Звездолет "Иосиф Сталин"

— Нападавшим удалось похитить документы, которые мы собирали в рамках операции "Метеорит".

Недрогнувшим голосом ответил Ягода.

— Какие именно материалы? Что вы туда собрали?

— Материалы российских и зарубежных экспедиций, исследовавших Индию и страны Дальнего Востока. Вот перечень.

Ягода положил справку перед Председателем ОГПУ. Тот сложил её пополам, отодвинул в сторону.

— За ними кто-то стоял?

— Конечно... Сейчас мы выясняем кто именно.

— Как это получилось?

— Портфель с документами удалось вынести из консульства. Мы сделали все, чтоб он не достался врагам, но те сумели перехватить его в поезде и только после перестрелки с нашими курьерами сумели вытащить его из реки, куда те выбросили портфель.

Что думал Менжинский, Ягода не знал. Но догадывался.

— Информация, которую они получили, исчерпывающа?

— Практически да. Она позволяет увидеть направление мыслей. Теперь у них есть над чем подумать.

Менжинский все-таки раскрыл лист, пробежал по нему взглядом, пару раз покачав головой. С минуту сидел задумавшись.

— Но ведь большевики никогда не отступают, товарищ Ягода?

— Нет, товарищ Менжинский. Никогда.

— Ну вот и делайте из этого выводы. Про американцев что-нибудь известно?

Ягода отрицательно покачал головой.

— Ничего нового...

САСШ. Аламогордо.

Май 1928 года.

...Что произойдет, если техники, оставшиеся на земле, что-нибудь перепутают, никто старался не думать. Каждый из четверых, кто находился в дирижабле, не понаслышке представлял, что может сделать с их летающей лабораторией установка профессора Тесла.

Энергетический луч, шутя резавший плиты броневой стали, пузырь, наполненный водородом, прошил бы насквозь, даже не заметив. Поэтому все внимание техников занимало зеркало, подвешенное под гондолой.

Собственно оно и было тут самым главным предметом. Оно, да еще громоздкий механизм, с легкостью его поворачивающий, в случае если дирижабль отклонялся в сторону. Именно девятиметровому зеркалу предстояло поймать луч и отбросить его от гондолы в сторону Японии, где его, по слухам, ждал еще один отражатель... Сколько таких отражателей висело в небе не знал никто, как не знали и о конечной цели. Да и мало кого это интересовало — всем принимающим в этом участие обещаны такие премиальные, что неприятные мысли оттеснялись куда-то назад.

Тибет. Южный склон Джомолунгмы.

Май 1928 года.

...На пещеру отшельника отряд наткнулся случайно.

Небо уже темнело, когда измотанные, хуже ездовых собак, четырехчасовым переходом по горам, где и не вдохнуть полной грудью, и на камень не наступить с уверенностью, они услышали звук, которому не должно было быть места в стылом воздухе. Непонятно откуда, словно гул огромного шмеля доносилось — "оум-м-м-м-м, оум-м-м-м-м". Товарищ Озолинь остановил движение группы и завертел головой. Этот звук он знал. Местные попы вставляли его в молитву, где можно и где нельзя. Означал он только одно: где-то рядом сидел человек. Сидел дурак-дураком и молился своему Богу.

Небо, горы, холодный камень вокруг, сухой воздух режет легкие...

— Осмотреться, — негромко приказал командир. — Найти, кто ноет...

Искать особенно не пришлось.

Отшельник, грязный и сухой как деревяшка старик, неподвижно сидел в ближней пещере на куче неизвестно откуда взявшейся трухи, не отводя взгляда от вершины.

Внимания на незваных гостей не обратил никакого. Чекисты пытались говорить с ним, толкали, сдвигали с места, но упорный старик только поворачивал голову к вершине, да тянул свое "оум-м-м-м-м-м", принимая их, не иначе, за демонов или бесов, пришедших сбить его с праведного пути.

— Умом двинулся, — сказал товарищ Бургис. — То ли от холода, то ли с голодухи. Помню в Германском плену...

