Пушинка в урагане (наш человек на троне)

Паукер получил задание набирать два новых конструкторских бюро: по разработке малооборотных двигателей водяного охлаждения и по проектированию автомобилей и тракторов. У генерала уже завелись весьма способные и амбициозные ученики, готовые взяться за любую перспективную задачу, и эту задачу им преподнёс я. Правда, я имел в виду совершенно мирную сельхозтехнику, но военные профессионалы сразу увидели возможность её военного применения: тракторы они с самого начала стали между собой называть артиллерийскими тягачами. Пришлось выделить время для отдельной беседы, чтобы объяснить: для сохранения секретности необходимо использовать именно термин мирный, сельскохозяйственный. Это потом наш трактор потянет пушки и военные грузы, а там и обрастёт броневой оболочкой, но пока трепаться об этом не время.

Ещё одна группа Инженерной академии занялась проектированием паровой турбины тройного расширения. Мне в этой связи не было известно совершенно ничего, кроме словосочетания 'тройное расширение', но инженерам оно не показалось чушью, и они взялись за дело. Единственное что я от них потребовал — чтобы они, едва надумают хоть что-то конкретное, незамедлительно это запатентовали.

Надо сказать, преподаватели и слушатели инженерной академии прекрасно сознают, что грань между цивильным и военным в их творчестве более чем зыбка, не чужды им и понятия сохранения тайны. В этом отношении с ними гораздо легче, чем с армейскими и флотскими офицерами, среди которых болтунов и фанфаронов если не большинство, то по меньшей мере половина. Это оказалось для меня одним из сильнейших разочарований в этом мире. Вторым по значимости оказалось разочарование в образовательном и умственном уровне старших офицеров и генералитета.

Скажем, пообщался я с начальником Николаевской академии Генштаба Михаилом Ивановичем Драгомировым... Хотел обсудить с ним план предстоящих манёвров. И что? Этот долболюб сходу заявил, что сам замысел подобных учений он считает глупостью и напрасной тратой сил и средств. Самолёты он объявил дорогостоящими игрушками, а мою мысль о применении на самолётах скорострельного оружия вообще привела его в ярость. У меня возникло впечатление, что не будь я особой императорской крови, этот самодур сгноил бы меня самым зверским образом.

Ну-ну... Кто меня обидит, тот долго икать будет. До кровавых брызг.

Тем же вечером я вызвал к себе Власьева и имел с ним продолжительную беседу, непосредственно касающуюся нашего бравого генерала.

Для начала я попросил Власьева не докладывать суть предстоящего разговора начальству, и он твёрдо ответил, что всё останется между нами.

— Андрей Антонович, Вы человек военный, немало послуживший и повоевавший. Скажите, как Вы относитесь к воззрениям генерала Драгомирова? Особенно мне интересно ваше отношение к его взглядам на рядовых солдат и младших офицеров. Прошу Вас, говорите прямо, не стесняйтесь.

— Хм... Плохо отношусь. По милости этого штыколюба столько моих товарищей полегло, что и вспомнить страшно. Я ведь служил в четырнадцатой пехотной дивизии, которой командовал этот... б... бравый генерал, и был в первых рядах тех, кто форсировал Дунай, и чудом остался цел. В моей роте в живых осталось сорок пять человек, и это считая с ранеными. Я оказался единственным выжившим офицером.

— Как была организована переправа?

— Вы же понимаете, Пётр Николаевич, что взгляд на поле боя подпоручика и генерала происходит с разных точек. Генерал гонит на бойню стада святой скотины, и для него большие потери сулят награды и почести. Знаете, как они говорят: 'Нет крови — нет дела'. Чем кровопролитнее бой, тем господам Драгомировым лучше.

— А подпоручикам?

— Даже в бытность подпоручиком я бы организовал форсирование Дуная с гораздо меньшими потерями. Убеждён, что количество потерь можно было сократить втрое-втрое. Если угодно, я могу к следующей нашей беседе подготовить карты и схемы этого дела со своими комментариями.

