Перед спорткомплексом и внутри, тоже было немало милиционеров в парадной форме, а сам комплекс было не узнать! При входе висела огромная красная перетяжка, на которой большими белыми буквами было написано: "Сила милиции — в ее связи с народом!" Колонны в холле были украшены хвойными гирляндами, ярко светит все освещение, на стенах висели плакаты с цитатами классиков и призывами к советским трудящимся и спортсменам. Много народа, большинство в строгих черных костюмах и при галстуках. Все бегают, суетятся и чего-то ждут. На входе нас встречал Ретлуев, тоже в парадной милицейской форме.

Я впервые видел его в форме, да еще и в фуражке. Ну, что сказать: смотрелся он импозантно, но был, как совершенно незнакомый человек. На наш град вопросов, отвел обоих в сторону и быстро ввел нас в курс дела.

Оказывается на финал ожидается приезд замминистра МВД Чурбанова, прибывшего сюда из Москвы, в связи с неудачным розыском маньяка местными пинкертонами, а так же первого секретаря обкома Романова, за компанию. Поэтому-то так все бегают и шевелятся! Переодеться надо, для общего представления, но поединка не будет. По сделанному запросу в МВД Латвии выяснилось, что этому Мисюнасу аж 16 лет и он до финала допущен не будет.

— Гогуа уже занимался подобным на Союзе, с грузинской "молодежкой", тогда еле выкрутился, этот раз для него, явно, станет последним,— закончил сквозь зубы свою вводную Ретлуев.

— Ты иди переодевайся,— это он ко мне — а ты, Алексей, не отходи от него, чтобы не было никакой провокации, да...— закончил Ретлуев и, хлопнув меня по плечу, поспешил по своим делам.

"А в боку-то как отдало, твою мать!"-мысленно скривился я, но внешне сдержал морду кирпичом.

В раздевалке еле сумел переодеться, чтобы не засветить свою повязку. Потом рассматривал ее в туалете, но все было в порядке, следов крови не обнаружил. Плотной повязку делать было нельзя, чтобы не выделялась под футболкой, поэтому дома я засыпал рану толстым слоем стрептоцида, наложил квадрат бинта и плотно заклеил лейкопластырем, ряд за рядом отрезая клейкие ленты от катушки.

Леха торчал под дверью туалета, поэтому я поспешил выйти и мы присоединились к общей, возбужденно шатающейся туда-сюда, группе юных спортсменов, их тренеров, каких-то мужиков в спортивных и цивильных костюмах, в милицейских мундирах и вообще всех, кто смог проникнуть в район раздевалок и залов.

Через полчаса спортсменов и тренеров, по громкой связи, пригласили в главный спортивный зал, где и должны были проходить финальные бои . При входе я обалдел, зал был тоже украшен и битком забит вовсю галдящими мальчиками и девочками в школьной форме, ярко светили прожектора и стояли две здоровенные телекамеры!

Наше появление вызвало в зале гомон, свист и аплодисменты. Дети, сорванные с уроков, веселились вовсю! Какое-то время ушло на наведение взрослыми порядка, а нас — спортсменов выстроили на ринге и дальше все замерло в непонятном ожидании.

Через пару минут в зал, через открывшуюся дверь зашла группа мужчин, поровну поделенная на костюмы и мундиры, причем многие мундиры дополнялись лампасами. Зал, сначала неуверенно, а затем активно зааплодировал! Затем последовала череда выступлений, приехавших к детям, чиновников.

Ну, что сказать, все выступавшие, а их набралось пятеро, говорили довольно душевно и очень коротко, всего по три-четыре минуты. Среди выступавших был и замминистра МВД Чурбанов. Он был лаконичнее всех: сказал о пользе спорта, о том, что советское государство всемерно развивает детский спорт, всех поздравил с выходом в финал и пожелал удачи. Ему дружно хлопали, как и остальным. Последним выступал первый секретарь Ленинградского обкома партии Романов. Он говорил без бумажки и чуть дольше всех прочих, зато хозяину города хлопали громче всех!

