были делом новым и оттого особенного доверия у простых людей не вызывали. Уже и то чудо, что в такой глухомани хоть инквизиторский Знак опознали. Короче говоря, испугались они обращаться к нам. Известное же дело — позовешь инквизиторов, чтоб нашли управу на колдуна, а они за компанию всю деревню спалят, так, для верности. В целом, я даже могу отчасти понять их опасения, — развел руками Кифер.

Немолодой уже инквизитор не любил вспоминать времена своей юности и начала службы, пришедшиеся как раз на период активных изменений в схеме работы Святой Инквизиции. Изменения эти были, бесспорно, к лучшему, однако слишком часто тогда доводилось сталкиваться с неприязненным отношением тех, с кем приходилось взаимодействовать ex officio[39]. Сейчас, конечно, следователей Конгрегации тоже редко встречали с распростертыми объятиями, обычно же откровенно побаивались, когда не наглели сверх меры, но это не мешало работать, даже наоборот. В те же поры сковывающий людей страх при виде инквизиторского Знака, явное нежелание сотрудничать и стремление куда-нибудь испариться даже у тех, кто ни в чем не виноват, выматывало подчас больше, чем выслеживание хитроумного малефика и беготня кругами в поисках улик и сведений. И неприятности от такого отношения к обновившейся организации возникали не только у ее служителей.

— Так что же случилось дальше, майстер Буркхард? — вывел следователя из задумчивости настойчивый голос из рядов макаритов. Самый непоседливый из курсантов аж подпрыгивал на лавке от любопытства и нетерпения. Остальные на него зашикали, но было видно, что им и самим до смерти любопытно. Под суровым взглядом инквизитора парень сник и явственно сжался, ожидая отповеди. Но Буркхард, видя искреннее раскаяние курсанта (коего, впрочем, хватит ровно до следующего раза), не стал указывать провинившемуся на недопустимость подобной несдержанности.

— А вот что, — со вздохом возобновил повествование Кифер. — Как я уже сказал, решили они всем селом учинить над чернокнижником расправу. Колдуна этого они исхитрились, изловили и даже сожгли. Как известно, толпа решительно настроенных крестьян — сила немалая, могут скопом и сильного малефика заломать, прежде чем тот опомнится. Но, надеюсь, мне не нужно пояснять, что на сбор и разжигание костра уходит немало времени. А как может использовать время плененный малефик, вы, полагаю, способны догадаться сами, вам наверняка об этом читали особый курс. И связанные руки, заткнутый рот, надетый на шею или даже нарисованный или вырезанный на лбу крест препятствуют ему в этом куда реже и меньше, чем хотелось бы. В общем, когда дело дошло до непосредственного воплощения замысла, колдун выдал образцовое проклятие, хоть в учебник вставляй. Мол, не уйти вам от расплаты, не скрыться, не утаиться, а я буду жить вечно и всех вас переживу. Что точно выкрикнул горящий малефик, сын старосты дословно воспроизвести не смог, поскольку, по его же словам, всех вокруг сковал панический страх. И воспоминания спутались, что характерно, у всех. А кое у кого и вовсе ум за разум зашел. Я позднее переговорил с доброй половиной оставшихся жителей и сам в этом убедился.

— Оставшихся? — уточнил парень, которого Кифер ранее уже мысленно окрестил "умником".

— Похвальная наблюдательность, курсант, — усмехнулся Буркхард. — Да, именно оставшихся. Когда колдун догорел — по свидетельству очевидцев, не издав ни крика, а только зловеще расхохотавшись напоследок, — ветер развеял его прах, а деревенских перестала одолевать паника, люди, как им то свойственно, поспешили вернуться к обыденной жизни, поскорее стерев из памяти собственный страх и стыд. Шли месяцы, ничего дурного или необычного не происходило, и жители деревни стали потихоньку не то чтобы забывать случившееся, но относиться к нему легче, а то и вовсе похваляться собственной сметкой и храбростью. Дескать, ничем мы не хуже тех инквизиторов. Сами колдуна распознали, сами изловили, сами сожгли. Так миновал год. А в годовщину расправы над малефиком на деревню налетел сильный ветер, который абсолютно все сочли колдовским, потому что "обычный ветер таким не бывает". Что именно произошло, никто не видел, но наутро, когда ветер стих, крестьяне нашли своего священника. У порога его дома. Мертвым.

Очередная пауза в рассказе заполнилась сдержанными выражениями впечатленности.

— Что с ним произошло? — негромко спросил сосед "умника".

— А он точно не просто случайно помер? — с напускной бравадой протянул долговязый растрепанный парень, все время рассказа старательно удерживавший на лице выражение "ври да не завирайся, я калач тертый, всякое слыхал, да не всякому верю". — Ну, люди же вечно во всем дурные приметы и совпадения видят, все колдовством объясняют... — с каждым словом уверенность в голосе скептика таяла.

— Согласно записи в соответствующем документе, — пояснил инквизитор, — святого отца зашибло черепицею, которая осыпалась с крыши от необычайно сильного ветра. Иных разрушений в тот день означенный ветер не причинил.

На сей раз повисло молчание; курсанты лишь многозначительно переглядывались меж собою. С одной стороны, выходила ерунда какая-то, а с другой, не зря же майстер Буркхард эту байку завел. Значит, жди подвоха.

— Так с тех пор и повелось, — негромко продолжил Кифер. — Год все тихо-мирно, а в годовщину сожжения колдуна налетает потусторонний ветер, а наутро находят мертвых. Кого упавшим деревом пришибло, кому так песком в лицо сыпануло, что задохнулся, а по кому и не понять, что именно с ним приключилось. Первые года три — по одному, потом — по два. За год до моего приезда нашли троих за раз. Однако ж, если верить не официальным записям у старосты, а той, с позволения сказать, летописи, что вел один из местных жителей, причиной смертей являлось не что иное, как ветер, убивший, а точнее доведший до смерти сначала священника, а затем и всех прочих. В его записях подробнейшим образом повествовалось, каким именно образом сие было достигнуто в каждом случае. А кроме того, присутствовали и другие истории, от которых меня при всем моем богатом опыте мороз пробирал. По утверждению самого "летописца", истории эти были рассказаны ему ветром, коий не выпускал его из дома и от коего ему не скрыться, ибо такова была воля колдуна.

— И что, это все правда? — не утерпел давешний скептик. — Нет, ну ясно, что малефик, но людям же только дай приврать. Чтоб свой страх оправдать, из кошки демона с вилами сделают. А уж если и правда что-то нечисто...

— Я сам это видел, — веско обронил инквизитор, тем самым положив конец любым сомнениям. Заподозрить в излишней мнительности или стремлении приврать ради красного словца следователя первого ранга ни у кого духу не хватило. — Разумеется, я учитывал субъективность восприятия и особенности отношения простых людей к малефиции, поэтому не поленился провести следственный эксперимент, велев мужику выйти из дома. Разумеется, он отказывался, умолял не заставлять, трясся... Но сила, что не позволила ему сделать ни шагу за порог, без сомнения была колдовским ветром, весьма, должен отметить, неприятным на ощупь, а отнюдь не порождением воображения и страха свихнувшегося деревенщины. Ветер поднимался, стоило ему выставить хоть какую-то часть тела за дверь, и утихал, едва лишь узник делал шаг назад, внутрь дома.

По аудитории прокатилась волна приглушенных "ничего ж себе", "жуть какая" и "вот так влип".

— А тебе, будущий страж душ человеческих, следовало бы с меньшим презрением и снисходительностью относиться к тем, кого тебе по долгу службы надлежит защищать, ибо поведение твое есть не что иное, как гордыня, причем до сих пор ничем не оправданная, — припечатал Буркхард, наградив давешнего скептика весьма недобрым взглядом. — И начинать служение людям с презрения порочно, ибо ведет к черствости, непониманию и неспособности достучаться до людских душ, id est[40] к непригодности к следовательской службе.

Киферу приходилось знавать многих следователей и нередко доводилось сталкиваться с аналогичным подходом. Живая легенда Конгрегации Курт Гессе и вовсе о людях доброго слова не говорил. Но на его счету были сотни, если не тысячи спасенных жизней, множество рискованных операций и десятки изловленных и наказанных малефиков и еретиков, в том числе столь высокопоставленных, что кто другой бы попросту не рискнул схлестнуться с этими людьми.

— В общем, — продолжил свой рассказ инквизитор, — к моему появлению от населения деревни убыла добрая треть, еще часть сошла с ума, а остальные пребывали в состоянии непрекращающегося страха.

— И за все эти годы они так и не собрались обратиться к нам? — заметил паренек со второго ряда. Сложно было сказать с уверенностью, чего больше было в этом голосе: недоумения или неодобрения.

— Так боялись, небось, что уж теперь-то их точно сожгут всей кучей, проклятых-то... — снова встрял "непоседа".

— Так они же самосуд учинили, — вклинился "умник", — а за это вообще-то наказание полагается. Попытка исполнить работу инквизитора без права на подобное действие карается отсечением правой руки, клеймлением лба подобием Signum"а и последующим покаянием.

— Верно, — кивнул Буркхард, — хотя причина не только в этом. Часть деревенских, включая, к слову, старосту, попросту боялись идти с повинной в Конгрегацию по причинам, кои вы уже благополучно озвучили. Потому он и лишился чувств при виде Знака — решил, что таки явилась Инквизиция по их грешные души. Но с каждым годом все больше появлялось тех, кто считал, что лучше уж сдаться на милость властей, говорят же, что что-то поменялось, может, и не спалят всех разом. А кто-то и вовсе уже склонялся к мысли, что уж лучше один раз сгореть, чем год за годом жить и гадать, кого в следующий раз ветер приберет — тебя, твою жену или соседа. Была пара семей, что попытались убраться из деревни по добру по здорову или хоть детей к родственникам отослать, — не вышло. Только соберутся, за околицу выедут, — такой ужас их брал при виде дороги и открытого поля, что и сами не помнили, как домой возвращались. Пока опомнились, уже и лошадь распрягли, и пожитки по местам раскладывают. И отсидеться в родных стенах в очередной Dies irae[41] тоже не выходило: одного мужика завалило обвалившейся крышей, а сын с женой в том же доме не пострадали.

— Но даже из "сознательных" никто не обратился, — заметил "умник". — Что-то не верится, что они боялись гнева старосты больше, чем проклятия.

— Разумеется, нет, — кивнул Кифер. Парень этот ему определенно нравился, из таких выходят толковые, дотошные дознаватели, внимательные к мелочам. Вот только избавится от лишней серьезности и казенных формулировок, и цены ему не будет. Но это дело наживное: парочка заковыристых расследований в глухомани, и заговорит как человек. — Кое-кто пытался добраться до какого-нибудь отделения и поведать об их незавидной доле. Но, — инквизитор выразительно развел руками, — не тут-то было. Если кто ехал в город, скажем, на ярмарку, все было в порядке. Но стоило кому-то собраться в дорогу с целью сообщить нам о происходящем... Вблизи деревни поднимался ветер, не давая проехать и пугая лошадок и осликов; если же мысль завернуть в отделение посещала жителя проклятой деревни уже на некотором отдалении от родных мест, что-то все равно мешало. Чаще всего он на что-нибудь отвлекался, а о своем намерении вспоминал лишь на подъезде к дому. Или на него накатывал беспричинный страх, гнавший жертву до самого порога. Сын старосты, каковой не единожды предпринимал попытки добраться до властей, битый час расписывал, какие неурядицы приключались с ним в дороге каждый раз. Парень он, как я убедился, оказался смекалистый. Про ветер уразумел быстро и взялся его обманывать. Едет вроде как в соседнюю деревню на ярмарку. Там отделения нет, но ежели местному священнику весточку передать... Да только как писать взялся, буквы все и позабыл. Выходят вместо немецких слов невиданные закорючки. Если, скажем, что иное писать берется — буквы как буквы, а ежели признание — невесть что выходит. Испугался, сжег письмо, а оно вспыхнуло алым чадящим пламенем, и в дыму ухмылка жуткая проступила. Другой раз добрался до городка на ночь глядя, попросился в дом ночевать, чтоб с утра в отделение идти. Заночевал, выспался, а как утром уезжать наладился — хозяйка в крик. Вор, дескать, грабитель. На честь покушался, добро украсть норовил. Будто не сама его вечером в дом пустила. Соседи набежали, расправу чинить собрались. Насилу ноги унес, а про отделение и думать забыл, только на полпути к родной деревне вспомнил. В другой ситуации я бы сказал, что из такого записного враля хороший бы сказочник вышел, да только не до шуток ему было. Если даже вдвое приврал, половины достаточно, чтобы волосы дыбом встали. Одним словом, малефик позаботился о том, чтобы добрым односельчанам было трудно избавиться от его предсмертного подарочка.

Кто-то из слушателей тихонько присвистнул.

— Весьма точная характеристика положения, — согласился Кифер и сделал вид, что не заметил, как порозовели щеки рыжего веснушчатого парня в заднем ряду. — Теперь вы понимаете, почему старостин сын меня только что не облобызал: иного способа поведать о своих бедах кому следует у них не осталось.

— И вам удалось решить их проблему, майстер Буркхард? — с надеждой спросил рыжик-свистун.

— В определенной мере, безусловно, — кивнул следователь и пояснил в ответ на застывший на половине лиц вопрос: — Каждый должен заниматься своим делом. Моя задача как дознавателя — расследовать дело, установить личность виновного и задержать его, при необходимости вызвав на подмогу группу захвата. Задача зондергруппы — прибыть на место и уничтожить или захватить тех, на кого укажет следователь. Снимать проклятия, наложенные давно сожженным малефиком, — задача expertus"ов и иных служителей Конгрегации, сведущих в вещах потусторонних. Мое дело в данном случае состояло в том, чтобы собрать максимум сведений и сообщить о творящемся непотребстве тем, кто действительно способен помочь. Expertus"ов туда съехалось немало, и повозиться им пришлось изрядно. Что именно они там делали — не знаю, не вникал. Но чаще всего творить волшбу оказывается намного проще, чем исправлять ее последствия. Насколько мне известно, — добавил он, не дожидаясь очевидных уточнений, — избавить незадачливых крестьян от их напасти удалось, но отмаливали это место долго.

И не только отмаливали. У одаренных служителей Конгрегации есть свои методы. А кроме толпы expertus"ов, за ту несчастную деревню денно и нощно молилась добрая половина Abyssus"а. Но об этом господам курсантам знать рановато.

— Хочешь еще о чем-то спросить? — поинтересовался Буркхард у поднявшего руку "непоседы".

— Да, — кивнул тот. — А что делать, если дожидаться подмоги некогда?

Подвиги Молота Ведьм решительно не давали молодому поколению покоя. А Кифер Буркхард помнил, как нашел тогда еще не живую легенду, а желторотого выпускника умирающим от ожогов на фоне догорающего баронского замка, куда тот полез на верную смерть, потому что не мог иначе. И кто знает, что бы было, останься он тогда снаружи дожидаться подмоги.

— Поступайте так, как велит ваша совесть и ваш долг, — посоветовал инквизитор. Гнать юнцов на рожон не позволял здравый смысл, а требовать осторожности — жизненный опыт.

Кифер обвел аудиторию изучающим взглядом. Впечатленные рассказом макариты были удивительно тихи и задумчивы.

— И какой же вывод вы можете сделать из сей поучительной истории? — осведомился следователь, дождавшись, пока курсанты переварят услышанное, и благожелательно кивнул вскинувшему руку "умнику".

— Что, запрещая обывателям самим принимать и, главное, приводить в исполнение столь серьезные решения, — сразу же выдал тот без запинки, — мы, помимо прочего, ограждаем их же от возможных катастрофических последствий подобных действий.

— Верно, — одобрил Буркхард, мимоходом отметив это "мы" из уст еще недоучившегося следователя. Надо будет намекнуть ректору, что штутгартскому отделению не помешает молодой толковый служитель годика так через два. — Что же, господа курсанты, судя по звону колокола, наше время давно вышло, а вам пора направить свои стопы в сторону трапезной, ибо не должно делам давно минувших дней отбивать аппетит ныне живущим.

Старые четки

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Четки, оставленные Курту отцом Юргеном, сыграли в его жизни очень важную роль.

Этот день был безмерно долгим, нежданно страшным.

Пыль дороги и пепел смерти в одно смешались.

И, вернувшись к чужому дому,

Где уютно, тепло, спокойно,

Ты растерянно смотришь на вещь, что тебе отдали,

И в душе разговор воскрешают позавчерашний

Старые четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.

Темные бусины, в старческих пальцах бывавшие множество раз.

Carissimi, nolite peregrinari in fervore qui ad temptationem vobis fit quasi novi aliquid vobis contingat

Sed communicantes Christi passionibus gaudete ut et in revelatione gloriae eius Gaudeatis exultantes.

Этот замок насквозь опасен, непредсказуем.

Забираться сюда вдвоем — та еще затея...

И когда уже нет спасенья,

Как и времени на сомненья,

Ты врага бьешь святою реликвией, сам не веря,

Что помогут тебе пережить этот ад безумный

Старые четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.

"Может, ты просто молиться не пробовал?" — спрашивал он как-то раз...

Ave, Maria, gratia plena!

Dominus tecum;

Benedicta tu in mulieribus,

Et benedictus fructus ventris tui Jesus.

Sancta Maria, mater Dei,

Ora pro nobis peccatoribus

Nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Это кладбище сплошь окутал зловещий морок.

Черно-белые тени плотным кольцом сомкнулись.

Как сразить свое отраженье,

Коль твои все его движенья?

Губы шепчут псалом, и надежда души коснулась:

На руке двойника нет в помине знакомых четок...

Старые четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.

Бусины в трещинках, что твою душу и жизнь сберегали не раз.

Dominus pascit me, et nihil mihi deerit;

in pascuis virentibus me collocavit,

super aquas quietis eduxit me.

Animam meam refecit.

Deduxit me super semitas iustitiae propter nomen suum.

Этот скепсис, привычный с детства, сломить непросто.

Бог нечасто своим вмешательством нас балует.

Только видя за чудом чудо,

Не признать и грешно, и трудно:

Он не глух и не слеп, справедливость Небес существует.

Ныне в память о том ты, с руки не снимая, носишь

Верные четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.

Темные бусины перебираешь с молитвою ты каждый раз.

Nam et si ambulavero in Valle umbrae Mortis,

non timebo mala, quoniam Tu mecum es...

В тишине так обманчиво кроток

Стук тобою намоленных четок.

Забавные притчи с моралью о жизни Курта Гессе, инквизитора

Автор: Денис Куприянов

Краткое содержание: Похождения знаменитого "Молота Ведьм" в кратких притчах

Однажды Курт Гессе поймал ведьму. Ведьма оказалась старой, страшной и злобной, но в итоге согласилась на сотрудничество, даже пообещав выдать сообщников — при одном условии. Она настаивала на странном: на возможности провести ночь с инквизитором. Курт долго ворчал, ругался, но, в конце концов, дал своё согласие. Обрадованная ведьма весь вечер морально готовилась, прихорашивалась, наводила красоту... И в итоге была сильно удивлена, когда к ней в камеру робко зашел молодой сотрудник, который, заикаясь, признался, что именно его направили удовлетворить старую ведьму.

Мораль: Если ты начальник, то неприятную работу всегда можно переложить на плечи подчиненных.

* * *

Однажды Курт Гессе проезжал через одну глухую деревню и увидел, что местные жители пытаются сжечь колдуна на костре. Курт остановился и обратился к жителям с проповедью, убеждая их, что не стоит марать своих рук и нарушать закон. После чего организовал судебный процесс, на котором осудил колдуна и лично приговорил его к сожжению.

Мораль: Не стоит пускать процесс на самотек там, где ты можешь его возглавить.

* * *

Однажды Курт Гессе поймал молодую и очень красивую девушку, которую подозревали в колдовстве. Девушка усердно строила глазки легендарному инквизитору и периодически намекала на то, что он может делать с ней всё, что захочет. После пятого намёка, Курт отвел её в допросную и приступил к пыткам, объясняя арестованной, что именно это он и хочет с ней сделать.

Мораль: Молот Ведьм хорошо понимает намёки, но служба всё же прежде всего.

* * *

После того, как в академию Святого Макария поступил пятнадцатый ребенок Курта Гессе, его начальство всерьез заинтересовалось многочисленными ведьмами и еретичками, которые столь охотно шли на сотрудничество с Молотом Ведьм.

Мораль: Иногда возможность обеспечить своему потомству достойное будущее внезапно может хорошо отразиться на карьерном росте.

* * *

Один чернокнижник невзлюбил Курта Гессе и, дабы его уничтожить, призвал демона из мрачных глубин Ада. Демон выслушал просьбу чернокнижника, после чего отказался от заключения договора, забрал душу чародея и пожрал его плоть, ворча под нос, что с данным инквизитором лучше лишний раз не связываться.

Мораль: Иногда заслуженная репутация может служить гарантом безопасности.

* * *

Однажды стая стригов, засевших в старом замке, решила хорошенько отобедать. И каково было их удивление, когда в самый разгар трапезы к ним завалился Курт Гессе, начав задавать вежливые вопросы на тему того, не видели ли уважаемые господа что-нибудь подозрительное. "А то я тут местного епископа в чертовщине подозреваю, а вы как раз напротив его резиденции живете". Стригам пришлось приложить все свое красноречие, чтобы убедить инквизитора, что они тут ни при чем, после чего всю неделю у них было мрачное настроение и полная утрата аппетита.

Мораль: Хороший инквизитор способен испортить добрую трапезу даже вежливой речью.

* * *

Однажды малефики в очередной раз решили погубить карьеру Курта Гессе и натравили на него суккубу. Какого же было их удивление, когда спустя месяц они узнали, что суккуба принята на службу в ряды Конгрегации в качестве экспертуса и специалиста по сбору информации.

Мораль: Развитая харизма плюс правильная организация способны поставить на пользу делу даже козни врагов.

* * *

Однажды Хауэр и Курт Гессе нарезали круги вокруг лагеря, попутно обсуждая тонкости работы. И именно в этот момент на них набросилась адская тварь, призванная малефиками, дабы наконец покончить с ненавистным им инквизитором. Однако тварь промахнулась, и ей пришлось бежать следом. После пятого круга она начала задыхаться. После седьмого сбавила скорость. А на десятом Курт и Хауэр догнали её и начали подгонять пинками.

Мораль: Иногда следует правильно оценивать силы противника, чтобы не проходить через дополнительное унижение.

* * *

В один прекрасный день в руки инквизиторов попали трое малефиков. И как с ними ни бились, ничего не смогли сделать. В конце-концов, всех троих отдали Курту Гессе. Тот неделю просидел с ними в подвале, пытаясь достучаться до их разума. В итоге один из малефиков признал свою вину и попал на костер, другой захотел сотрудничать с Конгрегацией, а третий сошел с ума.

Мораль: Работа инквизитора полна таких тонкостей, что даже одинаковое воздействие может давать диаметрально противоположные результаты.

* * *

Как-то раз Курт Гессе был вынужден остановиться в некоей глухой деревне. Староста лично убедил его остановиться у него дома, накормил сытным ужином, а затем, удостоверившись, что никто не видит, по страшному секрету рассказал, что его тёща самая настоящая ведьма. А чуть позже пришла тёща и по секрету сказала, что её зять оборотень и пьет кровь младенцев. А потом пришла жена старосты и рассказала, что свекровь летает голышом на метле и насылает порчу. И ближе к утру свекровь подкинула записку, где расписала, что её невестка читает по ночам еретическую литературу. В итоге Курту так и не удалось нормально поспать.

Мораль: Иногда репутация может являться причиной чрезмерно завышенного внимания.

* * *

Как то раз Курт Гессе, рассказывая о случаях, когда ему приходилось прерывать обряды чернокнижия, признался, что предпочитает, чтобы малефики в качестве жертвоприношения использовали котиков, а не девственниц. "Котиков проще спасать, ты их освободил, а они раз — и сбежали. А девственниц необходимо потом утешать, приводить в чувство, читать им длительные проповеди, чтобы они наконец перестали реветь и рассказали о том, что же с ними произошло".

Мораль: С котиками проще.

* * *

В один прекрасный день малефики поняли, что им никак не удается достать легендарного инквизитора. Не помогали ни женщины, ни яды, ни наемные убийцы, ни призванные чудовища. В итоге они решили использовать последнее средство и попытались вручить Курту крупную взятку. Курт молча взял деньги и, недолго думая, отдал их кузнецу, который по его заказу сделал пару новых арбалетов и портативный набор для допроса. После чего со всем этим инструментарием Молот Ведьм направился в логово малефиков, дабы наконец разобраться с этими надоедами.

Мораль: Иногда кажущаяся победа поворачивается к тебе совсем иным местом.

* * *

Один не в меру болтливый наемник по прозвищу Тотертайх утверждал, что победил смерть. Он дрался на дуэлях, проворачивал разные темные делишки, подшучивал над уважаемыми людьми — и умудрялся выбираться из самых заковыристых ситуаций. В конце концов, им заинтересовалась Инквизиция, и Курт Гессе лично изловил еретически настроенного хулигана. Тот был подвергнут допросу, в том числе и при помощи экзекуторов. Через неделю наемника сожгли по обвинению в богохульстве. А еще через месяц Курт получил письмо, в котором было сказано: "Неплохо, совсем неплохо, майстер Мрачный Умник. С дыбой и клещами так вообще отлично вышло. Не скучно. Ладно, еще встретимся. И помни: я люблю дёнер!"

Мораль: Иногда засранцы остаются безнаказанными, даже если с ними работает сам Молот Ведьм.

Пробуждение зверя

Автор: Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: первое полнолуние, выпавшее у Макса из памяти

Этой ночи Макс ждал со страхом и надеждой. С бесконечным, как небо, страхом и маленькой, как звездочка, капелькой надежды.

Когда "недомогание", с каждым повторением усиливаясь, и в третий раз вернулось под полнолуние, мальчишка припомнил читанную в доме священника книгу о ликантропах. Может, конечно, автор все врал, но если нет... Бедная мама. Бедные соседи. Пусть они скверные люди, но никто не заслужил, чтобы его сожрал бешеный волк! Если на то пошло, Макс вообще не хотел никого убивать. Может, конечно, еще ничего и не случится. Он просто ляжет спать, и не будет ни озноба, ни ломоты в костях и мышцах, ни мутящихся мыслей. Мальчишка весь месяц молился об этом.

И вот настала решающая ночь. Солнце уже село. Макс глядел в окно, провожая последние лучи, наблюдая, как опускается мрак, и прислушиваясь к себе. Становилось все темнее, но ничего странного он не замечал. Быть может, все-таки...

Зашла мать. Пожелать доброй ночи и, наверное, проверить, что он в порядке. Пожелала. Задержалась на пороге, медля уходить, и тут взошла Луна.

Максу показалось, что сама душа его устремилась прочь из тела, с болью и кровью вырываясь наружу из каждой косточки, из каждого клочка кожи. Это было то же чувство, что в прошлые три раза, только сильнее. Тело будто сминалось и растягивалось, как если бы он был комом теста, а какая-то огромная хозяйка собралась налепить из него пирожков. Только замесить сперва как следует.

Когда мать вышла, мальчик не заметил. Расслышал только сквозь шум в ушах щелчок запираемого замка и порадовался про себя. Промелькнула мысль, что зря он не убежал в лес, но додумать ее мальчишка не успел. Все тело словно свело судорогой, и этот новый приступ боли едва не заставил потерять сознание. Макс обессиленно сполз на пол и обхватил себя руками за плечи. Не то чтобы это помогало, но устоять на ногах не было никакой возможности. Казалось, что кости вдруг перестали подходить ему по размеру и форме и теперь вот-вот сломаются и вырвутся окровавленными осколками наружу. Его будто тянуло одновременно во все стороны и выкручивало, как половую тряпку.

Хотелось выть, но мальчишка из последних сил молчал, сцепив зубы. Слишком боялся услышать вместо своего голоса жуткий звериный вой.

Макс не понимал, за что ему это. Что такого он сделал, что Бог покарал его настолько страшным проклятием? Хотел было молиться, но в затуманенном болью сознании не осталось ни строчки из Священного Писания. Какая уж тут молитва, когда тебя того и гляди в буквальном смысле вывернет наизнанку!

Плечи ожгло резкой, дергающей болью, по рукам потекло что-то горячее. Макс зашипел, скосил глаза и увидел, что на пальцах успели вырасти когти. Они пропороли кожу на плечах и теперь впивались все глубже, превращая саднящие царапины в горящие болью глубокие борозды с развороченными краями, из которых, сбегая тягучими струйками к локтям, все быстрее вытекала кровь. Одуряюще ароматная кровь...

* * *

Зверь не понимал, за что ему это. Что такого он сделал, что оказался заперт в бесполезном, неуклюжем теле, которое даже бежать толком не способно, ведь передние лапы короче задних. Про то, чтобы рвать желанную добычу и глотать горячую кровь и сочное мясо, и говорить нечего. Разве такими зубами что-нибудь прокусишь? Разве таким носом учуешь добычу?

Зверь рвался на волю. Прочь из этого неудобного, связывающего тела. Волк чувствовал, что сам он находится внутри, зажатый, сдавленный и скованный в неподходящей ему по форме и размеру оболочке. Сбросить бы ее. Выбраться. Изодрать в клочья и встать на свои, привычные четыре лапы. Встать и мчаться прочь. Бежать. Выслеживать. Рвать!

И он рвал. Раздирал каким-то чудом прорвавшимися наружу когтями ненавистную человеческую плоть и то, что у этих двуногих вместо надежной меховой шубы. Катался по полу, пытаясь дотянуться, изогнуться, вырваться наружу.

Но проклятая ловушка не отпускала. Оставленные когтями раны сильно болели, выводя из себя еще больше. Зверь рычал и выл от боли и ярости, но проклятое человеческое тело лишь сильнее сдавливало его. А Луна, напротив, тянула наружу. И от того, что он застрял между внутри и снаружи, самому зверю делалось еще больнее.

Он все рвался и рвался, казалось, лишь усиливая собственные страдания, пока, наконец, волна боли при очередной попытке освободиться не оказалась такой сильной, что зверь ослеп и оглох, провалился в теплую, пустую темноту.

* * *

Макс пришел в себя на полу посреди комнаты. В окно заглядывали первые рассветные лучи. Он не помнил, как оказался на полу, не помнил, как ложился спать. Только что мать зашла пожелать спокойной ночи и помедлила на пороге...

Ну конечно! Полнолуние!

Макс судорожно огляделся. Одежда его была изодрана и перепачкана в крови, будто ночью он сражался с взбесившейся собакой или несся напролом через чащу. На полу остались бурые пятна. Но на нем самом не было ни царапинки. Но тогда чья это кровь? Мама! Неужели он...

Макс рванул дверь — заперто! Бросился к окну, распахнул раму, одним прыжком перемахнул через подоконник и побежал вокруг дома, ко входной двери, желая в голос позвать мать и боясь не услышать ответа.

Мать обнаружилась на кухне. Вся в слезах, она сидела у стола. Усталая, сгорбленная, но живая и абсолютно здоровая.

— Мама... — нерешительно окликнул он.

Мать подняла покрасневшие глаза, вскочила, порывисто обняла сына и разрыдалась в голос.

Людские нравы

Автор: Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Курт Гессе наблюдает не столько за казнью, сколько за собравшейся толпой

Немалых размеров площадь была забита народом под завязку, но пока еще пустой помост был отчетливо виден даже отсюда. Курт уже давно предпочитал смотреть на казнь не из первых рядов. Более того, излови эту ведьму не он лично, предпочел бы происходящее не лицезреть вовсе; причем не столько само наказание, кое было совершенно заслуженным, сколько окружающую толпу. Отношение людей к казням вообще вызывало у майстера инквизитора глухое, безотчетное раздражение.

Стоящий рядом помощник глубоко вздохнул. Его-то как раз удручало само зрелище казни.

— Ты мог со мной не идти, — напомнил Курт.

— В той же мере, в коей волен был не идти ты, — парировал помощник.

— Ну вот я и говорю, дурак он, что упустил такую завидную невесту! — мимо господ инквизиторов, усердно работая локтями, проталкивались две нарядные кумушки, оживленно обсуждавшие не то соседей, не то родичей. Будто не на немилосердное торжество справедливости смотреть пришли, а в ярмарочный балаган заглянули, где боль и смерть сейчас будут понарошку.

— Пода-айте бедному кале-еке! — жалостливо затянули где-то позади слева. Нищий "калека" с откровенно подогнутой ногой сидел, опершись на стену какой-то лавки.

— Спасибо, не "подайте жертве злобной ведьмы", — покривился майстер инквизитор.

— Рядом с торжеством справедливости должно быть место милосердию, — нравоучительно заметил Бруно.

— Готов поспорить, если сейчас я подниму сего страждущего за воротник и пообещаю отнести в магистрат, а потом "случайно" отпущу, миру явится чудо исцеления методом потрясания за шкварник, — дернул плечом Курт. Но проверять свое предположение не стал.

У помоста началось движение. Толпа заволновалась.

— Ведут! Ведут!

— Где?

— Да вон, ослеп ты, что ли?

— У-у, как зыркает-то, злыдня!

— Точу ножи! То-чу но-жи!..

— А то! Как есть сейчас запроклянет. Правильно мы подальше встали.

— Ой, ну конечно! Все-то ты заранее знал, а не битый час с похмелья штаны искал, вот и пришли, когда все хорошие места заняты уже!

— Будто не казнь, а народное гулянье, — зло выплюнул Курт.

— Люди зарабатывают как могут, — привычно вступился помощник. — А доступ к информации мы сами им ограничиваем.

— Потому что на благое дело ее не использует никто из них, — не остался в долгу майстер инквизитор.

Тем временем Адольфину Грюнштоф, ведьму, промышлявшую порчей, приворотами, вытравлением плода (зачастую без согласия матери) и похищением младенцев, дородную женщину средних лет, коя в иных обстоятельствах с легкостью сошла бы за добрую тетушку, готовую всех накормить и обогреть, не способную и мухи обидеть, ввели на помост и привязали к столбу. Сейчас обвинитель зачитывал приговор, но галдящие горожане едва ли обращали на него внимание.

Вот когда exsecutor[42] поднес факел к дровам, те с радостным треском занялись, а Адольфина впервые вскинула злой, затравленный взгляд на толпу и закричала от страха и ярости, тогда люди повытягивали шеи, во все глаза уставились на помост.

— Проняло тебя, кур-рва? А каково было бедным деточкам?!

— Гори в аду, богомерзкая тварь!

— Кто-то все-таки слушал приговор. Даже удивительно, — бросил Курт.

Помощник промолчал. Он с явным усилием заставлял себя смотреть на происходящее на помосте. Огонь уже вскарабкался на самый верх дровяной кучи и как раз охватил ноги привязанной женщины. Она снова закричала. Теперь в ее голосе не осталось ни ярости, ни страха. Только боль. Особенно шустрый язык пламени дотянулся до подола рубахи, взметнулся вверх, и огонь охватил женщину почти целиком. Крик перешел в визг — тонкий, отчаянный. Поднимающийся в небо столб дыма стал темнее, над площадью поплыл тошнотворный запах горящей плоти, не имевший уже ничего общего с ароматом запеченного мяса.

— Пи-ирожки-и! — раздалось вдруг совсем рядом с майстером инквизитором. — Горячие пирожки! С яблоками, с капустой, с мясом!

Бруно передернуло. Курт обернулся, чтобы дать окорот зарвавшейся бабе, но торговка истолковала его движение неверно.

— Желаете пирожок, господин рыцарь? Берите, не пожале...

Она осеклась, наткнувшись на бешеный взгляд инквизитора, пискнула и растворилась в толпе.

Через несколько секунд развеселое "Пи-ирожки-и-и!" раздалось где-то справа; в сочетании с криками ведьмы и гомоном толпы сей призыв звучал сущей издевкой. Курту казалось, что зрители пьют чужие мучения как вино, захлебываясь и причмокивая.

— Сборище черствых, тупых скотов! — зло выплюнул он.

Человеческая плоть, тем более живая, не лучшее топливо. Огню она уступает медленно и неохотно. Силуэт женщины у столба уже полностью скрывало пламя, но Курту казалось, что он видит, как от жара сперва краснеет и идет волдырями кожа, затем она лопается, и выступившая кровь вскипает от жара, не успевая хлынуть наружу. Плоть съеживается, чернеет и обугливается. Глаза лопаются...

— Слышь, кума, а кого хоть жгут-то? — со скучающим интересом уточнила у соседки какая-то тетка.

— Дык ведьму же! — отозвалось сразу несколько голосов.

— И хорошо, что жгут! А то вон в "Шальном забулдыге" вчера бочонок пива прокис. Точно ж ее рук дело! — влез в разговор тощий мужик затрапезного вида.

— А-а-а-а, — "поняла" спросившая. — А чего она натворила? — теперь в голосе читалось предвкушение жутенькой байки.

Адольфина больше не кричала. Горит человек плохо, но живет в огне очень недолго, если, разумеется, не прилагать к этому дополнительных усилий. Теперь пламени оставалось лишь довершить нудную, но обязательную работу. От казненного ad imperatum[43] не должно остаться ничего, кроме пепла, каковой будет развеян за городскими стенами.

Курт развернулся и пошел прочь с площади. Свой долг он на этом полагал исполненным.

Methodologiae

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: детективам разных миров всегда есть, что обсудить в вопросах рабочих практик

— Страх — очень сильный мотиватор.

Человек в плаще задумчиво кивнул, скрестив ноги и усевшись поудобнее. Выглядело это движение скупо и жутковато — не в последнюю очередь из-за макабрического вида маски, прикрывавшей верхнюю половину лица. Черный, цвета глубочайшей ночи, материал, не похожий ни на металл, ни на дерево, ни на глину, безо всяких швов переходил в шлем, обхватывавший голову целиком. Далекие огоньки, порхавшие по ветвям Древа Миров, почти не отражались в матовой поверхности. Так же выглядел и доспех под плащом — сливавшийся с тьмой, не напоминавший ничего из виденного ранее. Ясно было одно: носящий подобное знает о страхе многое.

— Преступник, познавший страх, дважды подумает, прежде чем повторить свою ошибку. Тут я с тобой полностью согласен. Но меня тревожат методы вашей... организации.

Голос человека в черном был низким, хриплым, глубоким. Это был голос ночи — безо всяких преувеличений. Собеседник, сидевший рядом, на лишь отдаленно напоминавшей кору настоящего дерева поверхности, поморщился:

— Если бы ты видел тех, кого приходится вразумлять нашей... организации, ты бы так не говорил.

Этот мужчина был ниже ростом, худощав, проще одет — ну, разве что в сравнении со своим vis-à-vis. Добротное кожаное пальто-плащ, с высоким воротником, с откинутым капюшоном, с перевязью для короткого меча и длинного кинжала, с кобурой для небольшого, но мощного арбалета — видно было, что сей персонаж готов к дальнему и непростому пути. На груди его, поверх вороненой кольчуги, тусклой сталью поблескивал овальный знак, украшенный затейливой гравировкой. Человек в черном покосился из-под маски на выбитые в металле слова.

— Тут сказано: милосердие и справедливость. Но разве убийство милосердно? Разве растягивать людей на дыбе — справедливо? А что, если ты ошибешься? Я никогда не убиваю подозреваемых. Это против моих правил, это против законов... моего мира. Пусть решает суд.

Отмеченный знаком недобро усмехнулся:

— Я и есть суд. По законам мира моего. Иногда считанные минуты отделяют жизни сотен, тысяч людей от перехода из тварного мира — в мир бесконечных посмертных мук. А то и чего хуже. Я не имею права колебаться. Если я должен скормить подозреваемому его собственные зубы, переломать пальцы, вырвать ногти или выдавить глаз, чтобы тот сознался в ДОКАЗАННОМ преступлении и выдал сообщников — я сделаю это. Если я должен перерезать впавшей в колдовской транс ведьме горло или вышибить арбалетным болтом мозги безумному колдуну, чтобы прервать губительные чары — я сделаю это. Если понадобится накромсать на ошметки внутренности человека, которого считал лучшим другом, но обнаружил, что он предатель и ведет невинных в погибель — я сделаю это. Это мое милосердие. Проистекающее из справедливости.

Черный пытливо смотрел прямо в глаза собеседнику. Наконец, губы его разомкнулись:

— Ты веришь в то, что говоришь. И я с тобой в целом согласен. Есть вещи, которые должны быть сделаны. Но. "Что именно" и "как именно" не обязательно являются жестко связанными понятиями. Во главе угла моей системы ценностей — человек. Это называется "гуманизм".

— А ты думаешь, у меня какая-то иная система? — живо поинтересовался носитель знака. — Все, что я делаю, все, что МЫ делаем — делается ради людей. Для людей. Во имя людей.

Он помолчал немного, собираясь с мыслями, а потом продолжил:

— Я видел твой мир. Вы живете, не зная многих бед из тех, которые нам привычны. Вам не надо греть воду, чтобы отмыть от дерьма задницу после похода в отхожее место — та появляется в доме мановением руки. Вам достаточно сходить к лекарю — и вместо уродливой пасти, полной гнилушек, можно снова сверкать здоровыми, белыми зубами. Человек — довольно простая скотина: дай ему уют, дай ему комфорт, и вот он уже размяк. И вот напугать его, вбить в него понимание необходимости соблюдать законы становится гораздо легче. Там, где тебе хватает кулаков и плаща — мне порой не помогают каленые клещи и массовые auto da fé[44]. Потому что чем меньше людям остается, чего терять — тем они опаснее и наглее.

— Но так не сможет продолжаться вечно. Нельзя относиться к людям, как к скоту, — мрачно изрек черный. Собеседник кивнул с готовностью.

— Конечно. Но, как ни парадоксально, только жесточайшими из способов можно вбить в людские головы, что ДРУГОЙ человек — не животное. И относиться к нему стоит, как к самому себе. Как к близкому. Как к равному.

Оба замолчали. Черный притронулся к боковине шлема, там, где гладкая поверхность переходила в заостренный выступ, напоминавший ухо настороженно прислушивающегося зверя. Потом встал.

— Прости, мне пора. Это была очень интересная беседа. Надеюсь, мы с тобой еще увидимся и поговорим. Мне бы хотелось.

— Мне бы тоже хотелось, — искренне ответил отмеченный знаком и протянул руку, затянутую в черную перчатку тонкой кожи. — Мне было бы полезно узнать больше о вашем мире. И мне понравилась беседа.

— И мне. Что же, до свидания, Курт.

— Да. До свидания, Брюс. Хорошей работы.

— И тебе. Как бы она ни была нелегка.

Сладкая месть

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)

Краткое содержание: Арвид, Конрад и Марк пришли мстить за погибшего сородича. То, последствия чего обнаружил в своем доме Александер

Три темных силуэта скользят по ночным улицам. Три бесшумные тени, едва уловимые для человеческого глаза, текут по городу, захваченному празднеством, тонущему в колокольном звоне. Жители Ульма радуются очередному воскресению того, в кого действительно верит хорошо если каждый пятый из них. Город захлебывается пасхальным ликованием и возбуждением, а три неслышные тени идут убивать.

Впрочем, нет, это слово здесь не подходит. Говорить об убийстве можно, когда речь идет о равном. Станет ли человек всерьез говорить об убийстве зайца или овцы? Нет, их цель — иное: месть.

...Когда неделю назад Арвид вернулся под утро — один, — на него было страшно смотреть. "Мы встретили живущего в этом городе стрига, — отрывисто бросил он. — Его зовут Александер. Он убил Криштофа".

Больше не было сказано ни слова. Ни Конрад, ни Марк ни о чем не спрашивали; оба знали: если мастер сочтет нужным, он расскажет об обстоятельствах сам, если же нет, на вопрос все равно не ответит.

"Ты же отомстишь за него?" — вскинулся Марк; Конрад знал ответ и так, ему не требовалось спрашивать о столь очевидных вещах. "О да", — тихо отозвался Арвид, и чтобы не поежиться под этим его взглядом, нужно было провести рядом с ним лет десять, никак не меньше. Марк поежился, Конрад — нет. Он лишь смотрел на мастера чуть вопросительно, ожидая подробностей. "Не сегодня, — тяжело проронил тот. — Нужно выждать... немного. Я скажу, когда будет пора".

Три легкие размытые тени достигают двери нарядного особняка. Мастер стучит в дверь; приоткрывается решетчатое окошечко, и спустя миг створка бесшумно распахивается. Право, что стоит такому, как Арвид, подчинить обычного человека, заставить его выполнить четкий приказ?.. Точно так же, несомненно, он несколькими ночами ранее выяснил все, что хотел, об этом доме, его обитателях и распорядке их жизни.

"Мы отомстим в пасхальную ночь, — зло усмехаясь, сообщил Арвид птенцам. — Александер непременно пойдет на службу, а вот его кошечка — едва ли". Марк широко ухмыльнулся. "Отличный выбор, мастер!" — воскликнул он; Арвид лишь усмехнулся. "Мы пойдем втроем", — не допускающим возражений тоном сказал он. Впрочем, возражений он не допускал никогда, а уж в такой ситуации... Да и кто из них стал бы возражать? Конечно, мастер легко мог поквитаться за своего птенца и в одиночку, помощь еще двоих ему вовсе не требовалась, но за подобные вещи мстит все гнездо. О том, чтобы брать с собою обращенную всего два месяца назад Хелену, и речи не шло: девчонка еще слишком молода — во всех смыслах, и ей не понять всего. Для Конрада с Марком Криштоф был своим, для нее — всего лишь одним из них; она вообще мало на кого обращала внимание, кроме Арвида. Впрочем, для столь короткого периода после становления ничего удивительного в этом не было.

Дверь дома Александера открывается, и Арвид переступает порог. Птенцы шагают следом за мастером, Марк притворяет дверь за спиной, а Конрад видит, как Арвид подступает к отпершему дверь человеку, мягко берет его за подбородок и небрежным движением разворачивает его голову лицом назад. В тишине полупустого дома слышится негромкий, сухой хруст, и тело смертного кулем валится на каменный пол. Это действие задерживает Арвида разве только на миг, но этого хватает, чтобы Конрад оказался на шаг впереди мастера, взлетая по лестнице.

Из коридора второго этажа выбегает еще один человек, судя по одежде — слуга, таращится на чужака.

— Кто?.. — успевает вымолвить он, но закончить вопрос Конрад ему не дает. Взмах руки — и в стену ударяет алый фонтан, заливая лестничную площадку, а тело с разрубленным ладонью горлом падает в растекающуюся лужу.

Запах свежей, горячей крови ударяет в нос, пьянит, кружит голову. Конрад невольно делает полшага в сторону тела, но короткий оклик ушедшего вперед мастера мгновенно восстанавливает самоконтроль. Не время, рано, они явились сюда не за этим.

Стриг легко, стремительно проносится следующим пролетом лестницы, отстав от спутников всего на пару мгновений. Он видит, как навстречу незваным гостям выбегают двое, как Арвид привычным движением, со знакомым хрустом сворачивает шею одному из них, а Марк коротко бьет второго кулаком, вминая лицо слуги в затылок. Запах крови становится еще насыщеннее, но Конрад уже полностью владеет собой и не позволяет больше инстинкту взять верх. Он легко переступает через одно из тел, лишь мельком глянув на мешанину из крови, мозгов, зубов и осколков костей, секунду назад бывших лицом человека. Смертные... Такие слабые, такие хрупкие... Даже странно думать, что некогда и сам был таким — и мнил себя сильным, едва ли не непобедимым. Вспоминать же о том, как силился сопротивляться будущему мастеру, кричал — вернее, хрипел, что смерть лучше подобной жизни, и вовсе стыдно. Он вообще предпочитает не вспоминать то время, предпочитает забыть — и неплохо преуспел в этом.

Пустынный коридор трое стригов преодолевают самое большее за секунду. Вот и нужная комната. Тот, вернее, та, кто находится в ней, еще даже не подозревает, что осталась единственным живым человеком во всем доме. Да и это ненадолго.

От удара Арвида дверь распахивается с грохотом, повисая на одной петле. Похоже, она была заперта, но это игрушки для слабеньких смертных. Конрад с Марком застывают на пороге, сам Арвид уже внутри — стоит полубоком к двери, чуть склонив голову к плечу, разглядывает обитательницу этой мило убранной комнаты — цель их визита. В такие моменты Конраду особенно нравится смотреть на своего мастера; тот любит и всегда стремится быть хозяином положения — за редчайшими исключениями, ему это отлично удаётся, — и сейчас вся его поза, наклон головы, каждый жест, ясно говорят об этом. В такую минуту никто бы не вздумал усомниться в том, что он — сила, и это придает Арвиду какой-то неуловимой внутренней красоты. Такому хочется подчиняться, повиноваться бездумно и преданно, задыхаясь от восхищения. Кто-нибудь помоложе и понеопытнее заговорил бы о любовном трепете. Но не Конрад. Их взаимоотношения с мастером давно переросли и щенячью стадию, и тем более предшествовавшее ей противостояние, исход которого был предрешен; и теперь уже неважно, как и сколько пришлось ломать глупого птенца, чтобы тот принял правила игры и в конце концов осознал все выгоды своего нового положения.

Наконец Конрад отрывает взгляд от Арвида и переводит его на девицу в бирюзовом платье, сидящую в кресле у стола. Та замерла, уронив на колени книгу, и во все глаза таращится на вошедших. Вернее, пока лишь на Арвида — остальных она еще не заметила. Это еще одно свойство, которое всегда восхищало Конрада в его мастере: умение заслонить собой все и всех, не делая как будто ничего нарочитого и не обладая ни выдающимся ростом, ни особенно могучим телосложением. Сам Конрад и выше, и шире в плечах, но его видят первым, только если Арвид того захочет. Сейчас — не захотел.

— К-кто вы?! — выдавливает из себя наконец девчонка. На ее щеках проступают красные пятна, которые не скрыть никаким белилам, и Конрад слышит, как Марк жадно втягивает воздух, ловя запах ее страха; пока что слабый, но это скоро изменится.

— Я? — с легкой усмешкой переспрашивает Арвид. — Я знаком с Александером. Вот, решил зайти в гости.

Он делает медленный, текучий шаг к ней и оскаливается, проводя языком по клыкам. Девчонка взвизгивает — не то испуганно, не то удивленно, и вжимается в спинку кресла.

— Он... Он не говорил мне... И его нет дома... — лепечет она.

