Спасатель. Книга вторая. Великий княжич

— И как ее взяли? — встрепенулся Ратча. — Штурмом, осадой, подкупом?

— Ну, не совсем штурмом, — признался Альберт. — Брешианские горожане в приступе неразумности начали разлад, рассорившись и друг с другом, и даже со своими рыцарями. Тогда кремонцы, объединившись с брешианскими рыцарями, помогали им навести порядок и дали в подеста своего маркграфа. Впрочем, тамошние горожане упрямо продолжали бунтовать и воевать с соседями. Но лет двадцать назад Брешию постигла заслуженная кара. Прямо в день Рождества случилось сильное землетрясение, разрушившее много домов и убившее множество людей. Что это, как не кара Всевышнего?

— Истинно так, — благочестиво перекрестился протоиерей. — Создатель наказал негодный город, послав на него справедливое возмездие.

— Вслед за тем на алчную Брешию обрушилось наводнение, а после брешианцы претерпели сильный голод и на некоторое время присмирели. Однако с недавних пор брешианская коммуна снова взялась за старое и принялась покушаться на чужую территорию.

Кремонец мог еще долго рассказывать о злодейских кознях коварных брешианцев, но его прервал запыхавшийся паж, доложивший о прибытии короля.

Помня о необходимости блюсти свое достоинство, посланцы князя приказали привести своих лошадей, которых даже и не расседлывали, и пару сотен шагов до имперской ставки проделали верхом.

— Вот его величество Конрад, — прошептал Альберт, показывая на серьезного мальчика, сидевшего в маленьком кресле рядом с походным троном императора. Германский король выглядел не старше козельского князя, и действительно, Конраду лишь недавно исполнилось десять лет. Взглянув на гостей из дальних стран, юный король заученно улыбнулся, вежливо спросил, как послы доехали, и пригласил садиться, на чем беседа и закончилась. Править королю-отроку, конечно, нравилось, но он прекрасно понимал, что пока остается лишь номинальным монархом и не покушался на прерогативы императора.

Послы уселись на отведенные им места и, так как король не спешил вести переговоры без своего отца, от нечего делать стали разглядывать через откинутый полог улицу. Вслед за юным королем начали прибывать и другие гости. Первым примчался властитель Вероны Эццелино да Романо. Знаменитый полководец прискакал облаченный в кольчугу и в сопровождении отряда вооруженных рыцарей, словно собирался на бой. Впрочем, перед императорским шатром он снял шлем и, ничего не опасаясь, отпустил стражу. Заметив это, Ратча чуть заметно улыбнулся. Не любят, видно, веронцы своего тирана, если в военном лагере ему спокойнее, чем в подвластном городе.

Эццелино, поприветствовав короля, без стеснения уставился на гостей из далекой Руси и, не мигая, сверлил их взглядом. Так скорняк рассматривает кусок кожи, прикидывая, как его лучше разрезать, или ювелир изучает большой драгоценный камень, оценивая, стоит ли распиливать ли его на части или же лучше огранить целиком.

Ратча, выросший в вольном Новгороде и воспитанный на примерах своих предков-посадников, изгонявших неугодных князей, даже наследных правителей недолюбливал и не доверял им, а к самозваным тиранам и вовсе питал вражду. Горделиво вскинул голову и презрительно оттопырив губы, Тимофей отвернулся от да Романо и с независимым видом принялся изучать карту Ломбардии, предоставленную Альбертом. Но, внешне спокойный, в душе Ратча немного струхнул, предположив, что Эццелино, прославившийся в битвах против ломбардцев, ревнует к их славе победителей монголов.

Однако итальянского диктатора пустая слава совершенно не волновала. Его интересовала только власть — полная неограниченная власть над городами и областями. Поняв однажды, что этой власти обычному рыцарю можно добиться лишь в союзе с императором, Эццелино потом всегда оставался верным соратником Фридриха, проводя в Италии проимперскую политику. И с этого момента его дела пошли в гору. Он создал собственное княжество, захватывая один город за другим и присоединяя их к своим владениям. Верона, в которой да Романо когда-то был подеста и из которой его изгнали с позором, также попала в его алчные руки. А из всех видов славы да Романо интересовала лишь слава жестокого тирана, беспощадно расправляющегося со своими врагами.

