Величайший диктатор

— Иван, единственный сын бедной вдовы, трагически гибнет от пули немецкого офицера, заставляющего беднягу идти в штыковую против пулемета на двадцать седьмой минуте. Должен вызывать у зрителя родительскую жалость.

— Не подходит, — отвечал я, — этот персонаж должен быть тощим, нескладным и лопоухим. Тогда родительскую жалость можно будет ведрами черпать. А это какой-то мальчик-красавчик с рекламы шоколада. Для русской публики не подойдет.

— Хорошо, — соглашался Карне и тотчас находил парня настолько лопоухого, что ему, наверное, требовались специальные прорези в каске.

— Тоже не годится.

— Но почему?! Вы же сами хотели лопоухого, а этого малого можно принять за слоненка!

— Он же, изволите видеть, еврей. Не будут к нему в России испытывать родительскую жалость.

Солдат то ли понимал по-французски, то ли просто догадался о сути нашего разговора. Он одарил меня взглядом, полным ненависти.

— Социал-авангардизм даст вам равенство... после победы. Пока рано, увы! — объяснил я уже по-русски.

— А как насчет этого? По-моему, вполне лопоух.

— Да, этого возьмем на заметку...

Таким образом мы отобрали достаточное количество кандидатов, после чего провели с ними некое подобие кинопроб, очень урезанное по времени. Нельзя сказать, чтобы ребята блистали талантами, но это отчасти компенсировалось энтузиазмом. Людям и сейчас свойственно тщеславное желание попасть в кино хоть на минутную роль третьего плана, а в те времена, да ещё для простых солдат, это было сказочным чудом. Окончательно утвердив актерский состав, если это можно так назвать, коллега Карне слегка расслабился, уселся в свое раскладное креслице и сказал:

— Они новички, так что для лучшего понимания роли и сюжета придется снимать эпизоды в том порядке, в каком они будут идти на экране, а не так, как было бы удобнее. Ладно, пусть переодеваются в свою старую форму, а мы пока перекусим.

Но открыть коробку с бутербродами нам так и не пришлось. Только стало известно, что в сьемках случился перерыв, как к нам подошел все тот же бойкий офицер и произнес:

— Генерал Краснов с офицерами приглашают вас отобедать с ними.

Карне с сомнением посмотрел на часы. Как всякий истинный француз, он трепетно относился к приему пищи, а обед в офицерской столовой выглядел явно заманчивее, чем поглощение сандвичей на плацу. Да и отказывать генералу, даже двум, было бы нарушением приличий. Поэтому коллега, недолго думая, согласился. Мы направились вслед за офицером.

Не знаю, для каких целей делали это помещение строители французского военного городка, но теперь оно напоминало небольшой ресторан, пусть и в жаннеристском стиле. За столом, накрытом белоснежной скатертью, сидели старшие офицеры полка во главе с Красновым и двумя приставленными к нему французами. По французскому обычаю, сперва подали сыры. Надо сказать, когда Жаннере только ещё пришел к власти, некоторые опасались, что он со своей страстью к унификации и массовому производству уничтожит разнообразие французских сыров и вин. Этого, к счастью не произошло — возможно, диктатор понимал, что подобная попытка раз и навсегда подорвет его популярность в народе. Кроме сыров был прованский суп с гренками и нежнейший flétan под сливочным соусом. В разгар опустошительной войны все это казалось немыслимой роскошью. Французский генерал смотрел на наше пиршество с очень угрюмым выражением лица: в его тарелке темнела какая-то неаппетитного вида масса, явно приготовленная из консервов. Дело в том, что Жаннере, переняв в данном случае немецкий обычай, под страхом позорного увольнения запретил французским офицером всех рангов принимать какую-либо пищу, отличную от рациона их подчиненных.

Солдат в белом фартуке проворно наполнил наши рюмки прекрасным клеретом. Французский генерал налил себе дрянного столового вина из маленькой бутылочки с эмблемой военного ведомства на этикетке. Мне почти стало его жалко. Краснов поднял первый тост:

— За великого предводителя французского народа, отца победы, Президента Республики коллегу Жаннере!

