Теория Фокса

Он перевел дыхание и продолжил:

— Чтобы лишить популистов их силы, нужно, в первую очередь, отсечь их от их основной аудитории — простых людей. Всеобщее голосование, когда каждый получает по одному голосу, это основа, фундамент популизма. Когда один обычный человек имеет такой же голос, что и выдающийся, у популистов появляется гигантское преимущество. Гигантское! Стандартный способ борьбы с этим — либо олигархия, либо аристократия. Но власть и денег, и наследных имен нарушают закон ротации, из-за чего обе эти формы правления ведут к упадку и распаду даже быстрее, чем демократия.

Он вздохнул.

— Тут может показаться, что популизм неизбежен. Но Ден и Джоу откопали давно всеми забытую идею Аристотеля. Политею.

— Политею?

— Смесь олигополии и демократии. Гибридная система, где к выборам допускаются только способные люди, а плебс отсекается. Аристотель полагал, что способные люди намного менее уязвимы перед популизмом. Они способны мыслить критически. Аристотель называл эту систему политеей. Но поскольку такие системы в природе практически не встречаются, сам он её считал утопией. Ведь как находить и выбирать способных людей?.. И вот здесь-то и засиял гений Дена и Джоу. Они поняли. Они нашли способ!

Он более не сидел отрешенно, как судья. Наклонившись вперед, в каждое дыхание он пытался вместить как можно больше слов, его глаза горели.

— Они нашли даже два способа. Первый очень прост — дать каждому человеку право отказаться от своего голоса в обмен на деньги. Именно не продать, а аннулировать голос. И назначить высокую цену, которая отсеет всех, склонных к популизму. Скажем, если заплатить за голос тысячу долларов, то девяносто процентов людей возьмут деньгами. Но у этого способа есть недостаток — он слишком меркантильный, очевидный. Не оставляет места романтике и идеологии. А без романтики никуда, Джим... Ден и Джоу знали это, и в конце концов, нашли способ.

0 дней, 0 часов, 29 минут.

— В отличие от постсоветской России, мы сохранили Коммунистическую партию. Но это мутант... Гибрид... В Советском Союзе членство было своеобразным билетом в лучшую жизнь. Наша же партия не даёт своим членам никаких материальных привилегий. В Советском Союзе если ты не был членом партии, твоя жизнь была ничтожна. В Китае же твоя жизнь ничтожна, если ты член партии. Чувствуешь разницу? Членство в нашей партии не дает никаких благ и преимуществ. Наоборот, члены должны платить значительные для них взносы и посвящать этому кучу личного времени. Они идут на жертвы, чтобы быть членом партии. И партия изо всех сил старается, чтобы все знали, как велики эти жертвы. Время от времени даже начинаются как бы стихийные кампании в газетах, где члены партии анонимно жалуются на свою тяжелую долю и непосильные взносы. Знаешь зачем?

Джим вопросительно кивнул.

— Партия постоянно посылает во вне сигналы о том, как в ней все плохо, отпугивая случайных людей и искателей легкой жизни. Они сами себя отсеивают. И это сработало на удивление хорошо — несмотря на то, что любой может войти в партию, у нас всего девяносто миллионов членов. Менее семи процентов населения. Но зато это люди, которые хотят участвовать в управлении обществом и готовы ради этого на лишения и издержки. И они способные — им не страшны демагоги. Самоотбор, мой друг, самоотбор. Их не надо выбирать. Они сами себя выбирают. Это система с негативным самоотбором...

Он перевел дыхание.

— И вот каждые десять лет эти семь процентов меняют руководство. Избирают новую элиту. Ротация. Разумеется, там не один человек — один голос. Система более сложная. Но каждый в той или иной степени влияет на решение. И они сделали это уже пять раз. Полвека подряд. Так что это очень живучая система. И это не автократия, мой друг, это политея. Демократия, где голос дается только способным. И где способные находят, отфильтровывают себя сами. Сам Аристотель считал свою политею утопией. Мы же её построили, величайшую демократию в истории человечества! Поэтому-то мы и смогли осуществить ответную опиумную войну. У Запада теперь нет шансов. Их время ушло. Просто наша система более эффективна. Это более продвинутая версия демократии. И она неизбежно вытеснит устаревшую, западную модель. Вот и всё. Эволюция, Джим.

