Зверь лютый Книга 28. Приступ

— Господи Иисусе... честь моя... имя доброе... все погибло... курва-изменщица... блудодея-душегубица...

Я же оптимистически продолжал:

— Призадумается тот Микола. Да и не пойдёт на стену. А и пойдёт, да, увидев приступ, вспомнит слова супруженицы своей, вспомнит о детках малых. И чего ради за бояр, за начальных людей, голову свою класть? Коль они все скрозь изменники? Коли даже и сама Великая Княгиня... как ты сказала? — курва-изменщица. Кинет тот Миколка щит с копьём да и побежит до дому. К жёнке своей под подол прятаться. Через что и жив останется. Будет дальше жить-поживать, детишек своих поднимать.

Слёзы её были уже все выплаканы, сил не осталось ни на страх, ни на стыд, ни на вражду. Вымытая и вытертая, была она перенесена в соседнюю комнату — опочивальню митрополита, и уложена на его кровать.

Ложе у грека... царьградское. С балдахином, резными столбиками, высокое, на ножках. Не знаю бывали ли здесь прежде дамы. Русый кудрявый волос на полу в заметённом мусоре мои слуги углядели. По длине... такие и в бородах бывают.

Агнешка бездумно расчёсывала свои прекрасные волосы: пред сном надо заплести косы. Я, устроившись у неё за спиной, наглаживал тихонько это нагое тело, никогда не встречавшееся ни жаркому солнцу, ни вольному ветру, ни тяжкой работе.

"Пластилиновая покорность": повернул, отклонил — так и замирает. Уже не дёргается, не напрягается. Привыкла.

— Я тебе всякого чего порассказывал. Расскажи и ты мне.

— Про чего сказывать-то? Господин.

— Расскажи, как ты мужу сына подкинула. Про Романа, про Подкидыша.

Бедро её, которое я в этот момент наглаживал, мгновенно напряглось. Дыхание сбилось. Старательно неизменяемый тон, стал, однако, тревожным.

— О чём ты, господин? Ничего я не подкидывала.

— Плохо. Исповедь ложная. Метанойя не состоялась. Ты не переменила ума своего. Я не хочу тебя наказывать, но что делать с лживой, негодной рабыней? Как не стыдно тебе передо мной и перед Господом, за лжу свою?

— Я не... не...

— Брось, Агнешка. Упорствуя, ты лишь отягчаешь преступление своё. Да и глупо это. Иль ты думаешь, что меня "Зверем Лютым" прозвали лишь за умение мечом махать да головы рубать? Зверю надобно умным быть. Западни — избежать, добычу — загнать. А уж Лютому Зверю — особенно. Не лги мне. Никогда. Поняла?

— Д-да... господин...

— Тогда сказывай. А начни... С той поры, когда матушка твоя Саломея, первый раз мужа тебе выбирала. Тебе сколько годков тогда было?

— Три... нет, четыре.

* * *

История Агнешки типична для феодальной принцессы. Это то, о чём мечтают юные девицы, начитавшись рыцарских романов.

Принцесса — товар. Её тело, душа, судьба... предмет сделки. Точнее, предмет, удостоверяющий соглашение сторон. Сургучная печать на протоколе о намерениях.

Мать Агнешки, Саломея фон Берг, была дамой с выраженным стремлением к доминированию. Польше это дало "Статут" Болеслава III Кривоустого и столетия феодальной раздробленности. Мужа она втягивала в войны, из которых минимум две — с Мономахом и мадьярским Белой II Слепым закончились поражениями. Поляки занимали Поморье и Руян, но справится с немцами, даже в союзе с датчанами, не смогли.

Раздел Польши, проведённый по "Статуту", оставил в её руках "вдовью долю" — целое княжество. Там, в её столице Ленчице, происходили многие важные события.

Саломея не только вправляла мозги мужу, но и рожала. За почти 30 лет супружества она родила двенадцать детей. Едва королева умерла, как более не сдерживаемые железной волей этой женщины, её сыновья передрались друг с другом.

Но сперва она их обезопасила.

Она была второй женой. От первой остался сын Владислав. Который и должен был стать королём. Но Саломея сказала "нет", и пасынок получил в истории прозвище "Изгнанник".