— Так потому-то мы и здесь, — широко ухмыляется Марк, вступая в комнату. Он нередко влезает без команды, но мастера это скорее забавляет. Иначе давно поставил бы выскочку на место.

Вот теперь девица замечает всех гостей, и лицо ее вмиг становится белым, а запах страха — сильным и несомненным.

— Что вам нужно? — пронзительно выкрикивает она, вскакивая с кресла и затравленно озираясь. — Чего вы хотите?!

— Поиграть, — мягко, почти ласково отвечает Арвид, приближаясь еще на шаг. — Сможешь выбраться из этой комнаты — останешься жива. Если нет... — он чуть пожимает плечом и выразительно щелкает зубами. — Начнем.

Следующим шагом он оказывается почти вплотную к жертве. Она сдавленно вскрикивает и проворно перебегает за стол. Поразительно быстро — для человека, разумеется, не для стрига. Отделив себя какой-никакой преградой от Арвида, она на мгновение расслабляется, но лишь затем, чтобы, подняв глаза, столкнуться взглядом с обманчиво медленно подступающим Конрадом. Ему ничего не стоило бы менее чем за секунду догнать и схватить ее, но план Арвида не в этом. Он пришел мстить за своего птенца. Они все пришли мстить.

Тогда, около десяти лет назад, когда в польском приграничье им повстречался ничем на первый взгляд не примечательный горожанин Криштоф Эльбе и Арвид проявил к нему необъяснимый, как казалось Конраду, интерес и пожелал обратить его, — о, тогда Конрад впервые по-настоящему понял, что такое ревность. Он не мог взять в толк, зачем мастеру понадобилась эта никчемность. Пожалуй, он был близок к тому, чтобы уничтожить этого человека, пока он еще человек. Его приводила в бешенство сама мысль о том, что из <i>единственного</i> птенца своего мастера он превратится всего лишь в <i>первого</i>. Что Арвид станет доверять кому-то еще, кроме него, делиться сокровенным не только с ним... Арвиду даже потребовалось применить к нему силу, которой обладает мастер над своим птенцом, чего не случалось уже давно, — для того, чтобы Конрад его выслушал. "Поверь, — сказал тогда Арвид, — я не ставил и не ставлю себе целью создать побольше птенцов и уж точно не стану делать подобное с первым попавшимся. В этом человеке есть сила, Конрад. Глупо упускать такую рыбу, предоставляя ей доживать свой короткий и бессмысленный век или давая возможность другим поймать ее. Но на моем отношении к тебе это никак не скажется".

Спорить было бесполезно, мастер всегда поступал так, как считал нужным сам, возможностей убедиться в этом за предыдущие десять лет у Конрада была уйма. Но смирился с присутствием второго он нескоро, неустанно подчеркивая, демонстрируя, кто здесь старше, кто ближе к мастеру. Арвид почти не вмешивался, лишь раз или два парой метких слов охладив пыл своего первенца; Конрад сам начал успокаиваться спустя несколько месяцев. Криштоф оказался весьма неглуп и уживчив, а главное, не лез на рожон и безоговорочно признавал за Конрадом старшинство и главенство. В их отношениях с мастером действительно мало что изменилось, и в конце концов у Конрада попросту не находилось повода для злости. Со временем все попритерлись друг к другу, потом появился Марк... А теперь Криштофа не стало, и Конрад сам дивился тому, насколько его задела и ранила смерть былого соперника. Настолько, чтобы захотеть даже не убить виновного в случившемся, а ранить в ответ, да поглубже.

Девчонка разевает рот в беззвучном крике, подныривает под руку Конрада и бросается к двери, где ее встречает с распростертыми объятиями Марк.

— Куда же ты, милашка? — широко и насмешливо улыбается он. — Неужели ко мне? А я бы не прочь...

Девица отскакивает с удивительной для женщины в длинном платье прытью к стене и начинает судорожно шарить по ней руками. Ищет шнур звонка. Ну надо же, додумалась...

— Зря тратишь время, Эрика... Тебя же так зовут, я не ошибся? — скучающим голосом замечает Арвид, подступая к ней. Он двигается неторопливо даже по человеческим меркам, но девица — оказывается, ее зовут Эрика, впрочем, это интересует Конрада в последнюю очередь — заходится диким визгом и бросается туда, где ей чудится свободное пространство.

— А-а-а! — от этого верещания звенит в ушах. — Александер!!! Слуги! Кто-нибудь!..

Она вскарабкивается на стол — неуклюже, путаясь в длинной юбке и явно не вполне понимая, чем ей это может помочь, замирает, затравленно озираясь.

— Можешь не надрываться, — бросает Арвид небрежно. — Здесь нет никого... кроме нас.

Легким молниеносным прыжком он оказывается на столе рядом с девчонкой. Та в ужасе шарахается в сторону, подол из плотной материи задевает стоящий рядом кувшин с цветами. Тот падает, заливая водой столешницу и юбку, но этого обезумевшая от ужаса дичь не замечает. Глиняная посудина сминается под ее ногой, а сама Эрика валится со стола прямехонько в руки Конраду. Тот усмехается, не торопясь выпускать буквально свалившуюся на него добычу, слыша сбитое дыхание, бешеный стук сердца, шум крови, чувствуя волнующий запах ее страха. Она бьется в его руках, силясь вырваться, да только куда ей! Конрад поднимает вопросительный взгляд на мастера: можно на этом и закончить, но не рановато ли?

— Отпусти ее, — велит Арвид, и Конрад разжимает руки, подчиняясь, даже отступает на шаг.

Девчонка неловко отползает, выпрямляется, вскрикивает — похоже, подвернула ногу, прыгая по столу. Точно, теперь прихрамывает.

— Тяжеловато так бегать, а, милашка? — участливо спрашивает Марк, бесшумно возникая у нее за спиной.

Девица с визгом бросается прочь от него, падает на кровать, задевая ногой низенький столик рядом. На пол с грохотом и звоном сыплются какие-то склянки с духами и прочей женской дребеденью, под сапогом Конрада с хрустом ломается гребень. Что-то проносится в воздухе и мягко падает на пол у дальней стены.

— Ого, — одобрительно усмехается Арвид, — наша мышка решила поохотиться на кошек? Забавно.

Эрика сдавленно всхлипывает, хватает вышитую подушку и отчаянно бросает в подступающего стрига. Бессмысленно, конечно, этот снаряд оказывается на полу рядом с предыдущим — такой же подушкой.

С очередным оглушительным воплем девчонка спрыгивает с кровати, явно стремясь к обманчиво не загороженной двери. Вопль переходит в какое-то жалобное мяуканье, когда подвернутая ранее нога подламывается под хозяйкой. Та судорожно вцепляется в спинку стоящего рядом стула, но не удерживается на ногах и валится на колени, вместе с тем опрокидывая стул.

— Это теряет всякий смысл, — качает головой Арвид, разглядывая злосчастный предмет мебели, почти перегородивший выход из комнаты. — И ведь ты сама захлопнула эту ловушку, Эрика.

Она уже не пытается подняться или как-то сопротивляться, когда Арвид подхватывает ее, как котенка, и несет к кровати. Конрад чует усилившийся запах крови и замечает алую каплю, вытекшую из прокушенной губы их жертвы. Ее лицо мокро от слез, но он не ощущает к ней ни капли жалости. Он уже давно не испытывает подобных чувств к смертным.

Арвид скидывает свою ношу на постель и придавливает к простыням. Другой рукой он делает короткий приглашающий жест птенцам. Марк тотчас оказывается по другую сторону широченного ложа, Конрад подступает и встает рядом с мастером. Их жертва лежит неподвижно, даже не пробуя больше трепыхаться; она уже не плачет, только с бесконечным ужасом смотрит на обступивших ее троих мужчин.

Арвид жестко усмехается:

— Полагаю, Александер оценит то, что увидит здесь, — бросает он и медленно склоняется к шее распростертой на кровати добычи.

Девица слабо вскрикивает, когда клыки Арвида впиваются в нее. В тот же миг Конрад в предвкушении подносит к лицу тонкую, горячую руку, на которой призывно бьется ясно видимая жилка, отмечая краем глаза, что напротив Марк делает то же.

Любой стриг, обращенный более двух недель назад, знает, как укусить жертву, причинив ей при этом минимум неприятных ощущений, а после заставив забыть о произошедшем. Но знает и о том, как сделать укус максимально болезненным. Рука в его ладони отчаянно дергается, когда клыки прокалывают мягкую кожу, но этим жертва лишь делает хуже себе же самой.

Рот наполняется горячей кровью, и ее вкус оправдывает все потраченное время и сдерживаемое до этой минуты нетерпение. Конрад слышит тихий сладострастный стон Марка и сам сдерживается не без некоторого усилия.

Когда-то, в прошлой, человеческой жизни, Конрад фон Нейшлиц неплохо разбирался в винах и даже слыл ценителем и знатоком в своем кругу. Многое из тех времен стерлось из памяти, потускнело, выцвело, но кое-что помнилось на удивление четко, и это сравнение не раз приходило ему на ум: кровь жертвы, за последние четверть часа своей жизни испытавшей страх, надежду, решимость драться до конца, снова беспредельный страх и отчаяние, отличается на вкус от крови ничего не подозревающего прохожего не меньше, чем старое бургундское вино от красного рейнского.

Конрад чувствует движение мастера и поднимает голову. Арвид оторвался от жертвы и медленно, с удовольствием облизывает клыки и губы. Он тоже умеет ценить хороший букет.

Последним перестает пить Марк. Не выпуская запястья из руки, он вскидывает глаза на мастера, без слов спрашивая, что следует делать дальше. Хотя было видно, что он бы предпочел просто вернуться к прерванному занятию.

Арвид переводит взгляд с одного птенца на другого, не то что-то обдумывая, не то просто наслаждаясь моментом. Девчонка лежит тихо-тихо. Даже дыхание едва различимо. Сил сопротивляться у нее не осталось давно, только полные ужаса глаза мечутся от одного мучителя к другому; она тоже пытается угадать, что с ней станут делать дальше.

Но мастеру, кажется, хватило самого этого страха. Он пристально смотрит в глаза Конраду, как смотрят на того, с кем делят самое личное и сокровенное, медленно опускает голову, слизывает с шеи девчонки выступившую из ранки капельку крови и возвращается к трапезе, подавая тем самым знак остальным. Это еще одно свидетельство того доверия, которое Арвид оказывает своим птенцам: такая совместная трапеза, одна жертва порождает единение едва ли не более интимное, чем любовная близость. Если бы здесь не было Марка... Впрочем, сегодня это было бы несправедливо по отношению к нему.

Для того, чтобы утолить жажду, не нужно выпивать из жертвы всю кровь; даже троим стригам, чтобы насытиться, хватит того количества, после которого человек ослабнет, но останется жив. Но только не сейчас и не здесь.

Когда спустя некоторое время обескровленное, выпитое до капли тело Эрики остается неподвижно лежать на постели, Арвид окидывает взглядом это разворошенное гнездышко. В его лице мало что меняется, но Конрад знает его слишком давно и слишком близко, чтобы не понять с уверенностью: мастер доволен результатом их небольшой прогулки.

— Хорошо, — словно обращаясь к самому себе, произносит он, еще на миг задерживает взгляд на белом, как простыня под нею, лице мертвой девчонки и оборачивается к птенцам: — Уходим.

Я подумаю

Автор: Денис Куприянов

Краткое содержание: инквизитор Конрад Клеппербайн устраивает еретическим орденам города Аттендорн настоящее испытание жадностью

Промозглый дождь барабанил по крышам и размокшим мостовым славного города Аттендорн. Все живое, имевшее хоть каплю благоразумия, уже давно спряталось по домам в ожидании того момента, когда ненасытная стихия наконец перестанет изливаться бесконечным потоком. И даже стража, вместо того, чтобы выполнять свои непосредственные обязанности, скученно сидела в караулке, где была возможность погреться у небольшой печки. Тем удивительней было им услышать внезапный стук в городские ворота. В такое время суток, да еще и в условиях, когда все дороги размыты небесными хлябями, сложно было ожидать, что найдется безумец, рискнувший отправиться в путь.

И пока молодежь недоуменно переглядывалась, старый Фриц, который, по его словам, отсидел на этом посту почти двадцать лет, кряхтя и ругаясь, вышел под дождь. Открыв смотровое окошко, он прищурил глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то в ночном мраке. Свет фонаря не мог пробиться сквозь плотные дождевые струи, и лишь редкие зарницы молний порой развеивали темноту.

— Кого это черт принес, — рявкнул он в пустоту, но тут же осекся, поскольку перед глазами возникла рука. Через мгновение он осознал, что в руке что-то есть, а еще через миг вспышка молнии позволила в деталях разглядеть искомый предмет. — Прошу прощения, майстер инквизитор, — заикаясь, пробормотал солдат. — Я сейчас открою калитку.

Трясущимися от холода и волнения руками он отодвинул засовы и пропустил внутрь фигуру в черном плаще, ведущую под уздцы лошадь. Внезапный гость огляделся по сторонам, словно ночной мрак не был для него препятствием, после чего внезапно выдал:

— Словно и не уезжал никуда.

— Прошу прощения? — встрепенулся стражник.

— Все в порядке, просто неожиданный приступ ностальгии, — очередная молния высветила лицо пришельца, и Фриц удивленно сделал шаг назад, что не могло остаться незамеченным. — Что-то случилось?

— Нет, — стражник отрицательно помотал головой. — Но вы можете назвать свое имя? Согласно правилам я должен записывать всех, кто входит в город.

— Хорошее правило, мудрое. Звать меня Конрад Клеппербайн. Надеюсь, запомнил?

— Запомнил.

— Вот и умница. И, раз уж мы с формальностями покончили, скажи мне: заведение фрау Марты все еще на своем месте?

— Ну да, у старой башни.

— Отлично, вот тебе за труды, — небольшая монетка перекочевала из рук инквизитора в руки стражника, после чего путник, тяжело вздохнув, шагнул под дождь. Что же касается Фрица, то он со всех ног припустил обратно в сторожку и, влетев туда, дрожащим от волнения голосом произнес:

— Вы не поверите, кто к нам приехал!

* * *

Несмотря на непогоду, жизнь в заведении фрау Марты била ключом. Ярко горели свечи, выпивка лилась рекой. Многие горожане все же смогли прорваться сквозь сплошную стену воды, чтобы окунуться в атмосферу веселья и разврата. Семейные бюргеры, вырвавшиеся за пределы домашнего очага, откровенно веселились, вздымая кружки с пивом и щипая сидящих на коленях девиц. Нетерпеливая молодежь, в свою очередь, спешила расплатиться с хозяйкой заведения, чтобы получить доступ к заветным комнатам на втором этаже, где их ждали выбранные ими "пташки".

Поэтому не стоило удивляться, что очередной гость не вызвал особого ажиотажа. Он скромно вошел в дверь, огляделся по сторонам и лишь тогда снял свой капюшон, открыв всему миру лицо. Под сенью плаща был скрыт на первый взгляд обычный человек. Русые волосы, слегка удлиненный нос, темно-карие глаза, которые внимательно изучали всех собравшихся. Тем не менее, едва его лицо было предъявлено почтенной публике, как в зале сразу снизился уровень шума. И лишь хозяйка радушно бросилась навстречу вновь прибывшему.

— Добрый вечер вам, господин Клеппербайн.

— Скорей уж доброй ночи, фрау Марта, — с печалью в голосе произнес посетитель. — Как я вижу, у вас по-прежнему шумно.

— Не волнуйтесь так, господин Клеппербайн. Специально для вас будет выделена самая удаленная от общего зала комната.

— Я рад, что вы не забыли моих вкусов, — удовлетворенно кивнул головой Конрад. — Надеюсь, и в остальном вы помните, что мне надо.

— Естественно, господин Клеппербайн. Я помню предпочтения всех своих постоянных клиентов. И поверьте мне, вы не будете разочарованы.

— Я искренне на это надеюсь, — с этими словами гость пробежался по всем присутствующим весьма пытливым взглядом, после чего прошел вслед за хозяйкой. Стоило ему исчезнуть, как в зале вновь стало шумно и все почтенные бюргеры стали тревожным шепотом обсуждать внезапного гостя. И никто не заметил того, что один из посетителей весьма шустро выскользнул за дверь, дабы раствориться в ночной темноте и шуме дождя.

* * *

Как известно, подвалы бывают трех типов. Для содержания узников, для хранения товаров и для тайных встреч. Данный подвал по всем признакам относился ко второй категории, но изо всех сил стремился соответствовать третьей. Но увы, ни статуи древних богов, ни загадочные руны, начертанные на стенах, не могли изгнать из него застоявшийся запах лука и селедки. Из-за чего собравшееся общество выглядело не столько заговорщиками, сколько собранием купцов, сбежавшихся для обсуждения очередной срочной сделки.

Председатель собрания, довольно крупный мужчина в роскошном камзоле и с бархатной маской на лице, настороженно изучил своих подопечных, после чего начал речь.

— Плохие новости, господа, и в то же время хорошие.

— Я надеюсь, что это важные новости, — проворчал один из заговорщиков. — В противном случае я на вас буду вынужден обидеться. Ради этого срочного вызова я оставил свою любовницу, а вы все помните, что посещать ее я могу лишь два раза в месяц.

— Я искренне понимаю ваши проблемы, — председатель учтиво склонил голову. — Но хочу заметить, что новости и в самом деле важные. Дело в том, что в городе появился Конрад Клеппербайн.

— Клеппербайн, — очередное лицо в маске подало свой голос. — Тот самый сын старика Клеппербайна, что вместо того, чтобы унаследовать дело своего отца, сбежал с отрядом наемников, а позже, если верить слухам, связался с пиратами? И, по-вашему, появление этого оболтуса может служить поводом для собрания столь экстренного совещания?

— Я готов принести извинения, но прежде прошу выслушать меня, — мрачным тоном произнес председатель. — Как я вижу, биография Конрада Клеппербайна мало для кого является секретом. Но и мало же кто знает следующий факт. Дело в том, что в последние годы данный человек попал в прицел той самой Конгрегации, и, непонятно каким образом, был принят в ее члены.

— Вы хотите сказать, что Конрад Клеппербайн пополнил собой ряды Инквизиции? — послышался тревожный голос из зала.

— Я хочу сказать, что это несомненный факт. И этот самый факт, как ни странно, позволит нам изрядно продвинуться в обретении нашей цели.

— И что в нем такого? Инквизитором больше, инквизитором меньше. Сколько их прошло через наш город? И что нам это дало?

— В данном случае ситуация совсем иная, — продолжал упрямо возражать председатель собрания. — Дело в том, что Клеппербайн-младший, наверное, единственный из известных нам инквизиторов, с которым можно договориться.

— Что вы имеете в виду? — по подземелью пробежал тревожный шепот членов собрания.

— Как вы знаете, у инквизиторов есть определенная репутация. Имена некоторых, ну, таких, как знаменитый "Молот Ведьм" Курт Гессе, лучше лишний раз не произносить. В противоположность вышеупомянутому субъекту, Конрад Клеппербайн является инквизитором совсем иного толка. Насколько мне известно, он не брезгует взятками, и немало еретиков, попавших к нему в руки, сумели просто-напросто откупиться.

— Коррумпированный инквизитор? — Послышался удивленный голос. — И как его еще терпят?

— Прошел слушок, что у него хватает покровителей в самых высших кругах! И те, хоть и с неохотой, но все же закрывают глаза на его грязные делишки.

— И чем он может нам помочь?

— Разве вы не поняли? — председатель даже подался вперед. — Мы попробуем подкупить его и сдадим ему "Детей Вотана". Он не сможет пройти мимо этой сделки и будет вынужден разбираться с этой сектой. А мы в качестве вознаграждения потребуем всего лишь пару вещей, которые будут найдены при обыске штаб-квартиры наших оппонентов. И тем самым наконец сможем полноценно заполучить "Око Одина", приступив к выполнению наших планов.

— Звучит разумно, — раздался нестройный хор поддерживающих голосов.

— Если инквизитор нам поможет, то "Детям Вотана" придется тяжело.

— Так они давно на это напрашивались!

— Неужели "Око Одина" наконец будет собрано? Я десять лет ждал этого момента!

— По сравнению с тем, как ты пытался выдать свою Грету замуж, это еще не столь долгий срок...

— Но выдал же!

— Так, попрошу вернуться к делу! — Председатель поднял голос. — Как вы сами понимаете, вопрос чрезвычайно важен. Мы должны срочно выйти на связь с инквизитором и постараться заключить с ним сделку.

— И при этом нам надо опередить "Детей Вотана", — новый голос подтвердил, что идея председателя упала на благодатную почву. — Я уверен, что они уже прознали о нашем госте и его особенностях.

— Эти тупицы? — В голос председателя сквозило откровенное пренебрежение по отношению к конкурентам. — Они даже шнуровку на шоссах не способны завязать без посторонней помощи. Что уж говорить о том, чтобы договориться со своим естественным врагом.

— Тем не менее, я бы не исключал такой возможности, — продолжал гнуть свою линию упрямец. — И кстати. Вы говорили, что подземелье полностью избавлено от крыс. Но за последние полчаса я как минимум три раза слышал крайне подозрительный шорох.

— К сожалению, крысы пробираются везде, — с грустью констатировал председатель. — Яды и заклятия не очень их останавливают. Но в любом случае, я уверен в том, что в данный момент мы, и только мы имеем возможность взять ситуацию под свой контроль.

— Да будет так! — по подземелью пронесся нестройный хор голосов, возвестивший о том, что тайное собрание пришло к единому решению.

* * *

Данное подземелье отвечало всем основным требованиям. Даже неискушенный взгляд мог определить, что его использовали для хранения, причем довольно длительное время. Многочисленные бочки, ящики, мешки заполоняли все пространство. И даже небольшой стол, установленный посреди хранилища, вполне себе вписывался в убранство. Благо что люди, сидевшие за ним, весьма смахивали своей внешностью на самых заурядных трудяг. Тем не менее, мысли, высказываемые ими, выдавали в них представителей более высоких сословий.

— "Дети Тора" сделали свой шаг, — обеспокоенно произнес один из собравшихся. — Наш лазутчик донес, что они решили переманить на свою сторону прибывшего в город инквизитора.

— Грохнуть его, и дело с концом, — проворчал один из "рабочих". — Сразу избавимся от множества проблем.

— А через неделю осознаем, что город окружила армия, и к каждому из нас приставлено по профессиональному палачу! — недоверчиво высказал свое мнение председатель. — Нет, нам нужно перехватить инициативу в свои руки. Благо, я понял их замысел. Но если нам удастся убедить молодого Конрада, что проще и выгодней работать с нами, то мы не только избавимся от конкурентов, но и наконец заполучим в свои руки "Око Одина".

— И как вы это себе представляете? Мы должны ползти на коленях через весь город, всем своим видом выказывая, насколько мы раскаялись?

— Не обязательно. Думаю, достаточно будет показать, что наш кошелек отличается большей глубиной, нежели все сундуки "Детей Тора".

— Думаете, он клюнет, старейший?

— Несомненно. Я разузнал, что нашего гостя прозывают за глаза "Быстрый Конрад".

— И что это значит?

— А значит это следующее. Никто даже не успевает понять, как предложенные деньги разом оседают у него в кармане, настолько он быстр. По крайней мере, именно это мне и рассказал один знакомый вор, принесший сведения о данном инквизиторе.

— Тогда мы должны работать как можно быстрее. Думаю, что "Дети Тора" уже успели заслать к нему своих гонцов с предложением. Поэтому, если мы промедлим...

— Мы сумеем их опередить, — с яростной дрожью в голосе произнес председатель. — За дело, дети мои!

* * *

Капельки пота стекали по разгоряченному телу девушки. Она уже устала стонать и кричать, но инквизитор был неумолим. Словно одержимый, он набрасывался на свою партнершу, крутил ее, заставляя принимать самые разные позы, двигаясь в ритме тяжелого кузнечного молота...

— Я больше не могу! — отчаянно простонала девушка. — Откуда в тебе столько сил?

— Силы нам дает вера в Господа нашего! — нравоучительно произнес Конрад и протянул руку к стоящей на табурете бутылке вина. Сделав пару глотков, он удовлетворенно крякнул, после чего отвесил девушке смачного шлепка по заднице. — А ты не расслабляйся. Я еще с тобой не закончил. Как звать-то тебя?

— Беата, мой господин.

— Счастливое имя. И сегодня, могу заметить, тебе несказанно повезло.

— Почему? — девушка робко попыталась посмотреть на Конрада, но тот грубым движением уложил ее на живот.

— А потому, — вкрадчивым шепотом произнес он, — что именно тебе сегодня достанется все то, что я копил в себе целый год.

Увы, что именно копил в себе инквизитор, девушка почувствовать не успела. Потому что именно в этот момент раздался тихий стук в дверь. Конрад яростно прорычал, но игнорировать звук не стал.

— Я же просил Марту никого ко мне не пускать, — пробормотал он, спешно надевая штаны. — Этим женщинам реально нельзя доверить ничего серьезного. Кто там?

— Вам срочное письмо, — раздался довольно сухой голос за дверью.

— А до утра подождать нельзя?

— К сожалению, мой господин требует срочного ответа.

Тяжело вздохнув, Конрад открыл дверь и уставился мрачным взглядом на посыльного. Последний поспешил отвести глаза в сторону и протянул запечатанный свиток.

— Я, по-моему, ясно намекнул хозяйке сего заведения не пускать никого до самого рассвета, — ворчал инквизитор, вскрывая письмо.

— Мой господин был очень настойчив, — виноватым голосом объяснил посыльный. — Кроме того, он достаточно влиятелен, и в его власти, к примеру, навсегда прикрыть работу данного дома.

— Я должен был догадаться, — Конраду наконец удалось разобраться с упрямыми печатями и лентами, после чего он тут же погрузился в текст. Последний изрядно интриговал.

"Майстер Клеппербайн, вы, наверное, изрядно удивлены тем фактом, что едва вы появились в городе, как стали объектом внимания многих людей. К сожалению, ваша репутация бежит впереди вас, а репутация, как вы знаете, говорит о многом. Нам хорошо известно о разных аспектах вашей деятельности, поэтому мы и поспешили направить вам данное послание. Видите ли, майстер Клеппербайн, сей город погряз в мерзкой и гнусной ереси. Такой, что только вы и те силы, к которым вы имеете отношение, могут помочь разобраться с ней. И мы, честные сыны святой церкви, готовы помочь в ее разоблачении. Но для этого нам нужны гарантии. Как известно, человек слаб и часто подвержен искушениям. И данные искушения не очень одобряются матерью нашей, церковью, особенно если человек все же поддается им. Но мы искренне надеемся на то, что предоставленные нами сведения позволят закрыть глаза на некоторые из наших грехов. Как вы понимаете, наверное, из данного письма, наши чаяния не совсем бескорыстны. Так уж вышло, что в руках данных еретиков находится наша фамильная реликвия. И если честно, нам было бы приятно вернуть ее обратно. Так что, если вас заинтересует данная сделка, то можете передать ответ через нашего посыльного. Со своей стороны, мы обещаем возместить ущерб за потраченное время, который мы оцениваем в тысячу серебряных талеров. Искренне ваши, законопослушные бюргеры".

— Что вы скажете, господин? — робко поинтересовался посыльный.

— Интересное письмо, — Конрад свернул свиток и уставился в пол задумчивым взглядом. — Тысяча талеров... Я смотрю, кому-то явно некуда девать деньги.

— Господин, мне хотелось бы услышать ответ.

— Ах, ответ, — инквизитор спешно положил свиток на стол, после чего повернулся спиной к посыльному. — Ответ нужен? Передайте вашим господам следующее. Я подумаю.

— И все?

— Да, на данный момент — все. Можешь быть свободен, — и тут же в его голосе послышались суровые нотки. — Я разве разрешал тебе поворачиваться?!

— Простите? — Испуганно проблеял курьер.

— Я не тебе, — Конрад строгим взглядом смотрел на Беату. — По-моему, приказы были просты и понятны. Я велел тебе лежать и не двигаться.

— Но, господин...

— Никаких "но". Ты плохая и непослушная девочка и за свой поступок будешь серьезно наказана.

И Конрад резким движением захлопнул дверь прямо перед носом ошарашенного курьера.

* * *

— Я подумаю? Именно так он и сказал? — Лидер "Детей Тора" взволнованно нависал над курьером.

— Да, именно таковы были его слова.

— Плохо, очень плохо.

— А что плохого? — Подал голос один из людей в маске. — Он же не стал возмущаться и отклонять наше предложение.

— Покрутился бы ты с мое среди чиновничьей братии, ты бы сразу понял, о чем идет речь, — председатель взволнованно затряс головой. — Он просит еще. Да при этом намекает на то, что ему известно о существовании конкурентов.

— То есть...

— Да, это будет битва на истощение. Чей кошелек окажется глубже: наш или "Детей Вотана".

— Я заметил их представителей возле заведения фрау Марты, — подал голос еще один из анонимных заседателей.

— Неудивительно. Они в курсе того, кто к ним приехал, и пытаются выжать из создавшейся ситуации все, что только можно.

— И что мы будем делать?

— То, что и планировали изначально. Будем пытаться подкупить инквизитора. Мы должны превозмочь "Детей Вотана".

* * *

Беата стонала от боли. Инквизиторская плеть раз за разом обрушивалась на ее упругую задницу, заставляя девушку каждый раз издавать пронзительный стон. Попытки увернуться от ударов были заранее обречены на неудачу. Тело юной красавицы было надежно зафиксировано ремнями, изрядно ограничивая свободу маневра. В свою очередь Конрад, заметно взмокший от возбуждения и беспрестанно читавший молитвы, неутомимо продолжал терзать тело своей пленницы.

— Боль, — шептал он. — Это всего лишь порождение твоего убогого разума. Освободись от нее. Прими ее всем телом, и тогда, только тогда ты познаешь Божий замысел.

— Мне больно, майстер Клеппербайн, — плакала Беата. — И я не понимаю, чего вы от меня хотите.

— И в этом твоя проблема, — прошептал инквизитор. — Именно в твоем непонимании сути проступка, что ты совершила. Впрочем, я не упрекаю тебя. Ты всего лишь безграмотная провинциальная девушка, неосмотрительно вздумавшая торговать своим телом. И тебе сложно понять, какие чувства испытывает клиент, когда осознает, что его приказы и распоряжения игнорируются самым банальным образом. Но ничего, моя плеть и убеждения позволят тебе познать основы дисциплины и самоконтроля. И тогда, только тогда...

Что же все-таки имел в виду Конрад, Беате так и не было суждено узнать, поскольку именно в этот момент в дверь настойчиво затарабанили. Инквизитор с сожалением бросил взгляд на сочную попку жертвы, после чего отложил плеть в сторону и направился к дверям.

— Я искренне надеюсь, что это принесли ужин, — суровым голосом произнес он. — В противном случае я обещаю аутодафе любому, кто осмелился прервать мой отдых.

— Прошу прощения, — раздался из-за двери подобострастный голос. — Но меня просили передать срочное сообщение для майстера инквизитора.

— Я уже тысячу раз пожалел о том, что выбрал данную стезю, — проворчал Конрад, открывая дверь. И, уставившись слегка оробевшему посланнику прямо в глаза, задал вопрос: — Ну и где послание?

— Послание? Ах, да, — и курьер тут же послушно затрепетал. — Мои господа передают свои искренние пожелания здравия майстеру инквизитору, а также желают ему успехов в нелегком труде. Еще они просят передать, что им известно о письме, поданном так называемой группой людей, называющих себя "Детьми Тора". К тому же они информируют о том, что их пожелания целиком и полностью аналогичны тем, что были указаны в данном письме, но вот только сумма благодарности будет весьма, весьма выше. Мои господа готовы пожертвовать полторы тысячи талеров на то, чтобы их использовали на благо деяний матери нашей церкви.

— И все? — нахмурился Конрад.

— На данный момент все. Что передать моим господам?

— Я подумаю, — хмуро ответил инквизитор, после чего резко захлопнул дверь.

* * *

— Он думает, — лидер "Детей Вотана" встал со своего места и, заложив руки за спину, прошелся вдоль ряда бочек. — То есть, решение еще не принято. Он надеется, что кто-то из нас выдохнется первым.

— И что же делать? Сразу предложить ему все, что у нас есть на руках? — послышались вопросы из зала.

— Думаю, не стоит спешить, — отмахнулся председатель. — На мой взгляд, перед нами тот случай, когда работать надо неспешно, но настойчиво. Постараемся узнать, каков был его ответ нашим противникам, после чего начнем действовать, исходя из полученных сведений. Если он откажет и им, значит, будет повод увеличить сумму.

— А если он примет их предложение?

— Тогда не остается ничего иного, кроме физического устранения. Но я искренне надеюсь на благоразумие нашего гостя. Он должен понимать, на чьей стороне сила, а значит, и успех.

* * *

— По-моему, я ясно и четко выразил свое мнение, — с нетерпением в голосе произнес Конрад очередному курьеру. Последний, потупив взор, мял мокрую шапку и время от времени бросал взгляд за спину инквизитору — а там было на что посмотреть. К этому моменту фантазия Клеппербайна разошлась не на шутку, и незадачливая Беата была привязана к крюкам для одежды, вбитым в стену. Распятая таким незамысловатым образом, она горестно всхлипывала, оттопыривая свою выдранную до красноты задницу. — Я подумаю над вашим предложением.

— Две тысячи! Мы предлагаем две тысячи талеров ради того, чтобы вы помогли нам в нашем деле!

— Утром, мы все обговорим утром. К тому моменту, думаю, я смогу наконец разобраться с иными делами, дабы полноценно обсудить сей вопрос. Надеюсь, ваши хозяева меня понимают?

— Я передам им ваши пожелания, — пробормотал заикающийся курьер. — Хотя могу вас заверить, они потребуют более скорого ответа.

— Все ответы будут только утром. Так им и передайте.

Курьер попытался задать еще вопрос, но резко закрывшаяся дверь стала непреодолимой преградой на его пути. Что же касается самого инквизитора, то он облегченно вздохнул и подошел к своей жертве.

— Ну и что ты скажешь на такое? — В голосе Конрада слышалось откровенное веселье и издевка. Ответом ему был лишь сдавленный стон и мычание. — Прошу прощения, с этими внезапными посетителями я совсем забыл о главном, — с этими словами Клеппербайн вытащил изо рта Беаты кляп. Девушка тяжело вздохнула, после чего выдавила.

— Я не думаю, что фрау Марта будет довольна тем, как вы обращаетесь с ее подчиненными.

— В свое время именно фрау Марта стояла на этом самом месте и стонала от ударов моего ремня. Но увы. Времена меняются, женщины стареют, а вкусы мужчин остаются теми же, что и десять лет назад. Поэтому предлагаю расслабиться и получить удовольствие от того, что сегодня тебе доведется провести ночь с таким исключительным мужчиной, как я, — и, немного вздохнув, он прибавил: — Если конечно нас больше никто не прервет.

Их прервали.

* * *

— Четыре тысячи, — ревел курьер "Детей Вотана", получая увесистый пинок от инквизитора.

— Я подумаю! — в свою очередь ревел Конрад, с удвоенным рвением набрасываясь на несчастное тело Беаты.

— Пять тысяч, — орал посланник, взобравшись на балкон, примыкавший к комнате инквизитора. Через пару секунд его вопль раздался уже с земли, поскольку хорошо поставленный удар сбросил крикуна с его насеста, но сам Клеппербайн был при этом дико недоволен.

— Откуда они все лезут? — задал он логичный вопрос, пристраиваясь к пышной и упругой заднице Беаты. Девушке, которой так не повезло с клиентом, оставалось лишь стонать и молить небо о скорейшем наступлении утра.

Спустя пару минут инквизитору пришлось прерваться, поскольку в комнату влетел камень. Прикрепленная к нему записка гласила, что сумма увеличивается до семи тысяч. Конрад тяжело вздохнул и запустил камень обратно, удовлетворенно ухмыльнувшись, услышав крик боли. Правда, спустя пару минут ему пришлось снова выругаться, поскольку следом прилетело сразу два камня с приложенными записками.

— Семь тысяч, — раздался скрипучий голос за дверью. В дверь моментально полетел один из сапог Конрада, который своим стуком смог отпугнуть надоедливого посланца. Тем не менее, даже слепой давно бы уже понял, что ночь оказалась испорчена. Инквизитор мрачно смотрел в пол, периодически припадая к бутылке вина, а Беата, в свою очередь, старалась вести себя как можно тише, опасаясь, что плохое настроение ее ночного хозяина перерастет в нечто большее и чрезвычайно неприятное.

Но Конрад молчал. Казалось, он смирился с надоедливыми посланцами, которые периодически повышали ставки в надежде услышать ответ. Он даже забыл про девушку, ставшую пленницей на эту ночь, полностью погрузившись в пучины своего алкогольного забытья. И лишь когда первые солнечные лучи коснулись крыш Аттендорна, инквизитор наконец сдвинулся с места и направился к дверям. Распахнув их, он едва не зашиб ночных посланцев, которые стояли друг напротив друга, обнажив ножи. Окинув их мутным взглядом, Конрад произнес всего одну фразу:

— Я подумал, зовите своих хозяев.

Наверное, только черная магия могла заставить посыльных испариться в столь короткий срок, заставив на минуту поверить, что их никогда и не было. Тем не менее, инквизитор сумел застать тот момент, когда они устремились к лестнице, ведущей в сторону черного входа. После чего он вновь тяжело вздохнул и покинул свою комнату.

* * *

Отличительной особенностью заведения фрау Марты являлся небольшой балкончик, выводивший на задний двор. Мало кто помнил обстоятельства, которые заставили его появиться на свет. Даже Конрад, чье детство прошло в этих местах, не мог вспомнить фактов. Тем не менее, в данный момент архитектурный изыск оказался весьма кстати. Именно здесь бывалый инквизитор предпочел встретить восход солнца.

В оные времена эта часть здания тупо упиралась в соседнее строение. Но сильный пожар слегка подкорректировал архитектуру города. Отныне балкон упирался не в стену, а выходил на небольшой пустырь, где можно было созерцать живописные развалины. Конрад с интересом изучал их, а также людей, постепенно собиравшихся на месте бывшего дома.

Мало-помалу здесь подобралась неплохая компания. Несколько десятков человек, настроенных сурово и решительно, постепенно стекались к руинам, периодически бросая настороженные взгляды в сторону балкона. Казалось, они чего-то ждали, и их ожидание не замедлило осуществиться. С разных сторон почти одновременно появилось два небольших, вооруженных до зубов отряда.

Остановившись на относительно небольшом расстоянии друг от друга, они замерли. А через пару минут появились лидеры. Одетые в черное, с масками на лицах, каждый из них в сопровождении небольшой свиты присоединился к своему отряду. И убедившись в том, что инквизитор внимательно смотрит на них, каждый сделал шаг вперед.

— Прошу прощения, майстер Клеппербайн, — подал голос первый из них, обладатель пышных одежд и владелец солидного амулета на шее. — Как я понимаю, вы готовы сделать выбор. Сразу скажу свою окончательную цену. Двадцать пять тысяч серебряных талеров. Можете лично убедиться, — лидер кивнул головой, и из теней выскользнуло четыре человека, тащивших на носилках солидный сундук. Один из них приоткрыл крышку, продемонстрировав основательное содержимое. Оппонент тут же презрительно фыркнул.

— Прошу прощения, майстер инквизитор, но думаю, что мой дар выглядит куда как более весомым. Увы, в плане звонкой монеты мы можем выделить всего пять тысяч, но... — он с торжествующим видом взглянул на своих конкурентов, — и еще двадцать пять мы готовы предоставить в виде ручательств в миланском банке. Поверьте, это будет куда как надежней обычного сундука.

— Надежней? — послышались ехидные смешки с противоположной стороны. — Зная о вашей манере вести дела, можно быть уверенным, что вы дадите пустую бумагу, с которой любого предъявителя поднимут на смех!

— Ну да, то ли дело вы, с вашими звонкими монетами. Напомните, сколько разбойничьих шаек вы контролируете? Знаете, мы искренне сомневаемся, что майстер Клеппербайн сможет хотя бы покинуть окрестности города, не будучи ограбленным вашими протеже.

— Наши, как вы заявляете, протеже по крайней мере не скрывают своих целей, в отличие от ваших банкиров. Они честные грабители и не прячут свои помыслы под завесой слов и обещаний!

— То есть вы даже не отрицаете, что не против ограбить своего клиента?

— А вы, в свою очередь, не готовы признаться в том, что покрываете первостатейных мошенников и лжецов?

— Пустые слова! Вы можете лишь манипулировать домыслами.

— Так же, как и вы. Твердите направо и налево о своих связях, но чуть что — прячете голову в песок!

— Смешно слышать упреки от тех, кто не пошевелит своей задницей, если только не убедится в том, что это шевеление принесет хорошую прибыль!

— Ну да, вы только о задницах и способны думать...

Подобная перепалка была способна длиться часами. Но в данном случае следовало учесть и иные факторы. Такие, как достаточно нервные и в то же время хорошо вооруженные пособники еретических орденов. И было сложно понять, кто же именно выпустил ту стрелу, которая единым ударом выбила дух из одного из "Сынов Тора".

— Предатель! — возопил лидер обиженных.

— Провокатор! — вскричал его оппонент, прежде чем вспыхнула драка. В первую очередь весьма удачно сработали стрелки каждой из сторон. Арбалетные болты, выпущенные со столь короткой дистанции, моментально нашли свои цели, выведя из строя с каждой стороны по полудюжине бойцов. Далее настал черед рукопашной, и Конрад, подобно римскому императору, с немалым интересом приступил к созерцанию яркой и кровавой битвы.

Два ордена бились не на жизнь, а на смерть. Бойцы, размахивая клинками, дубинками, копьями и топорами, набрасывались друг на друга, стремясь отправить своих оппонентов на тот свет. Что же касается лидеров, то те предпочли манипуляции более высокими матерями. В руках предводителя "Детей Тора" засверкали молнии, в то время как его соперник сформировал облако тьмы, готовое накрыть поле боя. И каждый из них внимательно следил за действиями врага, что в данном случае являлось огромной ошибкой.

Арбалетный болт сбил с ног лидера "Детей Вотана", заставив его противников издать вопль радостного безумия. Но насладиться триумфом им так и не удалось, поскольку спустя мгновение тело их командира было пронзено копьем. Увы, но в обоих случаях магия была бессильна против хладного железа. Тем не менее, два ордена были готовы биться до последнего, даже невзирая на павших командиров. Тем сильнее было их удивление, когда поле боя оказалось окружено городской стражей, и суровые парни, закованные в тяжелые доспехи, приступили к планомерному захвату представителей воюющих группировок. Фактически, это ознаменовало конец эпического сражения. Связываться с представителями закона не хотелось никому, поэтому оружие в массовом порядке было брошено на землю, и стражники приступили к арестам.

Ну и надо заметить, что никто так и не обратил внимания, в какой именно момент Конрад Клеппербайн покинул свой наблюдательный пост. Впрочем, в это время арестованных интересовали совеем иные дела...

* * *

— Удачно так совпало, — Вальтер Краузе, командующий городской стражей, бросил косой взгляд на своего собеседника. — Два ордена малефиков практически полностью истребили друг друга, оставив нам лишь подбирать остатки. Кстати, что это за игрушка?

— Не знаю, — Конрад Клеппербайн крутил в руках нечто, больше напоминавшее две половинки одного глаза. — Так понимаю, это и есть камень преткновения наших клиентов. Но какими он свойствами обладает — думаю, будут выяснять наши экспертусы.

— Тем не менее, ты сработал хорошо. Хотя, если честно, я был удивлен. Зачем были нужны эти слухи на тему взяток? Неужели ты заранее планировал, что они передерутся из-за этого?

— Ну, с большой долей вероятности я это предполагал. Эти малефики в целом такие предсказуемые... Мне достаточно было узнать о том, что они грызутся друг с другом из-за древнего артефакта, и я сразу стал уверен в том, что в случае чего они сразу перейдут к активным действиям. Хотя надо отметить, ты также сработал молодцом.

— Ну, после того как я узнал, что бургомистр и глава купеческого союза являются лидерами двух темных орденов, я даже и не сомневался в том, что мне предстоит сделать, — виновато пробормотал Вальтер. — Единственное, я не был уверен, что даже инквизиторы смогут разобраться в этом вопросе. Все же полгорода погрязло в грехе...

— И большая часть погрязших полегла во время ареста, — скучающим голосом ответил Конрад. — Тем хуже для них и лучше для нас.

— Но все же, сама мысль об инквизиторе-взяточнике...

— Заставила их расслабиться и быть уверенными в том, что их главный противник скрывается среди оппонентов. Как видишь, мой план сработал, как ему и полагается.

— Сложный план.

— Зато требует минимума усилий, — хмыкнул Клеппербайн. — Если честно, я не большой любитель напрягаться.

— Оно и видно. Что будешь делать дальше?

— Напишу отчет и послезавтра отправлюсь обратно.

— Уже послезавтра?

— В процессе операции мне пришлось пожертвовать дивной ночью с малюткой Беатой. Фрау Марта мне этого не простит. Поэтому я должен как можно быстрее закончить то, что начал.

— И последний вопрос, — лицо Вальтера пересекла ехидная ухмылка. — Почему тебя прозвали "Быстрым Конрадом"?

— Ну, как тебе сказать... — инквизитор закатал рукав и продемонстрировал своему собеседнику хитроумный механизм портативного арбалета, крепившегося на запястье. — Дело в том, что никто из моих подопечных так и не смог разглядеть того момента, когда я вступаю в дело: настолько быстро все происходит. Так же как никто не заметил ту шальную стрелу, выпущенную на пустыре и приведшую к драке. Ну а все эти истории про взятки... Я потратил немало денег на то, чтобы про них узнали все, кому надо. Все же с расслабившимся клиентом, уверенным в том, что у него есть запасной выход, всегда проще иметь дело.

И Конрад Клеппербайн рассмеялся так же, как он всегда смеялся в момент, когда ему доводилось закрыть очередное сложное дело...

Тайна старой мельницы

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Курт Гессе с помощником приезжают расследовать очередное запутанное дело и справляются с ним непривычно быстро. Вот что значит вовремя подвернувшийся ценный свидетель!

То, что летом определенно было дорогой, сейчас уныло хлюпало под копытами лошадей; гнать по эдакой слякоти галопом можно было только не спав двое суток и при несомненной угрозе гибели многочисленных детей в случае малейшего промедления. Но если не ускорить темп, того гляди придется ночевать под открытым небом.

— Зараза, — досадливо поморщился Курт, поправляя капюшон фельдрока. Особенно меткая капля ухитрилась угодить господину следователю прямо на нос, чем нисколько не улучшила и без того паршивого настроения. — Терпеть не могу путешествовать в такую погоду по эдакой глухомани.

— Господь заповедовал смирение, — нарочито проповедническим тоном напомнил не менее самого майстера инквизитора промокший и продрогший помощник. — А посему надлежит нам с тобою не роптать, но оберегать чад Его, аки пастырь — беззащитное стадо...

— От самого себя! — перебил он. — Если мирных и добрых агнцев Господних предоставить самим себе, они сожрут друг друга без соли и перца, а затем вознесут хулу Господу за то, что жизнь их пресна, а рацион неразнообразен.

— Твое милосердие и человеколюбие по-прежнему не ведает границ, — отметил Бруно; Курт на это лишь покривился.

— Если выяснится, что весь этот путь мы проделали, дабы изловить в лесу какого-нибудь медведя-шатуна, я лично сожгу того грамотея-кляузника, по чьей милости мы сейчас болтаемся по дорогам.

— Если ты в самом деле сподобишься сам поднести факел к его костру, то в святцах станет одним мучеником больше, и жертва его не будет напрасной, — парировал Бруно.

— А ты еще позубоскаль на эту тему, и место предполагаемого доносчика в святцах достанется мне, — огрызнулся Курт. — Ибо лишь поистине святой способен вынести в сотый раз повторенную шутку.

Не дав помощнику ответить, он пришпорил лошадь, положив тем самым конец препирательству, кое в ином случае могло продолжаться бесконечно.

До места назначения, коим была деревня Аспендорф, особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга с помощником добрались, когда сумерки уже окончательно и бесповоротно сменились ночным мраком. Вопреки опасениям, высказанным Куртом в дороге, поселение оказалось не столь уж и маленьким; находись оно не в такой глуши, имело бы неплохие шансы со временем дорасти до небольшого городка. Открытие это, с одной стороны, вселяло некоторую надежду — чем население конкретного места многочисленнее, тем оно, как правило, просвещеннее и проще в работе; с другой стороны, это же обстоятельство и удручало — чем больше народу, тем сложнее найти среди него преступника, если таковой существует в действительности, что еще тоже предстояло проверить. Но все это ждало до завтра, пока же усталые путники отыскали жилище местного священника, каковой без лишних разговоров предоставил им все необходимое после долгой дороги под ледяным дождем.

* * *

Приютивший их отец Амадеус и стал первым свидетелем, допрошенным майстером инквизитором с самого утра. К счастью, на сей раз оправдались самые оптимистичные предположения Курта: священник оказался человеком отлично образованным и исключительно толковым, на вопросы следователя отвечал спокойно, внятно и по существу. И картина происходящего вырисовывалась не особенно радостная, вернее сказать — жутковатая.

В Аспендорфе пропадали и гибли люди, и длилось сие непотребство уже третий месяц. Поначалу грешили на поселившихся в соседнем лесу разбойников — два тела нашли почти в одном месте с разницей в несколько дней. Но, во-первых, ни до, ни после того о лихих людях, которые вели бы себя столь нагло, здесь не слыхали, во-вторых, один из погибших был нищ, как церковная мышь, другой, напротив, немалого достатка, но все ценное, что могло при нем иметься, было обнаружено на трупе в неприкосновенности. Последнее разом лишало версию о грабителях всякой состоятельности. Позднее же мертвые тела стали находить и в других местах, в том числе и по другую сторону Аспендорфа.

— А не могли это быть дикие звери? — осторожно уточнил Бруно. — Все же зима, еды у них не в избытке, а леса у вас почти со всех сторон, как я погляжу.

— Нет, брат Бруно, — с тяжким вздохом покачал головой отец Амадеус, — уверяю вас, лесные звери тут ни при чем. Я видел все тела своими глазами — сами понимаете, по сану положено, и я в состоянии отличить раны, оставленные когтями и зубами, от нанесенных ножом или еще каким орудием. Кроме того, лишь два или три тела были хоть сколько-нибудь поедены, да и то, верней всего, уже после смерти.