— Ну, этот-то в Германском плену точно не сидел... — остановил его товарищ Озолинь. — Заночуем здесь. Дежурство обычным порядком. Первым — Ма.

Кореец коротко кивнул.

— За ним Бургис. Смена через два часа. А сейчас есть и спать.

Положив кусок хлеба перед отшельником, они отошли вглубь пещеры и устроились, прижавшись друг к другу, съели по куску хлеба с салом, а костра разжигать не стали. Не из чего.

Закат в пещерном проеме окрасил небо в темно-синий цвет, оставив сиять в небе покрытую снегом вершину. Коммунисты смотрели на неё, пока их не сморил сон.

Товарищ Озолинь засыпал, вспоминая жару, от которой мучились на равнине. Неизвестно теперь что хуже — та жара или этот холод.... Тут, в горах, все было иначе. От камней несло холодом, от которого вспоминался погреб на родной мызе. Эх, когда еще удастся там побывать?

Он не привык задавать себе лишних вопросов, но они сами лезли откуда-то. Проваливаясь в сон чекист не переставал думать о том, что творилось вокруг него. Задачу, которую им ставили в Москве, они выполнили. Что они тут теперь делают? Чего ждут? А ведь приказано им обосноваться недалеко от горы и ждать... Чего ждать?

Утро следующего дня принесло ответ на этот вопрос.

Цеппелин, маленький и блестящий, словно рыбий малек, казалось, застыл в небе. На фоне снега он был бы почти незаметен, но чекистам повезло. Они видели его на фоне темно-голубого неба. Блестящий бок пускал веселый блик прямо в глаза.

Отшельник тоже наверняка заметил диковину. Если год смотреть в дыру, сквозь которую неизменно видно только не меняющиеся со временем горы, то даже птица, пролетевшая мимо, станет событием. А это оказалось побольше птицы.

Только и это не заставило отшельника не прекратить своего унылого бормотания...

Товарищ Озолинь покосился на старика. Возможно, его Боги каждый день показывают ему и не такое, а, скорее всего, после доброй порции опиума вообще могло и не такое пригрезится. Недаром с утра, показалось ему, тянуло чем-то приторно-сладким.

— Цеппелин? Чего это ему там понадобилось?

Наверное, только отшельника и не интересовал ответ на этот вопрос. Он бормотал, бормотал, тянул свое "оум-м-м-м-м-м" не переставая.

— А может быть это уже наши? — вздохнул Фима Бургис. — Вот было бы здорово! Представляешь, сейчас оттуда кулаков на веревках спустят и начнут они лес валить, камни колоть...

Эту вообщем-то здравую мысль даже обсудить не успели.

Откуда-то из-за горизонта появилась тонкая, вспушенная белая полоса. Даже не появилась. Возникла. Мгновение назад её еще не было и раз, все увидели.

Она коснулась подвешенной в атмосфере машины и, отразившись, уперлась в коричневый бок горы, близко к вершине. И в то же мгновение там ударил снежный фонтан. Его воздушная белизна подчеркивалась алым основанием. Настолько ярким, что казалось из-под снега встаёт Солнце.

До горы им оставалось не далеко — не больше двадцати километров, но в прозрачном воздухе видно все было на "ять". Все это продолжалось всего несколько секунд.

Ветер принес гул и грохот, словно там бушевала буря, и молнии раз за разом били в камень. Гора ревела, стонала, фонтанировала огнем и серыми, перетертыми в пыль камнями.

Под эту какофонию вершина горы дрогнула и съехала вниз, превратив каменную пирамиду в кривой усеченный конус.

И отшельник умолк.

СССР. Москва.

Май 1928 года.

... Товарищ Менжинский поднял голову на скрип двери, с сожалением отрываясь от фотографий.

В кабинет зашел заместитель.

В успехе, без сомнения, имелась и доля его работы. Менжинский коснулся рукой бланка спецсообщения, что утром пришло от Индийской группы.

— Поздравляю вас, Генрих Григорьевич. Блестящая задумка, блестящее воплощение. Почитайте-ка вот это.