Мы выпили. Следующий тост был за победу над Германией, причем Краснов непринужденно назвал вчерашних союзников "бошами", потом — за освобождение России от власти продажной клики. Пошли разговоры.

— И как вам наша армия? — поинтересовался Карне. Русские офицеры, конечно, отзывались очень комплиментарно. Один из них в том числе похвалил прекрасное вооружение.

— Рядом с французским танком русский — просто сарай на гусеницах. Ваши инженеры намного обогнали наших, настоящие мастера своего дела...

Услышав эти слова, французский генерал оживился.

— От этих мастеров не добиться толка без хорошего пинка! Вы бы видели, какие проекты они представили на конкурс! Ни один не подумал о том, что нужно армии, делали то, что им самим удобнее производить. И самое плохое, что из жадности и тщеславия эти господа сговорились и стали требовать, чтобы на вооружение приняли всех шестерых сделанных ими уродов сразу. Пришлось нам, военным, объяснять им суть научного подхода. Собрались все вместе — инженеры, офицеры, простые танкисты — и стали с нуля рисовать на доске. Спорили, конечно, много. Когда я сказал, что башня...

— Генерал, нашим, гостям, наверное, неинтересны такие технические подробности, — предостерегающе сказал коллега из Объединенного Комитета. Генерал осекся. Карне, посмотрев на часы, извинился и стал собираться из-за стола. Поблагодарив любезных хозяев, мы вышли. Солдаты уже ждали нас на плацу, одетые в свою старую форму царской армии. Отдельно стояли подобранные нами актеры. Карне злился на себя из-за задержки и не собирался больше терять ни секунды. Мы всей толпой вышли из городка и расположились на ближайшем поле.

— Сцена прощания с вдовой! — скомандовал он.

Работники из съемочной группы мгновенно собрали каркас из тонких реек, натянули на него раскрашенное полотно и получилось некое подобие русского деревенского дома.

— Вроде все правильно, — сказал я, — но видно же, что он тряпичный.

— Это нам сейчас видно. А снимем его на заднем плане, да заслоним крупными фигурами Ивана и вдовы — и не будет видно.

Вокруг "дома" навтыкали кривых тонких жердочек, изображавших ограду. На них насадили очень похожие чугунки из папье-маше.

— Вы уж совсем нас за дикарей держите! — обиделся я, — Такие ограды только у горьких пьяниц бывают, а вдова женщина приличная, сын у неё взрослый, как-нибудь сделали бы нормальный забор.

Работники спешно бросились сооружать забор из подручных средств. Чугунки тоже вызывали сомнение, но потом я решил, что стальные кастрюли в деревнях все же ещё редкость.

Вдову играла француженка, так как ни одной русской актрисы в нашем распоряжении не было. Языка нашего она не знала, поэтому всю сцену только изображала рыдания, а "сын Ваня" её утешал и обещал скоро вернуться. Все это, конечно, не имело ничего общего с реальностью: 2-я кавалерийская была полностью укомплектована ещё в мирное время и отправилась во Францию сразу, без всяких мобилизаций, пополнений деревенскими юношами Иванами и слезных проводов. Но историческая истина и не являлась целью нашего фильма, скорее наоборот.

В таком же духе были выдержаны все остальные сцены. Снять фильм за день, как хотел Карне, у нас все же не вышло, пришлось потратить целых три. Русские солдаты печально брели по Франции (вместо того, чтобы ехать на штатном транспорте), благородно отказывались грабить и насиловать местное население, защищали его от озверевших тевтонов (их играли настоящие немцы), страдали от нехватки припасов, разворованных тыловыми крысами в высоких чинах и так далее. Иногда действие переносилось в Петербург, где совещалась в своем дворце продажная клика. Клику играли те самые потертые личности, которых привез с собой Карне, а дворец оборудовали в резервном складе. Стоит упомянуть, что при съемках этого эпизода случилась досадная накладка: по сюжету негодяев было шестеро, актеров же оказалось всего пять. Так что если вам когда-нибудь случится вдруг увидеть старый фильм "Солдаты свободы", обратите внимание на сцену заседания чрезвычайного военного совета в Петербурге: министр иностранных дел, говорящий про русских солдат "чем больше их сдохнет, тем большим кайзер будет нам обязан" — ваш покорный слуга.