0 дней, 0 часов, 26 минут.

— Гибридная демократия, говоришь? А как же культурная революция? Вы убивали своих же ученых. Вы посылали их в деревни.

— Не только ученых. Вообще всех образованных. Знаешь, что было главным открытием Павлова? Вовсе не условные рефлексы.

— Какая связь?..

— Знаешь, что случилось с его собаками в 1924 году, когда подвал, где он их держал, затопило разливом Невы? Это были те самые собаки, приученные к звонку. Павлов потратил годы, чтобы выработать в них рефлекс. В ту ночь он добрался до них, когда вода уже подступала к самому потолку клеток. Так вот, знаешь, что было с теми собаками, которых он успел спасти?

— Что?

— Все рефлексы были стерты. Как будто и не было всех тех лет тренировок. Так он и выяснил, чем можно уничтожить, перезагрузить старые рефлексы. Стрессом. Стресс стирает их подчистую.

— И?!

— Почему Китай проиграл первую опиумную войну? Почему мы стали жалкой колонией Запада? Потому что наше общество не смогло перестроиться. Наши элиты — бюрократы, интеллигенция — за столетия династии Тинь закостенели. Все эти городские жители сопротивлялись любым реформам. В них были заложены старые, имперские рефлексы. Нужно было их перезагрузить.

— И вы затопили китайское общество?! — Джим уставился на него, раскрыв рот.

— Мы послали городских в деревни и поставили крестьян ими руководить. Нужен был стресс. Что может быть большим стрессом, чем когда твой вчерашний подчиненный становится твоим начальником? Мы перезагрузили общество. Начали с чистого листа.

— Но... но убивать?

— Не специально. Мы не убивали ради удовольствия или мщения, как Сталин. Мы уничтожали, лишь когда не было другого выхода.

И у Джима вырвалось:

— Значит... Значит, так ты уничтожил Тьяо, свою племянницу? Не было выхода?

Лицо Ли в мгновение почернело, бездонные глаза вспыхнули, обезумев от боли. Ртом он пытался схватить воздух, как будто сходу налетел на фонарный столб.

— Это... Это они... Они... Её собственные студенты... — судорогой его свело. Он замер и стал говорить урывками, едва переводя дыхание. — Она преподавала физику, и кто-то... какая-то сволочь... донесла... они обвинили её в саботаже... Толпа убила её прямо во дворе университета... Палками и ногами. Затоптали. Её собственные ученики... Они разорвали её на части... Не партия... Не мы... Ничего... Я ничего не мог поделать... Когда я приехал... Ааа!..

И тут выдержка окончательно покинула его. Он сорвался в крик.

— Ну, что, Джим!.. Что? Что я мог поделать?! Я стоял там, на той площади, с двумя моими солдатиками против тысяч. Эти разъяренные лица, красные глаза! Обезумевшая толпа... Я смотрел, как её убивают, и не смог двинуться с места, отдать команду... Не смог, Джим! Это, это были не люди... Животные, готовые разорвать любого! Я всегда думал, что у меня есть... смелость. Что я рожден, чтобы вести вперед других. Что я лидер... Но тогда, в центре беснующейся толпы, тогда я мог отдать команду, но не отдал... Мог хотя бы попытаться спасти... Но не попытался... И в тот момент я понял, что я... что я... — гримаса невыносимой боли исказила его лицо.

— Что?

— Трус!

"Нет... Эти бездонные глаза не высохли... В них ещё есть слезы".

— А звонок? Как же телефонный звонок? Ты сам говорил, что мог позвонить по телефону.

