Восток едва зарозовел, но рассветная дымка уже наползла на степь, когда Веч, завязывая тесемки на поясе шальвар, выбрался наружу из шатра и смачно потянулся. Спустился к речке, опростать мочевой и обмыться, и вернулся к костровищу, возле которого сидели Д'Анел и С'Улен, следя за туркой с кофе в тлеющих углях. Веч взял у сородича недопитую кружку с остывшим чаем и осушил залпом. Потянулся, почесывая грудь.
— Что не спим?
— Уснешь тут, — проворчал С'Улен. — Тесно в машине. Душно.
— Ладно, я досыпать.
— Хоть кому-то сегодня свезло, — заключил С'Улен.
— Ты на него смотрел? Он же шальной, как не в себя, — сказал ему Д'Анел. — Наверняка полночи не спал, жену ублажал. Я говорил, амодарки только с виду хилые, а на деле все соки вытянут, и станет наш сородич дрищом, дай только срок.
Веч, обернувшись, показал им обоим неприличный жест и нырнул в шатер — к разморенной от сна и отшумевшей страсти жене. Досыпать. Разочек уж точно.
Утро началось с чая, теплых лепешек с растопленным маслом, с меда и вяленых фруктовых долек. Амодарки, наверное, с непривычки отлежали бока на жестких матрацах, подумал Веч, глядя, как жена, выбравшись из шатра, потягивается, разминая спину и шею. Поймав его взгляд, покраснела, наверное, вспомнила о ночном бесстыдстве, в котором принимала непосредственное участие.
Сегодня она надела вместо испорченной блузки ситцевое платье, пусть удобное, но просвечивающее и коротковатое для того, чтобы находиться бок о бок с чужими мужчинами, пускай они и сородичи.
Исправим позже, решил Веч и похлопал по бревну, приглашая: садись рядом, будем завтракать.
Солнце поднялось над горизонтом, и в утреннем свете степь заиграла иными красками, нежели накануне вечером. Жена зачарованно оглядывала необъятные просторы от края и до края и бледную лазурь неба, пронизанную солнечными лучами.
— Красиво. Много воздуха, много пустого места. Бездна свободного пространства, укрытого небесным куполом. У меня даже голова закружилась с непривычки.
— Ночами небо усыпано горстями звезд вплоть до горизонта. У нас в народе говорят, это Триединый набросал по небесному своду самоцветов для возлюбленной супруги своей. Наши предки, ведя кочевую жизнь, ориентировались по звездам, а мы, их потомки, держим правильный курс по компасу и картам.
— И ты разбираешься в звездах? — спросила она с удивлением.
— И я. При случае покажу и расскажу.
Сородичи не прохлаждались: кто под открытым капотом ковырялся, кто рыбешек на речке ловил, кто ревизию в багажнике наводил. Уважаемый атат* Р'Елир устроился напротив и дремал на солнышке, подставив лицо ласкающим лучам. Через час-два начнется пекло, от которого придется прятаться в тени.
Девчонка бегала за бабочками, собирала неказистые цветочки в букетик. Старая... теща, то есть... гхм-кхм, — закашлялся Веч, наводила в шатре порядок после ночевки и перебирала вещи.
— Знаешь, я впервые увидела доугэнского старца, — сказала шепотом жена на ухо Вечу, и у того кожа покрылась мурашками от доверительной интимности, каковая бывает между двумя близкими людьми. — На границе седой офицер проверял наши документы, преподаватель в поселке тоже был немолод. Но белая борода и волосы как снег... Я думала, вас, доугэнцев, ничего не берет.
— И даже старость? — хмыкнул Веч. — У нас много долгожителей, и волосы теряют цвет согласно прожитым годам. Правда, женщины в большинстве своем скрывают возраст окрашиванием, зато благородная седина у мужчин — повод для гордости, поскольку символизирует мудрость и жизненный опыт.
— Значит, женщины не жаждут гордиться мудростью и опытом? — рассмеялась жена.