— Сколько было убийств и как часто они происходили? — спросил Курт.

В ответ отец Амадеус молча протянул майстеру инквизитору тетрадь, несколько листов которой были исписаны крупным почерком.

— Здесь все записано: кто, когда, где, — пояснил священник. — После третьего случая стало понятно, что это не совпадения, и я начал записывать все обстоятельства, какие мог.

— Что же вы раньше к нам не обратились? — с недоумением спросил Бруно, уважительно поглядывая на тетрадь в руках Курта.

— Так хотели обратиться, — грустно улыбнулся отец Амадеус. — Даже доброволец сыскался отвезти известие — меня о ту пору как раз некстати горячкой прихватило, так-то сам собирался ехать. Отправился вместо меня другой, и вот... — он наклонился чуть вперед и, дотянувшись до записей в руках следователя, перелистнул страницу. — Вот он, номер седьмой. Вернее бы сказать — пятый, только тело нашли не сразу, не ждали же назад скоро.

Священник сокрушенно вздохнул.

— Пришлось дожидаться, покуда я оправлюсь от горячки достаточно, чтобы самому ехать. А куда деваться? — пожал он плечами в ответ на молчаливое сочувствие, отразившееся на лице Бруно. — Нельзя же оставлять все как есть. Когда паства гибнет, долг пастыря — сделать все, что в силах человеческих, для ее спасения.

Курт кивнул, просматривая краткие, но удивительно дельные записи священника. По ним выходило, что с конца декабря до начала марта в окрестностях Аспендорфа были найдены тела одиннадцати человек: семерых мужчин, трех взрослых женщин и одной двенадцатилетней девочки. При этом местными жителями из убитых были лишь пятеро: две женщины, девочка и двое мужчин. Обнаруживались они в разных местах, между убийствами проходило разное количество времени — от двух-трех дней до полутора-двух недель. Никакой закономерности из сего списка не вырисовывалось и близко. Более того, судя по сухим и довольно скупым описаниям, приведенным здесь же, и состояние тел не было одинаковым. От перерезанного горла до множественных ножевых ран, отрезанных или отгрызенных ушей и пальцев или отсутствующих внутренних органов.

— М-да... — протянул помощник, проглядев записи через плечо начальства и обменявшись с последним многозначительным взглядом.

— И все тела вы, разумеется, давно похоронили, — мрачно вздохнул майстер инквизитор.

Священник кивнул.

— Я понимаю, вам бы хотелось осмотреть их самому, но мы не знали, когда придет помощь. Оно, конечно, зима, но оставлять их на несколько недель вот так лежать...

— А это что? — перебил Курт, перевернув страницу и увидев еще один список.

— Видите ли, брат?..

— Игнациус.

— Видите ли, брат Игнациус, это имена тех, кто пропал, но чьи останки мы не смогли отыскать. Верней всего, они тоже погибли, но их тела действительно съели дикие звери. Здесь я указывал даты, когда их видели в последний раз.

Курт кивнул и вновь опустил хмурый взгляд к тетради. Второй список был много короче первого, имен в нем было всего три: два женских и одно мужское.

— Двое из них, Вольф Дик и Ханна Мюллер, пропали еще в середине декабря, — отметил Курт. — А вы говорите, заволновались только после третьего убийства?

— Понимаете, брат Игнациус, — развел руками отец Амадеус, — деревня — не город, тут не думают первым делом на дурных людей, если уж нет тому явных свидетельств. Вольф был дровосеком, часто подолгу пропадал в лесу, а начало зимы помните, какое морозное было? Все решили — замерз, а того вернее в прорубь свалился. Тут такое уже случалось, только в другой раз увидели вовремя мальчишку да выловить успели, пока не закоченел. А Ханна... — он неопределенно повел рукой. — Она всегда была тихая, незаметная, а в последнее время будто немного блаженная стала. То и дело вдруг вставала и шла куда-то, окликнут ее — оглянется и так смотрит, словно не понимает, кто ее зовет. Или понимает, но не может сказать, куда шла и зачем. Ее однажды дома хватились, а нет Ханны, ушла куда-то. В тот день снег сыпал, все следы заметало в пять минут. Походили, поискали, да так и не нашли.

Полученной информации было удручающе мало для сколь бы то ни было обоснованных выводов, но отец Амадеус и так сделал больше, чем можно было надеяться. Теперь же им предстояла самая нелюбимая Куртом часть расследования: опрос свидетелей и потерпевших. И чем меньше была деревенька, тем больше господину следователю хотелось превратить свидетелей в жертв. Тем более что пользы из подобных опросов зачастую проистекал minimum. Однако ad imperatum[45] начать следовало именно с этого, к тому же иных идей пока не было, а опыт показывал, что зацепки порой находятся в самых малозначительных и малоперспективных вещах и разговорах.

Помощника он отправил разговаривать с соседями — занятие долгое, трудоемкое и неблагодарное, но и оно порой приносило кое-какие плоды; сам же решил начать с родственников последней жертвы — столяра Ханса Хольца, известного на всю деревню юбочника и выпивохи. Надеяться найти злодея по горячим следам десятидневной давности было глупо, но прочие следы простыли и того раньше.

Что настроения в Аспендорфе царят отнюдь не праздничные, а то и вовсе панические, было заметно невооруженным глазом. За время пути к дому Ханса майстеру инквизитору не встретилось ни одного играющего на улице ребенка. Сбившиеся стайкой у колодца женщины проводили его внимательными взглядами и возбужденным перешептыванием. А коловший дрова в одном из дворов мужик при виде висящего открыто Signum"а[46] и вовсе перекрестился и выдохнул: "Господи, наконец-то". Курт с подобным титулованием согласен не был, но в целом чувства мужика понимал: свалилась беда с больной головы на здоровую. Отчего ж не вздохнуть с облегчением?

Из родственников у столяра оказалась жена да двое детей, совсем еще несмышленышей. Был еще отец, но его хватил удар после того, как нашли тело сына.

Майстеру инквизитору свежеиспеченная вдова открыла охотно. Пригласила в дом, на стол собрала (у нее-то еще двое братьев есть, чай не бросят сестру да племянников в бедности прозябать, не убудет с нее, ежели гостя накормить). Убитой горем Берта Хольц отнюдь не выглядела, скорее уж злой на мужа, от которого, куда ни глянь, одни беды; да еще не могла скрыть радости от возможности поболтать и посокрушаться на любимую тему.

— Итак, Берта, когда ты видела своего мужа в последний раз? — от еды Курт отказываться не стал и разочарован угощением не был: стряпухой хозяйка была если не отменной, то уж во всяком случае достойной.

— Так я ж и говорю, — охотно затараторила женщина, будто продолжая оборванные его вопросом на полуслове сплетни об очередной мужниной полюбовнице. — В прошлый вторник. Явился он, окаянный, затемно, да в подпитии. А я, когда он пьяным приходит, его домой не пущаю. Нечего деток пужать. Велю, чтоб в хлеву спал, ежели сам скотина такая. А ежели в дом ломиться думает, так скалкой охаживаю...

— В прошлый вторник ломился? — вернул он женщину к теме разговора.

— Не, сразу в хлев пошлепал, скот похотливый, — и непонятно было, что больше злит хозяйку: покладистость убиенного мужа или потенциальное непотребство, могшее иметь место в хлеву.

— И с тех пор ты его не видела, так?

— Нет. То есть, да. То есть, видела, но не его... — вконец запуталась женщина.

— Давай-ка по порядку, — оборвал ее Курт. — Что ты делала и что видела с тех пор, как Ханс ушел из-под двери, и до того, как обнаружила его пропажу?

— Так вот, я кобеля-то этого пьяного в хлев погнала да и сама спать легла обратно. Он же, скотина, явился, когда все спали уже. Чуть детей не перебудил.

— Дальше, — бросил начинавший терять терпение Курт.

— А дальше я проснулась. За окном еще темно было, я чего потеплее накинула да на двор пошла. Ну, зачем все ночью на двор ходят... Замерзла, пока ходила, поостыла да и пожалела охламона этого. Зима ж, холодно, а он пьяный. Ума-то не хватит к корове под бок ткнуться, замерзнет еще. Зашла в хлев, чтоб домой, значит, позвать, а его нету!

— Подожди, Берта. А с чего ты взяла, что Ханс вообще заходил в хлев?

— Так дверь не заперта осталась! Я-то с вечера всегда запираю. Мало ли, волк какой, али самой скотине какая дурь в голову ударит... А ентот охламон, значит, зашел, снегу нанес, все сено истоптал, а потом вышел — и след простыл. Я и решила, что замерз да к полюбовнице поплелся. Ну, думаю, явишься с утра — всыплю тебе и за натуру твою кобелиную, и за хлев открытый. А он и не вернулся. Я днем в трактир зашла, спросила. С вечера не видали. И Эльза, вдова наша веселая, не видала. Я и тогда не забеспокоилась. Бывало с ним такое, когда совсем разобидится али стыдно станет на глаза показаться. А через два дня нашли его... Ох ты ж, Господи, страсть-то какая...

Берта всхлипнула — впервые за весь разговор. То ли от того, что не совсем еще свыклась с мыслью о гибели мужа, то ли от пугающих воспоминаний. Зрелище, если верить записям священника, было крайне малопривлекательное. Несколько ножевых ран, следы от когтей и зубов животных. Сердце вырезано, глаза выклеваны (возможно, выколоты), внутренности частично съедены.

— Когда Ханс пришел пьяным под дверь той ночью, он вел себя как обычно? — поспешил отвлечь вдову Курт. Только рыдающей бабы ему сейчас и не хватало. — Ничего странного не заметила?

— Да как обычно! — Берта тут же забыла про слезы и вновь отдалась праведному гневу на пьяницу-мужа. — Я уже все его песенки наизусть знаю! "Да я ж тебя люблю, да я ж больше не буду, вот те крест, в последний раз, да завтра же пойду и при всем честном народе Эльзе на порог плюну"... Тьфу!

Более ничего вразумительного у натерпевшейся от мужниных похождений вдовы выяснить не удалось. Если, конечно, не считать бесчисленного множества порочащих сплетен сомнительной правдивости едва ли не обо всех жителях деревни, исключая лишь малых детей.

Родственники остальных жертв оказались не лучшими источниками сведений, а некоторые так и вовсе только время отняли. Незадачливый муж одной из убитых женщин начал свои показания прямо с порога проникновенным воплем "Эт не я ее зашиб! Вот вам крест, помилуйте, майстер инквизитор!". Выжившая из ума и туговатая на ухо бабка второго убитого мужика начинала каждый ответ с дежурного "АСЬ?", но затем начинала отвечать, не дожидаясь повторения, правда, не всегда на заданный вопрос, так что повторять все равно приходилось.

К вечеру Курт был готов сам начать убивать этих милых людей, причем не менее разнообразными и извращенными способами, чем это проделывал местный душегуб, коий, кстати, пока ни по каким признакам на малефика не походил. Но куда проще и надежнее дозваться следователя Конгрегации, чем стражи местного владетеля. Посему, как только стемнело, Курт вернулся в дом священника, с чистой совестью оставив опрос двух самых малоперспективных семейств (тех, откуда были первые пропавшие) на завтра; или на когда будет время, если у помощника улов окажется богаче его собственного.

* * *

Как и предполагал Курт, ничего ценного для расследования Бруно вызнать не удалось; но продолжить обход родственников жертв Курту, однако, не довелось. Едва рассвело, к дому священника примчался бледный, встрепанный подросток — сын старосты, как пояснил отец Амадеус, и с порога заголосил:

— Там, в лесу, по дороге через реку, где прорубь у мостков, реки крови, куча мертвяков, то есть вроде как один, но такой, что совсем куча!

— Показывай! — велел Курт, отмахнувшись от вознамерившегося утешать перепуганного мальчишку священника. Найти дорогу самостоятельно по такому описанию возможным не представлялось, а выспрашивать пришлось бы дольше, чем идти. — Бруно, со мной.

Уразумев, что мучения его не закончились, более того, ему предстоит вернуться к страшному месту, мальчишка побледнел еще больше, но под хмурым взглядом майстера инквизитора судорожно закивал и покорно вышел на улицу.

— Оно т-там, — мальчишка остановился посреди желоба раскисшей грязи, именовавшегося у местных тропой, указал дрожащей рукой куда-то в заросли кустов впереди слева и жалобно посмотрел на Курта. — Только можно я туды не пойду, а? Такая жуть, что все поджилки трясутся.

— Это ты нашел тело? — уточнил Курт.

— Я, — кивнул проводник настороженно.

— И чего ж это тебя в кусты понесло? — с подозрением уточнил майстер инквизитор.

— Я... я не в кусты, — восковая бледность на лице мальчишки сменилась смущенным румянцем. — Я к реке, рыбачить шел. А если отсюдова чутка вперед пройти, так с тропинки все и видать. Я как глянул, так и все...

Шагах в десяти впереди в грязи в самом деле валялось ведро и удочка.

— Жди здесь, — бросил Курт. — Сбежишь — уши оборву.

— Господи-Боже святый... — выдохнул Бруно, когда с тропинки и в самом деле стала видна прежде скрытая кустами полянка.

— Господи, вот же зараза! — эхом откликнулся майстер инквизитор.

Здесь снег еще не успел превратиться в грязную жижу, поэтому подсыхающие лужи, лужицы и брызги крови особенно бросались в глаза.

Ровно посреди поляны, растянутое на вбитых в мерзлую землю колышках, раскинулось тело. Точнее, то, что от него осталось. За годы работы Курт навидался всякого, но даже у него недавно проглоченный завтрак недовольно колыхнулся в животе. Ему самому однажды довелось произвести нечто подобное: допрос в полевых условиях под проливным дождем. Но даже тогда зрелище по окончании работы с подследственным было куда менее ужасающим. Картина же, представшая их взору, более всего напоминала последствия поиска спешащими грабителями ценностей в полном вещей дорожном мешке. Тело, как выяснилось при более пристальном осмотре, женское, было разрезано от паха до самого горла. Под утро подморозило, и края разрезов так и замерзли практически в вертикальном положении, еще больше усиливая сходство с раскрытой сумкой. Внутри "сумки", по всей видимости, было пусто, а внутренние органы валялись в разных частях поляны, будто кто-то выхватывал их по одному, осматривал и отбрасывал прочь: "не то!"...

На ближайшем к тропинке кусте зловеще покачивались на ветерке кишки и каким-то образом запутавшаяся в них кость. Судя по почти вывернутой наизнанку левой ноге жертвы, берцовая.

— Сердце здесь, — севшим голосом проговорил Бруно, указывая на бурый ком, лежащий поодаль.

— И глаза на месте, — добавил Курт. Широко распахнутые, полные ужаса и боли глаза действительно были на месте, как и веки, уши и прочие части лица. Голова вообще, похоже, пострадала менее прочего. — Хотел бы я знать, что убийца надеялся найти в этой несчастной? Душу? Проглоченные сокровища? Так желудок у самого плеча валяется, целый...

— Не знаю, — хрипло отозвался помощник. — Но вот я очень хотел бы найти самого этого... исследователя.

— Найдем, — заверил Курт и добавил, приглядевшись повнимательнее к следам на снегу: — Обоих.

Прорисовать все перемещения убийц от и до майстер инквизитор бы не взялся, но по поляне совершенно точно ходили двое. Один покрупнее, другой помельче. Вот один из них наступил в кровавую лужу, но не заметил этого. Потом оба бок о бок вышли на тропинку, и дальше следы терялись в жидкой грязи.

— Pro minimum[47], теперь становится ясно, как они управлялись со здоровыми мужиками, — заметил господин следователь, аккуратно подходя и присаживаясь возле трупа. — Разрез сделан острым ножом, а вот органы, похоже, в самом деле вырывали руками... Причем из еще живой жертвы.

— Requiem aeternam dona ei, Domine...[48] — пробормотал Бруно, творя над телом крестное знамение.

Закончив осмотр, Курт тщательно обтер перчатки о чистый снег и поднялся.

— Ты узнал убитую? — спросил Курт у мальчишки, покорно дожидавшегося их на тропинке. Парень заметно продрог, дышал на руки и переступал с ноги на ногу, чтоб согреться. Услышав вопрос, вздрогнул и уставился на следователя круглыми глазами. — Ты понял, кто там лежит? — повторил майстер инквизитор, для вящей доходчивости указав в сторону злополучной поляны.

— Г-Грета. Жена п-пекаря. Б-была... — то ли от холода, то ли от воспоминаний подросток снова начал стучать зубами и заикаться.

— Проводишь нас к дому пекаря, а потом пойдешь и скажешь отцу, что тело можно забрать, обиходить и похоронить. Да пусть пошлет кого-нибудь с крепкими нервами. Это — понятно?

Мальчишка кивнул и заспешил в сторону деревни. Подобрать ведро и удочку он не то забыл, не то так и не набрался храбрости.

* * *

К дому отца Амадеуса майстер инквизитор с помощником вернулись в состоянии духа еще более безрадостном, чем с утра.

— Зараза, — констатировал Курт, сбрасывая фельдрок на сундук в углу отведенной им комнаты и опускаясь на табурет у стола.

— Что думаешь делать дальше? — спросил Бруно, со вздохом присаживаясь напротив и глядя сочувственно.

— Понятия не имею, — мрачно отозвался тот. — Ad imperatum мне полагается завершить опрос родичей пропавших, каковых осталось две семьи. Это я, разумеется, сделаю; вот только не верится, что сие действие даст хоть какую-то зацепку. Те двое пропали еще до Рождества, три месяца назад, — он безнадежно махнул рукой, покривившись.

Следующая минута протекла в молчании; Курт с мрачностью созерцал тетрадь с записями отца Амадеуса, к которым добавилась еще одна, сделанная рукой самого майстера инквизитора. Однако ни капли ясности с ее появлением не прибавилось. Опрос родичей последней жертвы, хоть и проведенный по горячим следам, тоже ничего не дал. Рыдающая мать и злой, через слово ругающийся вдовец в один голос утверждали, что никаких странностей за убитой не замечали. Вела она себя как обычно, ни на что не жаловалась, никуда не отлучалась. С утра, то есть часа за три до рассвета, как обычно, пошла ставить тесто, да так и не вернулась. Семья не встревожилась, потому как мало ли еще дел по дому? Может, за водой пошла или в погреб спустилась.

Курт потер лоб, пытаясь усмотреть в происходящем в Аспендорфе хоть какую-то логику, хоть что-то, за что можно было бы уцепиться.

— Голова болит? — с надеждой уточнил Бруно; Курт отрицательно качнул головой, раздраженно поморщившись. Помощник лишь вздохнул.

В дверь осторожно постучали.

— Войдите, — бросил Курт, закрывая тетрадь.

— Майстер Гессе, — просунулся в дверь церковный служка, — вас очень хочет видеть один человек... Говорит, он знает, кто людей... того... Но говорить согласен только с вами лично, — докончил он скороговоркой.

— Пусти, — хмуро велел Курт и, когда служка скрылся за дверью, мрачно добавил, обращаясь к Бруно: — Если сей свидетель окажется очередным деревенским увальнем, способным с Божьей милостью худо-бедно накарябать собственное имя, но с достоверностью знающим, что во всем повинна горбатая и кривая старуха, что живет неподалеку от мельницы, потому как все ж знают, что она ведьма, я за себя не отвечаю.

Ответить помощник не успел, так как дверь открылась, и в комнату нерешительно вступил посетитель — парень лет двадцати на вид типичной крестьянской внешности.

— Майстер инквизитор... — начал он неуверенно.

— Гессе, — поправил Курт, постаравшись изгнать из голоса недовольство всем миром вокруг и кивая на свободный табурет у стола. — Как тебя зовут?

— Петер Мюллер, майстер ин... Гессе, — ответил тот, садясь куда было указано и глядя на следователя напряженно и выжидающе.

— Мюллер, — задумчиво повторил Курт. — Ханна Мюллер — твоя родственница?

— Да, сестра, — уже более уверенно ответил тот с заметным облегчением. — Я из-за нее и пришел.

— И ты утверждаешь, Петер, что знаешь имя убийцы? — уточнил Курт.

— Да... не совсем, — парень поерзал на табурете. — Майстер Гессе, я скажу, что знаю, но прошу вас выслушать меня до конца.

— Разумеется, Петер, — кивнул он и заметил: — У тебя удивительно правильная речь для местного, почти хохдойч. Откуда?

— Я третий год учусь в университете Хайдельберга, — чуть улыбнулся Мюллер. — Выговорился... Так я расскажу?

— Я слушаю, — ободрил его Курт, игнорируя чуть насмешливый взгляд помощника: каков, мол, безграмотный увалень, а?

— Как я уже сказал, я учусь в университете, на медицинском факультете, — начал парень явно продуманную заранее речь, — потому дома бываю нечасто. Сейчас приехал всего неделю назад — к матери на именины, тут-то мне и рассказали, что Ханна пропала, никто ничего не знает, не видели, когда и куда делась, да вы уже слышали, наверное. Я как узнал об этом, послушал, что мать с отцом говорят — о сестре и о том, что в деревне творится, так и понял, в чем тут дело.

Мюллер замялся, то ли сбившись с заготовленной речи, то ли поняв вдруг, что упустил нечто важное при ее составлении.

— Прямо вот так все и понял? — переспросил Курт, не скрывая некоторого скепсиса.

— Да, — не отступился от своих слов студент и, помявшись еще пару мгновений, уточнил: — На самом деле вся эта история началась больше полугода назад. Еще в конце лета у Ханны появился один... — Мюллер чуть покривился, подбирая слово, — пусть будет приятель. Все, конечно, решили, что ухажер, но я знаю, что это не так, и сама сестра говорила... Человек этот был не из местных, а пришлый — вроде как ученый, исследует редкие растения, для чего ездит по разным местам, живет там по несколько месяцев и едет дальше. На вид ему лет тридцать, может больше, не скажу, худощавый, роста среднего или чуть выше, русоволосый. Жил тут с середины лета, никого особенно не трогал, кое с кем общался довольно часто, в том числе с Ханной. Если станете расспрашивать о нем деревенских, скорей всего, вам никто дурного слова о нем не скажет. А вот мне он сразу не понравился, майстер Гессе, — чуть понизив голос, добавил Мюллер, посмотрев на Курта в упор. Тот с трудом удержался, чтоб не покривиться. Именно с этих слов и начинаются самые глупые и завиральные обвинения... Или раскрытие самых безнадежных дел. — Не могу объяснить, чем... Я вообще неплохо в людях разбираюсь, сам не понимаю, как у меня получается, но ошибаюсь действительно редко. Я пытался объяснить Ханне, что не надо бы ей с этим типом якшаться, что он не такой, как все, что до добра ее не доведет, — впустую, сестренка только отмахивалась и смеялась. Пробовал и с ним самим переговорить... Он, понятное дело, только плечами пожал и посоветовал мне не лезть сверх меры в жизнь сестры, — парень невесело усмехнулся. — К началу осени я уехал в Хайдельберг; дальше знаю со слов матери.

Мюллер прервался, переводя дух и готовясь к следующей части своего рассказа.

— Как, кстати, звали этого типа, который так тебе не глянулся? — осведомился Курт.

— Зигфрид, — неприязненно произнес студент. — Во всяком случае, так он назвался. После моего отъезда он, разумеется, не оставил сестру в покое, продолжил с ней общаться, вроде бы чему-то учил — мать показывала пучки трав, которые Ханна насобирала по его науке, толковые травы... — Мюллер неопределенно передернул плечами. — К концу октября Зигфрид уехал. И вскоре после того Ханна начала... вести себя странно. Не всегда отзывалась на имя, время от времени замирала, ничего не делая и уставившись в одну точку, или вставала и куда-то шла, а когда ее окликали и спрашивали, куда и зачем, не мгла толком ответить.

— Да, об этом мы уже слышали, — кивнул Курт. — Были предположения, с чем могут быть связаны подобные anomaliae?

— Мать поначалу считала, что девочка влюбилась, — вздохнул студент. — Шестнадцать лет, дело обычное... Но поведение сестры становилось все более странным и на девическую влюбленность его уже было не списать. Припомнили, что еще в середине осени она в лесу упала неудачно, головой ударилась. Тогда ее пару дней мутило, но потом прошло, все зажило и вроде бы ничем не напоминало. А тут подумали, может, это оно аукнулось. Только дело в другом, — Мюллер поднял отчаянный взгляд на Курта. — Околдовал ее этот Зигфрид, майстер Гессе. Вы не подумайте, — торопливо добавил он, заметив мелькнувшее в глазах следователя сомнение, — я не на ровном месте такое говорю, я сам видел... — он снова замялся, сбившись с рассказа, и Бруно поспешил прийти свидетелю на помощь:

— Что именно ты видел, Петер?

Парень еще пару секунд помолчал, сплетая и расплетая пальцы и явно собирая в кучу разбегающиеся мысли и слова, наконец, вздохнул и, решившись, выпалил:

— Я много разных книг читал, майстер инквизитор, не только по учебе... Короче говоря... Я еще летом заподозрил, что этот Зигфрид — не просто ученый, а малефик. И вернувшись в Хайдельберг, попробовал поискать еще каких-нибудь книг...

— Eia![49] — хмыкнул Бруно. — Ай да студент. И как, нашел?

— Нашел, — отведя взгляд, отозвался Мюллер. Похоже, благожелательный тон помощника следователя не особенно развеял его опасения относительно того, что сейчас майстер инквизитор его самого привлечет за чтение запрещенной литературы. — Понятно, по книгам не определить вот так, за глаза, является ли твой знакомец малефиком или нет, иначе бы я бросил все и сразу вернулся, но кое-что ценное я вычитал. Поэтому когда услышал обо всем, что с Ханной случилось, что в деревне началось, у меня уже сомнений не осталось, что дело нечисто.

— У меня тоже, — криво усмехнулся Курт. — К сожалению, одного лишь осознания сего прискорбного факта недостаточно.

— Я стал ее искать, — словно не заметив ремарки собеседника, продолжил Мюллер. — Я понимал, конечно, что шансы ничтожно малы, но не попытаться не мог. И... Я ее нашел, майстер Гессе.

— Как же тебе сие удалось, позволь узнать? — осведомился Курт, все больше проникаясь интересом к этому предприимчивому студенту.

— Я рассуждал так: если в пропаже Ханны действительно повинен Зигфрид, а смерти начались вскоре после ее исчезновения, то и они, скорее всего, его рук дело. Значит, он на самом деле никуда не уехал, а залег на дно где-то поблизости. И если сестра у него, то искать ее следует в окрестностях.

— А с чего ты был столь уверен, что твоя сестра жива, а не стала одной из первых жертв? — напрямую спросил Курт, игнорируя осуждающий взгляд помощника.

— Уверенности не было никакой, — кивнул Мюллер, — но предположение — было. Видите ли, майстер Гессе... Я все же местный, знаю если не всех, то многих, и самого малефика видел, и как он с жителями себя вел. Я уже говорил, он мало с кем близко общался. Кроме Ханны, всего с парой-тройкой человек. Один из них тоже пропал — Вольф Дик, вам наверняка рассказывали. Остальные живы-здоровы, ничего им не сделалось. А из тех, кого потом мертвыми нашли, никто с Зигфридом толком не якшался. Я подумал, что в этом может крыться какой-то смысл.

— Разумно, — согласился Курт, в который уж раз за годы службы отметив про себя, что не зря в макаритов с младых ногтей вколачивают привычку строго следовать предписаниям. Из разговора с семьями первых пропавших можно было извлечь зацепку, даже не явись к ним сообразительный студент, так любезно проделавший за господ следователей половину их работы. — И как же ты ее искал?

— Почти наугад, — честно признался Мюллер. — Я просто начал с того леса, куда Зигфрид чаще всего наведывался за травами и Ханну водил — это мне отец показал, он раз или два за ними следом ходил, чтоб удостовериться, что они не творят ничего предосудительного. А дальше мне просто повезло. Сутки перед тем, как я пошел, не было ни снега, ни дождя, а в лесу таять еще только-только начинает, так что я нашел следы и сумел по ним пройти. Поплутал, конечно, но немного. Следы вывели меня к старой мельнице. Она давным-давно заброшена, меня еще на свете не было — русло реки ушло чуть в сторону, пришлось строить новую мельницу, а ту так и бросили. В детстве мы иногда туда бегали с мальчишками, но потом там кого-то чуть насмерть не зашибло куском крыши, и как-то охоты поубавилось, а младшим уже родители запрещали туда ходить. Я думал, она развалилась давно... Оказалось — нет, обветшала, конечно, но стены стоят и крыша на голову не валится.

— И что же тебе удалось обнаружить на старой мельнице? Если удалось, конечно, — спросил Курт у вновь замявшегося студента.

— Удалось... Следы дальше мельницы не вели, зато вокруг было натоптано изрядно. И я пробрался внутрь.

— И не страшно тебе было туда лезть? — с искренним участием спросил Бруно; Мюллер бросил на него сумрачный взгляд:

— Страшно, святой отец, слов нет, до чего страшно. Но я должен был проверить! — он резко обернулся к Курту, глядя упрямо и решительно: — Я должен был понять, что случилось с моей сестрой. Если она жива, вернуть ее, если нет... хоть похоронить по-христиански. Вы еще не приехали, и когда доедете, неведомо, а времени и так уже вон сколько прошло. Не мог я иначе.

— Понимаю, — примирительно кивнул Курт. — Не буду сейчас даже говорить о том, что, случись что с тобой на той мельнице, мы бы сейчас расследовали на одно исчезновение больше, да к тому же лишились бы ценного свидетеля; factum est factum[50]. Рассказывай, Петер.

— Сначала я подумал, что ошибся и там все-таки никого нет, — послушно вернулся к повествованию студент. — Темно, мрачно, холодно... Зажигать фонарь внутри я не рискнул — мало ли, не хватало еще спугнуть, если там кто-то есть. Подождал, пока глаза привыкнут к полумраку, прислушался... — он сделал небольшую паузу, потом тряхнул головой: — Неважно, в общем, сколько я там ходил и где, если захотите, потом расскажу подробнее, может, даже часть нарисовать смогу. Там было несколько комнат, и в одной из них я нашел Ханну. Еще раз повезло — нашел сразу ее, а не кого-нибудь другого... Я ее насилу узнал, наверное, только потому, что надеялся ее там увидеть. Она там сидела сама не своя, я подошел, она меня сначала не признала. Я с ней заговорил, она на меня смотрит, как будто не видит. На имя обернулась, ответила даже, но вижу — не узнает. В конце концов не выдержал, решил попробовать... Я читал где-то, что от некоторых видов малефиции помогает молитва и Распятие... У меня, конечно, при себе был только простой нательный крестик, но я попробовал — вряд ли бы стало хуже, верно?

— И как, помогло? — неопределенно пожав плечами, поинтересовался Курт.

— Да, — с какой-то растерянностью кивнул Мюллер. — Она сначала вскрикнула, будто ожегшись, потом смотрит на меня ошалело. "Петер, — говорит, — откуда ты здесь?" От сердца у меня немного отлегло: если хоть так узнала, значит, все же умом не тронулась, заморочена только. Хотел увести ее оттуда... — парень осекся, тяжело вздохнул и продолжил: — Она сначала стала мне говорить, чтобы я уходил поскорее и что забирать ее отсюда не надо, хуже будет всем, плакала... Сказала еще, что Вольф тоже там. А потом снаружи совсем стемнело, и она... — студент запнулся, стиснул кулаки и договорил, глухо и с горечью: — Она вдруг попыталась на меня накинуться. Лицо исказилось, глаза бешеные, кричала что-то, я не смог разобрать... Короче говоря, я понял, что пора уносить оттуда ноги, пока жив.

Мюллер замолк, глядя в стол и снова нервно сплетая и расплетая пальцы.

— Это все? — уточнил Курт; тот поднял неуверенный взгляд:

— Почти. Я вчера услышал, что вы приехали, майстер Гессе, хотел сразу прийти, но не застал вас здесь, а потом уже поздновато стало, решил подождать до утра. А этой ночью... — парень сглотнул, прежде чем продолжить. — Не ночью даже, а под утро... Проснулся совсем рано, понял, что назад не усну, решил уже встать, сходить за водой. Вышел на крыльцо, вижу — по улице идут двое. Я удивился еще, что в такое время — до рассвета еще часа три. Забеспокоился, даже окликнул, но они не отозвались и как раз за угол свернули. Точно могу сказать, что это были две женщины. А потом нашли Грету... — студент чуть заметно вздрогнул. — Я уже говорил, я на медика учусь, кровь видеть не привыкать, но все одно оторопь берет... Так вот, я как увидел — вызвался сходить за телом, нервы-то, как ни крути, и правда крепкие, — тут и сообразил, что из тех двоих одна и была Грета — и рост, и фигура, насколько можно со спины разобрать, и самая короткая дорога от дома пекаря к реке как раз мимо нас проходит. А потом подумал, кого мне напомнила вторая фигура... и что у сестры, когда я ее нашел, на юбке были темные пятна, характерные такие... Майстер Гессе, — почти шепотом заключил Мюллер, — похоже, это Ханна людей режет, только она не в себе, понимаете? Когда она тогда на меня набросилась, ее будто подменили. И двигаться она стала не как нормальный человек, а как... кукла! Понимаете? Он ею управляет, как куклой, марионеткой... Я читал, что такое бывает. И она не виновата в том, что творит, она не понимает и не помнит ничего, она сама жертва!..

— Успокойся, Петер, — оборвал разволновавшегося студента Курт. — Никто не тащит твою сестру на костер. Если все действительно так, как ты говоришь, то она, разумеется, жертва и не может нести ответственности за сделанное ее руками по чужому произволению.

Мюллер проглотил явно уже готовую сорваться следующую фразу, кивнул с видимым облегчением и пробормотал:

— Спасибо, майстер Гессе. Признаться, я... побаивался...

— И напрасно, — отмахнулся Курт. — Ты хотел сказать что-то еще?

— Нет, это все...

— Тогда нарисуй нам, что сможешь вспомнить о той мельнице, — велел следователь, придвигая к студенту чернильницу и тетрадь отца Амадеуса, раскрытую на пустой странице.

Мюллер кивнул и усиленно заскрипел пером, то и дело прерываясь, что-то припоминая и возвращаясь к работе.

— Вот, — объявил он спустя четверть часа. — Это то, за что могу поручиться, остального не видел. Вы туда собираетесь?..

— Скоро, — неопределенно отозвался Курт, изучая предоставленный набросок.

— Я... я бы хотел с вами пойти, — тихо проговорил Мюллер, став вдруг похож на мальчишку-подростка. — Если можно, конечно... Я и дорогу знаю самую короткую...

Майстер инквизитор с помощником многозначительно переглянулись.

— Допустим, — после секундной паузы ответил Курт. — Приходи сюда же сегодня на закате.

— Хорошо, майстер Гессе, — обрадованно воскликнул Мюллер, чуть ли не просияв. — Я могу еще чем-то был вам полезен?

— Пока что нет; свободен.

* * *

— Зар-раза, — протянул Курт, когда дверь за Мюллером закрылась, отчетливо понимая, что этот рассадник вместе с их кукловодом надо брать и каждый день промедления чреват новыми смертями. — Чего я не понимаю, так это почему картины преступления такие разные? Если ему нужно убивать определенным образом в ритуальных целях, то я не вижу никакой закономерности. Если же ему просто нужны трупы, то для чего так усложнять? Свернуть шею или перерезать горло намного проще, чем устраивать анатомический театр вроде сегодняшнего.

— Может быть, он просто сумасшедший? — предположил Бруно.

— Возможно и такое, — кивнул он. — Но подобное объяснение слишком соблазнительно, чтобы на него всерьез рассчитывать. Ad imperatum следовало бы вызвать зондергруппу...

— Но ты не станешь этого делать, — закончил помощник.

— Но я не могу себе позволить их дожидаться, — поправил Курт.

И Бруно, виданное ли дело, промолчал.

— А теперь вставай, и пойдем-ка прогуляемся по окрестностям. И лучше не в рясе и с оружием.

— Ты собираешься?..

— Я не собираюсь совать голову в петлю, слепо полагаясь на слова парня, которого впервые вижу, — перебил Курт. — Скорее всего, его история — чистая правда. Но, согласись, звучит слишком складно. И слишком много случайных предположений, оказавшихся верными. Возможно, у этого Петера хорошая интуиция и голова на плечах не пустая, но возможно так же и то, что он — подсыл, с помощью которого малефик пытается избавиться от докучливого следователя, а сегодняшнее убийство — еще один способ заставить меня поторопиться и наделать глупостей. Повторюсь, этот вариант не кажется мне особенно вероятным, но я предпочту брать малефика на своих условиях. Pro minimum без ведома нашего нежданного осведомителя. Однажды так уже подставился, больше не хочу.

Бруно понимающе вздохнул, явно припомнив начало их знакомства.

* * *

— Выяснили нечто важное? — отец Амадеус с вежливым любопытством смотрел на вооружившихся до зубов постояльцев.

— Полагаю, да, — кивнул Курт. — Отец Амадеус, вблизи Аспендорфа есть заброшенная мельница. Как к ней пройти?

— Как выйдете к реке, идите вверх по течению до обгорелого дуба. В него когда-то молния ударила, не пропустите. За ним сверните налево, и аккурат к старой мельнице выйдете. Она на краю оврага стоит, где раньше река текла. А на что вам она, брат Игнациус?

— Там видно будет, — уклончиво ответил Курт. — Но если к закату мы не вернемся, берите с собой нескольких человек и езжайте за помощью в ближайшее отделение. Передадите им вот это послание.

Он протянул священнику запечатанный оттиском своего Знака свиток.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — уточнил священник с легким беспокойством.

— Пожалуй, да, — задумчиво проговорил Бруно. — Будьте добры, наполните эту флягу святой водой.

Курт хмыкнул, но возражать не стал. Священник же торопливо вышел, а спустя несколько минут вернулся с требуемым.

* * *

Когда господин следователь с помощником подошли к заброшенной мельнице, до заката оставалось около трех часов. Еще крепкое каменное строение действительно обнаружилось на самом краю оврага. Большая часть кровли пока держалась, стены постепенно зарастали мхом.

Они обошли мельницу дважды, держась на почтительном расстоянии. Единственная дверь казалась если не запертой, то плотно притворенной, а вот ставни в паре окон на первом этаже были весьма удачно открыты.

Выбрав место, откуда до дома было ближе всего, Курт метнулся через открытое пространство и присел под окном, прислушиваясь. Изнутри не доносилось ни звука. Майстер инквизитор махнул рукой Бруно, и тот присоединился к нему. Курт осторожно заглянул в окно; внутри царил полумрак, но даже так можно было разобрать, что комната пуста и необитаема. Только несколько сухих листочков на полу, видимо, заброшенных ветром по осени.

Одним слитным движением, спасибо хауэровской выучке, он перемахнул через подоконник, мягко приземлился и метнулся к двери. Если верить рисунку студента, за ней должен быть короткий коридор, из которого одна дверь ведет на кухню, вторая — в комнату Ханны, а третья — неизвестно куда. Справа, где входная дверь, должна обнаружиться и лестница на второй этаж.

Выглянув в узкую щелку и никого не увидев и не услышав, Курт выскользнул в коридор; окружающая обстановка говорила о поразительной точности изображенного Мюллером плана. Сие могло свидетельствовать либо о замечательной памяти студента, либо об обоснованности подозрений майстера инквизитора, подтолкнувших его отправиться сюда без добровольного помощника.

Не сговариваясь, оба первым делом шагнули к той комнате, где Мюллер нашел сестру. Указанная дверь отыскалась ровно там, где была отмечена на рисунке, однако за нею никого не обнаружилось: комната была пуста, хотя внимательный осмотр выявил некоторые признаки обитаемости сего помещения.

Кухня также оказалась безлюдной, и Курт направился к третьей двери; за ней обнаружилась еще одна комната, где сидел плотный мужчина в потрепанной крестьянской одежде в застарелых серо-бурых пятнах. Определить его возраст или цвет волос было затруднительно: пустое, похожее на маску лицо казалось таким неподвижным, что с него будто стерлись все признаки прожитых лет, а волосы слишком спутались и потускнели, чтобы можно было ясно различить их оттенок. На вошедших обитатель комнаты поначалу никак не отреагировал, продолжая сидеть в прежней позе с безучастным видом.

Курт осторожно шагнул в комнату и медленно приблизился к ее обитателю. Тот поднял голову, когда майстер инквизитор стоял уже почти вплотную, и движение это было заторможенным, будто под толщей воды.

— Кто ты? — тихо спросил Курт, поймав малоосмысленный взгляд мужчины и внутренне подбираясь, готовый к любой пакости.

— Вольф, — деревянным голосом ответил тот.

— Вольф Дик... — прошептал Бруно чуть растерянно. — Похоже, парень таки не врал.

Курт кивнул помощнику и снова обратился к крестьянину:

— Что ты здесь делаешь, Вольф? — не то чтобы майстер инквизитор надеялся на осмысленный ответ, скорее пытался оценить общее состояние.

— Ничего, — голос оставался столь же невыразительным, глаза — пустыми, а поза даже не расслабленной, а какой-то обвисшей, как если бы тело держали нити, которым позволили провиснуть.

— Где сейчас Зигфрид? — задавая этот вопрос, Курт внутренне напрягся, ожидая с равной вероятностью безразличного "не знаю" и попытки наброситься на незваных гостей.

По всей видимости, малефик контролировал своих марионеток не постоянно, но вполне мог среагировать на свое имя. Однако ничего подобного не случилось. Столь же медленно и безэмоционально Вольф произнес "наверху", медленным, угловато-судорожным движением поднял руку, почесал затылок под спутанными волосами и уставился в стену невидящим взором.

Оглянувшись на дверь и убедившись, что запереть ее снаружи не представляется возможным, Курт извлек из сумки два ремня, один из которых протянул Бруно.

— Ноги, — коротко пояснил он в ответ на немой вопрос помощника.

Сам же майстер инквизитор спокойно подошел к сидящему Вольфу, нарочито неспешным и не внушающим угрозы движением завел обе руки крестьянина за спину и связал запястья. Сопротивляться мужчина не пытался.

— Посиди так немного, Вольф. Мы скоро за тобой вернемся, — проговорил Курт.

Покинув комнату и прикрыв за собою дверь, следователь с помощником направились на второй этаж. На первой же ступеньке Курт замер, вслушиваясь: ему почудился тихий шорох, словно кто-то осторожно переступил в кухне; однако звук не повторился, а Бруно, судя по недоуменно-вопросительному выражению на лице, ничего не слышал. Подождав еще пару секунд и не заметив более ничего подозрительного, Курт передернул плечами и легко взбежал наверх.

Мюллер сюда не поднимался, посему представлений о расположении помещений в этой части старой мельницы у Курта не было никаких. Лестница вывела в коридор, во многом похожий на тот, что был внизу, только из этого вели четыре двери.

Снова прислушавшись и не уловив ничего настораживающего, следователь подошел к ближайшей — лишь с тем, чтобы обнаружить за нею пустую и, судя по слою нетронутой пыли, нежилую комнату. За следующей дверью оказалось что-то вроде лаборатории: на чисто вытертых полках на стене были разложены мешочки с травами и расставлены какие-то пузырьки, на столе в строгом порядке выстроилась разнообразная алхимического вида утварь. Были здесь и книги, но люди отсутствовали.

— Тут надо будет хорошо порыться, — одними губами шепнул Бруно, и Курт согласно кивнул, направляясь к третьей двери.

Здесь господ инквизиторов вновь постигла неудача: помещение оказалось чем-то вроде кладовой, где был свален различный хлам, возможно, стащенный туда со всего дома.

Ханна Мюллер обнаружилась в последней из комнат, когда Курт уже почти уверился, что малефик со второй куклой или отлучился, или готовит хитроумную ловушку. Дверь была самую малость приоткрыта, и майстер инквизитор смог рассмотреть происходившее внутри. Девушка толкла что-то в ступке. Движения ее в самом деле чем-то напоминали кукольные: резкие, угловатые, какие-то рваные.

Малефик тоже был здесь. Тот самый Зигфрид, почти такой, каким описывал его студент, только исхудавший и со странно пустыми глазами. Впал в транс, чтобы контролировать куклу? Но не проще ли тогда самому растолочь свои травки?

Курт обернулся к помощнику, без слов, одним взглядом давая понять: "мне — он, тебе — она". Бруно кивнул, и Курт резко распахнул дверь, одним прыжком оказавшись в трех шагах от Зигфрида. Традиционное "Святая Инквизиция, всем не двигаться" он решил опустить: подобное звучит убедительно при наличии за спиной зондергруппы с арбалетами, а при столкновении двое на двое с малопредсказуемым противником куда важнее не потерять лишнюю секунду, чем соблюсти формальности. Он выбросил вперед руку с кинжалом, целя рукоятью в висок малефика, но тот на удивление ловко отшатнулся и вскинул руки, закрываясь от удара; правда, сделал он это хоть и стремительно, но неловко, словно не видя, откуда и какая точно угроза на него надвигается. Рукоять не достигла цели, но одна из ладоней колдуна наткнулась на острие, глубоко пропоровшее кожу. Брызнувшая кровь попала Курту на подбородок и воротник, и он чуть поморщился, одновременно сдвигаясь на шаг в сторону и выхватывая второй кинжал.

Еще прежде, чем он закончил свой маневр, за спиной послышался шум и оглушительный чих Бруно, за которым последовали явственные звуки борьбы. Поверить в то, что такое рычание могло вырываться из глотки хрупкой девушки, было трудно, но за годы службы майстер инквизитор многому разучился удивляться. Он вновь попытался достать малефика, полагая, что кукла перестанет представлять опасность, как только ее хозяин потеряет сознание; однако тот опять ухитрился увернуться, бросив в нападавшего какой-то тряпкой, да так метко, что один из кинжалов в ней запутался, а второй оказался на секунду вне поля зрения владельца. Курт с яростным шипением стряхнул с клинка кусок плотной материи, оказавшийся сдернутым с кровати покрывалом, и едва увернулся от летящей в него каменной статуэтки.

А в следующий миг в воздухе свистнуло (Курт рефлекторно отшатнулся от очередного летящего предмета), и не в меру ретивый малефик обмяк, закатив глаза. Тотчас стихла и возня за спиной.

— Зараза, — тихо выдохнул майстер инквизитор, волчком развернувшись к двери и столкнувшись взглядом с Петером Мюллером.

— Простите, майстер Гессе, — с чуть виноватой улыбкой проговорил тот, входя в комнату, — я подумал... вдруг вам понадобится помощь? Я ведь видел, во что может превращаться моя сестра...

Курт глянул сначала на Зигфрида: тот был в беспамятстве, в кое его, несомненно, отправил брошенный метким студентом небольшой каменный шарик. Кажется, нечто подобное они видели в лаборатории.

Затем он перевел взгляд на помощника и девушку. Ханна Мюллер лежала в глубоком обмороке, одна рука была неестественно вывернута, но иных видимых повреждений на ней Курт не заметил, чего нельзя было сказать о Бруно. Тот сидел на полу, привалившись к стене и тяжело дыша, из разбитой губы сочилась кровь, на запястье виднелись глубокие царапины, из которых тоже вытекали крупные алые капли, а все лицо было присыпано каким-то мелким порошком и залито слезами.

— Что за дрянь она толкла в этой... ступке, хотел бы я знать, — прошипел помощник, пытаясь протереть все еще немного слезившиеся глаза. — Ни смотреть, ни дышать невозможно!

— Не трогайте глаза, святой отец, прошу вас, — Мюллер уже присел возле Бруно и торопливо рылся в поясной сумке. — Сейчас... Не могу поручиться, но подозреваю, что сей порошок может быть весьма ядовит, а потому последнее, что стоит делать, — втирать его сильнее.

Студент извлек из сумки кусок чистого полотна и какой-то пузырек и со знанием дела принялся приводить помощника следователя в надлежащий вид. Курт же вернулся к оглушенному малефику и позаботился о том, чтобы, очнувшись, тот не имел возможности брыкаться.

— Так должно быть лучше, — сказал Мюллер, поднимаясь и подходя к бесчувственной сестре. — Потом следует еще раз хорошо умыться чистой водой.

— Что с ней? — осведомился Курт, присаживаясь рядом со студентом и упершись коленом в пол.

— По всем признакам обычный обморок, — не слишком уверенно ответил Мюллер, держа сестру за запястье. — Она упала после того, как он был оглушен...

— Ясно, — покривился Курт, — и ожидаемо. Ты-то здесь откуда, Петер?

— Я... — студент заметно смутился, аж порозовел щеками. — Ну, я догадался, что вы мне не вполне поверили, майстер Гессе. Я не обижаюсь, ни в коем случае, я бы, наверное, тоже не поверил, окажись на вашем месте. И... спустя где-то час вернулся в дом отца Амадеуса, сказал, что вспомнил кое-что, о чем забыл вам рассказать. Он и сказал, что вы ушли, и подтвердил, что к мельнице.

— Versutus[51], — беззлобно усмехнулся Курт. — А если бы мы обнаружились на месте, что бы сказал?

— Что заходить лучше не в дверь, потому что она скрипит, а в выбитое окно, — не моргнув глазом, ответствовал Мюллер. Затем перевел взгляд на Ханну и тихо спросил: — Что с ней теперь будет, майстер Гессе?

— Надеюсь, что ничего плохого, — пожал он плечами. — Но пока что нам придется ее связать, чтобы, когда очнется ее хозяин, она не кинулась освобождать его и крушить все и всех вокруг.

Мюллер болезненно сморщился, но ни словом не возразил, только проронил, когда дело было сделано:

— Я ее донесу.

— Не думаю, — качнул головой Курт. — Если бы тащить нужно было только ее, даже ее и Зигфрида, мы бы справились, но внизу еще сидит Вольф, которого я бы тоже пока не оставлял без пригляда. Так что дуй-ка ты, Петер, в деревню и возвращайся с парой крепких парней.

* * *

— Бессмысленно, Зигфрид, — в который раз невозмутимо, почти благожелательно повторил Курт. — Бессмысленно пытаться меня убедить, что ничего не знаешь, ничего не скажешь, даже пытаться разозлить. Ты же не думаешь, в самом деле, что ты первый или хотя бы пятый, кто так делает?

— А то, что делаешь ты, не бессмысленно? — отозвался малефик.