Ягода взял бумагу в руки и вопросительно глянул на начальника.

— Это сообщение Индийской группы, — пояснил Менжинский. — Читайте и верьте каждому слову. Поверенные товарищи.

Ягода быстро, наискось пробежал глазами лист, задержался на выводах.

— Половину горы? Вот это да... Чем же они гору срезали?

— Разбираемся, товарищ Ягода. Разбираемся и непременно разберемся... Чем же это, любопытно, вы так наших недругов напугали?

Чекист пожал плечами.

— Точно сказать не могу. Операцией "Метеорит" предусматривалось несколько уровней дезинформации. Самый верхний -распространение информации о том, что мы срочно собираем любые сведения по Дальнему Востоку и Индии — географическую, этнографическую... Потом, через ЦК комсомола мы довели до нужных людей информацию о том что подбираем молодежь со знанием английского, урду и хинди... Ну, а на завершающем этапе для убедительности подбросили им портфель с документами.

— А сейчас? Каково сейчас состояние вопроса?

— Как и предусмотрено планом "Гепард", мы начали подтягивать ресурсы к турецкой границе.

САСШ. Вашингтон.

Май 1928 года.

Растерянность Госсекретаря миллионер увидел, едва открыв дверь. То, что он не пытался скрыть её, прежде всего, говорило о том, что она вызвана тем, о чем пойдет разговор. Миллионер с трудом скрыл улыбку. Уголки губ дернулись, но он взял себя в руки.

На столе перед чиновником лежал ворох газет. Даже издали видно было, что каждая из них хотела перекричать другую заголовком.

— Вы уже видели это, мистер Вандербильт?

Госсекретарь брезгливо бросил газету на стол и схватил салфетку, вытирая пальцы.

Гость Белого дома подошел поближе. Номер, казалось, еще оставался горячим. Краска пачкала пальцы, и бумага грела руки. Через весь лист шрифтом толщиной палец протянулся заголовок экстренного выпуска.

"Дядюшка Джо хочет захватить Джомолунгму!"

— Да-а-а-а, — протянул он. — А я ведь предупреждал вас! Жаль, что то, что должно волновать Правительство САСШ, больше волнует бульварную прессу.

Он с фальшивым сожалением покачал головой.

— Это от этого, мистер Госсекретарь, на вас лица нет?...

— Добрый день, мистер Вандербильт, — спохватился Госсекретарь. — Вы правы... Это все несколько неожиданно.

СССР. Москва.

Май 1928 года.

...Африканская эпопея осталась позади. Не растаяла в небытие, а осталась воспоминаниями, какими-то деревянными, остро и необычно пахнущими фигурками, двумя новыми шрамами и двумя же кокосовыми орехами, что теперь лежали на полке над столом. Время командировки пролетело, и Федосей сызнова погрузился в московскую жизнь, в дожди, в позднюю весну.

Старые товарищи, старый начальник... И привычки у начальник ничуть не изменились. Они опять шли по Москве и в душе Федосея зрело ощущение, что не просто так они опять прогуливаются на свежем воздухе. Сперва Федосей шел на полшага позади, но начальник движением головы поставил его рядом.

— Ну и как там, в Африке?

Спросил, словно не знал уже всего, что полагалось ему знать.

— По-разному, — тут же отозвался Малюков. — Все больше курорт...Фрукты в рот прыгают, сами понимаете, солнышко... Негритянки...

Он, улыбаясь, согнул руку углом, уперев кулак в грудь, показывая какие бывают негритянки, и тут же помрачнел — вспомнил шамана или колдуна, кто его знает, как они там себя называют, что поставил его на ноги. Ведь чем лечил — лучше и не вспоминать (шевелилось лекарство-то, норовило в сторону уползти), но ведь вылечил!

Начальник и сам понимал, что всей правды не услышит — секретность, но хотел прощупать настроение героя.