— Женщинам можно быть глупенькими. Ну, или делать вид, — поддержал Веч. — Послушай, как мне обращаться к твоей матери? Окликать "эй" неприлично. У нас есть обращение "эсрим" — к женщинам, которые не являются кровными родственницами. А как по имени?
— Эма, наверное, — ответила она, подумав.
— Хорошо. Дочь твоя — Луна, а мать — эсрим Эма.
— Я скажу ей, — улыбнулась жена. — Она почти не понимает по-доугэнски. Не успела выучить в поселке.
— Выучит, — заверил Веч. — Айю, нам нужно поговорить. О том, что произошло в амодарском городе, когда ты отправилась в отряд к партизанам. Обсудить здесь и сейчас.
Она отодвинулась и поникла.
— Да, я понимаю.
— Я знаю, зачем ты отправилась к ним. Ты нашла листовку на столе, так?
— Да. В тот момент я была страшно зла. Возмущена безмерно, решив, что ты придумал коварный план и скрывал его от меня. Позже, конечно, поняла, что и ты, и... Имар, и господин В'Аррас, и господин У'Крам, и другие доугэнцы знали о вашем союзе с ривалами задолго до того, как организовали гарнизон в нашем городе. И каждый день смотрели в глаза мне... и другим амодарам, зная, что нашей страны скоро не станет, — сказала она с надрывом.
— Твое знание ничего бы не изменило, — ответил Веч жестко. — По крайней мере, ты и твоя семья прожили эти месяцы...
— в счастливом неведении, — закончила жена.
— в относительной безопасности, — поправил он.
— не задумываясь о будущем, — гнула свою линию жена. — Вернее, мы задумывались, но о хорошем будущем, в котором Амодар сохранит суверенитет. Мы верили, что жизнь наладится. А ты... вы... обманули.
— Хорошо, узнай ты о передаче ваших земель ривалам, как бы ты поступила?
— Я бы! — воскликнула она запальчиво. — Я бы... что-нибудь придумала!
И отвернулась, потому что и сама не особо верила в сказанное, но признавать не хотела.
— Хорошо, давай попробуем с самого начала. Кем тебе приходится амодар... Арам, кажется? Он ведь не родственник, мать твоя призналась после допроса в приватном разговоре.
Она молчала, ковыряя землю носком, и откровенничать отказывалась.
— Айю... видишь ли, какая ситуация получается... Брат мой Имар, оскорбившись тем, что я посмел предложить тебе браслеты, а ты их приняла, став моей женой, скоро сообщит военным следователям, что ты жива, расскажет о твоем настоящем имени и о том, что я подделал твою смерть. Следаки* заявятся с минуты на минуту и, возможно, нас арестуют. Суд будет недолгим. Меня отправят на рудники или в шахты, а тебя с семьей — в амодарский поселок строгого режима, в лучшем случае — обратно в Беншамир.
Жена ахнула, зажав рот, и в глазах её плескался невыразимый испуг.
— Это из-за меня, да? — схватила его за руку. — Все святые, мне не следовало принимать браслеты! Что же делать? Можно вернуть их назад? — она хотела было вскочить, но Веч удержал.
— Развестись хочешь? — спросил, прищурившись. — И возвратишься обратно в Беншамир?
— Тебя не пожалеют, пойми! Я бы смирилась... я почти смирилась... А ты жизнь свою загубишь, ты же чудом оправился после Амодара!
— Откуда ты знаешь?
— Мама говорила, что тебя собирались судить, а ей рассказывала Мара, мехрем господина В'Арраса. А как я увидела тебя на бохоре*, так и поняла, что тебя оправдали.
— Мара молодец. Такая же бесстрашная дурочка как и ты. Знаешь, я понимаю гнев Имара. И на его месте поступил бы также. Или жестче, — сказал Веч. — Уверен, узнав о свадьбе, он исполнит угрозу. Он ведь не тебя сдаст, он меня уест за пренебрежение и наглость. Пригнет к земле и придавит ногой, как в бохоре. Твоя судьба — дело второстепенное, с хорошим викхаром* суд пойдет на уступки и не вынесет сурового наказания, учитывая твой "прицеп"— дочь и мать. Имар добъется своей цели, пускай ты не достанешься ни мне, ни ему. Но я рассчитываю побороться. Полностью мы не оправдаемся, но можно добиться снисхождения. Для оперирования фактами нужна информация, и ты мне расскажешь, от и до.