В те времена, отнюдь не славящиеся гуманностью, когда пленных врагов могли запросто повесить или четвертовать, а политических противников частенько убивали без жалости, Эццелино сумел заработать репутацию самого жесткого человека своей эпохи, превзойдя кровожадностью даже самого Фридриха второго. Впрочем, причиной такой вопиющей жестокости была вовсе не патологическая кровожадность, а обычный холодный расчет. Если император во всех своих притязаниях на власть над различными территориями искал юридические основания, пусть даже весьма шаткие, то да Рамано, не имевший даже призрачных прав на захваченные земли, добивался признания от своих новых подданных исключительно террором, не прикрывая свои намерения лицемерными ссылками на мифические правовые нормы.

В русских послах Эццелино увидел прежде всего союзников, могущих научить его каким-нибудь новым военным хитростям, и потому, закончив свое наблюдение, соизволил начать вежливую беседу на довольно-таки скверной латыни.

Отец Симеон отвечал итальянскому авантюристу охотно. Мирских властителей протоиерей не боялся. Да и чего опасаться всяких там графов и императоров, если они недавно пленили самого Покорителя мира и Потрясателя вселенной. А еще отец Симеон когда-то крестил Ярика, нынче ставшего Великим князем, а всего несколько месяцев назад лично окрестил ханскую дочку. Впрочем, посланец князя не зазнавался и разговаривал с Эццелино без всякой надменности, как с равным.

Ратча тоже уже догадался, что веронский правитель будет их надежным союзником, но пока помалкивал, приберегая красноречие для Фридриха. Впрочем, тот не заставил себя долго ждать.

Германский император весь день охотился с леопардами и изрядно устал, но когда, подъезжая к Вероне, он узнал о прибытии городецкого посольства, то бросил свиту и всего лишь с одним оруженосцем помчался посмотреть на загадочных руссов, одолевших страшных татар.

Когда Фридрих появился в шатре, то в этом усталом человеке средних лет в пропыленном охотничьем костюме трудно было угадать римского императора, но Альберт, стоявший за спинами послов, восторженно охнул:

— Вот он, наш славный император Ферри! — благоговейно прошептал толмач. — Уверен, что с ним мы одолеем подлых брешианцев и повесим штаны их предводителя в нашем соборе, на вечное поругание противника и к вящей славе кремонцев! Я так и вижу, как Ферри проедет с триумфом по улицам Кремоны подобно древним языческим императорам, с вереницей повозок, набитых трофеями, и толпами пленных. А вражеские знамена наш новый Цезарь отправит в римский Капитолий, чтобы все, особенно дерзкий римский Папа, узрели могущество нашего императора.

Меж тем "новый Цезарь" с не меньшей надеждой взирал на послов Ярослава Великого:

— Значит, это вы пленили татарского хана? — Тимофей и отец Симеон без ложной скромности дружно кивнули. — Жаль, что заодно не уничтожили и все его войско. Но ничего, возможно, объединив силы моих вечерних (* западных) стран и ваших утренних, мы вместе соберем всю Европу под знаком имперского орла и под знаменем с крестом. И тогда мы сможем отправить всех татар в Тартар.

Протоиерею шутка императора понравилась и он непринужденно рассмеялся. Хотя Гавша и пугал их рассказами о неукротимом нраве Фридрих, готового до смерти запинать сапогами непонравившегося ему человека, но чужеземцев он встретил приветливо.

Новгородец же, никогда не слыхавший про Тартар, выслушал комментарий переводчика и вежливо изобразил улыбку.