Открытый конфликт между мачехой и пасынком начался с того, что Саломея собрала у себя в Ленчице съезд, который решил выдать вот эту Агнешку, тогда четырёх лет от роду, за сына Киевского Великого Князя. На тот момент — Всеволода Ольговича из черниговских "Гориславичей". Про него и его братьев — забитого насмерть киевлянами монаха Игоря и отдавшему Долгорукому права на "шапку" при "основании Москвы", неукротимого мстителя за брата, Святослава (Свояка) — я уже...

Повернись судьба чуть иначе, и маленькая девочка, которая со скуки норовила побегать под столом, за которым шли важные межгосударственные переговоры, поехала бы в жёны Гамзиле. Да только конь у соглядатая резов был, а у стражников — нет.

Изгнанник резко подсуетился и Киевский Князь передумал. Сам выдал свою дочь Звениславу за сына Изгнанника.

Агнешка росла, мечтала свои детские мечты о прекрасном принце на белом коне, который отвезёт её в величественный замок, где она будет хозяйкой.

Принцессы — товар скоропортящийся: девицу уже начали приуготовлять к постригу в монастырь в Цвихельтене. Тут "власть переменилось": император Конрад III, который поддерживал Изгнанника, мужа своей единоутробной сестры, поехал во Второй Крестовый поход. Саломея выдохнула и померла. Старший братец принялся искать место для успешного кап.вложения своей младшей сестрёнки.

— О! Да тут же Волынь недалече! А Волынский князь нынче — Великий Князь Киевский. Брачуемся!

Брат, следующий Болеслав (IV, Кудрявый) сделал правильный выбор: Изя Блескучий в очередной раз выбил Долгорукого из Киева и стал Князем Великим. С точки зрения интересов Пястов — верно. С точки зрения двенадцатилетней, к этому времени, девочки... а у неё есть точка зрения? — Нет. И быть не может. Брат-сюзерен сказал — встала-пошла. В замуж.

В конце пути трепещущая в радостном ожидании неведомого мужа, семейного счастья, своего дома... девочка обнаружила, что избранник её уже женат.

— А... а как же...?

— Погодь. Сща исправим.

Я уже упоминал странность святорусского "Устава церковного": церковь берёт 12 гривен за развод венчанных супругов. И 6 — за развод супругов невенчанных.

Здесь — дешёвый вариант.

Процедура развода исполнена, вчерашняя не-вполне-жена из терема съехала. Венчальный обряд идёт без проблем. Но уехала-то "бывшая" недалеко, через улицу перейти. И увезла с собой сына. Отцом и дедом признанного Святослава. Старший сын — законный наследник.

Повтор судьбы её матери: девочка-мачеха.

На это накладывается разница в возрасте: ей — 12, Жиздору — 24. О чём ему с ней трахаться? Ей бы ещё в куклы играть, а он уже воин, полки в битвы водит. Взрослый мужчина. Достаточно резких обычаев, нравов и габаритов.

"Молодой" исполнил супружеский долг. Так, что "молодая" утратила лёгкость прежней девической походки. Окинул по утру эту мелочь сопливую в платочке и... сбежал к "бывшей".

Тут война, события разные. Муж то в Венгрии войско набирает, то половцев режет. Жена подрастает, но детишек нет. Поскольку муж не попадает. Нет, не туда, куда вы подумали — в "график".

Время идёт, Изя доказал, что "если стол не идёт к князю, то князь идёт к столу". Сидит в Киеве, Долгорукий угомонился, поддержка Пястов уже не критична. Не критична стала и "малолетняя печать сургучная".

Жиздору она тоже не нужна — у него другая есть. Люди вокруг начинают намекать на её бесплодие.

И правда: три года замужем, 15 лет, восьмиклассница. И — без пуза. Почему? Кара господня? — Фактор объективный, можно отправить взад в Краков. А мы запустим новую полит-игру. С поиском новой невесты в качестве печати на новом договоре. С кем-нибудь другим, кто нам интересен как перспективный союзник. Например с... Грузией.

