Книга 2. На службе у Петра Великого

Вообще-то, история с этим странным пиратом вырисовывалась очень и очень занятная. Как мне рассказали позже, некий голландский капитан Маас ван Дерверен, бывший моряк английского королевского флота, решил заняться торговлей пушниной. У него на родине русский мех стоил просто баснословных денег, окупая все затраты на морской поход в далекую Московию. Если же пушнину продавать в Англии или Испании, то первый же поход делал такого купца исключительно богатым человеком. Вместе с несколькими компаньонами ван Дерверен приобрел и оснастил довольно неплохую пинассу, на которую поставил почти два десятка бронзовых пушек. Получился быстрый, вместительный и хорошо вооруженный корабль, как нельзя лучше приспособленный для его целей. Будучи не только решительным человеком, но и авантюристом до мозга костей, капитан Маас сразу же отмел долгую и тяжелую дорогу простого торговца. В его картине мира было все очень просто и логично! Действительно, зачем все эти условности и расшаркивания, когда ты находишься в стране северных варваров? Разве правильно, что у этих восточных схизматиков, не знающих вкуса настоящего пива, столько богатств? Господь Иезус Христос не мог так поступить. Поэтому, он, капитан Маас ван Дерверен, должен поступить, как настоящий христианин и забрать у грязных схизматиков роскошные меха песцом, лис и медведей. Все эти богатства должны служить истинным сынам христианской церкви! Собственно, голландец все это последовательно и претворял в жизнь...

— Плачутся мне тут, что мерзавец сей корабль зело шустрый и пушчонки дальнобойные имает. А у вас что в руцех? Кружки с брагой? Кура жареная? Али фузеи у вас плохи? Порох весь промок? — Петр продолжал орать на воеводу. — Гляди, Лексашка! Вот каково русское воинство... Какой-то голашка одним махом их побивает! — он уже смотрел на меня своим знаменитым взглядом, пронизывающим с едва не выкатывающимся из глазниц глазами. — Говоришь, смогешь этого мерзавца пымать и евойный корабль привесть в наш порт?

Что было ответить на это? Как говориться, поздно бить боржоми, когда почки отваливаются! Однако, разве я не этого хотел?! Ведь, это не столько испытание, сколько новый шанс заявить о себе! Для многих из окружения Петра я еще Лексашка, пирожечник, безродный служка Лефорта, которого никто не принимает всерьез. Думаю, даже мои задумки с новой формой для солдат, скорострельнымми фузеями особо не изменят ситуацию. Сейчас мне, как раз и нужно было что особенно громкое...

— Смогу, государь, — не мигая, встретил я взгляд царя. — Выполню я это непростое задание. Живого принесу тебе этого капитана и корабль его сохраню. А в награду прошу себе..., — я сделал внушительную паузу, позволяя всем присутствующим нарисовать в головах желанную для себя награду. — Не звания благородного, не землицы богатой, не людишек во владение, не мануфактур, и даже не грошей.

Боже, какие у них были рожи! На их глазах какой-то безродный босяк и выскочка получил прекрасный шанс попросить у царя чего-то особенного. Обалдевшее лицо было даже у вечно каменного Лефорта.

— ... Прошу для себя лишь чести быть рядом с тобой, государь, — наконец, выдал я свою просьбу, чем "выбил страйк", не меньше. — Верю, что ты сделаешь Россию великой. Очень опасна и тяжела твоя ноша, которую я хочу разделить...

Пафосно?! Громкие слова? И да, и нет. Сейчас я и должен был так говорить! Я должен был "рвать шаблон"!

— Лексашка! — рявкнул просиявший Петр и обнял меня так, что ребра затрещали; силищей царя Бог явно не обидел. — Исполнишь мою волю, быть тебе моей правой рукой!

Вот так и началась для меня очередное испытание.

