Твой силуэт как иллюзия

Два квартала. Дворы. Переулок. Заглушённый двигатель. Темнота.

— Почему ты остановился? — Алеся опасливо огляделась.

— Здесь нам никто не помешает, — Бессонов вышел из машины, обошёл её и открыл дверцу со стороны девушки. — Выходи.

— Ты меня убивать собрался, что ли?

— Всё может быть, — Слава буквально вытащил её на улицу и, подхватив на руки, сгрузил на капот. — Любишь ходить по краю?

— Ты действительно сумасшедший! — Антонова попыталась сползти на землю, но крепкие руки сжали её тисками, не позволяя двинуться.

— Расслабься, девочка.

— Отмороженный ублюдок! Кто угодно может увидеть нас!

— Плевать.

— Не хочу так!

— А у тебя есть выбор? Он был. Ты сама выбрала путь, по которому пришла сюда. Теперь без вариантов.

— Ты в своём уме?

— Заткнись уже. Сколько же от тебя шума… — Бессонов вздохнул. — С кем я связался?

— Дай хоть сяду поудобнее, — девушка заёрзала. — Сукин сын… Чёртов псих! Я не сойду со своего пути, несмотря ни на что, — почувствовав ослабшую хватку, она тут же соскочила на землю, резким движением задрала юбку на пояс, села на самый край капота и притянула к себе мужчину, обняв за шею. — Я получу своё!

— Такое упорство да в нужное русло.

Внезапный визг тишины резанул по ушам обоих. Такая тишина отделяет от прыжка. Момент, когда делаешь последний вдох и срываешься в бесконечность.

И они сорвались, переждав этот промежуточный миг, разделяющий До и После.

Так Алеся не целовалась прежде ни с кем. Поцелуи не были прелюдией к сексу — они были самим сексом. Мягкие поглаживания по нёбу, плавные толчки, скольжения, короткие глотки воздуха — ощущения вне тела и внутри него.

Слава, придерживая Антонову одной рукой за талию, другой — шарил по её телу, поглаживая и сжимая. Не беспорядочными, хаотичными движениями озабоченного подростка, желающего всего и сразу, а движениями опытного мужчины, знающего, что и как нужно делать, чтобы женщина захотела большего. А в том, что Алеся хотела, он не сомневался. Хотела до дрожи, до боли. Стискивая коленями его бёдра, сползая к самому краю, чтобы вплотную прижаться к нему, потереться, — она будто пыталась врасти в него, пустить свои корни так, чтобы их уже было невозможно выдрать.

Он любил каждую женщину, с которой был близок. Любил, словно она единственная во всём мире, самая драгоценная, самая желанная, самая… Но только в этот миг — миг совместного падения и взлёта. Ни секундой дольше.

Антонова почти повисла на нём, жадно отвечая на поцелуи и совсем позабыв о беспокоившей её до этого вероятности быть пойманной за подобным занятием. Какая, к чёрту, разница? Ей хорошо так, как никогда не было и, возможно, уже не будет.

Слава, освободившись от тесных объятий, опёрся ладонями о капот по обе стороны от бёдер девушки.

— Ты чего? — Алеся испугалась, что он оставит её.

— Самое прекрасное, что я видел в жизни, — это возбуждённая женщина.

— Тут темно…

— Глупенькая, не обязательно иметь глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, — тела чувствуют друг друга. Их не обманешь.

— Как это?

— Когда-нибудь ты поймёшь, — Бессонов наклонился и коротко поцеловал Антонову в губы. — Этот мир нельзя открыть сиюминутно, ведь он безграничен. — Его рука, доселе покоившаяся на капоте, переместилась на её бедро, пальцы заскользили по коже, пробираясь всё выше, пока не коснулись влажного кружева. А потом Алеся почти перестала соображать, потому что Слава каждым мимолётным движением пальцев вышибал из неё воздух. Кто он? Бог или дьявол? Ангел или демон?

Девушка бесстыже застонала, когда его пальцы проникли внутрь, сдвинув вбок мешающее бельё. Один. Два. Мало. Три. Переполняет. Четвёртый поглаживает снаружи, нажимает, осторожно трёт.

Губы на шее, спускаются ниже, до глубокого выреза майки, едва держащейся на тонких бретельках. Укус через ткань. Грудь ноет от боли и жажды повторения.

Низ живота горит. Мышцы сжимаются.

Она уже лежит, распластанная на капоте, широко разведя согнутые в коленях ноги, подаваясь навстречу движениям его руки, пытаясь притянуть его ещё ближе, испытать то, чего никогда не испытывала, сгореть и возродиться.

Он доводит её до края и резко тянет назад, не позволяя сорваться. Она чувствует, что вот-вот рухнет, но он не отпускает, держит на короткой привязи, дёргает кукловодом за ниточки, вынуждает умолять и не внемлет мольбам. Ей хочется плакать и кричать от восторга одновременно, жить и умереть, прекратить всё и не останавливаться — в клочья.

— Прекрати…

— Уверена?

— Нет!

…

— Прошу…

— Чего?

— Тебя.

— Я здесь.

— Нет...

…

— Пожалуйста…

— Что?

— Позволь…

— Я ничего не запрещал.

Спина мокрая от пота, майка с юбкой почти скрутились жгутом, бюстгальтер съехал, наполовину обнажив искусанную грудь, бёдра дрожат от напряжения, пальцы нервно сжимают чужую рубашку, обтягивающую крепкие плечи, губы пересохли, кожа горит, сердце бухает в горле, а внутри нестерпимо ноет, скручивает узлом, до боли тянет.

— Не могу больше…

— Можешь.

Как там в дешёвых любовных романах? Мир взорвался тысячей фейерверков? Алесе показалось, что произошёл как минимум ядерный взрыв, сметя всё к чертям собачьим. Бомбануло не по-детски. Террористам и не снились такие взрывы. И она была готова с криком «Аллаху акбар» повторить это.

Слава отстранился и облизал пальцы. Давно привыкшие к темноте глаза девушки жадно поймали этот момент и сохранили в памяти навсегда. Она в прямом смысле слова сползла на землю, не заботясь о своём внешнем виде и о чём-либо ещё. Встав на колени, Антонова дёрнула мужчину за штанину, заставив развернуться спиной к машине.

— Обопрись, — выдавила она и дрожащими пальцами вцепилась в его ремень.

Он молча последовал её указаниям. За удовольствие надо платить, и мужчина должен позволить женщине самой определить плату за полученное ею удовольствие.

Алеся действовала на инстинктах, дремавших в ней. Там, где подкачала техника, стремление доставить наслаждение било через край. Бессонов оценил это, снисходительно погладив девушку по голове. Но всё же…

— Позволь-ка, — он аккуратно отстранил её, провёл большими пальцами обеих рук по припухшим губам, а потом просунул их внутрь и развёл в стороны, нажимая на уголки рта. — Вот так. — Головка члена скользнула по языку и ударила в горло. Слишком? В самый раз.

Антонова жмурилась, давилась от невозможности нормально сглотнуть, но даже не пыталась прекратить это действие. Дрянное порно? А что в этом плохого? Зачем останавливаться, если от кайфа сносит крышу и шифер летит по инерции в далёкие дали? С ней ещё не было такого, и она ловила каждое мгновение, запоминала и записывала на своей коже и в тайничке черепной коробки. Алеся не отступила даже тогда, когда мужчина кончил ей в горло, отодвинулся и, не дав нормально вздохнуть, зажал ладонью рот, заставляя проглотить не самую приятную на вкус жидкость. Клубничная сперма — фантазия озабоченных девственников. Мы то, что мы едим, конечно, имеет какой-то смысл, но…

— Умница, — Слава положил ладонь на её щёку.

— Бессонов…

— М?

— Я не сойду со своего пути до самого конца.

Глава 15

Пробуждение было мучительным. Миша не решался разлепить опухшие веки, чувствуя, что даже самый маленький лучик света выжжет ему глаза. Сахара во рту и готовый взорваться Везувий в мочевом пузыре толкали его на великий подвиг — подняться. Тело одеревенело. Рядом с ним кто-то спал. Он ощущал чужое присутствие. Пересилив себя, Громов вытянул руку и дотронулся до неизвестной девушки, надеясь на её помощь.

— Эй… Дай попить, — он с трудом шевелил пересохшими губами. — Эй, пожалуйста.

— За «эй» можно и по роже схлопотать, — недовольно проворчали в ответ.

Миша застыл. Показалось? Страх открыть глаза усилился.

— Что замер как монашка перед фаллоимитатором? Ночью я за тобой подобной робости не заметил.

— Врёшь! — Громов открыл глаза и тут же зажмурился. Это всего лишь страшный сон. Кошмар. — У меня ничего не болит. Врёшь, — на грани слышимости прошептал он.

— Зато у меня болит. Свяжешься с вами, первоходками, потом на задницу не сядешь.

— Ты же шутишь? Скажи, что ты шутишь…

— Нагадил в тапки и дёру. Отлично. М-да, и достоинство маленькое, и душонка.

— Не верю.

— А я не Господь, чтобы страдать от людского безверия.

— Зачем ты так? — Миша моргнул несколько раз и уставился в ореховые глаза с крапинками. — Лёнь, ты ведь знаешь, что я не…

— Один раз, как говорится, не пидорас. Тебе станет легче, если будешь убеждать себя в этом? — Костенко ухмыльнулся. — Домой не собираешься?

— Сдох бы прямо здесь.

— Обоссав и заблевав мою постель? Будь добр, избавь меня от этого. Да, я циничен. Сюрприз, я знаю.

— Душ приму?

— Спинку потереть?

— Умри.

— Сдохнем вместе, как одуревшие от любви шекспировские малолетки?

— Ты не представляешь, как мне сейчас противно.

— Приблизительно. Просыпаюсь я однажды, а рядом…

— Блядь. Я в душ.

— Ну вот, а я только ударился в воспоминания. Что ж, захочешь повторения, знаешь, где меня найти. Ты, конечно, был так себе, но потянет, если опыта наберёшься.

— Да пошёл ты!

— В следующий раз, лапочка.

Громов не стал задерживаться в чужой квартире: сходил в туалет, умылся, выпил стакан воды и сбежал, проклиная самого себя за глупость.

Ему казалось, что мир рухнул. Он пытался винить во всём Костенко, но понимал, что это бессмысленно. Кого винить, кроме самого себя? Он сам нажрался до беспамятства, наверняка устроил погром у Даниила, за который ещё предстоит ответить, и в итоге оказался в одной койке с мужиком. Дешёвая американская комедия в реальном измерении. Да и мужик… Нарочно не придумаешь — Леонид Костенко, главный педик столицы, король тусовочного меньшинства и большинства, лауреат кулуарных премий «Лучшая задница», «Минет тысячелетия» и «Гей всея Руси». Повезло, ничего не скажешь. Ах да, он к тому же дядя девушки его друга детства. Девушки, которую он когда-то желал. Вместо неё получил дядю. Ни хрена не равноценно!

Впереди был разговор со Славой. Это не то, о чём можно умолчать, а потом и вовсе забыть. Это на всю жизнь. Пятно. Голубое, мать его, пятно.

Восемь пропущенных звонков от друга. Мерзость на душе.

Миша не бродил по улицам, не топтался возле двери, не репетировал и не думал, как начать разговор, — не хотелось. Ничего не хотелось.

Бессонов был дома. Ждал. Из кухни тянуло кофе — не спал всю ночь. Они научились понимать друг друга без слов.

— Почему не брал трубку? — Слава просканировал друга взглядом с головы до ног, едва тот вошёл.

— Я трахнул Лёню.

Сорвалось. Без подготовки. Капнуло с языка ядом. Точка невозврата.

Мужчина молчал несколько секунд, а потом начал хихикать как припадочная девица. Истерика.

— Слав, я…

— Всегда удивлялся, как Костенко удаётся выживать с его характером. Желающих убить его пора с талонами ставить в очередь. Правда, людей в очереди будет больше, чем на похоронах Высоцкого.

— Эм…

— Минутку, — отсмеявшись, Бессонов взял со стола телефон и набрал Лёню.

— …

— Ты с утра ещё большее хамло, чем обычно. Ночь не выдалась? А мой друг утверждает обратное.

— …

— Фу, Леонид! Интеллигентный человек, а такие вещи говоришь…

— …

— Лёнь, до знакомства с тобой я не знал, что можно обожать и ненавидеть одновременно.

— …

— Нет, к такой любви я морально не готов. А вообще… Спасибо тебе.

— …

— Нет, всё же ненавижу я тебя больше. Перезвоню, — сбросив звонок, Слава посмотрел на притихшего друга и, не удержавшись, снова расхохотался.

— Чего ржёшь? — Громов начал злиться.

— Мих, ты реально поверил Костенко? Хотя я тоже поверил однажды. Мне тогда хуже было: я подрался по пьяни, ни черта не помнил, всё болело, включая задницу. Никогда не забуду, какой спектр эмоций испытал с утра, проснувшись в обнимку с Лёнечкой. Повеситься хотелось на собственном ремне. Хороший урок.

— Блядь. Так не было ничего?

— Расстроился?

— Иди ты!

— Прости, что оставил тебя вчера. Пришлось его попросить помочь.

— Помог, ага. Сука. Убью!

— Это вряд ли. У Костенко ангел-хранитель — контуженый афганец без тормозов. Опасно для жизни с таким связываться.

— Я многое слышал о нём.

— Уверен в одном: с этим человеком лучше дружить, чем воевать.

— Почему ты позвонил именно ему?

— Знал, что он вытащит тебя из этого вертепа, даже если ты зубами вцепишься в барную стойку, и уж точно не позволит тебе вляпаться в какое-нибудь дерьмо.

— Но шутки у него…

— Жизненный урок, Мих. Нам обоим. И маленькая месть за трату его драгоценного времени. В стиле Костенко.

— Надеюсь никогда больше не просыпаться в его постели.

— В курсе, что многие мечтают как раз о другом?

— Хочешь, чтобы я заблевал пол? И куда ты, кстати, делся ночью?

— Разрядился.

— И как?

— Ничего особенного.

* * *

Динияр хохотал, слушая рассказ Лёни. Мало того что его ночью буквально стащили с весьма симпатичного молодого паренька, так ещё обматерили, слегка помяли рёбра, напустили на одну из любимых рубашек сонной слюны, признались в любви в пьяном бреду и не дали выспаться, пихая и лапая. После всего этого Костенко просто не мог немного не поглумиться.

— Молокососы чёртовы, сначала налакаются до поросячьего визга, а потом глазами хлопают, мол, не было такого, — Лёнечка ходил по спальне из угла в угол.

— Не требуй многого с молодёжи.

— Если с них не требовать сейчас, потом уже не с кого будет.

— Успокойся. Давай разберёмся с делами и сгоняем в Egeni.

— У меня стресс.

— С каких пор подобные мелочи мешают тебе зарабатывать?

— Не мешают, — Костенко подошёл к креслу, в котором сидел любовник, встал позади и облокотился о спинку. — Ничто не может помешать мне построить будущее Женьки.