Говорил он спокойно, даже нагловато. Разумеется, с подобным поведением подследственного Курт сталкивался далеко не впервые; однако что-то отличалось в манере держаться именно этого. Меньше вызова, пустой бравады. Чаще всего за маской такой вот наглости, за попытками уязвить допросчика кроется глубинный страх, подсознательное понимание, что все эти ухищрения напрасны и рано или поздно следователь все равно получит желаемое, а если и нет, то сопротивление ему потребует слишком больших душевных и физических сил. В Зигфриде этого не ощущалось. Складывалось впечатление, что он действительно не боится своей дальнейшей участи. С чем-то подобным Курту доводилось сталкиваться всего единожды, да и то, можно сказать, в теории. Но тогда дело касалось ликантропа, которому по природе своей ежемесячно приходится претерпевать такую боль, что после этого можно и гореть на костре молча. Здесь же речь шла об обычном человеке, пусть обладающем немалой магической силой, но все же...

— У меня есть время, — пожал плечами Курт. — У тебя, конечно, тоже, но работает оно в данном случае на меня. Надо объяснять, почему?

— Ты ошибаешься, — невесело усмехнулся малефик, не открывая глаз, которыми, как уже выяснилось, все равно ничего не мог увидеть. — Ты самоуверен, как все вы. Да просто — как все, считающие себя хозяевами положения.

— Так поясни же, в чем состоит моя ошибка, Зигфрид, — предложил следователь; обвиняемый фыркнул:

— И зачем это мне?

— А зачем было тебе убивать дюжину человек? Если для ритуала, то такой силой можно было уже отправить всю деревню в преисподнюю. Или то были разные ритуалы?

— Не преувеличивай, — поморщился малефик. — Или это такой прием — умножать преступления допрашиваемого на три? На совесть надавить надеешься?

— Ничуть, — парировал Курт. Подобной реакции он не ожидал, но виду, разумеется, не подал. — За эту зиму в окрестностях Аспендорфа убито двенадцать человек, вероятно, даже тринадцать, так как пропало трое жителей, а при тебе были лишь двое. Станешь рассказывать, что больше половины из них задрали волки? Предупреждаю сразу: я тебе не поверю.

— Зачем бы мне врать о количестве жертв, сам подумай? — в голосе малефика послышалось раздражение. — Имело бы смысл отрицать факт их наличия как таковых, но, заметь, этого я не делаю. Даже скажу, почему я этого не делаю. Потому что ты все равно меня спалишь, хотя бы за этих бестолочей, на чей скудный разум я посмел покуситься. И за сопротивление, нападение на инквизитора при исполнении, как там у вас это называется... С последним, впрочем, можно бы и поспорить. Ты же не сказал, мол, Святая Инквизиция, всем лежать. Откуда мне было понять, что вы не залетные грабители?

— Допустим, — не стал препираться Курт, — но сути дела это не меняет и обвинения в подчинении разума двух человек с тебя не снимает. Как ты верно заметил, взяли тебя flagrante delicto[52].

— С очевидным спорить глупо, — с удивительным для своего положения спокойствием согласился Зигфрид. — Потому и того, что я убивал людей, пусть и не своими руками, я не отрицаю, хоть прямых улик к тому у тебя и нет, признайся. Но не навешивай на меня лишние трупы, Domini canis[53], — последнее прозвучало, как оскорбление. — Жертв было пять. И две куклы.

— И какие же из них? — осведомился Курт, доставая тетрадь отца Амадеуса и начиная зачитывать вслух: — "Ульрика Шварцхар, тело найдено двадцать девятого декабря, перерезано горло, вспорот живот, часть потрохов отсутствует. Мужчина, неизвестный, найден третьего января, глаза выклеваны (выколоты?), взломаны ребра, вырвано сердце. Мужчина, неизвестный, найден шестого января, содрана кожа со спины, отсутствуют оба уха и три пальца на левой руке. Мария Кляйн, найдена пятнадцатого января, грудь и живот исполосованы ножом, внутренности частично съедены хищниками...".

— Это бред, — тихий голос малефика лишился изрядной доли былой уверенности. Лицо его побледнело, невидящие глаза широко распахнулись. — Этого не могло быть... Не могло...

— Пояснишь? — уточнил Курт. — Вижу, ты что-то понял, так поделись своим открытием, Зигфрид. В конце концов, без меня ты так и остался бы в неведении.

Подследственный молчал, устремив отсутствующий взгляд в пространство, и на сей раз майстер инквизитор его не торопил. Бывают моменты, когда допрашиваемому нужно дать немного времени на то, чтоб собраться с мыслями.

— Так вот, что это значило... — прошептал наконец малефик, обращаясь скорее к себе. — Дурак... О, боги, какой же я дурак...

— В чем именно выразился сей прискорбный факт? — напомнил о себе Курт; подследственный тряхнул головой и горько усмехнулся:

— Что ж, признаюсь, ты меня сделал, инквизитор. Можешь торжествовать, хотя твоей заслуги тут немного... — он издал короткий смешок и продолжил: — Ты угадал, я действительно проводил ритуал. Для него-то изначально и понадобились куклы. Он должен был дать мне... некоторые новые способности, подробности неважны.

— Отчего же? — не согласился следователь.

— Оттого, что ритуал провалился, — проворчал малефик. — То ли в книгу вкралась ошибка, то ли я что-то напутал... Я, разумеется, получил откатом. Надеюсь, мне не надо тебе объяснять, что это такое? — в голосе Зигфрида вновь прорвались прежние насмешливые нотки.

— Не надо, — кивнул Курт. — Alias[54], та сущность, к которой ты обращался, на тебя обиделась и накостыляла тебе в ответ. Тогда-то ты и ослеп, так?

— Да, — со странной интонацией согласился Зигфрид. — И это был еще далеко не худший вариант из возможных. Однако мне дали понять, что, если я не заглажу свой промах, дальше будет только хуже.

— И чтобы откупиться, ты начал приносить жертвы?

— Да, — медленно проговорил малефик. — Руками кукол, разумеется, сам я в таком состоянии мог только сидеть в укрытии и направлять их. Естественно, для этих целей я выбирал скорее проезжих, которых никто не считал, чем местных, которых быстро хватятся.

— Ты сказал, их было пять... — заметил Курт, в который раз пробегая глазами записи священника. — Тела с выколотыми глазами и вырванными сердцами — это они?

— Какой ты омерзительно догадливый, — хмыкнул Зигфрид.

— Status habet onus[55], — в тон ему отозвался майстер инквизитор. — А остальные?

— Остальные... — с тоской вздохнул малефик. — Остальные не планировались, и я о них даже не догадывался.

Он опять задумался, но на сей раз Курт не позволил подследственному утонуть в своих мыслях, поторопил.

— Тогда откуда же они? Твои куклы взялись провести парочку ритуалов для себя?

— Эти скудоумные простаки? — в голосе Зигфрида прорезалось прежнее презрение и высокомерие. — Нет, что ты, нет... Просто я видел сны. Подробные, долгие, четкие, до малейших деталей. Каждую ночь. Иногда это были кошмары про тот самый, первый неудавшийся ритуал. Иногда про иные ритуалы. Чаще всего кровавые: раскиданные потроха, содранная кожа, с живого человека, разумеется, выломанные кости... Я-то полагал, что это шутки моего перепуганного подсознания, но теперь не поручусь, что мой несостоявшийся покровитель не взял себе таким образом больше, чем было уговорено между нами. Судя по тому, что ты зачитывал, мои куклы воспринимали сон, как приказ, и в точности исполняли его, когда контроль был достаточно силен... или когда им удавалось отыскать жертву. А знаешь, что самое паршивое, инквизитор? — добавил малефик, понизив голос. Называть следователя как-то иначе, даже зная полное его имя, он упорно не желал. — По твоей милости я не выполнил условие: жертв должно было быть семь. А если бы и выполнил... Он обманул меня раз, обманул бы и еще. И я, право, не знаю, не страшнее ли мое будущее, чем даже вечность в огне костра.

Зигфрид горько и зло рассмеялся.

— Подобным сущностям верить нельзя, — кивнул Курт. — Лучший способ не пострадать от них — просто держаться подальше, к чему и призывает Конгрегация денно и нощно чад праведных и заблудших. Но отчего-то каждому, кто прочел пару трактатов, мнится, что он теперь великий маг, исполненный мудрости, и оттого может безнаказанно лезть в то, о чем на самом деле представления не имеет.

— Мне проповедовать уже поздно, инквизитор, — лицо малефика неприязненно скривилось. — Ты зря тратишь слова и оставшиеся мне крохи времени. Тебе что-то еще от меня нужно? Если нет, то давай, жги.

— Есть еще кое-что, — кивнул Курт, с запозданием вспомнив, что собеседник его не видит. — Твои куклы, Зигфрид. Как ты их создал?

— Собрался повторить? — осклабился малефик. — Потребуется сложная смесь из трав, заклинаний и личного обаяния. И пара месяцев времени. Рецепт я разработал сам. Он записан в моем дневнике, который ты наверняка уже отыскал в лаборатории. Если чего не поймешь — не стесняйся, спрашивай, пока я жив, — великодушно предложил он.

— Что с ними будет, когда ты умрешь?

— Понятия не имею. Никогда не задавался вопросом, что будет без меня с моими инструментами. Скорее всего, им придется думать своими мозгами.

— Ты можешь их отпустить?

— Допустим...

— Сделай это. И постарайся, чтобы они как можно больше походили на себя прежних. Тогда ты окажешься на костре уже мертвым. А брат Бруно помолится об облегчении твоей участи. Он, знаешь ли, почти святой, у него может и получиться.

— Не вижу для себя особой разницы, — устало пожал плечами Зигфрид, — но так и быть, сотворю напоследок благое дело...

* * *

— Вот такая поучительная история, — подытожил Курт краткий пересказ признания малефика. — Знаешь, почему я рассказал все это при тебе, Петер, хоть немалая часть сих сведений не предназначена для широких масс?

Студент, зашедший полчаса назад поделиться радостью, что Ханна окончательно пришла в себя и ее больше не требуется поить святой водой для поддержания рассудка в ясности, смущенно поерзал на табурете.

— Потому что я читал кое-что из тех самых трактатов, — пробормотал он, не поднимая глаз. — Только я и сам понял, майстер Гессе, что с такими вещами связываться не стоит, поверьте. Я... — Мюллер сглотнул, привычным жестом сплел и расплел пальцы и все же поднял взгляд на собеседника: — После одной книги я задумался было о чем-то таком. Там шла речь об исцелении смертельных болезней, тех, от которых медицина не знает средства. При помощи ритуалов. С жертвой, конечно, но обычно в качестве жертвы указано животное... и кровь пациента. Я читал ее три недели, медленно, внимательно... Запоминал, обдумывал... А потом дошел до последних глав, где описывались самые сильные ритуалы, способные чуть ли не с того света вернуть, если сразу провести. Только жертва для них — человеческая. Ребенок. Младенец. И... я не смог больше эту книгу в руки даже взять. Как представил... — студента заметно передернуло при воспоминании. — Так что обо мне не беспокойтесь, майстер Гессе. Меня ловить вам не придется, — закончил он с немного нервной улыбкой.

— Это, несомненно, радует, — усмехнулся Курт. — Хотя читать подобные книги вообще-то запрещено, о чем ты не мог не знать.

— Знаю, конечно, — понурился Мюллер. — И понимаю, почему так. Вы меня арестуете за это, майстер Гессе? — он вскинул голову и посмотрел Курту прямо в глаза.

— Ad imperatum — следовало бы, — чуть усмехнулся инквизитор. — Но ты оказал неоценимую помощь следствию, чем с высокой вероятностью спас несколько жизней. Это primo. Secundo[56], ты проявил похвальную сознательность и крепость духа, не поддавшись искушению обрести сверхнатуральную силу, коей не наделен от рождения. И tertio[57], ты показал весьма достойные способности к анализу фактов и извлечению из них верных выводов. Conclusio[58]: не хочешь подумать о сотрудничестве с Конгрегацией на постоянной основе, Петер?

— Там весьма неплохо принимают толковых студентов, — с легкой усмешкой заметил молчавший до сей поры Бруно. — Даже недоучившихся.

— Я... не хочу... бросать ун-ниверситет, — выдавил наконец Мюллер.

— И не надо, — отмахнулся Курт и протянул студенту короткий незапечатанный свиток, внизу которого красовались подпись и оттиск Сигнума. — Но если пожелаешь чем-то помочь, можешь явиться в любое отделение Конгрегации и показать вот это. Мои рекомендации кое-чего стоят.

Мюллер нервно прыснул, пробежал глазами по четким строчкам и бережно свернул документ.

— Спасибо, майстер Гессе. Думаю, когда-нибудь мне это пригодится.

Брачный сезон

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: в жизни каждого юноши наступает такой момент, когда пора. А что делать, если пора ликантропу?

Зыбкий мартовский ледок, упавший на лужи ввечеру, чуть хрустел под лапами, и жаркое дыхание, схватываясь морозцем, разлеталось снежными искорками в неверном свете факелов. В остальном — огромный волк сидел молча, и это слегка нервировало стражу. Но только слегка. Тут ко многому привыкли.

Долго ждать не пришлось. Дверь из хозяйского покоя скрипнула — еле слышно, а чуткому уху достаточно. Вполне возможно, кстати, что именно на чуткое ухо этот скрип и был рассчитан. Волк привстал и облизнулся в нетерпении.

Фигура, выскользнувшая из теней, выглядела человеческой — но только выглядела. Культура движений, запахи, еле уловимая энергия скрытой угрозы — все это заставляло шерсть на затылке дыбиться. Губы против воли поползли вверх, обнажая слегка искривленные даги клыков.

— Ну-ну, mon сher[59], — вымолвил барон Александер фон Вегерхоф, собственной персоной. Особый агент Конгрегации, уникальнейшая личность как среди служителей церкви, так и среди своих "собратьев" — стригов. Он подошел неспешно, не выказывая ничего, кроме сдержанного любопытства. И ожидания. — Здравствуй. Добро пожаловать.

Волк совсем по-человечески кивнул, а затем зажмурился, сдавленно, болезненно взрыкнул... И начал оборачиваться человеком. Мужчиной. Молодым парнем, если уж совсем точно. Полностью обнаженным, к слову, но и не думавшим покрываться цыпками от холода. Налетевший сверху ветерок вкрался в покрывавшие грудь, бедра и предплечья волосы. Совершенно не похоже на волчью шерсть, отстраненно подумал Александер, осматривая гостя.

Последней претерпела метаморфозы морда ликантропа. Видимо, так и было задумано: из широченной пасти во вполне человеческую ладонь с плевком полетело что-то тяжёлое и металлически поблескивающее.

— И вам здрасте, — буркнул Макс Хагнер, а это был, естественно, он, ища взглядом, обо что обтереть Сигнум. Стриг улыбнулся и протянул кружевной платок.

— Насколько я помню, у тебя была для этих целей сбруя выделки Фридриха. Карман под Знак, крепёж для ножен, ремни для дорожных сумок. А ты, значит, решил au naturel[60].

— Да тут недалеко оказалось, — отчего-то покраснел юноша. Точно не от мороза. Александер наклонил голову и улыбнулся еще шире, с пониманием. Наконец ликантроп не выдержал:

— Ну да, да... Слушайте, вы же в курсе...

— Vraiment[61], один из моих голубей донес небезынтересные новости. Notre petit louveteau[62] вырос, окреп... возмужал... — на последнем слове было сделано неявное, но ощутимое ударение. Хагнер покраснел гуще, а потом ощерился, чуть расставив ноги и подобрав кулаки к груди. Стражники, старательно игнорировавшие все предыдущее, напряглись. Бровь господина барона взмыла вверх.

— То есть, вот так, в духе Grèce antique[63]? Не мое развлечение, предупреждаю сразу. Да и ты здесь, я убежден, не за этим. И не потрясай так грозно своим baculus[64] — не та аудитория.

Макс выдохнул, опустил плечи, а затем с кривой, неловкой усмешкой развел ладони по обе стороны упомянутой части тела:

— Собственно, в этом и проблема. Меня с неутолимой силой потянуло... в леса. У волков начался период семейных игр, — взгляд парня затуманился, устремился куда-то сквозь стены, сквозь города, поля и холмы, — и я услышал их песни. Они так звали...

— Так чего же не пошел? — вкрадчиво прошелестел стриг, внимательно изучая лицо собеседника. Тот вздрогнул, пришел в себя и насупился.

— Так нельзя. Я — человек, — сказано было веско, с нажимом. — Несмотря ни на что. А человеку с животным... Это богопротивно и против сути!

— Вот за эту мысль и держись, — неожиданно серьезным тоном поддержал Александер. Глаза его сузились. — Ты действительно человек. И я человек. Только вера, искренняя вера в себя и в Него не дает нам поддаться тьме в наших сердцах. Молодец, mon cher, ты даже не представляешь, какой ты молодец. Но даже отчаянным молодцам нужна помощь, — взгляд аристократа снова обрел лукавство, а в голосе засочились медовые нотки, — которую я могу предоставить. Тебе же так сообщили?

— Майстер Хауэр говорил со мной, — пожал плечами ликантроп, — потом, как я понимаю, связался с академией, а через пару дней сказал, что меня ждут. Мол, у хорошего друга есть решение. А когда я понял, куда надо отправиться — угадал и "друга". Вы были в монастыре в том году, и запах...

— И ты рванул, как железом прижаренный, через горы, через леса, через деревни и города...

— Я скрытно! — возмутился Хагнер. Стриг примирительно поднял руки.

— Bien, bien[65]. Я верю в твои таланты и школу Хауэра. А теперь, mon ami[66], пойдем все же в дом. Я почти не испытываю холода, как и ты, но вот эти доблестные воины — их воображение стоит пощадить. Тебе же следует подобрать приличную одежду: у нас большие планы.

— И какие? — не утерпел Макс, наконец надевая Сигнум на шею и следуя за хозяином. Тот помучал гостя молчанием еще пару мгновений, а затем довольно промурлыкал, ныряя в отворенную дверь:

— Oh loup le plus lubrique[67], я отведу тебя в бордель...

Озадаченное молчание было ему ответом.

* * *

Ночной город, вопреки ожиданиям нелюдимого ликантропа, встретил их бурлением жизни. Не таким интенсивным, как днем; более томным, более расслабленным, но и более хищным. В чем-то это было похоже на лес — только запахов больше и звуки совсем иные. Макс подобрался, приноровился к изменившейся среде и решил уточнить пару вопросов.

— Скажите, господин барон...

— Можешь не "господинить", — дернул кистью Александер, обходя присыпанную песком и гравием, но все же заметную взору ночного существа лужу. — В конце концов, все мы служим одному делу. Обращение как к старшему — приемлемо, но господин у нас с тобой один.

Хагнер благочестиво перекрестился, а потом продолжил:

— Собственно, об этом я и хотел спросить. Разве то, что мы собираемся делать — не грех?

— А разве отъем человеческой жизни — не грех? — парировал стриг. Он ободряюще улыбнулся стушевавшемуся спутнику, а потом, сменив тон, принялся объяснять:

— Да, я знаю: тебе еще не доводилось. Ну, если не считать помощи в деле отправки на ту сторону бытия твоего же несносного папеньки сотоварищи. Неприятный был, насколько я слышал, тип. Еще раз напомню: ты молодец. И тебе несказанно повезло: судьба свела тебя с Гессе — а это, поверь, дорогого стоит. Он как длань Божия: неисповедимы пути его, но все сделанное им — делается к вящей славе. Угадай, чьей.

Голос барона вновь обрел ту серьезность и вдумчивость, которые так поразили Макса при первом еще разговоре о вере. Слушать было интересно — как всегда, когда говорящий был искренен.

— Так вот. Не думаю, что твой первый раз тебя минует. А да, убийство — грех. Но ежели сим грехом мы уберегаем от худшей участи десятки, а то и сотни невинных — не стоит ли оно того? На досуге спроси у того же Гессе, — глаза Хагнера полезли на лоб, когда он представил подобную перспективу, — не гнетет ли его тяжесть свершенного? А у него есть, что поведать... Если, конечно, для начала наш прославленный Молот Ведьм не отправит тебя по известным всей германской босоте адресам.

Усмехнулись оба. Молчание длилось еще немного, потом Александер хмыкнул:

— А плотская любовь, оплаченная звонким имперским серебром... Поверь, в этом ты сможешь исповедаться даже не конгрегатскому духовнику, а любому подвернувшемуся патеру. Мне же будет несколько сложнее... — он задумчиво цыкнул зубом и покосился на ликантропа. Тот недоверчиво дернул носом.

— То есть, вы же не собираетесь...

— О, mon cher, собираюсь, и еще как, — со странной смесью грусти и предвкушения выдохнул голос в ночи. — Увы, мне это необходимо. В том источник и благодати, и наказания. И я никогда, никогда не перестаю молить Его о том, чтобы Он избавил меня от страсти, которая дает мне и силы, и боль. Если бы можно было отказаться... Но увы, нельзя, — подвел итог барон. — У меня есть долг. И долг этот требует нести свой крест со смирением, делая, что потребно.

Макс утих, обдумывая сказанное. Тем временем они прошли еще пару кварталов, и на углу одного из них показался дом, изукрашенный яркой росписью. Вывеска небезыскусно отображала характер увеселений, предоставляемых внутри: девица, одетая, казалось, исключительно в собственные волосы, струившиеся до пят, прикладывалась к кувшину, в коем, как следовало понимать, плескалась отнюдь не вода. На входе расслабленно ширился плечами совершенно шкафообразного вида молодчик, а из дверей, распахнутых в меру зазывной необходимости, доносилось разудалое бренчание и заливистый хохот.

На господина барона громила посмотрел с предупредительным уважением и даже поклонился. Видимо, посетитель был не просто частый, а еще и уважаемый. Услышав же в отношении Макса "это со мной", поклонился еще раз — не так глубоко, но и не отделываясь кивком. Что и говорить, было лестно.

Внутри творился натуральный содом. Полуголых девиц хватало с избытком — и половина из них, узрев гостей, тут же устремились в их сторону, что-то возбужденно щебеча. Стоило порадоваться, что удобный и нарядный камзол, выданный прислугой в доме фон Вегерхофа, прикрывал фигуру до верхней трети бедер, а то вышло бы неудобно. Впрочем, тут это, похоже, никого не волновало.

— Тихо, курвы! — глубокий, мощный бас перекрыл воцарившийся гвалт. Девицы порскнули на исходные позиции, а по лестнице со второго этажа спустилась поистине монументальных статей дама. — Гостей зашугаете. Господин барон, вы уж простите девочкам известный энтузиазм...

Александер изобразил какие-то витиеватые движения руками и отставил ногу, присев на вторую — видимо, это было что-то светско-приветственное.

— Madame, вы, как всегда, обворожительны. И ваши oiselets[68] — все, как одна, достойны всяческого восхищения. Вот, видите, я даже не смог удержаться и не порекомендовать ваше выдающееся во всех, — тут брови стрига едва уловимо дернулись, — во всех отношениях заведение.

— Ах-хааа... — протянула madame. Она оценивающе смерила Макса взглядом, одобрительно улыбнулась, а потом отвела обоих в уголок, за столик, стоявший несколько отдельно от прочих. — А господин...

— Не думаю, что вам интересна его фамилия, — мягко, но с предупреждением в голосе отрезал барон, а потом уточнил: — думаю, "майстер Макс" будет достаточно. И, предупреждая ваш следующий вопрос: нет, его вкусы почти традиционны. Почти. Но нам нужна девушка широких взглядов, крепкая и выносливая.

Под совокупно изучающими взорами "майстер Макс" снова залился краской. Зверь внутри заворочался, зарычал, потребовал показать клыки. "Dominus pascit me[69]... — начал он повторять про себя, — dominus pascit, а ты слушаешься, понял? Homo sum. Dixi[70]".

Кажется, хозяйка бардака приняла какое-то решение. Она пощелкала пальцами в воздухе, и к ней подбежал угодливо изогнувшийся тип, напомнивший ликантропу хорька: однажды он такого придавил в лесу по просьбе повара, жаловавшегося на убыток среди кур. Здесь, впрочем, хорьки с курами управлялись иначе.

— Позови Джулию. Пусть идет в седьмую комнату и готовится. А вам, господин барон...

— А мне как обычно, — осклабился тот.

В темноте совершенно отчетливо блеснули иглы клыков.

* * *

В комнате было жарко и полутемно. Но не душно — видимо, перед приходом важного гостя ставню вынимали и проветривали. Впрочем, смеси пряных, тягучих, будоражащих ароматов это не помешало. Она словно стлалась вдоль пола, поднималась жадными вьюнками по ногам, впитывалась в низ живота... Пришлось напомнить себе, что жаться в угол и прикрываться ладонями больше не надо: не за тем пришел. Вернее, именно за тем самым. Но Господь всемогущий, как же все это...

Девушку Макс не учуял — сказалась та самая буря запахов. И когда незнакомая фигурка выплыла из-за ширмы, украшенной фривольными рисунками — изрядно обалдел. Чуть не плюхнулся на широченную лежанку, позорно и стыдно.

И было, от чего. Глаза — вот что запомнилось, заметилось, врезалось посреди восприятия сразу же. Огромные, мерцающие глазищи темно-зеленого цвета. Зверь внутри даже потянулся понюхать: не стрига ли? Мысленно удержав того за холку, Макс все же дал ему немного воли и убедился: нет, не ночная охотница. Но глаза...

Пока девушка подходила ближе, из темноты выплывали прочие детали. Кожа — бронзовая сама по себе и бликующая от светильников; пахнет маслами и притирками, поблескивает и манит прикоснуться. Изгиб талии и бедер — не резкий, не крутой, не пышно-роскошный, но гармония, как в золотом сечении; подслушано у оружейников. Такие же гармоничные формы грудей — не излишние, как у селянок, не недостаточные, как у худосочных горожанских дочерей; ровно так, как надо, как правильно, как мечталось в неспокойных утренних снах. А как она переставляет длинные, стройные, невыразимо прекрасные ноги, едва прикрытые на бедрах чем-то полупрозрачным...

Последней Хагнер заметил гриву темных, практически черных прямых волос — только потому что, подойдя к гостю, девушка тряхнула своим шелковым богатством, и свет отыграл и на нем, рассыпав волну отблесков. Подбоченившись — но лишь слегка, не заносчиво, а игриво, — хозяйка седьмой комнаты поинтересовалась:

— Ну здравствуй, майстер Макс. Ты любитель смотреть — или все же участвовать?

В голосе ее слышался какой-то неуловимый акцент. Чем-то сродни выговору мессира Сфорцы, с которым юному ликантропу довелось пообщаться за время разбора его собственного дела. Ну конечно, сделал он себе пометку на память, Джулия: имя-то итальянское. Хотя для итальянки смугловата...

Собрав силу воли в кулак, Макс проворчал:

— Я вообще... эээ... не любитель. Это мой... — он зажмурился, — первый раз.

Выражение лица девушки изменилось, глаза чуть округлились.

— А ты смелый парень. Не каждый смог бы вот так сознаться. На словах чаще все герои-любовники, пылом чресел своих ублажающие сотню девственниц за ночь. По факту обычно все гораздо, гораздо печальнее... — она обошла вокруг застывшего ликантропа, вроде как ненавязчиво положила тонкую ладошку ему на плечо. — Я Джулия. Будем знакомы — и, надеюсь, приятно знакомы.

— Мне сказали, — вымолвил "смелый парень", пытаясь дышать глубоко. Господи, ну разъяснил же барон этой дуре-madame: "крепкую и выносливую"! А эта? Худоба-то какая... Хотя нет, не худоба. Стройность. Изящество. Красота. Смотреть в сторону такой — кощунство и потенциальный вред, а уж трогать... А уж прочее...

Джулия, кажется, умела читать по лицам клиентов, потому что улыбнулась и повлекла замершего при пороге гостя в сторону лежанки.

— Многое в этом мире, о, отважный майстер Макс, не совсем таково, каким кажется на первый взгляд. Ежели тебе мнится, будто бы ты неосторожными действиями в пылу страсти способен мне навредить, — она хихикнула, но не глупо, а вполне обворожительно и непосредственно, — то ты ошибаешься. Поверь, нам вдвоем будет очень, очень хорошо...

Получив в руку тяжелую чашу с каким-то ароматным вином и будучи усажен на мягкое и уютное, Макс не смог сдержать саркастической усмешки. Ну да, именно: "не совсем таково". Главное — чтобы эта славная, несмотря на профессию, девочка не узнала, каково это, когда "не совсем таково". Но Боже мой, какие у нее ловкие руки...

Рубаха, подобранная из запасов барона, расстегивалась до конца, а не только под воротом. И сейчас нежные пальчики Джулии уже добрались до живота, щекоча и теребя волосы, начавшие расти там уже лет с двенадцати.

— А еще, майстер Макс, мне ужасно нравится, когда мужчина не похваляется своей якобы силой и как бы отвагой, — журчал ее низкий, приятный голос где-то подле уха. Вино оказалось крепким, атмосфера расслабленной, у юноши поплыла голова. Зверь внутри ликовал, но его еще удавалось сдерживать. Что же ты делаешь? Что я делаю... Что мы делаем? Все эти мысли возникали и тут же смывались потоком желания. — Вот вы, когда вошли, не играли мускулами, не расправляли плечи, не изображали того, кем не являетесь. А тем не менее, я вижу, что и силы, и отваги вам не занимать. Серьезной силы и неподдельной отваги...

Девушка вдруг оказалась на полу, стоя на коленях между бедер сидящего Макса. Тот хотел было вскочить, поднять хозяйку из неудобной позы... Но нежный, раскаленный — по ощущениям — поцелуй запечатлелся ему куда-то в область соска. Сил и решимости хватило только вздохнуть. Нет, не так: простонать на вдохе. Парень глотком допил вино и оперся на отставленные назад руки, сцепив зубы: только не выпустить зверя. Только не выпустить... Dominus pascit... Homo sum...

— А еще некоторые умники напихивают тряпья в гульфик, — голос звучал откуда-то снизу, — не думая о том, что в итоге-то все равно придется его снимать. И все их фальшивые мужественные стати разлетятся тем самым тряпьем. Но у вас, майстер, как я вижу, обошлось без искусственного преувеличения... ¡Madre de Dios![71]

Не итальянка. Испанка. Спасибо читанному в детстве и в академии. Какие глупые, несвоевременные мысли приходят в голову! Но лучше пусть приходят они, чем он. Молчать, тварь! Молчать, сказал! Homo sum, слышишь?!

Но зверя было уже не удержать. Пальцы, ладони, губы и язык Джулии творили нечто трудновообразимое — и глубоко внутри ликантроп ощутил знакомую волну. С хриплым взрыкиванием, отчаянно цепляясь за остатки выкованной бесчисленными тренировками воли, он оттолкнул девушку и, уже ощущая перемены, откатился в сторону. Так и есть: пальцы уже начали крючиться, покрываясь шерстью.

В уютный гул борделя вкралась новая нотка: сдавленный, загнанный куда-то внутрь отчаянный волчий вой и женский вскрик...

* * *

В последний момент зверя удалось "поймать за хвост". Дыхательные упражнения, регулярные молитвы, эксперименты с провокациями от Хауэра и прочих зондеров, проводимые по собственной Макса инициативе — все это дало нужные плоды. Скорчившись в углу, он буквально силой мысли втягивал когти, возвращал ладоням человеческую форму и превращал шерсть в густые, но человеческие же волосы.

И не сразу заметил, что его аккуратно, но настойчиво трясут за плечо.

— Эй, эй, mozo, ¿como eres?[72] Ты в порядке? — голос девушки был взволнованный, но не напуганный. С не вполне уместным удовольствием юноша отметил переход на более личную форму обращения: "майстер Макс" его, признаться, успел поддостать. Он приподнялся на локте, потер ладонью лицо, украдкой убеждаясь, что ни клыков, ни шерсти на нем не осталось, сплюнул — во рту было кисловато от вина.

— Я путем. Как ты... сама? — следующий вопрос был непрост, но задать его следовало. Хотя бы даже и по велению совести. — Что ты видела? Я тебя сильно напугал?

— ¡Cabron![73] — облегченно выругалась испанка. — Конечно, напугал! Бывало, что мужики отрубались в моей постели после, но чтобы до... Я что, такая страшная?!

Она села на коленях, выпрямилась, уперла кулачки в бока и грозно тряхнула волосами. Только теперь Макс заметил спускающееся между изящных грудей ожерелье. Элементы были отделаны зеленым камнем — таким же темным и с прожилками, как глаза Джулии. Бирюза? Может, малахит? У Фридриха на столе стояла шкатулка, отделанная этим редким материалом: по слухам, ее привезли откуда-то из-за Тартарии, с дальних высоких гор. На крышке шкатулки сидела искусно выделанная из того же камня ящерка, и сейчас девушка, изображающая шутливый гнев, чем-то ее напоминала.

— Нет, что ты, конечно же, нет, — в том же шутливом тоне замахал свободной рукой Макс, а потом поднялся, сел, скопировав позу Джулии... и, фигурально выражаясь, бросился в омут с головой:

— Ты сказала: "многое не таково, чем кажется". Я спрошу еще раз: что ты увидела? Если ничего — тебе повезло. Если что-то — мне придется давать пояснения. Это будет тяжкий груз, причем не столько для меня, сколько для тебя. Не каждый вынесет.

Вспомнились соседи. Вспомнился дед, каждый раз напоминавший, как он любит внука, несмотря на его "ублюдочный" статус. И это люди еще не знали о его истинной природе! Что уж сейчас говорить.

Испанка задумалась. Она явно пыталась воскресить в памяти детали. Вот ее глаза расширились... Дыхание участилось...

— ¡Hombre lobo![74] — выдохнула девушка. На мгновение — всего на мгновение! — что-то, похожее на страх, мелькнуло где-то на дне темной зелени взгляда. А потом она порывисто наклонилась вперед и крепко поцеловала Макса в губы. Тот оторопел.

— Эээ... Ыыы!

— Una bruja[75], колдунья, мудрая женщина нагадала мне, что я встречу в своей жизни настоящего caballero[76] — истинного мужчину, — зачастила Джулия, — Но будет он не простым смертным, а un licantropo — человеком, обращающимся волком. И это ты!

Восторженный вопль чуть не оглушил Хагнера. Он даже втянул голову в плечи, а потом отвесил челюсть, не зная, что сказать. Наконец, когда излияния восхищений поутихли, "un licantropo" удалось перехватить нить беседы:

— Подожди, подожди... И тебе совсем не страшно? Знаешь, я как-то не привык...

— Не-а! — безапелляционно заявила девушка, вскакивая на ноги и устремляясь к кувшину с вином. — Я с детства любила слушать волчий вой. В нем всегда было что-то... манящее. Притягательное. А когда señor[77] моего отца изловил одного — я полюбила пробираться к клетке, и мы сидели, смотрели друг на друга. Порой волк даже давал себя гладить...

Вздохнув, испанка протянула Максу вновь наполненную чашу, села на лежанку и похлопала ладонью рядом с собой. Не подчиниться было бы невежливо. Рассказ же следовал своим путем:

— В какой-то из дней я не выдержала и выпустила зверя, — слово отозвалось внутри, но Хагнер стиснул зубы и промолчал, — после чего в клетку посадили уже меня. Señor грозился выпороть, а отец похитил ключи и выпустил меня, словно того же волка. Пришлось бежать, и бежать далеко... — взгляд девушки затуманился. — Я прибилась к бродячим артистам, научилась жонглировать и владеть телом, выступая на канате. Потом вместе с ними перебралась в Италию, стала называть себя Джулией... Там и открыла в себе желание: дарить любовь и получать за это, — шаловливая улыбка, — знаки внимания, выраженные в серебре и золоте. Это, знаешь, как вторая натура, — снова улыбка, куда более хулиганская. Макс осознал, что ему нравится, как она улыбается — ему, только ему. Ну, в данный момент.

— Погоди, — уточнил он. — То есть, ты занимаешься этим по доброй воле?

— Конечно! — всплеснула та руками. — Во-первых, мне это нравится. Во-вторых, за это платят. В-третьих, я делаю доброе дело!

Не выпучить глаза стоило серьезных усилий. Видимо, на лице все же что-то отобразилось, поскольку девушка так же терпеливо, с пониманием пояснила:

— Ну вот, mira aqui[78]. Ты пришел сюда, потому что у тебя звенят cojones[79] и в голове от этого полная mierda[80]. А я помогу тебе справиться с подобной неприятностью — и к тому же сделаю счастливым. И умений в этом деле мне не занимать, поверь... — нежные, но сильные руки снова обвились вокруг шеи Макса, и тот, не зная, что предпринять, промямлил:

— Но... Ты же видела, к чему это приводит. Я не хочу навредить. Верю, что ты сильна, верю, что ловка... Но я-то не человек. Точнее, человек, — напомнил он сам себе, — просто у меня есть una segunda naturaleza[81], — ага, вспомнилось-таки выражение из книг. Джулия рассмеялась и дунула ему в нос.

— Все-таки ты мужик. И как все мужики, страшно самоуверен. А может, — взгляд ее стал еще более глубоким, а одна из ладоней ловко скользнула ликантропу между бедер, — я и хочу, чтобы ты проявил tuya naturaleza segunda[82]...

Ошарашенный, Макс не нашелся, что ответить. Его толкнули в грудь, и он распластался по лежанке, утонув в перинах. Губы девушки снова покрыли поцелуями его плечи, живот, спустились на бедра... Обхватили то, что составляло его мужскую суть. Пришлось вцепиться пальцами в покрывала.

— Порву же... — простонал юноша, ловя ртом воздух.

— Рви, — раздалось невнятное снизу, — оплачено. Барон был щедр, — снова пауза, звуки, вызывающие помутнение в голове, острые и горячие нити через все тело, волна, пульсация, ритм, — Вы с ним друзья?

— Мы с ним... Ооо... Как ты это... Мы с ним... ах ты, хулиганка! Да, да, да, друзья, о Боже!

Губы, пальцы, язык — все это работало слитно, совместно, как тело борца в поединке. Все движения и намерения были направлены на одно: извлечь зверя. Разбудить волка. Поднять тьму. Макс решил предупредить:

— Если... Если я обернусь. Я контролирую себя. Но могу не рассчитать силы.

— Не считай, — промурлыкали снизу. — Сейчас не то время и не то место. Ну же, сделай это. Я хочу!

Помолившись крепче, чем когда-либо, и попросив прощения у всех возможных святых, юноша приподнялся и положил ладонь на голову испанки. Та понятливо отодвинулась. Во взгляде посверкивали отблески от светильников — или то было жгучее любопытство?

Переход был на удивление легок. Словно зверь внутри только и ждал того, чтобы его выпустили наружу. "Ша! — пригрозил ему Макс. — Помни: я все еще человек! И я управляю тобой!" Волк подчинился. Он признал главного. Это внушало уверенность.

Джулия снова обошла его кругом. Ее запах усилился, дыхание очевидно сбивалось. Как она ни храбрилась, но заметно было: девушке не по себе. Ликантроп медленно приблизился и потерся мордой о ее бедро. Ладошка легла меж ушей.

— Ты понимаешь, что я говорю? — голос хозяйки стал тонким от волнения. Макс кивнул, потерся еще раз и лизнул кончиком языка предплечье. Испанка в ответ облизнула губы.

— Да... Да, я понимаю. Теперь я понимаю. Ты не просто lobo[83], ты un lobo grande[84]. И знаешь... — теперь она говорила низко, хрипло, чуть ли не сбиваясь на шепот, — знаешь... Это безумно заводит!

Плавно, текуче, звериным движением Джулия опустилась на колени. Прогнув спину, она стояла перед Максом на четвереньках. Руки согнулись в локтях, голова ее опустилась на пол, на дорогой ковер — и теперь девушка искоса, с ожиданием во взгляде, смотрела на волка. Она звала. Она просила. Она требовала.

Осторожно переступив лапами, зверь подошел сзади. Язык снова вынырнул между клыков — и в воздухе, напоенном теперь уже не только женскими ароматами, прозвучал тоненький, чуть ли не жалобный стон. Еще. И еще. И больше Макс терпеть уже не мог.

Волчий вой снова раздался откуда-то сверху, но посетители борделя не обратили на него ровным счетом никакого внимания: подумаешь, кому-то из "коллег" вздумалось поиграть. И судя по торжествующим ноткам, а также по аккомпанементу из восторженных женских стонов и вскриков, шалость удалась...

* * *

Александер уже сидел внизу, в компании пары незанятых девиц. Видимо, травил какие-то байки времен своей жизни во Франции, старательно избегая стрижьей тематики. На спускающегося, пошатываясь, по лестнице Макса он посмотрел с искренним одобрением, но от беседы не оторвался. Лишь махнул рукой, приглашая сесть рядом.

— Ну что же, я вижу, fait ce qui doit être fait[85]. С чем тебя и поздравляю, mon ami.

Хагнер с глупой улыбкой кивнул и упал на удобную, обитую мягким скамью. Соседняя барышня попыталась прижаться к нему, но барон предупреждающе, аккуратно ухватил ее за локоток.

— Не стоит беспокоить нашего юного друга. Он сейчас... не в той форме, — и незаметно подмигнул. Ликантроп ухмыльнулся и подмигнул в ответ. Лицо стрига вдруг слегка потемнело, и он, шуганув дам, придвинулся к юноше.

— Ты же почувствовал? — прошептал он. — Ты ощутил тьму внутри, когда это... произошло?

Подобравшийся Макс кинул взгляд по сторонам, а потом скупо, сдержанно кивнул. Александер нахмурился.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Я думаю, каждому дается по силам его, — серьезно ответил Хагнер. — Сегодня я не просто "гонял волка по лесам". Сегодня мне было хорошо... как никогда прежде. Но я знал, что делаю. И старался не навредить. Правда, она так стонала...

— О, я слышал, — игривый тон вернулся к барону, и он похлопал спутника по плечу. — Не бойся за Джулию. Она хорошая, умная и выносливая девочка. Поверь, она получила удовольствие. Насколько я в курсе, пожестче — это ее конек.

Стриг осклабился и покивал своим мыслям.

— А вот то, что ты прежде всего думал о самоконтроле — это assez bien, très bien[86]. Вера в себя — помнишь? Именно из этого она и зарождается. Всегда помни: ты человек. Но даже человеку иногда нужно немного... или много тепла. Огня, я бы даже сказал, — лукавый взгляд Александера устремился наверх, и Макс невольно уставился туда же.

На галерее было темно, даже для зрения ликантропа. Но на мгновение показалось... да, показалось, наверное, что где-то там блеснули глубокие, зеленые глаза. И в полутьме качнулись бронзовые ненасытные бедра...

Простой Рыцарский Меч

Автор: Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: как два зондера по стрижьему замку меч Гессе искали.

— Ну что, поехали отсюда? — Ульрих устало утирает пот со лба. — Вроде всех отловили.

— Шарфюрер очень просил найти меч Гессе, — Дитер так выделил "очень", что оставалось только вздохнуть и плестись обыскивать замок по новой, на этот раз в поисках чертовой... то есть Молотовой железяки.

— Как он хоть выглядит? — недовольно простонал Ульрих.

— Короткий, на навершии рукояти герб — три пучка ивовых розог на зеленом поле, в верхнем правом углу крест.

— Ладно. Давай думать. Куда этот стрижий вычморок мог его засунуть? В сокровищницу?

— Это. Простой. Рыцарский. Меч, — процедил Дитер, будто разговаривал с тупым ребенком.

— В караулку? В оружейную? — тут же предложил альтернативы Ульрих. Его эта привычка бесила. Бесила настолько, что он был готов с рычанием вцепиться сослуживцу в морду. Но нельзя. Поэтому пришлось отвечать поскорее.

— И здесь тоже нет. Больше караулок я не заметил, — Дитер устал не меньше товарища, но держался, корчил из себя старожила. Оружейную они обыскали еще раньше — ни следа.

— Ну не в спальню же он его упер! — воскликнул Ульрих. — Может, ну его, а? Скажем, что не нашли...

— Это. Меч. Молота. Ведьм, — коротко бросил Дитер.

— По-онял, — обреченно вздохнул Ульрих. — Ну что, начинаем по новой? С подвала?

Покой нам только снится

Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Ян и Лукас отыскали отца, а отец — стригов, некогда убивших его жену. Вроде бы.

Отца Ян с Лукасом нашли там, где им и сказали: в единственной комнатушке единственного на эту занюханную деревеньку трактира. На стук он не отреагировал. На повторный и более настойчивый рявкнул: "Подите прочь!". Этого Яну хватило, чтобы узнать голос.

— Черта с два! — отозвался почтительный сын. — Не для того мы пол-Германии носом пропахали! Это я, Ян. И Лукас здесь. Открывай, а?

Увещевания ли или упоминание блудного младшего сына подействовало, но щеколда стукнула, и дверь с душераздирающим скрипом распахнулась, явив братьям Ван Аленам хмурого, всклокоченного человека с зажатым в руках пухлым мешочком — их отца. Тот придирчиво осмотрел гостей, после чего нетерпеливым жестом велел заходить, закрыл и запер дверь и лишь тогда порывисто обнял сначала старшего сына, затем младшего.

Комната носила следы основательных сборов. Здесь, без сомнения, готовились к серьезной схватке, и противником в ней предполагался явно не человек. На подоконнике — чаша с мелкой металлической стружкой, рядом с ней несколько особым образом сшитых мешочков, таких же, как был в руке у отца, только пока пустых. На кровати — россыпь разнообразного оружия, на столе — ведро с водой и несколько уже наполненных ею склянок. И крепкий, ядреный запах чеснока.

— Вы как раз вовремя, — сообщил отец так, будто к самому факту приезда сыновей был готов, вот только сомневался, поспеют ли непутевые мальчишки к назначенному сроку. — Я выследил их. Это — те самые. Завтра с утра мы отправимся в их логово и отомстим за ее смерть.

Он говорил так, будто они собирались на давно спланированную и оговоренную операцию. Будто Лукас не убегал, хлопнув дверью и разорвав все отношения с семьей, а сам он не исчез на полгода, заставив Яна выдернуть брата за шкирку из его университета и броситься на поиски, запрещая себе думать, что искать, быть может, уже давно некого. Ян мог его понять. Если столько лет живешь памятью и болью, если вся твоя жизнь продиктована нескончаемой войной и мечтой о мести, в шаге от цели так легко видеть во всем добрый знак, знак близкой победы и свершения справедливого возмездия.

Братья молча обменялись понимающими взглядами и принялись помогать с подготовкой.

* * *

К логову стригов они подошли незадолго до полудня. Лучшее время для охоты на подобных тварей. Но и так это будет непросто. Трое стригов, один из которых стар и опытен. Впрочем, даже молодой, неопытный стриг — непростой противник, как бы ни был силен и тренирован охотник. Сверх того еще пятеро или шестеро слуг, сколько-то из них, вероятно, на кровавом поводке; с этими тоже придется повозиться. Отец — отнюдь не дурак и считать умеет. О чем он думал, собираясь идти на них в одиночку? На что надеялся? Как все же вовремя они с Лукасом подоспели. Еще немного, и оправдались бы худшие страхи Яна: отец нашел логово, сунулся туда один и погиб. Что может быть глупее?

Заявлять о себе громко мстителям было совсем не с руки, потому сквозь открытые, едва держащиеся на петлях ворота, а затем и через заваленный мусором и обломками камней двор они пробирались перебежками, прячась в скудных тенях. Судя по пустым дверным и оконным проемам, стриги угнездились в подвале, надеясь таким образом не привлекать внимания местных жителей к крошечному, давно заброшенному и наполовину развалившемуся замку, а заодно надежно скрываясь от губительного для них солнечного света.

Первый человек встретился им лишь в третьем помещении, выходящем окнами в противоположную от ворот сторону. Шедший впереди с обнаженным мечом в одной руке и мешочком серебряной стружки в другой отец просто снес ему голову. Человек даже вскрикнуть не успел. Следующих двоих сняли из арбалетов Ян и Лукас. Судя по скорости движений, это все еще были просто люди, никакого кровавого поводка.

— И чем они думают, когда идут служить этой мрази? — сплюнул отец.

Сыновья дружно промолчали. Напоминать отцу, чем по молодости не гнушался он сам, было бы непочтительно и не ко времени. Тем более что они как раз добрались до помещения, раньше явно бывшего кухней. Собственно, печь и кое-какая утварь имелись здесь и сейчас. Надо ведь слугам-людям чем-то питаться.

Здесь же обнаружился и спуск в подвал. И тут начиналась самая опасная часть. Ломиться из пусть и плохо, но освещенной кухни (окна были старательно заколочены или загорожены мебелью) в полную темноту означало стать отличной мишенью. Однако особенного выбора не было, не бросать же вниз факел, дабы осветить поле боя, а заодно громко и ярко заявить о своем появлении.

Отец и сыновья обменялись взглядами, и по единогласному решению безмолвного семейного совета первым полез Ян — как самый быстрый из троих. Двигался он неторопливо, больше следя за тем, чтобы производить как можно меньше шума и как можно раньше заметить врага, чем за скоростью своего продвижения. Это сработало: за время спуска глаза пообвыклись во мраке, и охотник успел увидеть метнувшийся к нему сгусток более плотной тьмы прежде, чем тот нанес удар. Тишину подвала расколол звон столкнувшихся мечей. Отбив атаку, Ян одним прыжком преодолел две последние ступеньки и метнулся в сторону от лестницы, освобождая место своим спутникам. Судя по тому, как двигался и действовал его противник, он был человеком, но в скорости и силе нисколько не уступал охотнику. Ага, вот, значит, и приближенные, личная охрана, так сказать. Сбоку раздался схожий звон, значит, еще кто-то вступил в бой. Наверняка отец.

Удары меча сыпались с впечатляющей скоростью, и Ян начинал задаваться вопросом, кто из них выдохнется раньше, но вот приспособившиеся к темноте глаза выхватили момент, когда противник открылся, занося оружие для новой атаки. Ян не раздумывая ударил в подставившуюся брешь и тут же отскочил, уходя из-под устремившегося к нему клинка. Противник пошатнулся, меч в его руках дрогнул, склоняясь к полу. Воспользовавшись этой заминкой, Ян подскочил к противнику сбоку и обрушил удар ему на голову, на чем схватка и завершилась.

— Молодец, сынок, — похвалил отец, подходя. — Быстро управился, да еще один. Меня вот Лукасу выручать пришлось.

