Непрощенные...

Василевский скривился. План развертывания сети партизанских отрядов, способных поднять население и ударить в спину агрессору, работал со скрипом.

— Почему агента не предупредили?

— Поповой запретили пользоваться рацией до появления группы — в целях конспирации. Надеялись, что Гринюк или кто из его людей на Попову выйдет.

— И Гринюк не вышел, и радистку чуть не потеряли. Данные на квартирную хозяйку, которая выдала Попову немцам, есть?

Лейтенант кивнул.

— Внеси в список. Как вернемся, ответит по всей строгости закона. Теперь о деле. Попова утверждает: захваченные у немцев документы чрезвычайно ценные: местные планы развертывания и ударов. Как их в Могилев доставить? Нести самой рискованно, да и времени займет немало. Пока доберется, сведения устареют.

— Может, самолетом?

— Надо просить штаб фронта, — капитан задумался. — И попрошу! Для такого дадут!

"Заодно убедятся, что не зря хлеб едим", — мысленно дополнил лейтенант. Его, как и начальника, мучило двусмысленное положение в этом городе. Своей агентуры мало, с вражеской справляются могилевские товарищи, для чего они здесь? Винтовку в руки — и на фронт!

— Если только это не провокация, — капитан задумчиво катал по столу карандаш. — Попову завербовали, документы сфабрикованы. Как думаешь?

— Вряд ли, — ответил Багренцов.

— Вот и я так думаю, — тут же согласился Василевский. — Зачем это немцам? Они наступают, причем, быстро, времени на радиоигру нет. Да и нужды. Немцы сеют панику в нашем тылу, проводят диверсии. Поповой повезло — окруженцы вовремя подвернулись. Узнал, кто такие?

— Запросил у нее, — сказал Багренцов. — Радиограмма в папке.

Василевский подошел к столу, достал из стопки рукописный листок. Поднес к глазам.

— Читал? — спросил, опуская руку.

— Так точно!

— Твой вывод?

— Странная компания.

— Да уж. Хотя... В чем странность? Обычная картина — солянка, а не отряд: танкисты, пехота... Встречаются и летчики.

— Я о другом. Последняя фраза сообщения.

— Старший в группе — младший лейтенант Паляница, хотя фактически командует сержант Волков, — прочел Василевский. — Ну и что? Бывает. Молодой командир потерялся в бою, инициативу взял сержант.

— Бывает, — согласился Багренцов. — Однако из донесения следует, что танкисты воюют вместе с первого дня и, по словам механика-водителя, дерутся храбро и отважно. При захвате немецкого штаба Паляница опять-таки действовал грамотно и умело. Возникает вопрос: почему он позволяет командовать младшему?

— Гм! — хмыкнул капитан. — Есть соображения?

— Я попросил Попову уточнить.

— И?

— Радиограмма пришла полчаса назад. Вот! — Багренцов достал из кармана сложенный листок. — Извините за почерк, не успел переписать набело.

Василевский развернул бумагу. "Младший лейтенант Паляница Ефим Трофимович, год рождения выяснить не удалось, на вид 20 — 22 года. Сержант Волков Василий Кузьмич, год рождения неизвестен, на вид 26 — 28 лет. В присутствии посторонних соблюдают субординацию, но наедине разговаривают как давние друзья. При этом Волков называет Паляницу Ильей, а тот его — Олегом. Со слов механика-водителя, до войны он этих командиров не знал и попал к ним в экипаж случайно. Сержант Волков, по отзыву мехвода, отважен, воюет умело, на счету экипажа более десяти подбитых танков. Механик-водитель уверяет, что слышал от прежнего командира о прошлом Волкова. Якобы тот имел звание капитана и командовал ротой, а боевой опыт получил в Испании. По возвращению в СССР был разжалован за аморальный поступок. Какой именно, механик не знает. Попова".

— С одной стороны понятно, — сказал Василевский, кладя листок и на стол. — А с другой... Что думаешь?

— Эти двое не те, за кого себя выдают. Имена и звания присвоены.

— С какой целью?

— Не знаю, — вздохнул Багренцов. — Если верить механику, дерутся они неплохо, наносят фашистам значительный урон. Для диверсанта слишком тонко. Тогда кто?