— Ничего себе! У меня возникла интересная мысль: нарочитая неприязнь этого господина к скорострельному оружию и прочие милые особенности его характера не несут ли в себе опасности для боевой подготовки войск?

— Совершенно определённо Вам скажу: несут. Более того: запрет в Николаевской академии на командно-штабные игры, нелюбовь к артиллерии и вообще практикуемая им система подготовки генштабистов могут быть истолкованы в очень неприятном для его высокопревосходительства свете.

— А как Вы считаете, Андрей Антонович, этот господин дурак или умный вредитель?

— Вы же понимаете, Пётр Николаевич, что одно другому не мешает. Но то, что господин Драгомиров находится не на том месте, считаю не только я. Если угодно, есть мнение, и я его разделяю, что на должности командира роты или батальона он был бы чрезвычайно хорош, но даже полк ему доверять нельзя.

— Я попрошу Вас, Андрей Антонович, соберите сведения о господине Драгомирове и о его окружении. Особенно меня интересуют его зарубежные связи, и особенно во Франции и Великобритании. Сразу скажу: подойдут любые сведения, главное, чтобы они были неотличимы от оригинала.

— Вы предлагаете заняться подлогом?

— Да, Андрей Антонович. Конечно, лучше, чтобы все документы были подлинными, но тут уж как выйдет.

— А как же офицерская честь, Пётр Николаевич?

— Знаете, Андрей Антонович, ради того, чтобы спасти жизнь и здоровье тысячи человек, я готов пойти на любую ложь. А если речь зайдёт о сотнях тысяч, а то и о миллионах жизней, то я готов публично искупаться в дерьме. В этом я вижу свою честь.

Жандарм выглядел потрясённым. Он задумался, уставившись в одну точку, а потом, что-то решив для себя, внимательно уставился мне в глаза:

— Вам что-то известно, Пётр Николаевич?

— В какой-то мере. Собственно, и Вы и любой другой человек аналитического склада ума, можете сделать прогноз на будущее. Судите сами: Россия не является лидером технического прогресса. Более того: технический прогресс в стране искусственно тормозится господами вроде Драгомирова. Как следствие, мы слабее в техническом и военном отношении, чем даже Пруссия, не говоря уже о более крупных странах. Ну и как результат, нам придётся воевать в ненужных нам войнах за чужие интересы или за явную глупость вроде пресловутого креста над святой Софией или 'свободу' славян.

— Что же Вы предлагаете, Пётр Николаевич?

— Собственно, я уже это делаю. Нами, я имею в виду всех нас, единомышленников, уже созданы условия для развития в России новейших отраслей промышленности. Ваша, Андрей Антонович, роль в этом деле более чем существенна: вы оберегаете наши секреты, и думаю, это стоило Вам немалого труда.

— Это правда. Вокруг вас вьётся столько господ, являющихся явными шпионами, что просто дух захватывает. Знаете, только личное участие графа Игнатьева оберегает меня от ссылки куда-нибудь во глубину сибирских руд.

— А сменится ваш шеф, что будет?

— Да, его довольно скоро отправят в отставку: уж очень он неудобен, уж очень верен присяге, и слишком любит Россию. Полагаю, что после его ухода и мне придётся туго.

— Ну ничего, прорвёмся, Андрей Антонович! В крайнем случае возьму вас себе в адъютанты. Главное, берегите себя.

* * *

Всё-таки есть определённые плюсы в молодом возрасте. Один из них заключается в том, что мне не обязательно таскаться по балам и приёмам: возрастом не вышел. Впрочем, мне по моему положению, необходимо появляться на определённых статусных мероприятиях, и я на них присутствую, тем более, что там же появляется испанский посланник с супругой и её крестницей. За Инес-Саритой тянется шлейф молодых воздыхателей, которые косо поглядывают на меня, поскольку мне чаще других удаётся завладеть вниманием прекрасной испанки. Вот и сейчас мы вдвоём сидим за роялем в Ореховой гостиной Аничкова дворца, и в три с половиной руки играем чудесную латиноамериканскую песню из моего времени. Три с половиной руки потому, что моя левая рука восстанавливается с трудом, и хотя прошел уже год после ранения, несмотря на процедуры и тренировки, работает ограниченно.