... Если честно, вся глубина пропасти, в которую я угодил, открылась мне лишь к вечеру. От моей решимости к этому моменту, вообще, ничего не осталось! "И кто меня только за язык дергал? Главное, ведь не раз и не два уже зарекался, не хвастаться перед Петром! Гоблин! С этим кораблем, вообще, гнилое дело! Как я мог на это подписаться?! Что же у меня за поганый характер-то? Понторез натуральный!".

С такими паническими мыслями и не лучшим настроением, я сидел в царском кабаке и медленно наливался пивом из здоровенной глиняной кружки. Густое, с сильным пряным запахом, оно оседало в желудке приятной тяжестью, даря пусть и временное, но забвение. Вокруг меня с такими же монстроподобными кружками и похожим хмурыми лицами сидели и мои самопальные диверсанты.

— Мы тут пошукали немного, командир, об этом чертовом Маасе, — после солидного глотка пива, начал рассказывать боярыч о том, что разузнал о нашем деле. — Точно гнилое дело! Столько о нем говорят, что за голову хватаешься. Веселые вдовушки болтают, ха-ха, что зело силен он в этом самом деле. Ненасытен прямо. Всех женок, что моряки его с земли тащат, сначала к нему ведут. Стольких, собака, опозорил..., — парнишка сплюнул на пол. — Еще говорят, что настоящий колдун он. Корабль евойный, "Охотник" званый, приходит только в те селения, где поморы пушнину складывают. Словно чует, гад, когда охотники с промысла возвращаются и в Архангельск на торг собираются. И всегда берет богатую добычу. Подумать даже страшно, сколько он уже награбил с поморов... Еще от засад, как лис, уходит. Обложат его со всех сторон, а он снова уйдет в море. Вот и сказывают, что голландец колдун. Мол, на крови невинных младенцев ворожит.

Едва боярыч примолк, опрокидывая в себя оставшееся в кружке пиво, заговорил цыган.

— Ха, колдун! Пусть и дальше болтают. Знавал я таких колдунов у нас в таборе. Только посмотрят на тебя, командир, и всю правду расскажут, — усмехнулся Пали во весь рот, демонстрируя крупные желтые зубы. — Я разумею, никакой Маас не колдун. Хитрец просто хороший! Скорее всего людей у него полно на берегу. Они за гроши и сказывают голландцу, кто и куда пушнину везти собираются. Мы в таборе тоже так делали, — Пали вновь оскалился, видимо, вспоминая занятную историю из своего прошлого. — Прознаем про хорошего жеребца и пошлем туда мальчонку или старика. Они уж и расскажут потом и про жеребца, и про сторожей...

Кивнув ему, я задумался. Пали, мужик, опытный на такие дела. С табором, наверное, не один десяток иноходцев увел. Если он говорит, что у Мааса на берегу много "ушей", значит, так оно и есть. Осталось, придумать, как это все обернуть к своей пользе.

— Говоришь, "ушей" здесь много? Хорошо, очень хорошо, — в раздумье бормотал я, обдумывая одну идею за другой. — Значит, люди голландца рассказывают ему обо всех торговцах и обозах пушниной, — цыган кивнул, подтверждая эти слова. — Это же очень хорошо. Я бы даже сказал, замечательно.

На меня тут же уставились удивленные и недоуменные взгляды. Разве могло все то, что с ними случилось, быть замечательным?

— А вот мне интересно... Слышь, Пали? — у меня вдруг начала наклевываться стоящая идея, которую надо было "обмозгавать". — Если вот объявиться какой-нибудь богатый купец и решит на пушной промысл податься. После же, с богатым обозом в Архангельск пойдет на ярмарку. Скажут про это Маасу или нет?

Цыган особо не раздумывал над ответом. Для него все было ясным, как день. Кто в здравом уме откажется от богатого куша, который сам плывет в твои руки? Конечно, никто! Собственно, об этом он мне и сказал:

— О таком обозе голландец в тот же день узнать может. Он же, как стервятник, где-то здесь кружит. Знаю, я таких. Он горяч и ненасытен. Маас не успокоиться, пока не набьет трюм своей пинассы пушниной... Хорошо бы, прознать, когда он снова вылезет из своего логова. Только, как это узнаешь? — с печалью пробормотал цыган. — Хороший купец ведь языком лишнего болтать не будет. Эх, узнать бы...