Пока все они выступали, я бессмысленно рассматривал зал. И тут в моем мозгу, свободном от предстартового мандража, возникло, как озарение — видение одного очень перспективного расклада. Абсолютно очевидного и совершенно невероятного! Точно. Я, как Штирлиц, хе-хе...

Я теперь абсолютно точно знаю, на кого можно попробовать опереться в моей борьбе за СССР.

* * *

После выступления первых лиц, началось представление финальных пар. Всего было три возрастные группы: младшая группа — 12 лет, средняя группа — 13-14 лет и старшая группа 15-16 лет. В каждой группе была разбивка на три "веса". Я должен был боксировать в средней группе, в "верхнем весе".

Пары во всех группах представлялись поочередно и зал приветствовал боксеров приветственными криками и аплодисментами. Высокие гости сидели в первом ряду, одной из спешно возведенных трибун, которых в первые дни соревнований, в зале не было и в помине! Теперь же они заполнили собой большую часть зала и представляли зрителям прекрасную возможность все видеть, без малейших помех.

После представления пар, на ринг зачем то полез тележурналист с микрофоном, за которым тянулся многометровый шнур, и начал пытаться задавать юным боксерам какие-то элементарные вопросы: о планах в спорте, увлечениях и оценках в школе. Рядом с ним стоял, тоже со своим микрофоном, ведущий, который представлял финальные пары. Таким образом, ответы спортсменов были слышны и на весь зал.

Хотя слушать-то было и нечего, ребята и так отчаянно волновались, а тут еще и журналист с микрофоном и камерой! Поэтому в ответ на простейшие вопросы, слышалось что-то невнятное и односложное.

Молодой журналист обвел наш ряд, полным отчаяния, взором — интервью перед финалом не выходило совершенно. Вдруг он поймал мой насмешливый, над его безнадежными попытками, взгляд и устремился ко мне, как к последнему шансу.

— А, представься ты, пожалуйста?!

— Пожалуйста,— вежливо отвечаю ему — Виктор Селезнев, седьмой "А" класс, 81-ая школа.

На одной из трибун громко завопили и захлопали. Поворачиваю голову — твою мать! Вижу там мой седьмой "А", пару учителей и директрису. Вот ведь "попадалово"! Но, после секундного замешательства, беру себя в руки и отвечаю на очередной вопрос журналюги:

— Учусь хорошо, почти на одни пятерки.

В этой четверти это была абсолютная правда, и сильно отличалось от невнятного "нормально" других боксеров, на аналогичный вопрос.

— А какие у тебя есть увлечения в жизни, кроме бокса? — обрадованный, что получается, хоть какой-то разговор, продолжал задавать вопросы журналист.

— Пишу книгу, пишу стихи, сочиняю песни,— я был сама невозмутимость, а зал ответил удивленным гулом. Бросаю взгляд на VIP-трибуну, там тоже с интересом слушают наш разговор.

— А о чем твои стихи и песни? — настырная "акула пера" почувствовала "золотую жилу" для разговора с боксером.

— О разном: о нашей Родине, о спорте, о детстве. Для некоторых даже музыку сочинил, вот надеюсь, что кто-нибудь из наших известных певцов или певиц их исполнит.

— А кого бы ты хотел, например? — с улыбкой, интересуется репортер.

— Ну, у меня есть хорошая песня для нашей замечательной ленинградской певицы Людмилы Сенчиной, думаю она станет очень популярной в ее исполнении! — замечаю улыбку на лице Романова, все-таки, может и не врут про его шуры-муры с Сенчиной.

— А бокс не мешает тебе и учиться, и писать стихи? — настырничает журналёр.

— Нет, что Вы,— сохраняю на лице серьезную мину — наоборот совсем. Раньше у меня была плохая память и надо мной даже смеялись из-за этого.

— А теперь, как ты занялся боксом, память стала лучше? — не понимает журналист.

— Нет. Теперь перестали смеяться! — я делаю честные глаза. До журналиста не доходит. В зале тоже сначала молчание, потом раздался чей-то громкий смех. Я перевожу взгляд и вижу, что это хохочет... Чурбанов. Волной смех от VIP-трибуны расходится по залу, по мере понимания моего тонкого юмора!