Послы достали верительную грамоту и, вместе держа свиток, с поклоном протянули его императору, вразнобой поприветствовав повелителя германцев на разных языках.

Фридрих благосклонно принял грамоту и внимательно посмотрел на гостей. Как успешный и опытный правитель, много повидавший на своем веку, он неплохо разбирался в людях. Вот этот высокий плечистый парень лет двадцати пяти — вроде бы настоящий рыцарь. Но дворяне обычно смотрят на императора или почтительно, или же подчеркнуто горделиво, а этот спокойно глазеет, как на витрину, словно ему и дела нет до титулов. Таких независимых людей император насмотрелся здесь, в Ломбардии. Местные купцы полагают, что они вправе сами избирать себе правителя, а дерутся не менее отважно, чем рыцари. Так что Ратча, скорее всего, из Новгорода или Пскова. В тех городах, как и в Ломбардской лиге, жители вольны в выборе своего подеста и даже великий князь не имеет права прислать туда своего пфальцграфа. А священник — достаточно образован для обитателя лесов, немного самодоволен, но, в общем, не глуп.

— Так вы слышали о татарах? — деланно удивился протоирей. — Я полагал, что до благодатной Италии слухи об этих варварах еще не докатились.

— Конечно слышал, — кивнул Фридрих, усаживаясь на трон и давая гостям знак тоже садиться, — я постоянно собираю сведенья о татарах. Эти люди, хотя и коренасты, но широкоплечи, сильны и выносливы. Верно? Своего правителя они почитают, словно земного бога, и по его приказу бесстрашно бросаются в любую битву. У них есть панцири из шкур быков и лошадей с нашитыми железными пластинками. А еще из добычи побежденных, в том числе, увы, христиан, они выбирают лучшее оружие, что делает их еще опаснее. Но вы показали, что одолеть их все-таки можно, и мы это сделаем.

— Надеюсь на это, — дипломатично согласился отец Симеон. — Но прежде, чем собирать армию против дикарей, сперва следует покончить с угрозой, затаившейся в Риме.

Император прозрачный намек про римского папу уловил и раздраженно сжал кулаки:

— Согласен! Мы должны объединиться для уничтожения неслыханной тирании папства, представляющего всеобщую опасность. Апостолики римские охвачены такой жадностью, что отбирают наследные владения у королей и князей мира, и даже у императоров.

— А симония (* взяточничество) и явные вымогательства, творимые курией, — подхватил Симеон!

— О да, эти кровопийцы есть корень и начало всех зол. Католическая церковь, родившаяся в бедности, ныне погрязла в богатстве, и это неминуемо приведет ее к гибели.

Хаять римскую церковь император мог еще долго, но слуги уже поставили стол и притащили блюда со снедью, так что Фридриху ничего не осталось, как предложить послам поужинать.

Выждав паузу, чтобы император слегка утолил голод и стал менее раздражительным, протоиерей начал со скромной просьбы:

— Мы наслышаны о том, как при вашем дворе привечают ученых, и желали бы, чтобы вы прислали к нам математика Леонардо Пизанского (* Фибоначчи).

— А, хотите, чтобы он обучил вас премудростям, — добродушно усмехнулся Фридрих. — Я не против, пусть едет в Городец.

— Нет, ваше величество, — мягко возразил посол. — Это наш воевода и ученый книжник Гавриил хочет научить его рассчитывать обзорные трубы.

Услышав, что его любимого великого математика какая-то деревенщина желает учить сложным расчетам, Фридрих впал в ступор, и чтобы оцепенение императора не перешло в буйство, Ратча проворно вскочил и расчехлил подарки:

— Ваши величества, — учтиво начал свою речь новгородец, немного знающий немецкие правила вежливости. — Извольте взглянуть, вот это обзорные трубы, позволяющие видеть далекий предмет так близко, как будто расстояние уменьшилось в дюжину раз. Ночью через трубу можно смотреть на звезды, и тогда взору откроется множество новых светил, прежде невидимых даже для самых зорких людей. На Луне станут заметны моря и крупнейшие горы. А днем в трубу можно наблюдать, к примеру, соколов, о чьих повадках вы пишете книгу. Ну и конечно, подобные трубы пригодятся в военном деле.