Вообще-то испанский язык я начал учить уже здесь, незадолго до знакомства с Инес-Саритой, но песня оттуда, из моей прошлой жизни. Как уже упоминалось, я музыкант, и в проклятые девяностые мне доводилось лабать в разных мутных забегаловках. Как-то раз к нам подошел ноурусский и предложил разучить песни, а если разучим, он хорошо отбашляет. Ноурусский был совершенно классический: малиновый пиджак, золотая цепь на шее, перстни на пальцах... Стрижка под ноль, низкий лоб, массивная челюсть и 'прицеливающийся' взгляд шли в комплекте. Мы уже было, приготовились репетировать какой-нибудь 'Владимирский централ', но он выложил перед нами ноты Historia de un Amor и Espera (La nave del olvido) и тексты этих песен на испанском языке.

Да уж, ноурусский оказался совсем непростым парнем, мы были искренне удивлены. К следующей смене, а это через два дня, мы выучили песни, и даже пели, не слишком коверкая слова, в чём нам за небольшую мзду помог преподаватель испанского из института Культуры. Ноурусский, который так и не представился, не обманул, заплатил недурные деньги, а мы несколько раз по его заказу исполняли эти песни. Публике, кстати, тоже понравилось, и потом у нас неоднократно их заказывали.

Вот и сейчас мы с Инес-Саритой, поделив песню на партии, поём:

Ya no estás más a mi lado corazón

En el alma sólo tengo soledad.

Que si ya no puedo verte,

Por qué Dios me hizo quererte

Para hacerme sufrir más?

Нам благожелательно внимают жена Александра II Екатерина Михайловна, будущая императрица, жена цесаревича и немалая толпа аристократов. Заканчиваем под водопад аплодисментов.

— Восхитительно! — к нам подошли Екатерина Михайловна и Мария Фёдоровна — Давно не встречался нам столь гармоничный дуэт, соединяющий юность, красоту, талант и бесподобную мелодию. Спойте нам ещё, мы просим!

Дамам такого положения не отказывают, да и не хочется отказывать. Садимся, и снова играя в четыре руки, делим песню на партии:

Espera.

Aún la nave del olvido no ha partido.

No condenemos al naufragio lo vivido.

Por nuestro ayer, por nuestro amor, yo te lo pido.

Espera.

Aún me quedan en mis manos primaveras

para colmarte de caricias todas nuevas

que morirían en mis manos si te fueras.

Espera un poco, un poquito más,

para llevarte mi felicidad.

Espera un poco, un poquito más.

Me moriría si te vas.

Мне хорошо с Инес-Саритой, а Петя внутри меня просто млеет в её присутствии, и нешуточно ревнует её ко мне. Но после серьёзного разговора Петя немного успокоился. Дело было так: после очередной встречи с прекрасной девушкой, и урока, на котором я обучал Инес-Сариту и дона Карлоса фингерстайлу или пальцевой технике игры на гитаре, я возвращался домой в коляске. И вдруг Петя, два дня никак не проявлявший себя, обиженно заявил:

— Я очень тебя ценю, но то, что ты уводишь от меня девушку, просто недопустимо.

— Здравствуй Петя, очень рад, что ты проявился, а то я по тебе заскучал.

— Ты не ответил.

— На что, Петя? Ты не задал вопроса.

