Ковчег Полдня

— Вы все это знаете только со слов сектантов?

— Не только. Я же говорю про купорос. — Олег снова сбился на сектантское слово. — Когда вы улетали, этого никто на Земле не знал. Никто же не видел чужой биосферы. Никто не знал, как тераформировать и возможно ли это вообще. Поэтому... мы же смотрели опись груза вашего ковчега.... вы везли с собой оборудование для гидропоники, готовились строить закрытые оранжереи. К купоросу пришли независимо на пяти разных колониях. Даже если он врал... эта технология слишком похожа на работающую, он не мог ее придумать из головы.

— Все равно, у вас слово сектанта против моего слова. Если вы пойдете с нами, я могу вам предъявить доказательства, но вы ведь боитесь сдаваться?

— Не хочу и... да, боюсь. И в его словах я не видел... нестыковок, а в ваших, как мне кажется, вижу.

— Вы хотите сказать, что я лгу? — в голосе бородатого снова зазвучал металл

— Я хочу сказать... я хочу сказать, что, мне кажется, я вижу в ваших словах нестыковки. Я могу ошибаться. Вы можете ошибаться. Вы не говорили с сектантами, а я с ним три дня одной пилой лес пилил и из одной кастрюли ел. Вы не знаете, как терраформировали на звезде Барнарда и чем это кончилось... да, бог с ним. Действительно, сейчас мы ничего друг другу не докажем. Вы верите, что у вас есть права, а сектанты от них отказались. Я знаю, что так не бывает, но без ансибля я вам ничего не докажу.

— А почему вы не можете дать нам... э.. ансибль?

— У нас есть правило. Чтобы правительство колонии... или какой-то фракции в колонии, не важно, получило ансибль, оно должно публично объявить, что оно устанавливает контакт с Землей, и контакт будут вести вот эти, эти и вот эти люди.

— Где-то я в старой фантастике про такое читал.

— Да. Наверное, там же, где про ансибль. Знаете, упреждая ваш вопрос, это правило не оттуда взято, оно... как это сказать... написано кровью. С Альфой Земля радиоконтакт почти не теряла, но когда мы... ну, что значит мы, мне тогда три года было. Когда земляне прилетели на звезду Барнарда, с ними вышел на радиосвязь какой-то... Рудольф из кокона. Ему на радостях дали ансибль. Через неделю у ансибля сидел уже Максим из ГСП. Тогда еще все думали, что их просто водят за нос. Но через три недели там сидел Лев из саркофага и тогда... — Олег отметил, что Максим из ГСП прошел неоцененным по достоинству, но на Льва из саркофага бородатый насторожился, дети же намеков не поняли вовсе. — Тогда земляне поняли, что их даже не водят за нос. Что судьба Рудольфа и Максима... как это сказать... нелепа и грустна. Потом к ансиблю прорвался Витька из-под дивана. Он взмолился, что заберите у нас эту пакость, мы же все друг друга из-за нее тут поубиваем. Земляне сдуру полетели забирать. Их встретили... не ракетами, а зенитками, но тоже мало не показалось. Там тяготение слабое, поэтому их высоко встретили. В общем, два трупа землян и не меньше семи местных, а скорее всего гораздо больше, потому что публичного расследования до сих пор не было. От землян только расколотые куски теплозащиты отдали и остов кресла. С дырками от шрапнели. Я в музее Контакта видел. В конце концов, к ансиблю пришел Амвросий из самозапиральника. Он-то оказался самым умным, он и предложил эту систему. И все на удивление быстро наладилось.

Бородатый повел себя неожиданно. Он сел — по японски, на пятки, Олег даже удивился, как ему это удалось в кожаных берцах. К этому времени дети почти все уже сидели и разинув рты наблюдали за разворачивающимся перед ними состязанием в риторике. Костер давно уже погас и только дымил.

— Олег! — сказал бородатый. Олег даже удивился, как после столь длинного и не очень-то связного разговора он запомнил его имя... или все-таки была секретная ориентировка, что вот бегает тут по лесам такой, представляется Олегом с Земли... и правду ли он говорил, что они не подчиняются КОМКОНу? — Олег, вы страшный человек. Вы понимаете, вы видели много чужих колоний, и они все кажутся вам одинаковыми. Здесь рудольф из кокона, там рудольф из кокона... Вы думали, сколько своими контактами вы ломаете судеб и историй? Вы знаете заповедь — не навреди?

— Знаю. Но ведь... но ведь сколько людей умирало в колониях от болезней, которые научились лечить на Земле? Сколько... понимаете, мы ведь это делаем не только ради колоний... мы ведь даем всем колониям все научные и технологические знания, все книги, все фильмы, все это бесплатно.

— Зачем?

— Чтобы... чтобы если на Земле снова будет джихад, не начинать все сначала.

— Джихад?

— Война... сначала это было из арабского, священная война. Но в том, что мы называем джихадами, не было ничего священного. Две атомные войны. Нет, очень многое сохранилось, книги, записи, компьютерные программы... Но многое было непонятно, и непонятно, все ли это, и чего именно не хватает... Я читал воспоминания тех, кто пытался все это понять...

— Этого мы и боялись, когда улетали. И вы хотите принести это сюда?

— Простите... у вас и без нас неплохо получается воевать. И, как я слышал, тоже атомными бомбами. И мы это пережили, мы все-таки пошли дальше, чем в эпоху Исхода. Вы улетали на досветовых скоростях, а у нас есть гиперпривод.

— И нет денег на орбитальный лифт.

— Жизнь жестока, а прогресс, увы, нелинеен. Извините, я представился, а вы нет. Как-то неудобно получается.

— Учитель Владимир.

— Извините, я не очень разбираюсь в вашей системе имен. А второе имя у вас есть? И как им надо пользоваться, чтобы получилось как по имени-отчеству в старорусском?

— Я же сказал — Учитель Владимир, никакого второго имени не нужно.

— Ну что же вы обижаетесь, я же вот представился как фримен уоррар Олег Злотников, а вы меня зовете просто Олегом...

— Вас это обижает?

— Да как вам сказать... чаще всего на этой планете ко мне обращались "эй, мудило" или "стой, стрелять буду". Или без всякого обращения сразу ракетой. После этого "Олег" кажется некоторым... прогрессом, что ли. А как... э... фривумен зовут?

— Учитель Анна. — девушка отреагировала гораздо более дружелюбно. Олег привстал и изобразил поклон.

— Так вот, Учитель Владимир, мне кажется, что вы не в очень-то выигрышной позиции. У нас были войны и утрата технологий, у вас было то же самое, но в меньшем масштабе — так и у вас все остальное тоже в меньшем масштабе. Сейчас у нас двадцать колоний, с которыми установлен контакт, и почти восемь миллиардов человек населения — вместе с колониями, конечно же, нам чисто технически сложнее утратить технологии снова и мы можем двигаться вперед, а вас десять миллионов. — Владимир аж подскочил. Неужели они не понимают, что это так просто оценить с орбиты? — И вы теряете технологии. Вы наедине с чужой планетой. На этой планете приятный климат, хотя я еще не видел здешнюю зиму, но планета, в общем, не так уж дружелюбна. Вы даже не знаете, что здешний грунт можно терраформировать купоросом. Что вы будете делать, когда утратите возможность делать трактора или погибнет культура вашего грибка?

— Зато у нас нет других проблем, которые есть у вас.

— Каких именно? Я читал описания вашей утопии — Учителя с большой буквы, которые воспитывают в лесных интернатах коммунаров без страха и упрека. Как там было — "трусить, лгать и нападать"? Что-то, мне кажется, не получается у вас коммунаров. Война у вас есть, точнее войны были, а сейчас есть армия, то есть вы к войне готовитесь. Преступность? Вы можете называть заключенных воспитуемыми, а концентрационные лагеря — коррекционными, но все равно ведь за что-то люди туда попадают. Не за ударный же труд на благо колонии (Олег процитировал виденный в лагере плакат). Насилие? Мне в первый день в лагере пытались выбить зубы, я еле увернулся. На четвертый день меня пытались изнасиловать, и мне пришлось убить человека, а мне за это дали красную повязку. Я понимаю, невоспитанные, антисоциальный элемент, но ведь... Лживость и трусость? Я не могу иначе назвать поведение того лейтенанта, который спрятал мой скафандр, вместо того, чтобы... Коррупция? Майор, у которого я отобрал пистолет, пытался меня... гм... употребить. Произвол? Меня записали в концлагерь даже не... черт, я даже не знаю, как по-вашему будет суд. У вас вообще слово такое есть???

— Может быть, и есть, а что это означает?

— Суд — это когда человека в чем-то обвиняют, а человек имеет право изложить свою точку зрения на случившееся, и его обязаны выслушать, позвать его свидетелей и постараться разобраться. И если выяснится, что он не виноват...

— Вы имеете в виду трибунал? Понимаете ли, в чем дело, я же вам говорил, вы смотрите на наше общество через призму ваших устаревших взглядов, через понятия "права" и "вины". Совершенно неверно называть эти заведения концлагерями, а тех, кто содержится там — обвиняемыми. Их ни в чем не обвиняют, поэтому для решения вопроса об определении в коррекционное заведение ваш суд совершенно не подходит. Мы ни в чем не обвиняем воспитуемых, мы не бихевиористы, это не наказание за конкретный поступок, мы пытаемся скорректировать нежелательные с общественной точки зрения черты личности. Поэтому у воспитуемого достаточно возможностей — подчеркиваю, не "прав", а именно реальных возможностей — продемонстрировать, что эти черты скорректированы, уже в самом заведении. Разбирать каждое конкретное проявление этих нежелательных черт, да еще с привлечением свидетелей...

В наушнике раздались невнятные восклицания, частью даже нецензурные.

— Вот так вот. — сказал Олег, обращаясь к гарнитуре. — То есть преступность и произвол вы даже и проблемами не считаете. — это предназначалось уже Владимиру. — А каких еще проблем у вас нет?

— Нетерпимости. Семейного насилия. Подавления подростковой сексуальности и соответствующих комплексов.

Олег хотел сказать, набрал в грудь воздуха, сосчитал до десяти и выдохнул. Насмотрелся он взрослой раскрепощенной сексуальности в лагере. Действительно это больше походило на Хаксли, чем на Стругацких, но как им об этом сказать? И увидят ли они что-то странное и неправильное в мире Хаксли? "Первый постулат социальной инженерии — любое общество со стороны выглядит несправедливым и отвратительным". Но они-то смотрят на это не со стороны... И уничтожить семейное насилие вместе с семьей под корень — это сильный и неожиданный ход. Что больше всего потрясло Олега — учитель использовал сектантское слово, неужели у них не было своего слова для понятия "семья"? Или он думал, что Олегу так будет понятнее?

— И вы думаете, что мы вас этим заразим, вместе с представлениями о "праве" и "суде"? Но ведь... вы же живете буквально бок о бок с сектантами, у которых есть и семьи, а значит, наверное, и все перечисленное, во всяком случае, мужеложство они явно осуждают, если вы это подразумеваете под нетерпимостью... Вы же живете рядом с сектантами и не заражаетесь от них всем этим. Почему вас так пугает контакт с Землей, где... ну, там тоже по-разному, но все-таки больше как у сектантов, да.

— Знаете, Олег, я буду с вами откровенен. Образ жизни сектантов говорит сам за себя. Ни один цивилизованный человек так жить не захочет — без телевизора, без горячей воды, лопатами выгружать, простите, дерьмо из выгребной ямы в огород... Но когда за тем же образом жизни, за теми же комплексами и предрассудками, будет стоять образ цивилизации, открывшей дорогу к звездам...

— И вы хотите отказаться от звезд ради страха перед этими предрассудками?

— А почему мы не можем этого хотеть?

— Наверное, можете. Только надо бы уточнить, что такое мы...

— Мы — местоимение первого лица множественного числа. Я — он показал пальцем на себя — это я, мы с Учителем Анной — это мы.

— Я не настолько плохо знаю ваш язык, я знаю перевод слова "мы". Я хотел спросить, кого включает ваше мы — все население колонии или только учителей?

Судя по тому, как изменился в лице Владимир, это было... в общем, Олег испугался, что он перегнул палку, но тут ему пришла еще одна вводная. В наушнике раздался голос Ани:

— Олег, вы там мило беседуете, ты нам потом переведешь, а то многое непонятно. Но тут мы слышим радиообмен, по-моему, твой Рудольф в вертолете и они сейчас запрашивают взлет.

Олег щелкнул языком — типа, слышал — и обратился к Владимиру:

— Извините, у меня еще другой вопрос. Вы... что такое .... — и Олег, как мог, воспроизвел то непонятное слово, которое подслушал из кустов.

— Интернат — внятно произнес Владимир, так что происхождение слова стало несомненным.

— И как далеко ваш интернат отсюда? Он же в лесу находится, да?

— Зачем вам это знать?

— Километрах в шести-семи, не больше, да?

— Откуда...

Владимир не успел договорить, потому что Олег перешел от слов к действиям. Вскочить из позы сидя по-турецки — упражнение не такое уж сложное, и Олег владел им в совершенстве. Сидевшие же в разных позах дети так быстро отреагировать не могли. Олег в три прыжка преодолел расстояние, отделявшее его от посылки, схватил ее, левой рукой ударил только начавшего подниматься с земли Владимира под дых и толкнул его на Анну, так что они оба потеряли равновесие. Дорога была свободна, а расстояние до беспорядочной погони легко было определить по столь же беспорядочным воплям за спиной. Оставалось только смотреть под ноги и не подвернуть их в этих дурацких туфлях не по размеру. Судя по некоторым из криков сзади, кто-то из подростков уже сделал именно это, и даже берцы не помогли.

— Олег, вертолет в воздухе, если мы правильно поняли переговоры с диспетчером, им лететь километров сто на север. — сказала гарнитура. — Похоже, это как раз тот крупный город на юге, про который мы говорили. Один вертолет. Уходи в лес, до связи.

— Подожди. — сказал Олег гарнитуре. — Там впереди какая-нибудь речка или железная дорога есть, а то если они опять с собаками...

— Дорога километрах в десяти и, по-моему, она не железная. Речка слева от тебя, если я правильно понимаю, куда ты бежишь.

— Мне дальше к югу речка нужна, чтобы сначала этих с хвоста сбросить

— Посмотрю... не видно, сплошной лес, если только ручейки в лесу...

— Понятно. Ладно, отбой, до связи. Ухожу в лес.

И Олег с треском ломанулся сквозь кусты. Хана гражданскому костюму, ну, ерунда, у меня еще один есть...

Эти с хвоста сбросились на удивление легко. Подростки бежали быстро, но все-таки берцы были для них тяжеловаты, а главное — у них вскоре кончилось дыхание. Двое-трое были упорнее прочих, но, когда они осознали, что поддержки не осталось, а против них взрослый мужик, да еще якобы с пистолетом, они тоже начали отставать. Вскоре Олег обнаглел настолько, что остановился, переобулся в сапоги, и пошел быстрым шагом с перебежками. Потом над ним пролетел вертолет. Потом впереди Олег увидел просвет и забор из легких, как ему показалось, вертикальных металлических прутьев. Что-то в этом заборе Олега насторожило, что-то с таким забором не вязалось, и лишь подойдя поближе, он понял, что по его верху, там, где у нормальных подобных заборов торчат декоративные пики, пущена спираль Бруно. Или это они от страусов спасаются? За забором тоже была поросшая лесом территория, а чуть дальше виднелись двух— и трехэтажные здания с покатыми крышами, отделанные разноцветной штукатуркой. Судя по окнам, в помещениях были высокие потолки, словно в казармах, рассчитанных на двухэтажные кровати с соблюдением нормы "девять кубометров воздуха на человека"; в концлагере, кстати, эта норма не соблюдалась, кроме, разве что, барака капо. Деваться было некуда, и Олег побежал вдоль забора, тем более, что кусты там были вырублены, и бежать было легче. Сквозь забор Олег увидел впереди ворота, будку сторожа рядом с воротами и — он не сразу поверил своим глазам — грузовую машину с закрытым тентом кузовом, возле которой возился человек. Олег на ходу снял рюкзак, достал пистолет, закинул рюкзак за спину и припустил вперед с новыми силами.