— Вот и славно, — обрадовался Болеслав Витольдович. — Я-то думал, что тебе отдых требуется, а получается, что ты уже на пятилетку вперед наотдыхался. Пока ты там африканский пролетариат за сиськи трогал, мы тут тоже без дела не сидели.

— Нашли чего? — встрепенулся Федосей.

— Нашли... Кто ищет, тот, знаешь ли, почему-то всегда находит. Это закон природы. Нашли...

Он замялся, подбирая слово.

— Ну, скорее все-таки не полигон, а испытательную площадку, где они свои террор-машины испытывали.

Федосей ничего не спросил. И так все стало ясно. Все это шеф сказал бы совершенно другим тоном, если б...

— Опоздали мы. Они там все хорошо подчистили. Кстати и тут никто ничего не помнит. Мистика какая-то. Подчистили и подожгли, в конце концов, но...

— Что нашли-то? — громко и невежливо спросил Малюков, которого начальственные арабески дергали по нервам. Полгода работы — и ничего почти. Театр теней какой-то...

— Не все сгорело. Там кусочек остался, там — щепочка... Накладной клочок...

Видно, что шеф говорит нехотя. В нем боролась профессиональная осторожность с пониманием того, что какой-то минимум информации выдать все-таки придется.

— Короче говоря, появилась ниточка. Прямо в Тверь. На виду и официально будешь проверять сведения о наличии в Особом, имени братьев Гракхов авиаотряде антисоветской организации. А на самом деле — ниточки искать, что из Твери к московќским летунам тянутся. Тамошнему особому отделу о настоящем твоем деле не известно. То есть работаешь самостоятельно. Цени это и учитывай.

СССР. Звенигород.

Май 1928 года.

Судя по всему здание лаборатории не так давно было обычное казармой, только теперь над ней надстроили еще один этаж. Видно, что строили в спешке — половина новой стены покрывал белесый солевой налет — строители добавляли соль в раствор, чтоб он не замерзал на морозе.

"Значит не так давно они тут, — подумал товарищ Тухачевский. — И что они тогда успели сделать? Чем похвалятся?" Поднявшись на второй этаж, он остановился, пропуская вперед руководителя лаборатории. На этом этаже, конечно, казармой и не пахло. Все пространство вдоль длинного коридора делилось на комнаты, и теперь перед комиссией тянулся ряд одинаковых дверей. Бернард Бернардович в нужном месте предупредительно взмахнул рукой, напќравляя комиссию в комнату. Замнаркомвоенмор остановился в дверях, огляделся. Подсознательно он ожидал увидеть людей в белых халатах, холодный блеск хирургической стали, яркий свет бестеневых ламп, но ничего этого там не нашлось. В глаза бросились несколько столов и стульев, школьная доска и в самом конце — металлические шкафы. За широким, в половину стены окном во всю бушевала весна, раскачивали кронами порядком зазеленевшие березы . Рядом с окном, впритык к стене оставляя совсем немного места столу и стульям стояли несколько металлических шкафов, насквозь медицинского облика, а вдоль окна необычной формы медные воронки с катушками провода на горловинах. Вторая боковая стена также оказалась стеклянной. За ней, вытянувшись по стойке смирно стоял атлетического сложения стриженный парень в коќротких трусах.

— Это один из наших испытателей, — объяснил товарищ Кажинский.

— Буратино готов, — донеслось из-за шкафов. Он улыбнулся чему-то своему.

— Меж собой мы называем их "буратино".

— Ничего похожего на колпачок и коротенькие штанишки я не вижу — сухо сказал 'Тухачевский — Не похоже...

— А веревочки? — удивился Бернард Бернардович — Веревочки-то? Они там, словно куклы на веревочках!

И правда. От человека за стеклом — от его рук, ног, головы уходили провода. Только не вверх уходили, как это было бы у марионетки, а вбок и за спину. Они, словно ручьи, стекавшие в реку, вливались, в конце концов, в толстый провод — шланг, казавшиеся длинным хвостом.

— Тогда уж, скорее кенгуру, — сказал Тухачевский. — Ну давайте, показывайте что у вас.