Жена, схватившись за его руку, смотрела с отчаянной надеждой утопающего, глядящего на спасительную соломинку.
— Ну что, вернем браслеты или как? — спросил Веч с ухмылкой.
— Нет, — покачала она головой и вздернула нос. — Пусть меня судят под настоящим именем.
— До суда нескоро. Начнем наш разговор заново. Кто таков Арам и как долго он находился в твоем городе?
Жена рассказала. Прерываясь, потому что морщила лоб, вспоминая. О раненом амодаре, которого приволокла домой после массовой облавы и выхаживала с матерью, поселив в пустующей квартире напротив. Рассказывала, и перед глазами Веча опять ожили картины прошлой зимы — снежной, морозной, послевоенной, изумляя с каждым услышанным словом. Невероятно, две пугливые амодарки умудрились выходить раненого бойца у Веча под носом, да что там говорить, под носом у доугэнского гарнизона. Скрывали, осторожничали, таились, ежечасно рискуя попасться. И ведь выходили.
— Когда он ушел в отряд?
— Перед Свежелетием*. Через связного ушел, по условленным меткам.
— Каким образом связной вышел на Арама?
— Через меня, — сказала она тихо.
— То есть, ты знаешь, кто был связным амодарских партизан? — спросил он ошалело. Если жена ответит "да", петля на её шее затянется гораздо туже, чем планировал Веч, а заодно и на его шее. Суд выслушает притянутую за уши историю о том, что недалекая умом амодарка надумала навестить родственника и по роковой случайности оказалась в эпицентре катавасии, зато знакомство накоротке со связным партизан, наоборот, усугубит дело.
— Айю, не тяни. Кто был связным? Мы здесь, в Доугэнне, до твоего города — тысячи километров, и не имеет смысла защищать и покрывать тех, до кого невозможно добраться, не находишь?
— Я не покрываю. Это Зойма, врачевательница.
— Чтоб тебя! — Веч в сердцах хлопнул по коленке и вскочил, не удержав эмоций.
Всё оказалось просто, до невозможности просто, так почему же в Амодаре на докторицу и подумать не моглось, разве что в качестве отборного бреда? Наверное, потому что она достоверно играла свою роль и умело претворила в жизнь первое правило разведчика: незаметно то, что находится на виду. И профессионально обходила ловушки, расставленные службой прослушивания. Шумела день за днем, привлекая внимание доугэнского командования к городским проблемам, и у того выработалась устойчивая мигрень на требования амодарской докторицы. А, как известно, на постоянную головную боль быстро перестают обращать внимание, свыкаясь с неизбежным.
Веч опустился на корточки перед женой:
— Айю, посмотри мне в глаза.
Подумать только, он почему-то вообразил, будто амодарки — запуганные, робкие и трусливые существа. Пусть с виду так и есть, но на деле оказалось, что они самоотверженны и готовы рисковать жизнью ради своих принципов. Ну, и знатные притворщицы, этого у них не отнять.
— Что? — спросила жена, смутившись под пытливым взглядом.
— Считаю, сколько времени ты водила меня за нос в Амодаре.
— Я не могла по-другому, — вскинула она голову. — И не жалею ни о чем... кроме одной-единственной дурацкой идеи, — добавила понуро.
— Вернемся к Араму. Итак, он ушел в отряд. Связной, точнее, связная, принимала пациентов в госпитале. Как часто ты бывала в отряде и общалась с ней?
— Ни разу не бывала. Впервые пошла весной, прочитав агитку. А Зойме относила сумки с продуктами... для Сопротивления, — опустила она глаза.
Вечу только и оставалось, что тоскливо вздохнуть, услышав о непрошибаемой патриотической прыти жены.
— Хорошо, ты взяла агитку и отправилась в отряд, чтобы передать её Араму. Почему тебя избили?
— Потому что их внимание переключилось на меня. Кое-кому из них оказалось важно, чтобы написанное на бумажке не восприняли всерьез.
— Кому? Айю, не молчи! — потребовал он, видя, что жена замялась.
— Скажу, и что это изменит? Вы ведь побратались с союзниками, — ответила она с неохотой.
— Причем тут союзники? Погоди, в отряде были ривалы?
— Да, и они притворялись амодарскими офицерами. Арам вычислил двоих. Одного он убил... А второй — командир, он выполнил приказ и перебил отряд вашими руками, чтобы не осталось свидетелей.
— То есть, всех, узнавших о предательстве Ривала, — заключил Веч и усмехнулся: — Хм, однако. Получилась тотальная зачистка. Под корень.
— И вышло так: я отправилась в отряд и привела следом доугэнцев. Из-за меня убиты амодары и твои люди, а я виновата для обеих сторон. О каких уступках суда ты говоришь? Меня расстреляют, и это будет самое легкое из всех наказаний, которые могут меня ожидать, — сказала с горечью. — Об одном я рада, что мама и Луна выбрались из Амодара. Надеюсь, их не тронут, они не должны отвечать за мои ошибки.
— Не паникуй раньше времени, — сказал Веч. — История с партизанской облавой дурно пахнет, и знаешь, почему? Мне кажется, что вас, амодаров, и нас, доугэнцев, оставили в дураках. Как думаешь, то бы это мог быть?
— Правда не сыграет особой роли. Для Доугэнны союз с ривалами важнее, чем мои подозрения.
— Нет. — Веч присел перед ней на корточки. — Скажу тебе вот что. Мы заключили договор: Ривал поможет нам победить в войне в обмен на амодарские земли. Ривалы сдержали обещание, а мы сдержали своё. Но ни я, ни другие доугэнцы, ни Большой Круг* не поверили в благородный порыв союзников. Если они предали Амодар, что им стоило предать нас? В войну и в послевоенное время мы собрали кое-какие материалы об истинном замысле ривалов, правда, косвенные. Прямых доказательств у нас нет.
— Значит, вы с ними не заодно? — спросила жена потрясенно.
— Нет. Мы сами по себе. И нам позарез нужно найти любое веское основание, чтобы прижать ривалов. Ты знала, что они готовились к войне задолго до ее начала и как язва расплодились по вашей земле? И в твоем городе осели, но мы опоздали, нам не удалось схватить их с поличным, к тому же, нас поджимало время.
— Я не удивлена, — ответила она тихо. — Мне рассказывал Арам. Он прямой свидетель... некоторых событий, но взял с меня и с мамы клятву о молчании.
— Ты сказала, он вычислил двух ривалов в отряде. Значит, он может свидетельствовать против них.
— Вряд ли. Он погиб, когда обвалился дом.
— Нет, он жив, как живы и двое других амодаров, их депортировали в Доугэнну и отправили на рудники.
— Арам выжил? — обрадовалась жена.
— Женщина, твое оживление новостью оскорбляет меня, — сказал Веч высокомерно.
— То есть? На что ты намекаешь? — растерялась она, соображая, чем могла его задеть, и, сообразив, вспыхнула возмущением: — Арам спас меня! Он как брат мне, и не более. Это ты оскорбляешь меня необоснованными подозрениями!
— Ладно-ладно, чего распалилась? Пошутил я, — ответил Веч миролюбиво.
А то он не знал, её мать сказала то же самое после допроса, возмутившись абсурдным предположением. Просто захотелось посмотреть на реакцию жены, заодно и ревность заглушить.
Жена нахохлилась сердито.
— Арам, брат твой, жив, — заключил Веч, выделив слова "брат твой", — и это хорошо дня нас. Он может дать показания против ривалов, которых опознал в отряде. И двое других амодаров могут быть полезны, они расскажут, что произошло в отряде до нашего появления.
— Разве их не допрашивали?
— Видимо, допросили. Мне об этом не докладывали, я вроде как находился под конвоем, но слышал, что амодары не сказали ничего нового о бое, кроме того, что приняли решение биться насмерть.
