Твой силуэт как иллюзия

Твой силуэт как иллюзия

Annotation

Твой силуэт как иллюзия

Направленность: Смешанная

Автор: Anafest

Беты (редакторы): Касанди

Фэндом: Ориджиналы

Рейтинг: NC-17

Жанры: Романтика, Ангст, Психология, Философия, Повседневность, Hurt/comfort, Учебные заведения

Предупреждения: Нецензурная лексика, Underage, Элементы гета, Элементы слэша

Размер: Макси, 207 страниц

Кол-во частей: 37

Статус: закончен

Публикация на других ресурсах: Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию

Примечания автора: "Распахни своё сердце" — 1 часть http://ficbook.net/readfic/509416 "Твой силуэт как иллюзия" — 2 часть Маленькое дополнение: http://ficbook.net/readfic/1337439

Описание: Каждый сходит с ума по-своему, и никто не в праве мешать ему, если его сумасшествие законно. Даже у самых сильных есть слабости.

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 1

Кожаные белые ремешки босоножек стягивали тонкие щиколотки, намертво врезаясь в кожу, — туго, зато пятки устроены надёжно и прочно, возвышаясь над начищенным до блеска паркетом на высоту шпилек. Ноги с выступающими коленными чашечками, сейчас прикрытыми мягким голубым шёлком платья, давно привыкли к подобным испытаниям. Шёлк свободно струился по ним, лаская кожу. Он плотно сжимался широкой лентой лишь под едва заметной грудью, выделяющейся двумя небольшими холмиками, скрытыми за дорогим материалом. Никаких открытых вырезов — ткань уходила вверх до самой шеи, заканчиваясь ещё одной лентой, но уже менее широкой и завязанной небрежным узелком на шейных позвонках, которых касались чёрные пряди остриженных волос. Концы ленты свободно падали на спину, открывая при резких движениях и поворотах вид на тонкую змейку молнии. Шёлк прятал кожу от посторонних глаз, будто обожаемую любовницу, и только обнажённые плечи дразнили своей доступностью. Тонкие руки, покрытые светлыми волосками, исполняли привычные обязанности: одна сжимала белый клатч, а другая покоилась на согнутой мужской руке. При ближайшем рассмотрении было заметно, что время от времени хрупкие пальцы напряжённо сжимают рукав тёмно-серого пиджака, впиваясь в него аккуратными короткими ногтями, тронутыми прозрачным лаком.

Пальцы не были усеяны вычурными кольцами с камнями, как у большинства присутствующих дам, и лишь на указательном и безымянном правой руки серебрились узкие ободки с изящной резьбой. Они были почти одинаковыми, но то, что на указательном, имело более причудливый рисунок. На шее, под лентой, спрятался кулон с таким же рисунком — квадратная маленькая пластинка. И в мочках ушей красовались пластинки-гвоздики с этим узором — подарок близкого человека, с которым было невозможно расстаться и который даже в этой напыщенной обстановке неизменно украшал своей простотой тело хозяйки. Любопытные взгляды скользили по лицу, которое совсем недавно, какой-то год назад, мелькало в прессе. Тонкие губы кривились в едва уловимой злой ухмылке, а крылья носа иногда подрагивали в раздражении. Выдержка и положение, на котором она здесь находилась, не позволяли ей открыто рассмеяться.

Неожиданно большие серо-голубые глаза с широкими зрачками распахнулись в удивлении, а с искривившихся от испуга губ, обнаживших выпирающие клыки, портящие улыбку, сорвалось тихое придушенное:

— Вот же срань!

— В чём дело? — крепкие руки сжались на узкой талии.

— Ногу подвернула... Чёртовы порожки! — ядовитое шипение умело скрывалось от посторонних. — Саныч, принеси попить.

— Больно?

— Да я труханула больше. Нормально всё. Я ещё станцую. Пить хочу.

— Жень, аккуратнее. Что тебе принести?

— Я бы попросила виски, но заранее знаю, что ты начнёшь читать нотации, так что принеси сока.

— Копейкина, даже не вздумай...

— Сизов! — Женя оборвала мужчину. — Я хоть раз тебя подвела? Принеси мне этот грёбаный сок, пожалуйста!

Девушка облегчённо вздохнула, когда начальник скрылся в расфуфыренной толпе. Она уже привыкла ко всем этим вечерам, целью которых было налаживание связей, привыкла быть «любовницей» Дмитрия. Конечно, об этом никогда не говорилось вслух, но каждый из присутствующих был уверен, что спутницей состоятельного мужчины могла быть только жена или любовница.

Сизов никогда не тянулся к известности, но его дядя настоятельно «советовал» почаще выбираться в свет, потому что полезные знакомства ещё никому не мешали. Наверное, он был прав, потому что когда сгорело два больших склада компании, именно один из новых знакомых оказал необходимую тогда финансовую помощь, выдав кредит под смешные проценты. Дмитрий не питал иллюзий: он знал, что подобных фирм — тьма. Практически невозможно резко выделиться при такой конкуренции, но обзавестись постоянной клиентурой и с помощью неё найти новую, тем самым оставаясь весьма удачно на плаву, — запросто. Он смог стать заметным, зарекомендовать себя и доказать, что его компания работает на качество. К заслугам Юрия Фёдоровича добавились и его собственные.

Сейчас они с Женей были в шикарном ресторане, снятом по случаю помолвки одного знакомого бизнесмена. Возможно, когда-то это могло показаться странным, но не теперь — хозяином вечера был Артамасов Семён Георгиевич. Слишком много воды утекло, чтобы вспоминать прошлое.

— Евгения, я рад, что вы всё-таки нашли время, чтобы посетить нас по столь скромному поводу, — перед Копейкиной как из-под земли вырос Артамасов. — Позвольте представить вам мою невесту, — он приобнял одной рукой за плечи полненькую невысокую брюнетку с мушкой над губой. — Лиза, мой свет и моя жизнь.

— Добрый вечер, — Женя позволила мужчине поцеловать тыльную сторону её ладони и кивнула его спутнице. — Не скромничайте, Семён Георгиевич! У вас прелестная невеста, вам есть чем гордиться, и праздник должен быть под стать значимости события.

— Женечка, вы очень добры. А где же Дмитрий Александрович? — Артамасов огляделся.

— Он здесь. Наверняка встретил кого-то из знакомых.

— Прошу меня простить, но я должен поздороваться с одним человеком. Я вернусь к вам, моя королева, буквально через минуту, а пока извольте взять под свою опеку Лизу, — не дожидаясь ответа, Семён Георгиевич подтолкнул невесту к Копейкиной и скрылся.

— Простите, — выдавила из себя молчавшая до этого Лиза.

— Что вы, почту за честь, — Женя улыбнулась, а в голове у неё звенело от сдерживаемого истеричного смеха: эта девушка, стоящая перед ней, была неудачной копией Татьяны. Всё-таки есть вещи, которые остаются неизменными.

— Что за прелестное создание с тобой? — Дмитрий подошёл со стаканом сока в руке.

— Елизавета, — Копейкина скрыла усмешку, — невеста Семёна Георгиевича.

— Очень приятно, — мужчина поцеловал протянутую пухленькую ручку, отдав перед этим стакан своей спутнице. Он тоже заметил искусственно созданное внешнее сходство девушки с женой своего лучшего друга, но ни единым жестом не показал этого. Лишь взгляд серых глаз на пару секунд задержался на явно ненастоящей родинке над сочными губами. Каждый сходит с ума по-своему, и никто не в праве мешать ему, если его сумасшествие законно. Ему даже по-мужски было жаль бизнесмена: Артамасов любил Татьяну. Любил по-настоящему, как, может, никогда и никого.

Даже у самых сильных есть слабости.

Вернувшийся мужчина увлёкся разговором с Сизовым, а их спутницы скромно держались рядом. Когда будущие супруги, извинившись, откланялись, чтобы поприветствовать и других приглашённых, Женя не сдержалась:

— Видел?

— Мне жаль его.

— Ты это Ромке скажи...

— А что Ромка? Любимая женщина рядом с ним, а у несчастного Георгиевича едет крыша. Он ведь не лезет в их жизнь.

— Ещё бы лез...

— Тебе ли не знать, как это бывает! — голос Дмитрия стал строже.

— Хватит! — девушка раздражённо дёрнула плечом, едва не расплескав сок.

— Прости. Все рассаживаются, пойдём? — Сизов приобнял её.

— Конечно, — Копейкина отдала стакан, к которому так и не притронулась, пробегающему мимо официанту. — Мне тоже его жаль, но Ромка мой друг, — призналась она, обходя столики.

— И мой.

Столы тесно группировались в два ряда по периметру большого зала, центр которого был свободен для танцев, без которых не обходятся подобные мероприятия. Женя и Дмитрий сели рядом с одним из знакомых мужчины и его молоденькой женой. Копейкина сразу же закурила под осуждающим взглядом серых глаз.

— Волшебное место, — пролепетала соседка по столу, обращаясь непосредственно к Жене.

— Да, — ответила та, глубоко затягиваясь и выпуская тонкие струйки дыма в сторону. Счастье, что здесь можно курить, иначе она бы точно не выдержала.

— Знаете, мы недавно были в чудесном ресторанчике «Egeni». Не слышали о таком? Очень советую посетить! Уютно, как-то по-домашнему. Что-то между кафе и рестораном, — продолжала щебетать девушка.

— Обязательно сходим туда. Спасибо за совет, — Копейкина сдержала усмешку. Была ли она в ресторанчике, названном в её честь? Много шума было, когда Леонид, громко отпраздновав своё тридцатипятилетие в клубе, объявил о его закрытии, а спустя уже пару недель разослал знакомым приглашения на открытие ресторана «Egeni», к чему, оказывается, готовился долгое время. Костенко даже племянницу не посвящал в свои планы, и она была удивлена не меньше остальных. На все вопросы Лёня отмалчивался и лишь Щербатому бросил однажды загадочную фразу: «Ночи стали темнее, а Женьке нужен свет».

Да, Лёня умел поражать.

— Потанцуем? — Дмитрий коснулся руки своей спутницы и кивнул в центр зала, где уже танцевало несколько пар.

— С удовольствием, — улыбнувшись, девушка затушила окурок и, поднявшись, пошла вслед за своим кавалером, сжимающим её ладонь.

Они привыкли играть, привыкли чувствовать друг друга. За три с половиной года с момента их знакомства произошло много всего.

Когда они танцевали, мимо них проплыли Артамасов с Лизой, тепло улыбаясь. Женя так и не смогла побороть какую-то брезгливость по отношению к этому человеку, хотя он всегда был подчёркнуто любезен с ней, дружелюбен и осыпал комплиментами. Ей не нравились его чувства к Татьяне и частая смена женщин, что особенно смаковалось среди людей, окружающих Копейкину в данный момент. Женю не волновала чужая личная жизнь, но раздражала её открытость. Когда-то и она сама была жертвой повышенного интереса и до сих пор нет-нет да слышала шепотки за спиной. Она привыкла. А кто ещё мог бы быть рядом с Дмитрием? Киса? Да она с ума бы сошла, думая, как там её муж справляется без неё с микроволновкой. Ирина Крюкова считала, что женщина всегда должна быть подле своего мужчины, кабы чего не вышло. Татьяна? Ромка и из-за малейшего намёка на подобное разозлился бы, к тому же у них подрастало маленькое кучерявое чудо, которое занимало всё свободное от работы время четы Смирновых. А больше Сизов до такой степени не доверял никому. Женя согласилась сразу, едва он обратился к ней. Как можно отказать человеку, который давно стал почти родственником? Копейкина ценила своих близких, особенно после разрыва с родителями, окончательно наплевавшими на неё, узнав, что дочурка в очередной раз отличилась, закрутив роман с выпускником школы. По их мнению, во всём был виноват Лёня и его пагубное влияние на непутёвую племянницу.

Женя не выдержала очередного потока обвинений в адрес дяди и закатила скандал, после которого её назвали разгульной девкой и посоветовали пройти курс лечения в психиатрической клинике на пару с любимым родственничком. Год назад родители пытались наладить отношения с дочерью, узнав о переменах в её личной жизни, но она была непреклонной: семью нельзя возродить из пепла. Копейкина изредка звонила отцу с матерью, ещё реже заезжала к ним и на корню пресекала любые разговоры о её жизни. Она не была неблагодарной дрянью, она просто отдавала им ровно столько, сколько была должна, и ни граммом больше. Если бы Женя знала, что именно её отец когда-то натравил всевозможные проверки на клуб Лёни, прекратила бы всяческое общение с ним, да и с матерью, без которой в этом деле тоже не обошлось, но Костенко промолчал. Он не мог опуститься до их уровня и нагадить исподтишка.

— Тебе очень идёт бледно-голубой, — Дмитрий улыбнулся.

— Спасибо, — девушка кивнула, выражая благодарность. — Уйдём пораньше?

— Судя по тому, как быстро пустеет и снова наполняется бокал жениха, он не заметит нашего исчезновения. Ты устала?

— Саныч, мне двадцать семь, а не восемьдесят, — хохотнула Копейкина. — Я просто обещала Лёнечке, что сегодня переночую у него. Он хотел поговорить о чём-то. Подбросишь меня к нему?

— Договорились. Прости, — Сизов, увидев кого-то из знакомых, отстранился, — мне нужно отойти. Жди меня за столиком.

— Давай быстрее, а то я сдохну от скуки в компании твоего дружка и его восторженной на всю голову жёнушки.

— Не успеешь, — Дмитрий вывел девушку из круга танцующих и быстрым шагом направился к отделившейся от всех группе мужчин.

— Я думал, он никогда не отпустит тебя, — горячие ладони обожгли плечи Жени, а от знакомого голоса выступили мурашки и разбежались по коже. — Любовь моя, ты всё так же прекрасна, — она ощутила, как шевелятся волосы на затылке, которых касались чужие пальцы, соскользнувшие с одного плеча.

— Янис! — сорвалось с тонких пересохших губ.

— Настанет ли день, когда я перестану узнавать тебя среди сотен и тысяч других? — сильные руки рывком развернули её. Копейкина испуганно зажмурилась. Она боялась встречи с этим человеком и малодушно надеялась, что её не произойдёт. Страшно видеть того, кому причинил боль.

— Женя, посмотри на меня! — его голос хоть и был твёрдым, в нём всё равно слышались просящие и даже отчаянные нотки. — Я хочу увидеть твои глаза.

Девушка подчинилась и, резко выдохнув, посмотрела на светловолосого мужчину, красота которого заставляла сгорать от страсти не одну женщину.

— Здравствуй, Янис, — Копейкина выдавила улыбку. — Не ожидала встретить тебя здесь.

— Меня пригласил господин Артамасов, намекнув, что я буду приятно удивлён.

— Вот ублюдок! — не сдержалась Женя.

Янис рассмеялся и провёл кончиками пальцев по щеке девушки:

— Ты всё такая же...

— Янис, не надо, — она попыталась отстраниться, но проворные пальцы уже спустились ниже и нырнули назад, вцепившись в узелок ленты, будто желали тут же развязать его, а пальцы другой руки поглаживали обнажённое плечо.

— Господин Адомайтис! — Дмитрий вырос за спиной Яниса.

— О, господин Сизов, — мужчина поспешно убрал руки и повернулся, — здравствуйте.

— Вы ведь не хотите скандала?

— Я сделал что-то не то?

— Господин Адомайтис, вы уже привлекли достаточно внимания любопытных, так что будьте любезны, оставьте в покое Евгению.

— Дим, не нужно, — Женя обошла Яниса и схватила начальника за руку. — Давай просто уйдём. Пожалуйста.

— Женя, я не хотел...

— Янис, ничего не говори, — Копейкина покачала головой. — Прости меня.

— Женя, я...

— Нет.

— Пойдём, — Сизов обнял девушку за плечи и повёл к выходу, пытаясь скорее скрыть её от злых любопытных глаз. Такова страстишка этого общества — пляски на чужих могилах. Разве могли эти люди упустить из виду встречу известного продюсера и композитора Адомайтиса с его бывшей невестой? Общественность до сих пор сгорала от желания узнать причины их расставания, после которого молодая женщина стала появляться в компании Сизова, весьма заурядного мужчины в сравнении с красавчиком Янисом.

— Ты в порядке? — уже на улице спросил Дмитрий.

— Да, — Копейкина трясущимися пальцами вытащила из пачки сигарету и зажала меж губ.

— Я не знал, что он будет здесь, — мужчина чиркнул зажигалкой и поднёс огонёк к тут же заалевшему кончику тонкой сигареты.

— Это Артамасов его пригласил. Зачем-то решил столкнуть нас, — Женя затолкала помятую пальцами пачку в болтающийся на боку клатч на цепочке из крупных звеньев. Она нервно затягивалась, трясясь как от озноба.

— Поехали отсюда, — Сизов подтолкнул её в спину по направлению к припаркованной возле тротуара машине.

— Заедем по дороге в какой-нибудь бар, — девушка бросила недокуренную сигарету на асфальт.

— Думаю, не стоит...

— В таком случае я возьму такси.

— Чёрт! Я не оставлю тебя. В бар так в бар.

Что чувствовала Копейкина, жадно опустошая содержимое стакана? Дмитрию очень хотелось бы знать, но он боялся даже предположить. Не из той породы была Женя, чтобы запросто забыть, как вывернула наизнанку душу человеку, любившему её. Наверное, ей и самой было больно.

Сизов торопливо набрал сообщение и сунул телефон в карман пиджака. Такими темпами девушка накачается очень быстро, и он банально может не справиться с ней, учитывая, что никому неизвестно, что придёт в пьяную голову Копейкиной.

Финогенов, которого вызвал любовник, появился в баре лишь спустя час. Он был раздражён, потому что его выдернули из дома в законный выходной, но затолкал всё своё возмущение куда подальше, когда увидел хмельную Женю, вцепившуюся в стакан, и напряжённого Дмитрия, пытающегося вырвать его из её рук.

— Что празднуем? — Толик облокотился о стойку.

— Помолвку Артамасова, этого сукиного сына! — Копейкина умудрилась отпихнуть начальника и припасть к стакану, клацнув зубами по стеклу.

— В чём дело? — Щербатый вопросительно изогнул густую бровь, глядя на Сизова.

— Сие торжество почтил своим присутствием господин Адомайтис.

— И что он там забыл? — Финогенов нахмурился.

— Семён Георгиевич решил, что Янис забыл там Женю, и пригласил его.

— Артамасову совсем жить надоело? Или он так развлекается?

— Развлёкся он на славу, как и его гости. У них появился очередной повод почесать языками.

— Так. Давай-ка доставим нашу даму, — Толик взглянул на Копейкину, — на место жительства.

— Она к Лёньке собиралась.

— Ты сам будешь ему объяснять, почему его племянница снова схватилась за бутылку? Отвезём её на квартиру, там этот поможет, как его... Тарас?

— Да, Тарас.

— Тогда поехали.

— А как же моя машина?

— Я на такси, — Щербатый оторвал девушку от стойки и, придерживая, повёл на улицу.

С этой молодёжью одни проблемы.

Загрузив пьяное тело на заднее сиденье, Финогенов сел за руль, отмахнувшись от любовника. Ему самому была нужна концентрация на чём-либо, чтобы не сорваться. Из памяти ещё не стерлись метания Костенко, походы в больницу, этот характерный запах лекарств, отощавшая до невозможности Женька, беспомощная, с огромными синяками под глазами, жадно набрасывающаяся на любое подобие еды, а потом выблёвывающая всё в раковину. Казалось бы, что такого страшного в гастрите, когда он стал встречаться так же часто, как простуда, но у Копейкиной были жуткие обострения, одно из которых довело её до капельницы. А потом она заново училась принимать пищу. Голод и тошнота были её постоянными спутниками, как и горы таблеток. После больницы Женя смогла набрать немного в весе.

В то время она уже была знакома с Адомайтисом, и дело быстро двинулось к свадьбе, которая так и не состоялась.

Толик знал, что Лёня был бы счастлив, выйди племянница за Яниса, но сердцу не прикажешь, а женскому сердцу тем более.

Кто знает, чем Копейкина привлекла искушённого Адомайтиса, но увидев однажды из окна автомобиля заваленный набок мотоцикл на обочине дороги и скрюченную над землёй хрупкую фигурку, он не смог проехать мимо, решив, что произошла авария. На самом деле Женю скрутил очередной приступ и её выворачивало наизнанку. Почему-то Янис остался рядом. Остался и уже не смог уйти, пока она сама не оставила его, наплевав на обеспеченное будущее, стабильность и всё то, что он мог предложить ей вместе со своей любовью.

У всех есть слабости, и Копейкина не была исключением...

Глава 2

Женя с трудом разлепила веки и едва не застонала: голова раскалывалась, язык, казалось, распух и прилип к нёбу, а свет больно резал глаза. В соседней комнате зазвонил телефон, тихий голос пробормотал что-то невнятное, и снова наступила тишина.

— Тарас! — прохрипела Копейкина, стукнув кулаком в стену над спинкой кровати.

Распахнув дверь, на пороге мгновенно возник очень высокий, под два метра, худощавый молодой человек. Он торопливо подошёл к кровати, на которой в позе морской звезды раскинулась Женя, и заботливо спросил:

— Как ты?

— Дерьмово.

— Да, ты была не в лучшем состоянии, когда Анатолий притащил тебя домой.

— Не помню, как мы добирались.

— Ты спала у него на руках. Его, кхм... друг Дмитрий попросил, чтобы ты позвонила, когда проснёшься. Они беспокоятся.

— Опальский, дай попить, а то сдохну, — девушка поморщилась.

— Башку поверни, — Тарас кивнул на прикроватную тумбочку, где он заранее оставил стакан с водой. — Таблетки в верхнем ящике. Приходи в себя, а я буду на кухне.

— Спасибо.

— Жень, не стоило тебе так напиваться. Твой организм уже не тот, что прежде.

— Знаю.

Копейкина, оставшись одна, достала из тумбочки таблетки и сунула в рот сразу три, жадно запив их прохладной минералкой из стакана.

Она снова заставила бывшего однокурсника нервничать. Во время учёбы они не были лучшими друзьями, но держались одной компании и приятельствовали. Уже потом, после смерти деда Опальского, его единственного родственника, они сблизились. Он просто позвонил девушке и пригласил выпить. С тех пор Женя прочно вошла в жизнь Тараса и даже поселилась у него, внося ежемесячно чисто символическую плату за комнату. Это уже было делом принципа, так что на оплате, пусть и мизерной, она настояла.

Поднявшись с кровати, Копейкина одёрнула длинную футболку. Видимо, друг переодел её ночью. Воспитанный дедом, невероятно добрым стариком, Опальский взял от него лучшие черты, в том числе и заботу о близких.

— Тараска, — Женя заглянула в кухню, — свари, пожалуйста, кофе.

— Тебе нельзя, — отрезал парень, почёсывая рыжий затылок.

— Зануда.

— Жень, ты сама знаешь, что это плохо кончится, — густые светлые брови съехались на широкой переносице.

— Молчу я, — буркнув, Копейкина плюхнулась на стул.

Насильно запихивая в себя геркулесовую кашу, она позвонила Дмитрию и отчиталась о своём состоянии. Тарас, которого Сизов потребовал к телефону, подтвердил, что сейчас уже всё в порядке, успокоив тем самым мужчину.

— Сейчас ещё Лёнечка названивать начнёт, — фыркнула девушка.

— Леонид? — Опальский невольно вздрогнул. Его глаза — две болотные топи — блеснули.

— А как же? Саныч его точно предупредил, я же вчера ночевать должна была у дядьки. Удивляюсь, что он сюда с утра пораньше не примчался.

— Да, странно, — задумчиво протянул Тарас и опустил взгляд в тарелку.

— Не один, наверное, — Копейкина пожала плечами.

— Не один, — повторил парень на автомате. Дядя подруги вызывал у него бурю эмоций, но ни одна живая душа не должна была узнать об этом.

Опальский был реалистом и понимал, что великолепный Леонид Костенко никогда не обратит на него внимания, которого ему бы так хотелось. Восхищение охватило Тараса с самой первой встречи и не отпускало и по сей день, но он держал это в себе и жил так же, как жил до знакомства с Лёней.

Звонок в дверь был неожиданным, но Копейкина с Опальским знали, кто сейчас нервно топчется на лестничной клетке.

— Я открою, — Тарас вышел в коридор и распахнул дверь, отступая и пропуская взволнованного Костенко в квартиру.

— Где она?

— На кухне.

— Извини, разуваться не буду, я на минуту, — Лёня быстрым шагом пересёк коридор и скрылся на кухне, оставив за собой тонкий запах туалетной воды.

Опальский, закрыв дверь, прижался лбом к коричневой обивке на несколько секунд. Всё-таки этот мужчина был потрясающим, и оставаться рядом с ним абсолютно равнодушным не получалось. Несмотря на то, что Тарас уже несколько недель встречался с очень интересным и привлекательным парнем, его реакция на дядю подруги не менялась. Глубоко вздохнув, он пошёл следом за ним.

— Как ты? — Костенко, нагнувшись, обнял племянницу сзади и поцеловал в чёрную взъерошенную макушку. — Я в курсе вчерашнего. Мне жаль, что так вышло с Адомайтисом.

— Я не могу всю жизнь избегать Яниса. Рано или поздно мы бы встретились где-нибудь.

— Лучше поздно.

— Всё нормально. Просто это было слишком неожиданно, — Женя откинулась назад, нежась в объятиях родственника.

— Воробушек, я прошу лишь о том, чтобы ты не делала глупостей. Я не выдержу, пойми.

— Ничего не будет, не беспокойся. Выпьешь кофе?

— Нет, я спешу. У меня встреча через час, но вечером жду тебя или звонка, — потрепав девушку по волосам, Лёня развернулся и столкнулся с пристальным взглядом болотных глаз. Улыбнувшись, он бодрым голосом произнёс: — Тарас, спасибо за заботу о моём воробушке. Приходите как-нибудь вместе на ужин. Конечно, за счёт заведения.

— Обязательно, Леонид, — Опальский сглотнул. — И вы заходите почаще. Будем рады вам.

— Не сомневаюсь, — едва слышно прошептал Костенко, выходя в коридор. Неужели этот парень считает его слепым? Лёня прекрасно всё видел.

Тарас сел на своё место, когда за гостем захлопнулась входная дверь.

— Он был взволнован.

— Да, но тщательно скрывал эмоции. Знаешь, — Копейкина усмехнулась, — на самом деле он готов был прямо сейчас растерзать Яниса, и я уверена, что встречается Лёнечка сегодня именно с ним. Тебе ведь Саныч рассказал о вчерашнем вечере?

— Кратко, но я понял суть. Что будешь делать, если господин Адомайтис начнёт искать новых встреч?

— Ничего, Тараска. Всё было сделано и сказано год назад. Янис понял тогда, поймёт и теперь, что ничего не изменилось.

— Он любил тебя.

— Я тоже любила его по-своему, но...

— Но это сильнее тебя, — перебил девушку Опальский. — Ты сделала то, что должна была сделать.

— К чёрту! — Женя отмахнулась и отодвинула опустевшую тарелку. — Лучше скажи, как у тебя с Артуром?

— Хорошо, — Тарас прикрыл глаза на мгновение. — Нам хорошо.

— По-моему, эти отношения ему нужнее, чем тебе.

— Я привыкаю к нему. Кстати, он звонил. Передавал привет и сказал, что зайдёт вечером.

— Не буду вам мешать и останусь у Лёнечки.

— Ты не помешаешь нам, — Опальский покачал рыжей головой. — Артур будет рад увидеть тебя.

— Тараска, его радость напускная и насквозь фальшивая. Мы оба знаем это. Он терпеть не может меня. Хотя, если честно, я к Артурчику тоже глубоких симпатий не испытываю, но раз у вас всё хорошо, вмешиваться не буду.

— За что я и люблю тебя, Жень. У меня только ты и осталась.

— И всё-таки я переночую у Лёнечки.

— Как знаешь. Есть планы до вечера?

— Хотела Кису с Пашкой вытащить куда-нибудь. Пойдёшь с нами?

— Идея мне нравится, тем более я Крюкову программу одну обещал.

Женя блаженствовала под душем. Хотелось смыть с себя не только пот и усталость, но и неприятные мысли. Встреча с Янисом что-то перевернула внутри, разворошила воспоминания. Когда она последний раз говорила с Адомайтисом, глядя ему в глаза, она сообщила, что уходит от него. После этого были цветы, какие-то подарки, звонки, сообщения, но встреча лицом к лицу состоялась лишь вчера. И нельзя сказать, что Копейкина была рада этой встрече. Хотелось забыть о прошлом и жить настоящим, потому что с воспоминаниями о Янисе всплыли и другие, более тяжёлые и неприятные. Она вспомнила больницу и всё то, что привело к этому.

Нельзя зачеркнуть нежелательные моменты прошлого и оставить только лучшие. Так не бывает. И хоть память может быть весьма избирательной, чаще это самообман, который рано или поздно раскроется.

Тогда ей казалось, что она прошла все круги ада, чудом вырвавшись оттуда при поддержке близких. В её состоянии виновата была она сама и никто другой.

Запустив механизм разрушения, Копейкина уже не смогла остановиться: работа на пределе возможностей, много алкоголя и никотина, стресс, нервы — существование на грани. Удивительно, как ей удалось не доиграться до язвы, хотя она была близка к этому. Учитывая, как тяжело её организм переносил обострения гастрита, страшно даже представить, как он справился бы с язвой.

А ведь она просто хотела забыться, загружая себя работой, а по выходным накачиваясь за барной стойкой.

Мы часто находим самые неверные способы забыться.

Женя хотела пережить всё внутри, не обременяя никого своими проблемами. Вышло то, что вышло: больница, капельница, мучительное восстановление истощённого организма. Появление в её жизни Яниса было своего рода спасением. Но, как оказалось, совершенно не тем, что нужно.

Сердцу не прикажешь. Оно само решает, в чьём присутствии ему долбиться в горле и пытаться вырваться из груди. Сердце Копейкиной решило. А может, это предательское тело, желающее подчиняться лишь одним рукам и отдаваться им без оглядки.

Янис Адомайтис. Настоящий мужчина, преданный друг, превосходный любовник и замечательный во всех отношениях человек, он оказался не тем, кто был по-настоящему нужен, и не его в том вина — он сделал всё, что мог.

Жене отчаянно хотелось, чтобы Янис встретил женщину, достойную его, а не такую, как она сама — не сумевшую ответить ему так, как он того заслуживал.

На стиральной машине завибрировал телефон. Копейкина вытерла руки и лицо мягким махровым полотенцем и, взяв мобильник, с улыбкой прочла короткое сообщение: «Скучаю».

* * *

— Алеся, надо поговорить, — Роман сидел в глубоком кресле с газетой в руках.

— Да, пап, — девушка встала напротив, выжидающе глядя на отчима.

— Олег приезжает.

— О, наконец-то!

— С Егором.

— Зачем? Вы же недавно все были в Питере! — Антонова сжала кулаки. — Что ему нужно здесь?

— Он будет жить с нами.

— Какого чёрта?!

— Алесь, он возвращается в гимназию.

— Нет!

— Да. Это его решение, — Смирнов вздохнул. — Тебе придётся смириться.

— Это мы ещё посмотрим!

Татьяна вошла в гостиную, когда дочь убежала наверх в свою комнату. Она присела на подлокотник кресла. Помолчав, женщина всё же спросила:

— И как?

— Как мы и предполагали, — Роман, отложив газету, обнял жену и притянул ближе к себе, усадив на колени. — Она ненавидит Егора.

— Столько времени прошло!

— Её ненависть не угасает. Боюсь, то, как изменился Егор за эти годы, лишь усугубит ситуацию.

— Да, он не прежний мальчик...

В семнадцать лет у большинства подростков всё делится на чёрное и белое, без оттенков и полутонов. Алеся Антонова любила и ненавидела с одинаковой силой. Её любовь была отчаянной, безграничной, а ненависть не знала сочувствия и прощения. Всё или ничего. До предела. И между этими крайностями существовала полость, в которой находились все остальные, кто не смог достичь одного из двух полюсов.

Любовь. Она бывает разной. Алеся любила своих мать и покойного отца естественной любовью ребёнка к родителям, подарившим ему жизнь. Но вместе с ними она точно так же любила и Романа, вырвавшего её из пучины отчаяния, когда казалось, что впереди только пустота и боль.

Человека легко сломать. Алесю сломали врачи, захлопнув перед её носом двери в спорт. Сначала грыжа, а потом ещё куча обнаруженных болячек, после чего единственным, что ей осталось, были утренняя зарядка, редкие вылазки на каток и короткие велосипедные поездки. И даже эта малость имела ограничения в нагрузке.

Ребёнок, потерявший право на мечту. Именно тогда Роман совершил невозможное — заставил Алесю жить, а не существовать. Она уже не помнила, что он делал и говорил, но собственное хриплое «папка, спасибо…», слетевшее однажды с искусанных губ, всё ещё звенело в её ушах.

Своей любовью Антонова щедро одаривала тех, кто, по её мнению, того заслуживал, и эти заслуги могли быть всего лишь тем, что человек есть тот, кто он есть. Так она любила свою маленькую сестрёнку, Кису, Павла, Толика и Дмитрия. Даже узнав об отношениях двух последних, она не отвернулась от них, потому что её любовь была сильнее предрассудков. Алеся презирала меньшинства, но Сизов с Финогеновым отделялись от других жирной чертой — они были частью её семьи.

Если бы Антонову спросили, кого она ненавидит больше всех на свете, она бы не смогла сразу ответить.

Алеся ненавидела бывшую жену Романа, эту змею, вползшую в их счастливую жизнь несколько лет назад. Стоило Ларисе узнать о беременности Татьяны, как она вернулась в Россию, со скандалом забрала Егора, почти год таскала его по Европе, после чего бросила в Санкт-Петербурге на попечение своей матери и снова улетела к мужу в Америку, так как дела Марата ещё не разрешились. Это было ударом для всех, но куда страшнее оказалось решение самого Егора, заявившего, что его всё устраивает и жить он останется с бабкой, как того пожелала мать. Маленький Горик в один момент превратился для Алеси в чужого человека, ненависть к которому сжигала её изнутри. Предал, бросил, нарушил все клятвы и обещания, наплевал на семью, любившую и ждущую его. Каждый раз, когда Роман, Татьяна или Олег пытались заговорить с ней о Егоре, что-то объяснить, она закатывала истерики или убегала, чтобы только не слышать о нём и не чувствовать боли. От поездок в Питер Алеся наотрез отказывалась и не понимала, почему остальные продолжают встречаться с Егором, предавшим их всех. И теперь она должна смириться с его возвращением? Просто принять обратно в семью? Да ни за что!

Антонову трясло от злости. В бешенстве она сбросила со стола учебники и тетради, потопталась по ним, вымещая злость, и, наконец, упала спиной на постель, раскинув руки и ноги и бессмысленно глядя в потолок. Этот потолок — предел? Её предел?

Где-то зазвонил телефон. Вскочив, Алеся заозиралась по сторонам в поисках источника звука. Мобильник нашёлся под грудой чистой одежды, которую она так и не убрала с кресла, куда её после стирки обычно складывала Татьяна.

— Да? — девушка ответила, не взглянув на дисплей.

— Привет. Соскучилась?

— Не представляешь, как вовремя ты позвонил! — Антонова усмехнулась и обернулась к большому зеркалу. — Где ты? Я приеду.

— Дома.

— Один?

— Нам не помешают.

— Скоро буду.

— Жду.

Алеся бросила телефон на кровать, подошла к шкафу, распахнула дверцы и задумчиво уставилась на вешалки. Извечный вопрос… А стоит ли думать о том, что надеть, когда заранее знаешь, что долго эта одежда на тебе не задержится?

Она сказала родителям, что едет к подруге. Как обычно. Снова ложь.

Такси, знакомая дорога, знакомый дом, лифт, в котором её губы безжалостно терзали много раз, дверь, узнаваемая из тысячи подобных ей, звонок, трель которого первое время била по ушам как набат, щелчок замка, один шаг и крепкие руки, сжимающие до боли, — так привычно, что даже смешно.

— Ты долго, — тихий укоризненный шёпот в висок и мягкое прикосновение губ.

— Таксист явно никуда не торопился. Мы одни?

— Да.

— Отлично, — Антонова приподнялась на носках и, вцепившись пальцами в широкие плечи, потянулась за поцелуем. Долгий, горячий, жадный, влажный, пустой — один из сотни поцелуев, похожих друг на друга, будто сделанных под копирку. — В спальню, — оторвавшись от чужого рта, просипела девушка. — Хочу тебя. Сейчас же.

— Тогда, может, прямо здесь? — тихий смешок ударил по нервам.

— Нет. Хочу в постели.

— Как пожелаешь.

— Я отблагодарю тебя за послушание, обещаю.

— Всё будет так, пока ты не надоешь мне.

— Я всегда помню об этом, — Алеся улыбнулась.

Никчёмный идиот. Самовлюблённый болван. Один из. Жалкая пародия. Замена.

Секс — что это? Набор движений и звуков, встроенный в человека стандартной программой. Наслаждение — иллюзия. Сожаление — реальность.

Ветерок из открытого окна приятно холодил её кожу, но широкие ладони, оглаживающие обнажённое тело в попытках возбудить, лишали удовольствия прохлады. Короткие вздохи, чередующиеся с томными стонами, чтобы всё скорее началось и ещё быстрее закончилось, были выработаны до автоматизма, как и остальные составляющие стандартного набора. Толчки, не приносящие ничего, кроме раздражения, пыхтение в ухо, доводящее до бешенства, запах латекса и пота, разъедающий слизистую оболочку в носу, тянущая боль в связках — цена за пару часов покоя от мыслей, насилующих мозг. Мучить тело ради спасения разума — привычка. Сколько ещё у неё привычек? Много. Одна из них — это долгожданная сигарета после того, как с неё скатится тяжёлое мокрое тело.

— Ты всё ещё не надоела мне, — клуб дыма вышел из приоткрытого рта и устремился к потолку.

— Знаю, — Алеся вытащила из протянутой ей пачки сигарету, придвинулась к огоньку зажигалки, чиркнувшей в крепких пальцах, и снова откинулась на подушку, прикрыв глаза на мгновение в знак благодарности за неуместное ухаживание.

— Останешься?

— Нет.

— Как всегда.

— Ты чем-то недоволен?

— А если да?

— Плевать.

— Шучу. Меня всё устраивает. Не люблю прилипал.

— В курсе.

— Ты сменила духи. Почему?

— Те, что ты подарил, закончились.

— Врёшь.

— Вру.

— Плевать, да?

— Несомненно.

— Надеюсь, тебя уже не будет, когда я вернусь из душа.

— Конечно. Я заеду через пару дней.

— Окей.

— Никит?

— М?

— Спасибо.

Глава 3

Янис занял столик в тёмном углу небольшого ресторанчика и взглянул на часы: интересно, сколько ему придётся ждать? Встреча была назначена столь неожиданно, что у него не было времени на раздумья. Хотя разве его кто-то спрашивал? Это больше походило на приказ явиться без права на отказ. Почему он пришёл сюда минута в минуту? Потому что с такими людьми не спорят.

Стрелки часов отсчитали уже полчаса, принесённый симпатичной официанткой кофе остыл и потерял вкус, а Адомайтис продолжал смотреть на узкий проём, ведущий в уединённый закуток, в котором он томился в ожидании.

— Привет.

— Господин Костенко, — Янис поднялся и протянул руку подошедшему мужчине.

— Давай без этого, — Леонид поморщился и ответил на рукопожатие. — Меня тошнит от господинов, сэров и прочей ерунды из уст знакомых.

— Прости, привычка, — улыбнувшись, Адомайтис опустился на стул и кивком предложил опоздавшему присоединиться. — О чём ты хотел поговорить?

— Сначала кофе, — Лёня вытянул ноги под столом и откинулся на спинку стула.

— Конечно. Два кофе! — Янис жестом остановил спешившую к ним официантку. — Я заинтригован, — он перевёл взгляд на сидящего напротив мужчину.