Журналист, наконец, желает всем нам успеха и убирается с ринга...

...Первые поединки начались с младшей группы. Ребята плохо перенесли волнение финала, давление заполненного зала и телекамеры. Они бестолково махали руками и напрыгивали друг на друга, как петухи. Потом два боя прошли в "моей" средней группе, тут хоть немного походило на бокс. Затем объявили поединок в первом весе старшей группы.

Когда мы с Лехой, сидя на специально отведенных для спортсменов местах, досматривали этот бой, к нам подошел незнакомый милицейский капитан и предложил обоим следовать за ним. Я напрягся.

Выйдя из зала, и следуя за капитаном по коридору, мы, наконец, пришли в большой кабинет, где застали следующую картину. За длинным столом сидели трое мужчин в костюмах и один лысый толстяк в генеральском кителе. Генерал постоянно вытирал красное лицо большим белым платком и тяжело отдувался, хотя в кабинете было совсем не жарко. Перед ними стояли мрачный Ретлуев, Шота — тренер Мисюнаса и какой-то милицейский подполковник.

— А я вам очередной раз заявляю,— раздраженно и на повышенных тонах вещал генерал — спортивный праздник в присутствии заместителя министра МВД СССР и высшего партийного руководства города я вам сорвать не позволю, на основании каких-то подозрений и голословных обвинений.

— Товарищ генерал-майор,— начал говорить незнакомый мне подполковник, стоящий рядом с Ретлуевым — что же тут голословного? У нас есть официальный ответ из ГУВД Риги, Юрису Мисюнасу 16 лет и по правилам он не может боксировать с четырнадцатилетним подростком.

— Товарищ Ананидзе,— вступил мисюнасовский Шота, у нас на руках есть все документы, что Юре Мисюнасу 14 лет, капитан Ретлуев просто боится, что его воспитанник проиграет, а все что хотим мы, так это честного поединка, в боксе все решается на ринге, а не выносятся дрязги при министре, первом секретаре обкома и телевидении.

— Шота, ты мошенник, а не тренер, и о честности не тебе говорить,— глухо сказал Ретлуев.

— Вешать ярлыки — удел слабых,— тут же откликнулся Шота.

— Прекратите,— стукнул кулаком по столу генерал — А...— воскликнул он, только сейчас заметив нас с Лехой,— иди сюда мальчик.

Я подошел к столу. Мужики в штатском растеряно переглядывались и молчали, а генерал принялся за меня:

— Ты хочешь стать победителем, как настоящий мужчина, или только стишки пишешь? Вот твой тренер пытается тебя от финала отстранить, если ты не выйдешь на ринг, то победителем будет признан твой соперник — всю эту несуразную тираду генерал мне почти выкрикнул в лицо. Мне. Четырнадцатилетнему подростку. Вот ведь очередная грузинская сука!

— Я не дам выставить подростка, против взрослого парня. Это детский спорт, а не бои без правил! — тоже повысил голос Ретлуев.

— Ты забываешься, капитан! — красномордый генерал уже орал — молчать!

— Хорошо, я выйду на ринг,— говорю глядя этой сволочи в глаза — только у меня к Вам одна просьба.

— Какая? — толстопузая сволочь выпучила на меня свои заплывшие глазенки.

— Не могли бы Вы мне, товарищ генерал, назвать свою фамилию.

— Что,— голос генерала лучится самодовольством — жаловаться на меня хочешь, маленький кляузник?

— Нет,— я терпелив и спокоен — просто еще раз хочу услышать Вашу фамилию. Вам то уже все равно, а мне чисто для себя... ПОРЖАТЬ!

В наступившей тишине, разворачиваюсь и выхожу из кабинета, утягивая с собой Леху.

* * *

О своем решении я не жалел. Если я не выйду на ринг, то весь мой диалог с тележурналистом, не имел смысла. Не запомнят. Не выиграю бой — не будут награждать, не будут награждать — не запомнят точно! А мне жизненно необходимо с ними пообщаться, хотя бы на награждении. Я уже точно знаю, что скажу обоим: и Чурбанову, и Романову.