Этот вариант в РИ Изя Блескучий разыграл сам. "Тётушка Русудан", тётушка будущей царицы Тамары, двенадцати лет от роду, была привезена в Киев. Где за пару месяцев ухитрилась ухайдокать пятидесятипятилетнего Изю насмерть. Я про это уже...

Агнешка — не южанка Русудан, у неё отношения с мужем вовсе не жаркие. Они-то и видят друг друга редко, нимало от этого не печалясь. Однако, бывают обязательные торжественные мероприятия.

Муж с свёкром возвращаются с победой над галичанами на реке Сан, большой пир. Свёкор, чуть подпив, громко удивляется:

— Здоровая девка выросла. А не брюхата. Уж не порча ли на ней? Ты, сынок, как?

— Пашу и засеваю. Да только не будет плода от сухой смоковницы.

За большим столом пересмешки да перегляды. Агнешка рывком встаёт с места, собираясь уйти. Окрик свёкра:

— Куда?! Из-за стола без спросу? Сын, да ты, верно, жену и вежеству не учишь?!

Ей становится дурно. От жары, от волнения, от обидных слов. Она едва не падает, её тошнит, голова кружится, бледность. Сквозь туман голос свёкра:

— А мы, пожалуй, напраслину на княгиню возводим. Ты в тягости?

Она пытается встать на ноги, пытается вырваться из поддерживающих рук служанок, худо соображая трясёт головой.

— Вот сынок, точная примета: как баба без памяти падать начала, значит под сердцем дитё завелось.

Это относительно справедливо: здешние дамы просто так в обмороки не падают. "Падающие" — уже выпали, по кладбищам лежат.

Отлежавшись пару дней, молодая княгиня обнаруживает, что свёкор и муж куда-то ускакали, а все в замке уже в курсе, уже высчитали день, когда ей рожать. И спорят лишь о поле ребёнка. Все уверены, что по приметам будет мальчик, но допускают возможность божьего неудовольствия в форме девочки.

Феодалы — им нужны наследники.

Объяснять, что всё это ошибка — некому. Перспектива гнева мужа и свёкра — пугает до икоты. Икоту засчитывают в приметы.

Она молчит, надеется, что всё это как-то... само рассосётся. А окружающие стараются её опекать, услужить. Оберечь. Лоно и чрево, будущего князя носящее. Любопытствуют, расспрашивают, оглядывают фигуру, заглядывают в глаза, в спальню и мыльню.

В истории известны случаи, когда страстное желание родить наследника приводило королев к ложным беременностям. У Агнешки такой силы самовнушения нет. Она просто умирает от страха. С ужасом ждёт конца, истечения срока.

"Всё открылось. Уезжайте".

Банкиру, получившему такую телеграмму от Конан-Дойля, хорошо: пароход, загранпаспорт. А ей куда?

— В то лето муж снова на войну пошёл. Половцев на Псёле бить. Жарко. В замке хоть шаром покати: господа из города — слуги в шинок. Я уж из покоев не выхожу, ноги не держат. Страшно. Хоть вешайся. Тут Крыся, кормилица моя... Ты её видел — на дороге Боброка от казни спасла. Говорит: родить ты не можешь, раскрыть обман не можешь. Остаётся один обман другим закрыть. Другая баба родит, мы у неё ребёночка выкупим, твоим покажем. Мальчика. Как им жаждется. Мне опять дурно. Ночь проплакала. Утром говорю: делай. Через день, заполночь, приносит. Младенчика в тряпке. Грязненький, страшненький. Мы и изобразили. Будто это я... Да я-то, честно, без чувств почти все те дни. Крысю расспрашивали, она всё молодостью моей отговаривалась. Первый раз, де, скромность-неискушённость...

Младенец, объявленный сыном Мстислава и Агнешки, был крещён Романом. Его сразу забрала прислуга, матери показывали лишь изредка.

Нервное потрясение не прошло для Агнешки бесследно — она долго болела. И добрых чувств к "сыну" не испытывала.

— Я надеялась. Что это как-то... само собой... Я ж показала, что могу родить, что не с чего меня выгонять, нет на мне порчи. А этот... мало ли что, маленькие дети часто мрут.