— Да неужели? Тебе не идёт роль недоумка. Не нужно играть со мной. Не люблю, — Костенко криво усмехнулся и замолчал. Он не проронил ни слова, пока официантка не принесла кофе и безмолвно не удалилась. Лишь сделав несколько глотков из маленькой белоснежной чашки, он продолжил: — Как думаешь, какая новость сегодня стала сенсацией в желтухе?

— Я не читаю такое.

— А ты прочти! — Леонид вынул из портфеля газету и небрежно кинул её перед Адомайтисом. — Обложка яркая, да?

— «Разбитое сердце известного продюсера молит о пощаде», — прошептал Янис название заголовка, под которым было фото, сделанное в те времена, когда он был счастлив. Они были счастливы. Так казалось тогда. С бумаги плохого качества на него смотрел он сам, улыбающийся и обнимающий за талию Женю. Снимок был сделан на какой-то премии.

— Нравится? А ты статью прочти. Я рыдал, — Лёня театрально закатил глаза.

— Из достоверных источников нам стало известно, — начал вслух мужчина и осёкся. То, что было написано дальше, слилось в грязное пятно. В голове всплыла картинка вчерашнего вечера. Нашёлся кто-то с длинным языком, растрепавший журналистам о встрече Яниса с бывшей невестой на закрытой вечеринке. — Твою мать.

— Фу, как не интеллигентно! — Костенко хохотнул, но смешок был скорее злым. — Понравилось?

— Я не думал…

— Я заметил!

— Прости.

— Я больше кого-либо хотел этой свадьбы, но сейчас прошу тебя оставить всё как есть. Вчерашний вечер стал ошибкой…

— Или это судьба! — перебил Адомайтис.

— Нет, — Леонид покачал головой. — Она счастлива, понимаешь? Без тебя. Что бы ты ни говорил и ни делал, она не вернётся. Это лишь принесёт боль вам обоим.

— Предлагаешь страдать в одиночестве?

— Ты уже пережил это. Пройдёт ещё немного времени, и ты будешь вспоминать её спокойно, с улыбкой и теплотой.

— Я и сейчас так думаю о ней.

— Но тебе больно.

— Ты когда-нибудь любил? — Янис скомкал газету и чуть подался вперёд.

— Нет, но я очень наблюдательный.

— Я ничего не делал, но вчера…

— Вчера осталось во вчера! — Лёня сузил глаза. — Случайность, каких в будущем может быть ещё много. Это ничего не меняет и ничего не значит. Отпусти её. Сделай это ради себя самого. Живи.

— А ты бы смог?

— Ради себя? Естественно. Я люблю жизнь. Мне слишком мало просто существовать. Это скучно.

— Никогда прежде я не встречал таких людей, как ты.

— Знаю. Не ты первый говоришь такое.

— Тебе не страшно остаться одному навсегда?

— Я не один, — Костенко впервые искренне улыбнулся. — Я живу. По-настоящему живу. Живу так, как хочу. Мне не нужен для этого кто-то один. Мне всегда будет мало.

— А как же отдушина?

— Я подумываю завести домашнее животное. Может, собаку купить?

— Лёнь, ты или лжец, или псих.

— Из двух вариантов мне больше нравится псих, хотя я себя таковым не считаю.

— Чего ты хочешь? — сдался Адомайтис.

— Ничего не делай.

— Ты просишь приговорённого к смерти не бояться?

— Не драматизируй. Ты ведь как-то жил всё это время.

— Как-то…

— А о Женьке ты подумал? Она столько пережила, а ты хочешь заставить её пережить ещё столько же? Ты хоть понимаешь, что она себя по кускам собирала? Не ты сложил эту мозаику.

— Почему ты говоришь со мной, а не с ним? Разве я начал это? — Янис злился.

— Потому что он сам всё понимает. Ему не нужны ничьи подсказки. Он не из тех, кто повторяет свои ошибки из раза в раз.

— Не смей сравнивать меня с ним!

— Я никогда не сравнивал вас, — Леонид постучал пальцами по столу. — И она не сравнивала. Ты ведь любишь, значит, осознаёшь, что сердцу не прикажешь.

— Это убивает.

— Живи. Я питаю к тебе самые тёплые чувства, поверь. Надеюсь, ты прислушаешься, — Костенко поднялся из-за стола и пошёл к выходу. — Спасибо за кофе.

— Что было бы, если бы я проигнорировал этот разговор? — тихо спросил Адомайтис, не глядя на уходящего мужчину.

Лёня остановился и так же тихо ответил:

— У тебя был бы реальный шанс снизу увидеть, как картошка растёт.

Янис кивнул и улыбнулся. Он знал, что это не шутка. Такие люди не шутят подобными вещами.

Оставшись один, он всё ещё улыбался. В памяти непроизвольно всплывало прошлое. Счастье есть. Но иногда оно уходит, даже если ты пытаешься удержать его. Оно вырывается из твоих рук, брыкаясь и крича, делая себе больно, разрываясь, но отчаянно желая освободиться. И ты разжимаешь руки, перепачканные его кровью, потому что больше нет сил смотреть на это самоуничтожение.

Адомайтис никогда не был трусом и боролся до конца за то, что принадлежало ему, но сейчас он и сам понимал, что бороться не за что: Женя никогда по-настоящему не принадлежала ему. Она стала иллюзией, растворившейся в реальности.

* * *

— Паша, у тебя только прошло горло! — Ирина недовольно поджала губы, глядя на мужа, жадно набросившегося на вишнёвое мороженое.

— Ир, дай человеку поесть, — засмеялся Тарас.

Они сидели в открытом летнем кафе, спасаясь от палящего солнца под зонтиками. Инициатором похода в это заведение был как раз Крюков, недавно переживший невесть как подхваченную в жару простуду.

— Но он такой несчастный, когда болеет! Мне больно видеть его таким!

— Началось, — вздохнула Женя и сочувственно посмотрела на друга. — Крюков, твоя жена просто монстр.

— Она замечательная, — Павел широко улыбнулся.

— Ой, мы уже все знаем, какая вы образцовая пара, — Копейкина поморщилась. — Вы ещё не устали друг от друга?

— Умолкни! — Киса рявкнула так, что окружающие стали оглядываться на их столик. — Ой, простите, — она виновато потупилась. — Не люблю, когда кто-то говорит подобное.

— Выдохни, Ириш, — Опальский погладил девушку по руке. — У этой заразы специфическое чувство юмора. Поверь, в вас с Пашкой никто не сомневается.

— Ага, это опасно для здоровья, — Женя хохотнула. — Мне так нравится злить тебя, Кисунь, не представляешь!

— Дура, — вынес свой вердикт Крюков. Сдунув упавшую на глаза чёлку, он повернулся к Тарасу и спросил: — Тебя ежедневно желание убивать не терзает?

— Нет, я привык.

— Сочувствую.

— Вы такие зануды, — гнусавым голосом протянула Копейкина. — Но я всё равно люблю вас.

— Ой, мы так рады, — прошипела Ирина. Несколько раз глубоко вздохнув и успокоившись, она улыбнулась подруге. Так бывало всегда: игра с терпением. В этой жизни можно привыкнуть если не ко всему, то ко многому.

— Жень, мне кажется, что те девочки, — Павел кивнул в сторону одного из столиков, — не сводят с тебя глаз.

— Наверное, они любят нашу прессу.

— В смысле?

— На, — Женя швырнула на стол газету.

— Обалдеть, — только и произнёс Крюков, пробежав глазами по строчкам.

— Ужас, — прошептала его жена, заглянув ему через плечо. — Разве так можно?

— Забейте, мне плевать.

— Тебе, может, и плевать, а вот… — Тарас запнулся и умолк, заметив на себе свирепый взгляд подруги.

— Всё нормально, — отрезала она и одним быстрым движением смахнула со стола газету. — Мы не будем обсуждать это.

— Как скажешь, — Опальский поднял вверх руки, как бы сдаваясь. — Улётная погодка! Прогуляемся?

— Давайте на набережную? — воодушевилась Ирина в предвкушении.

— Я только за, — кивнул Павел, доедая мороженое.

— Согласна, пошли, — Копейкина первой поднялась из-за столика, пнула валяющуюся на асфальте газету, достала из сумки сигареты и закурила, отойдя в сторону от столиков и дожидаясь друзей.

Она злилась. На себя, на пронырливых журналистов, но не на Яниса. Его нельзя было упрекнуть в несдержанности, учитывая эффект неожиданности. В любой другой ситуации он повёл бы себя иначе и уж точно сначала бы подумал, а потом сделал. Он всегда был спокойным и сохранял достоинство, что бы ни происходило. Вчера он растерялся. Женя прекрасно понимала, что с ним творилось, потому что ей самой приходилось переживать подобное. Разум отключается, эмоции и чувства оказываются сильнее — с этим ничего нельзя сделать.

Как же больно — заставлять страдать тех, кто этого не заслуживает. Но ещё больнее терзать себя. Мы эгоисты.

— Я тебя задушу, если продолжишь выводить мою жену, — Павел подошёл сзади и приобнял подругу за плечи.

— Она такая душка, когда злится, — Копейкина оглянулась. — Невероятно сексуальна.

— Она сексуальна в любом состоянии.

— Ой, ну прости.

— Отцепитесь друг от друга, — вклинилась в разговор Ирина, шутливо сердясь.

— Да кому нужно это пугало, — вывернувшись из чужих рук, Женя дёрнула Крюкова за порядком отросшие волосы, собранные сейчас в хвост на затылке. — Меня исключительно мужчины привлекают.

— Зараза, — не обиделся блондин и тряхнул головой. — Не порть причёску. Ир, где Тарас?

— Решил купить чего-нибудь холодного в дорогу. Тебе нельзя, ты уже слопал мороженое.

— Жалкой мороженки для любимого мужа пожалела?

— О тебе беспокоюсь, бестолочь!

— Вы меня когда-нибудь своей ванилью убьёте, — Копейкина сфотографировала парочку на телефон. — И за что я вас люблю?

— Риторический вопрос, — хмыкнул Павел. — Да где эта рыжая дылда?

— Здесь, — Опальский незаметно подошёл сзади и опустил руку на плечо друга. — Белобрысый коротышка заждался?

— Ага, извёлся весь, — прыснула в кулак Киса.

— Пошли уже, жирафа.

— Конечно, карлик.

Эти двое стали самыми что ни на есть настоящими друзьями, едва познакомившись. Крюков всегда располагал к себе людей и сам любил общение, но Тарас оказался ближе других, не считая, конечно, их общей ненормальной подружки, которую они оба принимали за сестру или брата. Ирина тоже обожала Тараса. Она никогда не встречала столь добрых и отзывчивых людей. Даже её муж, вечное солнышко, не был таким. Опальскому, казалось, были неведомы гнев и раздражение. Она знала, что его добротой часто пользовались, и не переставала удивляться, как он смог остаться самим собой и не утратить веры в людей. Он верил. Верил до боли. Зная наперёд, что им воспользуются, он продолжал верить в лучшее. Он не был наивным, он просто до последнего не терял надежды. Таким удивительным и трогательным был в глазах Кисы этот высоченный, худой и нескладный рыжик. Быть может, его оболочка была не так красива, но душа — прекрасна.

— Ребят, а давайте в следующие выходные махнём в какую-нибудь глушь? — Женя шла впереди, щурясь от солнца.

— Зачем? — удивился Павел.

— Искупаемся, позагораем, шашлычка нажарим?

— Отличная идея, — улыбнулся Тарас. — Я за любой кипиш, кроме голодовки.

— Кого возьмём с собой? — деловито осведомилась Киса.

— Всех своих, кто сможет, — ответила ей подруга. — Ну как?

— Давайте, — Крюков кивнул и улыбнулся жене. — Давненько мы не выбирались большой компанией.

— С меня продукты и выпивка, — как бы подытожил Опальский.

— Почему ты всегда берёшь это на себя? — возмутилась Ирина. — Деньги девать некуда?

— А куда? У меня есть крыша над головой и еда, большего мне не нужно.

— Ага, как же… — тихо пробормотал Павел. Они с Женей знали, куда их друг тратит почти всё заработанное, оставляя себе лишь малость на счета и проживание.

— Не обсуждается, — отмахнулся Тарас. — На вас остальное, включая транспорт.

— Без проблем, — кивнула Копейкина.

— Мы с Пашей поедем на своей, — испуганно прошептала Киса. — Тарас, хочешь с нами?

— Трусы, — припечатала Женя.

— Мы просто хотим жить, а с тобой это ставится под угрозу, — покачал головой Павел. — Найдётся мало смельчаков, готовых сесть в твою машину.

— Трусы, говорю же.

Слабостью Копейкиной была скорость. За рулём она превращалась в настоящего маньяка, поэтому почти никто из её друзей и знакомых не решался ездить с ней и проклинал человека, выдавшего ей права, и Леонида, подарившего племяннице машину. К мотоциклу Жени и вовсе боялись даже близко подходить. Два колеса под задницей делали из нормальной на вид молодой женщины чудовище с отсутствующим инстинктом самосохранения. И только один человек был способен управлять этой сумасшедшей так же, как она управляла своим мотоциклом, — страстно, без оглядки, — но с ним не мог и не пытался сравниться никто. Без шансов. Она поражала всех, становясь вдруг покорной рядом с ним. Уже в следующее мгновение она вновь взрывалась, но там, глубоко внутри, были тишь да гладь.

* * *

Женя была на пике раздражения, когда добралась до квартиры дяди: духота, пробки, жажда, голод — Москва. Она бросила связку ключей на тумбочку, скинула кеды и прошлёпала босыми ногами на кухню, откуда доносились голоса, звон посуды и умопомрачительные запахи.

— Привет, воробушек, — Леонид стоял возле плиты.

— Виделись. Диня, привет, — Копейкина подошла к черноволосому мужчине, сидящему за столом и изучающему какие-то документы.

— Привет, красавица, — он лишь на мгновение поднял светлые глаза и улыбнулся.

— Весь в работе, как всегда? — спросила она у дяди.

— Ага, — Костенко выключил газ и развернулся. — Хайруллин, заканчивай. Давай поедим.

— Минуту, — мужчина лишь повёл плечом.

— Диня! — Женя потрепала его по коротким вьющимся волосам. — Приём! Я жрать хочу, завязывай!

— Это невозможно, — стряхнув с себя чужую руку, он собрал бумаги в стопку и убрал в портфель, стоящий на полу возле стула. — Ради кого стараюсь?

— Динияр! — Леонид предупреждающе сдвинул брови. Есть то, что его племяннице знать пока не время. — Воробушек, мой руки и за стол.

— Есть, босс! — Копейкина рванула в ванную и быстро вернулась обратно, плюхнувшись рядом с любовником дяди.

Костенко поставил перед ними тарелки с картошкой и душистым мясом.

— Ух, — Женя, схватив вилку, жадно набросилась на еду.

— Никаких манер, — поморщился Динияр. — Красавица, не подавись.

— Не дождёшься.

— Воробушек, я ждал тебя вчера, чтобы кое-что сообщить, — Лёня сел напротив, вяло ковыряясь в своей тарелке. — Твоя квартира готова. Можешь переезжать в любое время.

— Лёнь, — девушка улыбнулась, — я тебя люблю. Правда.

— Знаю.

— Но я не уверена, что могу оставить Тараса одного.

— Ему двадцать семь лет! Перестань носиться с ним как курица с яйцом! Мы много раз говорили об этом. Дай парню отдохнуть от тебя.

— Ему весело со мной!

— Не сомневаюсь, но, думаю, у него есть личная жизнь.

— Этот ушлёпок Артур…

— Не лезь! Тебе тоже пора жить отдельно. Хватит убегать от этого. Ты не одинока, так что не бойся. Мне никогда не нравилось, что ты мыкаешься по чужим углам, но со мной ты жить не пожелала, так что вот, — Костенко вытащил из кармана светлых брюк ключи и бросил их на стол. — Я помогу перевезти вещи.

— Диня, ты в курсе, что он изверг? — Копейкина притворно всхлипнула.

— Вы друг друга стоите, — засмеялся Хайруллин.

Женя понимала, что её дядя был прав. Ей двадцать семь лет, а она продолжает жить по съёмным квартирам и по друзьям — так не должно быть. И нельзя сказать, что она стеснена в средствах. Вовсе нет. Копейкина могла позволить себе многое, но половину стоимости квартиры всё равно оплатил Леонид, считая это своим долгом. Девушка знала, что у него достаточно денег, но никогда особенно не задумывалась об их источнике. Они просто были. И она даже не представляла, насколько завидной невестой является сама. Лёня не спешил раскрывать племяннице состояние своих банковских счетов. Зачем? Всему своё время.

— Это лучше и для твоих отношений, — Костенко откинулся на спинку стула. — Пора прекратить жаться по углам. Не малолетки уже.

— М, но это так заводит! — Женя облизала губы.

— Озабоченная, — хмыкнул Динияр. На самом деле он любил эту девушку. Её нельзя было не любить. Она врывалась в чужие жизни ярким фейерверком и переворачивала их с ног на голову, сметая всё на своём пути. Эта яркость объединяла их с Леонидом. У них вообще было много общего — одна кровь всё-таки.

— Я сегодня останусь здесь, — Копейкина довольно быстро опустошила тарелку и теперь завистливо косилась на чужие.

— Конечно, — вздохнув, Лёня подвинул ей свою.

— А вот я, пожалуй, поеду домой, а то Сабинка волнуется, — Хайруллин устало потёр ладонью шею.

— Позвони ей, — пожал плечами Костенко.

— Нет, не сегодня.

— Как знаешь.

— Будь у меня в офисе завтра в три.

— Хорошо.

Глава 4

— Мих, давай рыхлее! Подъезжаем уже! — Олег поторопил замешкавшегося в дверях купе друга.

— Я говорил, что надо было на тачке ехать, — проворчал Громов, закидывая на плечо рюкзак. — Славка мог нас забрать. Нет, блин, твоему братцу поезд подавай! Чем бы дитя…

— Шевелись, а то мы это дитятко потеряем.

— Да куда он денется?

— Я лучше подстрахуюсь, так что не тормози.

— Иду я, иду. Куда ты так спешишь?

— Потом не протолкнёшься, — Смирнов двинулся к тамбуру, пока ещё не переполненному спешащими поскорее покинуть поезд пассажирами. Увидев младшего брата, нашёптывающего что-то на ухо молоденькой проводнице, парень нахмурился: он всё ещё считал Егора ребёнком.

— Больше никогда не сяду в эту груду железа. Сдохнуть можно от жары, — сопел сзади Миша. — Уверен, что в аду прохладнее.

— Сдохнешь и узнаешь.

— Хочешь сказать, что ворота в Эдем для меня закрыты?

— Тебя к ним даже близко не подпустят. Горя! — Олег позвал брата, глядя поверх макушки дородной тётки, загораживающей проход. — Не вздумай смыться!

Ответом ему послужил оттопыренный средний палец.

Возмущение застряло в глотке, так как под напором человеческой массы Громов буквально вжался в Смирнова сзади, тем самым толкая его на необъятную тётку, не желающую сдавать завоёванные позиции. «Задние» просто вынесли «передних» на перрон, стоило только проводнице открыть путь на свободу.

— Москва, я люблю тебя! — Миша рухнул на колени.

— Идиот, — вздохнул Олег, оглядываясь по сторонам в поисках брата. — Где эта падла?

— Да вон он, — махнул рукой его друг, поднимаясь с раскалённого асфальта.

Егор действительно был совсем рядом. Рядом с проводницей.

Смирнов покачал головой и уже хотел окликнуть брата, но его взгляд застыл на тоненькой фигурке, проталкивающейся через толпу пассажиров и встречающих. Он сделал шаг навстречу и замер. Мир резко сузился до одного человека, а все звуки — до стука собственного сердца. Она увидела Олега и пошла ещё быстрее, не замечая сопротивления людской массы, пока, наконец, не остановилась в метре от него, переводя дыхание и жадно рассматривая родное лицо. Полшага навстречу друг другу.

— Почему не дождалась дома?

— Не выдержала, — тонкие губы растянулись в улыбке, обнажая выпирающие клыки.

Их отношения с самого начала были похожи на американские горки с мёртвыми петлями. Спокойствие для слабаков. Рано или поздно наступает момент, когда что-то должно измениться или вовсе закончиться. Возможно, они оба не были готовы к переменам в себе…

Не страшно, когда твоя женщина кричит, бьёт посуду и уходит, громко хлопнув дверью, — это истерика. Страшно, когда она уходит молча, с грустью взглянув на тебя напоследок, — это конец.

Как они дошли до этого? Слишком упрямые, чтобы уступить, слишком гордые, чтобы сделать первый шаг. Они вместе поставили точку, посчитав свою историю дописанной до логического завершения.

Они всячески избегали встреч, хотя в их ситуации это было практически невозможно. Они справились. Справились с тем, чтобы не видеть, но не с тем, чтобы не чувствовать. Где-то глубоко внутри всё ещё краснели угли, из которых в любой момент можно было разжечь пламя.

Олег учился во МГАФКе, вокруг него крутилось много красивых девушек, и он отрывался по полной, не отказывая себе ни в чём. Хотелось только заполнить образовавшуюся пустоту и не вспоминать. Воспоминания — это больно.

Женя ушла с головой в работу, а потом довела себя до края и едва не сорвалась с него.

Каждый спасается от одиночества по-своему.

— И кто у нас тут такой красивый? — нагло оттолкнув брата, Егор стиснул Копейкину в объятиях. — Ради тебя я только что отказался от приятного общения.

— Чёрт возьми, чем тебя кормят? — девушка приподнялась на носочки и чмокнула его в щёку. — Растёшь не по дням, а по часам.

— Хочу соответствовать твоим идеалам, любовь моя.

— Отвали уже, — Олег еле отцепил младшенького от Жени.

— Привет, — Михаил, неуверенно покосившись на друга, всё же осмелился обнять девушку.

— Привет, Гром. Как ты?

— Отлично. Но поболтаем мы как-нибудь в другой раз, потому что Славка меня, наверное, заждался.

— Не знала бы вас так хорошо, решила бы, что вы любовники.

— Представляешь, сколько женских сердец будет разбито? Разве мы можем допустить такую трагедию?

— Тебя подвезти?

— Спасибо, конечно, Жень, но не нужно. Славка меня подхватит.

— Он тебя и так подхватил, как трипак, — пробормотал Олег.

— Ага. Всем пока, — Громов ни капли не обиделся. Он помахал рукой и рванул к выходу с перрона.

— Чумной, — засмеялась Копейкина.

— Мы идём или стоим? — Егор почему-то хмурился. — Где твоя машина?

— Рядом. Пошли.

Для Смирнова-младшего Женя была святой. Он боготворил её. Когда-то давно — кажется, в прошлой жизни — она протянула маленькому напуганному мальчику руку, за которую тот крепко вцепился, чтобы стать тем, кем он стал. Даже если бы она вдруг решила уничтожить весь мир, он остался бы с ней и помог сделать это.

— Как дела у Лёнечки? — Олег, устроившись на переднем сиденье рядом с девушкой, старался не обращать внимания на руку брата, обхватившую Копейкину поперёк живота. Тому явно было плевать на неудобства: устроив подбородок на водительском кресле, он извернулся так, чтобы иметь возможность прикоснуться к Жене. Длинные ноги девать по сути было некуда, но он готов был терпеть, лишь бы касаться её.

— Как всегда. Весь в делах, с Диней шушукается о чём-то. Подозрительные они оба.

— А что Тараска?

— Притворяется счастливым. Кстати, я съезжаю от него. Квартира готова. Наша квартира, — Копейкина осторожно покосилась на Олега. Они и раньше говорили на эту тему, и она боялась, что он откажется из гордости.

— Наконец-то! Только пообещай, что у Лёнечки не будет дубликата ключей от нашего дома, ладно?

Копейкина облегчённо вздохнула, но тут же почувствовала, как сильно сжала её рука Егора. Она посмотрела в зеркало и поймала на себе взгляд тёмно-зелёных глаз, полный тоски и боли. Горик… Глупенький…

* * *

— Тётя Таня, ну чего вы? — Егор обнимал всхлипывающую женщину. — Виделись же недавно.

— Я всё ещё не верю, что ты вернулся. Совсем взрослый стал, — Татьяна, подняв голову, с восхищением смотрела на парня.

— Красавец! Весь в отца, — Роман широко улыбался, стоя рядом с ними.

— Скромность наше всё, да, Ром? — хохотнула развалившаяся на диване в гостиной Женя.

Пока семья радовалась воссоединению, Олег, матерясь под нос, таскал из машины вещи брата в его старую комнату.

— Где мои сестрёнки? — Егор поцеловал Татьяну в макушку и отстранился.

— Эм… — женщина замялась. — Кира спит, а Леся…

— Я понял, — парень усмехнулся. — Что ж, я сам поднимусь к ней, — он вихрем взлетел по лестнице на второй этаж и, пройдя по коридору до комнаты Алеси, остановился. Интересно, она сразу врежет ему или сначала выслушает? Сглотнув, он постучал по дверному косяку. Тишина. Расценив молчание как приглашение войти, парень распахнул дверь и тут же закрыл её за своей спиной.

— Ну привет, сестрёнка, — он ухмыльнулся, глядя на вытянувшееся от удивления лицо Антоновой. — Совсем не скучала?

Девушка медленно встала с кровати, на которой до этого лежала, бесцельно пялясь в потолок. Её глаза пытались найти в стоящем перед ней высоком красивом парне того маленького мальчика, которого она помнила и которого ненавидела.

— Даже не поздороваешься?

— Как ты посмел, — она шептала, не отрывая от него взгляда, — явиться сюда? Кто дал тебе право врываться в нашу жизнь? Кто ты такой?

— Твой брат, как бы ты ни пыталась забыть этот факт, — отчеканил Егор и подошёл вплотную к Алесе. — А ты похорошела, сестрёнка. И как мне справляться с твоими ухажёрами?

— Ты мне никто. Запомни это. Я никогда не прощу тебя.

— Мне до лампочки твоё прощение, если честно, — Смирнов обошёл девушку и нагло плюхнулся на её кровать. — Я пытался быть милым. Видит Бог, я пытался. Не хочешь по-хорошему? Как пожелаешь, но семью в это дерьмо не вмешивай, поняла? Они ни в чём не виноваты. Не послушаешься, пожалеешь, — его глаза зло сверкнули. — Я не шучу, сестрёнка. Будь послушной девочкой.

Антонова застыла, не веря, что перед ней тот, кто когда-то нуждался в её защите. Сейчас она видела перед собой человека, способного на страшные вещи. Его глаза не врали.

— Угрожаешь? — справившись со страхом, спросила девушка.

— Предупреждаю. Готовься к тому, что многое в твоей жизни изменится. А теперь иди и поздоровайся с Олегом. И не вздумай закатить истерику.

— Выйди из моей комнаты.

— С удовольствием. Поверь, мне самому не хочется здесь задерживаться. К тому же я безумно хочу увидеть Кирюшку, — Егор встал и подошёл к двери, но Алеся остановила его, схватив за руку. — Что? — он обернулся.

— Ты изменился.

— Жизнь заставила, — бросив это, парень вышел.

Антонова сжала кулаки. Как он стал таким? Нового Егора она возненавидела больше того, кто предал её, потому что этот новый Егор был сильнее неё. Злость, раздражение, ненависть и боль — чувства смешались в адский коктейль.

Натянув на лицо улыбку, Алеся спустилась вниз и едва сдержалась, чтобы не взвыть, увидев в гостиной Копейкину. Только её не хватало…

— Привет, — Олег подошёл к девушке и потрепал по волосам. — Всё хорошо?

— Конечно, — она обняла его. — Наконец-то приехал. Я думала, что ты застрянешь в своём Питере.

— Я всегда возвращаюсь, ты же знаешь.

— Да…

* * *

Слава заливисто смеялся, глядя на своего подвыпившего друга, вытянувшегося на коленях трёх девушек.

— Присоединяйся к нашему бутербродику, — в который раз позвал его Миша. — Девочки, вы же хотите, чтобы Славик к нам присоединился?

Пьяные девицы глупо кивали головами, продолжая щупать Громова. Бессонов же сидел в одиночестве на противоположном кожаном диванчике, опершись локтями на разделяющий их стол. Они не виделись месяц. Есть дружба, которой не помеха разница в возрасте, социальном положении и прочем. Это просто дружба. Славе было уже тридцать, а Мишке только двадцать один. У Славы была сеть магазинов элитного алкоголя, деньги и два высших образования, а у Мишки ещё не законченное высшее на заочке иняза, съёмки в паре клипов и подработки на переводах. Их называли удачливыми сукиными сыновьями, на что оба не обижались. Возможно, так оно и есть.

— Мне снова придётся тащить твою тушку домой? — спросил Бессонов.

— А разве мы торопимся? Мне здесь нравится. А вам, девочки?

— Идиот, — покачал головой Слава. Он знал, что его друг не так пьян, как пытается изобразить. Да, театральные подмостки рыдали по Громову. Ему бы другую профессию выбрать, так нет же, помешался на языках. К слову, у него были потрясающие способности к их изучению. Миша свободно говорил на английском, французском и итальянском, сносно общался на немецком и китайском и без проблем переводил арабский. Его жажда к изучению нового всегда поражала Бессонова. Казалось, что парень боится не успеть что-то в этой жизни. За образом бесшабашного раздолбая скрывался живой ум, алчный до знаний. Хотя… Бабник, весельчак, гуляка, любитель выпить и оторваться — Мишка Громов действительно был таким. Но ничто не мешало ему иметь свои цели в жизни и с упорством танка идти к ним.

— Девочки, кто хочет потанцевать? — блондинистое бестие, скатившись с женских колен и поднявшись во весь рост, игриво улыбнулось.

Девиц не нужно было уговаривать, так что компания, покинув столик в вип-зоне, спустилась на танцпол, прихватив с собой Славу, который не рискнул возражать, ибо друг бросил на него такой взгляд, что безопаснее было согласиться.

Бессонов с улыбкой смотрел на отплясывающего в окружении девиц Мишу. Есть ли женщина, способная отказать ему? Ах, да. Есть одна. Женщина, которую Громов захотел с первой встречи, но так и не получил. Женщина, которой он никогда не предложит чего-то, кроме дружбы. Женщина, в которой он всеми силами пытается не видеть женщину. Женщина, которую и сам Слава отпустил несколько лет назад.

Задумавшись, Бессонов нечаянно задел кого-то локтем. Вроде бы ничего страшного, — клуб, алкоголь, танцпол — но кому-то явно не понравилось это.

— Аккуратнее! — раздражённый женский голос и ответный толчок.

Слава обернулся из любопытства: растрёпанные волосы, майка с глубоким вырезом, вздымающаяся от рваных вздохов грудь. Грудь… Отличные формы! Он откровенно пялился, не пытаясь скрыть этого. Довольно быстро грудь сменилась спиной и скрылась из виду. Жаль, конечно, но оно не стоит того, чтобы в тридцать лет бросаться на поиски неизвестной девки, каких тут хватает.

— Не повезло, братишка? — ухмыльнулся наблюдательный Громов, незаметно приблизившийся к другу.

— Забей, — махнул рукой Слава, заприметив другую девушку, явно заинтересовавшуюся его персоной.

— Слушай, а это не сынок Артамасова? — Миша пытался рассмотреть кого-то.

— Где?

— Точно он! Кстати, та девка сегодня занята им. Ох ты ж, как присосался! — присвистнул блондин.

— Как ты можешь видеть что-то? — Бессонов развернулся и посмотрел туда, откуда не отрывался взгляд Миши.

— Слепень. Да, деваха при фигуре, но мозгов явно не хватает, раз связалась с этим придурком малолетним.

— Тебе не плевать?

— Твою мать! — Громов остолбенел, когда девушка повернула голову. Ему хватило этих нескольких секунд, чтобы узнать её.

— Ты чего?

— Слав, как думаешь, чем сейчас Олег занят?

— Тупой вопрос. Они с Женькой месяц не виделись. Угадай.

— А что будет, если я ему позвоню прямо сейчас?

— Твоё тело найдут в сточной канаве к утру какие-нибудь бомжи. И, поверь, я скажу, что вообще не видел тебя сегодня. А что такое?

— Эта девка точно без мозгов. И знаешь, кто она? Младшая сестра Олега.

— Алеся? — Слава сосредоточенно вглядывался в парочку в толпе танцующих. — Ты уверен?

— В отличие от тебя я знаком с ней очень хорошо.

— Я видел её пару раз. Она вроде малолетка.

— С баблом Артамасова ей ничего не стоило попасть сюда и налакаться.

— Это её дело, забей.

— Спятил? Я не могу сделать вид, будто ничего не видел. Она сестра Олега! Он наш друг!

— Ну так иди и отшлёпай её за плохое поведение. Лично мне плевать, Мих.

— Иди на улицу и заводи машину. Мы едем домой.

— Хорошо, — Бессонов пожал плечами. Он давно хотел смыться из этого клуба, устав наблюдать за чужим весельем. Дав возможность другу оттянуться, сам он не выпил ни капли.

— Я скоро подойду, — Миша двинулся через скачущую толпу прямиком к парочке.

— Дурак, — хмыкнул Слава, направляясь к выходу. Его действительно не волновало, как и с кем проводит время сестра Олега. Он не знал её толком. Жизнь посторонних людей никогда не интересовала его.

Возле машины Громов появился лишь спустя двадцать минут, помятый, с разбитой губой, злой и тащащий на буксире сопротивляющуюся девушку.

— Отвали уже! — верещала она, когда он заталкивал её на заднее сиденье, швырнув следом маленький клатч, угодивший ей прямо в голову.

— Заводи, — рявкнул парень, садясь рядом с Бессоновым.

— Куда едем? — поинтересовался Слава, выруливая со стоянки.

— Домой. Вряд ли тёте Тане понравится, если мы притащим эту дебилку в таком состоянии.

— Кто тебя просил лезть? — бесилась Алеся. — Сделал бы вид, что не узнал, как этот, — она кивнула на Бессонова.

— Я действительно не узнал, — хмыкнул тот. — Скажи лучше, ребёнок, как тебя угораздило оказаться в таком злачном месте и в такой компании?

— Никита мой парень, — прошипела девушка. — И мудило, сидящее рядом с тобой, только что сломало ему нос.

— Не сломал, не беспокойся, — огрызнулся Миша, — но обязательно исправлю эту оплошность, если ещё хоть раз увижу его рядом с тобой!

— А вот это уже не твоё дело! Кто ты такой вообще, чтобы вмешиваться в мои дела?

— Друг твоего брата, которому явно не понравилось бы то, что сегодня увидели мы. Радуйся, что спас тебя от разбитых надежд! Ты не представляешь, какое дерьмо этот сопляк, которого ты считаешь своим парнем.

Алеся расхохоталась, откинувшись на спинку сиденья. Это она не знает Никиту? Это её надо было спасать?

— Чего ржёшь? — резко спросил Громов.

— Я не ржу, я смеюсь.

— Да хоть хуем давишься! Если бы я не забрал тебя оттуда, утром ты бы ныла в подушку, дура!

— Это ты идиот, — Антонова в момент перестала смеяться. — Я никогда не остаюсь в его постели до утра. Больше не вмешивайся в мою жизнь, рыцарь хренов. Я делаю то, что хочу. А ты, раз так переживаешь за Олега, перестань капать слюной на Копейкину или лучше трахни её наконец и избавь моего брата от этой швали!

— Закрой рот! — Слава резко затормозил и обернулся. — Ещё раз услышу что-нибудь подобное о Женьке, сверну твою тонкую шейку и скажу, что так и было. Не тебе её судить, усекла? Ты ни черта о ней не знаешь, так что заткнись, пока я не вышвырнул тебя на обочину. Думаю, найдётся много желающих приютить тебя на ночь. Только из уважения к твоей семье я сейчас отвезу тебя к нам, позволю переночевать, доставлю утром домой и никому ничего не скажу. Но если ты не заткнёшься, я плюну на всё. Ясно?

— Да, — тихо ответила Антонова и поёжилась. Этот мужчина пугал её. Если Громова она знала достаточно хорошо, то всё, что ей было известно о Бессонове, так это то, что он бывший любовник Копейкиной и их общий с Олегом и Мишей друг.

Блондин же молчал, отвернувшись и глядя в окно. После слов, брошенных взбешённой Алесей, он больше не издал ни звука, думая о чём-то своём. Правда не колет глаза. Правда просто остаётся правдой, какой бы она ни была. Ни больше, ни меньше.

Слава снова тронулся с места. Злость понемногу утихала. Он умел контролировать эмоции, когда это требовалось. Да и был ли смысл злиться на малолетнюю девчонку, хмельную, глупую и ни черта не разбирающуюся ни в людях, ни в жизни?

Покосившись на друга, он вздохнул, прекрасно понимая, о чём тот сейчас думает. Мишкины самокопания иногда пугали, но Бессонов знал, что Громов справится со всем и снова станет собой. Так всегда бывало. Есть то, что никогда не меняется.

Глава 5

Алеся проснулась в дурном настроении. Сев на постели, она осмотрелась, пытаясь сообразить, где находится. Повсюду, на стенах и на полках, были фотографии. Слишком много фотографий. У неё даже в глазах зарябило от этой пестроты. Достаточно быстро она сообразила, что спала в комнате Миши, потому что почти на каждом снимке был он в компании друзей и знакомых. Яркость— это в его стиле. На столе возле окна была навалена куча бумаг. Это заинтересовало девушку, и она, поднявшись, подошла к столу, отметив на ходу, что на ней надето всё то, в чём она была в клубе.

— Ничего не трогай, — донеслось до неё от двери. — Эти документы очень важны.

— Копии самых сочных страниц порножурналов? — съехидничала Антонова, оборачиваясь к Славе.

— Умой рожу и сделай что-нибудь со своим гнездом на голове. Потом я отвезу тебя домой. Не люблю ждать, так что поторопись. И не шуми. Разбудишь Мишку — убью, — Бессонов круто развернулся и вышел из комнаты.

— Вот урод, — прошипела Алеся и вышла следом за ним.

Взглянув на себя в зеркало в ванной комнате, она ужаснулась: тушь размазана по лицу, волосы всклокочены, на щеке след от подушки. Красотка, ничего не скажешь… Кое-как приведя себя в порядок, она пошла на резкий запах кофе. Слава нашёлся на кухне, а умопомрачительный запах исходил из чашки в его руке.

— Можно и мне кофе? — рискнула спросить она.

— В турке осталось. Если хочешь есть, загляни в холодильник, — голос мужчины был бесцветным.

— Спасибо, я только кофе, — Антонова ополоснула чашку, стоящую в раковине, и вылила в неё остатки кофе. Присев напротив Бессонова, она старалась не смотреть на него и молча глотала горячую жидкость.

— Пошевеливайся, у меня ещё много дел.

— Я могу вызвать такси.

— Я отвезу. Мишка попросил.

— Ты сделаешь всё, что он скажет?

— Я не сломаюсь, выполнив просьбу друга.

— А если он попросит спрыгнуть со скалы?

— Разве я смогу отказать ему в последнем желании?

— Почему в последнем?

— Потому что он прыгнет вместе со мной.

— Типа мужская дружба? Вы больше на парочку похожи.

— Не старайся, тебе всё равно не понять.

— Где уж нам…

— Действительно. Жду в коридоре, — Слава резко поднялся, со стуком поставив чашку на стол. — Шевелись. Твоя сумка в машине.

— Иду я, иду, — девушка поспешно допила кофе и, вздохнув, оставила чашку на столе, как и хозяин квартиры. Быть может, если бы с ней были хоть немного дружелюбнее, она бы расщедрилась на мытьё посуды.

В коридоре, оттолкнув Бессонова в сторону, она обнаружила свои туфли в обувной полке и с тоской взглянула на них: ей только на шпильках сейчас выхаживать.

— Живее, — мужчина распахнул дверь, приглашая Алесю на выход.

— Ты такой гостеприимный, слов нет.

— Рад, что тебе понравилось. Надеюсь, больше ты здесь не появишься. А ещё лучше, если я вообще вижу тебя в последний раз. Я не Мишка, я не добренький.