— Не преувеличивай, — фыркнул брат. — Просто помог добить этого гаденыша побыстрее. Куда дальше?

— Вероятно, туда, — махнул Ян в сторону едва различимой в сумраке двери. На поверку темнота в подвале оказалась не такой уж кромешной — кое-какой свет проникал сверху, в углах чадили факелы, которые, по-видимому, скоро должны были заменить на новые. Одним словом, сориентироваться было можно.

— Думаю, этим грохотом мы уже всех перебудили, — недовольно покривился Лукас, направляясь вслед за братом и отцом.

— Что поделать, — передернул плечами Ян, подступая ближе к двери.

По другую сторону их, разумеется, уже ждали. Ян толком не успел отследить метнувшуюся из-за приоткрытой Лукасом створки тень, но тут уж отец не сплоховал: увесистый мешочек особого кроя врезался в морду твари, и Ян едва успел отшатнуться и прикрыть лицо, чтобы самому не надышаться толченого серебра. Стриг издал какой-то странный всхлипывающий звук и замедлился, из смутного размытого пятна превратившись во вполне четкий силуэт. Чем тотчас и воспользовался Лукас, со всей силы рубанув тварь мечом. Стриг успел уклониться, но не полностью уйти из-под удара. Клинок взрезал одежду и плоть, оставив неглубокую, но длинную рану. Понятно, что на стриге такая царапина заживет за четверть часа, но ощущения тому явно не понравились. Впрочем, дальнейший бой Ян не видел, так как из-за двери вылетел сородич первой твари, и охотник едва сумел удержать оружие, которое у него попытались вырвать. Крутанувшись на месте, Ян с разворота рубанул нападавшего, промазал, отскочил назад, выхватил из поясной сумки заготовленную склянку со святой водой и метнул в кинувшуюся на него тень. Звон просыпавшихся на каменный пол осколков смешался с воем стрига. Ян мимоходом отметил, что действенность святой воды превзошла самые смелые его ожидания, и добавил мешочком с серебряной стружкой и толченым чесноком. После этого стриг был практически выведен из строя, осталось только его добить, что Ян и сделал, снеся ему голову.

Насладиться победой, впрочем, ему не дали: в следующее же мгновение он ощутил сильнейший толчок в грудь и, пролетев шагов пять, плюхнулся на пол. На то, чтобы подняться на ноги, ушло добрых секунд десять, по прошествии коих охотник имел сомнительное удовольствие наблюдать отца отброшенным к другой стене, а брата — прижатым к распахнутой створке двери. Судя по всему, возможности трепыхаться Лукасу не оставили ни малейшей, и жить ему оставалось считанные мгновения. Такой расклад Яна не устраивал совершенно, и он пустил в ход весь оставшийся арсенал: пару склянок со святой водой, три мешочка с серебряным песком и чесноком. Лукас сдавленно вскрикнул, но в следующий миг стриг молниеносно развернулся лицом к обидчику, на чем и получил еще одним серебряным снарядом уже от старшего Ван Алена. Ян же, воспользовавшись смятением врага — не очень-то побегаешь, наглотавшись металлической пыли, которая к тому же жжется, — подлетел ближе и со всего размаху приголубил тварь мечом. Вышло не так удачно, как могло бы: на подходе охотник поскользнулся на крови, но удержался на ногах, чуть присев и с силой упершись подошвой в пол; колено отозвалось коротким прострелом, но на это Ян внимания почти не обратил. Куда больше его заботило то, что упущенное мгновение стоило ему победы: удар пришелся вскользь, и стриг хоть и был ранен, оставался более чем боеспособен. Впрочем, тут уж о нем позаботился отец, сперва всадив в тварь посеребренный болт, а затем достав и мечом. Последний удар нанес очухавшийся и подобравший чье-то оружие Лукас.

— Все? — неуверенно уточнил младший из братьев, настороженно оглядывая поле боя. На каменном полу валялось пять тел, все определенно мертвые.

— Похоже на то, — кивнул Ян, — хотя надо еще прошерстить тут все, мало ли, вдруг кто-то забился в какую-нибудь щель... Ты как?

— Жить буду, — криво усмехнулся Лукас. Куртка его на груди была располосована, по-видимому, когтями, и из прорех сочилась кровь, но в целом выглядел он и вправду неплохо.

— Будешь, — согласился старший брат. — Сейчас осмотримся — и заштопаю, как сумею.

Однако больше никого в заброшенном замке не оказалось, и все трое охотников вздохнули спокойно. Оставалось для верности сжечь тела — и можно уходить. До заката оставалось не менее трех часов, если поторопиться, Ван Алены еще вполне успевали вернуться в трактир засветло.

— Свершилось! — отец не спешил покидать место своего триумфа, вновь и вновь пиная обугленные останки губителей матери, отчего те окончательно рассыпались в прах.

Ян тоже испытывал удовлетворение, но не более. Наверное, радоваться торжеству справедливости по-настоящему мешала назойливая, неприятная мыслишка: "Это было слишком просто". Схватиться со стригами трое на трое и отделаться парой царапин и ушибов? Выучка охотников, конечно, достойна всяческих похвал, стриги спали по случаю дневного времени и не сразу учуяли чужаков, отвлекаемые запахом собственных слуг, но все же, все же...

Наконец им с Лукасом удалось увести отца прочь от поверженных врагов, обещая праздничный ужин в честь торжества справедливости и в память о матери. В эдакой глуши, конечно, на королевский стол рассчитывать не приходилось, но трое усталых победителей были готовы съесть почти что угодно.

Весь остаток вечера отец пил, и с каждым глотком воспоминания о покойной жене делались все подробнее, а прошедший бой — все труднее и кровавее. Отец радовался. Казалось, с плеч старика свалился десяток лет.

"Может, не так уж он и стар? Может, повоюем еще..." — думал Ян.

И лишь поздно ночью, когда отец уже мирно спал в своей комнате, счастливо улыбаясь во сне, он рискнул поделиться своим беспокойством с младшим братом.

— Скажи-ка, Лукас, только мне кажется, что уж больно легко нам все удалось? — спросил брата Ян.

— Есть такое, — согласился бывший студент. — Я, конечно, из охотников ушел, но не припомню, чтоб старые стриги так легко подставлялись. Разве только за мое отсутствие что-то изменилось...

— Не настолько, — поморщился охотник. — Быть может, эти все трое птенцы, а их мастер в отлучке? Может, отец где-то просчитался?

— Едва ли, — не согласился Лукас. — Он узнал старшего из них. И вел тот себя, как мастер.

— Больше двадцати лет... — раздумчиво протянул Ян. — Даже если тогда это был молодой птенец, сейчас он должен быть сильным, опытным мастером...

— Плюнь, — отмахнулся младший брат. — Не забивай себе голову. Отомстили — отлично. Завтра с утра заберем отца и уедем из этой проклятой дыры. И я возвращаюсь в университет.

— Как скажешь, — не стал спорить он.

* * *

Наутро отец поднял сыновей затемно. Вид у него был собранный и полный решимости.

— Поднимайтесь! — сурово велел он. — Пора ехать. Я наконец-то нашел тех, кто убил вашу мать. Вот! — он потряс каким-то мятым, мелко исписанным листком. — Втроем мы их запросто прищучим!

— Но, — возразил ошалевший спросонья Ян, — мы же убили их вчера...

— Убили, — легко согласился отец. — Теперь в мире будет меньше этой дряни. Но я нашел ТЕХ САМЫХ. Скоро, скоро восторжествует справедливость! Я искал почти четверть века, но что для этих тварей время? Еще совсем не поздно им отомстить. Давайте, пошевеливайтесь! Надо ехать.

Ян и Лукас переглянулись и покачали головами. Кажется, просто забрать отца домой и вернуться к привычной жизни у них не выйдет.

Умклайдет

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: в работе детектива Гессе случается очень всякое, и поход за магическим древним оружием — еще не самое странное

Курт читал газету, курил и откровенно скучал.

Дела в конторе шли не то чтобы вяло — нет, постоянно происходило что-то ежедневное, будничное: текучка, с которой могли разобраться рядовые следователи. Но детективу первого ранга, наделенному особыми полномочиями, как-то невместно было браться за подобное. Все равно что заколачивать обойные гвозди кувалдой: и гвоздям хана, и стена вся в рытвинах — хорошо, если без дыр на ту сторону.

Газетные заголовки тоже не развлекали. Все действительно важные новости стекались в агентство по иным каналам, а заметки о светских мероприятиях и рекламные врезки могли разве что притупить зрительно-информационный голод, но не утолить его, как перекус новомодным шнелль-эссеном[87] вместо полноценного обеда с обязательным свиным шницелем.

Поэтому, когда в душноватом прокуренном воздухе кабинета прогромыхал колокольцами увесистый эбонитовый аппарат, Курт с готовностью сложил никчемную бумагу на угол стола и поднял трубку:

— Гессе, слушаю.

— Майстер Гессе, — голос секретарши был деловит, но угадывалась в нем какая-то... не растерянность, но тщательно скрываемая озадаченность. — К вам посетитель.

— Ко мне? — уточнил Курт. — Не к старику?

— Он настоял, что к вам. Безоружен, не агрессивен. Впускаю?

— Да, покажи ему, как пройти.

Трубка с тихим звоном упала на рожки. Встав и оправив пиджак, детектив окинул взглядом помещение. Мда, вот так и начнешь жалеть, что отпустил верного помощника-напарника на курсы повышения квалификации. Раньше всеми этими кофейно-шнапсовыми делами ведал Бруно, а теперь уже второй день подряд Курту приходилось гонять курьеров за ароматным и бодрящим напитком: стоявший в углу агрегат был явным пособником Хаоса и подчиняться по доброй воле отказывался.

Впрочем, долго посокрушаться не удалось. В дверь деликатно, но уверенно постучали, а затем внутрь ступил неожиданный гость.

Мужчина средних лет, весьма рослый и очень широкоплечий, одетый дорого, но неброско. Нижняя половина лица его была укрыта густой, светло-русой бородой — постриженной, впрочем, аккуратно и с чувством стиля. Светло-русая же шапка волос обрамляла уверенный, высокий лоб, под которым посверкивали холодным северным льдом голубые с отливом в серый глаза. Породистый нос и губы, не привыкшие к улыбке, но умеющие ее изобразить — вот чем довершался портрет. Курт украдкой выругался, шагнул из-за стола вперед и протянул руку.

— Доброго дня. Гессе, первый ранг, особые полномочия. Приветствую в детективном агентстве по сверхнатуральным делам "Конгрегация".

Гость кивнул, растянул уголки губ и протянул визитку. Молча.

— Dobrynja XXXII Nikititsch, — не удержался детектив от зачтения вслух. — Орден "Братства Троицы". Хорошо, заинтриговали. Но почему ко мне, а не...

— Ваше начальство уведомлено через форму официального запроса, — голос у посетителя был низкий, приятный, но слегка погромыхивающий командными интонациями. Впрочем, сдержанными. — А я, майстер Гессе, хотел прежде всего познакомиться с вами лично. От этого многое зависит.

Акцент в речи обладателя экзотического славянского имени практически не ощущался. Хорошее образование, много практики? Курт постарался вспомнить все, что когда-либо слышал об ордене "Братства Троицы". Во взгляде его, видимо, что-то промелькнуло, потому что Добрыня снова сымитировал улыбку и, медленно опустившись в кресло для посетителей, пояснил:

— Вы известны. У вас репутация человека, не совершающего ошибок. Поверьте, как Второй Грандмастер нашего ордена, я привык делить восторженные дифирамбы на три, проверять общедоступную информацию пятикратно и удостоверяться в жизненно важных моментах сам. И первые пункты из этого списка я уже закрыл.

Покачав головой, детектив порылся в шкафчике, который установили в его кабинете по настоянию исполнительного директора дона Сфорцы. Наконец он выудил оттуда на свет пузатую, слегка пыльную бутыль граненого стекла. Посетитель предупреждающе поднял руку:

— Строго говоря, я не пью. Но дипломатический жест оценил. Спасибо. Приятно видеть, что знаменитый Молот Ведьм гостеприимен даже с таким настораживающим собеседником, как я.

Курт оценил тоже: гость сходу выдал ему информацию, что подкован в душеведении и физиогномистике, пожалуй, не хуже хозяина кабинета. Он поставил емкость на место, вернулся к столу, так же медленно уселся за него и развел руками.

— Вот теперь вижу, что вопрос действительно важен. Вы не скрываете, что являетесь серьезным человеком, сразу же обозначили свою позицию в вашей организации... И, насколько я помню, этот рыцарский орден — единственный, который до сих пор явно и открыто функционирует в Советской России. Замечу — при полной поддержке властей. Несмотря на все перемены последних двадцати лет.

Вот теперь Добрыня улыбнулся с гораздо большей теплотой: взаимные прощупывание и демонстрация состоялись, и посетитель оказался удовлетворен.

— Да, мы смогли убедить скептиков, что Советы нуждаются в нашем сотрудничестве. Потому что, — здесь гость наклонился вперед, — там, у себя мы занимаемся чем-то вроде того, что вы, "Конгрегация", делаете здесь, в Объединенных Колониях Винланда[88]. То есть спасаем род человеческий от всякой дряни, ползущей с той стороны — и протягивающей навстречу этим внешним сущностям свои загребущие ручонки.

Сказано было проникновенно и неожиданно эмоционально. Курт постучал самописным пером по рабочему блокноту: бородач не производил впечатление человека, способного бросаться подобными вещами. Значит, он был искренен. Что же, это сходилось с известной ему информацией.

— Давайте так, — вымолвил он наконец. — Раз вы уже отправили запрос, то, скорее всего, еще и подгадали свой визит ко времени его доставки. А значит, сейчас весь наш совет директоров решает, давать ход этому делу или не давать. Скорее всего — дадут: я верю, что вы были убедительны. Следовательно, мне надо начинать получать от вас важную для расследования информацию уже прямо сейчас.

Пронзительный, морозный взгляд Добрыни пригас: он смежил веки. Только теперь стало заметно, как устал этот человек, несущий на своих плечах невыразимую ответственность власти и могущества — пускай и в не самой развитой и известной, но все же занимающейся серьезными и важными делами организации.

Секундная слабость, впрочем, тоже была способом дать понять собеседнику, что предстоящий разговор и связанное с ним расследование будут непростыми. Потому что ровно через упомянутую секунду гость начал рассказывать. Вернее, спросил:

— Скажите, вы слышали когда-нибудь про Меч-Кладенец?

* * *

"Братство Троицы" было основано в незапамятные времена на территории тогда еще разрозненных русских княжеств легендарными рыцарями-богатырями: Ильей из Мурома, Алексеем, сыном ростовского священника, и Добрыней, воеводой князя Владимира. Нынешние Грандмастера, к слову, все являлись прямыми потомками отцов-основателей ордена — о чем свидетельствовали традиционно даваемые им при рождении имена, с присовокуплением номера на семейном древе и сохранением прозвища или отчества. А занималось "Братство" на протяжении всех этих многих веков сначала отражением татаро-монгольской угрозы, потом — остужением интересов европейских правителей... И все это сопровождалось неустанным противодействием работающим на супротивную сторону колдунам, шаманам, магам и алхимикам, в свою очередь призывавшим, заклинавшим, создававшим и начаровывавшим различных чудовищных тварей, демонов, духов и прочую нечисть.

Сами богатыри явно принадлежали к числу одаренных — нечеловеческая сила и выносливость Ильи, способность проникать в суть вещей и чуть ли не управлять животными Добрыни, ловкость, скорость и умение предугадывать действия противника Алексея... За харизматичными, творящими чудеса на благо своего народа лидерами потянулись и прочие талантливые личности, и простые воины, и разный иной люд. Так в итоге дело и пришло к основанию "Братства".

Одним из артефактов, обретенным буквально накануне упомянутого основания, был тот самый Меч-Кладенец. Оружие, которое чуть ли не само поражало врагов, подчиняясь при этом воле владельца; лезвие, прорезавшее любой доспех, как тряпку; молитва над мечом даровала силы, крепость духа и исцеляла раны. Бесценная вещь была добыта в битве со страшным врагом...

И вот, спустя несколько веков, она пропала.

Переместившись в кабинет директора, который вызвал их с Добрыней буквально посреди разговора, Курт внимательно слушал окончание рассказа:

— Мы не поддерживали революционных тенденций, но и не противостояли им. При этом, конечно же, не обошлось без перегибов на местах: трения возникали, люди погибали, небольшая, но заметная часть спецхранов оказалась разграблена... Правда, Кладенец находился в очень, очень хорошо засекреченном и охраняемом месте, — Грандмастер хмыкнул, и улыбка его была исполнена недоброго предвкушения в адрес похитителей. — Совершенно невозможно представить, как они справились. Но они справились. И мы порядка двадцати лет искали нашу реликвию.

Директор Бенедикт, которого за глаза все называли "отцом Бенедиктом", полулежа в своем удобнейшем кресле, повел кистью.

— Раз вы обратились к нам, значит, ниточки вашего собственного расследования ведут сюда, в Ной-Амстердам[89]. И как вежливые люди, вы не стали лезть в чужую игру на чужой территории, решив сотрудничать с местными специалистами. Это похвально и предусмотрительно. Курт, что ты думаешь?

— У вас есть подозреваемые? — вместо ответа уточнил детектив. Добрыня медленно качнул головой.

— Есть. Ровно с момента обретения нами Меча им настырно, но безуспешно интересовалась одна темномагическая группа... Можно сказать — наследники тех, у кого сие опасное оружие было в свое время изъято. Во главе ее стоял некто Кащей.

— Кащей, — перебил Курт. — Но разве он не выдумка? Я слышал, был такой сказочный малефик, изыскавший способ обрести бессмертие.

— И он действительно его изыскал, — мрачно отрезал гость. — Потому что, по данным нашей агентурной сети, предельно схожая личность тайно пересекла океан в ближайший после похищения срок. К слову, паре человек эта информация стоила жизни.

Он посуровел, нахмурился и снова прикрыл глаза. Теперь его голос звучал глухо:

— Именно потому мы приняли решение обратиться за помощью к "Конгрегации". Скорее всего, Кащей заручился поддержкой ваших местных темнокнижников: иной причины для отъезда в Колонии я не вижу. А посему наше сотрудничество и в ваших интересах. Вы не представляете, что можно натворить с помощью Кладенца, попади тот в неблагонадежные руки...

— Наш уважаемый клиент прав, — голос директора Бенедикта был окрашен неподдельным волнением. Ну и раз речь пошла не просто о госте, а о клиенте... — Мы должны взяться за это дело. И кроме тебя, сын мой, поручить его некому.

За подобное обращение к сотрудникам Бенедикт и получил приставку "отец". Да он и считал их всех своими детьми, не всегда разумными чадами, нуждающимися в отеческом наставлении. Курт кивнул, и тут Добрыня положил ладонь на директорский стол, обозначая потребность во внимании.

— У меня есть одна просьба. Я бы хотел участвовать в расследовании на правах напарника. Со своей стороны обязуюсь соблюдать все условия и требования майстера Гессе. Гарантирую свою полезность: и Меч, и Кащей — источники опасности, с которой вы можете быть не вполне знакомы.

— Это разумно, — пресекло любые возражения начальство. — В отсутствие Бруно все равно пришлось бы брать кого-то из своих, отвлекая того от иных, не менее важных дел. А так — мы еще и обеспечим задел для будущего сотрудничества на уровне организаций.

Не удержавшись от ухмылки, Курт снова молча кивнул. Спорить с директором было бесполезно: кажущаяся мягкость голоса скрывала несгибаемую волю и упорный характер. Совсем как у самого Гессе — только Молот Ведьм и не думал прятать эти свои качества. И, кажется, Добрыня тоже хорошо понимал ситуацию, потому что слегка развел руками и напомнил:

— Обузой обещаю не быть. Ваше слово — мое дело, майстер Гессе.

— Хорошо, — окончательно сдался Курт. — Ну что, мы можем приступать?

— Благословляю вас, дети мои, — не удержался директор Бенедикт.

Дверь в его кабинет мягко закрылась.

— У вас уже есть какие-то идеи? — полюбопытствовал бородач, когда они оба спустились во двор, на стоянку служебных авто. Курт, огибая свой любимый Ford V8 со стороны водительской двери, выудил из кармана тряпочку, протер слегка запылившуюся линзу фары и ответил под звуки мотора, зарычавшего после пуска:

— Если в Ной-Амстердам прибыло что-то ценное и магическое — есть один человек, который никогда не пропустит слухов об этом событии. Прошу вести себя сдержанно: информаторы — народ капризный. Как бы он после появления чужого не сбежал...

— Понимаю, знакомо, — покладисто кивнул Добрыня. Он покосился на черное пальто детектива, оттопыривавшееся подмышкой, и заметил: — Но без оружия вы к нему все-таки не ходите.

— Не хожу, — подтвердил тот, выруливая со двора на Брайтвег[90] и ныряя в оживленный трафик. — Потому что бдительность превыше всего.

Очередной кивок нового "напарника" показал, что тот подобный подход одобряет.

* * *

Пролетев по Брайтвегу, энергичное и агрессивное авто свернуло на Каналштрассе[91], а затем углубилось в переулки и закутки Хинаштадта[92]. Остановив машину возле не самого приметного дома, Курт посмотрел на Добрыню.

— Насколько я понял, вы безоружны. Может, подождете здесь? Я не предполагаю проблем, но, сами понимаете...

— Рыцарь "Братства" никогда не бывает по-настоящему безоружен, — на этот раз улыбка Грандмастера отображала не то чтобы снисходительность, а, скорее, легчайшую долю гордости собой. — Не склонен себя переоценивать, но уверен, что справлюсь с бОльшей долей возможных сюрпризов.

— Тогда пойдемте, — по-простому дернул подбородком Курт, и дверцы авто по очереди хлопнули.

Прачечная располагалась традиционно — в подвале. Сделано это было, с одной стороны, чтобы гул и грохот стиральных барабанов не мешал жильцам верхних этажей, отделенным от цоколя еще и магазинчиком всяких разностей. С другой стороны — из подвала вела уйма потайных и не очень лазов, ходов и тоннелей, что было хозяину сильно на руку.

— Здравствуй, дедушка Ляо, — поприветствовал детектив старого китайца, приветливо развернувшегося к посетителям от груды какого-то металлолома, непонятно, как оказавшегося посреди прачечной.

— И твоя не болей, увазаемая! — казалось, от энтузиазма старик сейчас выпрыгнет из-под традиционной кепки. — Не забыть недостойное Ляо! Зайти в самая неудобная момента, как всегда.

Становилось понятно, что с "металлоломом" дело нечисто. Но Курт решительно махнул рукой, присаживаясь на уголок стола для сортировки белья. Добрыня остался стоять при входе, старательно не "отсвечивая" — он даже как-то весь ссутулился, визуально отощал и более не сверкал проникновенным взором. Стоило восхититься таким искусством мимикрии, но — потом.

— Твои неудобные моменты меня не волнуют, пока они не пересекаются с моими делами, — напомнил детектив. — Но разговор действительно есть. Здесь или отойдем?

Ляо кинул быстрый взгляд на безучастно подпиравшего косяк рыцаря. Поняв его правильно, Курт повел ладонью по воздуху.

— А это не то, что должно волновать тебя. Человек со мной и по делу.

Вздохнув, китаец поклонился и обеими руками указал на одну из дверей.

— Просу увазаемая господа...

В "кабинете" Ляо было изобильно. Стены практически не просматривались за шкафами, стеллажами и полками, на которых стояли, лежали, прятались или, наоборот, выпячивали себя разномастные предметы порой весьма смутного назначения. Добрыня украдкой заинтересованно повел носом, но потом снова вернулся к образу "я не я и шкура не моя".

— Сейчас будет очень непростой вопрос, — с ходу заявил детектив, присаживаясь на сомнительной крепости табурет. Собеседник разместился на циновке, поджав ноги и всячески демонстрируя свою безобидность. — Постарайся сосредоточиться и припомнить: я уверен, уж ты-то должен быть в курсе.

— Незаслузенный похвала, но старый сердца грей! — не шибко ободренно пробурчал китаец. Курт хмыкнул.

— Незаслуженно не хвалил бы. Так вот. Двадцать или около того лет назад в наш город прибыл один... человек. Очень сильный колдун. Легендарная личность, считающаяся, строго говоря, не существующей. И он привез с собой некую вещь, бывшую до того момента в собственности иной организации. Я понимаю, что прошло достаточно много времени с того момента, но также верю, что твоя память гораздо надежнее любых архивов. Если ты что-то об этом слышал — ты должен мне сказать. В счет все того же старого долга.

Ляо застыл, уставившись в пол. Добрыня, "ожив" с молчаливого согласия детектива, вытащил из внутреннего кармана два аккуратно сложенных листа бумаги.

— Вот это, — низкий голос богатыря звучал мягко и убедительно, — предполагаемый портрет человека. Его зовут Кащей, но, естественно, имя могло и смениться. А это, — бумага прошуршала снова, — фотография предмета, который он похитил. Тот самый Меч, да.

Узнавание в глазах китайца подметил и Курт. Узнавание — и страх. Впрочем, информатор пришел в себя быстро. Он поднял взгляд, сжал тонкие губы; кожа его посерела, но видно было, что старик полон решимости.

— Моя долга перед твоя расти. Должна быть сама ходи "Конгрегасия", когда узнавай. Но шибко-шибко страшно. Теперь понимай: карма приведи тебя и твоя друга. Все вставай на своя места.

Замолчав, Ляо сглотнул, закашлялся, ухватил цепкой птичьей лапкой кувшин, стоявший неподалеку. Промочив горло, китаец продолжил:

— Кошчи[93] действительна провезти Гоуцзянь[94] в города. Но она быть не одна: ему помогай. Ты знай, которая.

Курт подался вперед. Под перчатками, которые детектив не снимал ни днем, ни ночью, заныла кожа, давно, казалось бы, затянувшая старые ожоги. Добрыня с некоторым недоумением покосился на детектива, но промолчал. А тот медленно, с расстановкой, уточнил:

— Зараза... Ты уверен, старик?

Молчаливый кивок и окончательно утратившая здоровый цвет физиономия собеседника были ответом. Никак это не прокомментировав, Курт встал, одернул пальто, сощурился и вышел вон.

На улице он не пошел к машине, а завернул за ближайший угол, где ничего не было, кроме пары мусорных баков. Последовавшего за детективом Добрыню встретил тяжелый, пытливый взгляд.

— Я знаю, о ком идет речь. Кащею помог Каспар. Мой старый, очень старый знакомый...

— Простите мне эту ремарку, майстер Гессе, — рыцарь был сама тактичность, — но я наслышан.

Курт, будучи невеликого роста, вдруг оказался совсем рядом с "напарником" и надвинулся на него так, что тот отшатнулся к стене.

— Каспар, — роняя слова, как пули в барабан револьвера, изрек Молот Ведьм, — сумасшедший, но крайне одаренный малефик. Его основной интерес — языческие боги, и он всегда, в любых ситуациях находит для этого интереса выгоду. А теперь скажи мне, — он перешел на "ты", не заметив бестактности по отношению к клиенту, — как может пригодиться убежденному культисту артефакт, который, по слухам, способен оживлять мертвых?

Последнее звучало, словно шипение рассерженной змеи. Лицо Добрыни на мгновение утратило уверенный вид — он словно наконец убедился в том, что читал и слышал о легендарном детективе, и это неприятно поразило. Но должность Грандмастера ордена накладывала свои требования и обязательства. Быстро придя в себя, рыцарь одернул костюм и ответил не менее строгим тоном:

— Понятия не имею! Уверяю тебя, — переход на "ты" состоялся с обеих сторон, — наше "Братство" не проводило никаких экспериментов, имеющих отношение к подобной... ереси и богохульству. Да, порой сила Меча позволяла буквально поймать умиравшего на грани окончательного ухода. Но не с той стороны! Некромантия запрещена! Об этом есть международное соглашение, а до него — всегда действовал здравый смысл!

Поймав себя на том, что голос начинает опасно повышаться, Добрыня повел плечами и продолжил излагать уже спокойнее:

— Кладенец действительно не просто меч. Он, как следует из названия, по факту умклайдет[95]. То есть "изменяющий суть". При его изготовлении был использован философский камень...

Курт хлопнул в ладоши.

— Вот. Вот зачем он Каспару.

Покосившись на детектива, рыцарь осторожно уточнил:

— Ты что-то понял?

— Конечно, — развернувшись в сторону Ford"а, бросил через плечо "напарник". — Даже доля силы магистерия[96] способна пробивать упомянутую тобой грань. И очень хорошо так пробивать... глубоко и мощно.

Пораженный внезапным осознанием, Добрыня устремился следом. А Курт продолжал, ныряя на водительское сиденье и гремя ключами под рулем:

— Пока не очень ясно, зачем это Кащею... Но Каспар явно вознамерился втащить к нам кого-то из самых Древних.

* * *

— Мне срочно. Нужны. Все. Наработки по Каспару, — продолжал твердить Молот Ведьм, нависая над директорским столом. Бенедикт устало вздыхал и тоже повторял сказанное полминуты назад:

— Это бесполезно, сын мой. Мы проверяли и проверяем любые хвосты. Каспара нет в городе. Поверь, если бы у нас была хоть одна зацепка — ты был бы поставлен в известность первым.

Добрыня опять прибег к навыку "прикинуться веником". Ему явно не улыбалось попасть в жернова конфликта, косвенным зачинщиком которого он и являлся. С другой стороны, вопрос, решаемый в настоящий момент, имел прямое касательство к интересам "Братства", поэтому на лице рыцаря отражалось известное колебание.

Курт выпрямился и потер лоб.

— Двадцать лет. Они сидят где-то у нас под носом двадцать лет, и кроме эпизодических стычек, когда Каспар сует мне под нос мою собственную беспомощность, мы ничего не можем с ними поделать. А тут еще выясняется, что где-то в заначке у наших славных друзей-малефиков спрятан артефакт, наделенный силой философского камня. Бенедикт, у меня начинает раскалываться голова, и вы понимаете, к чему я веду.

Озабоченно постучав пальцами по столешнице, директор покосился на гостя и пояснил:

— Майстер Гессе не наделен даром предвидения. Но если его толковый, хоть и горячий cranium[97] начинает, фигурально выражаясь, издавать потрескивания — значит, жди беды. Право, я уже сам начинаю жалеть, что не могу жестом циркового фокусника вытащить откуда-нибудь донесение с текстом: "Все следы ведут к..."

В этот момент мягко прожурчал звонок директорского телефона. Слух пожилого главы "Конгрегации" следовало беречь, и мастера из оружейной исхитрились, приглушив молоточек войлоком. Впрочем, по этому номеру звонили редко: внутренние дела обычно решались на уровне глав отделов, а извне мог прозвониться далеко не всякий. Напряженная, вопросительная тишина накрыла собеседников.

Прозвенело еще раз. Явно не ошибка. Бенедикт снял трубку и тихо, спокойно поинтересовался:

— Слушаю?

Сначала его лицо выражало лишь легкую досаду. Потом брови поползли наверх. Через десяток секунд он молча протянул устройство в сторону Курта. Тот ухватился за него, как за оружие.

— Гессе. Да?

— Теперь моя знай, как отдавай долга, — торжественно проскрипело в динамике. Удержаться от изумления оказалось делом непростым. — Отправляй сына, и вторая сына, и третья тоза. Всех отправляй. И мала-мала находи.

— Ляо, клянусь, если ты дальше будешь тянуть кота за вивимахер, я сдам тебя федералам по какой-нибудь серьезной, но унизительной статье! — прорычал детектив. Добрыня, разобравшись, о чем идет речь, оперся локтями на стол неподалеку и навострил уши. Директор Бенедикт откинулся в кресле и сплел пальцы, предпочитая подождать.

— Сердака Диявола, — прошипела трубка тихо. — Тама иси. Моя долга перед твоя больсе нет.

Связь оборвалась. Секунды две Курт смотрел на темный эбонит, потом заскрипел зубами, сдерживая поток богохульств и сквернословия. Грандмастер "Братства Троицы" взволнованно разогнулся и перевел взгляд с детектива на его начальство.

— Я смог расслышать, но... — голос его был полон сомнений, — разве Чердак Дьявола — не миф?

— Такой же, как и Кащей, — Бенедикт как-то разом осунулся и словно потускнел. Голос его звучал еле слышно. Продышавшийся и охолонувший Гессе метнулся к двери, приоткрыл, что-то рыкнул в приемную — и вскоре к ним присоединился укоризненно зыркающий медик. Он накапал чего-то пахучего в рюмку, поставил рядом стакан с водой; директор выпил и поблагодарил. Эскулап хотел было отчитать присутствующих, но ему было мягко, непреклонно указано на выход.

— Чердак Дьявола, — тяжко продолжил Курт, когда стало понятно, что можно. — Он же "Тоннели Астора[98]". Амбициозный, глупый, пафосный проект. Частная подземная железнодорожная линия. Роскошные станции и залы ожидания. Тоннели диаметром девять аршин. Чтобы их построить, требовалась уйма денег, и не все они поступили из карманов нефтяных баронов. Пришлось полагаться и на милость мэрии. Такого рода строительства не документируются, но у "Конгрегации", естественно, нашлись источники...

— Но эти тоннели не эксплуатируются? — уточнил Добрыня. Детектив пожал плечами, отойдя к окну.

— Оказалось, что их невозможно поддерживать в рабочем состоянии. Поскольку пути были пробиты под канализационными и сточными системами, их постоянно заливало. Кроме того, там случались выбросы метана и скапливалась окись углерода. Люди называют ее угарным газом.

— Понимаю,— кивнул рыцарь. — Тяжелый газ стекает вниз.

— Они потратили миллионы на эти чертовы тоннели, — зло буркнул Курт. — Подземные вокзалы просуществовали два года до великого наводнения девяносто восьмого. Насосы тогда не справились, и сооружение наполовину залило фекальными стоками. Поэтому все входы и выходы просто заложили кирпичом, оставив под землей машины и оборудование.

— Идеальное место для любых культистов, — теперь выражение лица Добрыни было хмурым, как и у прочих присутствующих. — Тянет их под землю, ближе ко всякой хтонической дряни... И, как я понимаю, мы идем туда?

— С болью в сердце — заметь, Гессе, на этот раз без поэтических преувеличений! — отпускаю вас, дети мои, — прошептал Бенедикт. — Но одни вы, естественно, не пойдете, — и он снова потянулся к телефонной трубке.

* * *

Дон Сфорца сам не ходил на дело. Лихая молодость, после которой он принял верное решение и де-факто профинансировал создание детективного агентства, не шибко сказалась на его здоровье. А вот выйдя несколько раз на захваты с парнями из зондергруппы, в последнем бою он заработал неприятную травму, причем малефического генеза. Современная медицина выступила с лучшей своей стороны, но увы — участие в силовых акциях пришлось прекратить.

Зато как непосредственный руководитель и полевой тактик он был бесценен. Яростно руля и ныряя между ползущими по Брайтвегу автомобилями, Курт пояснял диспозицию внимательно слушающему Добрыне:

— Ребята пойдут через коллектор Нижнего Худсона, со стороны Вестзайте-обводного[99]. Да, им придется в прямом смысле хлебнуть дерьма, но зато они сразу попадут к нижним тоннелям.

— Подожди, — недоумевал рыцарь, придерживаясь на виражах за ручку двери. — Под водой?

— Да, у нас есть одна очень толковая штука — Aqualunge. При должной стимуляции мыслительного процесса оружейники могут выдавать достаточно полезные идеи.

Вылетая на встречную полосу, автомобиль детектива встречал гвалт рассерженных криков и клаксонов. Но ехать спокойнее Курт просто не мог — боль между бровями становилась все назойливей с каждой минутой.

— "Водное легкое", — перевел Добрыня. — Ну вы и затейники.

— Можем, любим, практикуем, — пожал плечами детектив, сворачивая на углу Централь-Парк-Вест и Сквозной 79-й. — А мы пойдем через замок Бельведере. В его подвалах есть тайный ход прямо под Резервуар[100]. Если Каспар где и засел — то именно там.

День пролетел, как чайка над Худсонским заливом — стремительно и деятельно. На смотровой площадке не было посетителей, и потому обошлось без лишних глаз. Мягко звякнув отмычками, Курт вскрыл дверь служебного помещения, постучал по плиткам возле крайней кабинки в туалете, надавил наверху — и часть стены с глухим рокотом ушла вглубь.

— Служащие не в курсе? — уточнил богатырь, включая выданный ему перед выездом фонарик. Он держал его обратным хватом, над стволом штатного "конгрегатского" Walther PP с глушителем, врученного тогда же. Запасные магазины были рассованы по сбруе, надетой поверх практичного армейского пуловера; там же размещалась и пара гранат. Детектив помотал головой, углубляясь в подземные ходы.

— Мы приглядываем. Нужную плашку найти нелегко, да и надо ли оно уборщику? — он сбавил тон. — А теперь давай потише. Верю в твою квалификацию, но буду признателен, если мы друг друга не перестреляем и не привлечем нежелательного внимания раньше времени.

Добрыня молча усмехнулся и махнул рукой.

Спускались они бесконечно долго. Сначала это были старые, но вполне отделанные, хоть и в утилитарном духе, коридоры. Потом пошли сервисные ходы вокруг тоннелей У-Бана[101], полные толстых, пыльных кабелей и труб. После — просто вырубленные в горной породе лазы и проходы. Курт периодически сверялся с миниатюрной картой, останавливаясь перед каким-нибудь углом и прикрывая фонарь ладонью. Рыцарь терпеливо молчал и следил за обстановкой.

Наконец, после очередного поворота луч не уперся в стену, а нырнул в пустоту. Пришлось остановиться.

— Это шахта под Резервуаром, — шепотом пояснил детектив. — Через нее идет аварийный водосброс. Теперь нам надо строго вниз.

Вдоль стен были проложены металлические мостки, соединявшиеся лесенками из сетчатых пластин. Ржавчина уверенно покрывала все доступные ей поверхности, и гула от шагов, равно как и скрипа конструкции, избежать не удалось.

— Грохочем, как на плацу, — ругался Курт, уже не стараясь приглушать голос. Добрыня все так же молча кивал и крутил головой.

Наконец они достигли входа в очередной тоннель. Этот был явно свободнее предыдущих — можно было идти не гуськом, а бок о бок. Изучив карту, детектив поморщился.

— Мы почти пришли. Но головная боль и здравый смысл бьют тревогу: где хоть какая-то охрана? Где патрули? Где наблюдатели? Или китаец соврал?

Тут на его плечо легла горячая ладонь. Замерев, Курт обернулся. Богатырь стоял столбом, приложив вторую руку к уху. Последовать его примеру не заняло и секунды.

С дальнего конца тоннеля тихо, но отчетливо доносилось какое-то низкое, ритмичное "бу-у-у, бу-у-у". Сопровождалось оно едва ощутимым, но явственным подрагиванием пола. Приложив ладонь к плиткам, устилавшим камень, детектив удостоверился: вибрация имела место быть. Переглянувшись с напарником, он устремился вперед, стараясь светить в пол.

Когда звук приблизился, стало возможно понять, что это монотонные, явно ритуальные песнопения. Каждый протяжный такт сопровождался глухим, веским ударом, идущим откуда-то снизу. Кроме того, на стенах начали появляться заметные оранжевые отсветы. Пришлось сбавить шаг.

Едва они оба прокрались к выходу — открылась жутковатая, дикая картина. В развеиваемом светом жаровен полусумраке была видна железнодорожная платформа, покрытая засохшей грязью и мусором, принесенным наводнениями. Газовые бра, когда-то изящные, а теперь — без фонарей — похожие на скелеты чудовищ, под разными углами свисали со стены, украшенной растрескавшейся керамической мозаикой. Потолок тоже был мозаичным, на нем изображались двенадцать фигур, символизирующих знаки Зодиака.

За платформой открывался огромный овальный зал. Там с потолка с крестовым сводом криво свешивались остатки гигантской хрустальной люстры. На сохранивших изящество рожках болтались сильно смахивающие на водоросли обрывки. А под люстрой...

— Теперь понятно, почему мы никого не встретили, — снова прошептал Курт. — Вся честная компания здесь. И у них намечено нечто важное.

В который раз уже кивнув, Добрыня вдруг выпрямился, убрал пистолет в кобуру, выключил фонарик и сунул его в карман. А затем уверенно, не скрываясь, направился в сторону поющих культистов.

* * *

Людские фигуры, облаченные в бесформенные, темные балахоны, покачивались — словно от тех самых ударов. Их было не сказать, чтобы много — человек пятнадцать. Видимо, самые доверенные, самые надежные. Допущенные к тайне. Стояли они полукругом, преимущественно лицами к тоннелю, из которого пришли Курт с Добрыней, но смотрели при этом куда-то вниз. Или так казалось из-за опущенных капюшонов.

И было там еще двое. С легкостью опознавался Каспар — широкий, кряжистый, как медведь, как дуб, почитавшийся священным деревом у язычников. Рядом с ним торчала тощая, жилистая фигура, явственно бледнея голым черепом даже в отсветах от горящих углей. Кащей — совсем как на рисунке.

А между ними и целеустремленно шагавшим Добрыней лежал не сильно большой валун. Мшистый, округлый, плоский снизу. Сверху же в него был воткнут меч.

Если бы в его жизни не происходили вещи, гораздо более удивительные, Курт бы не поверил, что сталь может прорезать камень, словно поролон. Однако же никаких зримых трещин на поверхности валуна не было, а значит, Кладенец не воткнули в готовую щель, а пронзили им цельный кусок гранита. Легенды не врали.

Хватать рванувшего вперед напарника за локоть, а уж тем более окликать времени не было. Детектив мысленно выругался и начал заходить по дуге. Фонарик он тоже убрал — для прицеливания света хватало, а представляться он не собирался.

Наконец Добрыня шагнул в ближний к мечу круг света. Отреагировали на его появление парадоксально: культисты продолжили петь, а Каспар с Кащеем переглянулись. Первый криво усмехнулся, выудил из кармана монетку и протянул второму.

— А я и не верил. Спор есть спор, держи свой пфенниг, — голос язычника был спокоен и глубок, как всегда. Заезжий темнокнижник ухмылялся куда откровеннее, скаля потрясающей белизны зубы.

— Вера тут ни при чем, друг мой, — этот голос был сиплым, но пронзительным. — Знание — вот в чем сила... Ну здравствуй, Добрыня. Столько лет... Столько, — он хохотнул, — веков.

Они с богатырем стояли ровно друг напротив друга, и Курт, зашедший за развалины какого-то небольшого киоска, вдруг понял, что видит перед собой двух ужасно похожих людей. Ну, конечно, с поправкой на физические кондиции, на цвет кожи, на волосяной покров... Но глаза — глаза у них были абсолютно одинаковые. Словно озерный лед, отражающий зимнее небо.

— А тебе, Кащей, время на пользу не пошло, — ровно прокомментировал рыцарь. — Питаешься плохо?

— Твоими и твоих дружков стараниями на диете сижу, — незлобиво отмахнулся темнокнижник. — Зато в планах — оторваться за всю фигню, как сейчас молодежь говорит. Ну а заодно хорошим людям помочь, — и они с Каспаром снова обменялись довольными взглядами.

Под ногами бухало все сильнее, кое-где со стен уже вовсю сыпались остатки мозаики. Поморщившись, Грандмастер "Братства" скептически окинул взглядом не прекращавших завывать культистов.

— То есть вот это — хорошие люди? Ладно, оставим философию. Верни Меч, доходяга, — сказано было нарочито небрежно. Кащей в ответ осклабился и развел ладонями.

— Так бери!

Подавив желание остерегающе крикнуть, Курт изготовился к стрельбе и аккуратно дослал патрон в ствол. Видно было, что и Добрыня сомневается в неожиданной щедрости... Кого? Брата? А каков тогда возраст самого богатыря? "Тридцать второй", ха! И остальные Грандмастера — они тоже долгожители? Уж не заслуга ли в том Меча?

Скепсис в глазах рыцаря сменился решимостью. Он достал из кармана затейливо вышитый платок, что-то пошептал над ним и, намотав на ладонь, двинулся вперед, хватаясь за рукоять.

И вскрикнул, отшатываясь.

На лезвие медленно стекало красное. Простая серая сталь начала светиться изнутри — так же, как глаза Добрыни и Кащея. Последний торжествующе прошипел:

— Ну, что я тебе говорил? Кровь потомка богов — она на многое способна...

Голос его перекрыл треск. Валун разошелся пополам, но Кладенец остался висеть в воздухе. А потом блескучей рыбкой нырнул куда-то вглубь.

И оттуда ему отозвались.

Удар был такой силы, что большинство фигур в капюшонах не смогло устоять на ногах. Пение, тем не менее, не сбилось: словно кто-то поддерживал хор извне. Каспар и Кащей осторожно отступали назад, Добрыня, скорчившись, держался за запястье, пытаясь перебинтовать его все тем же платком. Курт прицелился...

С дальнего конца зала донеслись крики и стрельба. Зондергруппа успела вовремя, и можно еще было надеяться, что ситуация выправится. Кто-то из культистов тоже выхватил оружие — будучи на выгодной позиции, детектив уложил одному пулю куда-то под обрез капюшона. Остальные задергались, подозревая, что окружены.

Снова удар. Мозаичный пол треснул, потянуло каким-то незнакомым, чуждым запахом. Впрочем, чуждым он казался только здесь, в подземелье: через мгновение Курт понял — пахло морем. Даже, скорее, морскими глубинами, темными, полными странной, додревней жизни. Это знание, вернее, ощущение словно вплыло в его голову само. А еще через пару ударов сердца он обратил внимание, что зал будто становится больше — все пропорции вытянулись, исказились, размазались во все стороны. Выросла и трещина в полу, бесшумно и жутко, до поистине гигантских размеров.

Тела убитых и раненых валились по обе стороны проема. И когда очередной подельник Каспара с Кащеем, дернувшись от попадания, оступился, то ухнул прямо вниз.

А навстречу ему выметнулась циклопическая, покрытая зеленой слизью когтистая лапа.

* * *

Курт сел на кровати, тяжело дыша. Ощущение чужого присутствия в голове, возникшее в последние мгновения, отступало — рассвет, занимавшийся где-то за холмами, окружавшими академию, немало способствовал изгнанию наваждения. Что же, значит, это был только сон?

Но реальность происходившего не подлежала сомнению, пока сам сновидец не проснулся. Правда, в том видении были живы и Каспар, и отец Бенедикт... Притихшая с годами боль снова вкралась в сердце, заставив несгибаемого Молота Ведьм поморщиться. Сложив ладони для молитвы, он нащупал на запястье не снимавшиеся даже на ночь четки.

"Интересно, — думал он, как бы параллельно, перебирая бусины и не отвлекаясь от затверженных слов двадцать второго псалма, — это все же приснилось мне, или иная реальность втянула ослабивший бдительность разум? Надо сходить к отцу Альберту, уточнить последствия прикосновений к Древу Миров. Может, старик что-то знает".

"А еще, — старательно выводил Курт на пергаменте буквы, пытаясь воспроизвести слова максимально точно по звучанию, — заглянуть в библиотеку. Совершенно точно ни про какого Кащея я там не читал. А уж тем более про это".

И он вгляделся в написанное, пытаясь понять, точно ли передал звуки пения культистов явно недостающим для этих целей алфавитом:

Ph'nglui mglw'nafh Cthulhu R'lyeh wgah'nagl fhtagn.

Non in solo verbo

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: Кризис тридцатых годов, накрывший Объединенные Колонии Винланда, негативно сказался на ситуации с нелегальным алкоголем. Инквизиция Ной-Амстердама берет в свои руки расследование, поскольку среди штифельшафтеров замечена деятельность ведьмы. Но одному из оперов местного отделения, Клаусу Бекеру, придется столкнуться не только с бандитами и колдовством...

Окно в рабочий кабинет было приоткрыто, и со двора доносилось порыкивание мотора — кто-то из механиков гонял "фау-восьмерку", добиваясь от семидесяти пяти лошадок ровной отдачи мощности. Клаус, взяв сигарету в правую руку, левой облокотился на раму и немного понаблюдал за торчавшей из-под откинутой наверх боковины капота нижней частью чьей-то спины, периодически дергавшейся и глухо оравшей: "Давай!" В такие моменты рычание усиливалось, а с водительского места выныривала рыжая голова в засаленной кепке. "Норма? — Не! Ща еще!" — и цикл повторялся.

Когда вонь отгоревшего и отработанного бензина смешалась с табачным дымом, дверь в помещение грохнула, врезавшись в стеллаж с бумагами, и пронесшийся упитанным метеором Отто рухнул за свой стол.

— Ароматы большого города! — прогудел он, поведя картофелиной носа. Картофелина была мощного, селекционного сорта — краснела, бугрясь и поблескивая, на пол-лица. Клаус пожал плечами и продолжил обозревать.

— Я тебя не узнаю, — бурчание Отто стало таким же глухим, как голос рывшегося в моторе механика. Он погрузил картофелину в нижний ящик стола и что-то там сосредоточенно выискивал. — Обычно перед выходом на дело ты драишь свой антиквариат, пока нарезка из ствола не начнет посверкивать. А потом молишься. Что, вообще говоря, дело хорошее, — он вынырнул из-под столешницы и благочестиво перекрестился, — но не в таких же объемах! Это капитан-епископу полагается, а мы простые оперы...

— Я простой опер, — сигарета дожила до короткого картонного мундштука и пала смертью потухших в пепельницу, стоявшую на подоконнике, — ты, значит, простой помощник опера. Капитан-епископ мой непосредственный начальник. И все вместе мы — Святая Инквизиция.

— К чему был этот экскурс в очевидное? — пожал плечами Отто, выуживая из обыскиваемого ящика на свет Божий достаточно пухлую папку и энергично листая ее содержимое.

— К тому, что субординация, — беззлобно резюмировал Клаус, отошел от окна и тоже сел за свой стол. В отличие от помощника, его интересовал верхний, а не нижний ящик. — Вечно ты о ней забываешь.

На аккуратно расстеленную клеенку лег идеально вычищенный револьвер, несколько снаряженных круглых обойм и портупея с кармашками и кобурой. Кроме того, чуть поодаль стала древняя шкатулка темного дерева, с вытертым лаком, заметными царапинами и сложным замком, явно более поздней врезки. Отто фыркнул:

— Ну ясно. Значит, я просто поздно пришел и не застал момент священнодействия. Как человек с больным и ранимым эго, а также вооруженный мерзким характером и до кучи наделенный склонностью к неконтролируемой агрессии и вздорному хамству, промолчу. Раз уж ты берешь с собой это...

Проигнорировав акцент на последнем слове, Клаус ослабил галстук и достал из-под воротника рубахи тонкую, прочную цепочку. Небольшой ключ, висевший на ней, с вкрадчивым щелчком провернулся в замочной скважине. Даже помощник притих, вытянув шею.

— Benedictus Dominus fortis meus qui docet manus meas ad proelium digitos meos ad bellum, — строго, сдержанно, вполголоса произнес инквизитор и, откинув крышку, достал из шкатулки совершенно простецкого вида розарий, тут же намотав его на левое запястье. Отто снова перекрестился.

— Вот ты о субординации мне говоришь, а сам же ее методично нарушаешь, — не удержался он от замечания, а на вопросительный взгляд уточнил: — По-хорошему, такие вещи должны храниться в реликвариуме отделения, причем не нашего, а центрального. Только потому что ты не просто Клаус Бекер, инквизитор первого класса, но еще и фон Рихтгофен из тех самых фон Рихтгофенов, тебе спускают подобные вольности.

Очередное ответное пожатие плечами свело к пустому сотрясанию воздуха всю тираду. Одернув манжеты и еще раз осмотрев револьвер, по стволу которого вилась гравировка из трилистников, оплетавших лаконичное "Ira Dei", Клаус все же заметил:

— Если бы я таскал его на танцульки, пофорсить, значит, перед дамочками — у капитан-епископа, как у гаупт-инквизитора, естественно, возникли бы закономерные вопросы. Но когда мы идем на рейд, в ходе которого ожидается сопротивление со стороны одаренных...

— Ты же в курсе, что ты зануда? — ласково пропел Отто, отворяя стенной сейф и добывая оттуда свой "Томмиваффе". За оружием последовала пара целиком снаряженных дисковых магазинов и бронежилет. — Да и, честно говоря, уж прости меня за ересь, но в повседневной работе я больше доверяю замечательным изобретениям человеческого гения, чем напыщенным словам и древним реликвиям. Пускай и обращенным к Нему.

— В твоих словах нет ереси, — кивнул Клаус, проигнорировав "зануду". — Известно же: слово, подкрепленное силой, вразумляет заблудшие души эффективнее, чем само по себе. Некоторые, значит, особо упорствующие в глупости черепа́ оно может без физического подкрепления и не пробить. Но сама сила, отделенная от слова, от идеи, бесплодна. Даже, скорее, разрушительна.

— Ты сегодня просто поразительно многословен, — удивился помощник, втискиваясь в пулезащитное снаряжение, которое было ему слегка мало. — Не знал бы тебя, решил бы, что волнуешься.

Инквизитор побарабанил пальцами по столу, потер чисто выбритый подбородок, зачесал пятерней назад темные, густые волнистые волосы. Отто прекратил возиться с броней и приподнял брови. Сказать ничего не успел.

— Зачем ты пошел учиться на помощника? — вопрос был внезапным, как монашка в борделе. Они эту тему никогда не поднимали, и формулировка застала ответчика врасплох. Тот поморгал белесыми ресницами, оперся на стол и как-то беспомощно улыбнулся.

— У меня, если ты плохо помнишь, не было иных вариантов. Куда податься сироте в Ной-Амстердаме? Бродяжить? Не катит. Приют? Благодарю покорно. Программа воспитанников Инквизиции? — Отто зажмурился, как балованный домашний котяра. — О, вот это было гораздо, гораздо вкуснее всего остального. Конечно, за съеденное там спрашивали по всей строгости, но так и кормили же, словно гуся на Рождество. Да и, знаешь, еще до того, как мои предки канули куда-то без вести, я все детство мечтал подержать в руках инквизиторский револьвер. Прямо искушение какое-то было. Наваждение, прости, Господи, — и он перекрестился в третий раз.

— Искушение, говоришь... — взгляд Клауса словно расфокусировался. Он повернул голову к окну, откуда снова донеслось "Давай!", но смотрел явно не во двор, а куда-то в себя, в те глубины, которые поверяются лишь духовнику и исповеднику. — Я с детства не знал выбора. Сначала епархиальное училище Святого Иоанна-Предтечи для мальчиков на Ланге-Инселе. Потом, естественно, Академия — о, эти годы муштры в Академии! Потом служба. Варианты... — он закашлялся и с тоской заглянул в портсигар. — Манфред, младший, братишка — вот он как-то сумел. Послал всех на вивимахер, уплыл в Европу, летает там себе. Говорят, отличный пилот. Иногда я думаю, — голос стал еще тише, чем обычно, хотя инквизитор первого класса и так не был склонен его повышать, — думаю вот, значит, иногда. Варианты... У тебя они хотя бы были, нет, не криви душой, были. Но ты выбрал сам.

Нехарактерный поток откровенности прервал подпрыгнувший и загромыхавший по столу эбонитовый аппарат. Отто рванулся вперед и сцапал трубку:

— Ротберг! — молодецки рявкнул он в чашечку микрофона и тут же вытянулся, машинально пригладив короткие пшеничные кудри. — Да, ваше Превосходительство! Да, готовы, выдвигаемся!

— Бранд? — поинтересовался Клаус. За пару секунд он словно пришел в себя: ни следа не осталось на лице от того выражения, которое сопутствовало речи об искушениях и выборе. Снова поправив манжеты, инквизитор криво, неприятно усмехнулся: — Ну что, Отто, поехали, ущучим еретиков?

Тот покосился на старшего по званию, с иронией приподнял бровь, но промолчал. Вместо этого оба деловито собрались — и вымелись из кабинета вон.

За открытым окном снова взревел мотор — и более уже не стихал.

* * *

Патрик Йозеф Бранд, гаупт-инквизитор Ной-Амстердама, пребывающий в чине капитан-епископа, степенно прогуливался вдоль перегородившего улицу панцервагена. Лиловый пилеолус, прикрывавший отчаянно седевшую тонзуру, никак не мог вынырнуть из тени, создаваемой кузовом бронированного авто. Наверное, потому что из здания, вид на которое открывался бы, выйди наблюдатель на свет, яркое пятно вполне могли взять на мушку шнепферы засевших в нем бандитов. И ладно бы выстрелить: по результатам расследования, крепко окопавшиеся и развернувшие щупальца по всему Манхаттану штифельшафтеры добавляли в сбываемый нелегальный алкоголь какую-то отраву, вызывавшую почти мгновенное привыкание у бедолаг, рискнувших поддаться искусу зеленым змием. А судя по заключению экспертов, происхождение отравы было не алхимическим; значит, задействовали ведьму. Возможно, и не одну.

Подъехавшему черному "Форду" гаупт-инквизитор приветливо кивнул, протянув прибывшим сотрудникам руку с перстнем для поцелуя.

— Ну что, гордись, Бекер. Наши агенты докладывают: почти все здесь. Ночью подъехала группа, которую в случае отсутствия планировали брать в Кёнигенсе — значит, меньше бегать. А еще была замечена Магда...

Клаус нахмурился и обернулся на Отто. Тот тоже посуровел и перехватил "Томмиваффе" поудобнее.

— Сама? Здесь? Смотри-ка, ты угадал, — в голосе помощника осталось мало скепсиса. — Против этой грымзы без святого покровительства как-то неудобненько было бы.

Вместо ответа на невысказанное начальством вслух, опер поднял руку с розарием. Капитан-епископ одобрительно перекрестил обоих.

— Voluntas Dei ut maneat vobiscum. С планом все знакомы, но напомню. Первыми идут наши парни из штормтруппен, подавляя сопротивление. Вокруг квартала выставлены силы полицайамта: их начальство обещало мне самых толковых ребят, но на всякий случай я там распределил еще одно отделение бойцов и пару экспертов на ключевых направлениях. После "штормов" идете вы с остальными операми и полевыми экспертами. Арестовываете, фиксируете, оцениваете. В случае чего — вызываете подмогу: на каждую группу будет специалист с телефункеном, а я тут сижу с резервами.

Голос его стал ниже и проникновеннее:

— Об одном прошу, конкретно вашу парочку — давайте без героизма. Просто работа, просто делаем, что должно. Возможность делать все, что нам угодно,— не вольность и не свобода, скорее, это оскорбительное злоупотребление истинной свободой... Готовы мне в том поклясться?

Сжав губы, Клаус уставился в сторону. Отто ухмыльнулся и развел руками:

— Не хотелось бы богохульствовать.

Хохотнув, гаупт-инквизитор погрозил пальцем, а потом, взявшись за нагрудный крест, прочел "Pater noster", на финальном "Amen!" резко отмахнув рукой. Из панцервагена посыпались крепкие молодые мужчины в темно-серых комбинезонах, касках и бронежилетах, вооруженные штурмгеверами и дробовиками. Рейд начался.

* * *

Клаус опять стоял возле окна, и сигарета снова дымилась. Правда, на этот раз во дворе наблюдалась принципиально иная картина: тела, пакуемые в черный полиэтилен, хмурые бандиты, стоящие на коленях и "руки-за-головы", бочки и канистры с фальсификатом. Окно тоже было другим: стекло высадили прикладом, рама расщеплена пулями, угол подоконника обожжен. Именно туда отправился окурок, а сам инквизитор неспешно развернулся, когда сзади раздались шаги.

— Вот не верю, что святое покровительство тут ни при чем, — Отто бухнулся на единственный целый табурет и начал ощупывать вмятину посреди боковой пластины бронежилета, морщась и шипя от боли. — В тебя эти говнюки шмаляли из всего, что можно было нацелить, и хоть бы один попал. В мою сторону повернулся только один — и сразу же влепил под самое любимое ребро! Хорошо, что из мелкашки.

Клаус покачал головой, в который уж раз подергав рубаху за манжеты и ощупав розарий.

— Никто из моих предков не замечал, чтобы реликвия святого Юргена отводила глаза врагам или делала носителя неуязвимым для обычного оружия. Скорее, тебе просто повезло нарваться на единственного толкового стрелка в засаде. Кстати, ты же их всех и положил, молодец. У тебя, значит, реакция лучше, чем у меня.

— Да брось, я просто разозлился, — хохотнул помощник, отщелкивая магазин и проверяя боезапас. — Кстати, надо будет сделать фельдфебелю втык: распустил бойцов. Это они должны были шерстить закоулки и ловить сюрпризы, а не мы.

— Фельдфебель не всеведущ, — строго, но спокойно изрек инквизитор. — Хотя, конечно, сказать стоит. Пусть включат в программу тренировок.

— Но все равно, с Магдой без розария ты бы не справился, — упорствовал Отто. — Когда она на тебя глазищами засверкала, я думал — ну все, сейчас колданет, и отлетят тела отдельно, души отдельно. А ты ей просто в лоб засветил — и дамочка до земли прилегла.

— На Высшее Начальство надейся, а сам не плошай, — улыбка у Клауса была неявная, односторонняя, словно он кривился, а не шутил. — Если ты не заметил, я использовал рукоять револьвера, а не розарий. Тоже, значит, в некотором роде ultimo ratio regum.

— Неужели не было желания просто пристрелить ее там, на месте? — сомнение в голосе помощника звучало неубедительно, и ответить на него было несложно:

— Искушения существуют, чтобы их преодолевать... — тут Клаус запнулся, буквально на долю секунды, но продолжил твердо. — Кроме того, приказ был: живьем. Да и мне самому еще следует задать ей много вопросов. Очень много вопросов.

Со двора как раз донесся гул, строгие окрики и звуки передергиваемых затворов. Повернувшись, инквизитор увидел, как усиленный конвой из бойцов штормтруппен и пары экспертов сопровождает невысокую женскую фигурку в мужских брюках и кожаной куртке "под люфтваффе", ставшей модной последние годы. Фигурка шагала, пошатываясь, но голову держала высоко. И даже словно искала кого-то взглядом.

Снова шаги. Курьер-адъютант вынырнул из дверного проема, оставшегося без полотна, и молча поманил рукой. Клаус шагнул следом, а Отто буркнул, возясь с подсумком:

— Ага, ага, догоню!

Ждать не стали. Капитан-епископ уже облюбовал себе помещение с относительно целым и чистым столом, ему приволокли письменные принадлежности, и сейчас он благосклонно выслушивал некоего полицайского чина, тянувшегося во фрунт. При виде еще одного инквизитора чин выкатил глаза и встопорщил усы, но был отослан вон со словами "вольно, благодарю, отчет представите".

— Ну что, гордись, Бекер, — капитан-епископ понял, что повторяется, и рассмеялся. — Ладно, серьезно, гордись. Но не сильно. Ибо гордыня есть грех, как мы все помним. А Ротберга где потерял?

Объяснять что-то не требовалось. Гаупт-инквизитор был настроен благодушно и снисходительно к мелким нарушениям орднунга.

— В общем, думаю, сам ему подзатыльник выдашь. Обоих, кстати, хвалю. Хоть и просил не геройствовать — но все равно хвалю. В том числе и не буду требовать отчетов прямо сразу. А чтобы не зазнавались, напомню о текучке.

Лицо Клауса стало кислым. Он не удержался и передернул плечами, что не укрылось от взгляда начальства.

— Да, да, Бекер, этого у нас тоже никто еще не отменял. В общем-то, дело выглядит пустяковым. Просто скатаетесь, просто проветритесь. Да где Ротберг-то?

— Здесь, ваше Превосходительство! — помощник вломился в комнату, демонстрируя потрясающее чутье на неприятности. — Прошу простить за опоздание, от стрельбы заело защелку крепления магазина...

— Melius sero quam nunquam, — наставительно изрек капитан-епископ и подтолкнул тоненькую папку в сторону Клауса. — Все, свободны. Прогуляйтесь, ребята. Можете не спешить.

"Фау-восемь" снова взвыл, и было в этом звуке что-то от безысходности.

* * *

На углу Десятой Аллее и Пятидесятой Вестштрассе стоял извечный лоточник со шнелль-эссеном. Аккуратно держа вюрстбургер с квашеной капустой на безопасном расстоянии от форменного черного плаща, Отто тянулся подбородком, решая сложную задачу: перекусить и не изгваздаться. Клаус же, задумчиво дымя очередной сигаретой, чередовал никотин с кофе из картонного стаканчика. Он старательно никуда не спешил.

— Нормально так нас сплавили, — несмотря на занятые челюсти, ворчал помощник почти внятно. — Два месяца асфальт носом рой, информаторов тряси, улики да показания в отчеты трамбуй, пули на захвате лови — а потом приходит его Превосходительство и отправляет нас в Чертову Кухню... Кстати, зачем?

Затушив окурок в гущу, инквизитор первого класса педантично отнес одноразовую посуду до урны. Тряхнув рукавами, он молча махнул ладонью, мол, топай за мной. Ритмично дожевывая, Отто устремился следом.

— Поступил донос, — скучным голосом излагал Клаус, пока они поднимались по узкой, темной лестнице. Пахло едой, не то чтобы неприятно, но приторно. — Донос поступил, значит. От некоей Цецилии Куатемок, проживающей в данном доме, квартира номер пять. Суть доноса: ее соседка, Ханна Шварц — фамилия подчеркнута, стоят восклицательные знаки, — якобы промышляет ведьмовством.

— Слушай, а не многовато ведьм на сегодня? — притворные мольбы были полны сарказма. — Как думаешь, святой Юрген не возмутится, что мы эксплуатируем его покровительство?

Ответа помощник не дождался, потому что вместо него старший по званию резко замер подле первой двери в недлинном коридоре, а затем решительно в нее постучал. В приоткрытую на цепочку щель сверкнули темные ацтланские глаза.

— ¿Que quiere Usted?.. — потом раздался экспрессивный вздох, и дверь распахнулась шире. — О, Святая Инквизиция! Наконец-то!

Цецилия Куатемок была женщиной крупной и в летах. Кроме того, на изобильной груди у нее покоилось мощное распятие, вызывавшее не вполне благочестивые размышления, удобно ли Ему там. Отто с трудом подавил хмыканье и отвернулся в сторону, якобы рассматривая стены на предмет необходимости в покраске.

— Инквизитор первого класса Бекер, помощник инквизитора Ротберг, — донельзя протокольным тоном представился Клаус. — С сутью доноса ознакомлены, хотели бы выслушать подробности и по возможности, значит, пообщаться с подозреваемой.

— А что подробности? — всплеснула руками обитательница пятой квартиры и кинула взгляд в сторону соседней двери. — Bruja эта Шварц, как есть bruja! Я надысь запростыла, так она мне какой-то отвар принесла и сказала так: "Пей!"

— И вы пили? — Найдя в себе силы не ухмыляться при взгляде на бюст опрашиваемой, Отто достал блокнот и с максимально зловещим видом черкнул в нем карандашом. Клаусу уже все было понятно, но он, подкрепляя вопрос помощника авторитетом, кивнул, когда беспомощный взгляд ацтланки обратился к нему. Та посерела — оливковая кожа просто не умела бледнеть.

— Но ведь... А вдруг...

— Помогло? — тихо уточнил инквизитор. Цецилия вконец сдала и начала оседать вдоль косяка. Отто ловко подхватил ее под локоток.

— Квартиру "ведьмы" покажите — и можете присесть. Ну?

Коротко обстриженный ноготь на пухлом пальце ожидаемо ткнулся в дверь, на которую его владелица до этого периодически поглядывала. Оставив помощника бдить, Клаус переместился и постучал — деликатнее, чем в первый раз.

Открыли сразу и нараспашку. Стоявшая на пороге девушка была, что называется, "миленькая". Ничем не примечательная внешность, легкая полнота, средней длины волосы невнятного цвета, который принято называть "шатен". Подозреваемая Ханна Шварц улыбнулась гостям, потом с виноватым видом зевнула, прикрывая рот ладонью.

— Здравствуйте! Ой, тетя Лия, к вам тоже пришли? А вы кто? — взгляд ее был настолько открытым и непосредственным, что Отто, продолжавший следить за ацтланкой, как-то сдулся и потупился. Клаус тоже кашлянул, но нейтральным, деловитым тоном повторил обычное приветствие:

— Святая Инквизиция, по делу. Скажите, вы подтверждаете, что давали вашей соседке, — кивок в нужную сторону, — некий отвар? Что в нем было?

Девушка похлопала ресницами, которые оказались неожиданно длинными — словно уступка природы за неяркую в остальном внешность. Вытащила из кармана домашнего халата платочек, смяла его в руках.

— Отвар... Да, давала, — голос ее потускнел. — Это плохо? Но у меня травки от бабушки оставались, а тетя Лия на горло жаловалась, простыла она. Говорить почти не могла. Я в сундучке порылась, там и ромашка, и липа, и шалфей... Мяты добавила, для мягкости...

— Можно посмотреть? — мягкость не помешала бы инквизиторскому тону, но получалось с трудом. — Мне кажется, мы приехали по ложному вызову, но требуется, значит, убедиться.

— Да, да... — Ханна двигалась и шевелила губами, словно под водой. Слез все еще не было, но все присутствующие в коридоре ощущали гнетущую, тихую тяжесть над сердцем. Клаус тряхнул головой и шагнул внутрь.

Квартирка была маленькой, скромненькой, чистенькой, аккуратненькой. Вся в хозяйку — ничего особенного, но впечатление приятное. Немного выбивался из обстановки действительно наличествовавший в углу спальни, за кроватью, старинный сундучок. Замка не было, и подняв крышку, инквизитор быстро перебрал ловкими пальцами аккуратно сложенные матерчатые мешочки. Травами пахло просто до одурения, но ничего запрещенного или опасного чуткий нос не определил. Сверившись с педантично подписанными ярлычками, Клаус прикрыл схрон.

— Все в порядке. Как я и говорил — кто-то просто ошибся. Благодарю за сотрудничество.

Все еще пребывая в ступоре, девушка все же попыталась улыбнуться — и снова зевнула, на этот раз не успев поднять руку. Покраснела, замахала платком, нервно хихикнула:

— Ох... Простите, пожалуйста. Я ночами работаю, телефонисткой. Днем обычно сплю, а тут от разговоров проснулась. И вы постучали.

— Все в порядке, — повторил Клаус, как заведенный. Скулы его заострились, и он, еще раз поблагодарив, вышел в коридор.

— Ну что? — вытянулся Отто, все еще не отлипая от начавшей всхлипывать Цецилии. Инквизитор потер подбородок, скрипнув уже начавшей зарождаться щетиной, а затем надвинулся на ацтланку.

— Ну что, — прозвучало эхом, — ложный вызов. Просто кому-то, — в голосе зазвучала угроза, — чужая доброта и забота жить не дают. Хочется, значит, быть святее папы римского. Искушение, которому кто-то поддался безо всякой борьбы, и даже с удовольствием.

Женщина уже откровенно выла, зажимая рот ладонью. Звучало это дико и чуждо, отдаваясь гулким эхом в коридоре, поэтому, переглянувшись, оба мужчины вежливо, но настойчиво втолкнули источник шума в квартиру. Дверь прикрыли.

— Цецилия Куатемок, вы обвиняетесь в лжесвидетельствовании. Но это согласно законам мирским. Хуже того, согласно законам Божиим, вы обвиняетесь в том, что плюете в руку, окормляющую вас благом. И если за первое вам грозит... — он строго взглянул на упавшую на колени Цецилию, и что-то дрогнуло в уголке губ, — ...грозит, значит, серьезный штраф и месяц общественных работ, то по второму вам придется отвечать не перед нами. А перед Ним, — палец поднялся к потолку, — потом перед оболганным человеком и далее перед самой собой. Что гораздо, гораздо сложнее.

— Я же не зна-а-ала... — продолжала рыдать ацтланка. — Yo no sabia...

Тем не менее, видно было, что наложенная епитимья суть меньшее из помстившихся ей зол. Клаус еще немножко понависал, потом дернул себя за манжету на левой руке — и вышел вон. Отто, скривившись, двинулся следом.

* * *

Черный инквизиторский "Форд" медленно полз вдоль тротуара. Периодически из-за опущенного с пассажирской стороны стекла высовывалась белобрысая голова. Голова зверски двигала носом-картошкой, раскрывала рот и что-то орала. Шедший по тротуару и очевидно бывший объектом этого странного преследования человек в черном же инквизиторском плаще практически не реагировал. Он курил.

Наконец Пятидесятая Вестштрассе закончилась. Клаус перешел Двенадцатую Аллее, поймав паузу между сновавшими по набережной автомобилями, и направился к пирсам. Отто, ругаясь и давя клаксон, повернул следом, выдернул ключи из замка и рванул туда же.

— Что на тебя нашло? — без обиняков перешел он к допросу, когда оба достигли перил со стороны Худсона. — Какая стрига тебя укусила? Слушай, я все понимаю, субординация, да. Но неужели за столько лет мы с тобой...

— Отто, — в голосе инквизитора звучало нечто такое, что помощник осекся и округлил глаза. — Отто, дорогой... — свист воздуха, втянутого сквозь зубы. — Именно что "столько лет". И вот... — Клаус передернул плечами, — ...накатило. Я никому и никогда не говорил. А сегодня...

"Дорогой Отто" отвесил челюсть, но слушал внимательно, ловя взглядом малейшие мимические движения товарища. Тот продолжал, закуривая в который уж раз:

— Мы ведь имеем цель в жизни, верно? Большую, значит, важную, нужную цель. Мы боремся с очевидным злом — как в человеке, так и вовне его.

— Ты называешь этих тварей людьми? — не выдержал помощник. — Сотрудничать с демонами, с иными сущностями...

— Нельзя дегуманизировать врага, это мерзейшее из искушений, — сверкнул глазами Клаус, но тут же опять сник. — Да, мы должны помнить, что раскаявшийся грешник ценнее мертвого. Но, знаешь, когда я сталкиваюсь с такими вот цецилиями... Они же искренне считают, что стучать на соседей по любому чиху — это, значит, тоже во благо. А бедолага Шварц сейчас, наверное, заливает слезами бабкин сундук в поисках корня валерианы. Стоит ли наша работа того?

Он помолчал, потом достал из кобуры револьвер и, вытянув руку, полюбовался оружием.

— "Гнев Божий". Кто-то из моих предков решил, что сие есть карающая длань Господня. А мне порой хочется размахнуться — и выкинуть все это в Худсон... — он изобразил движение, так, что Отто аж дернулся, пытаясь предупредить бросок. Но револьвер всего лишь описал короткую дугу и вернулся обратно в кобуру.

— Иногда я беру ручку, беру бумагу и пишу письмо брату: "Дорогой Манфред, как там небо?" Потом сминаю лист и сжигаю в пепельнице. Помнишь, ты еще сказал о слове, обращенном к Нему? А владением оным — принесло ли оно благо самой Куатемок? Быть может, не умей она царапать слова по бумаге, искус донести на безобидную, милую девушку был бы не так велик? Ведь конверт и чернила — это гораздо, гораздо проще, чем, значит, сказать в лицо и при свидетелях.

— Что-то ты ерунду какую-то несешь, — решительно прорычал помощник, придвигаясь ближе и неловко обнимая старшего по званию за плечи. Тот не противился. — Давно в отпуске-то был? Сегодня же пойду к капитан-епископу, и так прямо и скажу: Бекер, ваше Превосходительство, устал. Сам-то, зараза, ни в жисть не признается, но я-то, мол, вижу — надо ему куда-нибудь на природу. Чтобы, значит, поля, леса, горы — и никаких ведьм.

— Не передразнивай, — усмехнулся Клаус, пряча глаза и аккуратно высвобождаясь из-под руки товарища. — Да, немного устал. Бывает. Минутная слабость. Наверное, тоже искушение, посланное во испытание, — он секунду помедлил и добавил, — значит.

Оба расхохотались. И в этот момент, когда, казалось бы, между двумя мужчинами, так долго служившими бок о бок, наконец возникла какая-то простая душевность и человечная теплота, издалека донесся чаячий выкрик сирены. И это был не полицайский сигнал.

Развернувшись, Клаус бросился к машине. Отто не отставал, но первым к черному авто подкатил взрыкивающий мотоциклет. Тоже черный. И с мрачным черным курьер-адъютантом на сиденье.

— У нас побег, — выплюнул тот, стянув шарф. — Зондерваген, в котором перевозили Магду, вскрыт и брошен в районе Хинаштадта. Выжил один из экспертов: говорит, ведьма скинула оковы за пару секунд до нападения извне. Всех оглушила, дальше он не помнит. Патрульные видели автомобиль нападавших на Брайтвеге — наверняка к мосту Георга прорываются. Преследуем.

— А, — расслабился помощник, — ловите, ловите. Не все же нам с Клаусом за ней гоняться. Сами упустили, сами и расхлебывайте, идиоты.

Тишина, нарушаемая лишь гудками пароходов с Худсона, была такой режущей, что Отто закрутил головой в непонимании.

— Что? Ну не мы же за ней рванем? Есть штормтруппен, есть полицайамт... Два усталых опера погоды не сделают!

— Я усталый опер, — Клаус обошел машину и протянул руку за ключами. — Ты усталый помощник опера. Поехали. Магда — наше дело, а я никогда не оставляю дела незавершенными. Есть еще, значит, такое слово: ответственность.

На этот раз в реве "Фау-восьмерки" было торжество. И предвкушение.

* * *

Черный "Форд" пер по автобану Хайнриха Худсона, взрывая плотный, насыщенный выхлопными газами воздух Манхаттана и распугивая попадающиеся по пути легковушки. Грузовики держались увереннее, но тоже принимали в стороны, уступая дорогу. За "Фордом" некоторое время следовал назойливый мотоциклет, но после Флюсзайте-парка свернул на Семьдесят Девятую и понесся по своим делам.

Отто уперся коленом в приборную панель, чтобы не так мотало, и водил крепким пальцем по карте, сложенной до размеров планшета.

— Хорошо бы еще знать, где конкретно эта паскуда сейчас... — он выглянул в окно, словно надеясь прозреть цель сквозь бетон и кирпич. — Вот придумали бы наши технари что-то вроде функрефлектора, по которому пилоты ориентируются!

Не отрываясь от вождения, Клаус протянул руку назад, между сидений, и похлопал по темному ящику, установленному в обитой поролоном нише. Помощник тоже похлопал — себя ладонью по лбу.

— Кретин! Вот потому всю жизнь и проторчу в младших чинах, — поток самокритики прервался, когда из-под откинутой крышки была вытянута знакомая эбонитовая трубка. — Халло! Халло! Ротберг на связи! Отто Ротберг! Да что ж там у вас так хрипит... Дай мне полицайский канал! Преследуем беглецов, где их видели крайний раз? Крайний раз, твою налево, что неясно-то?! Гаупту нажалуюсь, спалит к чертям... А! А!!! Все, понял, молодцы! — прикрыв микрофон, Отто сбавил тон. — Так и пилят по Брайтвегу. Девяностую проехали полминуты как.

— Опережаем, — процедил сквозь зубы инквизитор и крутнул руль вправо.

Теперь они летели по Флюсзайте-штрассе. Движение здесь было спокойнее, и маневрировать приходилось меньше. Помощник снова глянул карту.

— На перехват где пойдем? Девяносто Шестая?

— Рано, — Клаус кинул взгляд на планшет и закусил губу. — Сто Десятая. Там ближе.

— Правильно, пусть сами подгребают, — кивнул Отто, убрал карту в передний ящик и снова потянулся назад. "Томмиваффе" стоял в креплениях прямо за телефункеном. — Однако, не так уж ты и разочарован в службе, как мне на пирсе пел...

Машину снова рвануло на повороте. Сто Десятая Вестштрассе оказалась гораздо уже, но других авто на ней не было вовсе. Мотор взревел, впереди показался перекресток с Брайтвегом.

И почти одновременно с "Фордом" справа вылетел "Крайслер Кёниг", истошно повизгивая шинами и пытаясь не влететь в борт инквизитору. Водитель там оказался на удивление толковый: справился и с инерцией, и с заносом, выровнялся, дал газу. Отто заорал:

— Гони, гони! — и Клаус погнал. Высунувшись из своего окна, помощник дал очередь по колесам "Крайслера". Еще одну. И еще.

И этого хватило. Темно-вишневый беглец пошел юзом, протаранил капотом ограду собора Иоанна-Богослова и замер. Бросив ногу на тормоз, инквизитор вцепился в руль, выдержал толчок, выскочил, прикрываясь дверью. Достал револьвер. Прицелился.

Первая фигура была крупной. Не Магда. Выстрел — и тело падает на помятую решетку ограды. Еще одна фигура — у этого в руках пистолет. Не помогло, тоже падает. С другой стороны низко мелькнула короткая темная стрижка. Вот Магда. Клаус обогнул машину, взял прицел пониже...

Бегать с простреленной ногой — занятие не из приятных. Ведьма вскрикнула и повалилась на газон, а инквизитор, нашаривая на поясе наручники, перепрыгнул через низкий бордюр. Он почти достиг цели, когда вдруг под ногами что-то мелькнуло.

Не запинаться обо всякую ерунду — этому в Академии учили хорошо. Но никто не предупредил, что эта ерунда может активно маневрировать. Утратив равновесие, Клаус взмахнул руками — и в затылке вдруг словно что-то взорвалось. Асфальт напрыгнул, как кот со шкафа. Стало темно.

Из темноты донеслись голоса. Кто-то богохульствовал, яростно, но лаконично. Голос был женский, хриплый, резкий. Ему отвечал знакомый басок. Магда. Отто. Разговаривают.

Разлепить веки казалось подвигом, достойным упоминания в летописях. Хуже всего было то, что привычный вроде бы свет резал глаза, а картинка троилась и гуляла, как воскресный выпивоха. Клаус втянул воздух, закашлялся, сплюнул на землю. Стало полегче. Слегка.

Держа инквизиторский револьвер, отлетевший при падении, за рукоять через платок, Отто Ротберг развел руками:

— Ну вот так как-то. Ты лежи, лежи. Отдыхай. А чтобы не было искушения... — он аккуратно продел палец сквозь спусковую скобу и надавил на крючок.

Сначала было удивление. Потом — непонимание. И только потом уже боль. Против воли, против желания разумного существа жить и наслаждаться жизнью, Клаус заорал и схватился за бедро. Головокружение и нерезкость окружающего мира как-то сразу отошли на второй план.

— Да, получше будет. А то ты резвый, как вапити, еле догнал, — голос у бывшего помощника был чуть ли не заботливым. Магда, все это время скрипевшая ругательства себе под нос, выкрикнула:

— Какого беса ты с ним базаришь? Вали — и валим!

— Э, не, погоди, сестренка, — расплылся в улыбке Отто, а на немой вопрос инквизитора энергично закивал. — Да, да, и такое тоже бывает. Магда Монтероса, Отто Ротберг — и ваши дебилы ни о чем, ни разу, ни на полшишечки не догадались! Воистину, отец был прав, когда сказал, что это будет самая издевательская из шуток.

Клаус решал важнейшую из задач — вдыхал и выдыхал, стараясь, чтобы это происходило медленно и размеренно. Не удержавшись, уточнил:

— Сестра? Вы ж не похожи...

— Сводная, — полные губы чмокнули от удовольствия. — Но в клане Дагот никто степенью родства не меряется. Ты просто или из Красной Горы — или нет.

— А знаешь, — продолжал Отто, поигрывая револьвером. — Мое желание сбылось. Ну, пострелять из твоей фамильной цацки. Скоро же сбудется и еще одно: пока мы с тобой терлись локтями в конторе, я все это время терпел искушение подловить инквизитора первого класса где-нибудь в темном углу... Ты ж мне, скотина, весь мозг съел! — внезапно заорал он. — Это твое вечное занудство! Эта твоя субординация! Придурочное "значит", к месту и не к месту! Молитвы, бесполезные и заунывные! Вот, вот опять!

Инквизитор действительно молился. Он держался за розарий, все еще намотанный на запястье, и вполголоса повторял затверженные с детства строки:

— Dominus pascit me, et nihil mihi deerit; in pascuis virentibus me collocavit, super aquas quietis eduxit me. Animam meam refecit. Deduxit me super semitas iustitiae propter nomen suum...

— Кончай его! — снова прохрипела Магда и попыталась подняться. Заботливый брат сделал шаг в ее сторону и присел на корточки.

— А давай — сама? Как тебе вариант? — он рассмеялся, искренне, задорно. — Нормально так выйдет: инквизитор бежал, упал, ты подобрала его оружие, выстрелила, тебя унесли сообщники, меня взяли в плен. Свидетелей... — он оглянулся на пустую улицу, — ...ровным счетом никаких. Попадешь?

Ведьма кивнула, а бывший помощник встал, аккуратно стирая вторым платком все возможные следы с револьвера.

— Ну вот и ладушки. Видите, господин фон Рихтгофен, не помогло вам ни слово, ни прилагавшаяся к нему сила. Так бывает.

Клаус молился. Искренне, горячо. Наверное, как никогда в жизни до этого не доводилось. Да и что той жизни было — ерунда, тридцать лет, не заметил, как пролетели. Есть, что упомнить, но детям, буде случатся, не все можно рассказать.

А кроме молитвы, он слушал, как где-то вдалеке завывают сирены. Как тихо шелестит трава под ногами подкрадывающихся "штормов". Как скрипит жесть на крыше, где шнепферы занимают позиции. Он молился, слушал — и аккуратно тянул из-за манжеты метательный нож. Потому что на самом деле в Инквизиции дебилов не водится. А кроме слова и револьвера, есть и иные методы.

Есть, значит. Всегда найдутся.

Coup de grasse[102]

Автор: Василий Григорькин

I. Nigredo[103]

Смерть настигла Петера Мауенхайма в разгар пышного обеда, сразу после того, как тот поцеловал Магду — свою любовницу в ее жаркие уста и сразу после этого охладил себя, осушив кружку холодного светлого пива.

Смерть была неожиданной — Мауенхайму было около сорока, он был здоров, как бык, и имел как соответствующее телосложение, так и сопутствующее великолепное здоровье.

Смерть была непредсказуема — каждое блюдо со стола, так же, как и напитки, были предварительно распробованы специальной прислугой, кухонная челядь была проверена многолетней службой, а закупки продуктов шли через испытанных поставщиков, прекрасно понимающих, что их ждет за предательство доверия клиентов.

Смерть была внезапной — четверо вышколенных телохранителей, любимая шлюха и "последний рубеж" Мауенхайма — верный ведьмак Томаш Янда, даже понять ничего не успели: хозяин сидел, ел, пил, шутил, угощал свою любовницу сладостями... а потом — ррраз! — его глаза закатились, лицо вначале побледнело, потом налилось чернотой, а тело одеревенело и тяжело рухнуло на пол.

Три удара сердца, три мгновения, за которые никто не успел о враче подумать, не то чтобы позвать — и нет в числе живых Могучего Петера Мауенхайма, грозы Силезии, некоронованного властителя Швейдница, ночного хозяина подзаконных сделок, безотказного ростовщика и безжалостного мытаря, торговца любым товаром от Саксонии до Богемии. При жизни он служил объектом ненависти десятков тысяч людей — и был человеком, о здоровье которого молились другие десятки тысяч, которые кормились крошками с его стола. С сегодняшнего дня, 15 июня, позиции этих тысяч людей кардинально поменялись — первые благословляли его убийцу, а другие готовы были спуститься в Ад и вытащить оттуда своего покровителя...

Единственно, в чем сходились абсолютно все — то, что Петер Мауенхайм гарантированно попал именно в Ад.

— Покойный начинал еще под командой Хайнриха Вебера в Бреслау, был одним из командиров его костоломов. После кончины Старого Хайнриха, Могучий Петер предпочел встать за Каспара Луттица против Эверта Шёффера, за что благодарный Каспар даровал ему Швейдниц и весьма широкие полномочие — за определенный процент, разумеется...

Особняк Мауенхайма гудел, как пчелиный улей: серьезные и сосредоточенные воины в доспехах с эмблемами Святого Георгия перекрыли все входы и выходы, а также сторожили запертых в комнатах слуг; не менее серьезные oper"ы извлекали книги и бумаги с полок и шкафов; неприметные личности в сером, с незапоминающимися лицами, простукивали стены на предмет разнообразных тайников... Как всегда в ураганах, эпицентром спокойствия был его центр — тот самый стол, за которым недавно сидел человек, чья смерть вызвала эффект сошедшей горной лавины. Со столешницы уже аккуратно убрали всю еду, напитки и посуду — и expertus"ы изучали все это в одном из соседних помещений, так что пятеро инквизиторов швейдницкого отделения располагались за столом с наибольшим комфортом. На резных креслах, обтянутых кожей, за мощной дубовой столешницей сидело пятеро — двое уже пожилых обер-инквизиторов, под пятьдесят лет каждый, и трое еще молодых следователей третьего ранга, не разменявших третий десяток.

Если кто-то из них чувствовал неловкость, сидя там, где совсем недавно скончался человек — он предпочитал это не демонстрировать.

— Его, разумеется, отравили, — обер-инквизитор Михаэль Трампедах, здоровый, кряжистый, не скрывал своего отличного настроения. — И сделал это, разумеется, кто-то из слуг. Мауенхайм за дюжину лет перешел дорогу многим, он окружил себя охраной и был патологически подозрителен. Никто не мог подобраться к нему близко!..

— Любовница... — Робко вставил молодой Бернд фон Нойрат, самый активный среди младших членов следственной группы. Остальные предпочитали поддакивать, а не прерывать разглагольствования обера Трампедаха — это могло закончиться как дополнительной лекцией из серии "А вот в мое время...", так и дополнительной совершенно пустой работой по перекладыванию бумаг или даже поколкой дров для кухни.

Сейчас обер-инквизитор был слишком хорошо настроен, чтобы обращать внимание на чьи-то замечания.

— Магда Баумбах — дура-дурой, хороша только в постельных делах. Она с Петером уже лет десять, он оплачивал ее наряды, украшения и веселую жизнь, она отдаривала его утехами. В своих страстях у покойника было все стабильно, он не любил перемен. Даже когда она постарела, он ее не поменял ни на одну молодуху, просто давал большие деньги на разную косметику. Впрочем, — он черкнул что-то на восковой дощечке-цере. — Проверим, не ссорились ли они в последнее время. Но я уверен — это кто-то из слуг, которых перекупили конкуренты. Is fecit cui prodest! Значит, это сделал один из трех основных конкурентов Мауенхайма: во-первых, Адальберт Бэй из Бреслау, он давно был недоволен решением Луттица и считал, что Петеру-костолому зря достался столь жирный кусок; второй в списке врагов у покойного числился раубриттер Эгрет фон Клуг из Майсены, он давно ругался на грабительский процент по сделкам с награбленным, что вчиняли ему счетоводы Мауенхайма; и, наконец, богемец Чеслав Рудой, которому уже Петер платил за безопасную дорогу в Богемских горах.

Фон Нойрат только открыл рот, готовясь возразить, как Генрих Бухмаер, его коллега по рангу, предупредительно пнул его по щиколотке. Пока Бернд переводил дыхание, третий младший следователь Эдлер Вупперман подобострастно поддакнул шефу:

— Да-да-да, скорее всего так и есть!

— В вашей системе, уважаемый коллега, присутствуют две недоработки.

Это подал голос второй обер — следователь первого ранга Хуго Шрётер. Все это время он молча сидел, откинувшись в кресле и барабаня по столу пальцами правой руки, левой подпирая свой подбородок. Он явно о чем-то размышлял...

— Неужели? — Трампедах выпятил мощную нижнюю челюсть, что вкупе с презрительно сощурившимися глазами придало ему сходство с кабаном. Или свиньей...

— Да, — Шрётер был худ и, в отличие от своего полного коллеги, походил на пса — длинными обвисшими усами, морщинами под голубыми глазами и впалыми щеками. Даже волосы его были какими-то пегими, не принадлежа ни к какому конкретному окрасу. — Primo — принцип "кому выгодно" не является аксиомой в следствии. Убрать Мауенхайма могли и без всякой выгоды для себя — просто, чтобы его убрать из окружающего мира. Например, чтобы упомянутые вами люди сошлись в схватке за освободившиеся место. Seсundo — вы забыли четвертого человека, который мог бы стать бенефициаром от смерти Мауенхайма. Это — Хаген Топп из Нейссе! Tertio — мы должны дождаться результатов вскрытия...

— Ваша версия, уважаемый коллега, — голос обер-инквизитора сочился ядом, — не стоит и ломаного крейцера. Местные бандиты уже полтора десятка лет не ведут свои крысиные войны, предпочитая договариваться — ибо в случае долгих и кровавых разборок все участники понесут убытки! А для этих крыс деньги — главное! Verdammt noch mal! А этот Топп вообще здесь новый человек, его местные сожрут в два счета. В том числе за то, что он все три года, что здесь "работал" был верен Могучему Петеру.

Трампедах хотел что-то добавить, но его довольно бесцеремонно прервал чей-то скрипучий голос:

— Не верю своим глазам — сидит вся верхушка отделения Швейдница и не пьет. Дайте пива, сволочи!

Прямо на стол присел своей худой задницей Макс-Экарт Холторф — эксперт-медик, как и положено людям его профессии — циник и любитель выпить. Судя по его влажным рукам, которые тот рассеянно протирал льняной тряпкой, с работой он закончил.

— Пить пиво в доме отравленного? Вы смельчак... — Бухмаер махнул рукой какому-то оперу и тот исчез в направлении кухни.

— Итак? — Трампедах вцепился взглядом в медика. — Что за яд? Цикута? Дафна? Воронец?

Тот отрицательно покачал головой.

— Кстати, господа. Можете мне напомнить, какого беса в особняке местного криминального авторитета, уже успошего, собрались все сливки местного отделения Конгрегации?

— Томаш Янда! — немедленно отреагировал фон Нойрат. — Этот польский малефик уже более десяти лет ходит на свободе, числясь в наших списках — просто потому, что его патрон обеспечивал ему "крышу"! Так что мы не могли не среагировать, как только из особняка начался бег перепуганных слуг! Ну и заодно наложили арест на все бумаги и имущество в особняке. К счастью, Янда не успел сбежать и вообще был в состоянии, похожем на шок, когда его взяли...

— Шок, да, — Холторф поболтал ногами, потом присосался к принесенному кувшину с пивом, заставив вздрогнуть всех присутствующих.

— Макс-Экарт... — предупреждающе начал Шрётер, но тот прервал его, добивая вторую кварту.

— Пиво отличнейшее, в трактирах такое не подают. Таким и отравиться не жалко. Если вы, герр Трампедах, не против, я бы прихватил отсюда пару бочонков... для дополнительных исследований. Эй, Лука, подай-ка сюда господам ту субстанцию, пусть полюбуются...

Ассистент принес большой медный поднос, на котором возвышалась горка какого-то черного плотного вещества, смахивающего то ли на оплавленный осыпающийся камень, то ли на какой-то металл.

— Что это? — Шрётер предусмотрительно вытащил платок, обернул руку, тронув черный камень.

— Это то, что я извлек из брюха нашего покойника. Мне надо бы сделать пару тестов, но я уверен, что это — свинец, — медик вновь присосался к кувшину и опустошил еще не менее кварты, окончательно "добив" емкость. — Наш покойник изначально показался мне довольно тяжелым, когда его перетаскивали на стол, и теперь я понимаю, почему. Внутри него — около 200 фунтов свинца! Все жидкое содержимое желудка, вся кровь, вся желчь, вся лимфа — или превратились в свинец или начали такое превращение, пустив во узлы отростки свинцовых щупалец.

Эксперт картинно швырнул кувшином в стену, и звон обиженной бронзы заставил вздрогнуть оцепеневших от его речи слушателей.

— Поздравляю, господа, это — трансмутация. У нас завелся алхимик-отравитель. Причем очень хороший. Железное оправдание для светских властей, что мы влезли в их юрисдикцию. А также возможность для карьерного роста... разумеется, если мы его поймаем. А мы ведь его поймаем?

II. Albedo[104]

Когда вечером того же дня, после нескольких часов допросов, Шрётер покинул Швейдницкий штаб Конгрегации, Генрих Бухмаер довольно громко бросил ему в спину:

— Предполагалось, что этот хрыч из Аугсбурга будет руководить расследованиями и в будущем заменит нашего "Кабана", но похоже, он тут только для красоты.

Бернд фон Нойрат предупредительно зашипел, но Бухмаера неожиданно поддержал Вупперман:

— Я слышал, что Шрётер где-то напортачил. Ему прочили отличную карьеру в одном из центральных отделений, он славился как отличный аналитик и ищейка. А потом был какой-то "залет", и его десять лет назад отправили к нам, на периферию, для отдыха.

— Вот он и отдохнул — все навыки растерял! — Генрих выругался. — Ты видел, как он вел себя на допросах?! Не задал ни одного вопроса, сидел, молчал и барабанил пальцами по столу! Барабанщик...

Фон Нойрат удрученно кивнул — поведение старшего коллеги явно было странным и необычным. За те пару лет, что они вместе работали, он успел понять, что Шрётер — человек явно очень умный, наблюдательный и проницательный. Тем более непонятно, куда это все делось, в условиях явно "резонансного дела" успешное расследование которого могло помочь смыть любые "черные пятна" в их личных делах. На допросах слуг и "быков" из особняка Мауенхайма Шрётер в самом деле не задал ни одного вопроса, допрашивая любовницу погибшего Магду Баумбах — не промолвил ни слова, рассматривая сидящую напротив женщину, ее платье, украшения, зареванное лицо и выбивая пальцами по столешнице один только ему ведомый ритм...

От допроса Янды он вообще уклонился.

Впрочем, тут он угадал — если прислуга погибшего Мауенхайма в один голос отрицала свою связь с отравлением (о трансмутации их не уведомили), то колдун, казалось, разучился говорить, дрожал всем телом, выплевывал польские, латинские и немецкие слова вразнобой, а когда вызвали переводчика, установили только, что напуганный ведьмак пытается прочесть "Libera me".

То есть — тупик. Всюду — тупик.

Повинуясь неожиданному импульсу, Бернд дошел до ратуши, поднялся в архив и попросил дать ему бумаги о неком Хагене Топпе, преступнике средней руки из соседней Нейссе...

Покинув штаб, Хуго Шрётер через несколько минут дошел до своего дома. Как всегда, за несколько шагов до двери скрипнули петли... Не дожидаясь стука, ему открыла стройная, темноволосая женщина лет тридцати. Ее темные большие глаза радостно блеснули при виде мужчины.

— Здравствуй, Маргерита. Я вернулся.

— Здравствуй, дорогой. С возвращением.

Он обнял ее и поцеловал в щеку.

Дома было как всегда — уютно и тепло. Он скинул с себя фельдрок, потную рубашку, переоделся... Заметив на полке книгу, Хуго подхватил ее и поставил переплетом на ладонь. Зачитанная книга раскрылась, и он успел прочитать:

— Caro. Amor che move il sole e l"altre stelle[105]...

Услышав шаги жены, он быстро вернул книгу туда, откуда взял.

— Ужин готов.

Они седили друг напротив друга, почти синхронно поднимая ложки.

— Как твои дела, дорогой?

— Сложно. Никаких улик, никаких подозреваемых.

Вновь работа ложками. Он вполглаза наблюдал за ней. Жена заметила:

— Что такое?

— Нет, ничего. Очень вкусно.

— Спасибо...

Она улыбнулась. Теперь он смотрел себе в тарелку, а она наблюдала за ним и улыбалась.

Утром ситуация в Швейднице стала накаляться. Согласно агентурным донесениям, в Глаце появились боевые отряды Чеслава Рудого из Опавы, а около Лигницы появились боевики-раубриттеры из дружины фон Клуга. Учитывая, что до Бреслау было рукой подать, можно было ожидать и парней Бэя.

— Так, всех в строй! — Трампедах был возбужден, но в то же время сохранял сосредоточенность. — Всех агентов поднять и задействовать! Не хватало еще, чтобы бойцы мертвого Мауенхайма подключились к разборкам! Всех следователей — к воротам, организовать временные штабы! Подключить городскую стражу! С ратманами договорено! Где Шрётер? Впрочем, к черту его. В дело, meine Herren!

Фон Нойрат по пути к "своим" воротам зашел в ратушу и занес в архив те документы, что он взял вчера.

Хуго Шрётер нашёл алхимика к десяти часам утра, и ему не потребовалось ни допрашивать с пристрастием местное отребье или серьезно напрягать свой ум. Все, что ему нужно было — мягко и ненавязчиво узнать у жены относительно тех торговцев, которые продают в Швейднице определённые молочные продукты. Искомую личность он отыскал во втором заведении — трактире при сыроварне "Ирмингарда".

— Здравствуй. Ты не меняешь свои привычки — это может быть опасно.

Алхимик, с аппетитом пережевывающий кусочек сыра, невозмутимо смотрел на инквизитора. Так же смотрел на него Шрётер — невозмутимо и спокойно.

В последнюю их встречу, одиннадцать лет назад, алхимик смотрел абсолютно так же — хладнокровно и неподвижно, как змея. А сам инквизитор Хуго Шрётер, постыдно сорвавшись, орал во весь голос, рвался вперед, размахивая кулаками и пытаясь смести других инквизиторов, которые не давали ему напасть на группу конгрегации, уводящую алхимика неизвестно куда — прочь из тюрьмы города Аугсбурга, прочь от него — Хуго Шрётера, следователя, который арестовал этого неуловимого убийцу... "По приказу Совета!", размахнувшийся свиток, страшные знакомые имена: Сфорца, отец Альберт...

Звали тогда алхимика Зигфрид Ганслей.

— Наши привычки слишком важны, чтобы от них избавляться, — алхимик предъявил ему свои пустые ладони и указал на скамью напротив. — Присаживайтесь, герр обер-инквизитор Шрётер.

— Меня разжаловали. Теперь я следователь первого ранга, — Шретер всматривался в своего старого врага, в то время как тот отправил в рот новый кусок сыра, запив его красным вином. Сыр он всегда любил — на этом и попался в тот раз.

— Можете называть меня Робер Марлуа. Торговец драгоценностями из Марселя.

Алхимику на вид не больше 35 лет, но легкая седина уже коснулась темных волос на висках. Он выглядит ухоженно и элегантно, но без щегольства — аккуратная стрижка, чистая кожа, костюм, который определенно сшит на заказ и строго по меркам хозяина, и пара перстней на пальцах, оправа которых поблескивает серебром, а камни напротив — тусклы и мутны. Venenum Rerum Omnium?

Тогда Шрётеру никто не верил — ни начальство, ни подчиненные. Да и он сам себе периодически не доверял, подозревая, что спятил и занимается подгонкой доказательств под систему. Связал между собой полдюжины неожиданных смертей разных лиц, от богатого крестьянина до вельможного герцога, предположил наличие одного убийцы, убил на поиски свидетелей и опросы окружения покойных целый год... И нашел-таки, вот этого любителя сыра, двадцати с небольшим лет, который был замечен в трех случаях. В трех! Этого уже было достаточно, чтобы вести углубленный розыск. Этого уже было достаточно, чтобы применить к задержанному пытки.

Пытка водой.

Пытка колесом.

Пытка огнем.

Он сдался, когда настала пора переходить к железу. Признался в тех трех убийствах, рядом с которыми его заметили, признался в том, что убил — он, сказал, как он сумел отравить цели, сказал все — только не имена заказчиков.

Рассказал, как получил знания, необходимые для убийства — и тогда многие инквизиторы впервые услышали страшные имена и названия: Гермес Trismegistos, "Изумрудная скрижаль", hierosgamos, Menstruum universale...

Алхимик Зигфрид Ганслей был отобран у Хуго Шрётера Великим Советом Конгрегации в том момент, когда он был готов перейти к пыткам раскаленным железом и свинцом, чтобы вырвать у него имена заказчиков.

Он еще год потратил на сбор новых доказательств, доказывающих вину Ганслея полностью и безоговорочно... В итоге заработал репутацию чудака и был сослан на периферию Империи — в Силезию. С минимальной возможностью оправдаться и вернуться, с минимальными шансами на карьерный рост, с минимальной активностью. Но время от времени до него доходили слухи...

— Знаешь, я рад, что ты жив, — сыр отдает беконом. Местный сыродел делает его по французскому рецепту, он получается с резким запахом и острым вкусом. Его изготавливают в виде цилиндра, в центре которого верхняя корочка осела и стала напоминать фонтан. Алхимик наливает туда вино и пьет, наслаждаясь букетом. Шрётер проводить подобные операции опасается и традиционно закусывает вино сыром, разжевывая кусочек за кусочком.

— Я так мечтал отправить тебя на костер или виселицу за те убийства... Но, когда тебя забрали — казалось, для меня жизнь закончена. Вскоре мне намекнули, что тебя забрал Совет, чтобы поручить убийство — но меня не интересовали их намерения, ради какой бы то ни было великой цели тебя не отправили. Ты был мое добычей, и меня могла удовлетворить только твоя смерть. Я рвался в академию, хотел поговорить с Советом, убедить их...

Со стороны они смотрелись старыми знакомыми. В сущности, они такими и были.

— Но мне написал лично Сфорца, что иногда бывают дела, ради которых стоит поступиться личной справедливостью...

— Эй, хозяин, еще бутылку и сыра! — Алхимик внимательно слушает, смотрит в лицо визави темными поблескивающими глазами, но предпочитает молчать. Впрочем, Шрётеру это и надо. Молчание алхимика — как молчание всего мира. Perpetuum silentium.

— Я не сдался, и в итоге меня отправили в здешнюю глушь. Десять лет я уже здесь...

— Ты хочешь отомстить?

Алхимик смотрит на его правое предплечье, где, как оба знают, в специальных ножнах скрывается длинный узкий клинок, похожий на шило. Его взгляд похож на его, Шрётера, взгляд, когда тот смотрел на перстни отравителя.

— Нет. Уезжай из Швейдница — это все, о чем я тебя прошу.

Взгляд Хуго Шрётера тверд и решителен.

— Если я найду улики и арестую тебя, до суда дело не дойдет, информацию о тебе Совет засекретил. Против тебя любые действия бесполезны. Поэтому в этом деле об убийстве Мауенхайма я решил тебя не трогать.

Взгляд алхимика становится таким же твердым и острым.

— То есть, ты меня не трогаешь, а я исчезаю?

— Немедленно.

Их взгляды скрещиваются, и некоторое время между ними идет взаимная проверка истинности сказанных фраз. Как топаз и раухтопаз — их глаза противопоставляются друг другу. Первым отворачивается Шрётер. И уже отвернувшись, он заканчивает:

— Про тебя никто не знает. И не узнает. Уезжай.

Он встает и идет к выходу из "Ирмингарды", идет свободно и непринужденно, не опасаясь удара в спину. В спину его бьет взглядом алхимик, он же Робера Марлуа, торговец драгоценностями из Марселя. Только когда он исчезает в уличной суете, взгляд алхимика тускнеет и становится похожим на камни в его перстнях.

III. Rubedo[106]

Хуго Шрётер стоял у окна штаба, всматриваясь в закат и вполуха прислушиваясь к разговорам вернувшихся с утренних постов сотрудников отделения. Обещаниями и угрозами удалось остановить богемских налетчиков, на раубриттеров натравили светские власти, и под угрозой силезско-саксонской карательной ратью фон Клуг повернул в свой замок. Реальным претендентом на наследство покойного оставался только Адальберт Бэй, который уже объявил, что вскоре пришлет своих людей принять имущество и связи Мауенхайма, а потом и сам появится в Швейднице, чтобы судить и наказывать своих новых "подданных". Власть Бэя уже признало полдюжины местных бандюг, в том числе — Топп из Нейссе...

— Герр Шрётер! — Бернд фон Нойрат радостно улыбается. — Вы были правы!

— О чем ты?

— Я расспросил наших агентов из окружения Топпа и изучил бумаги о нем, что хранятся в ратуше. Так вот, с месяц назад Топпа пару раз навещал странный чужак — мужчина, вроде бы торговец драгоценностями. А потом этого чужака видели на городском рынке Швейдница, и — представьте себе! — он кое-что продавал нашим горожанкам за бешеные деньги. И в числе этих горожанок он кое-что продал некой Магде Баумбах...

— Драгоценности? — Шрётер выглядит абсолютно спокойно, но внутри него все кипит.

— Драгоценности и косметику.

Шрётер отворачивается к окну, боясь, что его лицо его выдаст.

— Застежка в виде аметистовой бабочки?

— Думаю, да, — Бернд досадует, что не разузнал точно.

— Хорошо. Я разузнаю все завтра утром.

— Нельзя терять времени! — Бернд внезапно бросился к дверям. — Я найду его! Весь город переверну!

"Постой!" — хочется крикнуть Шрётеру, но он молчит.

Утром следующего дня он собирается особенно тщательно.

— Дорогая, я постараюсь вернуться побыстрее.

В глазах жены — безграничные любовь и доверие. В этот раз он целует ее в губы и уходит медленнее, чем обычно, ощущая на себе ее взгляд.

И только скрывшись от ее взора, он засучивает рукава и застегивает на предплечьях два клинка в ножнах.

По дороге в штаб он делает крюк и заглядывает в "Ирмингарду" — чтобы убедиться, что кое-кто не выполнил его просьбы.

— Я же сказал тебе, чтобы ты немедленно покинул Швейдниц.

— В моей профессии есть Tria Prima — "Три Начала", три алхимических первоэлемента, лежащих в основе всех веществ: это Ртуть, Сера и Соль. Я не могу покинуть город по трем причинам: Primo — я никому не подчиняюсь. Seсundo — по городу бегает бешеный молодчик, который меня разыскивает. Tertio — меня ищут и люди Могучего Петера, которым слил информацию твой парень. Ты бы подучил молодежь, не давал бы ей резвиться... У меня есть и Quarto... Но ее пока что я не назову.

Пожалуй, это самая длинная и доверительная фраза, которую Шрётер слышит от алхимика за все время общения. Даже в пыточной тот был более краток и лаконичен.

— Ты меня не понял, — медленно отвечает Шрётер. — Давным-давно я тебя ненавидел. Но сейчас мне нравится в Силезии. Я женат на красивейшей и добрейшей женщине, которую люблю и которая любит меня. У меня здесь дом. Так что я даже тебе благодарен... Силезия — хорошее место для стариков. Так что... — Шрётер медленно поклонился. — Пожалуйста...

Правая рука алхимика внезапно нырнула в левый рукав... задрала его и почесала запястье, как будто кожа внезапно зачесалась. Шрётер во время этого движения остался неподвижным, дернулся только его взгляд срисовав татуировку на левом запястье алхимика: крест, перевитый розой.

— Если ты здесь задержишься, будут трупы. Это мне повредит. Через пару лет я уйду в отставку. У меня прекрасная молодая жена. Я хочу спокойствия. Сейчас я не такой, как десять лет назад. Жизнь клонится к закату.

Под ногами их замяукала упитанная кошка, которую тут явно прикармливали и которая сейчас нуждалась только в человеческой ласке. Шрётер наклонился и почесал кошке за ухом.

— Ты для меня — в прошлом.

Некоторое время алхимик молчал, даже не смотрел на него, рассеянно барабанил пальцами по столу. Инквизитор узнал ритм и улыбнулся. Спустя несколько минут алхимик встал и направился к выходу. Сделав пару шагов, он остановился и не оборачиваясь, спросил:

— Ты вычислил меня вчера, вычислил меня и сегодня. Ты ведь знал, что я буду здесь? Почему?

— Интуиция.

Шрётер внезапно поднимается на ноги — одним резким, но плавным движением, и делает несколько шагов к стоящему алхимику. Теперь уже спина того не дергается ни на ноготь, и только лицо чуть повернулось, чтобы смотреть на инквизитора уголком глаза. Тот проходит мимо, и их взгляды пересекаются в последний раз, как Magnus Oculus, и в пересечении их рождается Истина.

— В Швейднице шесть ворот. К полудню очисти те, что ведут на юго-восток.

"В Нейссе, значит". — Что ж, он так и думал.

Шрётер кивнул и ушел. Что ж, они оба прошли проверку, и удара в спину можно было теперь не ждать...

— Где, черт побери, шатается Шрётер?!

— Был здесь, ушел домой.

Трампедах за прошедшие дни вымотался настолько, что вел себя почти по-человечески, даже ругался без особой энергии. Рухнув в свое кресло, он закрыл ладонями лицо и застыл на некоторое время.

— А тот неизвестный?

— Торговец из Франции, Робер Марлуа, — фон Нойрат также устал и здорово растерял свой энтузиазм. — Его бумаги в порядке, все пошлины заплачены, тут он проездом, ряд уважаемых горожан за него поручились... В общем — не наш клиент.

— Тупик, тупик... — Обер-инквизитор застонал, растер ладонями лицо и уставился красными от недосыпа глазами на подчиненных. — А ведь когда-то у Шрётера было настоящее чутье на малефиков, и я надеялся...

— Когда это было! — презрительно буркнул Бухмаер. — В итоге пришлось отдуваться нам, а сам он где-то отсиживался... У жены под юбкой!

Вупперман с готовностью издал подхалимский смешок. Трампедах закрыл глаза и откинулся в кресле, не отреагировав на откровенное оскорбление своего заместителя. Бернд фон Нойрат открыл было рот, чтобы возразить, но решил промолчать. "Тем более, — мелькнуло у него в голове, — может, они и правы?".

Полуденная толчея у юго-западных ворот Швейдница прервалась истошным выкриком какой-то торговки:

— Аааааа! Человеку плохо!!!!!! Умер, умер, умер!!!!

Подбежавший наряд стражи обнаружил лежащего на мостового человека, которого довольно вскоре опознали — это был инквизитор Хуго Шрётер. Когда к нему подошли доброхоты, он был еще жив, и последними его славами, как заявили свидетели, стала латинская фраза: — Qualis vita, finis ita[107].

Как установило вскрытие, причиной смерти стал сердечный приступ, а значит, она произошла от естественных причин. Тем более, что, как показало расследование, Хуго Шрётер вовсе не сидел дома в последние дни, а проводил активный поиск преступника среди городского "дна". Как погибший на рабочем месте, он был посмертно повышен до обер-инквизитора, а его вдове была назначена приличная пенсия.

В этой истории для городских стражников, подбежавших к телу, осталось непонятным одно обстоятельство: на обеих руках инквизитора были обнаружены ножны для тайных клинков. Один клинок нашли под его телом, но второй пропал бесследно, оставив только несколько капель крови на земле — не иначе спер кто-то из бессовестных горожан, делавших вид, что оказывает помощь, да порезался, неуклюжая скотина...

IV. Сauda pavonis[108]

— Простите меня, отче, ибо я согрешил...

— Да, сын мой. Ты убил инквизитора. C"est un enfant terrible[109]...

— Невозможно убить мертвого, отец. Хуго Шрётер был мертв в тот момент, когда я отравил его.

— Продолжай.

— Не смерть нам наносит раны, а жизнь. Человек может умереть, даже не зная об этом. Вы убили Шрётера давным-давно, когда отобрали у него меня и приказали забыть об этом. С тех пор жила только пустая оболочка, а не человек. При каждой встрече, при каждой произнесенной фразе он умолял меня — взглядом, жестом и мыслью — "Убей меня! Я не хочу так жить! Это — обман, а не жизнь!".

— Он был счастливо женат...

— Если бы он любил её, то не пытался бы убить меня.

— Самооборона оправдывает тебя более, чем эти философские экзерсисы... Хорошо, твой отчет принят. Топп дождется прибытия Бэя и его окружения и перебьет их всех, став "теневым королем" Силезии — и нашим ставленником. Как твоя рана?

— Царапина. К счастью, он не догадался или не решился отравить клинки.

— Как ты его отравил, кстати?

— Когда сядешь вкушать пищу с властелином, то тщательно наблюдай, что перед тобою, и поставь преграду в гортани твоей, если ты алчен. Не прельщайся лакомыми яствами его; это — обманчивая пища[110].

— Ха. Ты всегда умел уходить от ответа... Хорошо же мы тебя обучили... На свою голову. Меня сердечный приступ чуть тогда не хватил, когда Шрётер умудрился тебя сцапать. Операция по глубокому внедрению провалена — думали мы. Хорошо, что ты продержался нужное время, чтобы мы смогли переписать "легенду". Кстати, кардинал передает тебе сообщение: Il mio Mostro! Carpe noctem. Вскоре тебе предстоит внедрение в "Розенкройц", для последующей его ликвидации. Ты все понял?

— Все.

— Сейчас проверю: Carpe noctem — фраза, образованная от carpe diem, что значит — наслаждайся днем, лови момент, призыв радоваться жизни. Выражение же "carpe noctem" означает призыв извлекать пользу из ночи, заниматься с радостью какой-либо ночной деятельностью или же вести ночную жизнь. Какое значение вложил кардинал в свое сообщение?

— Оба.

— Сукин ты сын... Твоя епитимья...

Сидящий на коленях на холодном полу церкви человек опирается вспотевшим лбом о сложенные в молитвенном жесте ладони, чувствует холод зажатых в них бусин и начинает шепотом:

— Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium...

Как бы хотелось спрятаться за этими словами, как за щитом, и вытеснить ими всю ту мерзость, что пожирает тебя изнутри.

Демоны редко внимают нашим мольбам. Бог, впрочем, тоже. Остается только Надежда. Что все было не зря...

Permissum validus lucror![111]

Автор: Василий Григорькин

Воины Инквизиции атаковали замок Ольстенбург на рассвете.

Они рассчитали все правильно — только что отшумели новогодние праздники в расположенных неподалеку городках, и кровососущие твари, маскирующиеся под человеческий род, были сыты и спокойны.

Они хорошо подготовились — против их доспехов и приемов боя пасовали даже сверхсилы.

У них явно был опыт подобных сражений — и это было, наверное, самом главным фактором будущей победы.

Тем обиднее было то, что штурм, по существу, провалился.

Успешно захватив верхние этажи замка, люди не смогли добраться до логова, расположенного в самых глухих подвалах — их встретила целая цепь препятствий, возводимая стригами и их рабами не одно столетие: ловушки, баррикады, просто провалы... Потеряв темп и понеся потери, конгрегаты замялись... а потом кто-то опытный приказал отступить наверх. Вместо кровопролитного штурма они применили иной метод — старейший прием выкуривания зверя из норы: к вентиляционным отверстиям они подкатили несколько бочек с маслом, смешанным с чем-то еще и, вылив их содержимое, подожгли. А чтобы поставить жирную точку, подогнали чуть ли не воз пороха, взрыв которого превратил донжон в груду битого камня и щебня...

Готфрид фон Лейерштейн прислушался.

— Die Hoffnung und Beständigkeit gibt Mut und Kraft zu jeder Zeit[112]! — выводил чей-то хриплый голос. Человек. Инквизитор. Казалось невозможным, чтобы кто-то уцелел, но вот поди ж ты... Люди живучи. Как крысы или тараканы. Уцелевший откашлялся, сплюнул, завозился... Спел еще пару куплетов, потом пробормотал:

— Да, верно говорят, как новый год встретишь, так его и проведешь.

Странная пословица. Нелогичная. Впрочем, как все у людей. Обращенный в стрига еще во время Первого Крестового похода, фон Лейерштейн уже давно не считал себя человеком. Люди, по его мнению, были жалкими и ничтожными существами, придумавшими себе Бога — и тут же предавшие его. Создающие свои цивилизации — и с наслаждением их разрушающие. Склонные к саморазрушению, совершающие нелогичные поступки, играющие в войну... Все, на что они годились — отдавать кровь им, Господам Ночи. И сейчас еще один человек выполнит свою миссию — верховный мастер истратил слишком много сил во время боя, а потом — выкапывая заваленный подземный лаз, через который ускользнули последние четверо уцелевших его птенца — его надежда и будущее мщение. Ибо невозможно терпеть эту наглость — покушение жалкого сброда на их, Бессмертных, власть. И все они будут наказаны — кроваво и безжалостно. Они доберутся до всех в этой их новой Инквизиции — ночью, неожиданно и молниеносно. Пусть помнят — кто является сильнейшим видом в Мире!

Ради порядка он сам обошел уцелевшие подземные помещения, и вот — неожиданный подарок судьбы. Непроизвольно он облизнул губы.

Воин Инквизиции лежал в грязи и крови. Две трети его тела были придавлены рухнувшей стеной, он тщетно дергался, пытаясь выбраться с помощью единственной свободной правой руки. Он не мог дотянуться до меча и, похоже, понимал, что шансов на спасение у него немного... Нет вообще никаких шансов, с того момента, как около него материализовался чертов кровосос, подобравший меч.

Человек, не сводя расширенных глаз со стрига, внезапно поднес свою руку ко рту и вцепился в неё зубами. Что это — стремится удержать крик? Странно... Или же поступает как тот простолюдин, о котором ему рассказал знакомый мастер из Праги, который не пожелал участвовать в охоте, предпочтя заколоться? Идиот, забыл про наруч, металл не прокусишь и — твоя кровь — моя!

Острие меча уперлось человеку подмышку. Тот продолжал сжимать металл в своих зубах и молчал. Упорный... Стриг наклонился над ним:

— Вы, люди, говорите: Как встретишь новый год, так его и проведешь. Сегодня последний день года. Как же ты встретил его, раз умрешь в нём?

Внезапно рука воина распрямилась и ухватилась за лезвие меча. Кольчужная рукавица сомкнулась и рванула меч к себе, загоняя острие в своё тело. По чувствам стрига ударил сильный запах крови и он, сжимавший рукоять меча, не удержался и рухнул на человека. Тот быстро перехватил его шею локтевым сгибом.

И только тогда боец зондергруппы ответил:

— Я убивал стригов.

Последнее что видел Готфрид фон Лейерштейн в своем существовании, были зубы человека, перехватывающие ему глотку. На них блестели частички серебра, которые тот смог соскоблить зубами со своего наруча...

Punctum saliens

Автор: Василий Григорькин

Насильник был силен, девушка — слаба, и оттого исход схватки казался, что предрешен заранее. Мужчина повалил сопротивляющуюся молодую женщину на песок, одной рукой старался нейтрализовать сопротивление её рук, вторую — нетерпеливо запустил за лиф платья... Всем своим немалым телом он выжимал из тела девушки воздух, а вместе с тем и силы.

— Ублюдок, ублюдок!.. — голос девушки слабел, а мужчина, уже уверенный в победе, опустил свою голову к её шее, вдохнул запах светлых волос, приник губами к коже, как заправский стриг...

Видимо, он расслабился или возможно — девушке повезло. Ей под руку угодил кусок плоского камня, отполированного тысячами волн тяжелых вод Балтики. В следующее мгновение, насильник лежал без сознания, а из его рассеченного затылка упруго бились карминовые струйки — как всегда, при травме головы кровотечение было обильным.

— Тварь! — девушка плюнула на распластанное тело, потом быстро удалилась вглубь пляжа — одной рукой стягивая разорванную горловину платья, и не выпуская из второй камень, который нынче спас её честь...

— Он так и не появился...

С вершины одной из песчаных дюн за произошедшим наблюдали двое мужчин: молодой, худощавый, в дворянском платье, и гораздо более пожилой, коренастый, облаченный в потрепанную кожу, характерную для пилигримов или наемников.

— Ваша работа, герр фон Бок? — Молодой дворянин мотнул подбородком в сторону слабо ворочавшегося на песке мужчины.

Прежде чем ответить, старик некоторое время смотрел в лицо своего собеседника, выискивая на нем любые следы презрения, недовольства или иных чувств, свидетельствующих о его настроении. Ничего не увидел, кроме вежливого любопытства покупателя, интересующегося целой приглянувшегося товара. Ни похоти или вожделения, ни гнева или злобы, ни-че-го, что говорило бы, какое впечатление произвела на него сцена неудавшегося изнасилования.

"Старая школа", — подумал старый физиогномист, — "говорят, парня натаскивал еще старый Сфорца".

— Нет, — против своих первоначальных планов, старик ответил честно и откровенно: — Просто удачное совпадение. Этот — местный рыбак, выпивоха и волокита. Пара бесплатных кружек в качестве угощения, пара удачных намеков на женские прелести, как раз в тот момент, когда красавица Мария прошла мимо...

— Блестящая работа curator res internis. — Произнеся эту фразу с легкой иронией, молодой человек сделал вид, что аплодирует. — За исключением того, что ОН так и не появился.

Он прервался на мгновение, смахнув с глаз попавшую туда по воле морского ветра темно-русую прядь.

— Как я понимаю, за НИМ меня сюда и прислали. Жду от вас более полной информации о деле... И каким образом в это дело вписывается увиденный нами только что... vaudeville.

— Слушаюсь, господин следователь в т о р о г о ранга. — Теперь уже старик с ехидной усмешкой отвесил молодому коллеге поклон.

На явную подколку по поводу высокой должности в довольно юном возрасте, служащий Конгрегации также не отреагировал. Возможно потому, что привык. А может быть, это было наследственным?

— Генрих Шульте.

Из кожаного тубуса старик извлек несколько плотных листов желтоватой бумаги.

— Заместитель координатора Конгрегации по Северо-Восточной империи: Мекленбург, Померания, Бранденбург. Регион сложный, еще во многом славянский, не говоря уже о правящих династиях... На руководящую работу сюда подыскивали людей сильных телом и характером, несгибаемых ни чертом, ни взятками, с в ы д а ю щ и м и с я способностями...

— Только не говорите, что этот Шульте — маг!

— Посмотрите среди бумаг выписку экспертов "Абиссус". Может вам будет что-то понятно. Я уяснил лишь, что он сродни Ульмеру — а это уже о многом говорит...

С одного из листов на следователя посмотрел портрет подозреваемого. Художник был хорош: следователь внимательно изучал, впитывал каждую черточку, впадину и бугорок с портрета человека лет тридцати-сорока, обладателя высокого лба мыслителя, высоких скул, прямого взгляда слегка прищуренных глаз... А вот нос подкачал — к такому лицу более подходил мощный носяра с горбинкой или длинный лисий нос, а не небольшой и какой-то хрупкий носик-клювик. Видимо, понимая изъян своей внешности, Шультэ отпустил пышные усы, несколько скрывающие изъян внешности, и короткую бородку, подчеркивающую упрямый подбородок. Каштановые волосы, черные глаза. Второй Петер Ульмер?

"Дело Ульмера" продолжало оставаться несмываемым никакой кровью и потом чернейшим пятном на кадровых службах Конгрегации. Враг, проникший в святая-святых, полуразрушенный город, огромные человеческие жертвы, работающий прямо под носом конгрегатов еретический ковен, со своим духовным наставником... Если вспоминается данное дело, то ситуация — полный швах, ну или стремится к этому. А вот и нужная бумага от "Abyssus". Как всегда: заумь и канцелярит высокого градуса, хорошо хоть без графиков и формул. Приученный практикой взгляд сразу нырнул в конец текста, где в паре последних абзацев более-менее по-человечески содержалась в ы ж и м к а, краткие итоги по проведенному расследованию.

"Генрих Шульте... возможные латентные способности III уровня, связанные с психолингвистикой... Вербальное внушение выше среднего... Блестящие ораторские способности, не связанные с риторикой... Скорее всего — чтение мыслей и, связанные с этим, способность к подталкиванию внушаемого человека на совершение нужных действий... Возможно — мнемография...". Вот черт... Надо перечитать конспекты. "В ближний бой не вступать, стрелять издали". Рекомендация самого Хауэра? Однако...

— Говоря ab ovo... Несколько лет назад, наш координационный центр Северо-Востока начало лихорадить. Кто-то умело и четко будоражил местных славян, раздувал память о Никлоте, о победах над датчанами, великой Арконе и тому подобную славянофильскую чушь...

— Вы считаете это чушью? — просмотренные бумаги вернулись в тубус.

— Не ловите меня на подобных фразах, будьте любезны! — Против ожидания, старик не обиделся. Похоже, подобный спор он вел уже далеко не в первый раз. Может, хотел попробовать свои аргументы на новом противнике?

— Империя победила, славяне проиграли. Мы были сильны, славяне — слабы. Мы с барского плеча оставили тут местные династии, Никлотингов, например, не говоря уже об этих поляках Гриффитах-Грейфенах, правящих тут, в Померании! А если мне хотите предъявить расовые предрассудки, то у меня жена из Славковичей, а сына звать вообще — Фёдор.

— Прошу прощения, господин фон Бок, мы отвлеклись. Mea culpa ...

— Да и моя тоже. — Старик вернулся к рассказу: — Мы провели соответствующие следственно-розыскные мероприятия, арестовали агитаторов, провели контр-пропагандистскую работу... И все это — только для того, чтобы обнаружить, во многом случайно, что все ЭТО было хитрой игрой, нацеленной на отвлечение нас от главного: например, пока мы метались по всему региону, кто-то беспрепятственно сливал сведения польской и литовской резидентуре. Важнейшая информация о процессах, происходящих в самой Империи, а не ее глухом медвежьем углу. В частности — сведения об Ордене, в том числе — секретная информация о...

— Если ее нет в сопроводительных бумагах, знать эту информацию мне не нужно.

Старик кивнул.

— Не буду усложнять сию печальную повесть подробностями, но этот Шультэ сумел проделать фантастическую работу: он занял нас малозначимыми делами на периферии, в то время, как в Ростоке, Штеттине, Берлине, Любеке, иных городах собирались целые гнезда разнообразнейшей нечисти. Еретики разных мастей, малефики, язычники, черт, даже оборотни! Не говоря уже о шпионах Польши и Литвы... Отдыхали здесь, набирались сил, обменивались опытом, строили планы на подрывную работу в Силезии, Богемии и Саксонии! Черт, я даже не поручусь... Никто не поручится, что этот адский нужник был достойно вычищен!

Следователь негромко рассмеялся. Старик немного погодя — тоже. У обоих смех был невесел.

— Это я для своих "нужник" употребляю, для Высшего руководства у меня наготове "авгиевы конюшни"... Значительную часть сети Шульте спас, перебросив в другие регионы Империи, Скандинавию или за границу. Кроме того, когда мы стали рыть в поисках "крота" (всем уже было ясно, что без предателя внутри нас тут не обошлось, причем предателя высокого ранга!), он умело подсунул нам пару человек... Но мы — уже ученые! — целиком на них не сосредоточились и продолжили расследования дальше. Хотя, соответствующие объявления об успехе внутреннего расследования и его блестящем окончании мы сделали. Возможно — зря. Шульте сделал отличный финт — в связи с завершением расследования, он объявил о своей свадьбе. И уехал сюда, к Кольбергу, чтобы ее справить... Вместе с достойным эскортом, само собой... Медовый месяц закончился трагически: четыре трупа, брошенная жена и сбежавший муж. Решил не ждать, когда мы на него выйдем, перебил охрану и на лодке махнул за кордон — мог и в Польшу, и в Швецию и на Борнхольм. На трупах охраны — следы магического вмешательства. Наш крупнейший провал. Приехали комиссии из Академии, полетели головы, кой кому прямо намекнули, что в древние времена израильтяне, да и римляне тоже, за такие ошибки бросались на меч...

— Даже так?

— Даже еще круче. Чтобы не раздувать наш позор на всю страну, руководством было принято волевое решение, что всё произошедшее необходимо скрыть. Срубленные головы пришили назад, перед обиженными извинились, уволенных восстановили, а потом потихоньку снова поувольняли — по другим причинам. А произошедшее превратили в победу: вражескую сеть-то вскрыли, разгромили, получили полезный опыт. А то, что заместителем по организационной части у нашего шефа работал изменник и малефик (и возможный еретик) — вот это постарались вычеркнуть отовсюду наглухо. Но о нем мы всегда помнили.

— Мария Шульте, в девичестве — Бюлова, родом из Штеттина.

Они продолжили разговор в трактире Нойдорфа, небольшого поселения на границе Боденхагенского леса. Незадачливый любитель женского тела также был здесь, заливая свою неудачу — и обильно поливая пивом свежую повязку на своей разбитой, и оттого пылающей жаром, голове.

— Наши люди потратили много времени и денег, чтобы представить произошедшее, как простую попытку грабежа, а Шульте — как неудачливого грабителя и убийцу. Марию тут считают женой убийцы и соответственно к ней откосятся. Она не уехала, подрабатывает тут же в округе: прачкой, служанкой, швеёй... Мы проверяли — магией не владеет или хорошо это скрывает. — Фон Бок щелчком сбил таракана с выщербленных досок колченогого стола.

— Уже сколько лет прошло? — Второй таракан отправился за первым, сбитый уже сильными пальцами следователя.

— Четвертый уже заканчивается.

— И не уехала никуда?

— Родители умерли, близких родичей нет. Да и мы — старались ее удержать именно здесь.

— Кто осуществлял ее проверку?

— Их было несколько. Abyssus. Наша контрразведка. Местные кураторские службы — периодически. Ее комнату мы часто обыскиваем... обыскивали. Последнюю проверку вы наблюдали лично час назад.

— И вы надеялись..?

К ним подбежал слуга с подносом. Отхлебнув пива, фон Бок раздраженно сплюнул и поставил кубок перед перевязанным ловеласом:

— Держи, парень, заслужил.

Обернувшись к собеседнику он махнул рукой в сторону выхода:

— Прогуляемся далее, а эту мочу пьют те, кто её заслужил.

Перед тем как выйти, они оценили взглядами расстояние от стола до трупиков обоих тараканов-неудачников. Фон Бок нахмурился. Следователь по-мальчишески ухмыльнулся. Победила молодость.

Следующей их остановкой был вполне приличный постоялый двор в Трептове. Пиво тоже было вполне приличным и неразбавленным, а подававшаяся в качестве закуски соленая селедка — и вовсе, выше всяких похвал.

А еще тут была Мария Шульте.

— Сейчас мы оцениваем её, как тупиковый путь. Ей просто не повезло. Хайнрих-Генрих-Генричек очаровал её, вскружил голову, возможно — без всякой магии, зубы заговаривать он умел. Использовал и бросил. Они были вместе всего-то две недели — медовый месяц. Были бы чувства — вернулся бы через год-два. Три — край! Генрих не появлялся, писем не писал, денег не передавал. Вы сами видели — за это время она могла бы легко стать местной потаскухой, шлюхой, да просто — изнасилованной не один раз местными уродами, а значит — полностью падшей в глазах здешнего неотесанного народа...

— Почем же не стала? — карие глаза молодого следователя не отрывались от красивых форм молодой светловолосой женщины, развешивающей белье на веревках во дворе. Она успела переодеться и сменить разорванное платье на другое — пусть поношенное, но целое. Она еще не отошла от схватки на берегу Персанты — светло-зеленые глаза злобно зажигались, как только она замечала каждого мужчину, кому не повезло оказаться поблизости.

— Во-первых, характер сильный, в обиду себя не дает, вы сами видели. Не попался бы тот камень, она бы пустила в ход зубы или ногти... Одному чуть глаза не выцарапала, её стали немного побаиваться. Во-вторых, нам не хотелось бы, чтобы она... избавилась от... своей... своих ценностей... в глазах мужа, — с трудом сформулировал свой ответ фон Бок. — Мы немного присматривали за ней.

— И зачем тут я? Не соблазнять же её вам потребовалось!

Фон Бок отрицательно покачал головой:

— Не соблазнять. Другое. В округе стали дергаться остатки уцелевшей сети, которую мы не тронули, когда разбирались с проблемами четыре года назад. Сделали это специально, взяли под контроль, начали наблюдение... Операция "Маяк". Ох, сколько мотыльков слетелось на эти гостеприимные огоньки...

Морщинистое лицо старого инквизитора расплылось в довольной улыбке — ни дать не взять, шкодливый кот, дорвавшийся, например, до сметаны без всяких последствий в виде веника или трепки от хозяйки. Потом кот посерьезнел, вновь стал жестким боевым псом Господа:

— "Маяки" нынче сами мечутся, налаживают старые связи. Очень важный человек идет через кордон. Важный человек с важной миссией. Которая изменит многое, если не всё.

— Думаете, это он?

— Особо упоминалось, что прибывающий, знает всю внутреннюю кухню Конгрегации и, вскоре ее сотрудникам придется в первую очередь заботиться о своем выживании. Это — ОН.

Взгляд следователя стал холодным и цепким.

— Моя задача?

— Проверка территории от побережья до поймы Персанты, вплоть до Грейфенберга. Местных клиентов вам выдадут.

— Большой район.

— Взвод зондергруппы и трех экспертов мы вам обеспечим.

— Нет. Я буду работать один.

— Гм... Вам потребуется что-нибудь...

— Omnia mea mecum porto.

— Гм... Benedicite!

Фон Бок протянул руку. Когда рукопожатие состоялось, он наклонился к своему визави и прошептал: — Cave!

Следователь не ответил. Он никогда не отвечал на банальности.

Легенду ему создали отличную, все как он любил: вассал графа Остфрисланда, отправленный синьором на Балтику, набирать опытных корабелов и рыбаков для новых верфей в Эмдене. Просто и со вкусом. И не подкопаешься. Особенно, если в легенде почти все — истинная правда. "Хорошая легенда — залог успешной работы" — так говаривал кардинал Сфорца...

Он ежедневно совершал прогулки по окрестностям, пешком и верхом, встречался с разными людьми, вел переговоры — также по большей части — истинные. И все время не упускал из вида Марию.

Впрочем, он и так её из вида не упускал — поселился в трактире напротив дома, где она снимала комнату, на этаж выше — чтобы можно было смотреть сверху, не привлекая её внимания. Через бычий пузырь на окне не увидишь ничего, разумеется, но для него главным объектом наблюдения была дверь. Вечерами он сидел у окна, и от скуки разрисовывал на карте ее маршруты, пытаясь увидеть в мешанине дорог извращенную пентаграмму. Или же — достав Евангелие (и, как всегда, на мгновение задумавшись: "Евангелие. Зачем оно инквизитору? Так, почитать, когда делать нечего") аккуратно шифром переписывал в тетрадь все произошедшее за день. И свои мысли.

С каждым днем он все более уважал девушку. Она, в самом деле, была сильной.

Местные жители были по большей части грубы, тупы и ограничены. Редкие исключения толь подтверждали общую тенденцию. На их фоне Мария Шульте со своей осанкой и гордо поднятой головой выглядела настоящей аристократкой. И именно поэтому ее ненавидели. Не из-за мужа-убийцы, а именно потому, что она не опускалась на общий уровень. Она даже кольца — крупного золотого — не снимала с пальца, демонстрируя всем, что от мужа не отказывается. У Хайнриха Шульте был отличный вкус. Хотя, почему "был"?

Он следовал за ней тихо и незаметно, как опытный охотник, тщательно следя, чтобы каждая встреча казалась случайной. Случайно спас девушку от еще одного изнасилования — на этот раз целой компанией из трех великовозрастных сынков богатых местных арматоров. Дурачье, воображающее, что деньги и положение родителей позволяют им все. Обошлось без оружия — хватило одного сурового взгляда дворянина-всадника, чтобы они расточились по кустам, оставив девушку, прижавшуюся к дереву, в компании невольного спасителя.

Наверное, тогда она была полностью беззащитной. Следователь мог бы увести ее в постель, но она казалась такой одинокой, что он не мог воспользоваться ее слабостью. А когда направил коня мимо нее, то заметил предмет, который она прятала за спиной. Оставалось возблагодарить мачеху, которая втолковала ему несколько нехитрых истин, среди которых была и такая: следуйте первым порывам, поскольку они самые истинные. Кому-то из троицы переростков сильно повезло — Мария подрабатывала и кухаркой, и в этот вечер, совершенно "случайно", у неё под рукой оказался увесистый каменный пестик для отбивки мяса.

Внезапно, он остро позавидовал Шульте — такая женщина! И у него было целых две недели — наедине с ней...

Единственным сексуальным партнером следователя, с момента его приезда в Померанию, была его правая рука.

Через неделю его навестил первый агент кураторский службы. С неприятными новостями.

— Похоже, здесь вы только теряете время. — Изукрашенный шрамами пират-виталльер, сошедший в ночи с люггера, заполненного контрабандными товарами, излагал порученную ему информацию четко и быстро: — Человек со схожими приметами два дня назад высадился с датского корабля неподалеку от Любека, и затерялся в городе.

— Я принял к сведению, благодарю вас. — Ответил следователь. — Выпьете чего-нибудь? Пиво, вино, шнапс?

— Шнапс. Из чего он?

— Грушевый, двойной перегонки. После него просыпаешься просветленным.

— Тогда напивайте полнее.

Осушив кубки, они тотчас вновь их наполнили. Пират-агент кивнул на слабый огонек свечи, пробивающийся через мутную пленку окна девушки.

— Не могу понять, что её тут держит. Уехала бы, еще молодая, вышла бы замуж... Да в Штеттине полно богатых вдовцов, которые за такую жену заплатили бы немало!

Следователь невольно подумал, что образ жизни непоправимо меняет человека. И что это относится и к нему тоже. Точнее — к нему это относится даже больше.

— Вы сделали свое дело, теперь уходите.

Без малейших признаков обиды, пират кивнул и направился к двери.

— Пока, напарник!

Прощание прозвучало излишне громким, наверняка и фрау Райхенберг и поздние посетители, засидевшиеся в зале. Подумают всякое про него... Ну и плевать. Плохая репутация — иногда очень хорошая штука...

Начиная с пятнадцатого дня, он заметил в ее поведении перемены. Визит в Кольберг, зашла в церковь. Недостаток слежки в одиночку — невозможно разорваться на части. Достоинство распахнутых дверей небольшого Храма Божьего — внутрь можно и не заходить, и так все прекрасно видно. Она поставила несколько свечей и ушла. Почему? Проверялась от слежки? Сигнализировала кому-то?

На мгновение он пожалел, что не потребовал от фон Бока журнал наблюдений за предшествующее время.

Новая странность — дважды за два дня останавливалась в яблочном саду вблизи дюн Кольбергер-Дип.

Что-то в этом было... Хотя она могла просто наслаждаться ароматом цветущих яблонь.

На девятнадцатый день слежки, прибыл второй агент. Замызганный грязью четырех земель, которые ему довелось пересечь, боец зондергруппы в штатском платье был голоден, грязен и измотан до предела, но вначале хотел выдать информацию, и только после жестких уговоров и следователя и фрау Райхенберг вначале отдал должное тазу превосходной похлебки, с торчащим в середине айсбергом здоровенным куском вареного мяса. Диаметр таза — не менее фута. Вес куска — не менее трем марок. Зондер съедает все, запив целой канной превосходного пива. Посетители громко аплодировали едоку, фрау смотрела на заснувшего молодца влюблено. Вдовые фрау в возрасте вообще смотрят влюблено на молодых людей, а если уж те съедают их суп целыми тазами...

Следователь выиграл так целый день, пока зондер отсыпался. В принципе, он уже знал, что тот скажет.

— Это точно он. Третьего дня был в Люнебурге, шел на юг. Или на Магдебург или на Брауншвейг. Эта тенденция уже тревожит — в Эрфурте был налет неизвестных на нашу явку. Там был пункт связи и обмена с охотниками. Два связных убиты, явка очищена от всего, что там было. Руководство считает, что вы ошиблись и ваша уверенность, что Шульте вернется к жене безосновательно. Вот...

На стол лег листок пергамента. Четкие буквы складывались в однозначный текст, который при всем желании нельзя рассмотреть двояко: "Я сообщу, когда придет подтверждение. Будь готов уехать в любой момент". И тайный символ в качестве подписи — известный только узкому кругу лиц. Все-таки полной уверенности в четкой идентификации цели у руководства не было... Следователь долго шлифовал лист куском пемзы, стирая текст, а потом написал свой ответ. В отличие от адресата, он был уверен.

Двадцать третий день. Новое изменение — на лавку, где Мария сидела в яблочном саду, подсела женщина. Вроде бы ничего удивительного — это была хозяйка дома, где Мария снимала комнату, но с другой стороны... Он мигом сделал стойку, как собака на охоте, и тихонько прокрался к ним. Далеко не подошел — заметили бы. Но с места, где ему удалось встать, можно было наблюдать артикуляцию говоривших:

— ... дом придется продать, милая, стара я уже. Внук в город зовет.

— Как же так!

— Да и дом-то обветшал, снести придется... Ты уж подыщи новое жильё...

Обычный разговор, ничего интересного. Но после него, следователь увидел нечто необычное. Такое, что остается в памяти надолго — Мария Шульте после разговора, сердечно распрощавшись с "тетёй Сабриной" ушла в дюны Кольбергер-Дип и долго сидела на песке, рассматривая ленивые волны. А потом — он не поверил своим глазам — она улыбнулась и рассмеялась. Он чуть с дюны не кувыркнулся, при виде счастливой Марии Шульте. При виде того, как она радостно вертит на пальце кольцо. Целует его.

Нужный день близок — вот что он понял в тот момент. Единственно, о чем он сожалел — что момент счастья этой женщины будет так недолог...

Дома он достал свою сумку, разобранную едва ли на треть содержимого. Достал деревянный ящик, заботливо провел кончиками пальцев по полированной поверхности крышки, щелкнул замочком... Внутри, завернутая в алый бархат лежала финальная часть его расследования, которая при первом взгляде походила на кощунственный крест... А на второй взгляд, он всегда вспоминал стрекоз, которых он любил ловить в детстве. Детство быстро прошло, а вот воспоминания — остались.

Он провел ночь, грезя своими воспоминаниями. Как всегда, он думал, что таким образом очищается, перед решающим ударом. Как всегда, он крепко подозревал, что занимается самообманом. Привычка, или традиция? Не все ли равно...

Gaudet patientia duris. Он уже знал, где встретит свою цель. Совсем близко от Кольбергер-Дип, в низине, где разлилось бесформенное озеро Камперзее, соединенное с морем короткой протокой. Во время ливней или бурь оно превращалось в морской залив, потом мелело и так — с сотворения времен.

С сумкой наперевес, он вышел из комнаты, где прожил почти месяц и, не удержавшись, прошел по улице так, чтобы быть максимально близко к окну её комнаты. Чутьё его не подвело — он что-то навевала.

Aut non tentaris, aut perfice. Иногда он ненавидел латынь. Главным образом потому, что проклятые римляне умудрились отливать во фразах те неясные чувства, что рождали его воспаленные адреналином чувства.

Нужный дом. Дверь, трещины, неструганные доски вкривь и вкось. Три удара в дверь. Два. Раз. Еще три. Простые шифры самые ненадежные, но наиболее запоминаются. Дверь медленно со скрипом отъезжает, царапая половицы, на пороге — мужик в одних штанах, в глазах — страх и затаенная злоба. Не дав сказать ни слова, протянуть руку так быстро, что тот отшатывается, смешно прикрывая живот. В кулаке зажат лист пергамента, сложенный треугольником.

— Ты знаешь, кому отнести. Верно?

Тот кивает. Стоит дожимать? Обязательно.

— Если попробуешь вскрыть — ты умрешь. Если не доставишь письмо минимум через два часа — ты умрешь. Если не начнешь шевелиться немедленно — ты умрешь.

Господи, как он рванул в дом! Надеюсь, стены не снесет от усердия.

Второй нужный дом, почти у самой окраины.

Три. Три. Три. Один. Дверь открывают почти сразу. О, молодежь. И прилично одетая. Парень и девушка, лица встревожены, но не боятся. Похоже, работают за идею. Иногда таких агентов он просто боялся. Чересчур инициативные. Поэтому в этот раз обошелся без дополнительных стимулов — парень кратко заверил, что послание дойдет в нужные руки спустя максимум полтора часа.

Теперь — самое страшное.

Пойма. Торфяные болота слева и песчаные дюны справа. Пружинящая травяная песчаная земля под ногами. Вонь водорослей. Запах рыбы и соли. Черная хлябь весенней грязевой жижи. Где-то недалеко отсюда на Марию напал тот насильник, науськанный ищейками фон Бока. Тот песок сейчас воспринимался, как самая прекрасная поверхность... Он нашел более-менее удобный участок, с которого открывался вид на протоку и расстелил шерстяной плащ. После того, как улегся — набросил на себя епанчу, постаравшись наиболее органично раствориться среди зарослей и камней. Не очень удобно, но... Хотя, одно удобство точно есть — тут до него не доберется третий гонец.

Он оказался прав. Они пришли утром двадцать пятого мая. Вознесение Христово. Christi Himmelfahrt. Der Teufel nimm! Люди, у вас вообще ничего святого нет? Хотя, кто сказал, что этот Шульте — малефик и возможный еретик? Есть вера фон Боку? Нет. Генрих Шульте может оказаться простым романтиком, выбравшим день праздника, совпадающего с древним языческим днем плодородия, для встречи со своей женщиной.

Но — романтик он или нет, а вот то, что предатель — бесспорно. И единственное что можно сделать — следовать инструкциям. Как там писал Хауэр?

Ну что — приступаем. Лучше всего приступать под считалку, подстроив все действия под ее несложный алгоритм. Сестра как-то услышала одну, которую рассказывали взрослые, и запомнила с первого раза. Потом за ними битый час гонялся с ремнем отец, когда услышал, как они ее распевали...

Поэтому считалку с подачи мачехи несколько модернизировали. Итак, начали.

Раз, два, Каспар заберет тебя!

Взгляд назад-вперед, инструмент готовсь! Все почему-то уверены, что оружие должно блестеть. Нет, после долгого-долгого использования оно будет матово-завосковешим от въевшихся масла и грязи, втираемых немытыми руками в разбухшее от влаги дерево. Женщина была еще далеко, а из протоки уже показалась тяжелая четырехвесельная шлюпка под парусом.

Три, четыре, пива ты не пей в трактире!

Следователь не поверил своим глазам — треугольный парус, под которым легкое суденышко форсировало мель, был пурпурно-красного цвета — не иначе, чтобы его было видно издали. Проблема была в том, что песчаная гряда закрывало это прекрасное зрелище от той особы, которой оно предназначалось...

Пять, шесть, А за маму будет месть!

Втянув в себя воздух, он задержал дыхание, осторожно ведя арбалетом чуть впереди мачты, уже видя свою цель — темноволосого мужчину, который не в силах сдержать порыв, прошел вперед, создавая небольшой дифферент на нос...

Семь, восемь, все тяготы мы переносим!

"Главный секрет умелого стрелка, — вбивал в их тупые головы сокровенное знание Альфред Хауэр, — не стремитесь попасть в голову! Цельтесь в жопу, она больше головы, шанс попасть выше, а вот когда попали — стреляйте второй раз — опять в жопу! Уже точно попадете. И третью стрелу — туда же. И если враг после трех стрел в то место еще стоит на ногах — тогда в голову. Или бегите".

Девять, десять, и врагов зарежем нах...!

Щелчок спускаемой тетивы звучит как прекрасная музыка. В момент выстрела арбалет чуть задирается вверх из-за поехавшего локтя? Или ветер внезапно усиливает свою скорость? В общем, Альфред вновь доказал величие своей методики тренировок — арбалетный болт прошел выше намеченного и угодил в висок ренегату и предателю Генриху Шульте, буквально вышвырнув его тело в воду. Четверо, сидящие на веслах, не успели ничего сделать — слаженный залп дюжины арбалетов превратил лодку и всех, кто в ней находился в гипертрофированных ежиков. Из противоположного конца протоки показались фигуры в коже и стали. Обещанный взвод зондергруппы прибыл вовремя и выполнил все его инструкции. Несколько фигур скользнули в воду, чтобы захватить шлюпку и увести ее в какой-нибудь тайный заливчик. А заодно поднять тело предателя.

Следователь оглянулся — женская фигура была еще далеко. Она с трудом передвигалась по нестойкой почве. Она опоздала к очередному представлению, устроенному в ее честь. К своему счастью?

Кусок срезанной с мясом кожи занял место в его сумке. Труп Шульте исчез, как и тела гребцов. Захваченные трофеи ждали исследований и экспертиз. Его ждала дорога. И неясное тревожное предчувствие близкой беды.

— Гребаная Польша. — Фон Бок на радостях позволил себе расслабиться. — Если б вы только знали, как мне иногда хочется собрать несколько взводов зондеров и ударить по польской границе! Устроить им молниеносную операцию по разгрому этого подполья...

— Точно поляки?

— Польский когг "Венцеслав" был замечен нашими рыбаками.

— Они могли и не знать о миссии Шульте. Так что будьте осторожны с вашими желаниями...

Сам следователь пил мало.

— Все же, я не понял. Растолкуйте — почему вы были уверены в том, что Шульте обязательно вернется к своей женщине?

Следователь довольно долго молчал, будто взвешивая слова, потом достаточно неохотно ответил:

— Четыре года назад он пробыл с ней две недели. Хотя, разумно было бы сразу бросить ее и перейти границу.

Фон Бок потрясенно, по-стариковски, всплеснул руками:

— Неужели, Шульте влюбился в женщину, которую использовал?!

Следователь промолчал.

Выезжая из Трептова, он специально направил коня ближе к дюнам. И не ошибся — ее светлые волосы блестели на солнце. Она сидела на песке Камперзее и смотрела на море.

Он спешился в дюжине шагов от неё. Девушка не оглянулась, продолжая смотреть в тяжелые, накатывающие на берег свинцовые волны. Наверное, она его просто не услышала.

Amor non est medicabilis herbis. Чертовы римляне и тут успели раньше.

На песке под его ногами что-то блеснуло. Он прищурился и не поверил своим глазам — это было кольцо, похожее, очень похожее, на то, что носила Мария Шульте. Похоже, оно соскользнуло с руки ее мертвого мужа.

— Я тебя понял, Генрих. — Проговорил он вполголоса. — Она — твоя. Навеки. И даже смерть не разлучит вас... Похоже, все таки ты был колдуном. Прощайте.

Небо расколола золотая трещина и как всегда неожиданно ударила сплошная стена воды. Усилился ветер — теперь он дул с моря. Следователь Конгрегации быстро сел на лошадь и погнал ее прочь, не желая смотреть, как море заполняет озеро, размывая протоку сплошной стеной тяжелой балтийской воды...

Ветер с Востока

Автор: Василий Григорькин

Донесение, что читал в третий раз Сфорца было... невероятным по содержанию. Нереальным по приводимым подробностям. Непревзойденным по числу свидетельских показаний, которые все это подтверждали. Если бы не это — и то, что данное послание напоминало по толщине приличную книгу — Сфорца уже давно шваркнул бы листами об стену и вызвал бы представителей curator rei internae, чтобы те разобрались с агентом, у которого явно начались нелады с головой. Но в том-то и дело, что с ума группами не сходят — и рассказ агента был должным образом подтвержден inspector"ом, который нашел смелость сделать соответствующие приписки, которые удостоверяли подлинность произошедшего. И более того — инспектор (смелый парень, надо бы поощрить и запомнить, далеко пойдет) провел еще изыскания на местности, которые немного прояснили картину и — парадокс! — еще более ее запутали.

Сфорца протянул кипу исписанных листов Висконти и откинувшись в кресле (и стараясь не застонать от острого укола боли в левом подреберье) ждал, закрыв глаза, пока тот прочитает. Точнее — ждал его реакции. И был не удивлён.

— Abusus in Baccho?!

Кардинал открыл глаза и протянул, глядя в потолок:

— Если бы они там напились — это было бы прекрасно. Проблема в том, что, похоже, что нет.

— Дядя, это чистой воды пьяные галлюцинации, следствия отравления, наркотиков, чего угодно, но — это какая-то мистификация. Elephantum ех musca facis!

— Credo quia absurdum.

Если бы Сфорца верил в символы, то не мог бы не отметить, что упомянутые безумные события произошли в местечке, носящем весьма символическое название — Zorndorf, Цорндорф, что в буквальном переводе означало — Двор Гнева. Возможно, Сфорце бы тогда стоило задуматься, Двор чьего Гнева постигли страшные кары? Но Сфорца в символы не верил, пустопорожними размышлениями предпочитал голову себе не забивать, да и немецким языком владел не в полной мере. Это спасло его от многочасовых волнений и тревог. Иногда незнание — сила.

Всё началось ясным солнечным летним днем во вторую среду после Дня Святого Духа — аккурат 14 июня за сутки до Праздника Тела и Крови Христовых. И продолжалось весь день.

Все началось буквально... Ab ovo. С яйца.

В добропорядочном крестьянском семействе Прагеров произошло на первый взгляд малозначимое событие — их пестрая курица снесла яичко. Самое простое яйцо, остатки скорлупы которой впоследствии были собраны и отосланы для исследования в Abyssus. Снесла прямо на дворе, присев в первую попавшуюся ямку. Яйцо было замечено и водружено на скамью, стоявшую неподалеку от дома.

Внезапно, мимо пробежала довольно крупная мышь, которая махнула хвостиком — что привело к падению яйца на пол и его закономерному разбитию (Авторы донесения уже ничему не удивлялись и лепили воистину адский канделярит). Патриарх семейства — старый Эрих Прагер расплакался. Увидев деда плачущим и узнав о трагической судьбе яйца, бабка — Хелена Прагер принялась метаться по дому и случайно перевернуло полено из печки. Огонь сразу охватил пол, стены, добрался до стропил... Изба загорелась, бабка погибла в огне. В свою очередь внучка — Эллис Прагер, увидев деда плачущим, узнав, что трагически разбилось яйцо и бабка трагически погибла, не придумала ничего лучшего, чем пойти в амбар и удавиться.

На том беды не кончились... Мимо горящего дома, мимо повесившейся внучки, обугленной бабки, рыдающего деда и разбитого яйца шла просвирня[113] Агнес Мюнтце. Она имела неосторожность спросить у Эриха Прагера, что случилось, и так потрясена была его ответом, что от горя разбросала по земле и растоптала просвиры, которые несла в церковь (следовал запрос на то, что делать с просвирней — или какую епитимью она заслужила).

А прямо следом за несчастной Агнес в местную церковь спешил местный священник, отец Элиас. Он увидел, что просвиры растоптаны, юная Эллис удавилась, старая Хелена — сгорела, Эрих — рыдает... яичко разбилось, и перед лицом этакого несчастья посчитал своим долгом взобраться на церковную колокольню, сбросить оттуда вниз и разбить все колокола. Еще один запрос на епитимью...

Опять-таки внезапно, в Цорндорф въезжает препозит Куно Броейр, желающий встретить праздник в родных местах и пришедший в церковь служить обедню... Он увидел разбитые колокола, растоптанные просвиры, удавившуюся девушку, сгоревшую бабушку, рыдающего деда и разбитое яйцо, пошел и начал рвать в клочки все церковные книги, а в пылу гнева ударился об косяк. Так в этой истории появился третий труп.

Вместо праздника местные получили похороны. Весьма масштабные, но — не слишком удачная замена. Эрих Прагер сошел с ума. Агнес Мюнтце и отец Элиас заключены под домашний арест.

Антонио заметил, что какая-то циничная сволочь приписала на полях донесения: "Вот какое яичко вышло дорогое!". Он присмотрелся к почерку... Да, точно — и циничная, и сволочь.

— Почему Курт Гессе прочитал это раньше меня?!!

— И меня тоже. Он в Бранденбурге сейчас, прочитал документы по праву первого. Abducet praedam, cui occurit prior. Написал, что может заняться этим, поскольку вскоре освободится... И необычно вежливо прибавил — если, дескать, мы не будем против. Я ответил, что не будем.

— Возможно, стоило посоветоваться, дон Сфорца! — Будущий преемник вспыхнул от гнева — ему вечно казалось, что старший товарищ оберегает его от многих проблем. — Мы — Совет!

— А смысл собираться? — Старый кардинал на вспышку молодого не обратил внимания. — Больше бы спорили... Время потеряли бы. Кроме того, Гессе... все равно сделал бы по-своему.

— ...Я почему Гессе выбрал, — пояснил он, когда Антонио малость успокоился: — Потому что он — человек прямой. Как я. То есть видит х&й — так и говорит: "Х&й"! А не виляет языком по чужим задницам...

— Так точно. — поспешил согласиться Висконти, вообще-то матерными выражениями брезговавший. Секунду помолчал, а потом не без внутренней борьбы брякнул: — Figlio di puttana[114]...

Сфорца строго посмотрел на него и укоризненно покачал головой:

— Антонио...

— Да, дон Сфорца?

— Не подлизывайся!

Местного агента звали Вольфганг Шрадер, inspector"а Конгрегации — Рихард Бреннер. Оба были, что говорится, в возрасте — первый под тридцать лет, второй — уже седой старик — за сорок. Не молокососы, как показалось Курту при чтении их dépêche ... Немаловажно — оба были опытными и многое повидали, так что слава Великого Курта Гессе, Hexenhammer"а им глаза не застилала.

— Это не наша магия, майстер инквизитор, — Шрадер, высоченный светловолосый мужчина с голубыми глазами, мог бы вполне походить на какого-нибудь древнегерманского воинственного бога-аса — доведись его увидеть Каспару, тот немедленно занес бы его как эталонного немца в какой-нибудь свой таинственный список и призывал бы всех своих сторонников равняться на него.

— Что значит — "не наша"? — Курт слушал их очень внимательно, не менее внимательно осматривая потрясенную трагедией деревню. Местные крестьяне напоминали живых мертвецов: серые лица, скупые движения, потухшие глаза, ни улыбки, ни детских игр — будто порчей поразило всех в округе... Даже отошедшие от ужасов просвирня и священник прятали глаза (правда, в случае женщины это могла быть защитная реакция — как заметил Курт, ее глаза немного косили). Священника била дрожь, он постоянно крестился — причем обеими руками, чередуя левую и правую руки, и молился дрожащим голосом...

— Не германская, он имеет в виду. — Рихард Бреннер, инспектор, был столь же высок ростом, как и его товарищ, но телосложением отличался более худым, костистым. Несмотря на возраст, движения его были быстры, пусть макушку его седой головы уже тронула лысина. Бывший oper? Скорее всего, получил ранения и перевод на более спокойную работу, подальше от оперативной службы. — Вот.

На столе оказались несколько листов, плотно исписанных и исчерканных. Курт не без интереса вчитался... Интересно! Крайне интересно! Вот что значит, опытные подготовленные сотрудники: не стали пороть горячку и устраивать децимацию и аутодафе каждому десятому, как поступили бы в "Старой Инквизиции", безжалостной Inquisitio haereticae pravitatis, Sanctum Officium. Но — аккуратно расспросили всех и каждого о возможных встречных странностях, кто вел себя необычно, какие новые люди появлялись в деревне и около, не было ли чего выдающегося в куриных яйцах в последнее время, что покупали у приезжих купцов на последней ярмарке... И так далее и тому подобное. Вплоть до расспроса деревенских старух-знатоков старинных сказок, легенд и небылиц на предмет роли яйца в этих историях. И вывод — практически бесспорный: поскольку у местных странности отсутствовали, а вот несколько чужаков в окрестностях шаталось, а также в народных преданиях куриные яйца и яйцеобразные артефакты отсутствовали вообще (но рисковали появиться в сказаниях новых) — магия, вызвавшая цепочку страшных событий в Цорндорфе не является местной, аборигенной. И вызвана она пришельцами, скорее всего из Восточных Славянских стран: Польши или Руси (Russiae). Данный вывод обосновывался тем, что как раз в славянских сказках яйца и присутствовали и играли важную роль.

Курт зачарованно рассматривал рисунок некого демона, похожего на тяжелоодоспешенного скелета с длинным мечом в руке. Костец, он же Koschtschei (удивительный звук, который требовал для обозначения аж семь букв!) или Koschtschej, Kaschtschei, Kaschtschej или для простоты Koschei, славянский демон, который искусно спрятал свою смерть — в яйце... Другой рисунок изображал классическую ведьму, только не на шабаше, а в ступе, и с помелом в руке. Подпись под рисунком поясняла, что это — Baba Yaha, которая, если верить отзвукам дошедших восточных легенд... снесла яйцо?.. Олицетворение Великой Богини? Ну и ну...

Курт исподтишка покосился на своих сослуживцев — не в первый раз ему пришла в голову подленькая мысль, что алкоголь сыграл в этой истории не последнюю роль... Но реальность в виде трех могил и печати ужаса на лицах живых поспешила заставить убраться эту мысль подальше и поскорее. А Шрадер и Бреннер были убийственно трезвы, серьезны и не производили впечатление запойных алкашей, способных создать столь изощренную мистерию.

— Откуда эти сведения? — Он постучал пальцем по картинкам.

— Частично — из архивов, частью — старухи рассказали.

Курт хотел было выругаться на тему "Они-то откуда знают?", но вовремя прикусил язык. Старухи все знали. Ну не все — но большинство. О остальном — догадывались.

Он задумчиво посмотрел на выписки из архивных документов, хроник, писем... Все это выглядело весьма... убедительно. Если бы не одно "но" ...

"В северных краях есть некий народ, который греки по его внешнему виду называют Rousio, русиос, мы же по их месту жительства зовём "норманнами". Ведь на тевтонском языке "норд" означает "север", а "ман" — "человек"; отсюда — "норманны", то есть "северные люди" — за авторством некого Лиутпранда, аж дремучего 960 года A.D. О, и там есть наши люди!

Не хватало только одного...

— Господа! Вы проделали впечатляющую работу, что тут говорить! Я просто потрясен. Чуть ли не впервые в своей практике оказываюсь в ситуации, когда мне уже практически нечего делать — все предварительное следствие произведено на высшем уровне, осталось только взять подозреваемых и... — Он многозначительно замолчал. Предчувствие его не обмануло — агент и инспектор многозначительно переглянулись. Они тоже понимали. — В вашей картине отсутствует ключевой кусок — а именно — экспертное мнение. Без этого у нас — только теоретическая картина.

— Мы понимаем. — Бреннер кивнул. — Но поделать на данный момент ничего нельзя — монгольское вторжение оторвало Ruzen lande от Европы. И до монголов Росия была довольно диким местом — там в одном из княжеств долгое время правил князь-оборотень, волкодлак.

— Неужели?

— А его сын был тройным оборотнем — мог оборачиваться волком, рысью и медведем.

— Ничего себе. Ну и страна...

— Вот-вот. Но... — Они оба торжествующе улыбнулись, — эксперт у нас есть! Причём — довольно близко отсюда — в Шведте. И, если не возражаете, сейчас мы отправимся к ней.

— Statim atque instanter!

Спустя несколько миль показался красавец — настоящий каменный мост, гордость маркграфства Шведтского. И только тогда до Курта дошло...

— Она? Ваш эксперт — женщина?!

— Точнее — девушка. Пятнадцати лет.

— Вы издеваетесь?

— Ничуть. Самый настоящий эксперт. Ведьма. Причем — русинка. Точнее, потомок русинов или россов... В общем — потомственная ведьма с Востока.

Бесплатно проехав мост (Знаки Конгрегации убедили стражников, что обычные правила против них не действуют) они попали в толпу народа, которая толкалась на узком пятачке перед воротами, споря, куда кому становиться и кто заходит в город первым. Городская стража расталкивала толпу ударами дубинок, наводя цепь, выстраивая людей, купеческие фургоны и крестьянские телеги в подобие очереди перед створками, поросшими бронзовым мхом ржавчины.

— Там у телеги колесо соскочило, отсюда и затор. — Пояснил Шрадер, перекинувшись парой фраз со стражей. — Подождем, пока наладят порядок, а потом пройдем вне очереди.

— Прошу, продолжайте рассказ. — Попросил Курт. — Я просто своим ушам не верю. Ведьма, свободно обитающая среди людей, без всяких разрешений Конгрегации?

— Она плевать хотела на все разрешения.

— Подозреваю, что и на Конгрегацию — тоже.

— ЧТО???

— Ох, выслушайте вначале...

Давным-давно, лет более трехсот назад, в Империю приехала молодая и очень красивая девушка, внучка русского короля Ярицлава, по имени Евпраксия. После обращения в католичество она приняла имя Адельхайда (Курт дернулся)... Она вышла замуж за печально известного императора Генриха IV, и в будущем сопровождала его в известном хождении в Каноссу, где ее муж три дня стоял в одной власянице, босой в снегу, ожидая, когда Папа его примет. И его жена Адельхайда все эти дни преданно была с ним, мазями и молитвой смягчала его раны и струпья от мороза, мыла его измученное тело и врачевала душу своей кротостью... В общем — лирика и легенды, от которых плачут молодые впечатлительные девушки.

Потом начинается настоящий ужас, точнее — Grässlichkeit[115]. Идиллия между супругами быстро закончилась. Генрих страдал от того, что был унижен, а жена — была свидетельницей его унижений. Кроме того, он бешено ревновал супругу, подсылал к ней соблазнителей, чтобы проверить ее верность, а под конец, окончательно спятив, требовал от своего сына противоестественного и непростительного.... Короче — император впал в психоз, направленный на унижение, позор и убийство своей супруги.

В итоге, Евпраксия-Адельхайда просто сбежала. Императрица обвинила мужа в насилии, принуждении к участию в черных мессах, сатанизме и самых черных извращениях, отдалась под покровительство Папы Римского и вскоре вернулась в Росию. Генрих умер, проклинаемый всеми, и вошел в историю, как один из самых невезучих правителей Империи.

История была давней и подобно всем старым историям убаюкивала и вгоняла в дрему — но только потому, что Курт уже вышел из нужного возраста. Будь он мальчишкой — потом ночи бы спать не мог, вслушиваясь в каждый шорох, каждый скрип, каждое дуновение ветра... в ней было все, что делает историю захватывающей и яркой: любовь, ненависть, интриги и страсти, война и секс.

Вся история пропитана кровью. Стены всех замков пропитаны кровью, звучали в подземельях молитвы черных месс, жажда вечной жизни, проклятья женщин рода, династии крестили в крови своих принцесс... Игра престолов в борьбе за инвеституру...

История Шведтской Ведьмы начинается с одной из служанок императрицы Адельхайды. Она приехала из Росии не только с огромными сокровищами в качестве свадебных даров, но и с приличной свитой. И там была молодая и красивая девушка, правда с очень труднопроизносимым именем, которая оказалась самой настоящей ведьмой. И когда ее госпожа вернулась на Родину, ее служанка — осталась... Заключила выгодный брак, набрала клиентов... И уже триста лет её потомки принимали клиентов. Нынешняя ведьма была прапра...внучкой той, старой. Пятнадцать лет отроду. На количество приобщиться к ведьмовским снадобьям возрастной фактор не влиял ровным счетом никак.

— У нынешней ведьмы есть старая булла папы Григория VII, где её прабабке прощаются все грехи и ее потомству — вплоть до 20-го колена... По слухам, она вылечила Папу от простатита и наладила ему... то, что у него не работало.

— А потом она приобрела землю, и в скором времени обосновалась тут крепко — дворянство, связи, богатство... Мужчинам они продают стимулирующие средства, женщинам — омолаживающие и возбуждающие. Плюс — лекарства, помощь при родах... Одно время мы надеялись, что удастся поймать ее при производстве абортов, ибо Si ille, qui conceptum in utero per abortum deleverit, homicida est! Но — не удалось, хорошо скрывается или же не делает... Хотя, верится слабо.

— А еще — косметика, натуральная, у нее закупаются все женщины маркграфства и из других земель приезжают...

— И сами маркграфы Шведта пользуются их услугами, как повитухами и лекарками...

Курт уважительно присвистнул. Ведьмы чертовски хорошо устроились, окопались крепко и — буквально на века. Но, почему же Конгрегация ее не выковыряла из этого гнезда?

— А она точно ведьма?

— По крайней мере, на помеле летает и довольно часто. Замечена много раз, на Вальпургиеву ночь и на другие... Летает — просто загляденье! Отличные виражи!

— И почему же ее не захватили из-за этих полетов?

— Это не запрещено.

— Полеты... На... Помеле... Не... Запрещены?!!

— Не разрешены, а значит — не запрещены. Ubi jus incertum, ibi nullum.

— И все же, — после долгой паузы, к Курту вернулись силы и здравый смысл, — я не понимаю, как эта ведьма прошла мимо внимания Конгрегации...

Его спутники переглянулись и потупились — ни дать, не взять — пара мальчишек, которым стыдно в чем-то признаваться. Шрадер откашлялся:

— Она не проходила. Даже напротив — напрашивалась на это внимание.

— Буквально кричала — обратите на меня внимание, уважаемый Совет Конгрегации!

— Иначе — хуже будет...

— Как хоть ее зовут?!!

— Не по-нашему.

Её звали Таня фон Дегуршаф. По настоящему ее фамилия звучала, как (Шрадер прочитал по слогам по бумажке) то ли Дергачёва, то ли Дегтярева (а может иначе — ведьмы всегда прятали свои истинные имена). Пятнадцать лет, как уже было сказано (дважды), но по уму, хитрости и язвительности — она вполне могла дать фору всем коллегиям кардиналов, Папе и Антипапе вместе взятым. Золотые волосы, небесно-голубые глаза и очаровательная улыбка обещали скорое превращение ее в красавицу, но ее будущего мужа оставалось только пожалеть — как-то мужчины в роду фон Дегуршаф не заживались надолго...

И четыре года назад, когда ей было всего одиннадцать, маленькая Таня умудрилась выесть плешь у всего Совета Конгрегации.

По большему счету, Конгрегация сама была виновата — отсутствие опытных кадров не является уважительной причиной для оправдания. Fide, sed cui fidas, vide. Все произошло из-за старого кладбища, возле разрушенного женского монастыря, на берегу Одера. Берег все более оседал, поэтому город решил перенести старые захоронения на новое место. Гробы уже изрядно подгнили, поэтому первый же выкопанная могила сестры Беатрисы — жившей лет двести с лишним назад, очень благочестивой и доброй монахини, обогатила Шведт нетленным телом возможной святой. Тело сохранилось прекрасно, будто ее похоронили вчера. Да еще и источало сладкий аромат благодати...

Паломничество к телу устроила вся округа. Духовенство мигом подготовило все бумаги для беатификации и канонизации, отправило нужные посольства, и село подсчитывать грядущие прибыли от праздников, паломников и et cetera...

Инспекция Конгрегации, прибывшая по горячим следам, ограничилась поверхностными исследованиями, и в целом согласилась с выводами местных, да и собственно — что её могло насторожить?

А спустя месяц, в Академию пришел почтой трактат юной Тани фон Дегуршаф (напомню, ей было одиннадцать лет!), где она с юношеской непосредственностью разнесла все расследование святости сестры Беатрис в клочья, сожгла грядущую беатификацию со смолой и серой, и развеяла дым святости в предгрозовом небе будущего возможного Великого Скандала.

Данные события как-то обошли Курта стороной, и он оцепенело слушал, как Шрадер и Бреннер в лицах и красках повествовали о том, что творилось на Совете при заслушивании этого сочинения: гробовая тишина, наступившая в зале, прерывалась редкими, восхищенными смелостью автора кряхтениями почтенных старцев; а с каждым параграфом остолбенело выпученные глаза секретаря, ведущего протокол, грозили покинуть его лоб.

Ибо молодая девушка убедительно доказала, что тело сестры Беатрис сохранилось не благодаря ее святому поведению, а благодаря диким зарослям вишни, сливы и черешни, вкупе с зарослями белены, заполонившими кладбище после того, как о нем перестали заботиться. Содержащиеся в белене, а также в плодах этих деревьев вещества, сотни лет оседали в почве, пропитывая ее своим соком. Заодно они бальзамировали тела, которые в данной почве... ээээ... маринуются длительный срок.

Весьма увесистым аргументом к трактату был приложенный труп известного разбойника Саймона Грубера, долго терроризировавшего весь Бранденбург, который в конце концов под деревней Нагатомом был пойман безвестным шотландским наемником (местные боялись разбойника до смерти) и торжественно четвертован в Шведте восемьдесят три года назад... и пять кусков тела которого остались нетленны до нынешнего времени. И они также источали благоухание...

Это было изящно, красиво и ставило Совет в безвыходное положение. Не мстить же? Это выглядело бы... очень по-инквизиторски. Кроме того, Совет Конгрегации состоял из умных людей, которые умели читать между строк — так вот, они сообща прочитали в трактате девицы фон Дегуршаф простой ультиматум: "Я предупредила вас о возможном страшном скандале, который повредил бы авторитету вашей организации — и у меня остались копия записей. Жду ответной любезности — оставьте меня в покое. Навечно".

Совет молчаливо согласился с её ультиматумом. И даже наказывать не стали комиссию инспекторов, легкомысленно отнесшуюся к своим обязанностям. Просто вручили им части тела Грубера в качестве вечного укора — и качество их работы выросло сразу на порядок.

Как тогда выразился Сфорца:

— Да, нас накормили нашим же дерьмом. Это еще ничего. Но вот если нас второй раз накормят тем же — значит, мы ничему не научились и ничего не запомнили.

Незримое статус-кво сохранялось до нынешнего дня.

— Она что — святых не любит?

— Она и простых людей тоже, того...

— И, майстер Гессе, вам придется с ней беседовать в одиночку.

— Почему же?

— Наше присутствие нежелательно, поскольку четыре года назад именно мы допустили ошибку с останками сестры Беатрис, и госпожа фон Дегуршаф нас запомнила...

— Очень хорошо запомнила. И если мы попадем ей на глаза, она нас съест!

— Ну не съест, но понадкусает изрядно. Эта девица отменно язвительна и крайне остроумна.

— И посему, я должен стать ее единственной жертвой? Ну, хорошо, к тому же, это сэкономит нам время.

— Главное, что это сэкономит нам нервы!

— И самолюбие.

— И гордость...

Хотя Курт и мог похвастать знакомством с не одной ведьмой, а также — наличием весьма грозного прозвища, Таня фон Дегуршаф произвела на него неизгладимое впечатление.

Ведьма жила в прекрасном трехэтажном особняке, в центре города Шведт, совсем рядом с резиденцией маркграфа Вальтера, и бок-о-бок с храмом. Ведьма если и скрывалась от представителей духовенства, то очень избирательно.

А еще в большой зале ее особняка было множество крестов.

— Просто поразительно...

Курт не верил своим глазам — целая стена, от потолка до пола, была заставлена полками, на которых, аккуратно стояли множество крестов и распятий — самых разных форм: петровские, андреевские, классические; выполненных из различных материалов: дерева, камня, металла, даже кожи; многие из них были причудливо раскрашены, многие — были весьма древними.

— Все мы несем крест, мейстер инквизитор.

Ведьма фон Дегуршаф выглядела гораздо моложе, чем на приписываемые ей пятнадцать лет. Тонкая и хрупкая, она казалась моложе — лет на одиннадцать-двенадцать, очаровательной куколкой, которую очень легко сломать — если бы не её взгляд. С виду — девочка, но по взгляду бледно-голубых глаз можно было смело давать ей лет сто. "Или двести", — подумал Курт.

— Верно, несем, — он извлек четки, постаравшись сделать это как можно более непринужденно. — Кто для дров, кто до гроба...

В ее пальчиках также появился розарий. Крест явно был очень древним.

— Кто для вящей славы Божьей.

Некоторое время они молчали, ограничиваясь внимательными взглядами.

— Ой, бросьте, мейстер Гессе. Вы сейчас так явно думаете, как бы меня облить святой водой, что эти мысли сейчас у вас на лбу проступят. Мне предоставить вам воду, чтобы вы ее освятили? Или сами сбегаете в церковь?

— А поможет?

Таня фон Дегуршаф торжествующе оскалилась:

— НЕТ.

Через пару минут, наблюдая, как маленькая ведьма опрокидывает в себя святую воду стопку за стопкой, Курт Гессе, Молот Ведьм, признался, что в мире есть много такого, что ему и не снилось.

— Все дело в вере, господин инквизитор. В вере и... верности вере.

Было крайне странно слушать лекцию по спорным вопросам теологии из уст маленькой девочки, утопающей в кресле, которое балансировало на двух ножках — одной родной, деревянной, принадлежащей креслу и второй — маленькой ведьмовской, которой она отталкивалась от стола. Кресло опасно балансировало, оставаясь на грани падения, но ее это ничуть не волновало.

— Когда вера крепка, то достаточно капли святости, чтобы прикончить роту стригов. Когда веры нет вообще или от нее отвернулись, можно целый Одер святой воды вылить на Сатану, он только поблагодарит за помывку.

Это уже была девятая или десятая чашка святой воды, которую выпивала ведьма. Пила она весьма издевательски — выдыхала перед приемом внутрь, залихватски опрокидывала жидкость в рот, как заправский выпивоха, цыкала зубом или выдыхала в сторону — в общем, как могла изображала завзятую посетительницу кабаков.

— В моем же случае, вы имеете дело с христианской ведьмой, искренне приверженной Святой Католической Церкви. Я верующая, господин инквизитор, регулярно посещаю службы, причащаюсь и исповедуюсь. Верую в Христа и et cetera... Так что меня святой водой не пробьешь. Как и прочими атрибутами христианства...

— Невероятно. И вы ведьма? — Про себя Курт подумал, что скорее, идет сплошной обман — девочка — НЕ ТА, ЗА КОГО СЕБЯ ВЫДАЕТ. Не ведьма.

— Да. Единственная в мире (и надеюсь, буду оставаться таковой) христианская ведьма. Мне произнести символ веры? Или же предпочитаете, чтобы я сделала какой-нибудь ведьмовской поступок, чтобы вы мне поверили?

— Возможно, второе.

Курт был в замешательстве, но старался скрыть свое смятение за бесстрастной физиономией. Таня фон Дегуршаф была ведьмой, как его уверяли. И одновременно она ведьмой НЕ БЫЛА, так как четкам отца Юргена он верил. Ведьма вполне могла посещать храм Божий, если у нее есть купленный или совращенный священнослужитель — вспомним Маргарет, но четки и вода?! Почему они не проявили себя? Что за бред насчет "христианской ведьмы"?!!

Нет, она не ведьма. Просто притворяется. Косметика, лекарства, помощь при родах — все это вполне осуществимо и без магии. Полеты на метле? Слухи, просто слухи. И внушаемость толпы.

— Заказывайте, герр Гессе фон Вайденхорст. Любой христианский колдовской акт за ваши деньги. Счет я отправлю кардиналу Сфорца.

— Деньги?!

— Когда вы поспорили на деньги в Ульме, это никого не удивило. Стоило бедной маленькой ведьме попросить оплату своих услуг — великий Молот Ведьм утратил контроль за эмоциями. Да, деньги. Они здорово облегчают жизнь. Серебро — потому что я не стриг...

— Хорошо. — Решился Курт. — Мне нужна ваша консультация, и, надеюсь, вы проявите свои ведьмовские способности. Во что мне это обойдется?

— Магия бесценна.

— Значит, я разорен?

— Не переживайте, разберемся. Со Сфорцей разберемся.

— Итак, вот что произошло в деревне Цорндорф. Вот материалы следствия, которое провели наши агенты. Любопытно, что они сделали вывод о происхождении этой магии с Востока, а конкретно...

— Из России. — Ведьма давно перестала играться с креслом, изучала документы вдумчиво и тщательно. — Надо же, а я готова была подумать, что ту парочку из следствия надо отправить чистить нужники, после их эпического провала с кладбищем...

Курт вспомнил как его коллеги дружно отказались даже заходить в дом ведьмы, не говоря уже о том, чтобы беседовать с ней. Похоже, они были правы.

— В принципе, они правы. — Таня фон Дегуршаф сложила ладони "домиком" и с удовольствием хрустнула пальцами. — Эта магия имеет русское происхождение. Точнее — русское и балтийское, леттское или латгалльское.

— И вы знаете, виновника? — Курт не верил своим ушам. Так быстро?!

— Да. Во всем виноват Чубайс[116]!

Чубайс — так в низшей мифологии россов и латгалллов именовался маленький зловредный дух. Материальным воплощением Чубайса был образ пузатой рыжей крысы "с лицом вроде человеческого". Чубайс был истинным воплощением материального зла — он не мог ничего созидать и возводить, его деятельность была направлена только на уничтожение, гниение, запустение... В том числе — и в головах людей. Фактически, Чубайс являлся специалистом по людскому разорению.

Маленький Чубайс вселяется в дома по воле злых колдунов, меченых Богом, тушит огонь в очаге, требуя выкуп зерном ("все в амбарах поберет, из сусеков заметет") и животными ("что мычит и блеет, квохчет и лает, корову и собаку — гони в буераки, курку и козлищу — ко мне в логовище"), но не потому, что хочет есть, а затем, чтобы заставить людей голодать. "Не ест он ни жита, ни мяса, не пьет ни пива, ни кваса, а питается людской бедою". Чубайс сначала поселяется в одной избе, но если его не выжить, может "цельную волость запустошить".

Огромный гримуар ведьмы (по её словам — ТОТ САМЫЙ Grimorium verum) включал в себя огромное количество информации — но на дикой смеси самых разных языков: латыни, древнегреческого, еврейского, щедро разбавленного кириллицей и арабской вязью. Без ведьмы Курт не понял бы ни слова.

— Известен цикл сказок о победе странствующего героя над Чубайсом. Герой (кузнец, солдат или просто "человек прохожий") попадает в дом (в село), где бесчинствует Чубайс.

— "Пошто, добры люди, в холодной избе в потемках сидите, сухую корку едите?"

— "Чубайська огонь засцал".

Герой решает сразиться с демоном и в полночь зажигает свечу. Появляется разъяренный Чубайс и требует выкуп, угрожая потушить огонь. "Спробуй, — говорит герой, — небось, и в наперсток ховаться не умеешь". Чубайс залезает в наперсток, герой залепляет его свечой, "у Николина образа горевшей", а затем плющит молотом и бросает в болото (кузнец) или заряжает в ручную бомбарду и выстреливает "в белый свет" (солдат).

Интересно, что по гримуару, Кикиморы происходили от проклятых родителями детей, а Чубайс являлся "блядиным выкидышем".

— Море информации... — Курт выписывал "выжимку" всех этих знаний. — Но приближает ли это нас к виновнику?

— Пффффф! — Таня фон Дегуршаф запрыгнула в свое кресло и снова заставило его балансировать на одной ножке. — Вы меня разочаровываете, Молот Ведьм. Неужели, этих сведений вам мало?

Курт промолчал, собираясь с мыслями.

— Как выяснило следствие, странности в Цорндорфе были еще до этого инцидента, и они совпадают с информацией из вашей книги... Значит, это точно Чубайс. А как его изгонять?

— Физически уничтожив того, кто его призвал. Спалите колдуна, утопите, перережьте ему горло — неважно. Сам демон бессмертен, и потом найдет себе другого хозяина... — Ведьма презрительно фыркнула. — Пока в мире будет сильна зависть, желание украсть, присвоить чужое, Чубайс всегда будет в силе. Radix malorum est cupiditas. Только если люди разучатся от своего эгоизма, и прекратят воровать, даже несколько колосков с общинного поля — только тогда эти демоны не появятся на свет. Но, чтобы создать такое общество потребуются, наверное, тысячелетие.

— Вы говорите, что вы христианская ведьма, но то, что вы говорите сейчас весьма далеко от...

— Не то, чтобы я презирала людей — я понимаю, что от них нельзя слишком многого ждать и совсем уж ничего нельзя требовать. В этом мире, как сказал один мой знакомый, "воруют, грабят, режут друг друга — словом, идет нормальная цивилизованная жизнь". Человек изначально слаб. Мир предпочитает порок добродетели. Девять человек из десяти предпочтут бокал вина стакану воды. Девять мужей из десяти не удержатся от соблазна и изменят женам, если им представится шанс. От зарождения мира люди воруют и грабят, насилуют и убивают. "В мире существует гораздо большее зло, чем все человеческие пороки вместе взятые", — так учила меня мать, а ее — бабка. Но — хватит дискуссий о вере. Вы уже поняли, где стоит искать виновника?

Курт медленно кивнул. Все было очень и очень просто.

— Жизнь полна ужасов и кошмаров. В этом нет ничего странного. Странно то, что мы этого не замечаем. Мы привыкли бояться жутких монстров и сверхъестественных тварей. Но самые опасные существа — это мы. Те, кто сегодня улыбается, завтра могут воткнуть нож в спину. Друзья в одно мгновение могут стать врагами, взяться за оружие и пойти против тебя. Или применить демона... Два человека, два человека оказались замешаны в этой истории, угодили почти что в самый эпицентр — и сохранили свой рассудок. А то что они совершили — только перебросило демона с одной цели на другую. Отец Элиас и Агнес Мюнтце. Прагеры разорены и практически уничтожены — кому достанутся их земли и остатки имущества? Почти что уверен — Мюнтце. Они, наверняка им ближайшие родичи. Кто поднимется по карьерной лестнице после смерти препозита Куно Броейра? Отец Элиас, к гадалке не ходи, у которого отличнейшее алиби на всю эту заваруху... И кто бы их заподозрил?

— Расспросите деревенских — думаю, они любовники. — Ведьма ткнула пальцем в нижние строчки — "блядин выкидыш". — И они его породили.

— Они породили, а мне придется убивать. — Инквизитор вздохнул.

— Когда вы начали догадываться?

— Когда прочел про меченых Богом колдунов. А вы мне огласили сноску — опасайтесь рыжих, косых и леворуких, понеже Бог шельму метит. Агнес косая, священник — левша. Чубайс — рыжий. Полный набор. Мне пора.

Курт поднялся.

— Напоследок, я хотел бы спросить у вас, как у специалиста — что грозит Цорндорфу от действий Чубайса в будущем? Успел он отравить эту землю?

Таня фон Дегуршаф долго вглядывалась в строки своего гримуара.

— Не знаю. — Наконец протянула она. — Может будет знатное распитие спиртных напитков, которое приведет к резне пьяниц? Или будет огромное сражение неподалеку, с десятками тысяч убитых? Будущее не определено.

Работа инквизитора — исследование зла. Зла человеческого и зла сверхъестественного. И когда эти два вида зла сталкиваются, то человеческое неизменно оказывается куда более страшным. А сверхъестественное становится лишь наказанием для злодея, возможно, страшным и жестоким, но едва ли соизмеримым с преступлением. Впрочем, пусть судит Бог. Он же, Курт Гессе, свой приговор уже вынес. Преступление и наказание. Кто прав, кто виноват? Кто преступник, а кто жертва? Прагеры не были невинной жертвой, они нанесли довольно обид и зла своим родственникам, умерший препозит также не был свят и у отца Элиаса были основания желать ему погибели... Вся поганая штука заключается в том, что наличие совести при отсутствии твердого стремления следовать тому смыслу, который она диктует, чаще всего заканчивается там, что человек глушит совесть самооправданиями. И так же оправдывает преступления. Самые жестокие и ужасные...

Как всегда, каждое дело ставило перед инквизитором новую моральную дилемму, каждый раз все более сложную.

Уезжая, он видел, как люди склонны забывать самые отвратительные преступления, как свои, так и чужие, а вместо правды потчевать себя и других страшными, но красивыми сказками и легендами о проклятьях и злых духах... А еще он видел в небе хрупкую фигурку на помеле, и знал, что кто-то помнит все. И не оставляет безнаказанным.

— Lebe wohl, майстер инквизитор...

— Отличная работа.

— Вы прекрасно справились, майстер Гессе!

Курт некоторое время молчал, разглядывая и Сфорца и Висконти весьма тяжелым взглядом.

— Почему вы не сказали мне о Ведьме из Шведта в самом начале?

— О! — Это претензия неожиданно развеселила Сфорцу. Бывший кондотьер рассмеялся, хриплым клокочущим смехом, отбивая кулаками какой-то веселый ритм по столешнице. — И как вам эта ведьма, майстер Гессе? Понравилась?

— Нет. — Честно сказал Курт. — Она наглая, склонная к вычурной философии, которой вынесла мне мозги, мерзкая пигалица, с хорошей библиотекой, но ни капли не ведьма.

Сфорца продолжал веселиться.

— Прекрасно, Гессе, просто отлично. Было бы очень опасно, будь вы противоположностями — они отчего-то часто сходятся.

Он посерьезнел.

— Вынужден тебя разочаровать — Таня фон Дегуршаф — самая настоящая ведьма. Один из наших внештатных консультантов. Как раз такая, какая должна быть ведьма: бесстрашная и безжалостная колдунья. Ей чуждо сострадание — но чужда и жестокость. Её не искушает ощущение власти над людьми — но она не приемлет и власти над собой. Несмотря на то, что она много убивала, "мальчики кровавые в глазах" у неё не стоят и совесть её не мучит по ночам — но зато она совершенно чужда и желанию бросить ребенка на растерзание ночным демонам и оправдать спасение своей шкуры высшими соображениями, перевалив притом вину на другого. Не знаю уж, ведет ли она список погибших, по ее вине, подобно тебе... Возможно, что и нет.

Старый кардинал очень серьезно взглянул Курту в глаза:

— Но тем не менее, стоит признать, что вы похожи — ты и она. И как же я мог отказаться от такого удовольствия — заставить великого Курта Гессе посмотреть в ведьмино зеркало и увидеть среди ведьм свое точное подобие? Надеюсь, это было познавательно!

— Как и все это дело.

Висконти закрыл створки окна — с востока начал дуть сильный и холодный ветер.

Курт вспомнил маленькую ведьму... Потом посмотрел на старого кардинала и его молодого соратника, постарался улыбнуться — и чувство давящей тяжести, преследовавшее его с момента казни малефиков, растворилось в теплоте человеческого общения.

— Wir sind so verschiedene, die Plinse, aber doch wir zusammen[117]. Ха.

[1] дерьмо (фр.)

[2] моя вина (лат.)

[3] сопляк (фр.)

[4] "Прости меня, Господи, ибо я согрешил" (лат.)

[5] "с отличием" — оценка в ведомости (лат.)

[6] гэл, житель Ирландии (ирл.)

[7] от Рождества Христова, буквально "год века Господня" (лат.)

[8] англичанин (ирл.)

[9] точка, пункт (лат.)

[10] водоворот в Норвежском море у северо-западного побережья Норвегии

[11] деревянный или металлический рычаг, служил для вращения устройства подъема якоря, мог использоваться и в роли дубинки

[12] народ богини Дану, одно из мифических племен, правивших Ирландией

[13] темные существа, демонические обитатели оборотной стороны Ирландии

[14] кельтский праздник начала лета, традиционно отмечаемый 1 мая

[15] Fuchs, лис (нем.)

[16] энтропия, мера неупорядоченности системы

[17] темное искусство (лат.), здесь — воровские навыки

[18] телесное наказание (лат.)

[19] умеренным кушаньем утолить голод (лат.)

[20] должен быть порядок (нем.)

[21] от Рождества Христова, буквально "год века Господня" (лат.)

[22] здесь — "колобок" (нем.)

[23] Средиземное море (лат.)

[24] ничто человеческое ему не чуждо (лат.)

[25] должен, значит, можешь (лат.)

[26] Venator — охотник (лат.)

[27] Черт побери! Ну и змеиное гнездо! (итал.)

[28] Любезный (фр.)

[29] Как мило! (лат.)

[30] Клипот — скорлупки (ивр.), темное отражение мира, субреальность, открываемая при помощи каббалистического ритуала.

[31] Господь — Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться... (лат.)

[32] Fink — зяблик (нем.)

[33] Bäcker — булочник (нем.)

[34] Согласно предписаниям (лат.)

[35] Следовательно (лат.)

[36] Знак (лат.) — стальной медальон с личным номером служителя Конгрегации.

[37] Щенки Господни (лат.), по аналогии с Domini canes — псы Господни.

[38] Случай (лат.)

[39] По долгу службы (лат.)

[40] То есть (лат.)

[41] День гнева (лат.)

[42] Исполнитель (лат.), палач

[43] Согласно предписаниям (лат.)

[44] акт веры (порт.), здесь — торжественная религиозная церемония, включавшая сожжение еретиков

[45] Согласно предписаниям (лат.)

[46] Знак (лат.) — стальной медальон с личным номером служителя Конгрегации.

[47] Как минимум (лат.)

[48] Вечный покой даруй ей, Господи... (лат.)

[49] Ого! (лат.)

[50] Что сделано, то сделано (лат.)

[51] Хитрец (лат.)

[52] На месте преступления (лат.)

[53] Пес Господень (лат.)

[54] Иначе говоря (лат.)

[55] Статус налагает обязанности (лат.)

[56] Первое; второе (лат.)

[57] Третье (лат.)

[58] Вывод (лат.)

[59] мой дорогой (фр.)

[60] в естественном виде (фр.)

[61] действительно, на самом деле (фр.)

[62] наш маленький волчонок (фр.)

[63] Древней Греции (фр.)

[64] жезл, скипетр (лат.), здесь — МПХ

[65] хорошо, хорошо (фр.)

[66] мой друг (фр.)

[67] о, похотливейший из волков (фр.)

[68] пташки (фр.)

[69] Господь пастырь мой (лат.), буквально — господь направляет меня

[70] Я человек. Я сказал (лат.), буквально — "все, точка в споре"

[71] Матерь Божья! (исп.)

[72] парень, ты как? (исп.)

[73] Придурок! (исп.), буквально — "козел"

[74] Человек-волк! (исп.)

[75] ведьма (исп.)

[76] рыцарь (исп.), буквально — "всадник"

[77] здесь — господин (исп.)

[78] смотри сюда (исп.)

[79] мужские гонады (исп.), буквально — "яйца"

[80] дерьмо (исп.) — в испанском это слово женского рода

[81] вторая природа, вторая сущность (исп.)

[82] твою вторую сущность (исп.)

[83] волк (исп.)

[84] здесь — великий волк (исп.)

[85] сделано то, что должно было быть сделано (фр.)

[86] очень хорошо, весьма хорошо (фр.)

[87] Schnell-Essen, "быстрая еда" (нем.) — фаст-фуд. Здесь и далее автор играет словами, "переводя" английские названия и термины

[88] Соединенные Штаты Америки

[89] Нью-Йорк

[90] Бродвей

[91] Канал-стрит

[92] Чайна-таун

[93] Kоšči, "невольник" (тюркск.) — одна из версий происхождения имени Кащея

[94] Китайский прямой меч цзянь, найденный во время археологических раскопок в 1965 году в округе Цзинчжоу. Вполне кандидат на роль Кладенца

[95] Umkleidet, "переодетый" (нем.) — автор в курсе, что Стругацкие взяли слово "с потолка". Здесь же подразумевается и форма ("измененный"), и функция ("изменяющий")

[96] Одно из названий философского камня

[97] Череп (лат.)

[98] Джон Джекоб Астор IV — американский миллионер, бизнесмен, писатель, член известной семьи Астор

[99] Вестсайдский обводной канал

[100] Водохранилище имени Жаклин Кеннеди-Онассис в Центральном парке

[101] U-Bahn, "подземная железная дорога" (нем.) — метро

[102] Удар милосердия (фр).

[103] "Чернота", алхимический термин, обозначающий первую стадию трансмутации вещества, или получения философского камня. В этой стадии образуется однородная черная масса.

Нигредо, также термин, введённый Карлом Густавом Юнгом, возможное состояние человека на начальном этапе психоаналитической работы.

[104] "Осветление", в алхимической традиции вторая стадия алхимического магистерия, трансмутации первичной материи, в результате которой получается малый эликсир, способный превращать металлы в серебро.

В аналитической психологии белый цвет, как символ альбедо, ассоциируется со связью эго и коллективным бессознательным, с осознанием эго трансперсональных, вечных и бессмертных аспектов психики.

[105] Caro. Amor che move il sole e l"altre stelle (итал.) — Любимый. Любовь, что движет солнце и светила. — последняя строка "Божественной комедии" Данте, часть "Рай", песнь двадцать третья, 145 строка (даётся в переводе Лозинского).

[106] "Краснота", в алхимической традиции третья и последняя стадия магистерия, означающее конечное состояние первичной материи, состояние, возникающее при трансмутации исходной субстанции в золото на завершающих ступенях алхимического магистерия.

Процесс алхимического превращения металлов К.Юнг рассматривал как своеобразную "протопсихологию". В этом контексте трансмутация вещества — есть превращение собственной души, и алхимик — адепт личной мистерии. Если рассматривать психику с точки зрения содержания ее бессознательной части (включающей личное и коллективное бессознательное) и сознательной, то процесс индивидуации является интеграцией этих частей, ведущий (в случае успеха) к уникальной целостной личности.

[107] Какова жизнь, такой и конец (лат.).

[108] "Хвост павлина" — внезапное появление цветовых переливов на поверхности вещества в сосуде, что считалось признаком намечающегося процесса превращения низших субстанций в высшие, иногда наоборот — символом неудачного процесса, который приносит только шлак.

[109] Какой плохой мальчик (фр.).

[110] Книга Притчей Соломоновых, XXIII, 1-3.

[111] Пусть победит сильнейший! (лат.).

[112] Надежда и стойкость дает мужество и силу в любое время — пер. с нем. google) — фраза из немецкой рождественской песни "O Tannenbaum" ("О, ёлочка!").

[113] Женщина, выпекающая просвиры для церкви.

[114] Проституткин сын (итал.).

[115] Ужас, зверство (нем.).

[116] Сведения о Чубайсе, см. "Мифологический словарь" под ред. Д.С. Лихачева, Б.А. Рыбакова и др., стр. 999-1000. М., Наука, 1996 г.).

[117] Мы такие разные, блин, но все-таки мы вместе.