Седьмой Принцип

— Здрасьте, приехали, — не согласился Дэдэ. — Как это нет? Мы же с тобой общаемся, и нормально так, глаза в глаза. Мне, чтоб ты знал, без разницы, кто тебя сюда принес — Морфей, Эол, Зефир или кто-то еще. Правила одинаковы для всех, независимо от способа проникновения в лабиринт. Ты это знаешь. Разница существенна для посетителя, для тебя, то есть, в каком виде ты сюда прибыл, в физическом или в каком другом теле. Разница в смысле последствий. Вот, конкретно в твоем случае, ты, если провалишь все три комплимента, останешься блуждать в лабиринте своих кошмаров, пока кто-нибудь тебя оттуда не вызволит, или пока чудом не выберешься сам. На чудо, кстати, можешь не рассчитывать, поскольку, сам знаешь, что дела твои швах, и нет к тебе больше благоволенья на небесах, и под ними его тоже нет. Но я, помня нашу старую дружбу, готов принять твое объяснение и не считать первую попытку попыткой. Хотя она таки да, попытка. Но — пусть. Давай, Фрюж, начинай, мне не терпится.

— О чем таком ты говоришь? — спросил, чувствуя, как сминается от тревоги душа, Лис. — Почему это мои дела швах? И насколько швах? И что вообще такое, это швах? Я ничего не понимаю.

Ему и так было не по себе, а после слов Дэдэ градус тревожности стал стремительно повышаться. Ему сделалось жарко, и местами потно — на лбу выступила испарина, и он отер ее рукой.

— Все пугают, а никто толком ничего не говорит, — пожаловался он Дэдэ. — Может, ты мне расскажешь?

— Комплимент! — напомнил Дэдэ условие.

— Но я не приготовил! — попытался оправдаться Фрюж. Жалкая попытка!

— Позор! — отмел его оправдание Дэдэ, как несущественное. — Уж кто-кто, а ты, льстец и угодник, всегда должен иметь наготове пару-тройку комплиментов. На все случаи жизни.

— Я думаю, что такому удальцу, как ты, никакие комплименты вообще не нужны. Ведь ты птица только по роду профессии, а так — мужик мужиком. В смысле, настоящий мужчина, который яйца не откладывает где ни попадя, как курица, а с собой всегда носит. Ведь носишь? Скажи!

— Ну, ношу, — с опаской согласился Дэдэ. — Стоит ли об этом кричать?

— Кричать? Да этим гордиться нужно! Пусть все знают!

На минуту задумавшись, Дэдэ вдруг проникся. Он выставил вперед подбородок и выпятил обтянутую красной парчой грудь.

— А ведь и правда! — вскричал. — Ай да Фрюж! Ай да сукин сын! Вот можешь же когда захочешь...

Дэдэ легко соскочил с карниза вниз и встал рядом с Фрюжем. Тут-то тот и ухватил удачу за хвост.

— Ах, — выразил покорность Дэдэ, — я твой, и делай со мной, что хочешь. В смысле, рассказывай, зачем явился ты сюда?

— Я хочу знать...

— Спрашивай, но коротко, потому что можешь не успеть.

— Если ты позволишь... Что они от меня хотят?

— Ну, дорогой, ты должен вернуть, что взял.

— Ничего не знаю! И вообще, я не беру чужого, мне не нужно. Но — допустим. Что же я взял, скажи?

— Глупа и опасна твоя игра. Но — изволь, ты похитил Базовый элемент.

— Базовый элемент?! Понятия не имею, что это такое!

— Тебя же уличили!

— Серьезно? Ладно. И где же я спрятал эту штуку?

— Никто не знает, где. К сожалению!

— Да и я не знаю! Как ты понять не можешь? Не знаю, не помню ничего такого. Но... — Лис хитро улыбнулся, — если мне сопутствовала, как ты говоришь, удача... Дэдэ, ты должен знать!

Дэдэ покачал головой.

— Я знаю лишь только то, что не обошлось без Огненного цветка, Нелюбима. И, значит, он тебе снова понадобится. Все, теперь беги отсюда, время вышло!

— Еще одно. Тут передо мной тень проскользнула... Чья тень?

— Ты и сам знаешь.

Фрюж чувствовал, что ему все трудней дышать. Пот крупными каплями проступал сквозь волосы на голове и стекал по лбу и дальше, заливая глаза. Он раз за разом вытирал его ладонями и рукавами куртки, но пот нескончаемым потоком накатывался вновь и вновь.

— Где мне искать его, скажи? — спросил он с тоской и надеждой.

— Не ищи, бесполезно. Тебе вернут его, но только в обмен на Базовый принцип. Одно за другое! Все! Все! — вдруг закричал Дэдэ. — Довольно! Время вышло. Беги, а то сгоришь!

И с силой, в таком небольшом тельце не предполагаемой, он оттолкнул от себя Фрюжа.

Лис, словно мячик, отлетел к стене, но не ударился, хотя и сжался в ожидании удара. Он провалился, просочился сквозь ее черное тело, как сквозь нечто нематериальное, воображаемое, и полетел, медленно переворачиваясь, куда-то в темноту, беспомощный, точно потерявшийся космонавт. Взгляд его при этом был прикован к синему, зажатому в руке, перу — прощальному благословению Дэдэ. Потом Лис дернулся, перевернулся и вывалился из обертки сна.

Вывалился прямо на пол. Прижавшись щекой к прохладным еще доскам пола, он несколько остудил голову, и оттуда, снизу, с изумлением и полным непониманием взирал некоторое время на то, что происходило вокруг.

А вокруг бушевало пламя.

Ему не сразу удалось справиться с остаточным наваждением сна, казалось, что он все еще где-то там, в иной реальности, и происходящее является продолжением его сновидения. Но нет, все было серьезно, по-настоящему. Даже слишком серьезно. Пожар, похоже, был в разгаре, а он находился в самом его эпицентре. Быстро оглядевшись, он понял, что оказался в западне, огонь бушевал вокруг повсюду, и прорваться сквозь него не представлялось возможным. Ощущение острой опасности железным коленом уперлось в живот, но он, стиснув зубы, удержался от первой волны паники. Бежать, похоже, некуда, но, что-то же еще можно придумать? Он осмотрелся.

Огонь лизал стены вокруг, горело все, горели двери, мебель, да вся кухня была объята пламенем. Окно, видимо, вывалилось в сад, и вокруг проема бушевал огненный смерч, раздуваемый, словно кузнечный горн, потоком свежего воздуха снаружи. Пытаться проскочить сквозь него — все равно, что нырять в горелку. Пламя гудело и подвывало, что-то трещало, лопалось и обваливалось, накатывавшиеся волны жара прижимали к полу. Едкий сизый дым опустился почти до самого низа, лишь там, где лежал Лис, оставалась небольшая, с полметра, прослойка воздуха, которым еще можно было дышать. Лампу он оставил зажженной на столе, и она, как ни странно, все еще продолжала светить, но едва он это заметил, как лампа, окутавшись призрачным облачком, взорвалась, осколки посыпались Лису на спину. Снизу ему было видно, как стоявшее на столе вертикально панно облизывают языки пламени. Удивительно, но доска не воспламенялась. Стол под ней дымился уже вовсю, а она лишь светилась ярким светом, словно была металлической и раскалилась докрасна. И она уже не казалась янтарной, а почти белой, и на ней играли цвета побежалости — казалось, еще немного, и посыплются искры.

Взгляд Лиса переместился под стол. Ему показалось, что пол там неоднороден, виднелась какая-то щель поперек досок. Опираясь на локти, он быстро подполз туда, и уже в движении обнаружил, что сжимает в правом кулаке синее птичье перо, которое в свете пожара пылало неоном. То самое перо, что привиделось ему в его сне, перед самым пробуждением. Или, все-таки, не во сне, и не привиделось, а все было на самом деле? Он ничего не понимал, но и времени на размышления не осталось, и некогда было разбираться со снами и прочей чертовщиной. Он сердито, судорожно и как-то набок поморщился, гоня прочь ненужные мысли, механическим движением сунул перо в карман. Потом, потом настанет время разбираться со снами, и со всем прочим, когда выберется отсюда. Ну, если выберется...

Под столом, как он и надеялся, прятался вход в подпол. Ломая ногти, царапая зализанные многочисленными прикосновениями рук доски, он подцепил тяжелую крышку люка пальцами и откинул ее набок.

Из открывшегося темного пространства дохнуло затхлой прохладой с преимущественным запахом картофельной гнили. Вниз уходила лестница, растворяясь после третьей ступеньки в темноте. Та темнота источала жуть, словно разверзнутая могила, но, как ни крути, эта лестница в подпол была единственной его — возможной — дорогой к спасению. Времени на раздумья совсем не оставалось, вокруг все начинало обваливаться, вот-вот мог обрушиться потолок. Веня вскочил на ноги, схватил доску и, держа ее обеими руками, прижимая к груди, скатился по лестнице в погреб. И только оказавшись внизу почувствовал, что раскаленная доска нестерпимо жжет руки. Вскрикнув, он отбросил панно в сторону. Ударившись о какой-то стеллаж, она упала на земляной пол. Удивительно, но лежа там, в темном углу, панно продолжало светиться и выглядело так же, как люк над головой, в проеме которого бушевали языки пламени. Лис пожалел, что спускаясь в погреб, впопыхах не додумался опустить за собой крышку, теперь сделать это было уже нельзя. Он подумал, что, когда наверху обрушится потолок, даже здесь будет небезопасно.

Лис отошел от лестницы подальше, туда, где лежало панно, и прижался спиной к стене. Погреб оказался совсем маленьким, когда глаза привыкли к темноте, он увидел его весь. Да и какая темнота, не было ее вовсе, пламя над головой давало достаточно света, чтобы видеть все вокруг. Удивительно, но панно, отдавая тепло земле, прямо на глазах тускнело, постепенно сливаясь с поверхностью, к которой прильнуло.

Над головой вдруг сильно зашумело и следом с невероятным грохотом обрушилось. Мелкой дрожью пошли стены, а потом сквозь открытый люк в вихре искр посыпались вниз горящие доски. Погреб сразу наполнился едким дымом и жаром, вспыхнула и запылала лестница. Стало невозможно дышать. Лис понял, что его все-таки загнали в угол, и что неизбежного ему никак не избежать. Недаром же оно неизбежное. Душа его, словно готовясь покинуть тело, съежилась, как свиная кожа от жары, и онемела. Не совсем понимая, зачем он это делает, Лис поднял с земли вполне уже остывшее панно и притиснул его рукой к груди. Другой рукой он натянул на голову куртку, защищаясь от жара, присел на корточки и, отвернувшись, прижался лбом к стене.

За спиной его неистовствовало, плевалось искрами, давило жаром адское пламя, а в голове крутилась, словно сбившаяся со спирали зациклившаяся пластинка, одна единственная мысль, что напрасны были его потуги разобраться во всем, и что никому он теперь ничего не докажет. Зря все было, зря. И такая его тут тоска взяла, он и не знал никогда, что она такой бывает, необъятной и неизбывной, точно страх самого себя. А следом навалилась апатия, та просто ударила дубиной по темечку, и предоставила жару вылизывать то, что от него еще оставалось. И подумалось ему в этот миг, что, если кому-то — потом, когда-нибудь — придет в голову расчищать эту яму, вряд ли среди золы и древесного угля он обнаружит и определит хотя бы косточку, хоть горстку принадлежавшего ему пепла. И так ему жалко себя стало, что он и заплакал бы, не иссуши жар все, в том числе, и слезы.

И тут Лис почувствовал, что от стены, к которой он припал головой, в аккурат из щели между ней и какой-то деревянной конструкцией вроде стеллажа, какие обычно возводят в погребах, как будто идет ток воздуха, причем довольно ощутимый ток, подпитывающий пылающий в центре под люком костер. Позабыв сейчас же и про тоску, и про апатию, и про все другое, что было неважно в этот миг, движимый лишь взведенной пружиной единственной мысли-желания 'жить, жить, жить!', он вскочил и рывком откинул стеллаж от стены, который дополнительной порцией топлива с грохотом завалился в огонь. Глазам его открылся зиявший угольной чернотой на освещаемой сполохами стене узкий, по ширине плеч, и не больше метра в высоту лаз. Не раздумывая, Лис втиснулся в него всем телом.

Раздумывать, собственно, было некогда, припекало так, что шипели и скручивались на голове волосы, а куртка на спине, накалилась да, пожалуй, уже и горела. Но если из хода идет воздух, значит где-то там, на другом конце, есть выход. Должен быть. Хоть какой-то шанс. Все равно в погребе дольше оставаться было невозможно.

В общем, с разудалой и шальной мыслью в голове, что этой ночкой он таки погулял на славу, с наивной надеждой в душе, что приключения его в основном закончились, что остался всего пустяк, пустячок даже — добраться до противоположного конца туннеля, он к этому концу и устремился.

Глава 12

Во чреве том

Первые несколько метров Лис прополз автоматически, толкаемый одним лишь желанием убраться поскорей и подальше от нестерпимого жара позади. Он именно что полз, поскольку, попробовав поначалу перемещаться по ходу на корточках, гусиным шагом, быстро убедился, что это практически невозможно. Так же он сразу осознал, что совершенно напрасно взял с собой в это подземное путешествие панно, доска существенно его сковывала и замедляла передвижение вперед. Но с каким-то странным упорством, даже упрямством, он не бросал ее и продолжал тащить за собой. Для этого ему пришлось лечь на бок, и так на нем ползти, выбрасывая вперед левую руку и подтягиваясь на ней, в то же время, прижимая правой доску к себе. Такой способ перемещения по лазу оказался вполне эффективен, и Лис, брыкаясь ногами и извиваясь всем телом, полз вперед, подбадривая себя: 'Ну же, Лис, давай, давай! Ты же лис! Нора твой дом! Ну же, не трусь!'

Но вот — не трусь... Легко сказать, легко согласиться, но страх живет сам по себе, хоть и в тебе, и с ним договориться невозможно, потому что у него одна цель — сломить твою волю, пожрать твою душу. Страх можно побороть, но победа будет дорого стоить.

Первые метры пути по подземелью еще освещались отблесками огня на стенках тоннеля, но дальше световые блики истончились до призрачной прозрачности, качнулись перед глазами, точно перья радужной птицы и пропали вовсе, оставив его в кромешной тьме наедине с собой и своими страхами. Да еще этот невероятно густой запах сырой земли с ноткой грибной плесени. Лис сразу понял, что спелеолог он едва ли не в меньшей степени, чем высотник-монтажник, или альпинист, и тут же ощутил несоответствие своего психического состояния текущему местоположению. Очень кстати вспомнились ему пророчества Нины Филипповны, словно не было раньше и не будет впоследствии времени и возможности думать о них. 'Ну вот, посулила мне она шесть схваток, — имея в виду именно Нину Филипповну, размышлял Лис в ритме конвульсивных своих движений по тоннелю, — но что это за схватки? Это никакие не схватки, не родовые, а совсем наоборот, форменное избиение младенца. Разве можно назвать единоборством ситуацию, когда на тебя всей силой своей первобытной мощи наваливаются не какие-нибудь бродяги в подворотне, а основополагающие природные принципы? И не по недоразумению какому наваливаются, а со всей основательностью и целеустремленностью, имея в виду тебя именно что уничтожить.

Хуже еще то, что я не понимаю, что они от меня хотят, зачем им нужно к ногтю меня придавить, какая от этого им польза? Вот я, например, раздавлю букашку, муху прихлопну или комара, какая мне от этого польза? Да никакой, если вдуматься. Так, необязательная сиюминутность. Странно, правда? Где я, а где они. Мельче букашки я для них, для принципов этих. И, тем не менее, не погнушались, не сочли недостойным себя, своего статуса и величия, связались с мельче муравья, со мной. И вот, я уже лечу вверх тормашками с крыши. Что не разбился, так просто повезло. Спасли чудо и Нина Филипповна. С водой, правда, непонятно, что было, ежики эти... Шутка, наверное. Подмочили репутацию. Ладно, допустим, шутка, отделался мокрыми ботинками. Так ведь никто не отменял второй попытки, и когда вода примется мочить меня по-настоящему, я, конечно, взмокну. И вымокну. И, скорей всего, утону. Но пока вода отступила, и вот я уже из относительной сырости и влажности попадаю в безотносительное и самое реальное полымя. Мне жарко, черт побери! Так жарко, что я обугливаюсь и едва не сгораю заживо. Я бегу! И куда я бегу? Словно нарочно, единственный путь к спасению ведет под землю. Та-дам! Земля ждет меня с распростертыми объятиями, я сам влезаю в ее лоно, которое, по сути, есть могила. Легко и элегантно меня загнали туда, откуда не выбраться, откуда выхода нет. Слышишь, Лис? Выхода нет...'