Трагическая гибель 2-й кавалерийской тоже была показана весьма интересно. Сперва в бункере германского штаба (все тот же резервный склад) кайзеровские генералы кровожадно обсуждали, какую бы дыру фронта заткнуть русскими смертниками.

— Поставьте их под Тавиньи, там будет самое пекло. И отберите у них бронебойные пушки, их не хватает нашим солдатам!

— Но чем они будут отбиваться от танков?

— Какая разница? От них не требуется победить, мы просто выигрываем время — размениваем русское мясо на французские снаряды.

— А если они не отдадут пушки?

— Отдадут, не волнуйтесь. Их начальство выполнит любой приказ. Кстати, поставьте у них в тылу наших пулеметчиков — если эти свиньи побегут, пусть стреляют!

Русский генерал, правда, не захотел отдавать немцам пушки, и ответственный министр по телефону из Петербурга грозил ему расстрелом, так что пришлось подчиниться. Потом очень неразборчивая сцена боя, состоящего из грохота и дрожания камеры, отступающие русские солдаты попадают под огонь немецких пулеметов, Иван падает с пробитой грудью... Интересно, что во всем фильме ни разу не было прямо показано, как француз убивает русского, зато это охотно делали немцы, так что становилось не вполне понятно, кто же с кем воевал. Получив известие о гибели 2-й кавалерийской, немецкий генерал удовлетворенно кивает и зачеркивает отметку на карте, а русский министр пожимает плечами и приказывает послать кайзеру новые войска. Выжившие русские солдаты прозревают, клянутся отомстить истинным врагам России и, переодевшись в горчичную форму, героически берут в густом дыму какую-то высоту, на которой убивают толстомордого пулеметчика, стрелявшего по ним у Тавиньи...

Собственно, этому фильму можно получить общее представление об уровне всей нашей тогдашней кинопропаганды, делавшейся в условиях нехватки времени с ограниченных возможностей. Осознавая всю её ущербность, я тот момент никак не думал, что она окажется хоть сколько-либо действенной.

После завершения сьемок генерал Краснов вновь пригласил нас отобедать. Трапеза оказалась ещё более обильной и изысканной, чем в прошлый раз, и коллега Карне, которого больше не подгоняло время, решил насладиться ей сполна — никогда не видел, чтобы пищу поглощали со столь серьезным и даже вдохновенным выражением лица. Я же никак не мог отделаться от мысли о миллионах людей от Сервиьона до Владивостока, которых война лишила возможности есть досыта. Впрочем, было бы лукавством сказать, что подобные раздумья вовсе отбили мне аппетит. Французского генерала в этот раз с нами не было — сославшись на дела, он обедал в солдатской столовой. Общество несильно потеряло от его отсутствия, разговоры про танки мало кого интересовали, а честный служака едва ли разбирался в чем-то ещё. Сами мы завели беседу про искусство, раз уж обстоятельства нашей встречи располагали к подобной теме. Между делом я поинтересовался у генерала, не родственник ли он тому Краснову, который написал "Поход на Запад" и "Флаг четырех океанов". Старик разом поскучнел и хмуро ответил, что является не родственником, а самим автором. Коллега из Объединенного Комитета при этом иронически посмотрел на своего подопечного. Я решил не развивать дальше эту скользкую тему, но запомнить открывшийся факт генеральской биографии на будущее.

Сердечно распрощавшись с гостеприимными хозяевами, мы отправились назад в Перревилль. Карне нужно было приступать к монтажу, а мне — отчитаться перед Бланшаром и получить новые указания. Оба мы остались вполне довольны друг другом и в пути обсуждали будущее сотрудничество, причем планы коллеги выходили далеко за рамки потокового выпуска киноагиток — он прочил мне блестящую карьеру в послевоенном российском кинематографе.

— Я видел, как вы играли министра, это было прекрасно! У вас несомненный талант изображать мерзавцев, вы далеко пойдете...

Я вежливо кивал в ответ, хотя подобный комплимент казался весьма сомнительным. Доехали мы быстро и без проишествий, разве что обгоняли пару раз колонны уныло бредущих пленных немцев. Прибыв в Комитет, мы разошлись по своим отделам, так что через десять минут я уже рассказывал отчитывался о проделанной работе перед Бланшаром, упомянув в том числе о неожиданно открывшихся литературных талантах генерала Краснова. Эта новость сильно заинтересовала коллегу.

— Удачно, очень удачно! Вы, при глубочайшем уважении, все же не настоящие писатели, а для МЦН нам как раз требуется хорошая книга. Сегодня же посмотрю это сочинение, если качество устроит, надо будет связаться с генералом насчет сотрудничества. Едва ли он сильно загружен делами у себя в полку, пусть поработает на Комитет.

Бланшар вызвал курьера и велел принести из библиотеки двухтомник Петра Краснова, а меня пока отправил на встречу по обмену опытом с коллегой Мышеедовым. Тому, как выяснилось, повезло гораздо меньше — режиссер, с которым он работал, до прихода Жаннере ставил пышные костюмные драмы из римской истории, потом оказался не удел, а с началом войны был мобилизован и направлен снимать фильм, доказывающий неграмотным российским крестьянам преимущества социал-авангардистской аграрной системы. Увы, что российские крестьяне, что будущие аграрные рабочие выходили у старого мастера одинаковыми патрициями.

В конце дня Бланшар опять вызвал меня к себе. На столе у него лежали красновские книги, лицо светилось довольством.

— Это находка, коллега, находка! Вам следует объявить благодарность отдела! Я, конечно, только просмотрел по диагонали, но уже ясно: именно то, что надо. Какой полет фантазии: если бы Михаил сменил Николая на троне не в конце Великой войны, а в начале Японской, самураи были бы позорно биты, потом совместный с немцами поход на Париж, строительство огромных броненосцев, высадка казаков в Англии и русские танки у стен Нью-Йорка. А описание битвы за Австралию!... Нет, это истинный шедевр! Там даже картинки в приложениях... Завтра же свяжусь с генералом, нам нужна такая же книга, только чтобы в ней, наоборот, удержавшийся на троне Николай вместе с союзниками триумфально громил немцев. И пусть попробует отказаться — германофильские грехи прошлого надо искупать, иначе я поставлю вопрос перед... неважно. Короче говоря, назначаю вас ответственным за работу с Красновым, коль скоро вы уже знакомы.

— Но у меня план по фильмам...

— Да, план по фильмам никто не отменял. А как вы думали, во время мировой войны приходится трудиться не щадя себя. Все мы солдаты морального фронта, и должны не жаловаться, но исполнять приказы! Коллега, я отношусь к вам как к честному и ответственному сотруднику, дополните эти качества ещё и работоспособностью, и Комитет откроет перед вами большие перспективы...

Мне оставалось лишь согласиться. Таким образом, я стал делить свое время между киносьемками и оживленной перепиской с генералом Красновым, которая, честно признаться, доставляла мало удовольствия нам обоим. Старик, мысленно приемрявший уже наполеоновскую треуголку, не горел желанием возвращаться к литературной деятельности, да и талант его с возрастом поугас. Видимо, как и обещал коллега Бланшар, Комитет надавил на него по своим каналам, так что генеральское творчество было скорее вымученным, чем вдохновенным. Кино радовало меня больше — его, по крайней мере, снимали истинные энтузиасты своего дела.