— Наши надежды совпадают.

Когда Алеся вернулась, в доме было тихо. Оно и понятно: Олега сейчас не найти, родители на работе, а няня с Кирой на прогулке. Но где же…

— Ну и видок у тебя, сестрёнка! — Егор появился из ниоткуда. — Весёлая ночка?

— Не твоё дело! Где Олег?

— В тренажёрке. Напомни, у какой подруги ты ночевала? — прищурился парень.

— Отвали! — девушка бегом поднялась наверх, желая спрятаться в своей комнате. Передозировка общения с моральными уродами.

Смирнов хмыкнул, взял со столика в гостиной наушники, за которыми приходил, и вернулся в сад, где его ждала Женя, устроившаяся в гамаке, висящем между двумя яблонями.

— Двигайся, — Егор нагло полез в гамак.

— Горик, он не выдержит! — заворчала Копейкина.

— Да ладно? Нас двоих он вместит, — парень вытянулся на длину всего гамака, крепко прижав к себе дёргающееся тело. — Лежи спокойно, — он смотрел в серо-голубые глаза и улыбался. — Ты тёплая.

— Ты тоже не ледышка, — Женя стянула с шеи Смирнова наушники и подсоединила их к своему телефону. — Держи, — она ловко воткнула один наушник ему в ухо, а другой себе. Включив музыку, она с трудом запихала телефон в карман и обняла освободившейся рукой Егора. Музыка играла тихо, так что они могли свободно разговаривать.

— Как твои глаза?

— Хорошо. Даже на солнце больше не реагирую, как раньше, — Егор моргнул несколько раз, как бы подтверждая, что всё в порядке. — Может, и тебе стоит сделать операцию?

— Да нет. Пока терпимо. Не люблю больницы, ты же знаешь.

— Я тоже. Спасибо, что тогда была со мной, Жень.

— Перестань. Ты не должен был оставаться один.

Когда Лариса примчалась в Россию, она забрала сына и узнала от него спустя время при случайном разговоре, что Роман планировал операцию по восстановлению зрения. Быстро изменив планы, она потащила Егора в Германию, в город Любек. Пусть операция и не была очень сложной, но ребёнок всё равно боялся, а Лариса лишь орала на него, называя трусом, и в итоге просто спихнула на врачей. Мальчик понимал, что мать сделает всё, чтобы Роман до него не добрался, да и сам не хотел дёргать отца с Татьяной, которая только отошла от родов. Но страх вынудил его хоть с кем-то поделиться переживаниями, и он связался с Женей. Удивительно, но в день, назначенный для операции, она появилась перед ним настоящим чудом, святой, спасительницей. Копейкина успокаивала мальчика, держа в своих объятиях. Она никому ничего не рассказала, как и обещала. Просто взяла несколько выходных, купила билет на самолёт и без каких-либо объяснений рванула в другую страну лишь для того, чтобы провести полчаса рядом с напуганным мальчишкой. Полчаса — это много или мало? Полчаса порой целая жизнь.

Когда слов не осталось, Женя поцеловала Егора. По-настоящему. По-взрослому.

Операция была успешно проведена, Копейкина уже вернулась в Россию и рассказала обо всём Роману, Лариса увезла сына в Швецию, а он всё ещё не мог прийти в себя после своего первого поцелуя, перевернувшего его маленький мирок.

Мальчик начал меняться, почувствовав немного уверенности. И это был робкий шажок на пути становления новой личности. А после было ещё много чего, сделавшего из Егора того, кем он теперь являлся. Но Женя, тепло её рук и губ тогда, когда казалось, что нет ничего, кроме страха и боли, — это отпечаталось в сознании парня навсегда.

— Помнишь? — Смирнов осторожно коснулся пальцами тонких губ девушки.

— Конечно. Не каждый день целую в засос ребёнка, — она засмеялась. — Ты так трясся, что я сама начала бояться и ничего умнее не придумала.

— Ты правильно сделала. От шока я перестал думать о предстоящей операции и тупо делал то, что говорили врачи. Я никогда не забуду этого, — Егор, задумавшись на несколько секунд, всё же решился и мимолётно коснулся губ девушки своими. Отстранившись, он улыбнулся и прошептал: — Это всё, что мы можем себе позволить.

— М? — Копейкина, не расслышав, вытащила наушник.

— Ничего. Слушай музыку.

— Лучше расскажи мне, мой юный друг, как у тебя дела на интимном фронте?

— Отлично. Но первый раз я точно буду ещё очень долго вспоминать, — парень хохотнул.

— Всё было так плохо?

— Я слился раньше, чем понял, что происходит.

— Это нормально. Сейчас всё в порядке?

— Никто не жаловался.

— Эх, молодость! — тяжело вздохнула Женя. — Гуляй, пока молодой, Горик.

— А где же пожелания счастья и любви? — притворно ужаснулся Смирнов.

— Не смеши. Херня всё это. И будет эта херня, когда придёт её время. Не торопись жить. Наслаждайся.

— Женщина, в тебе есть хоть капля романтики?

— Я её ещё в школе потеряла.

— Боюсь даже спрашивать…

* * *

Дмитрий поморщился: ужасно болела голова. Виски давило так, что, казалось, череп вот-вот лопнет.

— Дмитрий Александрович, ваш кофе, — Татьяна бесшумно вошла в кабинет и поставила на стол шефа поднос с дымящейся чашкой и пирожками. — Там Захарова рвётся к вам.

— Пошла она, — простонал мужчина. — Позже. Пусть придёт позже.

— Дим, что с тобой? — Смирнова отбросила формальности в один момент. — Тебе плохо?

— Танюш, не могу, сдохну сейчас. Есть от головы что-нибудь? Топор не предлагай.

— Конечно, сейчас принесу. Может, домой поедешь?

— Не могу. Толик отгул взял на сегодня, они с Еськой у нас. Наташка попросила с мелким посидеть, ей в больницу нужно. Ты ведь знаешь, что Еся меня попросту добьёт.

— Она заболела?

— С желудком вторую неделю мучится.

— Ужасно. Тогда езжай к нам.

— Ага. Насколько я помню, у одной очень активной сотрудницы из Пашкиного отдела отпуск, и я могу без вариантов сказать, где и с кем она его проводит.

— Да, ты прав. К Кисе?

— Да ладно, Тань. Потерплю. Просто дай мне каких-нибудь таблеток.

— Минутку, — женщина быстро вышла из кабинета.

Дмитрий откинулся на спинку кожаного кресла и закрыл глаза. Как хорошо было бы сейчас оказаться дома в своей постели. Елисей. Маленькое чудовище.

К чему может привести случайность? Забытый телефон — мелочь. Но именно мелочи порой создают нечто грандиозное.

Как Финогенов, всегда внимательный и собранный, умудрился оставить телефон дома и уехать «проветриться», Сизов не мог понять и по сей день. Просто так вышло. На звонок с неизвестного номера Дмитрий ответил на автомате.

— Толя, помоги! — женский голос в трубке был больше похож на жалкий скулёж. — Умоляю! Приезжай! Ради Бога!

— Адрес, — с трудом выдавил Сизов, не имея представления, зачем ему всё это нужно. Собеседница, видимо, была сильно напугана чем-то, потому что даже не поняла, что разговаривает не с хозяином телефона. Это ещё больше насторожило Дмитрия, и он бросился на улицу, как только записал необходимые данные. В голове был лишь жалобный женский плач и ни одной здравой мысли. Успеть. Успеть. Успеть.

Мужчина максимально быстро добрался до нужного места. С грохотом вломившись в заплёванный подъезд хрущёвки, он услышал крики сверху и пулей взлетел на третий этаж. То, что он увидел, повергло его в настоящий шок: солидно одетый мужчина совсем не по-мужски бил по лицу зарёванную женщину. Она отмахивалась от него одной рукой, а другой пыталась прикрыть огромный живот. И тут Сизова сорвало. Бывает, когда мозг отказывает, оставляя пустое тело, двигающееся на рефлексах. Он наносил удары один за другим, желая насмерть забить засранца, посмевшего поднять руку на беременную женщину. Остановили его невесть откуда явившиеся люди в форме. Это Россия, детка! Здесь можно сидеть в своей тёплой квартирке и преспокойно смотреть телек под раздающиеся из-за двери крики избиваемой соседки, но счесть своим долгом позвонить в полицию, когда обидчик вдруг превратится в жертву.

— Мрази! — сплюнул скрученный двумя мужчинами Дмитрий, взглянув на вынырнувших из квартир людей.

— Объясните, что здесь произошло? — один из полицейских с неподдельной жалостью посмотрел на избитую женщину, сжавшуюся в комок возле распахнутой двери её квартиры.

— Ну, это… — лохматая старушка неуверенно взглянула на неё. — Хахаль Наташкин уму-разуму её учил, — она ткнула корявым пальцем в избитого Сизовым мужчину, — а этот, — палец повернулся к Дмитрию, — влез. Посмотри, голубчик, как он его истязал! Да на нём места живого нет! Изверг!

— Гражданочка, — прошипел полицейский, — идите на… домой идите! Все разошлись! — рявкнул он. Когда жильцы расползлись по своим норам, он посмотрел на Сизова и коротко приказал: — Отпустить. Эй, — склонившись над беременной, мужчина коснулся её плеча, — вы в порядке? Лейтенант Окунев. Можете объяснить, что случилось?

— Скорую, блядь, вызвать надо, а не тратить время на болтовню! — Дмитрий торопливо набирал номер.

— Уже вызвали, — успокоил его полицейский, кивнув в сторону ещё одного бойца, поднимающегося к ним по лестнице. — Едут?

— Да, — вновь прибывший замер на мгновение. Сжав кулаки, он резко спросил: — Кто её так?

— Этот,— лейтенант указал на пришедшего в себя стонущего мужчину.

— Выродок. А с этим что?

— Ничего, — Окунев покачал головой. — Пока ничего. В участке разберёмся.

— Толя, — неожиданно прохрипела женщина, поднимая голову. Взглянув на неё, Сизов сглотнул. Только сейчас он разглядел её и узнал даже с распухшим лицом. Фотографию Натальи он видел лишь однажды, но запомнил её навсегда. Разве так бывает?

Сейчас она была не в себе, принимая его за Щербатого. Может, оно и к лучшему?

— Мужики, мне позвонить надо, — прохрипел Дмитрий.

— Да звони куда хочешь, — отмахнулся Окунев. Куда больше его интересовал вопрос, когда помощь, обязанная быть скорой, наконец прибудет, потому что состояние избитой женщины ему совсем не нравилось. И страх лейтенанта не был напрасным — у Натальи начались схватки.

Всё, что происходило дальше, Сизов не осознавал. Он успел только позвонить Лёне и коротко обрисовать ситуацию, попросив найти Толика. Он не просил помощи, он просил найти Финогенова. Это казалось наиболее важным.

— Дим, — Татьяна аккуратно дотронулась до плеча шефа. — Уснул?

— Нет, — мужчина открыл глаза и улыбнулся. — Задумался.

— Выпей, — Смирнова протянула ему на раскрытой ладони две таблетки.

— Спасибо.

— Вот, — следом ему вручили стакан воды.

— Я спасён.

— Тебе бы поспать.

— Где?

— Да хоть здесь! Я никого не пущу.

— Танюш, спасибо, но мне надо работать, — Сизов погладил секретаря по руке. — Как Егор?

— Приезжай к нам и увидишь.

— Как только, так сразу, обещаю.

— В выходные… — Татьяну прервал звонок.

— Прости, — Дмитрий взглянул на дисплей и вздохнул. — Минутку, — он кивком пригласил женщину присесть. — Привет, мам, я на работе, — прижав к уху трубку, Сизов старался говорить бодрым голосом.

— …

— Нет, Толя не рядом.

— …

— Да, я передам.

— …

— Нет, я ещё не отравил его.

.— …

— Я нормально готовлю!

— …

— Но он же ест!

— …

— Я не заставляю!

— …

— Он не притворяется!

— …

— Мам, кто твой сын, а?

— …

— Нет, мы пока не можем приехать.

— …

— Нет, один Толя к вам тоже не может приехать!

— …

— Он позвонит тебе вечером! Отцу привет. Пока, мама, — сбросив вызов, Дмитрий насупился.

— Что такое? — Смирнова не смогла сдержать рвущийся наружу смешок.

— Иногда я жалею, что познакомил Щербатого со своими родителями.

— Но он же им понравился.

— По-моему, он им чересчур понравился! Мать на него чуть ли не молится, а отец благодарит за то, что подобрал меня убогого.

— Дим, они просто рады за тебя.

— Ага, и поэтому мать говорит, что ничего страшного, что я занят, ведь Толик может и один приехать?

— Ты такой ребёнок порой! — Татьяна рассмеялась. — Радуйся, что они приняли его.

— А я радуюсь. На расстоянии.

Да, безумные идеи были коньком Дмитрия. Если его заклинивало на чём-то, он не успокаивался, пока не исполнял желаемого. И однажды в его больную головушку пришла мысль показать Финогенову свою вторую родину. После долгих уговоров ему удалось затащить любовника на борт самолёта рейсом «Москва — Берлин».

На родителей Сизова мужчина произвёл неизгладимое впечатление с порога: отец заозирался по сторонам в поисках запрятанного ружьишка, решив, что перед ним бандит, а мать, схватившись за сердце, рухнула на пол. Эффектно. А потом как-то так получилось, что в Толике пожилые люди смогли разглядеть то, что видели лишь те, кто хотел увидеть. Отец сухо подытожил, что его непутёвому сыночку повезло встретить хорошего человека, а вот мать не скупилась на комплименты, покорённая раз и навсегда этим простым русским мужиком.

Сизову было жаль, что с семьёй Финогенова ему не стоило даже надеяться на подобное понимание. Разные страны, разные культуры, разное мировоззрение. Он осознавал это и не пытался что-то изменить. Для матери и бабушки Толика он навсегда останется его хорошим другом, таким, каким был Кирилл Антонов. Кстати…

— Тань, я оградку Киру подкрасить хочу. Облупливается быстро. Малым скажи, что помощь нужна.

— Хорошо. Дим, — Татьяна с благодарностью смотрела на мужчину, — ты замечательный, знаешь?

— Почаще говори это Щербатому, поняла?

— Он знает.

— Чтоб не забывал. А то совсем расслабился!

— Куда он от тебя денется? Ты же его из-под земли достанешь.

— Мало ли?

— Ой, — Смирнова покачала головой, — не пори чушь. Если он до сих пор не запретил тебе готовить…

— Ты на что намекаешь? Я хорошо готовлю, — серые глаза сузились. — Толику нравится!

— Да-да, я знаю. Это так… с языка глупость сорвалась.

— Между прочим, Наталья обожает мои рыбные котлеты! Она даже с собой всегда просит! — прихвастнул Сизов.

— Она и огурцы солёные парным молоком запивает, — не удержалась Татьяна. Спохватившись, она вскинула руки в примирительном жесте и ласковым голосом произнесла: — Дим, я не оспариваю твоё умение готовить, не подумай.

— Кстати, я вчера сделал один салатик! Толик съел, я ещё сделаю и принесу тебе завтра попробовать.

— Ой, Дим, не утруждай себя…

— Да мне в радость!

— Господи, спаси меня…

Глава 6

— Еська, прекрати издеваться над Диком! — Толик пытался отцепить хваткие пальчики сына от ушей жалобно скулящего пса. — Перестань!

— Папа, мы играем, — маленькое белокурое чудовище и не думало останавливаться.

— А по заднице?

— Не-а, — синие детские глазки хитро сверкнули.

— Елисей! — Щербатый нахмурился. — Мне позвонить тяте?

— Нет! — ребёнок в одно мгновение отскочил от измученного Дика и вытянулся по струнке.

Финогенов вздохнул: снова ему пришлось использовать единственную угрозу, действующую на сына.

— Тятя расстроится, — продолжал давить Толик, — и больше не будет с тобой гулять и катать тебя на машине.

— Папа! — худенькие ручонки обвились вокруг ноги Щербатого.

— Будешь слушаться?

— Да! — и столько честности на встревоженном личике… На день точно хватит.

— Эх, Еся, Еся…

Не всякий мужчина, поучаствовавший в зачатии, имеет право называться отцом.

Финогенов и по сей день мечтал собственными руками задушить подонка, едва не убившего его ещё не рождённого сына. Он ненавидел вспоминать тот день и в то же время благодарил за него небеса, потому что именно тогда на свет появилось крохотное кричащее существо, ставшее смыслом его жизни.

Толик, как порой случалось, решил проветриться под вечер и слишком поздно заметил отсутствие телефона. Вроде ничего страшного не произошло, но на душе было как-то мерзко. Вернувшись, он увидел возле своего подъезда расхаживающего туда-сюда Леонида.

Костенко ничего не объяснил, он просто велел Щербатому ехать на другой конец Москвы и всю дорогу висел на телефоне, крича на кого-то, матерясь, угрожая и обещая сломать собеседнику всё, что сочтёт лишним. Финогенов был удивлён, когда взвинченный Лёня коротко приказал ему остановиться возле отделения полиции. Мужчина пулей выскочил из машины, велев Толику ждать. Вернулся он спустя полчаса в компании помятого Дмитрия.

— Какого чёрта? — Щербатый обернулся к усевшемуся сзади любовнику.

— Потом, — отмахнулся Сизов.

— Погнали, — скомандовал Костенко, громко хлопнув передней дверцей. — Лейтенант сказал, что её увезли в ближайшее.

— Да, — Дмитрий устало прикрыл глаза. — Толь, ты бы поторопился… У тебя вот-вот ребёнок родится или уже родился, а ты тут вопросы какие-то задаёшь.

Так бывает? Оказалось, что бывает.

— Папаша, успокойтесь, — тучная медсестра мёртвой хваткой вцепилась в плечо наматывающего круги по длинному коридору Леонида. — Роды тяжёлые, но она держится молодцом.

— Он папаша, — рыкнул Лёня, кивнув в сторону Толика, бессмысленным взглядом уткнувшегося в стену.

— А это кто? — женщина с подозрением покосилась на Сизова, сидящего на стуле в конце коридора и пытающегося оттереть грязь и кровь с измятого пиджака.

— Фея, блядь! Крёстная фея, — Костенко был на пределе.

— Так это он её спас? Нам врачи с неотложки рассказали. Бедная девка!

— Он, он!

— А папаша где был?

— За спичками ходил! — Леонид так зыркнул на медсестру, что она, вздрогнув, невольно отступила от него, а после и вовсе испарилась.

Финогенов стал отцом спустя несколько мучительно долгих часов, наполненных болью и криками одной очень сильной женщины.

Звонок в дверь заставил Щербатого отвлечься от воспоминаний. На пороге стояла Наталья. Красивая, как прежде, только во взгляде теперь были тепло и спокойствие.

— Привет, — женщина вошла в квартиру и, скинув шлёпанцы, устремилась навстречу выбежавшему из комнаты сыну. — Есечка, ты папу слушался? — спросила она, обнимая ребёнка.

— Да, — не моргнув глазом, соврал мальчик.

— Ты рано, — Толик последовал за женщиной, направляющейся на кухню с сыном на руках.

— Без очереди же. Есть хочу дико.

— А что тебе можно?

— Не спрашивай, — поморщилась Наталья, усаживая Елисея на стул и садясь рядом с ним. — Послушать врачей, так мне вообще ничего нельзя, кроме сухого хлеба. Мяса хочу. Димка котлетки не жарил? — она облизнулась в предвкушении.

— Он постоянно что-то жарит, — Финогенов усмехнулся, открывая холодильник. — Рыбные есть. Ну, судя по запаху, они всё-таки из рыбы.

— Отлично! Давай скорее. И побольше! Всё давай.

— Погреть? — Щербатый не представлял, как можно заставить себя съесть ужас, который готовит его любовник, да ещё и холодный.

— Нет, я очень голодная. Так съем.

— Неудивительно, что ты гастрит заработала. Скоро и до язвы дойдёшь.

— Разве можно отказаться от Димкиных котлеток?! А его супчик грибной вообще супер! — женщина, схватив вилку, нетерпеливо постучала по столу и довольно улыбнулась, когда Толик поставил перед ней тарелку с корявыми, местами пережаренными котлетами.

— Ой, не напоминай мне о том супчике! Адское зелье.

— Зато вкусное.

— А почему зелёное? Что за грибы он туда сунул? Нет, не хочу знать…

— Ты ворчишь, но никогда не отказываешься от его кулинарных изысков, — Наталья хитро улыбнулась и откусила большой кусок от котлеты, довольно щурясь.

Даже Елисей, ковыряющий пальчиком скатерть, с сомнением посмотрел на мать. Нет, он ел всё, что готовил Дмитрий, но категорически не переносил рыбу в любом её виде.

— Он же старается, — пожал плечами Финогенов. — И, знаешь, проще сожрать, чем объяснить ему, что некоторым людям не дано готовить.

— Нет, Толь, это любовь! — заключила женщина, подняв вверх указательный палец.

— Ты бы при ребёнке чушь не порола.

— Рано или поздно он всё поймёт.

— Лучше поздно.

— Мы живём в двадцать первом веке!

— Мы живём в России.

— И что? Плевать, — Наталья активно работала челюстями. — Здесь каждого волнует только он сам. Да, любят почесать языками, но на деле лишний раз не дёрнутся.

— Ты уже забыла, как это на тебе отразилось? — Щербатый сдвинул густые брови.

— Не напоминай.

Голод, унижения, боль, отчаяние, страх — Наталья Медянова пережила многое и не сломалась. Природа щедро одарила её красотой и изворотливым умом, которыми она очень рано научилась пользоваться. Выросшая без отца, с больной матерью, проводившей больше времени в больницах, а не дома, она усвоила одну простую истину: если хочешь жить красиво, не особо утруждая себя, забудь о совести. Школа, задрипанное швейное училище, копеечная зарплата на полуразрушенной мебельной фабрике, бесконечные больничные счета (бесплатная медицина, она такая), постоянная нехватка денег даже на хлеб — Наталья ненавидела свою жизнь. Решившись вырваться из этого болота во что бы то ни стало, она попёрла к своей цели тяжёлым танком, сминающим гусеницами всё на своём пути. Проститутка, шалава, шлюха — это самое тёплое, что она слышала от соседей, хотя никогда не давала повода так думать о ней. Что ж… нужно соответствовать, так сказать. Медянова свято верила, что мужчины созданы для исполнения женских прихотей. Если они хотят чего-то, то сначала должны дать что-то взамен. Так устроен этот мир — ничего не бывает «просто».

Нет, Наталья не вышла на обочину дороги в коротенькой юбчонке, — гордость не позволила бы так низко пасть, — она заводила романы с состоятельными людьми и выжимала из этих отношений всё, что могла выжать. Первым значимым любовником Медяновой стал врач, организовавший впоследствии результативное лечение для её матери. А потом их было много. Может, слишком много, но Наталья не жалела о прошлом. К чему жалеть о том, что уже случилось? Даже об отношениях с биологическим отцом Елисея женщина не жалела, потому что уже не могла представить своей жизни без любимого сыночка. Сколько абортов она сделала, чтобы продолжать жить красиво? Рождение маленького Еси само по себе стало чудом.

Медянова и сама удивилась, когда материнский инстинкт, доселе дремавший, взял верх над всем остальным. Она хотела этого ребёнка. И тогда она пришла к Толику. Милому Толику Щербатому, одному из немногих, к кому лежала и душа, а не только голый расчёт. Но вышло то, что вышло. Оставшись наедине с проблемами, Наталья заработала руками и ногами, как тонущий человек, отчаянно желающий жить. Она снова села за швейную машинку, чтобы заработать на пропитание. Пенсия матери уходила на лекарства, большая часть заработка от шитья исчезала там же. Ко всему прочему объявился и биологический отец ребёнка, без конца напоминающий женщине, чтобы она и думать не смела рассказать что-либо его жене. Медяновым пришлось продать квартиру и переехать на самую окраину, хотя казалось, что дальше уже некуда. Паршивый райончик, паршивые соседи, паршивая конура, ошибочно названная квартирой. Куда делась роскошь, в которой жила Наталья? Исчезла вместе с источником — мужчинами. Кому нужна беременная баба?

Каким-то образом её новое место жительства раскрыли, и угрозы посыпались с большей силой. По счастливой случайности в тот роковой день матери Натальи не было дома, иначе страшно даже представить, что могло бы случиться с больной женщиной, и так по любому поводу хватающейся за сердце.

Медянова, увидев в дверной глазок отца ребёнка, будто почувствовала, что словесными угрозами дело не обойдётся. Кому она могла пожаловаться? Полиции? Это же Россия: пиши заявление, когда убьют.

Мужчина настойчиво звонил, кричал, колотил в дверь кулаками и требовал открыть. Наталья по-настоящему испугалась. Страх заставил её набрать номер, который она так и не удалила. К сожалению, когда дверной замок, издав прощальный кряк, развалился, Толика ещё не было. А дальше всё смешалось в боль и животный ужас. Только бы не по животу…

Спаситель. Медянова ни секунды не сомневалась в том, что это был Финогенов. Кто ещё мог бы помочь ей? Только он.

Она не успела прийти в себя, потому что за пережитой болью последовала новая порция, но уже иного рода — схватки. Тяжёлые роды, полные раздирающей боли, — освобождение. Счастье рождается через страдания.

Когда Наталья пришла в себя, если это можно так назвать, то первое, что услышала, было сообщение медсестры, что друзья папочки ребёнка настоящие психи и таких в соответствующих заведениях держать нужно. Мир снова погрузился во тьму. Отец ребёнка? Только не это!

И лишь короткая записка, протянутая ей той же медсестрой, вырвала женщину из-под накрывшей волны паники. Буквы расплывались перед глазами, но она сумела прочесть короткое: «Финогеновы своих не бросают». Да, почерк был чужим, не щербатовским, но она чувствовала, что там, в коридоре, есть человек, которому можно довериться.

Записку написал Дмитрий, потому что Толик был не в состоянии не то что писать, но и думать.

Словоохотливая медсестра рассказала Медяновой и о спасителе, по описанию который был похож на Щербатого, как крокодил на бабочку. А вот в «неуравновешенном друге» Наталья сразу распознала Леонида, с которым сталкивалась несколько раз.

Встречи с Сизовым женщина ждала больше, чем с самим Финогеновым. Он спас её ребёнка. Увидев его впервые, она смотрела на него как на божество. И ещё удивительнее для неё было то, что этот человек решал все вопросы, касающиеся новорождённого и её самой. Палата, уход — всё по высшему классу, насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах. И даже имя ребёнка…

— Елисей, — мягко произнёс мужчина, когда Медянова, пытаясь растормошить в очередной раз зависшего Толика, предложила помочь ей выбрать имя.

— Что?

— Финогенов Елисей Анатольевич. Да, мне нравится, — Дмитрий улыбнулся. — Толь? У тебя вообще-то сын родился. Не находишь, что это повод для радости, а не уныния?

— Но я же…

— Щербатый! — рыкнул Сизов. — Не зли меня. Не надо думать, тебе вредно. Просто радуйся. Думать буду я.

Кто этот человек? Почему он так разговаривает с Толиком? Почему он решает такие важные вопросы за других? Наталья задавалась множеством вопросов, но не решалась спросить. Просветил её Леонид. Ну не мог он спокойно смотреть, как в жизнь Финогенова возвращается женщина, от которой он, казалось, наконец избавился. Да, ему было жаль её, но Щербатого с Дмитрием он считал близкими друзьями, а эта женщина оставалась посторонней. Нельзя сказать, что Медянова совершенно спокойно восприняла доходчивое объяснение по поводу взаимоотношений между этими двумя мужчинами, но и раздувать из мухи слона не стала. Зачем? Она и не надеялась, что Толик женится на ней и они будут жить долго и счастливо. Нет, граница их отношений была чётко проведена с самого начала: Елисей — сын, а она всего лишь бывшая любовница.

В её глазах Сизов поднялся до невероятных высот. После всего, что рассказал ей Костенко, она бы на его месте близко бы Щербатого к самой себе не подпустила. Но Дмитрий был другим. Он просто увидел в случившемся след судьбы. Так должно быть.

— Наташ, ты бы хоть запила чем-нибудь эту дрянь, — Финогенов покачал головой.

— Сам ты дрянь, — женщина по-детски надулась. — Как можно не любить Димкины котлетки? У них такой вкус…

— Специфический, ага. Убийственный.

— Кстати, — Медянова отодвинула пустую тарелку, — мне Таня позвонила. Говорит, что Димулька заболел.

— Он мне ничего не говорил.

— И не скажет. Ты же его знаешь, — Наталья улыбнулась. — Он не покажет, что ему плохо. Только не тебе.

— Идиот, — вздохнул Щербатый.

— Я его понимаю…

— Ты всегда на его стороне, так что я не удивлён.

Действительно, Медянова по сей день считала Сизова чуть ли не святым и во всём с ним соглашалась. Наверное, это передалось её сыну вместе с молоком, потому что для него Дмитрий, или как ребёнок ласково называл его «тятя», был главным авторитетом. Конечно, авторитет отца не оспаривался, но только Сизов мог успокоить разошедшегося Есю одним лишь взглядом.

— Мы поедем домой, а ты позвони ему. Только не говори ничего лишнего…

— Не учи.

— Как скажешь, — Наталья поднялась из-за стола, хихикая. Её забавляло, как два сильных мужика пытаются идти на уступки друг другу и с каким трудом порой им это даётся.

— Есь, веди себя хорошо, — Толик потрепал сына по волнистым волосам.

— Угу.

— На выходных сходим в парк с тятей.

— Да! — счастливое дитя поскакало к выходу. Много ли нужно для этого самого счастья?

Медянова улыбнулась на прощание. Всё-таки она питала к этому человеку самые тёплые чувства. Есть ещё люди. Настоящие люди.

Дмитрий и Щербатый сделали для неё столько, что она и за всю жизнь не сможет расплатиться с ними. Новая двушка в спокойном районе, путёвки в санатории для матери, деньги, отдых, возможность работать на дому — они помогли ей во всём. Она знала, что эти двое не с потолка берут деньги, что из-за её квартиры они влезли в долги, с которыми потом расплачивались, что оба работают в полную силу, что Толик наконец согласился стать начем СБ, переступив через себя, а Сизов порой до самой ночи торчит в офисе, разгребая бумаги, и часто лично мотается на производство и на склады. И она ценила этих мужчин наравне со своим сыном. Три любимых мужчины в её жизни, в которой больше не было места для кого-то ещё.

Финогенов набрал номер любовника, развалившись на диване в гостиной.

— Да, — Дмитрий всегда быстро отвечал на его звонки.

— Наташка с Еськой уже ушли. Скучно. Не хочешь взять внеплановый выходной?

— М, звучит заманчиво. Буду дома через час. Жди.

И Толик ждал. За время, проведённое рядом с этим мужчиной, он ни разу не пожалел, что когда-то решил быть с ним.

Однажды он спросил Дмитрия, зачем ему была нужна вся эта возня с Натальей, и тот просто ответил, что нельзя упускать шанс, падающий тебе в руки. Щербатый хотел ребёнка, значит это судьба. Но Финогенов знал, что дело не только в этом — Сизов не смог пройти мимо женщины, оказавшейся в беде. Что бы он ни думал о Медяновой, он просто не смог, чисто по-человечески, по-мужски, закрыть глаза на происходящее. Уже после появилась какая-то привязанность и симпатия к ней. Они нашли друг друга. Только Наталья с маниакальным блеском в глазах набрасывалась на еду, приготовленную им, требовала добавки и забирала оставшееся с собой. И только Дмитрий мог терпеливо стоять на месте, пока женщина крутилась вокруг него с ножницами и иголками, используя его тело в качестве манекена.

Жизнь налаживалась. Да, были трудности, финансовые в том числе, но они справлялись со всем вместе. По-другому не бывает. Нельзя без отдачи. Они учились принимать и понимать друг друга. Конечно, без размолвок не обходилось, но в этом плане им было проще: без слёз, истерик и битой посуды.

Сизов приехал ровно через час. Кажется, пунктуальность Толика оказалась заразной.

— Ты Дика выгулял? — с порога спросил мужчина.

— Конечно.

— Наталью накормил? Что с её желудком? Какие лекарства нужны? Может, ей отдохнуть стоит?

— Не части. Накормил. Гастрит. Лекарства сама купит. Отдыхать не хочет, — отчитался Щербатый, продолжая валяться на диване.

— Чем кормил?

— Твоими котлетами.

— А ей можно жареное?

— Её разве может запрет врача остановить? — про себя же Финогенов подумал, что дело тут не в жареном, а в котлетах вообще…

— Да, это точно. Надо что-то делать. Это не шутки. Нужно тщательное обследование, лечение, какие-то препараты. Можно родителей попросить прислать. Немцы, заразы, умные.

— Дим?

— А?

— Иди сюда, — поднявшись в сидячее положение, Толик похлопал рукой по дивану рядом с собой.

Когда Дмитрий сел, он приобнял его одной рукой и, положив голову на плечо любовника, пробормотал:

— От тебя столько лишнего шума, жуть.

— Я беспокоюсь, — Сизов расслабился и погладил Щербатого по короткому ёжику жёстких волос. Лысина исчезла вместе со старой должностью.

— Знаю. Но всё нормально, правда, так что успокойся и не поднимай панику. Хотя бы сегодня.

— Ладно, я позже позвоню ей. Хочешь солянку?

— Да нет… Я борщ варил вчера, там ещё на пару дней хватит.

— А вдруг завтра захочешь, ты ведь её любишь?

— Отдохни лучше.

— Я не устал. Готовить всё равно что-то надо.

— Давай я?

— Нет. Я тут рецепт интересный прочёл. Солянка с грибами. Звучит вкусно, да?

— Ага, — обречённо вздохнул Финогенов.

Глава 7

Девочки мечтают о принцах, любви до гроба и романтике. Даже если они утверждают обратное, не верьте. И самые сильные из них хотят однажды быть покорёнными.

У Алеси не было ни романтики, ни тем более любви. Была школьная дискотека, маленькая кабинка туалета, прохлада сливного бачка под ладонями, задранная джинсовая юбка, сдвинутые вбок трусы, резкие толчки, боль внизу живота, чужие пальцы, тискающие грудь, и запах алкоголя, латекса и хлорки, а вместо принца за спиной пыхтел пьяный Никита Артамасов. Девочки иногда перестают мечтать. Алесины мечты разбились в пятнадцать и были выброшены в унитаз вместе с кусками туалетной бумаги, заляпанными кровью.

Разве могла Антонова представить, что однажды наступит день, когда она сама предложит себя человеку, которого всегда презирала? Жизнь та ещё шутница…

Два года. Удивительно, как быстро летит время.

Алеся стояла перед до боли знакомой дверью, нетерпеливо давя на звонок.

— Чего тебе? — Никита недовольно поджал губы, увидев на пороге девушку.

— Извини за вчерашнее. Я не знаю, с какого перепуга Громов решил, что может лезть в мою жизнь.

— Видимо, у него были причины.

— Если и были, то не те, о которых ты думаешь. Я войду?

— Как хочешь, — Артамасов шире распахнул дверь и пошёл вглубь квартиры, давая Алесе право выбора. Она молча поплелась за ним.

— Как твой нос?

— А тебя это волнует?

— Не особо, если честно, — призналась Антонова, прикрыв за собой дверь спальни.

— Тогда не спрашивай. Жить буду, — Никита развалился на широкой кровати, скрестив руки за головой. — К чему извинения, если не чувствуешь вины?

— Просто хочу, чтобы всё оставалось по-прежнему.

— То есть чтобы мы и дальше трахались без обязательств?

— Да.

— Меня это устраивает, но я не могу понять, почему это устраивает тебя. Все бабы как бабы, любовь им подавай, а тебя даже от малейшего намёка на симпатию с чьей-то стороны трясти начинает. Знаешь ведь, что ты у меня не одна?

— Знаю, — кивнула девушка, садясь на край кровати.

— И?

— Меня это не касается.

— Тогда ты должна знать и то, что у тебя буду только я, пока нас связывает что-то. Эгоистично? — Никита ухмыльнулся.

— Эгоистично. Но я привыкла.

— Так какого чёрта бессоновская болонка заявляет, чтобы я и близко к тебе не подходил? — резко подавшись вперёд, Артамасов схватил Алесю за руку. — Я ненавижу этих двух ублюдков!

— Они друзья моего брата.

— И брата твоего я ненавижу. А младшенького, — парень скривился, — убил бы, если б увидел. Вовремя он свалил. Мелкое ничтожество.

— Откуда столько ненависти к Егору?

— Этот лупоглазый хорёк мне с первого взгляда не понравился.

— Ты же знаешь, в каких я с ним отношениях, поэтому, пожалуйста, прекрати о нём говорить.

— От любви до ненависти, да? — Никита засмеялся, разжал хватку на чужой руке и, притянув Антонову ближе, обнял. — Кто бы мог подумать, что всё так обернётся? Кажется, когда-то ты говорила, что я самый мерзкий человек, которого ты встречала, а сейчас ты послушно раздвигаешь ноги по первому моему требованию. Ты в меня часом не влюбилась?

— Оно тебе надо?

— Было бы идеально, но как-нибудь переживу.

— Никит, тебе плохо со мной?

— Да нет.

— Тогда не задавай никаких вопросов и пользуйся.

— Говоришь как прожжённая шлюха.

— Тебя что-то смущает?

— Ни капли.

Она знала, почему она с ним, но никогда по-настоящему не задавалась вопросом, почему он с ней. Всё казалось очевидным: та, которая во всеуслышание заявляла, что он никто, теперь в какой-то степени принадлежала ему. Мужское самолюбие.

Алеся не знала, что дело не столько в этом, сколько в том, что Артамасов получал настоящее наслаждение, подчиняя себе дочь женщины, которую любил его отец. О, это было потрясающе! Семён Георгиевич, зубастая акула, обломал свои зубы об одну женщину, а его сын вот уже два года трахает, как дешёвую шлюшку, дочь этой женщины. Если бы отец знал… Эйфория.

Не то чтобы Никита ненавидел своего отца, он просто не мог многое простить ему. В методах воспитания Артамасов-старший частенько перегибал, макая сына лицом в грязь и спуская с небес на землю. Загоревшись идеей вырастить из раздолбая достойного человека, он совсем забыл, что сам никогда не был святым. А может, потому и ломал сына, чтобы не сделать его своей копией. Наказания были больше унизительными, чем жестокими: класс фортепиано, бальные танцы, кулинарные курсы и ещё куча всего, направленного на снижение завышенной самооценки Никиты. Семён Георгиевич постоянно ставил в пример сыну именно Алесю. Это злило. Какую-то девчонку он сравнивал с родным сыном и не в пользу последнего. Но ещё больше задевали сравнения с Олегом, рядом с которым, по мнению отца, он был полным нулём. «Мне бы такого сына» — эта фраза постоянно сопровождала Никиту. И сейчас ничего не изменилось.

Почему же Артамасов больше всех ненавидел Егора, никак не причастного ко всему этому? Потому что эта маленькая падаль не ломалась. Ревел, скулил, выл от боли, но не ломался. В его глазах горела злость, но не отчаяние. Это выводило из себя и заставляло Никиту снова и снова издеваться над убогим. Даже с его исчезновением ненависть не прошла. Казалось, что она только возросла, потому что источник беспокойства посмел уйти, так и не сломавшись.

Неприязнь к Бессонову была очевидной: Слава имел то, чего не имел Никита, — власть и деньги. Они были его собственными, заработанными не именем и деяниями богатого отца, а им самим. А с Громовым всё было ещё примитивнее: бабы. Миша неоднократно, сам того не подозревая, уводил девушек, на которых обращал своё внимание Артамасов. У белобрысой болонки был прямо талант по соблазнению. Иногда казалось, что он где-то учился этому и имеет диплом, подтверждающий окончание института обольщения.

И эти двое готовы были порвать друг за друга. Друзья. У Никиты не было друзей. Он не был идиотом и понимал, что интерес к его персоне вызван известной фамилией, а не им самим.

— Никит, как твоя новая мачеха? — Алеся лежала на спине поперёк кровати, устроив голову на животе парня.

— Никак. Дура. Очередная. Молчит, смотрит отцу в рот и хлопает глазами. Тошно.

— Отрабатывает вложенные в неё деньги.

— Знаешь, что самое смешное? Эта идиотка его любит. Правда! Я бы и сам не поверил, но она или любит его, или просто чокнутая. По договору ей при разводе ни копейки не достанется. Она сама настояла на этом.

— Хитрый ход. Хотела сразить своей честностью.

— У неё мозгов не хватит для подобного плана, поверь. Она такая честная, что мне блевать хочется, глядя на неё, — Артамасов брезгливо поморщился. — Где отец её нашёл? Безродная дешёвка.

— Потерпи пару месяцев.

— Придётся. Хорошо хоть я свалил из этого балагана. Здесь меня никто не достаёт, отец не заявляется с проверками, а эта овца вообще подходить ко мне боится.

— Хорошо жить отдельно?

— Не жалуюсь. У тебя тоже есть квартира, давно бы свалила.

— Кто меня отпустит? В нашей семье только Олегу дозволено всё.

— Через годик пошлёшь всех и свалишь.

— Да…

— Алесь?

— М?

— Твой отчим действительно так хорош, как о нём говорят?

— Ещё лучше.

— Любишь его?

— Очень.

— А родного отца?

— Конечно. То, что он умер, не значит, что он исчез из моей жизни.

— И я любил свою мать. Наверное, это единственная женщина, которую я любил.

— Вечер откровений?

— Это не секрет. Мать умерла, когда я был совсем мелким. Я был очень привязан к ней. Я не выношу баб отца не потому, что они занимают её место, а потому, что они насквозь лживые. Они улыбаются мне и изображают материнскую заботу, а на деле считают меня самым большим препятствием на пути к его кошельку. Не притворялись бы, я бы лучше к ним относился.

— Говоришь о честности, а сам…

— Мне можно. Мне всё можно, Алесь. И ты лживая. Иногда мне противно на тебя смотреть.

— Но ты смотришь, — усмехнулась девушка.

— За всё нужно платить. За секс тоже. Просто цены разные.

— И во сколько ты оцениваешь меня?

— Какая разница?

— Действительно.

* * *

Егор вошёл в беседку, в которой, сидя за столом на скамейке, читал его отец.

— Пап, я в город отъеду. Буду поздно или рано. Как сложится.

— И куда тебя тянет в закат? — Роман с улыбкой посмотрел на сына, отложив книгу. Перед ним стоял он сам в юности.

— С другом встречусь. Не поверишь, но у меня остались друзья в Москве.

— Денег дать?

— У меня есть.

— Матери звонил?

— Я звонил Марату. Его моя жизнь волнует больше, чем мою мать.

— Как они?

— Отлично. Нью Йорк не Питер.

— А какой город любишь ты? — Смирнов-старший хитро прищурился.

— А мне плевать, где жить. Лишь бы там, где моя семья. Я поеду.

— Будь осторожен.

— Ой, давай без этого? Тётя Таня уже дала мне наставления, — парень тепло улыбнулся.

— Что ж, тогда умолкаю, потому что она в этом деле спец.

— Пап, на этот раз тебе повезло с женой. Женщины лучше просто не существует.

— Я знаю.

— Разве что Женя…

— Она не женщина. Для меня. Но для твоего брата она лучшая.

— Достоин ли он её?

— А вот это уже не нам судить.

— К сожалению.

— Егор!

— Всё, я ушёл.

Роман вздохнул, глядя на удаляющегося сына. Мальчик вырос. Это уже не тот заикающийся мальчишка-ботаник, это взрослый парень, который никому не позволит решать что-то за него. Изменения в Егоре и нравились Смирнову-старшему, и одновременно пугали его. Пугала неизвестность. Он даже представить не мог, что творится в голове его сына, как он жил, чего он по-настоящему хочет, почему он внезапно решил вернуться и доучиться в гимназии, которую когда-то покинул, почему он рвался именно в прежний класс, для чего ему пришлось экстерном закончить два года обучения за один, ведь он отстал, пока мать таскала его по Европе, — множество вопросов, на которые Егор не давал чётких ответов.

Роман с болью вспоминал, как бывшая жена увозила их сына. Он долго смотрел в небо, на котором уже не осталось и следа от улетевшего самолёта. Больно было думать, что станет с его ребёнком, когда он поймёт, что является для собственной матери лишь объектом вымещения всех обид и злости. Смирнов никогда не был наивным и не верил, что каждая мать любит своё дитя. Он слишком хорошо знал Ларису. Она любила только себя. Но какое он имел право лишать Егора надежды? Сын сам так решил. Он верил, ждал, надеялся… Что нас не убивает, делает сильнее.

Но когда Женя явилась к нему домой и объявила, что только прилетела из Германии, где встречалась с мальчиком, Роман был в бешенстве. Всему есть предел. Только Татьяна смогла тогда удержать его от необдуманных поступков. И даже после этого Егор сказал, что останется с бабкой в Питере. Смирнову оставалось лишь терпеливо ждать. Сколько мы можем выдержать? Отчаяние Алеси, разрыв Олега с Женей и последствия этого, редкие встречи с стремительно меняющимся до неузнаваемости Егором, финансовые затруднения — он пережил всё, потому что не имел права опускать руки. Он нёс ответственность за свою семью. И рядом с ним была самая удивительная женщина, придающая ему сил.

С Алесей было трудно. Вырастив двух мальчишек, Роман совершенно не был готов к воспитанию девочки. Тем более такой своенравной девочки. Они смогли сблизиться. Да, не самые хорошие обстоятельства поспособствовали их сближению, но вместе они смогли пережить их.

С Олегом всё оказалось ещё сложнее: он был слишком самостоятельным, чтобы попасть под чьё-то влияние. Скрытный, молчаливый, он переживал всё внутри, не позволяя кому-то приблизиться к сокровенному — к душе. Их расставание с Женей повергло всех в шок. Никто никому ничего не объяснял. Все были поставлены перед фактом. Роман был вынужден разрываться между ними. Нет, никто не просил его выбирать или что-то в этом роде, просто его старший сын и подруга всячески избегали встреч друг с другом, и именно ему пришлось помогать им в этом. Встречи с близкими часто были мучительными, потому что на них отсутствовал кто-то из этих двоих, и все понимали, почему так происходит, из-за чего чувствовалась напряжённая атмосфера. А потом Женя отдалилась. Это было больно. Она будто почувствовала себя лишней и удалилась. Даже о её помолвке он узнал из газет. Обидно. Олег же менял девушек как перчатки. Смирнов-старший не был знаком ни с одной, он лишь знал по телефонным разговорам и случайным столкновениям, что их было много. Сын никого не приводил в дом.

Егора Роман видел не так часто, как хотелось бы. Парень всегда улыбался и говорил, что всё хорошо. Обманщик.

И лишь маленькая Кира не доставляла отцу беспокойств, а только радовала его. Но, как говорится, всё ещё впереди.

— Ром, ты чего здесь? — Татьяна вошла в беседку и присела рядом с мужем.

— Фиговый я отец, Тань, — неожиданно для самого себя тихо произнёс мужчина.

— Что за бред?!

— Что я дал детям?

— Всё. Ты научил их делать выбор и следовать выбранному пути.

— А как же ответственность?

— Мы не можем отслеживать каждый их шаг. Они достаточно взрослые, чтобы принимать решения и разгребать их последствия. Я говорю так, потому что мне самой родители никогда не давали право выбора.

— И ты не волнуешься за них?

— Волнуюсь. Безумно, — Смирнова опустила голову. — Какая же я была бы мать, если бы не волновалась? Просто я не хочу пытаться исправить свои ошибки на них. Мои ошибки останутся моими, а они пусть совершают свои. Как бы я ни пыталась уберечь детей от чего-то, я не смогу спрятать их от мира. Единственное, что я могу, — дать им реальное представление вещей. Мы с детства внушаем им, что хорошо, а что плохо, и мне остаётся лишь надеяться, что они усвоили это.

— Ты мудрая женщина, — Роман обнял жену. — Но эта мудрость даётся тебе с болью. Я же вижу.

— А ты как хотел? Я всё время боюсь, когда Леська уходит, что с ней что-то случится. Боюсь, что Олег попадёт в беду, что Егор свяжется не с той компанией… Я всего боюсь! Но я верю в них, понимаешь?

— Понимаю.

— Господи, подольше бы Кира оставалась маленькой девочкой…

— Согласен. Радует, что у неё свой защитник подрастает.

— Если ты о Еське, забудь! Я близко к ней этого бабника не подпущу!

— Тань, он вообще-то ещё в детском саду, — хохотнул мужчина.

— Что не мешает ему уже сейчас вертеть девочками! Настоящий кобель растёт! Наташка жалуется, что на площадке с ним спокойно погулять не может, потому что девочки за него драки устраивают.

— Можно подумать, у нас скромница подрастает.

— А что?

— Ты уже забыла, как внук нашего соседа поколотил племянника женщины с соседней улицы, когда тот Кирюшке одуванчики подарил? Заметь, одному из них пять, а другой в школу в сентябре пойдёт!

— Это было один раз!

— Да ладно!

— Рома, она ещё совсем крошка!

— Ага, и на неё уже обращают внимание мальчики постарше.

— Господи, Смирнов, ты ненормальный, — Татьяна закатила газа. — Старый извращенец.

— Это я старый? — на извращенца Роман не отреагировал.

— Не мальчик.

— А когда-то ты убеждала меня в том, что я очень даже…

— Так я и не спорю. Очень даже, — женщина, повернув голову, потянулась к губам мужа. Она обожала, когда он шутливо сердился.

— Но старый?

— Не для меня.

— Тогда, может, заведём ещё спиногрызика?

— Рехнулся? — Татьяна замерла, так и не поцеловав мужчину. — У тебя внуки скоро будут, а ты о таком думаешь? Детей мало, что ли?

— Детей много не бывает, а с внуками вопрос спорный. Алеська с Егором ещё малы, а от Олега с Женей мы можем ждать чего угодно, только не внуков нам на радость. И вообще я не готов, чтобы меня называли дедом!

— Если уж ты не готов, представь, что с Лёней будет?

— Он кастрирует Олега, если тот даст хоть малейший повод.

— Я и сама порой подумываю, что пыл Олежки нужно как-то поубавить… Как думаешь, где он сейчас?

— Показывает Женьке новый тренажёр в подвале?

— Ага. Неловко как-то…

— Почему? Двери закрыты, музыка скрывает все звуки. Они месяц не виделись. Если бы я тебя месяц не видел, поверь, мой пыл не остудили бы и пожарники.

— Звучит заманчиво, — Татьяна улыбнулась.

— С огнём играешь, — усмехнувшись, Роман резко подался вперёд, жадно целуя приоткрытые губы жены. Они уже столько времени провели вместе, а желание обладать ею не утихало, скорее наоборот, возрастало.

— Кира спит, — оторвавшись от чужого рта, прошептала Смирнова.

— Полагаю, ты поэтому сюда пришла? Хитрющая, — шатен щёлкнул её по носу. — Почему ты просто не можешь сказать, что хочешь меня?

— Предпочитаю действия.

— Ага, окольными путями к соседскому огороду.

— К своему огороду, — острый ноготь указательного пальца впился в подбородок Романа. — К своему.

— Женщина, уйми свою ревность.

— Кто бы говорил…

Глава 8

Женя сидела на банкетке в углу домашнего тренажёрного зала семьи Смирновых. Прислонившись к стене, она наблюдала за Олегом, качающим пресс. Из всех близко знакомых ей мужчин он уступал в росте лишь Тарасу, а его тело и вовсе не знало себе равных: тугие мышцы под покрытой золотистым загаром кожей, широкие плечи и грудь, крепкие руки и ноги — в меру, без излишеств и даже малейших недостатков. Идеально. Копейкина сглотнула, жадно отслеживая взглядом каждое движение парня. Ещё совсем чуть-чуть больше или меньше, и это было бы уже не то, но Смирнов знал, в какой форме нужно держать себя. Поднявшись с тренажёра, он приблизился к Копейкиной и остановился в шаге от неё. Женя невольно протянула руку и провела пальцами по влажным от пота кубикам пресса вниз, по дорожке волос, уходящей под резинку шорт. Она остановилась, дойдя до мешающего ей препятствия, и подняла глаза на Олега. Про таких мужчин говорят, что рот наполняется слюной при одном взгляде на них.

— Жек, — Смирнов улыбнулся, накрыв её руку своей, — мне в душ надо.

— Да…

— Отпустишь?

— Нет, — дыхание обожгло кожу, а кончик языка пошёл по тому же пути, по которому только что прошли тонкие пальцы.

— Что ты творишь со мной? — Олег убрал руку, чтобы не мешать девушке. — Я не железный.

— На это и надеюсь, — язык, поддразнивая, скользнул под резинку шорт и исчез.

— Чёрт, — выдохнув сквозь сжатые зубы, Смирнов отстранился. — Минуту, — он развернулся и чуть ли не бегом бросился в устроенную через стену от зала душевую. Вернулся он с большим махровым халатом в руках. Бросив его на пол рядом с банкеткой, он устроился на нём сидя, расставив согнутые в коленях ноги, и стянул вниз Копейкину. Скользя широкими ладонями по её спине и едва касаясь губами шеи, парень прошептал: — Жек, прибавь громкость.

Она, не желая отрываться от горячего мужского тела, пошарила рукой сзади, под банкеткой, найдя пульт от музыкального центра, несколько раз нажала на одну из кнопок, лишь мельком взглянув на него, чтобы не ошибиться, и тут же бросила его обратно.

Они действовали друг на друга покруче любого афродизиака. Так было всегда. И после расставания, избегая друг друга столько времени, они сорвались, стоило им оказаться наедине. Случайность? Совпадение? Нет. Вмешательство третьего лица.

Олег помнил, кто швырнул ему в лицо свежий номер какой-то газетёнки, на обложке которой был известный продюсер и композитор Янис Адомайтис со своей невестой. Смирнов не сразу понял, зачем ему подобная желтуха, и вопросительно посмотрел на Бессонова, бросившего в него эту дрянь.

— Глаза разуй, придурок. Добегался? — зло выплюнул Слава.

Олег посмотрел на снимок на обложке и замер: мужчина в смокинге обнимал за талию молодую женщину в облегающем вечернем платье — звёздная пара на вручении очередной музыкальной премии. Казалось, что в этом снимке нет ничего особенного, но мир Смирнова рухнул в один момент. Женя. Женька. Жека. Невеста. Чужая.

— Она очень похудела, — парень смял газету и посмотрел куда-то за плечо друга.

— Классные выводы из увиденного, — усмехнулся Бессонов. — Не думал, что у них так быстро сложится.

— Ты знал?

— Я говорил тебе, что она не одинока. Что делать будешь?

— Сгоняю в Питер к Горику на выходных.

— Я не об этом.

— А я об этом. Привет Копейкиной и поздравления с помолвкой.

— Идиот.

Больно. По-настоящему больно. Так больно, что выть хочется.

В Питере Олега встретил разъярённый Егор, вместо приветствия врезавший ему по лицу. В любой другой момент парень бы порадовался, что братишка всё-таки научился драться, но не теперь. И без того было паршиво.

— Никогда тебя не прощу! — Смирнов-младший сжимал кулаки. — Никогда, слышишь? Я верил! Я до последнего верил, что ты, мудак, образумишься, а сейчас мне даже смотреть на тебя противно. Так просто отдал её другому?

— Она давно не моя.

— Ты последними мозгами в очередную шалаву кончил? — Егор скривился. — Так даже лучше… Тебе не место рядом с ней. Но, знаешь, это ты отпустил её, а я не отпущу. Я никому не позволю отобрать её у меня.

— У тебя хотя бы есть право не отпускать, — Олег покачал головой. — У меня же больше нет ничего.

— Больно?

— Сам как думаешь?

— Ну так сдохни от этой боли! Ты всё равно упустил самое ценное в своей жалкой жизни.

— Горик…

— Уезжай. Просто уезжай.

И он уехал. В голове творился настоящий хаос из воспоминаний. Он вспоминал всё, что было между ними, под стук колёс поезда и бормотания соседей по купе. Они бегали друг от друга столько времени и в итоге пришли к этому. К чему? Она выходит замуж, а он не помнит всех, с кем переспал за это время. Женька — это не секс. Женька — это целая жизнь.

Клуб. Грохот музыки. Огромное количество людей, среди которых нужно отыскать одного-единственного человека.

— Наконец-то, — Слава, вырвавшись из цепких рук какой-то девицы, подошёл к Смирнову. Он хитро улыбался: — Она сказала, что скоро уйдёт. Я боялся, что ты не успеешь.

— Где она?

— С Мишкой танцует. Отрывается напоследок.

— Действительно напоследок.

— Без глупостей, ладно? Я не для того звонил тебе.

— Разберусь, — Олег двинулся сквозь толпу. Он найдёт её. Обязательно найдёт. И чёрта с два эта клыкастая дрянь выйдет за какого-то хлыща.

Он нашёл их там, где и говорил Бессонов. Громов обнимал Женю и что-то втолковывал ей, а она хохотала, закинув голову назад. Весело?

Смирнов сжал плечо друга, подойдя сзади. Обернувшись, Миша замер. Этого он точно не ожидал и не знал, что делать в сложившейся ситуации. Эти двое всячески избегали друг друга, а теперь так нелепо столкнулись. Оказавшись между двух огней, Громов растерялся.

— Привет, — выдавил он, кивнув.

— Гуляй, — Олег махнул рукой в сторону. — Мне с ней поговорить надо.

— Жень? — Миша посмотрел на девушку, каменной статуей застывшую в его объятиях.

Она молча покачала головой и опустила глаза, до этого жадно изучающие Смирнова.

— Тебе лучше уйти, Олег.

— Мих, не зли. Я не шучу.

— Она не хочет говорить, ты не понял?

— Это ты, кажется, ни хрена не понимаешь, — Смирнов усмехнулся. — Никогда не вставай между мной и ней. Я прощу тебе всё, кроме этого. Скройся.

— Не могу.

— Мих, не вынуждай меня…

— Вашу ж мать! — подошедший Бессонов схватил за руку дёрнувшегося Олега. — Так и знал! Мих, отлипни от Женьки! Жить надоело, что ли? А ты, — он посмотрел на Копейкину, — перестань ломаться. Если сбежишь сейчас, другого шанса не будет.

— Никуда она не сбежит, — Смирнов одёрнул руку и прямо посмотрел на девушку, на шаг отошедшую от Громова и готовую сорваться с места в любой момент. — Жек, — он вымученно улыбнулся, — такси ждёт. Пойдём.

Она не спрашивала ничего. Послушно пошла за ним, села в такси и молча уставилась в окно. Говорить было слишком страшно. Она не произнесла ни слова даже тогда, когда они выехали за пределы душной столицы и поехали по знакомой дороге к дому Смирновых. Какая разница?

Дом был погружён во мрак. Олег открыл дверь и пропустил девушку вперёд.

— В тренажёрку иди. Я сейчас.

Женя ждала его, прислонившись спиной к двери душевой. Нервничала ли она? Да, но старалась скрыть это.

Смирнов спустился в подвал с двумя банками пива и пачкой чипсов. Протянув одну банку Копейкиной, он кивнул на банкетку и спросил:

— Присядем?

— Ты хотел поговорить, — устроившись на самом краю, напомнила она. Открыв банку, Женя сделала несколько больших глотков.

— А ты не хотела? — Олег последовал её примеру. Отпив из банки, он разорвал упаковку чипсов и положил её между ними.

— Мне казалось, всё уже было сказано.

— Тогда мы больше молчали, чем говорили.

— Что было, то прошло.

— Прошло ли?

— Леж, не надо… Я замуж выхожу.

— Наслышан о твоих планах и в корне с ними не согласен.

— Леж…

— Хватит, — поставив пиво, Смирнов поднялся и, повернувшись к девушке, за руку потянул её на себя, заставляя встать. — Я до чёртиков соскучился, Жек.

— Прекрати, — Копейкина выронила банку и вздрогнула, ощутив холодное пиво на ступнях.

— Это ты прекрати, — наклонившись, Олег мягко коснулся губами её губ, задержавшись всего на пару секунд. — Я попробовал без тебя. Не смог. А ты смогла?

— Как видишь…

Парень опустился на колени прямо в разлитое пиво и уткнулся лбом в тёплый живот. Совсем рядом. Так близко…

Женины пальцы, нервно подрагивая, робко коснулись его волос, а потом, набравшись решимости, запутались в них, аккуратно перебирая.

— Жек, ведь всё просто?

— Да.

— Не хочу бросаться словами.

— Не нужно.

* * *

— Давно не виделись! — Егор подошёл к невысокому крепкому парню, сидящему на низком заборчике возле подъезда.

— Смирнов, ты ли это? Куда ты дел моего друга-задрота?

— Съел, Тихомиров. Такие созданы для того, чтобы их ели.

— Я скучал, друг, — поднявшись, парень крепко обнял Егора, похлопывая ладонью по спине. — Вымахал, засранец.

— А ты так и остался коротышкой, Вано.

— Я тебя уделаю и с таким ростом.

— Проверим? — Смирнов прищурился, отстраняясь.

— Неужели не соврал и реально кулаками махать научился? Мучения Олега не прошли даром? — Тихомиров довольно оскалился.

— Увы, братишка потерпел крах, но тренер в школе бокса оказался способнее.

— Наконец-то вернулся! — Ваня снова обнял друга. — Я уже не надеялся.

— Люди подумают, что мы педики, отстань, — Егор шутливо толкнул парня.

— Плевать! Мы сто лет не виделись. Рассказывай, как оно?

— Вано, ты мне каждые выходные названивал и обо всём знаешь.

— Бокс, девочки, бухло?

— Ты забыл про учёбу, мой примитивный друг.

— Точно. Ты ботаником родился, ботаником и сдохнешь.

— Лучше скажи, — Смирнов отвёл взгляд, — как там наши?

— Тебя кто-то конкретно интересует? — Тихомиров еле сдерживал смех.

— Не зли!

— Хайруллина цветёт и пахнет, — сжалился над другом Ваня. — Ты офигеешь, когда увидишь её.

— Слышал, что её отца убили. Как она?

— Время лечит. Живёт с братом, потому что их мать не смогла оправиться. Она немного того…

— Что?

— Тронулась. Он же у неё на руках умер. Гор, такое не забудешь.

— Представляю. Где она сейчас?

— На родине мужа, в доме его родителей. За ней там присмотрят. Сабинкин брат так решил.

— Правильно, наверное.

— Блин, тухлая тема, — Тихомиров передёрнул плечами. — О сестричке своей ничего узнать не хочешь?

— Воздержусь.

— Всё так плохо?

— Не фонтан.

— Ты не пробовал объясниться с ней? Алеська не дура вроде, должна понять.

— Не хочу.

— Ты всегда был упрямым.

— Не спорю.

— Какие планы?

— На сегодня я весь твой, — кокетливо подмигнул Егор.

— Фу! Прекрати! — Тихомиров отшатнулся. — Умри, чудовище, сожравшее моего друга.

— Я хочу увидеть её, — Смирнов стал серьёзным.

— Прямо сейчас? — Ваня вскинул густые русые брови. — Не поздно ли для визитов?

— Я хочу.

— Гор, не слишком ли это…

— Хочу. Этого достаточно.

— Мне позвонить ей?

— Да. Пусть выйдет во двор. Только не говори, что я с тобой и что я вообще вернулся.

— Гор, ты псих.

— Набирай и пойдём.

— Я начинаю думать, что ты пришёл ко мне только потому, что она живёт через пару домов, — Тихомиров насупился и достал телефон.

— Вано, ты мой лучший друг. Никогда не забывай. Я повторять не буду.

— Понял я, понял, — Ваня прижал телефон к уху, набрав номер одноклассницы. Он успел скорчить несколько жутких рож Егору, пока ему не ответили. — Сабин, хай. Ты дома?

— …

— Нет, я не такой. Выйти можешь?

— …

— Нет, челюсть мне сворачивать не надо. Я через пять мину буду возле твоего дома.

— …

— Поболтать хочу.

— …

— О перерождении человеческих душ, бля!

— …

— Всё, буду ждать во дворе, — сбросив вызов, Тихомиров хмуро посмотрел на друга. Вздохнув, он спросил: — Доволен? Мне сломают челюсть, но я буду успокоен тем, что ты счастлив.

— Не ной. Идём.

— Гор, ты только вернулся, а я уже устал от тебя…

— Шевелись, — Егор быстрым шагом шёл к нужному дому.

Когда-то давно у него были только Алеся, Олег, шебутной здоровяк Ванька Тихомиров из параллельного класса и его одноклассница Сабина Хайруллина. Сабина… И почему она возилась с ним, мелким заикающимся очкариком, не способным дать отпор обидчикам и вечно спасаемым сводной сестрой, старшим братом или лучшим другом Вано? Она стирала своим платком кровь с его лица, промывала царапины и говорила, что он сильный и со всем справится. Перед отъездом он попрощался с ней. Не смог уехать молча. Но ни разу не позвонил, хотя обещал. С друзьями так не поступают? Возможно.

— Может, мне свалить пока? — Тихомиров неуверенно посмотрел на дверь подъезда, откуда вот-вот должна была выйти Хайруллина.

— Не уходи, — Смирнов схватил его за руку и потащил к детской площадке. — Останься.

— Да ты сдрейфил?!

— Заткнись.

Егор плюхнулся на качели и легко оттолкнулся от земли.

— Слушай, я поближе подойду, а ты успокойся, — Ваня поплёлся обратно к подъезду, матерясь под нос.

— Хорошо.

Когда Сабина наконец вышла, Смирнов внешне был абсолютно спокоен. Он научился контролировать себя.

— Куда ты меня тащишь? — девушка отбивалась от Тихомирова, волочившего её за руку к площадке.

Тёмно-зелёные глаза жадно скользили по высокой худощавой фигурке. Она изменилась. Даже в свете тусклых фонарей Егор мог разглядеть эти изменения. Лишь тяжёлая копна чёрных кудрей осталась прежней.

— Вань, я тебе башку сверну и в задницу засуну, — Хайруллина зло посмотрела на одноклассника, когда он отпустил её руку, притащив на площадку.

— Гор, и ты позволишь этой злыдне истязать меня? — Тихомиров притворно хныкал.

— Если не заткнёшься, я ей ещё и помогу, — Смирнов спрыгнул с качелей.

Сабина застыла. Она заметила парня на качелях сразу, но ей и в голову не могло прийти, что это он. Стройный, высокий, похожий фигурой на старшего брата в школьные годы, лохматый как всегда, в ухе, кажется, поблёскивает серьга, огрубевший голос с ранее неизвестными нотками ехидства…

— Я тебя убью, Егор, — само слетело с языка, — а труп скормлю бродячим псам.

— Хайруллина, разве так встречают друзей после долгой разлуки?

— Ты в пещере жил?

— Нет, — удивился парень.

— Так какого чёрта ты не звонил? Скотина! — девушка ударила Смирнова кулаком в бок, молнией подлетев к нему. — Я ждала, понимаешь? Думаешь, не знаю, что с Ванькой ты общался? А как же я, а? — и снова удар, сильнее, злее, ощутимее.

— Эй, правда убьёшь же, — смеясь, отмахивался от взбесившейся фурии Егор.

— Эгоист! Сволочь!

— Соседей разбудишь…

— Замолчи! Ненавижу! Ненавижу тебя! — обессилев от злости, Сабина уткнулась носом в плечо Смирнова и затихла.

— Я тоже скучал по тебе, — он обнял её.

— Кто сказал, что я скучала?

— Врушка.

— Моя смерть, думаю, откладывается? — встрял Тихомиров. — Раз такое дело, может напьёмся? За встречу старых друзей, так сказать.

— Не вопрос, — Егор продолжал обнимать девушку.

— Пойдёмте ко мне, — вздохнула она, не думая отстраняться.

— А как же брат? — спросил Ваня.

— Он уехал на три дня.

— Тогда в магаз?

— Сгоняй, — Смирнов посмотрел на друга.

— Без проблем. Ждите здесь, — Тихомиров без лишних слов понял его. Разве этих двоих можно сейчас оторвать друг от друга?

— А тебе продадут? — засомневалась Хайруллина.

— Тётя Люся из круглосутки своя в доску, не парься. Эту бабу ни одна проверка не возьмёт.

Когда Ваня скрылся за углом дома, Егор попытался отодвинуться, но девушка лишь крепче прижалась к нему.

— Сабин?

— Стой и молчи.

— Сабин…

— Ты расскажешь мне, как жил всё это время, или я действительно убью тебя.

— Ты стала кровожадной.

— А ты — сволочью.

— Увы.

Глава 9

Алеся, спрятавшись от палящего солнца в тени раскидистого дерева, с неприязнью наблюдала всеобщее веселье. Какого чёрта она забыла на этом празднике жизни? Интересно, в чью больную голову пришла идея притащиться в это богом забытое место, чтобы пожрать шашлыка? Неужели нельзя было посидеть у них в саду? Возможно, тогда бы ей удалось избавиться от нескольких особенно неприятных людей, являющихся сейчас частью собравшейся компании. Конечно, ей в любом случае не светило бы устранение Жени и Егора, но хотя бы не пришлось видеть Хайруллину с Тихомировым. Понятно, как зовут ветер, занёсший их сюда, но от этого не легче. Этот же ветер и её саму принёс сюда. Точнее подхватил резким порывом, дав поджопник, и отправил в полёт. Младший братишка, мразь лохматая, отрастил зубки и научился кусаться. И видя его теперь, плескающегося в небольшом чистом пруду с довольной улыбкой, она так и хотела заорать во всё горло, что он настоящее дерьмо, прикидывающееся перед всеми этаким доброжелательным милым мальчиком.

Раздражала и двухметровая шпала, ошибка природы, являющаяся другом Копейкиной. Грязный педик. И как Киса может с такой нежностью смотреть на него, ведь он всё время трётся рядом с её мужем? Мало ли...

— Я присяду? — к Антоновой подошла симпатичная рыжая девушка.

— Конечно. Ты ведь с Пашкой работаешь?

— Да, он мой начальник. Меня, кстати, Настей зовут.

— А я Алеся.

— Знаю, мне Женька рассказывала о тебе.

— Понятно. Тебе здесь нравится?

— Здесь можно отдохнуть душой, — Настя натянуто улыбнулась.

Боже, да звонок Копейкиной стал для неё настоящим спасением из ада, в котором она жила уже полгода! Выходки пьяного мужа давно стали переходить все допустимые границы. Некогда весёлая хохотушка Настенька Старикова превратилась в куклу Анастасию Перовскую, улыбающуюся искусственной улыбкой, врущую друзьям и замазывающую синяки и ссадины, полученные от пьяного мужа. Полтора года назад, отчаянно влюбившись в одного из клиентов их фирмы, с которым её свела случайность, она ухватилась за него цепкими ручками и умудрилась напялить на себя белое платье и получить печать в паспорте. Ослеплённая любовью, прислушавшись к разумному заключению мужа, что им достаточно и его жилплощади, а деньги лучше положить на счёт в надёжный банк, она продала квартиру, оставленную ей заботливыми родителями, переехавшими в Беларусь несколько лет назад. Только полгода назад, когда начался её личный ад, она осознала, что ей некуда бежать. Разве она могла представить, что когда-нибудь ей жизненно необходимо будет место, в котором она сможет спрятаться от горячо любимого мужа? Она была счастлива ровно год, ни днём больше. На годовщину муж принёс известие, что его компания на грани банкротства. В ход пошли деньги от продажи Настиной квартиры, но и это не помогло.

Когда муж впервые обвинил её в своём разорении, девушка не придала значения: он был пьян, а по пьяни можно сказать много лишнего. Только вот обвинения не прекратились, а потом стали сопровождаться побоями. Регулярно, как по расписанию. Любовь загнулась где-то на полу в ванной, корчась и воя от боли. Там, где любви ломают рёбра.

Собрать вещи и уйти, да? Куда? Если только прямиком на вокзал в билетные кассы за пропуском в новую жизнь с конечным пунктом Минск — гнилое болото. Родители даже не знали, что она продала квартиру, поверив в сказку о сдаче жилья. Требовать развода от мужа и раздела имущества? Она пыталась. Только вот муж оказался умнее и продемонстрировал ей доказательство её собственной глупости — брачный договор, по которому она не имела права претендовать на его собственность в случае развода. Настя не помнила, когда подписывала его, но в подлинности не сомневалась — слишком занята была приготовлениями к свадьбе, так что могла попросту не придать значения такой мелочи, как подпись на бумажке. Можно, конечно, было рискнуть и развязать судебный процесс, выставив свои требования, но Перовская не сомневалась, что всё равно останется с голым задом на картонной коробке возле мусорных баков, да и денег на хорошего адвоката у неё не было. Муж отбирал всё до последней копейки, выделяя строго на еду и проезд, требуя при этом предоставления чеков. Сам он не работал. Говорил, что теперь забота о нём её прямая обязанность, так как она его окрутила и заставила забыть обо всём, что и привело к банкротству. Железная логика, да. Для того чтобы развестись, Насте нужно было куда-то уйти, а чтобы уйти куда-то, ей нужно было туда прописаться, так как выписка происходит при вписке в другое место. Единственным вариантом оставался всё тот же Минск, а это даже не последний вариант, это ничто. И помощи просить было не у кого. Рассказать о своих унижениях и боли, чтобы пожалели? А толку? Реально никто бы не мог помочь, а рассказать правду родителям Настя никогда бы не решилась — правда их убьёт.

— О чём задумалась? — Алеся коснулась плеча Перовской.

— Здесь хорошо, — улыбнулась девушка и встала. — Не хочешь искупаться?

— Нет, я тут посижу.

— Как знаешь, — Настя вихрем полетела к воде и тут же была поймана Мишей в крепкие объятия. С Громовым и Бессоновым её когда-то познакомила Женя, и с тех пор она поддерживала приятельские отношения с этими двумя. Не близкие, но вполне приятельские.

— Попалась! — веселился блондин, сжимая руками вырывающуюся девушку. — Холодный душ, леди, не желаете? — Он потащил её в воду и окунул с головой под смех окружающих.

— Идиот, — пробормотала Антонова и отвела взгляд. В поле зрения попал Олег, делающий массаж своей девушке, распластавшейся на светлом пледе. Парень был мастером своего дела. В конце концов массаж стал основным его заработком, приплюсованным к скудной зарплате учителя вечерней физкультуры в интернате неподалёку от академии, в которой он учился. Не зря Татьяна посоветовала парню ещё на первом курсе пройти курсы, когда представилась возможность. Он не упустил свой шанс и теперь мог зарабатывать этим неплохие деньги. Директор интерната, в котором Смирнов проходил практику, предложил работу, и он не отказался. Опыт — то, что пригодится ему в дальнейшем. Он занимался по вечерам с детьми в интернате, а после мотался по клиентам, делая массаж. Утром его ждала академия. Дни, расписанные по минутам. Но он всегда находил время на семью. Даже поздно вернувшись, он тихо заглядывал в спальни домочадцев, проверяя, все ли на месте и всё ли в порядке. После его ждал тренажёрный зал, душ и Женя. Последний пункт, по мнению Алеси, можно было и вычеркнуть. Копейкина постоянно мозолила ей глаза по утрам, выползая из спальни Олега с уставшей, но до отвращения довольной улыбкой. Когда исчезала Женя, исчезал и Олег, коротая ночи вне дома. А сегодня брат огорошил девушку сообщением, что переезжает. К ней. К Копейкиной. Мол, им давно нужно было так поступить, а не делать кучу глупостей. Глупость — это расставание? Лично Антонова считала это самым умным поступком Олега.

— Застегни свою душу. Это так же неприлично, как расстёгнутая ширинка, — слова, хлестнувшие по ушам, заставили Алесю резко обернуться. На неё в упор смотрели глаза цвета мёда, в которых не было ни смеха, ни тепла, ни даже злости — пустота.

— Что? — её голос дрогнул, но она выдержала прямой взгляд Славы, неслышно подошедшего к ней.

— Научись скрывать, говорю. Хотя… — он на мгновение замолчал. — Какая там душа, да?

— О чём ты?

— Спрячь своё желание куда подальше, а лучше поглубже.

— Какое желание? — девушка кипела.

— Влезть в трусы к старшему брату, — тихо, на грани слышимости, но удивительно чётко произнёс Бессонов. — Не надейся, что он когда-нибудь испачкает спермой простынь на твоей постели.

Она молчала. Слов не было. Только липкий страх, расползающийся по телу и проникающий в каждую клеточку организма. Он узнал. Её самая страшная тайна перестала быть тайной.

Даже самой себе она поначалу боялась признаться, что перестала относиться к Олегу как к брату. Это вышло само собой — просто накрыло волной осознания. Один взгляд на брата словно поджигал внутри неё фитиль, и огонёк желания медленно крался вверх. Расставание Олега и Жени дало слабую надежду, которую быстро задушила череда новых девиц. Она решила стать женщиной. Примитивно, глупо, по-детски. Сделанного не воротишь. В её жизни появился Никита Артамасов. Боль вышибают болью. Алеся будто наказывала саму себя за запретное желание, ложась в постель к человеку, которого презирала. В её отношениях с братом ничего не изменилось. Незадолго до того, как Олег вернул Копейкину, Антонова окончательно поняла, что у неё не было ни единого шанса. Увидев статью в газете, она пришла в комнату Смирнова и холодно бросила:

— Ты вовремя избавился от неё. Шлюхам не место в нашей семье.

— Замолчи, — карие глаза зло сверкнули.

— Деньги решают, братишка. Янис, конечно, лапочка, но сомневаюсь, что она запала на что-то, кроме его кошелька. Блядь, она и есть блядь, а у этой дешёвки крупными буквами на лбу всё написано.

— Если бы ты не была моей сестрой, я бы тебя ударил, — хлыстом по душе. Не девушкой вообще, а именно сестрой… Насколько же должен был разозлиться этот человек, чтобы допустить возможность поднять руку на женщину? Алеся по-настоящему испугалась тогда. Испугалась и чётко осознала, что она всего лишь младшая сестра и останется ей навсегда, хоть из трусов прямо сейчас выпрыгнет.

Выходя однажды утром из своей спальни, Антонова столкнулась с заспанной Женей, прошлёпавшей мимо неё в комнату брата. На ней была его футболка. Точка невозврата. Почти год они держались друг от друга на расстоянии, но что-то снова соединило их. И теперь уже навсегда — в этом Алеся, к ужасу своему, не сомневалась. Зубастая тварь выдрала из её рук последние крохи надежды.

— Будь умницей, девочка, — Бессонов обошёл её и начал спускаться к воде.

Антонова тупо смотрела ему вслед, разглядывая татуировку во всю спину: чёрный дракон, изрыгающий пламя. Да, это пламя опалило и её.

— Осторожнее! — Антонова повернула голову и получила удар в скулу волейбольным мячом.

— Прости, — к ней подбежала Сабина, неудачно отбившая мяч, посланный ей Егором.

— Дура слепая, — огрызнулась Антонова.

— Я случайно, — Хайруллина наклонила голову. — Больно?

— Пошла на хер!

— Истеричка.

— Что ты вообще здесь забыла? В школе каждый день рожу твою вижу, так и на каникулах мучиться должна?

— Это взаимно, — синие и серые глаза буравили друг друга.

— Ты в порядке? — к девушкам подошёл Егор.

— А тебя это волнует? Забирай свою сучку и вали отсюда, — Алеся разорвала зрительный контакт с Сабиной и посмотрела на брата.

— За словами следи, — из заботливого его тон стал ледяным. — Пожалеешь, если продолжишь. Поняла?

— Да, — сдалась Антонова.

Хайруллина с удивлением смотрела на них обоих. Никогда прежде она не видела Смирнова таким… таким… Она даже слов подобрать не могла, чтобы охарактеризовать, каким он был в данный момент.

— Бинка, — он давно не называл её так, — мне с сестрой поговорить надо. Оставь нас, пожалуйста.

— Да. Ещё раз извини за мяч, Алесь.

Когда девушка ушла, Егор максимально приблизился к сестре и, присев на корточки, заглянув в серые глаза, тихо произнёс:

— Не совершай таких глупых ошибок. Я предупреждал, что твоя жизнь изменится.

— Хочешь рассказать матери, что я курю? Вперёд, — Антонова сжала губы. Именно этим ей пригрозил парень, когда она пыталась отказаться от вылазки на природу.

— Думаешь, я буду заниматься подобной ерундой? Я превращу твою жизнь в ад, не прибегая к мелкому стукачеству.

Она верила. Верила каждому слову. Взгляд, которым на неё смотрел брат, не врал.

— Это я должна тебя ненавидеть…

— Ну и ненавидь где-нибудь в сторонке.

— Ты любишь Хайруллину?

— Предпочитаю спать с девушками, а не тратить своё время на любовь. С Бинкой я не спал и не собираюсь.

— Когда ты стал таким?

— Каким?

— Циничным.

— Это жизнь, сестрёнка.

— Когда предавал нас, тоже так думал?

— У тебя не хватит извилин, чтобы понять, — Смирнов широко улыбнулся.

— Она настолько лучше меня? — Алеся кивнула в сторону вернувшейся к игре Сабины.

— Ну, планка-то не особо высока.

— Мразь.

— Ещё какая.

— Не будешь отрицать?

— Очевидное? Я же не идиот. А вот ты похожа на маленькую злобную сучку, которой ни один кобель во время течки не присунул.

— Не хами, — девушка сжала кулаки.

— Перестану, когда и ты научишься следить за языком. Я не Олег, я смогу забыть, что ты часть моей семьи.

— Разве уже не забыл? Ты забыл и обо мне, и о семье, когда укатил со своей мамашей!

— Ты никогда не задумывалась, почему я так поступил? Нет? Действительно, твой мозг абсолютно гладок, ни единого бугорка, ни малейшей шероховатости, — Егор покачал головой.

— О чём речь, молодёжь? — Громов бесцеремонно плюхнулся мокрой задницей на чистый плед Антоновой.

— Чего тебе? — она отодвинулась, уходя от соприкосновения с его влажной кожей.

— Да вот, смотрю, мелкие в сторонке скучают.

— Решил нас повеселить? — Смирнов усмехнулся. — Гром, тебе не хватило моей компании в поезде?

— Сгинь, чудище поганое. Я, может, не к тебе, а к прекрасной даме.

— За прикосновение к этой даме тебе целых два чудища поганых выкрутят яйца. Ты же в курсе, да?

— И зовутся они братьями Смирновыми? — Миша прыснул в кулак.

— Догадливый. Я считал, что все блондинки тупые, — взгляд Егора лениво скользнул по пепельным волосам сестры, остриженным недавно в каре.

— Алесь, тебе не кажется, что нас оскорбили? — Громов хитро прищурился.

— До тебя всё-таки дошло?

— Накажем гада? — резко дёрнувшись, Миша потянул парня за руку, заваливая на песок, и с диким улюлюканьем начал щекотать и щипать. Видя поверженного врага, Алеся не смогла удержаться и присоединилась к экзекуции. Ей нужно было отвлечься любыми способами.

— Уроды! — хохотал Смирнов, тщетно пытаясь высвободиться из четырёх клешней. На помощь ему уже спешил Тихомиров, пугая птиц воинским кличем.

Получив долгожданное освобождение, Егор смылся к воде, оставив спасителя на растерзание вошедшим во вкус мучителям. Да, это жизнь.

Олег и Тарас колдовали возле мангала, Киса с Настей занимались сервировкой стола, если расстеленную на песке клеёнку можно назвать столом, Паша перекидывался мячом с Сабиной, а Слава и Женя устроили бои в воде. Они толкались, брызгались, топили друг друга — словом, впали в детство. Не то чтобы Егору не нравился Бессонов, просто он знал, что связывало когда-то этих двоих, и чувствовал беспокойство, видя их лёгкость в общении. Больше всего его злило отсутствие всякой реакции у брата, преспокойно переворачивающего шампуры и изредка бросающего короткие взгляды на бесящуюся парочку. Неужели его жизнь так ничему и не научила, или это сам Егор буквально лелеет свою паранойю?

Его терпение лопнуло, когда Слава, подхватив Женю под задницу, завалился назад в воду, утянув её за собой.

— Твою мать, — сплюнув, Смирнов молнией метнулся к ним и перехватил Копейкину, как бы шутя. — Развлекаешься? А кто подругам помогать будет?

— Без меня справятся, — Женя счастливо улыбалась.

— Лентяйка.

— И не говори, — Бессонов, хмыкнув, пошёл к берегу, шлёпнув напоследок девушку по мягкому месту.

— Зараза, — беззлобно фыркнула она.

— Это нормально? — прошипел Егор, покрепче обняв Копейкину.

— Что? — она зацепилась пятками за внутреннюю сторону его колен и обхватила руками за шею.

— Не много ли он себе позволяет?

— Ровно столько, сколько хочет и может позволить, — Женя нахмурилась.

— Бесит, — руки парня тисками сжали тонкую талию.

— Не надо искать подтекст в каждой строчке, Горик.

— Олегу плевать?

— У Олега нет ни малейшего повода для беспокойства, и он это знает.

— Зато я беспокоюсь. Не хочу, чтобы всё опять покатилось к чертям собачьим. Я тебя не отпущу.

— Если когда-нибудь случится что-то такое, ты не в силах будешь изменить это. Только мы с твоим братом будем решать, как нам жить и что делать.

— Я не хочу потерять тебя, — Смирнов провёл носом по влажной щеке Копейкиной.

— Разве ты потерял меня тогда? Почему думаешь, что теперь потеряешь?

— Мне казалось, что ты исчезнешь, как только выйдешь замуж.

— Глупости.

— Я слышал, что ты отдалилась ото всех, когда вы с Олегом расстались.

— Так вышло. Отдалиться немного не значит уйти совсем. Я просто не хотела ставить их в неловкое положение. Думаешь, легко было разрываться между нами? Я же всё понимаю.

— Я не разрывался.

— В курсе. Лежа рассказывал мне, — Женя чмокнула парня в лоб. — Рыцарь, блин.

— Ты много значишь для меня.

— Знаю, — девушка опустила одну руку и провела пальцами по татуировке на лопатке Егора, — но не стоило себя разрисовывать.

— Хотел сохранить на себе часть тебя.

— По-твоему, я колючка, сгорающая в огне? — перегнувшись через его плечо, Копейкина изучала рисунок, который видела уже множество раз.

— Она не сгорает. Она светится им.

— А когда ты расскажешь, что значит это? — резко переместив руку, Женя положила ладонь на грудь Смирнова, скрывая витую букву L.

— Есть кое-что, что я не должен забывать.

— Ты склероза боишься? Такими темпами к тридцатнику на тебе места живого не будет, — ужаснулась девушка.

— Нет. Только эти, больше никаких не будет.

— И как тебе мать разрешила?

— Вряд ли её это волновало. А отца ты сама знаешь. Назвал меня идиотом и забил.

— Но мастер хорош, — Копейкина пробежала пальцами по рисунку на груди.

— Друг.

— Может, и мне сделать тату?

— Совсем уже? Не погань тело.

— А что? Набью какую-нибудь херню. Так, чисто поржать.

— Глупое бабьё, — Егор резко сел, утаскивая под воду Женю.

Она брыкалась, но он лишь крепче сжал её и, скрытый от чужих глаз, мягко коснулся её губ своими. Ему было нужно это. Как подпитка. Как гарант уверенности в самом себе. И она понимала. Не отталкивала. Он никогда бы не перешёл границу.

Оказавшись на поверхности, Копейкина, отплевавшись от воды, спросила:

— Успокоился?

— Да.

— Найди другой способ.

— А мне этот нравится.

— Скоро он перестанет помогать.

— Не перестанет.

— Ты такой оптимист. Мне тебя жалко.

— Реалист.

— Ой ли? Ничто не вечно. И способ, который помогает тебе сейчас, в будущем станет бесполезным.

— Но ты не запрещаешь.

— Потому что сама начала это.

— Жалеешь?

— Нет. О тебе волнуюсь, дурак. У тебя целая жизнь впереди, а меня может не оказаться рядом в нужный момент.

— Ты всегда рядом, — Смирнов, немного наклонившись, кивнул себе за плечо, намекая на татуировку.

— Думаешь, этого хватит?

— Не думаю. Надеюсь.

Увлечённый Женей, Егор не замечал задумчивый взгляд синих глаз, прикованный к ним двоим. Не каждый мог понять их отношения. Не каждый знал, что было в их прошлом и есть в настоящем. И не каждый мог принять это.

Глава 10

Неизвестность пугает, выматывает и высасывает все силы.

Алесе с трудом удалось дождаться окончания пикника и не выдать своих чувств. Она беззаботно смеялась и веселилась с остальными, старательно отводя взгляд от ухмыляющегося Славы. Он знает. Он всё знает. Расскажет ли он Олегу? Наверное, расскажет… Как избежать этого?

Антонова не нашла в себе смелости вернуться в этот вечер домой и осталась у подруги. Беспокойство не проходило. Промаявшись до двух часов ночи, она не выдержала, вызвала такси и поехала навстречу собственному страху. Пути назад не было.

Чёрная металлическая дверь — ворота в склеп её покоя. Надавив на звонок, Алеся не отняла от него руки, пока дверь не распахнулась и разъярённый Бессонов не втащил её в квартиру.

— Какого чёрта? Я знал, что ты придёшь, но надеялся, что дождёшься утра.

— Поговорить надо, — девушка в упор посмотрела на него.

— Не могла найти более подходящее время? — Слава застегнул распахнутую рубашку.

— Ты ведь не спал.

— Но я занят, — он кивнул в сторону гостиной, откуда доносились приглушённые голоса и смех. — Позвонить не могла?

— У меня нет твоего номера…

— Кто там? — в коридор выглянул Миша и замер в растерянности.

— Привет, — Антонова на секунду улыбнулась ему.

— Что ты здесь делаешь?

— Она забыла кое-что в прошлый раз. Миш, ты иди, а я тут разберусь, — вздохнул Бессонов.

— Ладно, — блондин, пожав плечами, скрылся в гостиной.

— У тебя есть десять минут, — Слава прислонился спиной к стене и выжидательно посмотрел на девушку.

— О сегодняшнем… Как ты узнал?

— Увидел. Плохо маскировалась. Что ещё?

— Об этом знаешь только ты? — Алеся решила не ходить вокруг да около.

— Нет. Думаю, Женька знает. Но раз она до сих пор молчала, будет молчать и дальше.

— Откуда она знает? — Антонова сглотнула.

— Она очень проницательна.

— И что мне делать?

— Засунуть свои желания куда подальше. Я уже говорил. Свободна.

— Подожди! А ты…

— Пока ты держишь себя в руках и не лезешь в жизнь брата и его женщины, я никому ничего не скажу.

— А если влезу?

— Тогда, — Бессонов, отлепившись от стены, подошёл к гостье и провёл пальцами по её щеке, — я сверну тебе шею. И я не шучу. Из-за собственной глупости и гордости эти двое уже прошли через ад. Их ад — жизнь друг без друга.

— Думаешь, я смогу поссорить их?

— Нет, не надейся. Но ты заставишь брата страдать. Ему будет больно отказаться от семьи.

— Считаешь, что при выборе он откажется от семьи? Ты не знаешь моего брата, он…

— Это ты, кажется, не знаешь, — Слава оборвал девушку. — Он даже выбирать не будет. Здесь нет выбора. Есть только Женька, без которой он не может.

— Да что в ней такого особенного?!

— Ничего. Просто это она. Ты не поймёшь.

— Я в курсе, что вы были любовниками. Поэтому так печёшься о ней?

— Глупышка, ты ещё слишком мала, чтобы понять. Не забивай свою белокурую головку такими сложными вещами.

— Не держи меня за дуру! — Антонова разозлилась.

— Не держу. Иди домой.

— Мне нужно выпить, — сбросив балетки, Антонова нагло оттолкнула хозяина квартиры и прошла по коридору в гостиную. Ей было плевать, кто там. Она хотела выпить.

— Ты ещё здесь? — Громов, убрав руку с плеча симпатичной брюнетки, с удивлением посмотрел на сестру друга.

— О, отлично, — проигнорировав его, девушка взяла с журнального столика бокал с янтарной жидкостью и, зажмурившись, сделала несколько больших глотков.

— Во даёт, — хохотнула шатенка, сидящая напротив Миши и его пассии. — Кто это чудо?

— Никто, — Бессонов, подойдя к Алесе, отобрал у неё стакан. — Я вызову тебе такси.

— А мне здесь нравится. Я никуда не поеду, — девушка схватила откупоренную бутылку коньяка и припала губами к горлышку.

— Да, детка! — продолжала веселиться шатенка. — Мальчики, признавайтесь, кто из вас разбил сердце этого ребёнка?

— Лиз, не пори чушь, — Миша нахмурился. — Это младшая сестра нашего друга. Она как-то была здесь и забыла что-то из вещей. Вот и всё.

— И поэтому она так присосалась к бутылке? — засмеялась брюнетка, обнимая парня за талию.

— Мил, и ты туда же? У Лизки все мысли в одном направлении работают, но ты то?

— Что я? — Мила хлопнула угольными ресницами.

— Действительно, — Антонова с грохотом поставила бутылку на столик. — Громов, ты девушке старательно лапшу на уши вешал, она разомлела, приготовилась, а тут появляется кто-то левый, типа я, и что она должна думать?

— Притормози, — Слава сжал плечо Алеси. — Тебе лучше уйти.

— Мне кажется, с ней будет веселее, — улыбнулась Лиза. — У меня, конечно, были другие планы, — она хитро посмотрела на Бессонова, — но не думаю, что эта девочка сильно им помешает.

— Слав, — Миша покачал головой, — наверное, правда не стоит её сейчас домой отправлять. Может, её развезёт от нескольких глотков. Родители в шоке будут.

— Даже так? — Бессонов усмехнулся. — Отлично. Мил, не хочешь составить компанию мне и Лизе?

— То есть? — брюнетка вскинула брови.

— То и есть. Наш друг Мишель сегодня записался в няньки, а я не могу позволить своей очаровательной гостье грустить в одиночестве. Лиз, ты не против?

— Я только за, — шатенка облизнулась.

— Слав… — Громов опешил.

— Что не так? У тебя есть выбор.

— Я понял, — Миша опустил голову. Глядя в пол, он пробормотал: — Алесь, иди в мою комнату. Я принесу туда что-нибудь поесть.

— Я хочу выпить, — девушка снова потянулась к бутылке.

— Иди в мою комнату, — резко повторил блондин, ударив её по руке. — Я позвоню Олегу и попрошу его забрать тебя, если не сделаешь, что я сказал.

— Да, — Антонова вздрогнула.

— Не будет веселья? — разочарованно спросила Лиза.

— Будет, — подмигнул ей Слава.

— Я не об этом!

— А я об этом. Бери Милку и идите ко мне, я скоро подойду.

Когда девушки вышли, Громов наконец поднял голову. Посмотрев на друга, он тихо спросил:

— Ты сделаешь это?

— Конечно. У тебя был выбор. Я ведь сказал, что эту малолетку надо отправить домой.

— Она сестра Олега!

— И что? Я должен наблюдать за тем, как она жрёт коньяк и устраивает сцены в моём доме? Может, мне ещё одеялко ей подоткнуть? У нас были другие планы на эту ночь. Я свои менять не намерен. Ты сам попросил меня познакомить тебя с Милкой. Что теперь? Мы с Лизкой подготовили почву, а ты ведёшь себя как полный кретин.

— Я не могу оставить Алесю в таком состоянии. У неё явно что-то случилось. Возможно, этот говнюк Артамасов…

— Я тебя умоляю! Хватит! Поступай, как считаешь нужным, но потом без обид.

— Хорошо.

Бессонов, махнув рукой, вышел. Его ждала горячая ночь, а друг волен делать, что хочет.

— Алесь, ты в порядке? — Миша поставил поднос с бутербродами и чаем на тумбочку и присел на край кровати.

— Ага, — девушка лежала, раскинув руки и глядя в потолок. — Не звони Олегу, ладно?

— Не буду. Что-то случилось? Тебя обидел кто-то?

— Ты очень добрый, Громов, — Антонова перевернулась на бок и приподнялась на локте.

— Я просто беспокоюсь.

— Прости за то, что наговорила тебе тогда о Копейкиной. Я была раздражена.

— Всё нормально, но я не хотел бы говорить на эту тему.

— И я не хотела бы говорить.

— Ты можешь спать здесь, а я лягу на диване в гостиной. Утром я вызову такси.

— Спасибо. Громов, — Алеся улыбнулась, — ты хороший друг, знаешь?

— Знаю.

— Я понимаю, почему ты дружишь с Олегом, но с Бессоновым…

— Ты ничего о нём не знаешь. Мы похожи.

— Не сказала бы.

— Мы действительно похожи, — Миша засмеялся. — Не делай из меня святого.

— Пытаешься убедить меня в том, что ты дьявол? Невозможно. У дьявола татуировка в виде дракона во всю спину.

— Да, он такой, — хохотнул парень. — Есть будешь?

— Немного, — Антонова дотянулась до тумбочки и взяла бутерброд. — Спасибо тебе. Мне правда совсем не хотелось домой.

— Я понял это.

— Я обломала тебе секс, да?

— Не рановато говорить о таких вещах? Даже неловко как-то.

— Ты видел меня с Никитой, ты же понимаешь…

— Предпочитаю не думать об этом. Прости, но ты младшая сестрёнка моего друга.

— Хочешь, познакомлю тебя со своей подругой? Жанка классная, — Антонова жевала бутерброд.

— Не нужно. Если она действительно твоя подруга, береги её от таких, как я.

— А как же любовь?

— Меня нельзя втянуть в настолько абсурдную и нелогичную ерунду.

— Вокруг меня одни циники, — девушка потянулась за вторым бутербродом.

— Почему же? Олег не такой.

— О, да. Братишка захлебнулся в любви.

— Не язви. Он по-настоящему счастлив.

— Если он так любит Копейкину, так почему они расставались?

— Это жизнь. Иногда так бывает. Они оба упрямые и гордые.

— И снова сошлись?

— И это жизнь. Их жизнь. Одна на двоих.

— Не понимаю.

— Ты любила?

— Да.

— Не похоже.

— Блин, я ложусь спать, — Алеся, доев бутерброд, отвернулась от парня. — Оставь меня, пожалуйста.

— Конечно. Скажи, если что-то понадобится.

— Ничего не нужно. Спокойной ночи.

— Ага.

Антонова действительно хотела уснуть и хотя бы на время забыть о боли, злости и ненависти, сжирающих её душу, но Слава со своими подружками решил, что сон в этой квартире сегодня под запретом. Что такого они могли делать, чтобы издавать такие звуки? Алеся не раз смотрела порно, сама занималась сексом и имитировала оргазм, но никогда прежде она не слышала подобных стонов. Они были настоящими. Без сомнения. Бессонов, кто же он такой, чёрт его дери?

— Алесь, — Миша заглянул в комнату, — тебе дать наушники?

— Он их режет, что ли? — не выдержала девушка.

— Эм… Нет.

— Всегда так?

— Как? — Громов вошёл и сел в кресло.

— Так. Всегда такие крики?

— Сколько помню, да, — блондин беззаботно пожал плечами. — Это секс, дорогуша. И, судя по звукам, отличный секс.

— Так чего ты не присоединишься?

— Поздно.

— Почему?

— Не имеет значения.

— Скажи, а с тобой женщинам так же хорошо?

— Ну и вопросы! Алесь, я не могу говорить о таких вещах с сестрой друга, пойми.

— Трудно ответить?

— Пф, — Миша почесал затылок. — Нет никаких оценочных таблиц. Секс либо хорош, либо нет. Это не зависит только от одного человека.

— Ясно.

— Так тебе дать наушники?

— Если можно.

Антонова не воспользовалась мощными наушниками парня. Напротив, она с мазохистским наслаждением вслушивалась в каждый звук за стеной. Разве так бывает? Секс — удовольствие? Это возможно? Она нервно курила в открытое окно и снова возвращалась в постель, где задыхалась от накатывающего возбуждения, комкая пальцами одеяло. Бывает. Да, так бывает. И прямо сейчас это происходит совсем рядом. Через тонкую стену от неё рождается истинное наслаждение, которое один мужчина дарит двум женщинам. Один мужчина. Дьявол. Или Бог?

Мог бы Олег подарить ей это наслаждение? Артамасов не смог. Миша сказал, что дело не в одном человеке. Значит ли это, что она сама виновата?

Алеся так и не уснула в эту ночь. Она слышала, как под утро уходили девушки, как Бессонов ходил туда-сюда по своей комнате, заглядывал в гостиную, где спал Громов, принимал душ. Она вышла из спальни, когда его шаги стихли на кухне.

Отчаянный шаг. Настоящее безумие, на которое она решилась. Сумасшедшая…

— Доброе утро, — Антонова села за кухонный стол.

— Доброе, — Слава варил кофе.

— Можно мне тоже?

— Да.

— Как спалось?

— Не спалось, — мужчина ухмыльнулся. — И ты знаешь это.

— У тебя красивое тату, — Алеся сложила руки в замок под подбородком, жадно пожирая взглядом обнажённую спину. Нижний край рисунка скрывался под поясом домашних шорт.

— Думаешь?

— Угу. Сексуально, — девушка пошла в атаку.

— Попроси своего парня набить такую же.

— Вряд ли ему пойдёт.

— Кто знает? — Бессонов налил кофе в чашки и поставил на стол. — Такси вызвать?

— Выгоняешь?

— Не вижу причин для того, чтобы задерживать тебя.

— Я тебя хочу, — решившись, выдохнула Антонова. — Это веская причина?

— Не причина вообще, — ни один мускул на лице Славы не дрогнул. Он сел напротив гостьи, взял чашку и сделал несколько глотков. Его выдержке можно было только позавидовать.

— Ты не удивлён?

— А должен?

— Хотя бы немного…

— Ни капли.

— И что ты ответишь? — Алеся смотрела на него, не отрывая взгляда.

— Ничего. Так тебе вызвать такси?

— Я хочу услышать твой ответ.

— А ты делала какие-то предложения? Ты озвучила своё желание, вот и всё.

— Мне прямо спросить?

— Попробуй, — Бессонов пожал плечами.

— Переспи со мной.

— Не интересует.

— Почему? Потому что я сестра твоего друга?

— Нет.

— Потому что мне семнадцать?

— Нет.

— Почему тогда? — девушка растерялась.

— Просто ты мне неинтересна. Я не Мишка, чтобы меня волновал факт твоего родства с Олегом, я не такой моралист, чтобы заморачиваться твоим возрастом. Меня просто не интересуешь ты. Я ответил достаточно ясно?

— Яснее не бывает.

— Пей свой кофе и собирайся. Я вызову такси. Извини, подвезти не могу.

— Подумай ещё раз.

— Мой ответ не изменится.

На что она надеялась? На чудо, не меньше. Решившись на подобное, она должна была пойти до конца. Слава поверил, что на этом всё закончится? Наивный… Она поставила перед собой цель. Блажь? Прихоть? Нет. Желание понять саму себя. Кто она? Что она? Неужели она никогда не узнает, что такое удовольствие? Почему она не может позволить себе хотя бы эту малость, раз у неё отняли любовь? Почему нет? Почему? Кто-то получает всё, а кому-то не достаётся и жалких крох. Разве это справедливо? Она ведь не просит невозможного! Она лишь хочет почувствовать, что такое наслаждение, узнав о его существовании.

— Пошевеливайся. Я дико устал, а у меня ещё рабочий день впереди, — Бессонов поставил пустую чашку в раковину.

— Работаешь?

— Удивил? А ты не знала, что взрослым надо работать, чтобы вкусно кушать и жить в тепле и комфорте?

— У тебя вроде богатые родители…

— И?

— Я, конечно, слышала от Олега, что ты при деле, но думала, что ты помощник отца. Как-то так.

— Не равняй всех по своему молокососу, детка.

— Он не мой.

— Неважно.

— Слав?

— М?

— А тату у тебя правда сексуальное.

— Собирайся, — мужчина усмехнулся.

И что вбила себе в голову эта ненормальная? Он в её игры играть не собирается. Ему только детских забав не хватало. Девочка с катушек слетела? Нет, он чувствовал, что её желание настоящее, но не мог избавиться от мысли, что всё это так или иначе связано с Олегом. Не имея проблем с женщинами, Бессонов не кидался на всех подряд. Зачем? Он мог взять любую. Он выбирал. Не его. Открыто предложив себя, Алеся не потешила его самолюбие, совсем нет, она не сделала ровным счётом ничего — ему было плевать. Он не услышал ничего нового. Неинтересно.

— Спасибо, что не выгнал ночью, — Антонова встала из-за стола, так и не притронувшись к кофе.

— Надеюсь, больше я тебя здесь не увижу.

— Посмотрим.

— Детка, разберись в себе. Оставь Олега. Он не твой корабль, но не надо бросаться в первую подвернувшуюся шлюпку.

Глава 11

Костя вздохнул: он мечтал о прохладном душе, снимающем усталость, чашке крепкого кофе и парочке бутербродов с толстыми кусками варёной колбасы, а вместо этого ему пришлось по срочному звонку брата вернуться в офис за документами. И это в полночь! Хотелось от души выругаться, что Кондратенко и сделал, но Дмитрий не оценил и, потребовав отчёт утром, бросил трубку. Когда дело касалось работы, Сизов становился настоящим маньяком, не жалеющим ни себя, ни других. Гнида.

— Константин Юрьевич? — Стрельницкий, делающий обход территории, замер возле ворот, увидев выходящего из машины начальника.

— Привет ещё раз. Напарник где?

— Это…

— Спит? Отлично. Не хочу лишних разговоров. Я по делу. Мне нужно подняться в кабинет.

— Но…

— Стрельницкий, я чертовски устал, а когда я уставший, то злой как собака, которую в задницу ужалила оса. Ты меня не видел, ясно?

— Да, Константин Юрьевич, — Алексей опустил голову. Было в этом жесте что-то обречённое, но Костя списал всё на страх перед Финогеновым. Приказы Щербатого здесь выполнялись беспрекословно. Если начальник СБ сказал никого не пускать, то это касалось всех без исключения. Кондратенко мог бы позвонить ему, получить добро и успокоить тем самым растерянного охранника, но тогда ему пришлось бы сознаться, что документы, отчёт по которым брат велел подготовить ещё три дня назад, он благополучно забыл в сейфе, закинув их туда вместе с каким-то глянцевым журналом, на обложке которого красовалась полуголая певичка. Пела певичка дерьмово, но сиськи у неё были шикарные.

— Выдохни, я мигом, — Костя проскользнул мимо Стрельницкого. Будто ему самому хотелось тащиться сюда! Умеет же Толик страху на подчинённых нагнать… И не его в том вина, просто маньяк генеральный за малейшую оплошность не пощадит даже любовника, выдрав без вазелина в своём кабинете. Нет, он не будет прикасаться, но и слов хватит, чтобы почувствовать адское жжение в заднице, будто туда раскалённую кочергу сунули и, с садистским удовольствием повертев в разные стороны, резко выдернули.

Кондратенко наощупь поднялся на второй этаж и бесшумно пошёл по тёмному, но знакомому до каждого сантиметра коридору к своему кабинету. Может, бросить всё и к ядрёной матери уволиться, пока братец его до психушки не довёл? Ага, тогда папаша живьём сожрёт и не подавится, а косточки аккуратно сплюнет в мусорку, и не в ближайшую, а в ту, что вонючей и грязней других будет.

Проходя мимо уборных, Костя замер: за дверью с буквой «Ж» на табличке кто-то был. Еле слышимые шорохи ещё можно было списать на галлюцинации или нечто похожее, но резко ударивший по дну раковины поток воды, хлынувшей из открытого крана, ясно свидетельствовал, что в туалете кто-то был, и этот кто-то никак не мог оказаться спящим напарником Стрельницкого или им самим. Рука сама потянулась к двери. Кондратенко, на мгновение зажмурившись от яркого света, ударившего по глазам, шагнул внутрь помещения, выложенного чёрно-белой кафельной плиткой, и в немом изумлении уставился на испуганную молодую женщину, которую и язык-то не поворачивался назвать женщиной, отпрянувшую от раковины и выронившую ножницы, со звоном брякнувшиеся на пол, в шелковистую перину из безжалостно отрезанных рыжих волос.

— Ох, — выдохнула Настя, глядя на мужчину затравленным зверем.

— Старикова?!

— Перовская, — машинально поправила она глухим голосом.

— Охереть, как это сейчас важно, — Костя покачал головой, разглядывая наливающийся здоровенный синяк на бледном лице, размазавшуюся тушь и торчащие в разные стороны когда-то длинные волосы, которые теперь рассыпались огненным ковром под ногами девушки. — Старикова, жду тебя в своём кабинете. В твоих интересах явиться туда как можно быстрее.

Оставшись одна, Настя опустилась на колени и дрожащими руками стала собирать свои волосы в кучу. Её волосы, её гордость и предмет зависти и восхищения многих... Она без сожаления избавилась от этого. Муж пропадал где-то все выходные и вернулся, когда она была на работе, а дождавшись… Нет, он не простил ей самовольной отлучки. Друзья? Какие у неё могут быть друзья? Шашлыки? Дома жратвы нет? По лицу он ударил всего раз, но и этого хватило, чтобы отвратительное сине-фиолетовое припухшее пятно расползлось по коже. Потом он бил куда придётся, избегая мест, которые нельзя скрыть под одеждой. Напоследок, намотав роскошную рыжую копну на мощный кулак, он рывком заставил её смотреть прямо ему в глаза и выплюнул: «Шлюха!» Всего одно слово, но внутри всё перевернулось. Впервые он обвинял её в измене, и ничего хорошего в будущем это не предвещало. Настя сбежала, когда муж, выпив на ночь по традиции, забылся мертвецким сном. Куда податься? Вызвав такси на последние деньги, отложенные на проезд, Перовская поехала на работу. Смена Стрельницкого. Лёшка поможет. Он хороший человек. Человек, которому когда-то помогла она. Ей нужна была эта ночь, чтобы обдумать дальнейшие действия. Стрельницкий, увидев девушку в таком состоянии, засыпал её вопросами, но она упрямо молчала, озвучив только свою просьбу. Алексей не смог отказать. Когда-то именно Настя спасла его брак, внезапно затрещавший по швам. Подруга его жены. Солнечная девочка с веснушками. Девочка, от которой вдруг отвернулось солнце…

— Можно? — Перовская робко постучала в дверь Кондратенко.

— Проходи, — мужчина сидел за своим рабочим столом, бегло просматривая документы.

Она, неуверенно потоптавшись на пороге, всё же вошла в кабинет и, сделав несколько шагов, застыла перед начальником.

— Садись, — он не поднимал головы, — и рассказывай.

— Что?

— Всё рассказывай. И лучше выпей, — Костя небрежно кивнул на стоящую на краю стола бутылку виски. — Посуда в первом от двери шкафу. Мне тоже налей.

— Зачем вы…

— Мне повторить?

— Нет, — девушка подошла к шкафу, достала из него два обыкновенных стакана, вернулась к столу и в нерешительности посмотрела на бутылку.

— Твою мать… — Кондратенко отложил бумаги и резанул взглядом по подчинённой. — Сядь, — он махнул рукой в сторону кожаного диванчика, стоящего в углу кабинета. Поднявшись и обойдя стол, он сам наполнил стаканы, искоса поглядывая на Настю, мелкими шажками перебравшуюся к дивану и севшую на краешек.

— Пей, — Костя вплотную подошёл к Перовской и вручил ей стакан. — Пей, Старикова, и рассказывай. Или ты всё расскажешь мне, или, прости, я позвоню начальнику службы безопасности и поинтересуюсь, какого чёрта творят его подчинённые.

— Не надо! Пожалуйста! Лёша не виноват!

— Рассказывай.

— Константин Юрьевич, я уйду. Прошу вас, пожалуйста, давайте забудем? — Настя с силой сжала стакан двумя руками.

— Старикова, не трясись. Ничего мы не забудем. Я слушаю, — мужчина плюхнулся на диванчик рядом с ней, вытянул ноги и, повернув голову, кивнул, показывая, что ждёт.

— Константин Юрьевич…

— Старикова!

— Перовская…

— Мне звонить Финогенову?

— Нет…

Настя сдалась. Её понесло. Будто выключателем щёлкнуло. Она рассказала всё, ничего не утаив и не приукрасив. Вылила ведром помоев в выгребную яму. Без надежды на что-то. От страха и отчаяния. Она говорила, выворачивая истерзанную душу наизнанку, всхлипывая и словно очищаясь от грязи прозрачными слезинками, срывающимися с ресниц.

— М-да, Старикова, — Костя задумчиво посмотрел на замолчавшую девушку, — у меня только два вопроса, один из которых риторический. Кто-нибудь ещё знает? И… ты дура? Надеюсь, понимаешь, какой из вопросов не требует ответа…

— Никто, — Перовская, запрокинув голову, припала к стакану, клацнув зубами по стеклу.

— Что собираешься делать?

— Не знаю, — закашлявшись, Настя вытерла рот тыльной стороной ладони. Всё же алкоголь не её.

— Ты казалась мне сообразительной. Видимо, я ошибся. Разберёмся, — Кондратенко резко поднялся. — Поехали.

— Куда?

— Домой.

— Нет!

— Ко мне домой, Старикова. Или ты здесь заночевать решила?

— Лучше здесь!

— Встала, взяла свою сумку и пошла вниз! Живо! — мужчина злился.

— Константин Юрьевич…

— Глухая? Быстро!

— Так нельзя, — Настя сжалась под суровым взглядом.

— Нельзя подставлять тех, кто тебе помог. И злить меня нельзя. Для здоровья вредно.

— Я не буду с вами… это…

— Старикова, — Костя вскинул брови, — ты совсем двинутая? Со зрением беда? В зеркало когда смотрела, ничего не заметила? Твой эротичный синяк и сексуально опухшие глаза, знаешь ли, на любителя.

— Простите.

— Не тяни кота за бубенчики. Я чертовски устал, а мне ещё работать, так что поехали домой.

— Спасибо вам, Константин Юрьевич, — девушка встала с дивана, забрала у начальника стакан и поставила вместе со своим на стол. Задумавшись, она спросила: — Может, вымыть?

— Завтра. Всё завтра. Пошевеливайся.

— Хорошо.

Когда они спустились вниз, их встретил взволнованный Стрельницкий, нервно мечущийся возле выхода.

— Лёш, спасибо, — Перовская улыбнулась.

— Константин Юрьевич, я возьму ответственность…

— Ох, как же меня всё достало, — Кондратенко возвёл глаза к потолку. — Расслабься. Ты здесь никого не видел, понял?

— Но… Да. Понял, — Алексей выдохнул с облегчением.

— Не подставляйся так больше.

— Да.

Пожав руку охраннику, Костя мягко подтолкнул Настю в спину, поторапливая. Ему хотелось скорее оказаться дома. Плевать, что впереди как минимум два часа работы, но это будет дома, а не в опостылевшем офисе.

Они ехали молча, не перекинувшись и парой слов. К чему разговоры, если всё уже было сказано? Теперь нужно было думать.

— Проходи, — Кондратенко открыл дверь, пропуская девушку в квартиру. — Спать будешь в дальней комнате. Туалет с ванной и кухню найдёшь. В кабинет не входить. В мою спальню только при особой необходимости. Не люблю, когда меня дёргают без дела.

— Эм… — Перовская впала в ступор, с порога получив указания. Да уж, гостеприимным хозяином зама Сизова не назовёшь.

— Что? — мужчина недовольно поджал губы.

— Могу я принять душ?

— Можешь даже поесть. Не поверишь, но у меня в холодильнике имеется человеческая еда, а не только отрубленные головы подчинённых. Старикова, ты как маленькая! Мне некогда устраивать тебе экскурсию по квартире. Сама, что ли, не разберёшься? Поройся в своей комнате в шкафу, там должно быть чистое постельное бельё и что-то из тряпок. Халат точно был. Мужской правда, Димка когда-то оставил, но тебе не принципиально сейчас, надеюсь? В ванной всё необходимое есть. Прояви женское любопытство и поковыряйся в ящиках. Мне не до твоей скромности. Я хочу жрать и спать, но если не сделаю то, что должен, питаться буду в лучшем случае через трубочку, а спать голым задом на картонке возле мусорных баков, поэтому избавь меня от ненужного геморроя!

— Простите.

— Всё, не отсвечивай, — махнув рукой, Костя скрылся в кабинете.

Настя заглянула в отведённую ей комнату и улыбнулась: большая, аккуратная, чистая. Что ж, раз хозяин разрешил… Девушка метнулась к огромному шкафу-купе с гигантским зеркалом и отодвинула тяжёлую дверцу посерёдке. Халат действительно висел на вешалке. Жаль, что махровый, но на безрыбье, как говорится… Обнаружив на одной из полок шорты и футболку, Перовская воодушевилась. Спасибо Сизову, жившему когда-то здесь. И плевать, что это будет ей велико, ведь всяко лучше её узкой юбки и тугой блузки.

Поспешно сбегая из дома, она взяла лишь свою сумку. В тот момент она не думала об одежде и чём-то ещё. И сейчас не хотелось думать. Хотя бы эту ночь.

Перовская приняла душ, найдя всё необходимое, как и говорил хозяин квартиры. Надев на себя вещи Дмитрия, мешком сидящие на ней, она прошла мышкой мимо кабинета Кондратенко на кухню и открыла холодильник.

— Кофе сваришь? — От неожиданности девушка дёрнулась вперёд и приложилась лбом к дверце морозилки. Зашипев, она повернулась к вошедшему Косте, едва сдерживающему улыбку.

— Конечно, Константин Юрьевич.

— И бутербродов сделай, а то жрать охота.

— Может, нормально поужинаем?

— Некогда, Старикова, некогда. Принеси всё в кабинет, — мужчина вышел.

— Ага, — ответила в пустоту Настя. Кофе? А где у нас кофе?

Она старалась. Благодарность, конечно, так себе, но других вариантов не было.

— Можно? — Перовская заглянула в кабинет.

— Да, — Кондратенко сидел за рабочим столом перед включённым компьютером.

— Вот, — она поставила на стол поднос с чашкой дымящегося кофе и тарелкой с бутербродами.

— Спасибо, — Костя наощупь нашёл бутерброд с колбасой и, продолжая смотреть в монитор, жадно вцепился в него зубами.

— Не за что. Ещё что-нибудь?

— Старикова, ты же не моя секретарша. Успокойся и иди спать.

— Ну…

— Ты поела? — мужчина перевёл взгляд на Настю, скосив глаза.

— Нет.

— Поешь и ложись.

— Константин Юрьевич?

— А?

— Спасибо вам.

— Старикова, исчезни. Работать мешаешь.

Улыбнувшись, девушка вышла и прислонилась спиной к закрытой двери. Оказывается, Кондратенко не такой плохой, как о нём говорят. Может, она ошибается, но сегодня ей хочется верить в это.

Перекусив бутербродами и выпив кружку чая, Перовская легла спать. Она слишком вымоталась, а мягкая широкая кровать так и манила своим теплом.

— На новом месте приснись жених невесте, — пробормотала она, тихо посмеиваясь.

Приснился… Бред.

* * *

Костя встал рано, хотя ни черта не выспался, просидев несколько часов перед компьютером, подготавливая документы.

Нужно было что-то делать с Настей и её проблемой. Не его это дело, но всё же… Старикова ведь. Жалко дурёху.

Единственным человеком, который мог если не помочь, то дать дельный совет, Кондратенко считал Толика.

— Толь, — прижав телефон к уху, заговорил Кондратенко, когда ему ответили, — разговор есть. Брат рядом?

— Нет. Я Дика выгуливаю, — Щербатый был бодр. — Что случилось, малой?

— Помощь нужна.

— Куда вляпался?

— Не я.

— Рассказывай.

Костя говорил по существу, не размазывая факты лирическими отступлениями.