Значит надо драться. Что толку хоронить себя раньше времени? Удар у меня сильный, сам удар тоже могу держать. Если все решить быстро, рана не должна помешать. В конце концов, Мисюнас всего лишь 16-летний пацан, а я взрослый мужик, хорошо знающий теорию мирового бокса, много лет, изредка, им занимавшийся и полгода активно тренировавшийся под руководством кубинского "сборника". Да еще и этих сговорившихся грузинов, мордой в дерьмо макнуть бы...

... Наш бой поставили последним. Раньше подготовиться я не успевал. Пока мне бинтовали руки, Ретлуев попытался отговорить, но я мотнул головой и сказал:

— Мне самому надо...

Леха бинтовал молча. Когда закончили, я не скрываясь, достал из брюк анальгин и съел три таблетка, запив из-под крана. Ретлуев посмотрел упаковку и ничего не сказал. Одели перчатки. Несколько раз ударил воздух, в левом боку сразу стало тянуть. Значит надо заканчивать все быстро. Попрыгал.

— Готов.

— Тогда пошли,— Ретлуев открыл дверь раздевалки...

... Зал встретил нашу пару радостным гулом и аплодисментами. Многим запомнился я, другим понравился блондин Мисюнас. К тому же поединок был последним и на нас юные болельщики возлагали свои последние надежды на "кровавую драааааачку" — как до седых волос эксклюзивно вопил в ринге один высокооплачиваемый американский джентельмен.

Я решил включить "профессионала" и радостно приветствовал зал, маханием рук. Поприветствовал персонально свой класс, вызвав оглушительные вопли одноклассников в ответ. Шутливо козырнул VIP-трибуне, заслужив в ответ благожелательные улыбки Чурбанова и Романова, остальные, на ней, мне были откровенно по фиг. А, как апофеоз, своей раскрепощенности — послал воздушный поцелуй какой-то молоденькой журналистке около телекамер. Это уже вообще вызвало всеобщий смех! И ее покрасневшие уши.

Пока я беспредельничал в ринге, хмурый Мисюнас стоял в своем углу и злобно зыркал на меня водянистыми глазами. Сегодня он никому не махал и, явно, чувствовал дискомфорт от моего уверенного поведения. Наверняка, история с разоблачением мошенничества с возрастом, тоже изрядно потрепала ему нервы.

Рефери пригласил нас в центр ринга и быстро проговорил "обязательную программу". Проверил наличие кап и указал поприветствовать друг друга. Я демонстративно приобнял Мисюнаса, тот скинул руки и оттолкнул меня. По залу пробежал неодобрительный гул. Зачетно...

Гонг и команда "бокс"! Я как тигр ринулся на прибалта и обрушил на его защиту град ударов, а когда он поднял руки выше, чем следовало, пригнулся и пробил по корпусу. Мисюнас согнулся и упал на колени. Зал взвыл от восторга! Еще бы — первый нокдаун на девять боев. Судья открыл счет.

Встал Мисюнас быстрее, чем мне бы хотелось, на счет "шесть".Точнее мне вообще не хотелось бы, чтобы он встал. Но что уж имеем. Выбора у меня не было, и я продолжил в прежнем ключе. Только теперь теснил Мисюнаса в угол и готовил второй удар. Тот, видимо, был сильно растерян моим темпом и силой ударов, да и нокдаун ему уверенности не прибавил. Поэтому, мне удалось, под постоянный вой зала, зажать Мисюноса в угол и, улучив момент, зарядить ему в печень. Рефери довольно грубо меня оттолкнул, от скрючившегося прибалта, и я, решив — играть, так играть, "упал" от его толчка. Вокруг поднялся гул негодования!

Я тяжело поднялся. Увы, на самом деле, тяжело. От выбранного темпа и не лучшего состояния здоровья, я стал выдыхаться. Падал тоже зря, в бок отдало так, что я не удержался и скривился. Рефери растеряно поглядывая на меня, отвел поднявшегося Мисюнаса в его угол, и я слышал, как он сказал тренеру: