Под вечным солнцем (главы 1-11)

— Ну так вызови его! Вызови — и убей! Спаси меня! Ты погубил меня — ты и спаси! Ты сильный, ты ловкий, и...

— Ты читаешь слишком много старых легенд, милая, — юноша уныло покачал головой. — Никто мне не даст права на такой поединок... Да если бы и так... Он очень, очень силен, мне не победить его...

— Ты слизняк, не мужчина, — ее губы презрительно изогнулись, она вырвала у него свою руку и уткнулась в подушки, уже не жалея краски на лице.

Юноша застыл в растерянности, не понимая, что делать, что ответить на такое оскорбление.

Пропасть разделяла их — младшего воина по имени Балих-Адду, пусть сотню раз даже он был главой своего, ныне обескровленного, рода, и красавицу Итхар, жену повелителя половины мира. Он вполне хорошо понимал, что, сложись даже все лучше некуда, ему никогда не стать мужем этой статной, хоть и не юной, красавицы — разве что чудом. И ни его красота, ни род, не последний в Эрха-Раим, не изменили бы этого. Но невозможность, запретность этой любви, ее опасность только сильнее гнали кровь по венам, заставляли сильнее биться сердце... Пока однажды все не рухнуло в одночасье. Где, в чем была ошибка, чья была в ней вина — не имело смысла выяснять. Ошибся ли лунный календарь, не те ли травы дала знахарка?.. Нежеланный, зачатый не ко времени, против желания невольных родителей, незаконный ребенок был силен и живуч — и нес с собой гибель не только матери, но и отцу, и их семьям. Страшную, мучительную, постыдную гибель...

Его дни и ночи стали кошмаром, мукой стали их редкие свидания. Она то жаловалась, то упрекала его, то предлагала выходы, один другого безумнее. Ему начинало казаться, что он сходит с ума, и в голове оставались лишь три мысли: "Хоть бы это все кончилось", "Хоть бы он как-то умер сам" — и, стыдливо скрываемая им даже от самого себя — из-за полной ее глупости: "Хоть бы она умерла, и никто ничего не узнал". Это было невозможно. Стали бы пытать рабынь, всплыла бы ее беременность, и...что толку об этом думать.

Она становилась все невыносимее, все больше требовала от него клятв любви и верности — хотя оба они хорошо знали, что пыток им не выдержать. Страх постепенно уходил, сменяясь отупением — что толку дергаться, если все равно исход один?..

"Все бесполезно", — думал он в то время, как его губы в сотый раз приносили клятвы любви и преданности, уверяли, что все уладится.

— ... Нет, ты не мужчина, — повторила Итхар, резко повернувшись к нему. — Я пойду к нему. Я сделаю все, чтобы он взял меня. Быть может, так удастся спасти твою подлую шкуру.

Балих открыл рот, но возразить ему не дали.

— Убирайся, — выкрик, вместе с пощечиной, обжег его лицо. — Убирайся, и чтоб глаза мои тебя не видели...никогда!

Испытывая странную смесь облегчения и отчаяния, он исчез из ее покоев, и тихая, неприметная рабыня убрала веревочную лестницу из окна.

* * *

В переходах храма Эваль пахло женщинами, жертвенной кровью и странными, кружащими голову благовониями. Здесь было темно и прохладно, несмотря на то, что в город уже пришла летняя жара. Юношей, при оружии сидящих у покоев госпожи Этха-Мар, одолевала невыносимая скука. Шло время, их сороковка день за днем, неделя за неделей стояла на страже, днем и ночью, посменно, давно выучив и однообразный распорядок жизни храма, и все лица, всех людей, приходящих сюда. Таинственных убийц и следа не было, не было даже намека на то, что кто-то все еще хотел смерти Второй жрицы — будто эта попытка должна была остаться единственной.

Хаштар-Ахза, воин постарше, широко зевнул — и в этот момент зашуршала занавесь выхода, потом скрипнула, открываясь, дверь, и в дверной проем выскользнула младшая жрица, Ишме, прислуживающая госпоже. Воин вроде бы лениво потянулся — но его рука скользнула совсем рядом с покатым бедром девушки. Ишме откачнулась, едва на волос, но так, чтобы молодому воину было не достать, прикрыла дверь и полуобернулась к нему, кинув лукавый взгляд из-под ресниц.

— Все по воле боги-и-ни, — насмешливо пропела она. — Приходи ко мне ночью, коли не трусишь.

И удалилась, покачивая бедрами, прежде чем смутившийся юноша нашелся с ответом.

— Вот ведь...коза, — ругнулся тот и с трудом удержался от того, чтоб плюнуть.

— Нехорошо так, — укорил его товарищ помоложе, который сидел и от скуки драил кинжал. — Нельзя так со свободной, да к тому же жрицей.

— Тебя забыл спросить, — огрызнулся Хаштар и тоскливо откинулся к стене. — Вот ведь... — он покосился на товарища и не стал договаривать, каким словом он хотел назвать коварную девушку. — Не хочу я к ней ночью... Что я, простец, который милости воина ждет, — чтоб ждать там и думать, к ней меня проведут или нет? И к тому же, ночью они безумными становятся... Говорят, в них богиня нисходит, и говорит их устами, в то время как они ласкают мужчин, а мужчины берут их... А я так не хочу...

— Сейчас наша смена, — недовольно напомнил его товарищ, склонившись еще ниже над кинжалом. — Вот освободишься — и говори с ней, а мне-то что рассказываешь, как ты хочешь, а как — нет.

— Эх, нет, как я хочу — я б только ей рассказал, прямо в ее маленькое ушко... — сладко облизнулся Хаштар. Потом кинул взгляд на товарища и заржал. — Эй, Арру, ты чего раскраснелся, как девица, которой юбку задрали?

— И...ничего не раскраснелся. У меня вообще...невеста есть, — ни к селу, ни к городу буркнул тот, смутившись еще больше.

Его товарищ бессовестно ржал. Потом пихнул его в бок так, что тот едва не выронил кинжал.

— Не поверю, что ты ни разу не заваливал хорошенькую рабыню, — подмигнул он.

— Рабынь не надо заваливать, — неохотно буркнул Арру-Хар.

— Чего? — опешил его товарищ. — А что, смотреть на них, что ли?

— Им предлагать надо. А если не согласятся — не насиловать, — серьезно ответил тот.

— Ты вовсе разума лишился? — глаза юноши стали просто круглыми. — С чего бы я, воин, стал у рабыни спрашивать? То есть она откажет, и я пойду, как отвергнутый любовник знатной госпожи?

— Брат моего отца служит в храме Эттор, и он говорит, что силой брать женщину, если только она не из захваченного города, недостойно воина.

Хаштар присвистнул.

— Ну...

— Он говорит, что они слышали голос богини. А она говорила, что раба нужно принуждать к работе, но не больше того. И если раб работает и не ленится, то его нужно хорошо кормить и одевать, и не бить больше, чем нужно для вразумления, и не убивать без важной провинности. И что если раб хочет жить с рабыней, и она не против — не препятствовать им, а считать их семьей, как семья простеца, и не разлучать, и не отдавать эту рабыню другим мужчинам... —

Арру-Хар говорил медленно, но четко, как по заученному.

— Ну, просто так-то бить раба до смерти никто не будет — чего имущество-то портить, — нахмурился Хаштар. — Но насчет семьи — это уж как-то слишком...

— Брат моего отца говорит, что, хоть душой раб от животного не отличается — благородному воину должно иметь снисхождение к этой слабости души, как если б это был ребенок или собака. И если раб не нарушает воли господина, должно обращаться с ним мягко и снисходительно, и позволить ему взять себе женщину, и выделить им комнату, чтоб они не сношались у всех на глазах, и давать роженице послабление, и давать воспитывать своих детей, не отнимая их при рождении. А господин должен воспитывать своих рабов, как учат собак — не кусать господина, быть ему преданными, рвать в клочья врагов и загонять дичь...

Хаштар слушал внимательно, но недоверчиво качая головой.

— Это все хорошо, конечно, но эдак рабы распустятся вконец и возомнят о себе невесть что...

— Надо содержать их в строгости, но в справедливости, — пожал плечами Арру-Хар, явно повторяя слова и жест дяди и чуть задумался. — Отец так и делает, и кто бы сказал, что у нас распущенные рабы.

Хаштар помотал головой и хмыкнул.

— Так-то оно так, но уж больно чудно... А твой...этот...как его...он с тобой себя вообще как свободный ведет.

Арру-Хар серьезно кивнул, поняв, о ком идет речь.

— Он сын моей кормилицы. И он мне два года назад жизнь спас. Кинулся убийцам под ноги, а пока они с ним разбирались, я сталь обнажил, а там и стража подоспела...

— Ого, — присвистнул его собеседник. — А чего вы ему свободу не дали, коли так?

— Он не захотел. Мол, пока молодому господину нельзя к себе оруженосцев брать, буду при нем. А я так решил, — юноша упрямо сдвинул брови. — Женюсь, возьму оруженосца, а потом отпущу и его, и женщину, какую он выберет. И денег ему подарю — пусть хоть у меня остается служить, хоть лавку строит, хоть мать выкупает...

— Хорошо у вас быть рабом, — хохотнул Хаштар. — Мои бездельники бы вмиг распустились...

— Месяц назад рабыня сделала моей матери такую горячую ванну, что та обожглась до того, что ей лежать больно было, — задумчиво ответил тот. — Отец приказал бездельницу продать в веселый дом.

— Даже без порки? — удивился Хаштар.

— Они больше всего боятся быть проданными куда-нибудь. Она умоляла хоть до смерти ее забить, а не продавать.

— И?

— Говорят, моя мать за нее попросила. Выпороли девку и на кухню посуду мыть отправили. Она в ногах валялась, благодарила.

— Привольно же рабам у вас, если они смерть продаже предпочитают, — хмыкнул Хаштар. — А ты, гляди, еще добрее отца будешь.

— Не знаю, — юноша покраснел. — Я строгий, правда, но что наказывать без причины? Просто так и собаку бить не надо.

— Да глупые же они, — пожал плечами Хаштар. — Рабы — глупые, а дикари у нас на юге — еще глупее. А глупей раба-дикаря разве только наложник может быть.

— И то верно, — тот скривился. — Наложники — это такая насмешка над человеком...

— Я, право, думал, что глупее моих рабов ничего не бывает, — хмыкнул Хаштар. — Но вот подарили мне наложника, когда я уже здесь был, так он...

— Избавь меня от подробностей, — краснея, взмолился Арру-Хар. — У моего отца нет наложников, и у меня не будет. Вот возьму себе первую жену, а как родится у нее наследник, и других возьму, будут у меня жены и наложницы, будут мне детей рожать...

Хаштар, смеясь, хлопнул его по плечу:

— Посмотрим, что ты через десять лет скажешь! — подмигнул. — А что, так хороша невеста? Что ты, когда свадьбы еще не было, ее старшей женой хочешь сделать?

— Хороша, очень, — мечтательно улыбнулся Арру-Хар. — Она такая...тоненькая...

— Не боишься ее, такую тонкую, сломать во время скачки? — подмигнул Хаштар, посмеиваясь.

Арру-Хар вспыхнул, открыл рот, но, от возмущения не найдясь с ответом, только судорожно вздохнул, сверкнул глазами и отвернулся.

— Да ладно тебе, — хмыкнул Хаштар, пихнув его в бок. — Я ж не хочу тебя или твою невесту оскорбить. Первая жена — дело такое... Как это говорят, первая — выбор рода, вторая — члена, третья — разума, четвертая — любви, пятая — опыта, шестая печется о твоей старости, а седьмая через твой гроб на твоих детей смотрит.

— Я так далеко не загадываю, — буркнул Арру-Хар, постепенно остывая.

— А еще говорят, — подмигнул ему старший товарищ, — что втрое счастлив тот, кто сумел совместить выбор рода, члена, ума и любви. Опыт приложится, а прочее зачем тебе? Кстати, когда свадьба-то?

— Следующей весной, когда зацветут персики, — вздохнул тот. — Она на две зимы меня младше, ее род не хочет спешить. А там мне совершенные года будут, и ей можно будет...

— Так у тебя есть еще время погулять в полную силу! — засмеявшись, хлопнул ладонями по коленям Хаштар. — И что, ты уже все веселые дома Эрха-Раим обошел, с тех пор, как тебя сталью опоясали?