Глядя на его горестный вид, загрустили и остальные. Что теперь им оставалось делать? Как выполнить царское дело? Поймать неуловимого голландца им казалось невозможно. Я же думал иначе...

— Эх, вы, тетери! Я вот знаю, что завтра по утру на рынке будут ходить люди одного очень и очень богатого купца и искать лошадей для похода за пушниной. Место он одно знает, где поморы много зверья набили и мех в избытке заготовили. — с каждым моим словом лица собравшихся вытягивались все больше и больше; боярыч, вообще, уставился на меня с каким-то подозрением. — Его люди еще крепкие мешки будут искать для пушнины. Десятков шесть мешков, а может и все семь десятков.

Дальше я сделал паузу, давая своим людям остальное додумать. Собственно, это они и сделали.

— Семь десятков мешков? Это же сколько меха в них набить можно? Вот это куш! Маас точно не устоит..., — присвистнул цыган. — Подожди-ка, командир, а ты откуда все это узнал? — их взгляды вновь скрестились на мне. — Ха-ха, али тоже ворожить могешь?

Черт побери, настоящие дети! Это же классическая ловля на живца! В мое время об знают даже младенцы. Хотя, откуда им знать о таком? Высокое искусство обмана в России же, которую и на Востоке, и на Западе презрительно именовали варварской странной, не было в особом почете. Это в цивилизационном Риме, высокообразованной Византии и богатой Венеции с богатой выдумкой и запросто ослепляли своих противников, травили их ядом, калечили, вырезали языки и гениталии, обманывали, готовили покушения. Причем, всякий раз, делалось это во имя благой цели — Заповедей Моисея, Иесуса Христа, Гроба Господня, Ковчега, и тд.

... Итак, операция по ловле на живца началась. Ранним утром через ярмарочные ворота прошла довольно занятная парочка. Первый был совсем молодой парнишка, одетый в добротный теплый кафтан, меховую шапку-горлохватку и кожаные сапожки нарядного красного цвета. С наивным и даже глуповатым взглядом он смотрел по сторонам, словно такой большой город видел в первый раз. Рядом с ним с серьезным видом вышагивал крупный дядька, тоже одетый не бедно. В этом-то, напротив, чувствовался опытный человек, много повидавший на своем веку. Он то и дело одергивал парнишку, что-то строго ему выговаривая. По всему выходило, что сынка какого-то купчины первый раз вывели на ярмарку торговым делам учить и уму-разума набираться.

— ... Дядько, а сколько нам коней потребно? Тату сказывал, что мехов наторговали видимо-невидимо, — гундосил я едва ли не во все горло, всячески привлекая к себе внимание; играть недалекого парнишку было нелегко. — Десяток, а можа и два десятка! Дядько, слышишь? Правда ведь, мой тату лис-чернобурок целую тьму наготовил. Чай, на Черной горке много таких...

Вокруг нас сновали множество людей, многие из которых заинтересованно прислушивались в мою гундосую речь. Ажиотажа добавляло и злое шиканье моего сопровождающего, который делал это с явным удовольствием. Один раз мне даже подзатыльник с его стороны прилетел.

— ... Дядько, а мешки? Мешки тоже потребны? А мешков сколь нужно? Товару много-много, — я надувал щеки и фыркал.

Изображать недалекого парнишку, отпущенного отцом поглазеть на большой город, мне пришлось до обеда. К этому времени мы даже успели купить трех смирных коняг и почти полтора десятка прочных кожаных мешков. Мой сопровождающий торговался просто безбожно, поддерживая имидж скупого приказчика.

— Пора, командир, — наконец, до меня донесся его тихий шепот. — Я уже троих шалопаев увидел, что за нами ходят и ходят, как привязанные. Теперь-то, весь Архангельск прознает, что где-то за Черной горкой удачливый купчина лагерем встал и пушнину собирает. До голландца тоже весть дойдет.

Остальное оказалось делом техники... Возле Черной горки, неприветливого скалистого холма верст в пятидесяти от Архангельска, мы разбили лагерь. С десяток больших шалашей поставили с таким расчетом, чтобы некоторые из них было видно с моря. Строились с размахом. Приедет какой-нибудь соглядатай полюбопытствовать, а тут чуть ли не деревушку поставили. Для пушнины, которая должна была привлечь голландца, из здоровенных бревен срубили настоящую избенку, правда, без окон. В отдалении даже баню сделали и покрыли ее серебристыми осиновыми плашками. Заимка получилась просто загляденье! Оставалось надеяться, что эту основательно оценят и те, кто нам нужны.

Одновременно, я отправил гонцами солдат в окрестные селения поморов. Они должны были звать охотников к нам на службу и рассказывать про богатого купца-промысловика. Каждая собака на сотню верст отсюда должна была знать про нас.

Первые люди потянулись к нам уже на второй день. Сначала это был пропахший рыбой старик в такой же древней, как и он кухлянке. Прежде чем начать говорить с нами, он очень долго ходил по заимке. Пожевывая беззубыми деснами вяленный кусок мяса, местный пристально все рассматривал. Трогал мохнатые ветки елей на шалашах, бревна сруба. Зачем-то даже заглянул в баню. Лишь после этого он открыл рот. Сказал, что сразу говорят только младенцы и сопливые юнцы. Мудрый же человек сначала убедиться, что перед ним не злые духи-мары. У него удалось купить нашу первую шкуру лисицы.

Затем в лагере появились двое поморов, Невысокие, смуглые, они были похожи как две капли воды. Им приглянулся наш железный котелок, в котором мы варили отвар для питья. Округлый, литров на пять-шесть он потянул почти на дюжину песцовых шкур. Оказалось, стоимость котелка определялась количеством шкурок ценного зверя, которые в него помещались. Едва же довольные поморы ушли, я начал ржать. Меня до глубины души поразила такая торговля, когда обычный железный котелок ушел за цену целой кольчуги или хорошего боевого жеребца. Это же тысячапроцентная прибыль! Наверное, даже выкапывать из земли золотые самородки было бы не так выгодно, как заниматься пушным промыслом.

— Ха-ха-ха, братцы, а может бросим все и уйдем пушниной торговать? — крикнул я своей команде, которые тоже не верили своим глазам. — Пара годков и боярство себе купим, а?

Повеселиться нам не дала еще одна группа охотников, которые, прослышав про хорошую цену, тоже заявилась на заимку с мехом.

— Братцы, баста, — проговорил я своим. — Если так пойдет и дальше, у меня все гроши выйдут. Пали пусти-ка слушок, что добыли мы меха уже изрядно. Закупили тоже порядочно. Поэтому скоро на торг в Архангельск пойдем. Понял?

Хитро оскалившийся Пали, быстро закивал головой; цыгану очень уж понравилась придуманная мною комбинация. По его словам, у меня точно в роду были настоящие ромалы. Мол, только настоящий цыган может придумать такое.

На третий и четвертый день тоже шли охотники с мехом. У одних мы брали шкуры, у других — нет. Приходилось говорить, что закрома уже полны и скоро складывать будет некуда.

Долгожданный сигнал о голландце пришел лишь к концу пятого дня нашего сидения на заимке. Его подал один из солдат, когда начало темнеть. Солнце же здесь очень странно заходило. Казалось, только что было светло. Но через пол часа уже опускается такая темень, что вытянутой руки не видать.

— Началось..., — прошептал я, махнув к скалам, чтобы самому посмотреть на таинственного голландца. — Поглядим, что ты за зверь такой. Ух-ты!

Открывшееся зрелище впечатляло. В небольшую уютную бухту, прикрытую от моря высокими скалами, медленно входило судно. В лучах заходящего солнца оно казалось обманчиво маленьким. Со спущенными парусами оно словно кралось по морской глади.