— В тот вечер, сразу после того, как Тьяо не стало, у меня был выбор. Чтобы меня считали либо трусом, либо бессердечным циником. И я опять струсил... Я выбрал второе. И придумал всю эту историю со звонком... Люди не дадут вести их за собой, если будут считать тебя трусом, — его плечи содрогались в судорогах. — Подлецом — пожалуйста. Но не трусом. За последние пятьдесят лет не было ни ночи, ни ночи, Джим, чтобы я не думал о самоубийстве. Пятьдесят лет, Джим!

Джим замер; он смотрел на старика, не двигаясь. И затем произнес:

— Аристотель был бы счастлив: вы построили его мечту...

— Звони японцам, — сказал Ли, уткнувшись в рукав. — У нас заканчивается время.

"У нас..." — подумал Джим.

0 дней, 0 часов, 22 минуты.

Через минуту на столике лежали два мертвых телефона — один Джима, другой Ли. Ни в одном не было сигнала. Пульс в висках Джима застучал железным молотом.

— Джим, оба телефона это Чайна Мобайл. Нам нужен другой оператор. Быстро иди в парк — найди кого-нибудь с Чайна Юникомом или Телекомом. Быстрее!

Но не успел Джим сделать и шаг к двери, как от кирпичной стены отделилась тень.

— Попробуй мой.

Она протянула синий "Нокиа" с кнопками.

"Сестра Ли... Она же всё слышала. Она была здесь!"

Ли, обернувшись, замер. Он пытался что-то произнести, но не мог. Его всего как будто парализовало, превратив в исковерканный мраморный камень.

"Он же не слышал её голоса... пятьдесят лет!.."

— Это другой оператор, Юником, он ещё должен работать, — сказала она. Её глухой, шершавый голос дрожал.

Джим бросился к ней и выхватил телефон. Крохотный экран озарился бирюзовым светом, на индикаторе сигнала было три полоски. Джим упал на колени и судорожно начал набирать сообщение: "Фил, Китай не продает бумаги. Пришли подтверждение. Джим". Набрав номер телефона, раз за разом он перечитывал сообщение, пока, наконец, не нажал на зеленую кнопку. Телефон беспомощно пискнул и полоски сигнала погасли. Сообщение осталось в папке неотправленных.

— Здесь нет стационарного телефона, — прошептала сестра Ли в отчаянии. — Чайна Телеком... У них другая система, старая... Она еще может работать. Беги, найди Чайну Телеком...

Джим метнулся к двери. Руки дрожали, он едва смог провернуть круглую ручку замка. Закрывая дверь, он обернулся. Ли по-прежнему сидел, окаменев, сестра стояла за ним, обхватив его голову руками, прислонившись. Оба плакали. Её губы шептали:

— Прости, прости...

Джим поднял капюшон и выбежал за угол. Но не успел он добежать до первого перекрестка, как сзади окрикнули:

— Не двигаться, не двигаться. Полиция!

Он резко развернулся и увидел двух крепышей с квадратными лицами не более чем в паре шагов. Первый уже хватал его за рукав, готовясь вывернуть руку, второй подходил следом. Они двигались уверенно и даже вальяжно, словно не привыкнув к сопротивлению.

Рефлекторно Джим освободился от захвата и когда-то давно отработанными ударами отправил обоих на землю. Кто-то приглушенно вскрикнул. Присев рядом с первым, Джим обшарил его карманы и достал было телефон, но тут же отбросил в сторону — его экран был заблокирован паролем. Телефон второго тоже запросил код, но на лоснящемся экране отчетливо проступала буква "V". Джим провел по ней пальцем, и система, послушно завибрировав, открылась. В углу сверкнула эмблема "Чайна Телеком". Сигнал был почти в полную силу. Поспешно спрятав телефон в нагрудный карман, Джим оглянулся. Собиралась толпа, раздались крики и несколько женщин из толпы начали указывать на него пальцем.

"Прочь отсюда, Джим. Скорее!"

0 дней, 0 часов, 16 минут.

"Найди спокойное место. Быстрее! Шевелись!"