— Да нет, зачем бы... — мучительно стараясь не краснеть, пожал плечами Арру-Хар. — Я так при эрха и...

— А без эрха ты по веселым домам не ходишь? — прищурился Хаштар.

— Это уж слишком!.. — вскочил на ноги Арру-Хар.

Хаштар остался сидеть.

— Правду говорят, что в столице — самые гордые воины... — вздохнул он. — Не стоит так оскорбляться в ответ на любую шутку. А что до твоей юности, отец говорит, что юноши мечтают стать зрелыми мужами, но зрелый муж не хотел бы стать старцем, и лучше бы ему стать юношей вновь, но не повернуть вспять колесо времени...

— Ты...прав, наверно, — нахмурился юноша, помолчав, потом подумал минуту и снова сел. — Меня слишком уж утомили шутки товарищей, которые помнят меня еще оруженосцем досточтимого Харрас-Аннана...

— Ты, вроде, и не так давно перестал им быть, — усмехнулся Хаштар. Потом откинулся, прислонившись к стене со скучающим видом. — Вот уж не думал я, когда ехал служить в столицу, что мне придется, как простому стражу, сидеть и караулить бабу... Слышь, Арру-Хар, а что говорит эрха, когда охрана-то кончится?

Тот пожал плечами.

— Когда надо, тогда и кончится. Когда госпоже жрице опасность перестанет угрожать.

Хаштар присвистнул.

— Да мы тут все паутиной зарастем! Кто знает, может, она под кого лечь отказалась, а он с ума от бешенства сошел? Попытался ее убить, а потом в море утопился? И как досточтимый эрха узнает, что опасность миновала?

Арру-Хар спокойно пожал плечами.

— Эрха виднее.

— Эрха великий воин, — поморщился Хаштар. — Но так потерять голову из-за юбки...

В этот момент зашелестела занавесь, и юноши вскочили на ноги. Скрипнула, открываясь, дверь, и они невольно сглотнули: затянутая в тончайший шелк цвета кармина и индиго, звенящая бесчисленными браслетами и ожерельями, расписанная тонкими линиями, Вторая жрица была так прекрасна, что мужчина, будь он тысячу раз счастлив со своей любимой, не мог не хотеть ее. Ее благовония кружили голову, ее взгляд, открытый и дерзкий, лишал рассудка.

— Воины, время идти в храм, — Этха-Мар окинула их внимательным взглядом и засмеялась. И они поклонились ей, пропустили ее вперед и пошли за ней, сопровождая и охраняя.

* * *

— ... Фу, ну и жара... — едва ли не хором выдохнули молодые воины, выйдя из-под сумрачных сводов храма Эваль в раскаленную пыль белых улиц Эрха-Раим. Переглянулись — и рассмеялись. Дежурные пары выдавались по жребию, случайно, но это дежурство сдружило почти незнакомых прежде юношей. И это стоило бы закрепить и упрочить. А также отметить. Так подумал Хаштар и, вытерев пот со лба, как бы между делом сообщил:

— Не дело благородным воинам в такую жару шляться по улицам, как простецам. Нет ли тут поблизости веселого дома, где нам помогли бы переждать жару холодные фрукты и жаркие объятья?

— Тебе лишь бы об объятьях думать,— хмыкнул Арру-Хар. — Тут рядом есть один, но лучше бы нам проехать подальше. Его другая сороковка уж очень любит.

— Вот еще, — фыркнул Хаштар. — Если тут есть веселый дом рядом, зачем куда-то ехать?

— Неприятностей не боишься? — поднял бровь Арру-Хар. — Сороковку Харрас-Аннана любят не все и не везде, а ты теперь наш.

— Можно подумать, ты трусишь, — фыркнул Хаштар. — Я сын князя юга, я в двенадцать лет бился рядом с отцом, когда он ходил против дикарей, и я буду бояться пойти в веселый дом в столице империи?

— Ну как знаешь, — пожал плечами Арру-Хар, и дело было решено.

Веселый дом был простым, без особых изысков, но просторным и светлым, с прохладными фонтанами по углам. В широком зале только малая часть столов была занята, а прочие сверкали гладко вытесанным камнем, свободным от чаш и блюд.