"Этот" — оказался не из "частых". Сперва у Агнешки была надежда, что "сын" не доживёт до возвращения супруга. Но что-то сделать самой, как-то "приспать" желанное-нежеланное дитя... Да и не просто это: ребёнком занимались слуги.

Через год умер свёкор, через два Долгорукий выбил Жиздора с Волыни. Тот, вместе с семейством, бежал в Польшу. Ещё через год Жиздор вернулся на Русь. Воевал с галичанами, поддерживая Ивана Берладника, бился с черниговцами, помогая дяде Ростику. Я про это уже...

Агнешка, войдя в возраст, родила, через пару лет, ещё в Польше, мальчика, Всеволодом назвали. Года через три — второго, Володеньку. Старший нынче остался во Владимире Волынском, с братом Святославом, младший поехал вместе с ней и отцом. Сегодня утром все трое вместе отправились из Киева. И повстречали "Зверя Лютого" на дороге.

— А откуда прозвание "Подкидыш"? Кому-то говорили?

— Нет-нет! Как можно?! Это ж... смерть!

— Так откуда?

— Не... не знаю я. Говорят, от ляхов. Что я его, вроде, подкинула братьям в Краков. Он же там долго жил.

— Ты вернулась на Волынь вместе с мужем?

— Нет. Я ж говорю: у братьев жила. Там и Всеволода родила. Ещё через год приехала во Владимир. Ещё через два — Володеньку. А Роман у братьев моих оставался. Да и... не мил он мне, противен. Может, думаю, он без меня, в чужих людях...

— Муж знал?

— Н-нет. Сперва. Потом... измучил он меня! Дрался, обижал по всякому. А тут... у Володеньки — зубки режутся, у Всеволода — жар вдруг... А этот... пьяный да наглый... Говорит: один квёлый, другой — приблуда ляшская. Ну, что я его у братьев в дому родила. Ничего, говорит, сдохнут щенки — у меня орлы останутся, им и землю отдам. Тут я и высказала. Что старший — ублюдок от сожительницы невенчанной, второй — вовсе подкидыш от незнамо кого, третьего он ляшёнком назвал. Так что, молись, муженёк, чтобы Володенька жив был — единственный тебе точный наследник.

— А муж?

— Пьяный он был. Побуянил малость, спать завалился. По утру и вспомнить не мог. Только... как-то посматривать начал. Про Романа слуг расспрашивал. В Краков людей посылал. А звать в отцов дом... не велел.

Она бездумно смотрела в стену опочивальни, вспоминала дела давние, водила гребнем по уже расчёсанным волосам.

— Вскоре младший мой брат, Казимеж, из заложников от Барбароссы вернулся. Два бездомных, безудельных, нелюбимых. Я, когда малая была, за братом ходила, присматривала. Вот и он взялся присмотреть за... за сыном моим. Как-то сошлись они, дядя с племянником. Отец во Владимир не зовёт — Роману и хорошо. Да и мне... нет его на глазах — будто и вовсе греха на мне нету.

Она тяжело вздохнула.

— Двенадцать лет Роман там прожил. Уж и веру католическую принять собирался. Тут братья в поход на язычников пошли. Генрих погиб, удел его, Сандомир, к Казимежу должен перейти. Болек, старший, не отдаёт. Казик с Мешко на брата войной пошли... У Казика дел много, на Романа времени нет. Здесь Ростик умер, муж в Киеве сел. Роман и приехал к отцу. Тот на него... злобится. Не понять с чего. У него и так-то норов... Жиздором не спроста прозвали. Послы новогородские пришли, дебрями лесными пробрались: "Дай нам, Великий князь, сына во князи. Как по старине — старшего". Муж фыркнул: старший, де, мне наследник, отцов удел держит. Берите второго, "Подкидыша". Типа пошутил. Роман и понял, что в отцовом дому ему доли не видать. Пошёл в Новгород да стал господе Новгородской угождать. Коль ворогов резать-жечь, так особенно. Жестоко как-нибудь.

— Так он знает?

— Откуда? Нет. Но... молву-то и он слышит. И видит, что и я, и... отец — к нему неласковы.

Не меняя выражения лица и тона, вдруг спросила:

— А ты — знаешь. Не — догадываешься, не — слышал. Знаешь. Откуда?