Тимофей, чуть поклонившись, пригласил императора выйти на улицу и показал, как смотреть в трубу и наводить фокус.

Минут пять Фридрих безмолвствовал, попеременно направляя аппарат то на свой лагерь, то на птиц, то на стены Вероны. Лишь когда любопытный император попробовал разглядеть солнце, новгородец поспешно вмешался и спас его от потери зрения.

— Мне кажется, что башни стали выше раз в пять-шесть, — заметил император, — а не в двенадцать, как ты обещал.

— Верно, ваши величества. Двенадцатикратное увеличение дает вот эта огромная труба. Но у нее имеется один недостаток — она все показывает вверх ногами. Впрочем, к этому легко приноровиться.

Фридрих действительно быстро освоился с перевернутым изображением и не скрывал своего восхищения этим гениальным изобретением:

— Вот так ваш сведущий военачальник Гавриил и узнал о приближении татар?

— Не совсем так. О передвижениях монголов он ведал заранее, а первую обзорную трубу сотворил, когда мы уже сидели в осаде. Тогда наш князь Ярослав взял это чудное устройство и, воспарив высоко в воздух, рассмотрел татарское становище и пересчитал войска степняков.

— Честно говоря, я полагал, что полет — это лишь метафора, — признался император, — и думал, что ваш князь просто забрался на башню.

— О нет, — гордо похвалился отец Симеон. — Я воочию зрел, как Ярик, уцепившись за летающий шар, именуемый монгол-виер, взлетел столь высоко, что стал не больше точки, и мы все боялись, как бы он не разбился. Ох и страху же я тогда за князя натерпелся.

— Хотел бы я когда-нибудь увидеть подобное, — завистливо вздохнул Фридрих.

— Это не трудно, — покровительственно улыбнулся протоиерей. — Шар мы с собой привезли. Он, правда, маленький, потому что у нас шелка не хватало, и поднимет лишь ребенка, но в твоих силах сделать по его подобию другой, побольше.

От такой захватывающей перспективы голова у Фридрих закружилась, и он, сунув трубу Эццелино, поспешил в шатер, чтобы присесть.

Я давно пытался узнать у магистров наук, — задумчиво, как бы разговаривая сам с собой, произнес император, — сколько существует небес, какое расстояние отделяет одно небо от другого и что находится за самым последним из них. А еще, на каком из небес установлен всевышний престол и чем постоянно занимаются ангелы и святые, окружающие его. Но точный ответ я до сих пор получить не смог. А теперь у меня появилась мысль — что, если собрать много шелка и сшить огромный шар, способный поднять взрослого мужа на любую высоту? И там с большой обзорной трубой можно будет рассмотреть все, что творится на небесах.

Отец Симеон хоть и был подготовлен к подобному разговору боярином Гавшой, но от такой формулировки вопроса немного опешил. Не было в интересе германского императора к устройству мира ни капли благочестия, лишь одна низменная любознательность. Подумать только, ему хочется измерить расстояние от земли до небесного престола, да еще утолить любопытство, чем заняты святые в свободное от службы время.

— Ангелов незримых увидеть невозможно, — наставительно объяснил протоиерей, — пока сами они того не пожелают. Ведь известно, что когда душа усопшего человека отлетает, то обычным зрением увидеть ее нельзя, и увеличительные стекла в том не помогут. То же и града небесного касается. Узреть его способны лишь избранные. Да и выглядит царство небесное вовсе не так, как земное. Нет там каменных стен, ибо не от кого защищаться. Нет ни пашен, ни покосов, ни пекарен, ни рынков, ибо пищу земную душам праведным вкушать не требуется. Подробности же каждый, достойный чертогов небесных, увидит в свое время, когда придет его черед.