— Знаешь, так получилось, что до твоего появления, девушки совершенно не обращали внимания на меня. Вокруг вились только охотницы за деньгами и выгодным браком. Обидно. А тут появляешься ты, жизнь становится такой увлекательной. Самолёты летают, мотоциклы мчатся, моторы ревут... А ещё и песни, которые ещё никто не знает. Девушки стали просто навязываться, но ведь они любят тебя, а не меня!

— Ах, вот ты, о чем, Петя! Открою тебе глаза: в моей юности были те же проблемы, что и у тебя. Я был добрым мальчиком, хорошо учился, играл на музыкальных инструментах и очень хотел внимания девочек, но я им совсем не нравился. Ну, совершенно! Им нравились здоровенные парни, весёлые и говорливые, а я был скромен, и невеликого роста. Да и одевался я довольно бедно.

— Я чувствую, что ты говоришь правду, но... не верю!

— Всё очень просто: для женщин очень важен статус и активность мужчины.

— Ты говоришь о людях как о животных. — неодобрительно возразил Петя.

— А мы кто? Двуногие без перьев, всего-то!

— Тут ты прав. Платон дал именно это определение: 'Человек — существо бескрылое, двуногое, с плоскими ногтями, восприимчивое к знанию, основанному на рассуждениях'.

— Вот и я о том. Мы с тобой вместе составляем идеального самца: от тебя нам достался статус, выше которого в этом мире мало кто дорос, а от меня как раз активность и даже некоторый цинизм, всё-таки я старый и страшно опытный тип. По отдельности мы неинтересны, а вот вместе чего-то стоим. Не ревнуй, Петя. Если Инес-Сарита ответит на твои чувства, я не буду вам мешать. Договорились?

А в конце приёма, когда гости стали расходиться, две императрицы пригласили меня на приватный разговор. Да. Не знаю, дружны ли две эти женщины или они по каким-то причинам временно объединили усилия, но я встречал их только вместе. Вот и сейчас они приняли меня вдвоём.

Комната была маленькая, уютная, полная всяких милых женских безделушек: фарфоровых статуэток, вазонов, оборок и прочего, в чём я никогда не разбирался, а Петя если что и понимал, то помалкивал: очень уж он трусил. Право не знаю, почему Екатерина Михайловна вызывала у него такой панический ужас: миловидная, довольно молодая женщина, одетая со скромной роскошью, с очень красивыми руками.

Екатерина Михайловна и начала разговор:

— Пётр Николаевич, мы видим, что ваши отношения с Инес-Саритой, дочерью герцога де Мединасели перешли некий рубеж, за которым следует определиться с серьёзностью ваших чувств. Ваш батюшка не вполне готов заниматься твоей судьбой, а матушка также лишена этой возможности, вот мы, по-родственному хотим поучаствовать. Итак, как далеко зашли ваши отношения?

— Сударыни, вам пока не о чем беспокоиться: все встречи с сеньоритой Инес-Саритой проходили на глазах её родственников, и уверяю вас, ничего предосудительного не было.

— Об этом мы вовсе не беспокоимся, милый мальчик: вы оба юны и скромны. Но не возникло ли между вами чувств?

— С моей стороны да. И серьёзные. А вот сеньорита Инес-Сарита боится этих чувств: вы же знаете, какая о ней идёт молва.

— Увы и ах, Пётр Николаевич. Но, как Вы знаете, это не главное препятствие на пути к вашему счастью...

— Я знаю, о чём вы говорите, но не вижу ни малейших препятствий: моя очередь в престолонаследии настолько отдалённая, что нет смысла задумываться на сей счёт.

— Но как посмотрит Государь-император на ваш брак?

— Увы, не знаю. Хотя, если бы кто-то заинтересовался моим мнением, то я бы отменил все ограничения, касающиеся брака особ императорской фамилии, и любой врач-физиолог подтвердит мою правоту.

— Что Вы имеете в виду, Пётр Николаевич?

— Тот неоспоримый факт, что на человека распространяются все законы биологии, в том числе и в части наследственных болезней, что и на всех тварей Божьих, живущих на нашей планете.