— Не догадываешься?

Лейтенант покачал головой.

— Представь, что тебя арестовали и посадили в камеру. Вдруг — война, тюрьму разбомбили. Ты выбираешься на волю. Что делать? Документов нет, обратно не хочется...

— Вы полагаете?..

— Скорее всего. Если принять эту версию, все становится на места. Форму и документы взяли у убитых — война, разбираться некогда. Волков, скорее всего, действительно танкист, причем, из командиров, а вот Паляница этот — вряд ли. Потому Волков и верховодит. Ты совершенно прав: они не агенты. Те не стали бы звать друг друга настоящими именами, держались бы легенды. Теперь предположим, что догадка верна, Волков с Паляницей находились в заключении. Наши действия?

— Арестовать их не получится.

— А нужно ли?

Багренцов глянул удивленно.

— Эти двое не побежали к немцам, как некоторые. Думаю, и не побегут. Они взяли оружие и стали воевать. Если имелась вина перед советской властью, то они ее искупили. Или искупят. Волков и Паляница — советские люди, вот и пусть воюют, приносят пользу стране. Как их использовать? По полной... Мы вот ломаем голову, как забросить людей в тыл врага, а здесь готовый отряд. Вооруженный, боевой, даже танк есть.

— Будем подчинять армейских?

— Их дивизия разбита и расформирована. Все равно куда-нибудь вольют. Почему не к нам?

— Отличное предложение, товарищ капитан. Вот только... Вдруг не согласятся? Окруженцы стремятся к линии фронта.

Капитан удивленно посмотрел на подчиненного:

— Согласятся — не согласятся... Мы с вами, товарищ лейтенант, не на праздник урожая их приглашаем. Задача каждого в это нелегкое время — служить там, где он будет полезнее.

— А если упрутся?

— Приказом дадим Волкову петлицы лейтенанта госбезопасности, Палянице — младшего.

— Заключенным? — изумился лейтенант.

— Слушай, лейтенант! Не старайся казаться глупее, чем ты есть. Во-первых, мы не знаем, заключенные ли они? Может, друзья детства и привыкли звать друг друга такими именами? Во-вторых, звание присвоят не бывшим зэкам, а Волкову и Палянице. По ним у нас нет ничего?

— Все чисто.

— Вот!

— Наркомат не поддержат.

Капитан зло зыркнул покрасневшими глазами:

— Москва и черту звание присвоит — лишь бы немцев бил! Лично напишу Цанаве!

Багренцов все еще сомневался:

— Достойны ли?

Начальник откинулся на спинку стула и ухмыльнулся:

— Вот и проверишь! Полетишь за документами и на месте разберешься.

— Я? Есть! — вытянулся Багренцов.

— Не надо, Ваня, — поморщился капитан. — Не в строю. Отвезешь им боеприпасы, как просит Попова, а ей — обмундирование и батареи для рации. В платье среди мужчин неудобно, в форме и уважения больше. Обратным рейсом доставишь раненого — все равно пустым лететь. Захвати петлицы для Волкова и Паляницы. А вот вручать их или нет — решишь на месте.

— Понял, Арсений Евгеньевич!

— Все! Теперь — отдыхать! Ночь не спал. Полетишь вечером, днем вас непременно собьют: фашисты в небе хозяева, за каждым нашим самолетом гоняются.

Лейтенант отдал честь, повернулся и вышел. Василевский подошел к окну, и некоторое время смотрел на суету во дворе. "Партизанский отряд с танком, — хмыкнул мысленно. — Такое даже помыслить трудно. Вот и используем! Надолго группы не хватит, разобьют ее быстро, но сейчас главное — заставить немцев притормозить и назад оглянуться. Каждый убитый враг — шаг к победе. Паника в немецком тылу — десять шагов. Даже двадцать..."

Василевский не знал, что совсем скоро он сам возглавит диверсионный отряд. Их забросят в немецкий тыл, где они будут сражаться, пока обескровленные, загнанные в глухие леса, не разделятся, чтобы выбраться поодиночке. Раненый капитан, не желая связывать подчиненных, останется. Его выдадут, и он погибнет в неравном бою. Об этом станет известно только после войны. Лейтенант Багренцов сгинет еще раньше. Бумага о представлении танкистов к командирским званиям затеряется в штабах...

Василевский об этом не знал, и потому искренне радовался.

* * *

Климович выскочил из дверей, как ошпаренный. Отбежав вглубь двора, остановился и стал поправлять обмундирование.

— Ну? — спросила Люба.

— Велел... убираться! — опустил глаза мехвод.

По лицу мехвода было видно, что "убирайся" — совсем не то слово, которым его выпроводили.

— Что он делает? — не отстала Люба.

— Гармошку нашел, — вздохнул Климович. — Играть будет.

— Он гармонист?

— Не знаю, — пожал плечами мехвод. — Сказал, что попробует. Вдруг пальцы вспомнят.

— Где Паляница?

— С хозяйкой ушел. По грибы.

— Какие в июле грибы? — возмутилась девушка.

Мехвод ухмыльнулся. Люба поморщилась. На этот хутор они наткнулись случайно. На немецкой карте здесь был лес, и нечаянной находке Волков обрадовался. Хутор представлял собой деревянный дом с сараями, с трех сторон обступившими обширный двор. Во дворе свободно поместился танк с тракторной тележкой, оставив место для выгула кур. Они мгновенно оценили новые сооружения: прятались под тележкой от дождя и солнца, взбирались на танк, чтоб с высоты глядеть окрестности и, естественно, гадили. Коля-мехвод ругался, гонял пернатых, но без успеха: стоило отвернуться, как куры лезли на танк. Применить к ним более радикальные меры воздействия боец не решался.

Гостей на хуторе встретили сердечно. Не сразу. В первые минуты возник конфликт, но наладилось. Хозяйка — молодая, бездетная вдова, за ужином увивалась вокруг младшего лейтенанта, а как стемнело, повела его показывать спальню. Обратно в горницу они не вернулись. Волков с бойцами отправились спать в сарай, Люба пристроилась на лавке. Спала плохо: мешали стоны и охи, доносившиеся из-за стены. Занимая хутор, Волков планировал утром уйти, но радиограмма из Могилева изменила планы. Группа обрадовалась нечаянному отдыху. Бойцы попарились в бане, постирались, сбрили многодневную щетину. Танк и прицеп, чтоб чужое око не приметило, отогнали в лес и замаскировали. Ублаженная лейтенантом хозяйка не пожалела кабанчика. На ласку красноармейцы ответили добром. Оценив обстановку крестьянским глазом, одни взялись косить лужок и заготовить сено, другие пилили и кололи дрова. Бойцы пасли корову, кормили свиней, варили еду и даже пекли хлеб — хозяйке было недосуг. Она ежедневно водила Паляницу показывать окрестности, с каковой целью оба исчезали с рассветом и возвращались к полудню. Бойцы наслаждались нечаянной передышкой, Паляница — вниманием хозяйки, только Волков грустил.

Петлицы с "кубарями", врученные прилетевшим из Могилева командиром, сержант принял ошарашено, а назавтра запил. Самогонка у хозяйки имелась, а буде кончилась, пополнить запасы не составляло труда: в кладовой в бочке пыхтела брага. Воинская часть, лишенная командирского ока, превращалась в колхоз. Видя это, Люба страдала.

Из распахнутого окошка дома донеслось рычание ладов: невидимый гармонист пробовал инструмент. Нестройные звуки сменились мелодией.

— Итишки-какишки! Не забыл! — донеслось из окна.

Музыка утихла, гармонь рыкнула раз-другой — гармонист подбирал мотив, и мелодия полилась. Печальная и надрывная. Впечатлению способствовал вплетшийся в музыку бас.

— По полю танки гpохотали,Танкисты шли в последний бой,А молодого командиpаHесли с пpобитой головой...

Голос дрогнул, певец шумно втянул воздух и затянул второй куплет:

— По танку вдаpила болванка,Пpощай pодимый экипаж.Четыpе тpупа возле танкаДополнят утpенний пейзаж...

— Это что? — удивилась Люба. — В первый раз слышу!

— Хорошая песня! — пояснил мехвод. — Командир ее часто поет.— Машина пламенем объята, — ревел, отпущенный в раздолье, бас, — Вот-вот pванет боекомплект,А жить так хочется pебята,И вылезать уж мочи нет...— Не советская песня! — нахмурилась Люба. — Упадническая.

— Зато душевная! — возразил Климович.

— Hас извлекут из под обломков, — подтвердил его мнение певец, и голос его снова дрогнул.

— Подымут на pуки каpкас.И залпы башенных оpудийВ последний путь пpоводят нас...— Что такое каркас? — спросила Люба.

— Носилки на ножках, — пояснил мехвод. — Ящики с боеприпасами носить, боекомплект в танк загружать. Товарища погибшего положить тоже можно — для прощания, — Климович вздохнул.

— И полетят тут телеграммы,Родных, знакомых известить,Что сын ваш больше не вернетсяИ не приедет погостить.

В песне образовалась пауза. В избе послышалось бульканье и стекольный звон.

— В углу заплачет мать старушка,Смахнет слезу стаpик-отец,И молодая не узнает,Какой у парня был конец...

— Как он может! — возмутилась Люба. — Пьяница! Какой пример для подчиненных!

— Не трожьте командира! — не согласился мехвод. — Мужчина в своем праве... Вы "упадником" его ругаете, а сами совсем не знаете. Я с ним с первого дня! Давно сгорел бы, если б не Василий Кузьмич! Красноармейцы, что к нам пристали, его уважают. Подыхали в своем лесу, а товарищ лейтенант не только вывел, но и немцев бить пристроил! С ним не пропадешь! Будь моя воля, я б ему не лейтенанта, а майора присвоил бы! А то и полковника! И полк бы дал.

— Что он герой, знаю, — буркнула Люба. — Только и героям не все позволено. Мы же в тылу врага. Вдруг немцы? Да и дисциплина...

— Пост выставлен! — сказал Климович. — Хлопцы службу знают.

— А кто встретит врага в случае чего? Бойцы разбрелись, командир пьянствует!

— Нет здесь немцев! — успокоил Климович. — Ни рядом, ни в округе. Пусть человек отдохнет!

— И будет карточка пылится, — рявкнули за окном, -Hа полке пожелтевших книг,В военной форме при петлицах,И ей он больше не жених...

Бас в доме стих, снова послышалось звяканье стекла и бульканье наливаемой жидкости.

— Бляди! — сказал голос за окном. — Гэбня поганая! Дотянулись суки!

— Пойду к нему! — сказала Люба.

— Не стоит! — покачал головой мехвод. — Под горячую руку...

— Пойду! — не согласилась Люба и направилась к двери.

За порогом ее решимость несколько увяла. Волков сидел за столом мрачный. Присмотревшись, Люба увидела, что командирских петлиц, пришитых ею, пока командир спал (хотела угодить), на вороте лейтенанта более нету. Вместо них лохматились оборванные нитки, а сами петлицы валялись на полу, как видно сорванные и зашвырнутые туда в сердцах. Люба остановилась, не зная как быть.

— Радистка Кэт пожаловала! — послышалось от стола. — Приказ из Москвы? Алекс — Юстасу?

— Я не Кэт! — обиделась Люба.

— Виноват! — хмыкнули за столом. — Товарищ Попова, сержант госбезопасности, что эквивалентно армейскому лейтенанту. Чего тебе надобно от несчастного сержанта, Попова?

— Вы — лейтенант! — возразила Люба.

— Был! — согласился Волков. — Но разжаловали.

— Кто?

— Я... Сам...

— Нет у вас такого права!

— Почему? Оккупированная территория, я тут сам себе и право и закон. Захотел — и разжаловал!

— Зачем?

— Потому что я танкист! — сержант хватил себя кулаком в грудь так, что та загудела. — Я к линии фронта пробирался, чтоб немцев бить! Я больше ваших генералов знаю! Мне опыт надо передать, тактике научить... Тысячи жизней спасем! Вместо этого затаился, как крыса, и жду неведомо чего. Пока дождусь, немцы в Москве будут! Гэбня поганая!