Добежав до перекрестка, он повернул за угол и перешел на быстрый шаг. Оглянувшись и не увидев каких-либо преследователей, он снял и вывернул на изнанку куртку, сменив её цвет на грязно-серый.

"Не беги. Только не беги! Не привлекай внимания"

Через дорогу был квартал старых советских домов с зарешеченными окнами вплоть до самого верхнего этажа. Общие ворота были открыты настежь, и дремлющий охранник внутри будки не проявлял ко входящим никакого интереса. Оглянувшись по сторонам, Джим нырнул внутрь и начал петлять в лабиринте узких проходов, редкие прохожие не обращали на него внимания. В каком-то заполненном битым кирпичом углу, за сохнущим на веревке бельем, он заметил узкую нишу, скрытую в стене. Протиснувшись внутрь, он достал телефон и набрал сообщение: "Фил, это Джим. Китай не продает облигации. Китай НЕ продает облигации. Подтверди получение".

Прошло тридцать секунд, но круг на экране продолжал вращаться. Уставившись на экран, Джим старался не моргать. Но решительным образом ничего не менялось.

"Вдруг ниша блокирует сигнал?!"

Вытянув руку с телефоном высоко над собой, Джим побежал вперед, перескакивая груды мусора, глядя на экран. Ещё несколько поворотов, и проход вывел на шумную улицу, заполненную электрическими скутерами и людьми. На противоположной стороне, вдоль канала, виднелась дюжина деревьев, сгрудившихся вокруг вышки сотовой связи. Круг продолжал вращаться.

"Звони... Звони Филу. Прямо сейчас!"

Джим перебежал дорогу, набрал воздуха и нажал кнопку набора номера. Несколько секунд спустя автоматический женский голос что-то сказал по-японски и, не дожидаясь ответа, отключился. Джим держал телефон двумя руками, не веря самому себе.

"Что делать? Что делать?!"

Внезапно со всех сторон сразу, как по команде, завыли сирены. Лавиной они приближались, неумолимо заполняя собой всё пространство вокруг. Пути назад были отрезаны, и в панике Джим заполз под ветви ивы — пожухлые концы её густых веток низко свисали, образуя небольшую нишу вокруг ствола. Прислонившись к стволу, он уставился в экран, и тут корпус телефона завибрировал. Круг на экране исчез.

"Ушло! Отправилось!"

0 дней, 0 часов, 6 минут.

"Успел. Спасена. Спасена!"

Без сил он прислонился к дереву. Сквозь густые ветви было видно, как парк наполнялся рыскающими полицейскими в форме. Его пока не заметили, но было ясно, что это лишь вопрос времени. Все, что оставалось — это сидеть, ухватившись за телефон, как за спасательный круг и ждать подтверждения.

И тут аппарат завибрировал, и конверт нового сообщения появился на экране. Дрожащими руками Джим открыл его:

"Сообщение не может быть отправлено".

Со стоном он сполз вниз.

"Мария, прости!.. Прости меня..."

"Как давно я здесь?!"

Джим подскочил и посмотрел на запястье. Часы пропали. Он загнанно огляделся. Где-то наверху, потрескивая, мигала старая лампа дневного света, отбрасывая вокруг мерцающие тени. Стены, пол, потолок, даже стол — были из бетона. В камере не было ничего, на чем можно было сосредоточиться. Ботинки исчезли — вместо них металлические браслеты обжигали кожу.

"Холодно, как же холодно..."

Изо рта шел пар. Джим попытался позвать на помощь, но будто сотни иголок пронзили горло — от боли выступили слезы. Спазм сухого кашля скрутил его, как канат.

"Пневмония".

Раздался щелчок, в глаза ударил свет, и Джим застыл, как олень в свете фар.

— Кто ты? — раздалось из темноты.

— Мне нужно... позвонить... — он не узнал собственного голоса.

— С какой целью ты в Китае?

Он снова посмотрел на запястье.

— Ради бога, сколько времени?! Скажите, который час!

— Что ты делаешь в Китае? — голос был плоским и безразличным, как если бы он читал по бумаге.