— Поможешь? — закончил он.

— Насколько я понял, Настя не хочет огласки?

— Да.

— Зря. Ей нужно было всё рассказать Женьке. Давно бы решили проблему.

— Припадочной?! — Кондратенко скривился. От Копейкиной он шарахался до сих пор. Было в ней что-то такое…

— Ага, ей.

— И чем она может помочь? Тут ведь не в бабле дело. Деньги и я найти могу.

— Не в бабле. И не она поможет. Не суть. Сам ему позвоню.

— Кому?

— Тому, кто может помочь. Если захочет. Так что ничего не обещаю.

— Спасибо, Толь. В долгу не останусь, ты же знаешь.

— Оставь, малой. Ответишь на вопрос?

— Конечно.

— Тебе это зачем?

— Жалко её, — признался Костя.

— Понял.

— Правда. Между нами ничего нет, честно.

— Малой, я же сказал, что понял. Не оправдывайся. На работе увидимся. Сообщу новости, если будут.

— Спасибо.

— Давай.

Кондратенко отложил телефон и потянулся. Он правильно поступил. Финогенов что-нибудь придумает. Они вместе придумают, если не срастётся с загадочным «кем-то».

— Доброе утро, — зевая, Настя вошла на кухню.

— Доброе. Кофе будешь?

— Буду. Спасибо, Константин Юрьевич, — девушка села за стол напротив хозяина квартиры.

— Костя.

— Что?

— Вне работы я просто Костя, договорились? Не люблю формальности. Тем более дома. Неприятно как-то.

— Хорошо.

— Пей, — он поставил перед ней дымящуюся чашку. — У тебя косметика есть?

— То, что необходимо, у меня всегда с собой.

— Ну да, — Кондратенко вздохнул. Конечно, с таким мужем привыкнешь таскать с собой всевозможные маскирующие кремы. — Старикова, не кисни. Мы что-нибудь придумаем.

— Мы?

— А ты решила, что сама справишься? Не очень у тебя это получалось…

— Почему? Почему вы… ты делаешь это? — Настя впилась взглядом в мужчину.

— Тебе так важны причины?

— Конечно!

— Когда-то давно один человек спас меня. Просто так. Ничего не требуя взамен. Пожалел. Вот смотрю я на тебя и понимаю, что не могу оставить.

— Жалко?

— Жалко. Удивлена?

— Да.

— Знаю. Репутация у меня та ещё.

— Спасибо. Я решу эту проблему.

— Кофе пей. Решит она, ага… — Костя усмехнулся. — Твои решения у тебя на лице. Мало?

— Но вы… ты не обязан!

— Хватит, Старикова. Ненавижу нытьё, ложную скромность и то, что ты делаешь сейчас.

— Что я делаю?

— Отталкиваешь руку помощи, когда она тебе нужна. Завязывай. Не зли.

— Прости…

— Нам скоро на работу, так что поторопись. И подумай, как забрать вещи из дома. Пока у меня перекантуешься.

— Но…

— Мать твою, Старикова!

Глава 12

— Ты получишь развод и всё, что пожелаешь, деточка. Обещаю, — плотоядно оскалившись, Лёня потрепал Настю по волосам. — Можешь пойти и собрать вещи. Тебе никто не помешает, — он кивнул на распахнутую дверь квартиры. — Мы подождём здесь.

— Спасибо, — Перовская заворожённо смотрела на красные пятнышки-брызги, украшавшие белоснежную рубашку стоящего перед ней мужчины. Кровь.

— Это не моя, — проследив за взглядом девушки, Костенко ответил на вопрос, застывший в её глазах. — Есть люди, которые не понимают слов.

— Вы не пострадали?

— О, ещё как пострадал! Морально. Поэтому ты получишь всё, что захочешь, от этого сукиного сына.

— Мне ничего…

— Не бойтесь, — молчавший практически всё время Динияр улыбнулся. — Всё будет сделано по закону. Я позабочусь об этом как ваш адвокат.

— Спасибо, — Настя опустила голову.

— Деточка, меня попросил помочь тебе один очень хороший человек, который крайне редко просит о чём-то. Как я мог отказать? — Костенко пожал плечами. — И это я должен сказать тебе спасибо.

— За что?

— Почему ты ничего не рассказала Женьке?

— У неё своих проблем хватает. Всё только начинает налаживаться, а тут я… Вы представляете? Да она бы не смогла не вмешаться! А вдруг с ней бы случилось что-то?

— Вот за это и спасибо. Ты хорошая подруга, — Лёня искренне улыбнулся. — Я не расскажу ей об этом, но в будущем никогда ничего от неё не скрывай. Не простит. Друзья должны доверять друг другу. А теперь иди за вещами, а то это тело, — Костенко брезгливо скривился, — очухается и подкинет нам головной боли.

— Я мигом! — Перовская скользнула в открытую дверь.

— Милый ребёнок, да? — Хайруллин посмотрел ей вслед.

— И этому ребёнку едва не сломала жизнь дрянь, которую все трепетно называют любовью. Стоит ли оно того? — Леонид поморщился. — Я видел эту девочку до замужества. Всего раз или два, но этого достаточно, чтобы сравнить с ней нынешней. Этот ублюдок из неё всю жизнь высосал. Любовь?

— Никто не застрахован от ошибок.

— К чёрту. Обдери этого урода как липку. Можешь забрать всё вплоть до коронок на зубах, а я подготовлю для этого почву.

— Не переходи черту.

— Я знаю, где моя черта. Не беспокойся, Диня.

— Сделай так, чтобы он забыл о том договоре. С остальным я разберусь в рамках закона.

— Оплату получишь от меня, ты же понимаешь?

— Меня не волнует, кто именно будет платить. Переведёшь на мой счёт. Как обычно, — Динияр отмахнулся.

— Мне дорого обходятся твои услуги.

— Не дороже, чем остальным.

— Шучу. За всё, что ты для меня уже сделал и ещё сделаешь, я должен платить тебе раза в три больше.

— Не нужно лишнего. Эта тема закрыта.

— От тебя так и веет холодком, — Костенко усмехнулся. — Обожаю твою принципиальность в некоторых вопросах.

— Один принцип я всё-таки нарушил, — Хайруллин лениво скользнул взглядом по любовнику.

— Ты не виноват. Давным-давно одна зажравшаяся сучка нарушила запрет, который не должна была нарушать. Это в крови у людей.

— Звали ту сучку случайно не Евой?

— Угадал!

— А ты у нас змей-искуситель?

— Я запретный плод.

— Действительно…

Между этими мужчинами не было и не могло быть любви.

Они встретились довольно давно, но любовниками стали куда позже, так как Динияр долго держался за свой принцип не спать с клиентами. Но в конце концов ни одна крепость не выдержит напора Леонида Костенко и падёт. Любил ли Хайруллин Лёню? Нет. По его мнению, ни один здравомыслящий человек не выберет объектом своей любви такого, как Костенко. Сердцу, конечно, не прикажешь, но не может же этот мышечный орган быть настолько слепым?! С Лёней можно дружить или спать. Можно даже совместить.

Лёнечка же в принципе не был способен любить. Он любил своих близких, тех, кого считал друзьями и семьёй, но посвятить всего себя кому-то одному — увольте. Разве можно так глупо тратить свою жизнь? Она ведь одна, другой не будет.

— Спасибо, что подождали, — Настя выскочила из квартиры с небольшой дорожной сумкой в руке и поспешно захлопнула дверь.

— Очнулся? — спросил Лёня, забирая у девушки ношу.

— Нет, но всё равно как-то не по себе. А он точно очнётся?

— А ты не хочешь? Могу вернуться и…

— Нет! — Перовская испугалась.

— Я пошутил.

— Лёнь, не все могут оценить твоё непревзойдённое чувство юмора. Пойдёмте отсюда. Не нужно привлекать внимание соседей. К тому же внизу места себе не находит один очень нервный тип, который рвался с нами, — Динияр вызвал лифт.

— Его только не хватало, — вздохнул Костенко. — Но надо признать, у него хватило ума обратиться к Щербатому, а не лезть на рожон.

— А Анатолий Евгеньевич…

— Нет, — Костенко не дал девушке договорить. — Можешь не беспокоиться. Никто ничего не узнает.

— Спасибо.

— Поблагодари молодчика внизу. Не нас.

* * *

— Я изменил жене, — единственное, что услышал Тарас, открыв дверь на настойчивый звонок, после чего в его объятья рухнул пьяный в стельку Павел. Дальнейшее бормотание и мычание едва ли можно было назвать связной речью. Опальский был в шоке. Он рассчитывал провести вечер после трудового дня в тишине и покое перед телевизором с пиццей собственного приготовления и баночкой вреднющей колы, но никак не в компании пьяного лучшего друга, кающегося в измене. Измена. Ничего нелепее Тарас ещё не слышал. Крюков изменил жене? Бред же! Скорее коровы начнут летать и гадить золотыми слитками.

— Паш, объясни толком! — Опальский пытался растормошить Павла, дотащив его до зала и сгрузив на диван. — Что случилось? Где Ира?

— Дома. Пла-а-ачет, — Крюков жалобно всхлипнул. — А я сво-о-олочь!

— Всё. Я звоню Ирке, — Тарас оставил попытки вытрясти что-нибудь адекватное из друга.

Он не успел найти нужный номер в мобильнике, как в дверь снова затрезвонили. Не менее настойчиво. Надеясь, что это Ирина догадалась, где искать муженька, и приехала за ним, Опальский распахнул дверь с широкой улыбкой на лице, которая тут же померкла, стоило ему увидеть, кто стоит на пороге.

— Здравствуйте, — вдавил он из себя.

— Привет. Спирохета у тебя? — Лёня всегда находил красное словцо для Павла. Сейчас он был не просто зол, он пребывал в ярости, и ещё удивительнее была его относительная мягкость в обращениях.

— Только что пришёл… приполз.

— Отлично. Предсказуем, как сюжет любовного бабского романчика, — фыркнув, Костенко вошёл в квартиру, плечом задев Тараса.

— Здравствуйте. Извините, — Динияр обратил на себя внимание.

— Здравствуйте, — Опальский зачарованно смотрел в синие глаза. Ему ещё не доводилось видеть такого яркого синего цвета. — Тарас, — он протянул руку.

— Динияр, — Хайруллин ответил на рукопожатие и вошёл вслед за отступившим в коридор хозяином квартиры.

— Кажется, они там надолго, — поморщившись от криков и мата, доносящихся из зала, пробормотал Тарас. — Может, кофе?

— С удовольствием.

— Тогда пойдёмте на кухню. Не разувайтесь, у меня не прибрано, — он зашаркал тапками по коридору.

Динияр кивнул, но всё же снял ботинки, потому что порядок и чистоту в квартире было видно невооружённым глазом. Только злой как чёрт Леонид не был способен оценить чужой труд и оставил на линолеуме песочные крупинки, слетевшие с подошв.

— Не нужно было, — Опальский покачал головой, взглянув на ноги гостя. — Я принесу тапочки, — он испарился из кухни, оставив Хайруллина в одиночестве, чем тот воспользовался, как дарованной минуткой, чтобы осмотреться. Чисто, уютно, по-домашнему тепло и вкусно пахнет. Большего он не мог бы сказать, да и не требовалось.

— Вот. — Перед ним на пол шлёпнулись серые тапки.

— Спасибо.

— Вы друг Леонида? — осторожно спросил Тарас, доставая из шкафчика маленькие чашки с гжельской росписью.

— Да, — Динияр улыбнулся уголками губ. Его позабавила заинтересованность, отчётливо слышавшаяся в голосе собеседника. Вот уж у кого слепое сердце… Ему даже стало немного жаль этого парня. Увы, лицом и телом он для Лёнечки не вышел. А ведь мог бы разок получить желаемое…

— Вы не знаете, что всё-таки произошло? — Опальский возился у плиты, не оборачиваясь.

— В мелких чертах. Кажется, супруга вашего нетрезвого гостя беспочвенно обвинила его в измене и, от природы обладая невероятным даром убеждения, внушила ему эту мысль, а когда осознала содеянное, его и след простыл. Она попросила о помощи Костенко, и мы, собственно, нашли его у вас по почти остывшим следам.

— Скорее по запаху, — Тараса заметно передёрнуло.

— Не любите алкоголь?

— Ненавижу. — Ответ был настолько резким, что Хайруллину не захотелось продолжать данную тему.

— Вы, кажется, дружны с этим семейством?

— Да.

— Беспокоитесь?

— Уверен, что всё разрешится, раз за дело взялся Леонид.

— Без сомнения.

— Вот, — Опальский поставил перед гостем чашку и сел напротив. — Угощайтесь, — он придвинул ему и тарелку со свежеиспечённой пиццей.

— Сами готовили?

— Да.

— В таком случае мне вдвойне неловко за вторжение. Думаю, вы хотели бы провести вечер иначе.

— Ничего страшного. — И по ответу Динияр с удивлением понял, что гостеприимный хозяин действительно не злится. Он просто принял ситуацию и подстроился под неё. Странный…

— Благодарю.

— Угу, — Тарас уткнулся в свою чашку. Он не поднимал глаз, чувствуя, что его внимательно изучают. Он не любил, когда на него пристально смотрят. Складывалось ощущение, что он какой-то подопытный.

— Вкусно, — констатировал Хайруллин, попробовав пиццу. Именно констатировал, а не похвалил.

Только тогда Опальский оторвал взгляд от чашки и тут же пожалел об этом, потому что синие глаза буквально впились в него, не позволяя отвернуться. Казалось, что гость читает его как открытую книгу, поспешно перелистывая скучные страницы и жадно вчитываясь в самое интересное.

— Перестаньте… Пожалуйста, — Тарас устыдился собственного голоса, показавшегося сейчас таким жалобным.

— Простите, — Динияр моргнул, забирая вместе со взмахом чёрных ресниц и наваждение. Ему не нужно было объяснять, о чём попросил сидящий напротив молодой человек, — его взгляд выдерживали немногие.

— Вы…

— Простите, — Хайруллин улыбнулся, но скорее ехидно, чем виновато. — Дурная привычка.

Он устал, поэтому не сумел проконтролировать самого себя, включив то, что Лёня называл «рентгеном». Сначала они встретились с другом Костенко Толиком, которого Динияр лично знал плохо, но был наслышан о нём, как о прекраснейшем человеке и об одном из самых лучших любовников в коллекции Лёнечки, потом состоялась встреча с нервным Костей и запуганной собственным мужем Настей, встречу с её мужем вообще трудно было назвать иначе, чем мордобоем, ибо он не внял голосу разума и кинулся на Костенко, от которого тут же получил вполне по заслугам и автоматически выпал из так и не начавшейся беседы, а апогеем сумасшедшего дня стал звонок зарёванной Кисы, истерично визжащей в трубку, что с её Павлушей случилось что-то страшное, потому что его телефон выключен вот уже два часа, и Лёня просто обязан, как хренов Бэтмен, лететь ему на выручку. Вместо варварски прерванного секса Хайруллин получил в знак утешения кусок домашней пиццы и чашку кофе. Вкусно, приятно, но ни черта не равноценно потере. До приезда сюда он вообще не понимал, зачем Костенко потащил его с собой, хотя точно знал, где искать заблудшего муженька своей ненаглядной Кисы. Теперь понял. Из-за Тараса. Крюков в таком состоянии за живую душу не считался, а наедине с его другом Лёне было бы неуютно, поэтому он предоставил Динияру роль верного Робина. В мутных зелёных глазах, щурящихся из-под густых рыжих бровей, можно было прочесть всё, что хотелось и не хотелось. Нет, они не были открыты для всех, но для Хайруллина преград в этом вопросе не существовало, как и для Леонида.

— Всё в порядке? — Опальский с беспокойством смотрел на своего гостя, выпавшего из реальности.

— Да. Всё хорошо.

— Воды?

— Нет. Мне достаточно кофе.

Тарас кивнул и опять уткнулся в чашку. Динияр снова пожалел его и неожиданно даже для себя произнёс:

— Будьте увереннее в себе. Просто вы выбрали не того человека.

— Вы о чём? — Опальский резко вскинулся.

— Мы оба знаем, о чём и о ком.

— Вы…

— Я?

— …ошибаетесь.

— Если я и ошибаюсь, то крайне редко и явно не сейчас. Подумайте над моими словами. Это добрый совет хорошему человеку.

— Хорошему?

— Я говорил, что редко ошибаюсь.

Тарас хотел сказать что-то, но влетевший на кухню Костенко не дал произнести ему ни слова.

— Я точно убью сегодня кого-нибудь, — Лёня сжимал кулаки. У него чуть ли не пар из ушей валил.

— Не стоит, — Хайруллин откинулся на спинку стула. — Не подкидывай мне лишнюю работёнку.

— Паша в порядке? — подал голос Опальский. И, судя по выражению лица Леонида, ему стоило прикинуться ветошью.

— А что с твоим Павлушей случится? Его я, к сожалению, прибить не могу. А страсть как хочется. До зубного скрежета. Заменишь товарища на поле боя, а?

— Лёнь, не кипятись, — Динияр явственно ощущал ауру всепожирающей ненависти, исходящую от его любовника.

— Я устал. Забираем эту ошибку природы, сдаём на руки Кисе и едем домой. Тарас, извини, — Костенко с трудом держал себя в руках, но понимал, что не имеет права сорваться на ни в чём не повинном человеке.

Опальский завис, уловив слово «домой». Друзья, да? Он бросил косой взгляд на ухмыляющегося мужчину, сидящего напротив, от которого не скрылось его разочарование.

— Всё хорошо. Я понимаю. Хотите кофе?

— Спасибо, нет, — Лёня покачал головой и вздохнул. Хороший парень этот Тарас. Понятно, почему Женька так оберегает его, но ведь нужно принимать во внимание, что он давно не мальчик. Каждый сам выбирает свой путь. — Обязательно приходи как-нибудь в Egeni.

— Спасибо за приглашение.

— Приходи, тебе понравится.

— Не сомневаюсь.

— Мы пойдём.

— Я ещё не доел, — Хайруллин удивил и хозяина квартиры, и своего любовника, даже рот приоткрывшего от изумления. — Лёнь, езжай. Ирина наверняка с ума сходит.

— Ты серьёзно? — Костенко перевёл взгляд с Динияра на Опальского и обратно, как бы спрашивая о чём-то. Тарас этих переглядок не заметил, слишком поглощённый собственным шоком.

— Не знаю, — брюнет сделал глоток кофе. — Тарас, вы не против, если я задержусь ещё на полчасика?

— Нет, — на автомате ответил Опальский, таращась куда-то в пустоту.

— Ладно, сами разберётесь, — Лёня тряхнул головой, сбрасывая оцепенение, и вышел из кухни. Судя по грохоту, с Павлом он не церемонился, волоча на выход, а с удовольствием прикладывал костями и головой об стены, якобы совершенно случайно. Хлопок двери погрузил кухню в тишину, нарушаемую лишь тиканьем настенных часов и гудением холодильника.

— Ещё кофе? — предложил Тарас, пытаясь как-то справиться с неуютным волнением.

— Да, если можно.

— Можно, — поспешно пробормотал Опальский, вскакивая со своего места и едва ли не бросаясь к плите. Занять себя хоть чем-то, лишь бы не ловить пристальные изучающие взгляды. Он понял всё. Он понял то, что даже Женька не поняла. Интересно, расскажет ли он Леониду?

— Вы нервничаете?

— С чего вы взяли?

— Значит, вы просто хотите меня убить.

— Что за глупости?!

— Вряд ли моё сердце выдержит такую дозу кофеина…

— Ох! — Тарас покраснел бы, если бы мог, глядя на турку, до краёв засыпанную кофе. К счастью, он не краснел. Никогда. Разве что от мороза или сильной жары. — Я задумался.

— Я так и понял. Простите мою наглость. Я действительно хочу просто передохнуть. У вас спокойно.

— Да. Я понимаю, — ответил Опальский, хотя ничего уже не понимал. Совсем. Полчаса. Они ведь быстро пройдут?

— Вам помочь?

— Нет! Вы гость. Я сам.

— Вы подумали об известной поговорке, ведь так?

— Нет, — соврал Тарас, хотя у него в голове крутились давно известные слова о гостях и татарах.

— В моём случае она звучит ещё более оскорбительно. Я татарин.

— И правда. Простите…

— И всё же подумали.

— Нет!

Глава 13

— Ой, девушка, простите! Мы, кажется, адресом ошиблись…

— Очень смешно, Толь. Настолько свежая шутка, что на неё даже мухи уже брезгуют садиться, — Павел поджал губы, пропуская в квартиру Финогенова с Сизовым.

— Сдаёшь, старичок, — Дмитрий пихнул любовника локтем в бок. — Молодёжь твой юмор больше не понимает.

— Дим, это было бы смешно, если бы не…

— Если бы не было так грустно, — перебил Крюкова Щербатый. — Из-за твоих лохм мужики в сортире дёргаются и на брюки льют.

— Нервы лечить надо!

— Как?

— Сексом! Регулярным!

— Заткнись, болезный, — Финогенов скривился. — Боюсь представить… Извращение!

— Толь, тебе определённо чего-то не хватает, — Павел поправил сползший с одного плеча чёрный шёлковый халат.

— Ага, — Щербатый усмехнулся и нарочито медленно проскользил взглядом по застывшему от подобной наглости зятю. — Может, и не хватает…

— Придурок, — фыркнул Крюков, потуже затянув пояс халата.

— Ты доведёшь ребёнка когда-нибудь, — Сизова происходящее забавляло. — Не дёргайся, солнышко, — он погладил Павла по голове, взъерошив стянутые в пучок волосы.

— Дим, блин! — Крюков выдернул из растрепавшегося пучка длинные деревянные шпильки и тряхнул шевелюрой, позволяя волосам рассыпаться по плечам. — Ирка так старалась, а ты…

— А я урод?

— Да!

— Моральный, надеюсь?

— Вообще!

— Хам.

— Что происходит? — Ирина выглянула в коридор. — Зачем припёрлись?

— И я рад тебя видеть, сестрёнка, — Толик широко улыбнулся.

— Когда я просила тебя помочь, ты меня послал!

— Извини, что не счёл особо важным твой очередной сдвиг на почве ревности. В первый раз, что ли…

— Козёл, — Киса поджала губы. Как же неприятно, когда тыкают носом в собственную глупость. Она не истеричка. Совсем нет. Ни капли. Ей до сих пор становилось плохо, когда она вспоминала, как набросилась на мужа с беспочвенными обвинениями. Почва была, как ей тогда казалось. Одна знакомая позвонила и сказала, что видела Павла, проезжая мимо их компании, выходящим из здания с какой-то короткостриженой рыжей стервой. Они смеялись и шли чуть ли не в обнимку. Крюков, с порога услышав обвинения, расхохотался и сказал, что был с Настей. Ира взбесилась. Гнусная ложь! Перовская никогда бы не рассталась со своей шикарной шевелюрой. Ревность видит и слышит лишь то, что хочет.

— Так зачем пришли? — Киса вздохнула.

— К матери заезжал. Вот, — Финогенов поставил на пол большую сумку. — За зятька переживает. Соленья всякие и пирожки.

— Спасибо! — Крюков метнулся к сумке и сунул туда нос, мурча от удовольствия.

— Мы на следующих выходных заедем к маме с бабушкой, — вздохнула Ирина. Она обожала свою семью, но устала слышать постоянные вопросы по поводу детей. Будут у них дети, будут! Просто она ещё не насладилась своим мужем сполна. Ещё немного… У них уже всё распланировано. Пару лет она поработает в школе, а потом можно и в декрет. Павел был полностью согласен с этим.

— Мы помешали? — Дмитрий спросил прямо.

— Ну… — замялся Крюков.

— Да! — Киса вздёрнула подбородок.

— Понятно. Простите, что без звонка, — Сизов улыбнулся. — Заезжайте к нам как-нибудь. Толь, — он положил руку на плечо любовника, — поехали домой.

— Ага.

Когда незваные гости ушли, Ира подошла ближе к мужу и крепко обняла его, будто боясь, что он исчезнет.

— Кисунь, ты чего?

— Прости.

— За что?

— Я такая эгоистка… Не хочу делить тебя ни с кем.

— Ты и не делишь. Я с тобой. Только с тобой. Навсегда.

Он боготворил её. Прекраснейшая из женщин принадлежала ему. И даже мысль, что она может оставить его, убивала. Они венчались. Вместе на том и этом свете.

— Как дела на работе? — Ирина продолжала обнимать мужа.

— Хорошо. Женька вернулась из отпуска, так что теперь они вдвоём с Настей подрывают мужскую трудоспособность.

— Я ещё не виделась с ней. Как они с Олегом отдохнули?

— Думаю, отлично. Улыбка с лица не сходит.

— Я так рада за них… Боюсь представить, что было бы, если бы она вышла за Яниса. Это так страшно… Если бы ты…

— Прекрати! Мы не такие, Кис. Им нужно ходить по краю, чтобы острее ощущать друг друга. Их любовь взрывоопасна.

— А ты бы хотел так?

— Нет. Ни за что. Боюсь, я не такой сильный, чтобы выдержать это.

— Я тоже…

Их любовь была мягкой и тёплой. В ней имелась своя страсть и горчинка. Не обходилось и без ссор, но они никогда бы не решились довести отношения до края, по которому часто ходили их друзья. Кто-то из них двоих всегда вовремя останавливался и тормозил другого.

* * *

Тарас встал как вкопанный, увидев возле своего подъезда того, кого надеялся больше никогда не встретить.

— Здравствуйте, — Динияр кивнул ему, плавно стёк с капота машины, на котором сидел, и подошёл ближе, протягивая руку.

— Здравствуйте, — ответили ему коротким рукопожатием.

— Поздно вы с работы возвращаетесь.

— В магазин заходил, — Опальский почему-то оправдывался. — Что привело вас сюда?

— Захотелось вашего чудесного кофе. Пригласите на чашечку. — Синие глаза не спрашивали. Эти глаза, казалось, не умели просить.

— Эм…

— Я помогу, — Хайруллин перехватил довольно тяжёлый пакет.

— Спасибо, — выдавил Тарас, направляясь к подъезду. В чём дело? Что ему опять нужно? Почему он? Один?

— Вы нервничаете?

— Я немного удивлён.

— Немного?

— Я в шоке, — Опальский придержал тяжёлую подъездную дверь, позволяя гостю войти.

— Почему? В прошлый раз я говорил, что зайду ещё.

— Не думал, что вы серьёзно.

— Зря.

В лифте они молчали. Один изучал заплёванный пол, а другой без стеснения изучал первого.

— Вы меня боитесь? — Тарас чуть не выронил ключи от внезапного вопроса, но, справившись с собой, покачал головой и открыл дверь в квартиру.

— Проходите.

— Благодарю.

— Простите, у меня не прибрано.

— Опасаюсь даже представить, что вы считаете идеальным порядком в таком случае…

— Идеальный порядок.

— Доходчиво объяснили, ничего не скажешь, — Динияр усмехнулся. Поставив на пол пакет, он разулся и обул те же тапки, что ему выделили в предыдущее посещение этой квартиры. Подхватив пакет, он прошёл на кухню, не дожидаясь приглашения. Он не был наглым, нет. Или был…

— Вы голодны? — Опальский топтался позади него.

— Не отказался бы от ужина.

— Хорошо. Подождите немного.

Хайруллина поражало отсутствие всякого недовольства. Этот человек умеет злиться или раздражаться? Да он бы на его месте и на порог такого гостя не пустил. Говорил ему Лёнечка, что парень с тараканами в голове, но ведь самому хочется узнать. Зачем? Кто знает…

Он отдал пакет хозяину квартиры и сел за стол, вытянув ноги.

Тарас копошился в холодильнике, раскладывая продукты, крутился возле плиты, гремел посудой. В молчании. Он не знал, о чём говорить. Он просто готовил ужин для гостя. Пусть и незваного, но гостя.

— Вам всегда нравились мужчины? — Опальский застыл от подобного вопроса. Неожиданно Динияр оказался за его спиной и перехватил руку, надавив пальцами на бьющуюся на запястье жилку.

— Вы…

— Вы ужасно смущены. У вас пульс зашкаливает. Но не покраснели. Удивительно. Слышал от Евгении, что вы не умеете краснеть. Хотел проверить. Это забавно. Интересно, мне всегда нужно будет по пульсу узнавать, что вы чувствуете? — Хайруллин отпустил чужую руку и вернулся на своё место. — Простите. Мне достаточно было посмотреть вам в глаза, но вы почему-то всё время отводите взгляд, так что воспользовался иным способом.

— Зачем вам вообще это нужно? — Тарас резко обернулся. — Вам скучно?

— Немного.

— Вы выбрали не лучшую компанию.

— В корне не согласен. На вопрос ответите?

— У меня были отношения с женщинами, — отчеканил Опальский и снова отвернулся.

— Меня не хотите спросить?

— Нет.

— А я всё равно отвечу. В моей жизни больше нет места женщинам.

Тарас молчал. Динияр так и не дождался каких-либо вопросов и тихо вздохнул. Как вывести этого человека из себя? Не святой же он! Таких не бывает. Был один человек, но прошла уже целая вечность…

— Приятного аппетита, — Тарас поставил перед гостем тарелку с дымящемся мясным рагу. — Простите, вчерашнее.

— Лишь бы кофе был сегодняшний, — улыбнулся Хайруллин. — А вы ужинать не будете?

— Не хочется что-то. Пока выпью кофе.

Динияр посмотрел на плиту и замер: ему отдали последнее. По сути, он объел человека. Хозяин квартиры даже яичницу себе пожарить или бутерброды сделать не может, дабы не поставить в неловкое положение его, незваного гостя. Поговорка-то верна…

Сколько же времени уйдёт на готовку? Он ведь не начнёт, пока здесь гость. Послушно высидит столько, сколько нужно, поддержит беседу, накормит, напоит, проводит и слова поперёк не скажет.

— Тарас, вы в армии служили?

— Да, а что?

— Мы с парнями по ночам в каптёрке из одной сковороды ели. Вспомнилось вдруг…

— Было дело, да.

— Предадимся воспоминаниям?

— Что?

— Вилку берите. А лучше ложку.

— Да как же…

— Пожалуйста… Мне хочется вспомнить былое.

— Неудобно как-то.

— Тогда ведь ничего не смущало?

— Да, но…

— Прошу. — Синие глаза не умеют просить. Синие глаза лишь приказывают. Без права на неподчинение.

— Спасибо за ужин и кофе. И за компанию. Могу я зайти к вам снова как-нибудь? — Динияр стоял на пороге.

— Не за что. Заходите.

— В любое время?

— Конечно.

— Я ведь действительно могу воспользоваться вашим щедрым приглашением. Не беспокойтесь, в следующий раз я позвоню.

— Мой номер…

— У меня есть. До встречи.

— Откуда? — Тарас тупо смотрел на закрывшуюся дверь.

Что это за человек? Зачем ему всё это? Он издевается? Нет, он не похож на такого. А кто похож? Опальский в первую очередь искал хорошее в человеке. И пусть хорошее зачастую было в меньшинстве, но… Это не наивность. Это вера. Если перестать верить, всё кончится. Там лишь пустота. В его жизни было слишком много пустоты. Страшно. Страшно и больно. Так нельзя жить. В наших силах изменить что-то.

Глава 14

Tanya_Vet, тебе. Ты же понимаешь...

* * *

Август выдался удушливо жарким. Славу доконала жара, тупые поставщики и Алеся Антонова. Если с первыми двумя источниками беспокойства он справлялся при помощи кондиционера, опыта и крепкого виски, то с третьим не помогало ничего. Малолетнее стихийное бедствие накрыло его. Казалось, он скоро возненавидит фразу «я тебя хочу». Он слышал её при каждой встрече, которые слишком участились, по телефону и получал в SMS. Достала. Основательно. Он уже не деликатничал и открытым тексом говорил, куда ей следует отправиться, но Алесю было не остановить. Бессонов понимал, что за словами вот-вот последуют действия, и даже удивлялся, что она пока не сделала ни одной попытки физического контакта. Это настораживало.

— Слав, не кисни! — пьяный Миша повис на друге.

— Всё нормально. Развлекайся.

— Хочу с тобой! — Громов тянул Славу на танцпол. Обычно больше притворяющийся, сегодня блондин действительно напился. В стельку. Он плохо соображал, кто и что вокруг, хотел вечного движения и чего-то ещё, о чём умалчивал, глупо хихикая под нос.

Бессонов знал, что друг так своеобразно прощается с летом, которое обожает. Из года в год. Ничего сверхъестественного. Просто раз в год он напивался до поросячьего визга, зелёных чертей и полной несознанки. Всё будет хорошо, если контролировать происходящее. Слава контролировал. Ни на секунду не упускал из виду и не оставлял одного. Пусть напивается, танцует, балагурит, бьёт посуду, дерётся — что угодно. Людям нужно отпускать себя иногда. Каждый делает это по-своему.

— Миш, тебя там толпа девчонок ждёт, а ты ко мне прилип. Иди, осчастливь их.

— Девчонки! — Миша загорелся. Да, лучше направить его энергию в это русло. Так безопаснее. А завтра будет новый день. В конце концов, совсем скоро Громов увязнет в учёбе и будет разрываться между ней и подработкой.

— Привет, Славик! — Бессонов застыл. Он не хотел оборачиваться. Его уже тошнило от этого голоса. Опять. Снова. По кругу.

— Чего тебе? — грубо бросил он через плечо.

— Тебя. Ты же знаешь, — Алеся хохотнула.

— Где парня своего потеряла?

— Оставила в надёжных руках.

— Надёжные руки не загребут его?

— На то и надеюсь.

И как он мог наивно подумать, что она не достанет его здесь? По запаху, что ли, находит…

— Алесь, по-хорошему прошу, — Слава развернулся к ней, — отвали.

— М, Громов сегодня в ударе, — она посмотрела на отрывающегося в толпе девушек блондина. — Он, кажется, не соображает совсем. Как думаешь, он поймёт, кто сегодня ночью будет в его кровати?

У Бессонова глаз задёргался. Мелкая сука. Дождалась.

— Тебя в ней точно не будет.

— Уверен? А если я постараюсь? Так и хочется рискнуть!

— Ты всего лишь младшая сестра его друга.

— Не думаю, что он понимает это сейчас.

— Я не позволю. Шантаж не прокатил. Вали отсюда.

— Зря ты так, Славик. Ох, зря… — качнув бёдрами, Антонова двинулась к Мише, проталкиваясь сквозь толпу.

Слава не успел остановить её.

— Блядь малолетняя, — ругнувшись, он пошёл следом. Мало ли.

Она не тратила времени зря: прижалась к Громову сзади и запустила руки под светлую футболку. К сожалению Бессонова, его друг действительно был слишком пьян, чтобы соображать. Алеся для него в данный момент была лишь одной из девиц, готовых пасть к его ногам. Ему нужно было лишь выбрать. Он даже лиц их чётко не видел. Выбирал на ощупь. А выбирать было из чего…

Слава попытался оттащить Антонову, но тут уже Миша не позволил: вцепился в неё и потянул на себя. Он ещё не определился с выбором, но ему не понравилось, что одна из кандидаток почему-то резко отстранилась. Так не пойдёт!

— Мих, руки убери, — Бессонов с трудом перекрикивал музыку. Он вообще не хотел привлекать внимание, но его мнение никого не волновало.

— Не отдам, — пьяно хихикнул Громов. — Мягкая, — он крепче обнял ухмыляющуюся Алесю. — Славик, возьми другую.

Слава разозлился. Нет, он знал, что ни за что бы не позволил Мишке совершить глупость, что шантаж Антоновой был провальным с самого начала, но его всё достало. Может, он просто устал?

— Прости, Мих, — он буквально вырвал из рук друга девушку и толкнул её в сторону выхода. — Тебя отвезут домой.

Он не слушал, что кричал Громов, не смотрел на него. Он просто уходил из этого клуба, уводя за собой довольную Алесю.

Выйдя на улицу, он закурил и набрал чей-то номер.

Антонова с интересом наблюдала за ним.

— Привет. Прости, что так поздно. Не знал, кого ещё попросить… Забери Мишку. Он у Даниила.

— …

— Знаю, что дыра. Пожалуйста. Он в хлам. Я не могу остаться с ним.

— …

— Знаю. Буду должен.

Она впервые видела этого мужчину таким… просящим. Было очевидно, как неприятно ему просить. Но он не мог иначе. И виной тому она. Повод для гордости? Скорее основание для страха. Даже мурашки по спине пробежались. Бешеное стадо.

— Мразь, — выплюнул Бессонов, бросив окурок на асфальт, и поцеловал её, с силой дёрнув на себя. Грубо, холодно и больно. — Этого хочешь? — спросил он, отстранившись.

— Да.

— Стерва. Маленькая бесстыжая блядь.

— Слав…

— Задирай юбку, детка. Напросилась. Хочешь, я сделаю это прямо здесь?

— С ума сошёл? — Алеся попятилась назад, растеряв всю свою храбрость.

— Скромность отбрось. Тебе не к лицу, — Слава, приблизившись, сжал пальцами тонкую шею. — В машину. Живо.

Тонкая грань между желанием и ужасом. Животные инстинкты. Жажда.

Она разбудила спящего зверя.

— Пусти, — хрипом сорвалось с её губ.

— Не трясись как старая стиралка. Я всего лишь исполняю твоё желание.

— Да будут услышаны молитвы ваши… — Антонова сипло рассмеялась. — Пусти. Я пойду сама.

— И как женщины не путаются в собственных противоречиях? — мужчина разжал пальцы и, развернувшись, пошёл к своей машине.

Она шла за ним. Покорно, молча, не оглядываясь и не думая. Она добилась желаемого. Нельзя отступать. Сейчас или, возможно, уже никогда.

Два квартала. Дворы. Переулок. Заглушённый двигатель. Темнота.

— Почему ты остановился? — Алеся опасливо огляделась.

— Здесь нам никто не помешает, — Бессонов вышел из машины, обошёл её и открыл дверцу со стороны девушки. — Выходи.

— Ты меня убивать собрался, что ли?

— Всё может быть, — Слава буквально вытащил её на улицу и, подхватив на руки, сгрузил на капот. — Любишь ходить по краю?

— Ты действительно сумасшедший! — Антонова попыталась сползти на землю, но крепкие руки сжали её тисками, не позволяя двинуться.

— Расслабься, девочка.

— Отмороженный ублюдок! Кто угодно может увидеть нас!

— Плевать.

— Не хочу так!

— А у тебя есть выбор? Он был. Ты сама выбрала путь, по которому пришла сюда. Теперь без вариантов.

— Ты в своём уме?

— Заткнись уже. Сколько же от тебя шума… — Бессонов вздохнул. — С кем я связался?

— Дай хоть сяду поудобнее, — девушка заёрзала. — Сукин сын… Чёртов псих! Я не сойду со своего пути, несмотря ни на что, — почувствовав ослабшую хватку, она тут же соскочила на землю, резким движением задрала юбку на пояс, села на самый край капота и притянула к себе мужчину, обняв за шею. — Я получу своё!

— Такое упорство да в нужное русло.

Внезапный визг тишины резанул по ушам обоих. Такая тишина отделяет от прыжка. Момент, когда делаешь последний вдох и срываешься в бесконечность.

И они сорвались, переждав этот промежуточный миг, разделяющий До и После.

Так Алеся не целовалась прежде ни с кем. Поцелуи не были прелюдией к сексу — они были самим сексом. Мягкие поглаживания по нёбу, плавные толчки, скольжения, короткие глотки воздуха — ощущения вне тела и внутри него.

Слава, придерживая Антонову одной рукой за талию, другой — шарил по её телу, поглаживая и сжимая. Не беспорядочными, хаотичными движениями озабоченного подростка, желающего всего и сразу, а движениями опытного мужчины, знающего, что и как нужно делать, чтобы женщина захотела большего. А в том, что Алеся хотела, он не сомневался. Хотела до дрожи, до боли. Стискивая коленями его бёдра, сползая к самому краю, чтобы вплотную прижаться к нему, потереться, — она будто пыталась врасти в него, пустить свои корни так, чтобы их уже было невозможно выдрать.

Он любил каждую женщину, с которой был близок. Любил, словно она единственная во всём мире, самая драгоценная, самая желанная, самая… Но только в этот миг — миг совместного падения и взлёта. Ни секундой дольше.

Антонова почти повисла на нём, жадно отвечая на поцелуи и совсем позабыв о беспокоившей её до этого вероятности быть пойманной за подобным занятием. Какая, к чёрту, разница? Ей хорошо так, как никогда не было и, возможно, уже не будет.

Слава, освободившись от тесных объятий, опёрся ладонями о капот по обе стороны от бёдер девушки.

— Ты чего? — Алеся испугалась, что он оставит её.

— Самое прекрасное, что я видел в жизни, — это возбуждённая женщина.

— Тут темно…

— Глупенькая, не обязательно иметь глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, — тела чувствуют друг друга. Их не обманешь.

— Как это?

— Когда-нибудь ты поймёшь, — Бессонов наклонился и коротко поцеловал Антонову в губы. — Этот мир нельзя открыть сиюминутно, ведь он безграничен. — Его рука, доселе покоившаяся на капоте, переместилась на её бедро, пальцы заскользили по коже, пробираясь всё выше, пока не коснулись влажного кружева. А потом Алеся почти перестала соображать, потому что Слава каждым мимолётным движением пальцев вышибал из неё воздух. Кто он? Бог или дьявол? Ангел или демон?

Девушка бесстыже застонала, когда его пальцы проникли внутрь, сдвинув вбок мешающее бельё. Один. Два. Мало. Три. Переполняет. Четвёртый поглаживает снаружи, нажимает, осторожно трёт.

Губы на шее, спускаются ниже, до глубокого выреза майки, едва держащейся на тонких бретельках. Укус через ткань. Грудь ноет от боли и жажды повторения.

Низ живота горит. Мышцы сжимаются.

Она уже лежит, распластанная на капоте, широко разведя согнутые в коленях ноги, подаваясь навстречу движениям его руки, пытаясь притянуть его ещё ближе, испытать то, чего никогда не испытывала, сгореть и возродиться.

Он доводит её до края и резко тянет назад, не позволяя сорваться. Она чувствует, что вот-вот рухнет, но он не отпускает, держит на короткой привязи, дёргает кукловодом за ниточки, вынуждает умолять и не внемлет мольбам. Ей хочется плакать и кричать от восторга одновременно, жить и умереть, прекратить всё и не останавливаться — в клочья.

— Прекрати…

— Уверена?

— Нет!

…

— Прошу…

— Чего?

— Тебя.

— Я здесь.

— Нет...

…

— Пожалуйста…

— Что?

— Позволь…

— Я ничего не запрещал.

Спина мокрая от пота, майка с юбкой почти скрутились жгутом, бюстгальтер съехал, наполовину обнажив искусанную грудь, бёдра дрожат от напряжения, пальцы нервно сжимают чужую рубашку, обтягивающую крепкие плечи, губы пересохли, кожа горит, сердце бухает в горле, а внутри нестерпимо ноет, скручивает узлом, до боли тянет.

— Не могу больше…

— Можешь.

Как там в дешёвых любовных романах? Мир взорвался тысячей фейерверков? Алесе показалось, что произошёл как минимум ядерный взрыв, сметя всё к чертям собачьим. Бомбануло не по-детски. Террористам и не снились такие взрывы. И она была готова с криком «Аллаху акбар» повторить это.

Слава отстранился и облизал пальцы. Давно привыкшие к темноте глаза девушки жадно поймали этот момент и сохранили в памяти навсегда. Она в прямом смысле слова сползла на землю, не заботясь о своём внешнем виде и о чём-либо ещё. Встав на колени, Антонова дёрнула мужчину за штанину, заставив развернуться спиной к машине.

— Обопрись, — выдавила она и дрожащими пальцами вцепилась в его ремень.

Он молча последовал её указаниям. За удовольствие надо платить, и мужчина должен позволить женщине самой определить плату за полученное ею удовольствие.

Алеся действовала на инстинктах, дремавших в ней. Там, где подкачала техника, стремление доставить наслаждение било через край. Бессонов оценил это, снисходительно погладив девушку по голове. Но всё же…

— Позволь-ка, — он аккуратно отстранил её, провёл большими пальцами обеих рук по припухшим губам, а потом просунул их внутрь и развёл в стороны, нажимая на уголки рта. — Вот так. — Головка члена скользнула по языку и ударила в горло. Слишком? В самый раз.

Антонова жмурилась, давилась от невозможности нормально сглотнуть, но даже не пыталась прекратить это действие. Дрянное порно? А что в этом плохого? Зачем останавливаться, если от кайфа сносит крышу и шифер летит по инерции в далёкие дали? С ней ещё не было такого, и она ловила каждое мгновение, запоминала и записывала на своей коже и в тайничке черепной коробки. Алеся не отступила даже тогда, когда мужчина кончил ей в горло, отодвинулся и, не дав нормально вздохнуть, зажал ладонью рот, заставляя проглотить не самую приятную на вкус жидкость. Клубничная сперма — фантазия озабоченных девственников. Мы то, что мы едим, конечно, имеет какой-то смысл, но…

— Умница, — Слава положил ладонь на её щёку.

— Бессонов…

— М?

— Я не сойду со своего пути до самого конца.

Глава 15

Пробуждение было мучительным. Миша не решался разлепить опухшие веки, чувствуя, что даже самый маленький лучик света выжжет ему глаза. Сахара во рту и готовый взорваться Везувий в мочевом пузыре толкали его на великий подвиг — подняться. Тело одеревенело. Рядом с ним кто-то спал. Он ощущал чужое присутствие. Пересилив себя, Громов вытянул руку и дотронулся до неизвестной девушки, надеясь на её помощь.

— Эй… Дай попить, — он с трудом шевелил пересохшими губами. — Эй, пожалуйста.

— За «эй» можно и по роже схлопотать, — недовольно проворчали в ответ.

Миша застыл. Показалось? Страх открыть глаза усилился.

— Что замер как монашка перед фаллоимитатором? Ночью я за тобой подобной робости не заметил.

— Врёшь! — Громов открыл глаза и тут же зажмурился. Это всего лишь страшный сон. Кошмар. — У меня ничего не болит. Врёшь, — на грани слышимости прошептал он.

— Зато у меня болит. Свяжешься с вами, первоходками, потом на задницу не сядешь.

— Ты же шутишь? Скажи, что ты шутишь…

— Нагадил в тапки и дёру. Отлично. М-да, и достоинство маленькое, и душонка.

— Не верю.

— А я не Господь, чтобы страдать от людского безверия.

— Зачем ты так? — Миша моргнул несколько раз и уставился в ореховые глаза с крапинками. — Лёнь, ты ведь знаешь, что я не…

— Один раз, как говорится, не пидорас. Тебе станет легче, если будешь убеждать себя в этом? — Костенко ухмыльнулся. — Домой не собираешься?

— Сдох бы прямо здесь.

— Обоссав и заблевав мою постель? Будь добр, избавь меня от этого. Да, я циничен. Сюрприз, я знаю.

— Душ приму?

— Спинку потереть?

— Умри.

— Сдохнем вместе, как одуревшие от любви шекспировские малолетки?

— Ты не представляешь, как мне сейчас противно.

— Приблизительно. Просыпаюсь я однажды, а рядом…

— Блядь. Я в душ.

— Ну вот, а я только ударился в воспоминания. Что ж, захочешь повторения, знаешь, где меня найти. Ты, конечно, был так себе, но потянет, если опыта наберёшься.

— Да пошёл ты!

— В следующий раз, лапочка.

Громов не стал задерживаться в чужой квартире: сходил в туалет, умылся, выпил стакан воды и сбежал, проклиная самого себя за глупость.

Ему казалось, что мир рухнул. Он пытался винить во всём Костенко, но понимал, что это бессмысленно. Кого винить, кроме самого себя? Он сам нажрался до беспамятства, наверняка устроил погром у Даниила, за который ещё предстоит ответить, и в итоге оказался в одной койке с мужиком. Дешёвая американская комедия в реальном измерении. Да и мужик… Нарочно не придумаешь — Леонид Костенко, главный педик столицы, король тусовочного меньшинства и большинства, лауреат кулуарных премий «Лучшая задница», «Минет тысячелетия» и «Гей всея Руси». Повезло, ничего не скажешь. Ах да, он к тому же дядя девушки его друга детства. Девушки, которую он когда-то желал. Вместо неё получил дядю. Ни хрена не равноценно!

Впереди был разговор со Славой. Это не то, о чём можно умолчать, а потом и вовсе забыть. Это на всю жизнь. Пятно. Голубое, мать его, пятно.

Восемь пропущенных звонков от друга. Мерзость на душе.

Миша не бродил по улицам, не топтался возле двери, не репетировал и не думал, как начать разговор, — не хотелось. Ничего не хотелось.

Бессонов был дома. Ждал. Из кухни тянуло кофе — не спал всю ночь. Они научились понимать друг друга без слов.

— Почему не брал трубку? — Слава просканировал друга взглядом с головы до ног, едва тот вошёл.

— Я трахнул Лёню.

Сорвалось. Без подготовки. Капнуло с языка ядом. Точка невозврата.

Мужчина молчал несколько секунд, а потом начал хихикать как припадочная девица. Истерика.

— Слав, я…

— Всегда удивлялся, как Костенко удаётся выживать с его характером. Желающих убить его пора с талонами ставить в очередь. Правда, людей в очереди будет больше, чем на похоронах Высоцкого.

— Эм…

— Минутку, — отсмеявшись, Бессонов взял со стола телефон и набрал Лёню.

— …

— Ты с утра ещё большее хамло, чем обычно. Ночь не выдалась? А мой друг утверждает обратное.

— …

— Фу, Леонид! Интеллигентный человек, а такие вещи говоришь…

— …

— Лёнь, до знакомства с тобой я не знал, что можно обожать и ненавидеть одновременно.

— …

— Нет, к такой любви я морально не готов. А вообще… Спасибо тебе.

— …

— Нет, всё же ненавижу я тебя больше. Перезвоню, — сбросив звонок, Слава посмотрел на притихшего друга и, не удержавшись, снова расхохотался.

— Чего ржёшь? — Громов начал злиться.

— Мих, ты реально поверил Костенко? Хотя я тоже поверил однажды. Мне тогда хуже было: я подрался по пьяни, ни черта не помнил, всё болело, включая задницу. Никогда не забуду, какой спектр эмоций испытал с утра, проснувшись в обнимку с Лёнечкой. Повеситься хотелось на собственном ремне. Хороший урок.

— Блядь. Так не было ничего?

— Расстроился?

— Иди ты!

— Прости, что оставил тебя вчера. Пришлось его попросить помочь.

— Помог, ага. Сука. Убью!

— Это вряд ли. У Костенко ангел-хранитель — контуженый афганец без тормозов. Опасно для жизни с таким связываться.

— Я многое слышал о нём.

— Уверен в одном: с этим человеком лучше дружить, чем воевать.

— Почему ты позвонил именно ему?

— Знал, что он вытащит тебя из этого вертепа, даже если ты зубами вцепишься в барную стойку, и уж точно не позволит тебе вляпаться в какое-нибудь дерьмо.

— Но шутки у него…

— Жизненный урок, Мих. Нам обоим. И маленькая месть за трату его драгоценного времени. В стиле Костенко.

— Надеюсь никогда больше не просыпаться в его постели.

— В курсе, что многие мечтают как раз о другом?

— Хочешь, чтобы я заблевал пол? И куда ты, кстати, делся ночью?

— Разрядился.

— И как?

— Ничего особенного.

* * *

Динияр хохотал, слушая рассказ Лёни. Мало того что его ночью буквально стащили с весьма симпатичного молодого паренька, так ещё обматерили, слегка помяли рёбра, напустили на одну из любимых рубашек сонной слюны, признались в любви в пьяном бреду и не дали выспаться, пихая и лапая. После всего этого Костенко просто не мог немного не поглумиться.

— Молокососы чёртовы, сначала налакаются до поросячьего визга, а потом глазами хлопают, мол, не было такого, — Лёнечка ходил по спальне из угла в угол.

— Не требуй многого с молодёжи.

— Если с них не требовать сейчас, потом уже не с кого будет.

— Успокойся. Давай разберёмся с делами и сгоняем в Egeni.

— У меня стресс.

— С каких пор подобные мелочи мешают тебе зарабатывать?

— Не мешают, — Костенко подошёл к креслу, в котором сидел любовник, встал позади и облокотился о спинку. — Ничто не может помешать мне построить будущее Женьки.

— Кстати, они обжились?

— Ещё как. Этим двоим никто, кроме друг друга, не нужен.

— Любовь.

— Скорее одержимость.

— Ты циник.

— Ты тоже.

— С тобой мне не сравниться.

— Диня?

— М?

— Не снимай вместе с трусами душу. Никогда.

…

Лёнины бумаги, Egeni, бракоразводный процесс Перовских, с которым нужно было как можно скорее разбираться, несколько клиентов с мелкими делами — Хайруллин освободился лишь поздним вечером. Единственным приятным моментом за день было снятие стресса Костенко самым верным способом — сексом.

Динияр хотел отдохнуть душой. Его тянуло в скромную квартирку Опальского, к добру, домашней выпечке и крепкому кофе. Нагрузившись в ближайшем супермаркете пакетами, он поехал по зову души, лишь возле двери чужой квартиры вспомнив, что забыл позвонить и предупредить. Ну и что? Тарас не разозлится, примет, накормит, напоит и… И всё. Как обычно.

Дверь долго не открывали. Когда Опальский появился на пороге, сразу стало понятно: гостям здесь сегодня не рады.

— Вы заняты? — Хайруллин скользнул взглядом по наспех натянутым широким шортам и мятой футболке, по подрагивающим от ещё не ушедшего возбуждения рукам, по искусанным губам и остановился на лихорадочно поблёскивающих глазах.

— М, да.

— Я вернусь через два часа.

— Но…

— Два часа, Тарас. Ни минутой позже. — Синие глаза отдали чёткий приказ.

Спустившись вниз, Динияр вышел на улицу, закинул пакеты на заднее сиденье машины, сел за руль и начал ждать, поглядывая то на окна нужной ему квартиры, то на подъезд. Два часа.

Через час с небольшим из подъезда вышел молодой парень, закурил, недовольно фыркнув, сел в припаркованную рядом машину и, взвизгнув шинами, сорвался с места. Опальский распахнул окно кухни, посмотрел вслед и скрылся за шторкой.

Хайруллин выждал условленное время и снова поднялся наверх. Дверь была приоткрыта. Его ждали.

— Тарас? — он вошёл в квартиру и поставил пакеты на пол.

— Проходите! — донеслось из спальни. — Я сейчас.

Динияр по-хозяйски открыл холодильник, распихал по полкам продукты, бросил пустые пакеты в мусорное ведро, надел купленные им тапочки и закурил возле открытого окна.

— Не стойте на сквозняке, — раздалось от двери. — Кажется, что тепло, но даже не заметите, как продует.

— Не беспокойтесь. Здравствуйте, — мужчина выбросил окурок за окно и протянул руку.

— Да, здравствуйте, — ответили ему крепким рукопожатием. — Вы обещали звонить впредь…

— Забыл. Простите.

— Ничего.

— У вас симпатичный молодой человек.

— Спасибо.

— Тарас?

— М?

— Я голодный.

— Я ещё не готовил, — Опальский опустил глаза. На самом деле всё, что было, прикончил Артур. Что-что, а поесть он любил.

— Я в магазин заезжал.

— Вижу, — улыбнулся хозяин квартиры, кивнув на новые тапочки.

— Приготовим что-нибудь вместе?

— А что вы хотите?

И тут Динияр понял, что готов ответить, но совсем не о еде…

— Что-нибудь простенькое, — выдавил он из себя. — На ваше усмотрение.

— Вы же гость.

— Незваный. Как всегда.

Тарас промолчал. Он не знал, как вести себя рядом с Хайруллиным. Слишком тот был напорист, упрям и категоричен. С такими не спорят. Таким, увы, подчиняются. И всё же он приятный человек. С ним интересно. Не ругаться же из-за всякой ерунды. Пришёл и пришёл. Забыл позвонить — всякое бывает. А Артур всё равно бы на ночь не остался. Он редко остаётся.

Опальский почти всегда находил оправдание чужим проступкам. Такой уж он уродился: добрый, открытый, скромный, понимающий.

— Вам снова стало скучно? — спросил он, вынимая из холодильника продукты.

— Нет. Просто устал.

— Ясно.

— Тарас, спасибо.

— Не за что. Но всё же позвоните, пожалуйста, в следующий раз.

— Ваш молодой человек разозлился?

— Нет. И, простите, я не хотел бы обсуждать с кем-то мою личную жизнь.

— Конечно, — Динияр улыбнулся. Бывают же такие люди. Другой бы давно надавал ему по роже и на порог не пускал, а этот… Чудик. — Вам помочь?

— Овощи вымойте.

— Без проблем.

Глава 16

Первое сентября. Школа. Егор с тоской смотрел на радостных первоклашек, вышагивающих с огромными букетами в маленьких ручонках, и унылых старшеклассников, выбрасывающих перед воротами окурки и вступающих на территорию зла. Ничего не меняется. По-прежнему дети класса с третьего начинают подозревать, что школа — это не так здорово, как говорят родители, а классу к седьмому окончательно осознают это.

— Гор! — Тихомиров издалека помахал другу рукой и тут же был схвачен какой-то учительницей. Виновато пожав плечами, он поплёлся за ней.

— Почему ты один? — Сабина подошла к Смирнову. — Где сестра?

— Свалила с подружками.

— Нервничаешь?

— С чего бы?

— Проводить тебя?

— Бин, я помню, где актовый зал. Иди к своим.

— Уверен?

— Да. Просто хочу ещё немного подышать свободой.

— Жаль, что мы в разных классах, — девушка грустно улыбнулась и одёрнула чёрную юбку, слишком задравшуюся, по её мнению.

— Я ещё успею надоесть тебе, не переживай.

— Так я пойду? — она неуверенно топталась на месте. Остаток лета пролетел на одном дыхании. Калейдоскоп совместных воспоминаний. Казалось, что с началом учебного года всё закончится.

— Иди. Тебя, наверное, подруги заждались. Из-за меня ты не виделась с ними.

— Переживут. Тебя я ждала дольше.

— Бинка, иди. Я хочу побыть один, — Егор похлопал Хайруллину по плечу. — Я разберусь. Не маленький.

— Не поджигай школу в первый же день. Я не знаю, чего ожидать от тебя такого… нового.

— Постараюсь.

Когда Сабина ушла, Смирнов ещё раз огляделся и медленно пошёл ко входу.

В актовом зале он нашёл свой класс по белобрысой макушке сестры. Молча встал неподалёку от неё и краем глаза изучал повзрослевших одноклассников. Он помнил всех. Кто-то почти не изменился, а кто-то, как и он сам, изменился практически до неузнаваемости.

— Егор, а ты вырос, — к нему подошла симпатичная кудрявая шатенка. — Кто бы мог подумать, да?

— Привет, Казанова.

— Вспомнил меня?

— Ян, таких красоток я не забываю.

— Льстец! — девушка засмеялась. — Ты действительно вырос.

— О чём речь? — возле них встала Алеся.

— Да вот, о женской красоте беседуем, — Егор натянул на лицо улыбку.

— Что вы оба можете знать о ней? — фыркнула Антонова, не переносившая одноклассницу.

— Я ценитель, а тут есть что оценить, — парень нагло скользнул взглядом по точёной фигурке Казановой.

— Оу, — девушка присвистнула и с большей заинтересованностью посмотрела на Смирнова. — Алесь, не беспокойся, я пригляжу за твоим братишкой.

— Кто бы сомневался! Смотри, как бы кишки в скором времени через свою гляделку ронять не начала.

— Не хами.

— Сестрёнка, тебя подружки не заждались? — Егор так взглянул на Алесю, что её передёрнуло. Умел он…

— Ты сам справишься?

— Твоя забота трогает меня до глубины души. Не волнуйся.

— Артамасов совсем её распустил, — задумчиво произнесла Яна, глядя вслед Антоновой. Переведя взгляд на парня, она улыбнулась: — Скажи, а ты с ней спал?

— По-твоему, в этом мире так мало красивых женщин, что я переспал бы с собственной сестрой?

— Вы не родные.

— Сестра остаётся сестрой. Мы семья.

— Прости.

— Бывает, — Смирнов сжал челюсти. Артамасов. Хороша сестричка: если падать, то на самое дно.

— Ещё увидимся, — Казанова подмигнула и отошла к группе своих подруг.

— Естественно, — хмыкнул едва слышно Егор. Он и Яна. Предопределено. Неизбежно.

— Фух, — измученный Тихомиров опустил руку на плечо друга. — Учителя используют детский труд. Офигели.

— Это ты у нас ребёнок?

— Конечно.

— Не смеши. Ты чего не со своими?

— За десять лет меня стало подташнивать от однообразия.

— Я прямо магнитом всех притягиваю…

— Хочешь побыть один? А не получится, — Ваня заржал.

— Заткнись. Ты ужасен.

— Друг мой, я просто обязан провести тебе экскурсию по школе.

— Как-нибудь обойдусь.

— Если не я, то это сделает твоя сестра. Её заставят.

— Пожалуй, пройдусь по школе с тобой.

— Меня уже попросила об этом твоя классуха. Так что после всего этого балагана будем предаваться воспоминаниям.

— Так это моя классная была с тобой?

— Ага.

— Не помню её.

— В прошлом году сменили. Новенькая. Я сам напросился, если честно.

— Почему я не удивлён?

— Ты против?

— Лучше ты, чем белобрысая зараза.

Из года в год. Ничего не меняется. Директор с завучем произносят те же речи, учителя говорят то же, ученики ненавидят школу так же.

Смирнов едва сдержал смех, когда его представляли классу. Классная руководительница восторженно сообщила всем, что он учился в этой школе несколько лет назад. Видимо, она была не в курсе, что новость уже давно перестала быть свежей. А её восторг был как раз понятен: любой учитель будет счастлив заполучить в свой класс ученика такого уровня.

Девушки откровенно разглядывали изменившегося Егора, парни изучали с осторожностью, пытаясь скрыть любопытство, — ничего нового.

Он не обращал внимания на заинтересованные взгляды. Лишь раз он оглянулся, когда шёл по коридору с Тихомировым. Севка Шмидт. Одноклассник Вани. Шестёрка Артамасова. В его взгляде не было ненависти, только удивление и сожаление. Так смотрят люди, чувствующие вину, но не способные вслух признать её. Смирнов кивнул и улыбнулся. Какая разница? Это было слишком давно. Возможно, не будь в прошлом этих издевательств, он так и остался бы маленьким заикающимся ботаником. Что нас не убивает, делает сильнее.

— Забей на него, — Тихомиров напрягся.

— Всё в порядке, Вано. Слабые всегда подстраиваются под сильных.

— Знаешь, сколько раз я дрался с этим ублюдком из-за тебя?

— Ты сильный, Вано, а он нет.

— Ты никогда не подстраивался.

— Я просто не любил конфликты.

— Но постоянно попадал в них. Нет, Гор, это ты сильный. Потому Артамасов так ненавидел тебя.

— Всё это в прошлом.

— Нет. Алеся, она…

— Молчи, — Смирнов посмотрел на друга исподлобья. — Не хочу слышать.

— Уже знаешь?

— Вано!

— Прости. Самому мерзко.

— Смени тему.

— Что тебе ещё показать?

— Ничего. Я здесь каждый угол помню. Расскажи лучше о местных красотках.

— Кто?

— Казанова.

— Не советую, — Тихомиров нахмурился.

— Почему?

— Стерва.

— Не проблема.

— Шлюха.

— Я не брезгливый. К тому же людям свойственно преувеличивать.

— Твоя сестра её ненавидит.

— Прекрасно.

— Хайруллина.

— Её это не касается.

— Гор, она не будет ждать вечно.

— Разве я просил её об этом?

— Дурак ты, Гор…

Дурак? Нет. Егор знал, чего хочет от жизни. Он шёл к своей цели, на пути к которой и так было много преград, чтобы добавлять ещё одну.

Школа. Год. Так много и так мало одновременно. Что ждёт впереди? Получится ли осуществить задуманное? Он верил в себя. Его научили верить. Его заставили понять, что только он сам может построить свою жизнь. Судьбы нет. Есть люди.

Женщина, перевернувшая все его представления… А если бы её не было? Или вдруг не станет? Страшно думать об этом. Слишком страшно. Смирнову казалось, что если исчезнет Женька, исчезнет и он. Растворится. Не справится.

Любовь? Возможно. Одержимость? Уже точнее. Всё иначе. Трудно объяснить даже самому себе. Просто это есть. И должно остаться навсегда.

— Гор? — Тихомиров улыбнулся. — Ты часто зависаешь.

— Я думаю, Вано, думаю.

— О ком? Хотя я догадываюсь. Ты можешь думать лишь о ней, да? Не думал отбить её у брата?

— Всё же не я, а ты дурак, Вано…

— И что в ней такого? Забавная, конечно, но не более.

— Ты ничего не знаешь.

— А ты рассказывал? Я только и слышал, что она самая лучшая. Хоть бы раз толково объяснил!

— Не хочу.

— В этом весь ты. Вроде любишь, но ни черта не делаешь. Цепляешься за неё, тенью её становишься, но продолжаешь наблюдать со стороны. Не понимаю.

— Этого достаточно. Я знаю, что дорог и важен. Я знаю, что моё место никто не займёт. Я знаю.

— Что это за место? Младший брат её парня?

— Узко мыслишь, друг. Мы никогда не будем связаны так примитивно. Всё куда сложнее.

— А как на это смотрит Олег?

— Не знаю. И мне плевать. Никто не отберёт у меня Женьку.

— Эм… — Сабина бесшумно подошла к парням сзади. — Вы ещё не ушли?

— Хайруллина, — Тихомиров вздрогнул, — ты совсем чокнутая? Нельзя же так пугать!

— Кошка, — усмехнулся Смирнов.

— Почему вы здесь? Все по домам расползаются.

— И мы сейчас пойдём, — кивнул Ваня. — Ты с нами?

— Ага.

— Гор, идём?

— Мне нужно заехать кое-куда, так что нам в разные стороны.

— А куда ты? — не удержалась Сабина.

— Встреча с другом отца. Нужно обсудить пару вопросов.

— Ясно. Тогда до завтра. Мы пойдём.

— Ага, давайте.

Егор договорился о встрече с Дмитрием. Будущее парня во многом зависело от этого человека, точнее от его отца. Ещё будучи ребёнком, Смирнов решил стать врачом, а побывав в Германии, остался покорённым ею. Там всё изменилось. Там мальчик начал превращаться в мужчину. Там появилась цель.

Он хотел жить и работать в Германии. Не патриотично? Да кого это волнует? Человек сам выбирает свой путь. Путь Егора лежал туда, где осталась его душа. И ничто уже не могло помешать этому. Только Сизов с Копейкиной знали о его планах. Человек, который может помочь, и человек, который должен знать о самых важных вещах.

Обсуждение с семьёй он оставил на потом. Сначала нужно определиться более конкретно, а не пичкать родных абстракцией. С конкретикой ему обещал помочь как раз Дмитрий.

— Дядь Дим, привет! — Смирнов прижал к уху телефон. — Давно не виделись.

— …

— Я скоро подъеду. Охрану предупредите?

— …

— Полчаса. Максимум.

Навстречу мечте.

Глава 17

— Жек, выходи за меня.

— Нет.

Сколько раз ему отказывали? Слишком много, чтобы сосчитать.

Олег стиснул зубы, глядя на чёрный всклокоченный затылок. Спокойна, как всегда. Никаких эмоций. Пальцы бегают по клавиатуре с невероятной скоростью, взгляд устремлён в текст на мониторе — робот.

Он знал, что сейчас она ответила ему на автомате, просто даже на уровне подкорки в её голове сложился единственно верный ответ. Нет. Он уже слышал сотни подобных «нет», но почему-то продолжал верить. Когда-нибудь…

— Жек, заканчивай.

— Если я не доделаю это, Крюков спустит с меня штаны посреди столовой и поставит раком, воткнув в задницу швабру.

— И? Получишь свою порцию удовольствия, — Смирнов усмехнулся. — Когда ты была против?

— И то верно! — Копейкина устало потянулась, зевнула, ещё раз пробежала взглядом по тексту и резко развернулась на стуле. — Как думаешь, он вставит швабру под нужным углом?

— Дура.

— Жрать хочу.

— Ужин на столе.

— Горячий?

— Да.

— Сейчас бы Танькиных пирожков…

— А сизовской соляночки тебе не хочется?

— Да упаси меня! — Женя скривилась. — Бедный Толик.

— Хочешь, заедем к предкам?

— Давай лучше Горика позовём к нам?

— Жек, я очень люблю своего брата, но не горю желанием ежедневно лицезреть его здесь. Позовёшь раз, он потом пропишется у нас.

— Ты слишком строг к нему.

— Да ладно?! Я с ним мягок, как старая блядь с постоянным клиентом!

— Не начинай… Пойдём есть, ладно? — Копейкина улыбнулась.

Олег молча вышел из спальни, зная, что она пойдёт следом. Какой смысл спорить с женщиной? А с этой — особенно. Себе дороже.

Ему нравилась их квартира. Их дом. Смирнов реально смотрел на вещи и понимал, что находится не в том положении, чтобы трястись над мужской гордостью. Он бы потянул лишь съёмную квартиру на свой заработок, поэтому отказываться от собственного жилья было бы глупо. Да, Женя зарабатывала больше. В современном мире давно стёрлись рамки. Олег хотел быть рядом со своей женщиной и просто принял это.

— Леж, мне Настя звонила. — Копейкина вошла на кухню и плюхнулась за стол. — Ты слышал?

— Да, но ты не реагируешь на внешние раздражители во время работы, — парень пожал плечами.

— Может, случилось что-то?

— Перезвони, зачем гадать?

— Хм, — Копейкина нахмурилась, набирая номер подруги. Свободной рукой она придвинула к себе тарелку с жареной картошкой. — Насть, привет. Прости, не слышала звонка.

— …

— Всё нормально? — Женя уже набила рот едой. Олег лишь поморщился, взглянув на неё.

— …

— В клуб? А что за повод?

— …

— Чей?

— …

— Что?! — она выронила вилку и закашлялась, подавившись. Придя в себя, Копейкина выдавила в трубку: — Шутишь?

— …

— Мы будем. Но у меня к тебе куча вопросов, Насть.

— …

— Да, я злюсь.

— …

— Увидимся вечером. — Сбросив вызов, Женя покосилась на Смирнова.

— Что?

— Настя зовёт нас в клуб отметить её развод.

— Оу, — парень поперхнулся. — Внезапно.

— И я о том же. Почему я узнаю об этом только сейчас?

— Меня спрашиваешь?

— Ты прав. Прости, — Копейкина склонилась над тарелкой, но, вяло поковырявшись в еде, резко встала из-за стола. — Бесит!

— Жек, не кипятись. Ты тоже не особо откровенничаешь с людьми. Развод не самая приятная тема для обсуждений, согласись.

— Но мы же подруги!

— Тем не менее.

— Если бы Гром женился и не сказал тебе?

— Я бы поржал.

— Это так весело?

— А разве нет? Даже представить такое не могу, если честно. Это же Громов!

— Неудачный пример, действительно. Фак, мне хочется убить Перовскую.

— Отложи это до вечера. Но сначала выслушай её.

— Выслушаю и удавлю.

— Домашнее запретили, на баланде выдержишь?

— Идиот.

* * *

Насте не верилось, что всё закончилось. Когда Динияр позвонил ей, она с трудом удержала телефон трясущейся рукой. Даже квартиру уже выставили на продажу. Ещё немного. Совсем чуть-чуть. Но главное позади. Хайруллин решил всё практически без её участия. В мире, где правят связи и деньги, почти нет ничего невозможного. Она боялась, что судья назначит время для примирения супругов, но всё обошлось. Благодаря Динияру. Изначально планировался тихий и быстрый развод через ЗАГС, но бывший муж Насти решил нагадить напоследок. Он, конечно, осознал потом свою ошибку не без помощи вмешавшегося Леонида, но дело уже направили в суд.

— Ты счастлива? — Костя припарковался возле одного из столичных клубов.

— Безумно. Динияр обещал уладить вопрос с жильём как можно быстрее. Леонид вообще настаивает на том, чтобы просто выкинуть моего бывшего из квартиры. Но я не смогу жить там. Просто не смогу.

— Понимаю. Я привык к тебе, — Кондратенко улыбнулся. — Кто же будет теперь стряпать?

— Женись.

— Сплюнь! Я слишком молод, чтобы так глупо гробить свою жизнь. Да и на тебя насмотрелся.

— Не у всех же так.

— Не хочу проверять. Женюсь, когда придёт время. По расчёту. Пошли, — Костя вышел из машины.

— Дурак вы, Константин Юрьевич, — пробормотала Настя, отстёгивая ремень безопасности.

— Перовская! — Дикий крик заставил девушку обернуться. Они не успели отойти от машины, когда к ним понеслось нечто со скоростью урагана. Этим нечто была разгневанная Женя.

— Ой, — Настя пошатнулась.

— Твою мать! — Копейкина подлетела к ней и впилась бешеным взглядом. — Какого хрена?

— Женечка, я…

— Что, чёрт возьми, происходит?

— Евгения, спокойнее, — Кондратенко подошёл к девушкам.

— А вы здесь что забыли?!

— Не надо, Жень, — Перовская коснулась плеча подруги. — Я всё объясню. Прости.

— Мне нужно выпить.

— А это обязательно? — Олег стоял позади.

— Да!

— Истеричка.

— Костя, — мужчина протянул руку.

— Олег, — ответили ему на рукопожатие.

— Ты, кажется, сын Романа?

— Есть такое дело.

— Приятно. Пойдёмте внутрь?

— Ага, — Копейкина недобро сощурилась. — Не терпится получить ответы на вопросы.

— Всё плохо? — тихо спросила Настя у Смирнова.

— Расслабься. Ты же её знаешь. Она быстро успокоится.

— Надеюсь.

В клубе их уже ждали Стрельницкие и Крюковы. У Перовской было мало друзей. Удивительно даже. Когда-то всё казалось более радужным, или просто она была слишком наивной. Жизнь расставила всё по своим местам.

Разговор с Женей был трудным, неприятным, но неизбежным. Опуская особенно мерзкие подробности, Настя объяснила причины разрыва, умолчав также об участии в этом деле Динияра и Леонида. Просто развод. Замять ситуацию с квартирой не вышло. Перовской пришлось признаться, что она живёт у Кондратенко. Такого её подруга явно не ожидала.

— А как же я? — негромко спросила Копейкина.

— У тебя своя семья. Ты бы тоже так поступила.

— Не исключено. И всё же. Почему он, а не я?

— Разве в этом дело? Так вышло.

— Переезжай ко мне.

— Прекрати. Меня всё устраивает.

— А меня нет!

— Жень, он не такая сволочь…

— Ты и мужа своего боготворила.

— Это другое! Костя не пытался ни разу… Ну…

— Костя? Эх, Перовская, ничему тебя, дуру, жизнь не учит.

— Я прошу тебя понять. Я обещаю, что никогда больше не буду скрывать от тебя такие вещи.

— Насть, я ведь умом всё понимаю. Сердцем трудно. Душа за тебя болит. Знаю же, что и сама бы промолчала, чтобы не грузить, но всё равно тяжело. Представляю, как тебе жилось, злюсь на собственную слепоту. Я на себя саму больше злюсь, понимаешь? Была рядом и ни хера не заметила. Ушла в свои проблемы и, по сути, кинула подругу.

— Когда тебе было плохо, меня тоже рядом не было.

— Была.

— Когда ты дошла до края. Только тогда.

— Забыли. Но никогда больше, поняла? Я помогу. Не забывай это.

— Спасибо. И прости.

— И если этот индюк что-нибудь сделает…

— Он хороший.

— Ангел, ёпт.

— Жень!

— Молчу, ага. На Кису глянь. Её твой развод чуть до инфаркта не довёл. Она этого слова боится как проказы.

— Вроде успокоилась уже…

— Ага. Только вот дома устроит мужу маленький допрос на тему: «Мы же никогда не разведёмся?»

— Она очень любит его. Наверное, я сглупила, позвав их отмечать такое событие.

— Да нет. Ей стоит принять тот факт, что иногда случаются и разводы. Обычно люди начинают сильнее беречь то, что у них есть. Кстати, я позвонила Бессонову. Ты не против, если они с Громовым присоединятся к нам? Я хотела, чтобы тебя растормошили, если что.

— Я всегда за. С ними весело, — Настя улыбнулась.

— О них говорят, что они родились, чтобы приносить женщинам радость.

— Вполне возможно. Они действительно умеют радовать.

— Когда-то я думала, что ты запала на Славу.

— Мне кажется, в него все женщины немного влюблены. Есть в нём что-то. Я влюблена в него по-дружески.

— Кто тут в меня влюблён? — Бессонов нагнулся к самому уху девушки.

— Слав! — Настя чуть не упала от испуга с барного стула. — Напугал же!

— Привет, — мужчина широко улыбнулся и подмигнул. Чмокнув Женю в висок, он пошёл вдоль стойки здороваться с остальными, попутно знакомясь с теми, кого не знал лично.

— Тебе идёт стрижка, — Громов стоял рядом, изучая новый образ Перовской. — Говорят, развод празднуешь?

— Привет, — Настя отвела взгляд. — Ага. Праздную.

— Хорошее дело браком не назовут. Не мной сказано, заметь.

— Согласна.

— Жень, привет, — Громов обнял девушку и снова обернулся к Перовской. — Мы поможем тебе отметить как полагается.

— Не сомневаюсь, — Копейкина хохотнула и отошла к остальным.

— Спасибо.

— А стрижка тебе правда идёт.

Глава 18

Слава наблюдал за веселящейся компанией с гордостью отца семейства и с некой долей интереса. Новые знакомые не напрягали его, скорее наоборот, особенно красавица Инна, жена Алексея. Не будь она замужем… Бессонов тряхнул головой и улыбнулся: горбатого, как говорится.

— Отсиживаешься в сторонке? — к нему подошёл Олег.

— Ты тоже не особо весел.

— Я своё отгулял.

— О, да! И это было круто.

— Не хочу вспоминать, — Смирнов поморщился.

— Зато Женька ушла в отрыв, — Слава покосился на подругу, танцующую с каким-то парнем. — Не ревнуешь?

— Ни капли, — Олег пожал плечами. — Смотри, — подмигнув, он влился в толпу и пристроился к весьма симпатичной брюнетке, соблазнительно извивающейся под грохот из динамиков.

— Дурак, — усмехнулся Бессонов и уже откровенно заржал, увидев, как Копейкина, сверкая глазищами, пробивается к своему ненаглядному сквозь людскую массу. Да, эти двое поистине были созданы друг для друга.

Развернувшись к стойке, Слава уставился в стакан. Сегодня можно расслабиться — в случае чего за всем и за всеми проследит Смирнов.

Телефон пиликнул, оповещая о сообщении. Даже не читая, Бессонов знал, от кого оно. Разве эта ненормальная успокоится? Её настойчивости можно только позавидовать. Или посочувствовать. В этой девчонке нет ничего особенного. Такая же, как все. Так почему он должен относиться к ней по-особенному? Проигнорировав сообщение, Слава осушил стакан и поднялся: вечер начался. Он подошёл к уже порядком выпившей Насте, заботливо поддерживаемой с двух сторон Костей и Мишей, похлопал её по плечу и звонко чмокнул в щёку, поздравив с разводом. Хорошая она девушка.

— Ты куда? — Громов дёрнул его за рукав пиджака.

— Пройдусь немного, осмотрюсь. Тебе прихватить кого-нибудь?

— Не надо, — блондин улыбнулся. — Если что, дома увидимся.

— Ага. Отрывайтесь, молодёжь.

Бессонов вышел на улицу. Смрадный воздух столицы сейчас казался очень даже свеженьким. Всё познаётся в сравнении.

— Какого чёрта ты не отвечаешь? — От неожиданности он вздрогнул. Люди не меняются…

— Ты здесь откуда? — обернувшись к Алесе, Слава вздохнул.

— Случайно.

— Какое совпадение! Я в экстазе, — мужчина хмыкнул и закурил. — С братом поздороваться не хочешь?

— Если бы хотела, не отправляла бы тебе сообщение. Читай иногда.

— Зачем? Содержание твоих сообщений весьма однообразно.

— Я здесь правда случайно, — Антонова смотрела прямо, не отводя взгляда. — С Никитой пришла.

— Рад за тебя.

— Но уйти я хочу с тобой.

— Кто бы сомневался.

— Я серьёзно, — девушка застегнула молнию на коротенькой кожаной куртке. — Поехали.

— Куда? — Бессонов едва сдержал смешок.

— Ко мне.

— Давненько я не видел твоих родителей. Успел соскучиться по стряпне твоей матушки.

— Не туда, — Алеся закусила нижнюю губу от досады. Он снова издевается.

— А куда?

— Просто поехали.

— Кликните извозчика, сударыня. Я не за рулём, — бросив окурок под ноги, Слава развёл руками.

— Уже, — Антонова кивнула в сторону ожидающего такси. — Время — деньги. Поехали.

— Была уверена, что я соглашусь, раз заранее вызвала?

— Нет, — покачав головой, девушка направилась к машине, звонко цокая каблуками коротеньких замшевых сапожек по асфальту, распахнула заднюю дверцу и широко улыбнулась: — Прошу.

Мужчина посмотрел на тёмное небо, потом на неё, усмехнулся и быстрым шагом подошёл к такси.

— Садись, — он подтолкнул её и следом устроился на сиденье. — У тебя выпивка найдётся?

— А то!

— Я не пью бурду…

— Никита подогнал.

— Тогда есть шанс.

Они ехали в тишине. Алеся пыталась вспомнить, что осталось в холодильнике после её вчерашней ночёвки в квартире. Она предполагала, что появится там на неделе ещё пару раз, поэтому прилично затарилась. Странно… Она впервые зовёт кого-то к себе домой. К себе. В дом, где она когда-то была маленькой счастливой девочкой, окружённой родительской любовью. Нет, она любила их большой дом за городом, но эта квартира… Её дом. Стены, которые принадлежат только ей. Убежище.

Ей даже в голову не приходило приглашать туда кого-то, кроме близких подруг, тем более мужчин. Но всегда находится какое-то исключение. И это исключение с невероятной татуировкой на спине сейчас сидело рядом, смотрело в окно и потрясающе пахло. Запах Бессонова вышибал напрочь мозги: терпкий, животный, сексуальный.

Слава же не думал ни о чём. Зачем? Ничего нового. Просто секс.

— Приехали, — Антонова осторожно дотронулась до его плеча.

— Ага. Сколько? — мужчина выжидающе посмотрел на таксиста.

— Я сама… — начала было Алеся.

— Оставь себе на мороженку, — усмехнувшись, Бессонов расплатился и вышел из машины. Вот это уже что-то новенькое: женщины, которые были с ним, никогда ни за что не платили и даже не пытались сделать это. Забавно. Оглядевшись, Слава только теперь обратил внимание, что этот дом ему давно знаком. Он не следил за дорогой, глядя лишь на мелькающие огни вывесок и фонарей, сливающиеся перед глазами, поэтому сразу не сообразил, куда они едут. Одно время он неоднократно подвозил сюда Олега, задержавшегося где-нибудь и не желающего тащиться за город.

— Идём? — Антонова звякнула ключами и пошла к подъезду.

Мужчина молча последовал за ней. И всё же ничего нового.

Алеся без стеснения разглядывала его в лифте. Бессонов же принимал это со снисходительной улыбкой, зная о собственной привлекательности. Да, хорош. С этим не поспоришь — факт.

— Хочешь прямо здесь? — Уголки губ поползли вверх, подрагивая.

— Потерплю, — Алеся приняла игру по его правилам. — Хотя довольно трудно сдерживаться.

Выйдя из лифта, она подошла к двери, открыла её и вошла в квартиру, не оборачиваясь, будто давая ему выбор.

Бессонов щёлкнул дверным замком, ограждая их обоих от внешнего мира.

— Чувствуй себя как дома, — скинув куртку и сапоги на пол, девушка сразу прошла на кухню: стоило перекусить, к тому же она обещала гостю выпивку.

Слава разулся, повесил пиджак на крючок, покачав головой, подобрал с пола куртку Антоновой и повесил туда же. Не то чтобы он был фанатом идеального порядка, но не жаловал подобную небрежность.

— Есть будешь? — она не обернулась, когда услышала шаги за спиной.

— Выпью.

— Хорошо. Коньяк подойдёт?

— За неимением.

Алеся отошла от холодильника и оглянулась по сторонам: подаренную Никитой бутылку она точно поставила где-то здесь. Бутылка нашлась в навесном шкафчике рядом с пузатыми бокалами.

Лимон, сыр, виноград — этого достаточно. Наверное, даже много, больше похоже на примитивное желание соблюсти приличия.

Поставив нехитрую закуску, бокалы и пепельницу на стол, девушка всучила Бессонову бутылку и села напротив него. Откровенно говоря, она бы с удовольствием пропустила всю эту прелюдию и перешла сразу к делу.

Она ловила каждое его движение, жадно впитывала в себя, запоминала: пальцы ловко откупоривают бутылку, закатанный рукав вишнёвого цвета рубашки ещё немного задирается, когда мужчина вытягивает руку, наполняя бокал Антоновой. Это не романтический ужин при свечах с дорогим алкоголем — это секс без соприкосновения тел. Здесь нет никакой романтики — её яростное желание и его равнодушная страсть. Она отчаянно хочет его, а он соглашается, потому что там, где должен кто-то быть, сейчас она. Так вышло.

Выпив, Слава закурил, и девушка последовала его примеру. Смесь запахов дорогого алкоголя, табака и мужского парфюма кружила ей голову. Этот человек обладал невероятной силой притяжения. Магнит для неё. Наркотик, с которого уже не слезть, попробовав однажды.

Два бокала — это немного, это в самый раз. Горечь коньяка и лимонная кислота на языке — предвкушение. Пристальный взгляд тёмных глаз — призыв.

Алеся поднялась, обошла стол и медленно опустилась на колени к Бессонову, обхватив руками его шею и глядя прямо в глаза. Медленно без игры, не нарочито медленно, не картинно, а лишь потому, что тело расслабилось от алкоголя и тепла. Край стола больно врезался в спину — мелочь, пустяк.

Пальцы скользят по бокам, ныряют под край футболки и касаются кожи, осторожно, мягко, поддразнивая. Глаза в глаза, отзеркаленные полуулыбки. Какие-то доли секунды перед прыжком в бездну.

Антонова сорвалась первой: соскочила, едва не сметя всё со стола, дёрнула мужчину за руку, заставив подняться, и, встав на носки, припала к его губам голодным поцелуем.

Рамки, барьеры, принципы, социальное неравенство и даже любовь — страсть крушит всё на своём пути. Перебороть её или поддаться, превзойти или уступить — каждый решает сам. Но зачастую это сильнее нас. Минутная слабость? Ошибка? А разве это плохо? Сожаление от содеянного пережить проще, чем мучения от того, что так и не рискнул.

Он не был принцем из сказки, он был реальностью. Реальностью, которая есть только в этот момент. Здесь и сейчас. Мгновение, которое нельзя упустить. Неважно, что будет потом. Это «потом» наступит позже.

Слава улыбнулся, отстранившись от девушки, и тихо спросил:

— Здесь?

Зачем спрашивать? Просто он видел и понимал больше, чем многие другие. Эта девчонка не знала настоящей страсти. Он не собирался становиться учителем, он лишь мог дать ей эту страсть.

— Нет, — она покачала головой. — Хочу по-нормальному.

— Нормальность может не знать границ. Граница нормальности — мы сами.

— Да, но…

— Я понял.

Её детская комната, всё ещё увешанная старыми плакатами и заваленная каким-то хламом, вроде как напоминающим о чём-то важном. Скрипучая полуторка возле окна, тусклый свет луны сквозь незадёрнутые шторы. Влажные поцелуи и шорох сбрасываемой одежды в тишине.

Она целовала его плечи и грудь, змейкой скользя всё ниже. Без слов, без предрассудков, на обнажённом желании. Солоноватый привкус кожи на языке, пряный запах в носу и жёсткие волоски под пальцами — то, что нельзя забыть. Тело хранит ощущения долгие годы. Забыть можно разумом, но не телом.

Стыдно? А что такое стыд? Бесполезное барахло, лишний балласт. Алеся ни секунды не сомневалась в правильности происходящего. Даже тогда, когда широкая мужская ладонь с силой надавила на затылок, она подчинилась. Не могла не. Хотела. До дрожи. До резкого выделения голодной слюны.

И после, распластанная на постели с широко разведёнными ногами, выгибаясь и кусая до боли губы, она не знала стыда, получая удовольствие от чужого языка и пальцев.

Подводя девушку к грани, Бессонов отступал, как отступает бьющая о берег волна.

Нависнув над ней, он с полуулыбкой изучал её лицо в свете бледной луны. Женщины — совершенные существа. Они одинаково прекрасны и в ярости, и в страсти. Нет некрасивых женщин. Есть мужчины, не способные подвести женщину к вершине её совершенства.

— Слав…— хрипом с искусанных припухших губ.

— Тс.

— Пожалуйста…

Стон, томившийся в ожидании в глубине грудной клетки, разрезал густой воздух. Колени сжали бока, острые ногти впились в кожу под лопатками. Несколько резких движений и глубоких толчков — привыкание тел, слияние и, наконец, единение.

Антонова стонала не по привычке, не механически, а от невозможности сдержаться. Стоны сами вырывались наружу. И впервые в жизни она услышала стон мужчины, который был близок с ней. Это совсем иной звук, нежели с экрана или со стороны. Это не описать словами, это нужно услышать. Всё, что было прежде, осталось за чертой. Точка невозврата. Потерянное впустую время. Рядом с этим человеком всё постороннее казалось незначительным и исчезало.

Теперь Алеся знала наверняка, что бывает и так: когда ритм и частота движений двух тел совпадают, когда нет ни сил, ни желания сдерживать себя, когда пот на чужой коже не вызывает отвращения, когда ловишь ртом чужое дыхание, когда хочешь, чтобы время остановилось, когда не понимаешь, как жила раньше без этого, когда чувствуешь каждой клеточкой другого, когда тело бьёт то крупной, то мелкой дрожью, когда воздуха не хватает, когда жаждешь всего одновременно — страсть. В страсти не сгорают, в страсти рождаются заново.

Мгновение взрыва кажется вечностью и отдаёт в каждый уголок тела. Кто-то видит звёзды, кто-то разлетается на осколки и взрывается фейерверками — Антонова потеряла душу. В этот момент она просто продала её за бесценок. Бесценок для кого-то, но не для неё. Можно ли так дёшево продаться? Можно. Потому что жизнь одна. Не жизнь ради секса, нет. Жизнь с удовольствием. Почувствовав вкус наслаждения, нельзя остановиться. Невозможно.

Тот, кто считает физическое наслаждение второстепенным, просто не испытывал его.

Слава дал ей то, что до этой поры было для неё чем-то мифическим, нереальным, плодом фантазии, выдумкой.

— Ещё, — едва шевеля губами.

Если взлетать, то до самого неба, если падать, то на самое дно.

— Это только начало, — с беззлобной ухмылкой в ответ.

А есть ли конец? Нет. Именно сейчас Алеся поняла, о чём однажды говорил ей этот мужчина. Бесконечность заканчивается лишь тогда, когда мы обрываем её.

Любовь душит, а страсть освобождает. И, чёрт возьми, ей нравилось это освобождение! Пусть даже на минуту, на секунду, пусть… Но оно того стоило.

Мысли и чувства могут мелькать и сменяться друг другом, как в детстве картинки калейдоскопа. И так бывает. Она начинала узнавать многое, о чём и не догадывалась ранее.

Случайная встреча? Случайностей не бывает. Судьба? Вряд ли. Воля свыше? Сомнительно.

Реальность. Это реальность.

Глава 19

Настя проснулась с жуткой головой болью. Между ног неприятно саднило: всё же бывший муж давно не прикасался к ней, а вчера…

Отпраздновала развод… Стыдно. До ужаса. Никогда прежде она не позволяла себе таких вольностей. Это вообще на неё не похоже. Это не она. Такси. Заднее сиденье. Шансон в динамиках. Опущенные стёкла. Теснота. Неподдающаяся пряжка ремня под дрожащими пальцами. Жадные мокрые поцелуи со вкусом табака и алкоголя. Тихий нервный смех. Несдержанный русский мат из уст явно нерусского таксиста. Что-то, а первое, что они запоминают в нашем языке — мат. Так ещё и закручивают его с восточным изяществом. Жалкие извинения сквозь смех. Смятые купюры. Подъезд. Темнота между этажами. Кажется, между вторым и третьим. Там часто тусуются малолетки по вечерам, поэтому лампочки долго не живут. Прохладная стена под ладонями, задранная выше груди майка, спущенные до колена джинсы и трусы, бесстыжие шлепки и хлюпающие звуки, кольцо на чужой руке, вжимающееся в её кожу, плотно сжатые губы, сдерживаемое мычание, слабость в ногах, дрожь во всём теле…

Получить оргазм в подъезде, пусть и не обшарпанном, а вполне чистом после недавнего ремонта? Да.

Перовская уткнулась лицом в подушку. Стыдобища. Позорище. Идиотка. Дура. Как она дошла до такого? Она даже лица его чётко не помнила. Помнила лишь ощущения, движения и запах. Удивительное свойство человеческой памяти — избирательность.

И как ей теперь смотреть в глаза Косте? До квартиры не дотерпели, прямо в подъезде… Как подростки.

— Старикова, вставай, алкашня, — Кондратенко распахнул дверь. — Работу никто не отменял, поднимайся. Фу, — он поморщился, — открой окно, перегаром тащит. Жесть.

Настя не двигалась, лишь немного повернула голову. Он ведёт себя так, будто ничего не произошло… Может, для него это правда ничего не значило? Это же Костя.

— Вставай живее! Чёрт, если я из-за тебя опоздаю, лишу телевизора и ноутбука! И без сладкого оставлю! Старикова, мать твою! — мужчина сорвал с девушки одеяло. — Ты что, даже переодеться не смогла, алкашка? — он, скривившись, скептически смотрел на её измятую одежду. — Отвратительно. Мало того, что ванную ночью заблевала и не вымыла, так ещё и… Мерзость. Иди в душ, пугало. А вечером тебя ждёт грандиозная стирка. Заодно и мою постель постираешь. Хотя на моей таких авангардных разводов нет. Бля, у тебя рвота на щеке. Чёрт! — Кондратенко перекосило. — Ты ужасна. — Покачав головой, он вышел из комнаты.

Настя боялась пошевелиться. Что это было? Отчитал как школьницу, оплевал и свалил. В этом весь Костя. А как же секс? Для него действительно такие вещи ничего не значат. Трахнул и забыл. Точнее будет сказать: отодрал в подъезде, как какую-то потаскушку.

Перовская села на кровати и посмотрела на рвотные разводы на простыни. Ужас. Её одежда, та, в которой она была в клубе, измята и испачкана, пуговица на джинсах вырвана и потеряна где-то. Кошмар. Она никогда в жизни так не напивалась.

С трудом поднявшись, Настя сгребла постельное бельё в кучу и бросила на пол в углу комнаты. Вечером. Она всё приведёт в порядок вечером. Сейчас важнее привести в порядок саму себя. Она доковыляла до душа и с наслаждением подставила своё тело под упругие прохладные струи воды. Счастье есть. Ещё бы чашечку крепкого кофе… Спать хотелось до одури.

— Старикова, шевелись! — Стук в дверь. — Мы реально опоздаем!

Настя закуталась в сизовский халат, ставший ей родным, и босиком прошлёпала на кухню.

— Пей. Живо. Есть будешь? — Костя сунул ей под нос таблетку и протянул стакан воды.

— Нет, тошнит.

— Ещё не всё выблевала? Да ты монстр, — хмыкнув, он подвинул ей чашку с дымящимся кофе. — Никогда бы не подумал… А с виду приличная девушка. Внешность обманчива.

— Кость…

— Да ладно, чего ты? Я ж так, по-дружески. Если я тебе не скажу, то кто? Я понимаю, что повод был, но не так же! Говорил, поехали домой, поехали вместе… Нет, тебе мало веселья было. Довеселилась. Ты как работать будешь? Надейся, что Крюков с пониманием отнесётся, сам вчера гульнул. Это твой единственный шанс.

— Костя…

— Молчу я, молчу. Тебя хоть проводили вчера? Хотя пофиг. До дома добралась, а это главное.

Настя напряглась. Или он шутит, или она чего-то не понимает.

— В смысле? — Чашка со стуком опустилась на стол. — Мы вообще-то вместе были! — Это уже настоящее хамство с его стороны.

— С кем? — Кондратенко вгрызся в бутерброд с варёной колбасой.

— С тобой! — Грань.

— Ты в порядке? — мужчина сочувствующе взглянул на неё. — Я пару раз до отшиба тоже напивался. Забей.

— Я всё помню! Всё!

— И как тумбочку в коридоре свернула, разбив статуэтку с ангелочками? С моими, блядь, любимыми ангелочками!

— Нет.

— Вот как? А ты напряги мозг, напряги эту жижицу! Самое важное вспомни. Блёвушки в ванной, например. Кстати, коврик я чистить не стал — бесполезно. Я его выбросил. А песенку Матроскина помнишь? Я отлично помню. Засыпал как раз. Думал, ты угомонилась. Ага, наивный. Коньяк на полу помнишь? Дорогой коньяк, выдержанный… Был. Ты бы, кстати, босиком не ходила. Я пол вымыл, но вдруг стекло где завалялось.

— Ох…

— Напомнить, как ты меня назвала, когда я тебя в спальню наконец затолкал?

— Не надо.

— А я напомню, — мужчина оскалился. — Папочкой. Ты так вопила, что все соседи, наверное, слышали твои душераздирающие крики. Папочка, не бей, папочка, прости… Продолжить?

— Не нужно! — Настя опустила голову.

— Старикова, тебе пить нельзя. Вообще. Тебя градусы в настоящее чудовище превращают.

— Что не помешало тебе трахнуть меня! — девушка произнесла это с какой-то детской обидой.

Бутерброд застрял у Кондратенко в горле. Он долго откашливался, а потом выдавил из себя:

— Ты не протрезвела, что ли? Старикова, я не знаю, какие глюки ты словила, но прекращай. Если ты эту херню несёшь с дури, я просто забуду, но если ты желаемое за действительное выдаёшь, я разочарован. Я надеялся, что ты понимаешь род наших отношений. По-моему, я изначально всё объяснял.

— Я же помню!

— Так… — мужчина поднялся. — Прости за грубость заранее, Старикова. Не знаю, приснилось тебе это, приглючилось или тебе правда кто-то присунул, но меня не впутывай. К сведению. Я полчаса уговаривал тебя поехать домой, но ты осталась. Припёрлась под утро, устроила бедлам и завалилась спать. И если уж быть совсем откровенным, — он усмехнулся, — у меня на тебя даже немного не шевелится. Совсем. Никак.

— Но, — Перовская вытаращила глаза, — я же точно помню! В подъезде!

— Надеюсь, не в моём? Господи, всё, не хочу об этом знать, Старикова. Не хочу. Заканчивай. Нам пора на работу.

Костя вышел из кухни, выругавшись под нос, а Настя зависла. Вот это поворот. Он ведь не врёт, он правда был в шоке от её заявления… Но она точно занималась сексом! Тогда… с кем? Костя был самым разумным вариантом. Она просто, проснувшись, ни секунды не сомневалась, что это был он. А как иначе? Они живут вместе уже достаточно долго, отношения у них стали довольно близкие, они понимают друг друга, да и подъезд… Их подъезд! Стоп. Нужно разобраться во всём. Или нет? В клубе было слишком много людей, и она была чересчур пьяна… Переспать с незнакомцем по пьяни. Если не Кондратенко, то незнакомец, потому что ни с кем из знакомых ей мужчин, присутствующих на обмывании её чёртового развода, она точно не занялась бы сексом. Невозможно. Стрельницкий, Крюков и Смирнов отпадали сразу. Бессонов с Громовым? Нереально. Эти ребята всегда были теплы с ней по-дружески. К тому же они оба исчезли в самый разгар веселья.

Пожалуй, лучше забыть.

— Ты долго ещё? — Кондратенко заглянул в кухню.

— Прости, Кость…

— Забудь. Собирайся, мы опаздываем.

* * *

Тарас замер, открыв дверь. Опять. Снова.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Вы собирались куда-то?

— В магазин.

— Думаю, этого хватит, — кивнув на два увесистых пакета в руках, Динияр шагнул внутрь квартиры.

Опальский молча отступил. Спорить с этим человеком? Бессмысленно. Настроение было откровенно паршивым: Артур занял приличную сумму. В который раз? На то, что он вернёт, можно было не рассчитывать. Подгадал под зарплату. Не давать? Как? Артур так просил… Сказал, что зарплату задерживают, а он был виновником маленького ДТП, деньги нужны позарез. Как тут отказать? Он же повредил машину женщины, к тому же беременной. У неё такой стресс, наверное, бедная. Хорошо, что оба целы.

А он привык к минимуму, проживёт. Жаль только, в этом месяце не выйдет перечислить деньги… Что ж, можно поэкономить и потом перечислить больше.

— Я вам помешал? — Хайруллин задал вопрос, не требуя ответа. По большому счёту, ему было безразлично, мешает он или нет.

— Всё в порядке, — Тарас улыбнулся. — Зачем вы столько накупили?

— Двум здоровым мужикам в самый раз. Вы же понимаете, что я не в последний раз в гости захожу.

— Ну да.

На самом деле Динияр больше думал о том, что будет есть сам Опальский. Он неоднократно бывал у него и видел, как тот экономит. Получает ведь вполне приличные деньги… Неприятно как-то. Ещё и он постоянно напрашивается на ужины. Ощущение, что человека объедает. Мерзко.

Зачем он приходит? За теплом и уютом. За тем, что может дать только эта квартира и её хозяин. Хайруллин привык быть честным с самим собой и уже давно признал, что Тарас заинтересовал его. Было в нём что-то… Но вечно подтормаживающий Опальский намёков не понимал, а сказать прямо— его удар скорее всего хватит. Трепетная, мать его, долговязая лань. Таких постепенно приручать надо. Наличие парня у заинтересовавшего его человека Динияр игнорировал. Это вообще его не волновало. Был — не будет. Всё просто. Как дважды два. Главное — вызвать интерес, разогреть.

Леонид уже подшучивал над любовником. Он этот интерес уловил моментально, удивился, но не осуждал. Не в его манере было осуждать. Каждому своё. У всех свои вкусы. Лишь бы не заигрался.

— Можно кофе? — мужчина уселся на свой любимый стул возле окна, оперевшись локтями о стол.

— Конечно. Минутку, — Тарас быстро раскидывал продукты по пустующим полкам в холодильнике. — Простите, ужин придётся подождать.

Кофе, ужин, беседа — из раза в раз. Сколько ж можно? Терпение. Хайруллин усмехнулся под нос.

— Вам помочь?

— Вы же гость, не нужно.

— Тарас?

— Да?

— Не хотите на рыбалку или на охоту?

— Вы зверюшек убиваете? — он резко обернулся.

— Смею заметить, что вы не отказываете себе в мясе.

— Но я же не своими руками!

— Понял. Охота отпадает. А рыбалка?

— Я видел однажды глаза рыбы, угодившей на крючок…

— Ясно, — Хайруллин вздохнул. Как же с ним сложно. Но тем интереснее.

— Вы столько накупили… Может, пасту с мясным соусом?

— Отлично. Я съем что угодно. Мясо как раз в тему нашей беседы.

— Я не повёрнутый, — Опальский почесал затылок и широко улыбнулся. — Просто жалко. Не могу своими руками.

— А пробовали?

— Ага. В деревне как-то курице голову пытался отрубить. Чуть без пальцев не остался. Не смог. Она так зыркнула на меня…

— А крови не боитесь?

— Я же не истеричная женщина, — Тарас возмутился. — Не думайте, что мне чуждо человеческое. В армии всякое бывало. Да и в школе тоже. И драки были, и синяки, и кровь. Это жизнь. Но мне не нравится такое. Не чувствую я адреналина или ещё чего-то там, только разочарование и сожаление. Не люблю насилие.

— Только по необходимости?

— Да.

Пока хозяин квартиры возился у плиты, периодически бегая по маршруту холодильник — стол — плита, Динияр наблюдал за ним, мелкими глотками отпивая из чашки уже остывший кофе. Он не растягивал удовольствие — какое удовольствие в холодном кофе? — он просто не знал, чем занять себя. У Опальского были красивые плечи, резкие из-за худобы, острые, но красивые. И задница отменная. Даже в свободных шортах было видно, что она подтянутая, крепенькая, упругая… При широких шагах ткань натягивалась… Хайруллин отвёл взгляд. Дожил. Мужика не может завалить. Устроил шоу с конфетно-букетным периодом. Маразм.

Ужин был вкусным. До неприличия. Динияр и сам отлично готовил, но приготовленное Тарасом всегда было каким-то домашним, что ли, уютным, как и он сам, с душой.

Мельком взглянув на часы, Хайруллин вздохнул: час на беседу и нужно уходить. Всё по расписанию. Нет, его никто не гонит, просто это уже будет неприлично. С каких пор он стал задумываться о приличиях? Да он вообще всегда был воспитанным, но после встречи с Опальским… Так нужно. Терпение и ещё раз терпение.

— Может, сходим как-нибудь вместе в ресторан Лёни?

— Не думаю, что это хорошая идея, — Тарас мыл посуду и отвечал, не оглядываясь.

— Почему? Лёня неоднократно приглашал вас. Или не хотите идти со мной?

— Дело не в компании.

— Боитесь увидеть его и не сдержаться?

— Сдерживался же как-то всё это время, — Опальский криво усмехнулся. — Я бы никогда… Он как бог, до которого нельзя дотянуться. И я это понимаю.

— Но я же дотянулся, — Динияр начал злиться.

Тарас с силой сжал пенную губку и, обернувшись, тихо произнёс:

— Мы с вами изначально на разных позициях. Вы ближе к финишу, а я в хвосте.

Хайруллин едва не выругался, но дверной звонок остановил его.

— Вы ждёте кого-то?

— Нет, — по-детски испуганным шёпотом в ответ.

Глава 20

Тарас открыл дверь и тут же отступил на шаг назад под напором вошедшего Артура.

— Привет. Я на минутку. Слушай, мне немного не хватило. Эта баба требует ещё.

Опальский вздохнул. Интересно, он похож на сберкассу? Наверное. Но ведь та женщина…

— У меня есть только десять тысяч.

— И всё? — Артур скривился.

— Да.

— А заначка?

— Я не откладываю, — Тарас соврал. Он редко врал, но сейчас был тот самый случай, когда стоило.

— Ладно, давай десятку, — Артур тяжело вздохнул. Так, будто он делает одолжение, принимая деньги.

— Звягинцев, ты бы хоть позвонил…

— Зачем? Я же знаю, что ты дома.

— У меня гости.

— И? — Артур мазнул взглядом по чужим ботинкам. — Я по делу и всего на минутку.

И всё. В этой жизни Артура Звягинцева волновала лишь его собственная персона. Не сказать, что ему так уж сильно нравился Опальский, просто он был забавным и милым. Этакая редкая зверюшка.

— Подожди, — Тарас ушёл в свою комнату и вернулся в считанные секунды. — Вот, — он протянул парню две пятитысячные купюры.

— Больше точно нет?

— Я тебя когда-нибудь обманывал?

— Жаль. Ладно, найду где-нибудь. Верну с зарплаты, бывай. Звякну на днях, — Звягинцев хлопнул входной дверью, оставив Опальского наедине с самим собой. Пусто. В груди пусто. А когда-то, ещё вначале, Артур настойчиво добивался его. Он буквально преследовал Тараса, пока тот наконец не сдался.

— Чайник вскипел, — Динияр стоял в дверном проёме кухни, подпирая плечом косяк.

— Простите.

— Чрезмерная доброта — психическое расстройство. Правда, я не уверен, доброта это или банальная глупость.

— Давайте выпьем кофе.

— О, вы умеете игнорировать вопросы? Я поражён, — Хайруллин усмехнулся.

— Я не услышал вопроса в ваших словах, — Опальский хотел быстро пройти мимо гостя, но тот остановил его, сжав плечо.

— Любовь?

— Нет. И я не понимаю, почему должен обсуждать это с вами.

Как мог Тарас объяснить этому человеку, что ему никогда не приходилось выбирать? И разве нужны были объяснения? Всё было понятно без слов. Посредственность не выбирает. Не кидается на первого встречного, но и не выбирает, уступая в определённый момент чужой настойчивости.

— А если я скажу, что хочу вас, тогда мы сможем обсудить это? — Динияр взглянул в болотные топи, пытаясь увидеть в них что-то.

— Из первого класса в общий вагон? Слышал, что элите нравятся подобные эксперименты. Вы будете кофе или чай?

Хайруллин был восхищён выдержкой оппонента: ни один мускул на лице не дрогнул, а болотные топи так и остались всего лишь болотными топями. Хотя… Не поверил… Он просто не поверил.

— Вы же знаете, что я пью только кофе. И никакой растворимой мерзости.

— Я сварю.

Динияр пил кофе литрами. Кофе и алкоголь. Ничего больше. Так сложилось.

Он сел на подоконник и закурил, гипнотизируя спину Опальского, стоявшего возле плиты. Привычно. Из раза в раз.

— Тарас…

— А?

— Хочу пиццу в следующий раз. Можно?

— Если вы заранее предупредите о своём приходе.

— Не буду. Вместе сделаем.

— Хорошо.

Он никогда не спорил. Это порой злило. Хоть бы раз из себя вышел, наорал, послал к чертям… Нет.

— А если здесь будет он?

— Сомневаюсь, что вы уйдёте. Подождёте в машине, ведь так?

— Так. И вас не удивляет это?

— Наверное, я привык.

— Давайте напьёмся?

— Я не пью, я уже говорил.

— Помню. Я всё помню.

— Ваш кофе, — Опальский поставил на стол чашку.

— Спасибо, — мужчина выбросил окурок в форточку под укоризненным взглядом хозяина квартиры и пересел с подоконника на свой любимый стул. Тарас сел напротив, обеими ладонями обхватив кружку с душистым красным чаем. Хайруллин невольно улыбнулся, глядя на него: Амина тоже любила красный чай. И его. Его она любила так отчаянно, что порой становилось страшно. Тихая, молчаливая, покорная на людях и неистовая, страстная наедине. Амина, кажется, всегда любила его, и не было для неё большего счастья, чем стать его женой. Это было решено ещё до их рождения. Так должно было быть. Амина была прекрасным цветком, хрупким, нежным, окутывающим мягким ароматом. Она дарила ему покой и умиротворение. Она была его жизнью, подарком самого Аллаха.

Брак с любимой женщиной — счастье. Они жили друг другом. Когда Динияр узнал, что жена забеременела, он плакал. И он никогда не стыдился этих слёз: они были чистыми, искренними. Мужчины не плачут? Нет, плачут. В момент наивысшего счастья и горя. Ему довелось испытать оба этих чувства.

— Я был женат, — едва слышно произнёс Хайруллин. Он сам не понял, как это сорвалось с языка.

Тарас несколько раз моргнул, переваривая услышанное, с глухим стуком поставил кружку на стол и так же тихо спросил:

— Вы развелись?

— Я умер.

Опальский молчал. В синих глазах нельзя было прочесть ничего — в них клубилась тьма, страшная, засасывающая, бездонная.

Динияр снова закурил. Больно. Даже спустя столько лет… Есть боль, которая не проходит. До сих пор бывали ночи, терзающие его кошмарами. Он просыпался в немом крике, липкий от пота, с влажными дорожками на щеках, обессиленный, разбитый. Ему снилась Амина. Она улыбалась ему, протягивала руки, но он не мог дотянуться, что-то держало его невидимыми цепями. Он рвался из них, звал её, но она всё отдалялась от него, пока не исчезала совсем. А потом он неизменно слышал надрывный визг шин, скрежет, крики, среди которых тонул его собственный отчаянный вопль, дикий шум, вой сирен и… внезапная тишина. Страшная тишина. Абсолютная. Обречённая. Амина была красива и в своей смерти. Казалось, она вот-вот откроет глаза, улыбнётся кроткой улыбкой, поднимется из липкой грязно-алой лужи, протянет к нему тонкие руки и назовёт по имени. Динияр. Без каких-либо сокращений. Только Динияр. С любовью и трепетом.

Чуда не произошло. Чудес не бывает.

— Какой была ваша жена? — Тарас понял, что женщины, которую любил его гость, больше нет.

— Доброй, — Хайруллин улыбнулся. Когда он вспоминал об Амине, это первое, что приходило в голову. Её доброта поражала. Какая-то безграничная, доходящая до абсурда. — Она бы не пожалела последнего куска хлеба. Это было от души. Я никогда не встречал таких, как она, — он соврал. Потому что не хотел говорить, что Опальский такой же. До боли добрый. До одурения. Это злило. Нельзя быть таким. Жизнь не простит. Амину не простила. Амина бросилась под колёса огромной фуры, желая спасти маленькую девочку, выбежавшую на проезжую часть за перепуганным котёнком. Ей не удалось спасти ни ребёнка, ни себя. Она лишь закрыла её собой, обхватив руками и закрыв от ужаса надвигающейся смерти. А то, что осталось от его нерождённого дитя, Динияр боялся вспоминать. Липкая лужа. Кровь Амины, маленькой девочки и его ребёнка смешалась в одну грязную лужу, покрывшую тормозной путь громадины на колёсах. Всё вокруг смешалось.

— Вам трудно говорить?

— Я редко говорю о ней, — Хайруллин пожал плечами.

— Мне жаль.

— Знаю, — мужчина сделал глубокую затяжку и зажмурился. Исковерканное тело жены, застывшее в неестественной позе, он не забудет никогда. И тело маленькой девочки, распластанное чуть поодаль от Амины. Это страшно.

— Это можно было изменить? — Опальский не знал, как сформулировать вопрос.

— Да, — Динияр открыл глаза. А ведь он отвернулся всего на минуту… Амина захотела мороженого. Беременным нужно потакать в их прихотях. — Или нет. Не уверен, что смог бы удержать свою жену. Она была слишком доброй. И, как оказалось, отчаянной.

— А дети у вас были? — По тому, как застыл Хайруллин, Тарас понял, что этот вопрос самый мучительный.

— Амина была беременна.

— Господи, — Опальский опустил голову. — Простите.

— Я сам начал этот разговор.

— Вы хотели выпить… У меня есть.

— Не нужно. Вам же неприятно.

— Но…

— Тарас, я уже привык. Если не сдох тогда, сейчас и подавно.

Динияр смутно помнил, что происходило с ним после похорон. Кажется, он слетел с катушек. По-настоящему. Будучи до этого глубоко верующим, он в один момент отрёкся от Аллаха и возненавидел его. Он делал то, чего никогда не позволил бы себе прежде: напивался до чертей, начал курить и в довершение ко всему стал спать с мужчинами. Самое отвратительное, что было в его понимании. Но он сделал это. Прикоснуться к женщине стало для него невозможным, к мужчине — протестом. В бесконечном пьяном бреду, может, он до конца и не осознавал, что творил. Но умирать не хотелось. Чёрта с два! Он решил, что будет жить во что бы то ни стало, потому что Амина не простила бы его. И он жил. Рвался к вершине и смог её покорить. Однажды потеряв самое ценное, он не пытался вернуть это. Амины нет. Другой ему не нужно. Тогда он стал жить для себя и Сабины. Сестра и без его участия ни в чём не нуждалась, но родители не вечны… К сожалению, и в этом он оказался прав. После смерти отца мать помешалась. Родня мужа забрала её, сироту, к себе. Дед хотел забрать и Сабину, но Динияр не позволил, прекрасно понимая, что девочка, выросшая в Москве, просто не выдержит. В ней не было веры, какая когда-то была в нём. Он перенял её от деда, так как отец был слишком далёк от этого. Хайруллин даже представить не мог, что будет с сестрой, окажись она в руках деда. Он ведь и замуж отдаст, не спросив. Мало кто мог пойти против воли главы их семьи. Отец, средний из трёх сыновей, смог. И он, любимый внук, смог. Если бы дед знал всё… Динияр ни секунды не сомневался, что он своими руками убил бы его. В буквальном смысле. Мать он жалел всегда, потому что она была сиротой. Не признавал, не любил, но жалел, как и любого убогого. Когда она помешалась, дед из той же жалости забрал её, считая, что в их семье она сможет обрести покой. Это действительно было лучшим выходом.

— Вы сильный, — Опальский серьёзно посмотрел на своего гостя. — Вы очень сильный.

— То, что я не сунул башку в петлю, не делает меня сильным.

— Я чувствую.

— Женская интуиция? — поддел Хайруллин.

— Всё может быть, — Тарас широко улыбнулся, ни капли не обидевшись.

— Удивительный вы человек…

— Я? Самый обычный, кажется.

— Кажется. Только кажется. Мне пора, да? — Динияр взглянул на часы. — Знаете, сегодня я совсем не хочу уходить.

— Я не гоню вас.

— Вы никогда бы и не сделали этого, — мужчина вздохнул. — Но сейчас вам жаль меня.

— Дело не в этом…

— В этом. В любой другой ситуации вы бы просто смирились с моим присутствием, как делаете это обычно, но сейчас вы сами хотите, чтобы я остался, потому что вам жаль меня. Это грустно, знаете?

— Почему?

— Потому что брать на себя чужую печаль — глупость.

— Я вам постелю в комнате, где Женя жила.

Хайруллин расхохотался. Нет, он никогда не перестанет удивляться поступкам этого рыжего недоразумения.

Его смех оборвал телефонный звонок. Тарас молча встал из-за стола и вышел из кухни, чтобы не мешать чужому разговору.

— Привет, Лёнечка. Что случилось?

— …

— Это кто?

— …

— Какая принцесса? Какой дракон? Ты пьяный, что ли?

— …

— В гостях.

— …

— Да, у него.

— …

— Помедленнее.

— …

— Понял. Ты уверен?

— …

— Нет, я не сомневаюсь.

— …

— Зачем ты рассказал мне?

— …

— Лёнь, давай без мата, а?

— …

— Сукин сын, знаешь ли, тоже не наивысшая степень вежливости. Ладно, я услышал тебя. К сведению принял. Принцессу, — Динияр покосился на дверь, — спасу.

— …

— Я пока ещё и трусы не снял, так что о душе моей не беспокойся. Пока.

— …

— Да, документы собрал. До связи.

Хайруллин убрал телефон в карман, посмотрел в окно и тяжело вздохнул. Принц должен спасти принцессу из лап дракона. М-да, у Лёнечки специфическое чувство юмора.

— Я постелил вам, — Опальский вошёл бесшумно, но Динияр всё равно ощутил его присутствие.

— Я поздно ложусь.

— Я тоже. Хотите фильм какой-нибудь посмотреть?

— Хочу. И пожевать.

— Вы не наелись?

— Просто привычка.

Глава 21

Егор устало откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Монотонная речь учителя физики навевала сон. Отвратительно скучно. Последняя парта возле окна — идеальное место.

— Эй, Гор, — одноклассник Андрей пихнул его локтем в бок. — Передали.

Смирнов с неохотой открыл глаза и взял сложенный в несколько раз тетрадный лист, протянутый ему соседом по парте. Записка? Детский сад.

«Не спи, придурок. Я не буду делать за тебя домашку!»

— Пошла ты, — тихо пробормотал парень, скомкав лист. Отыскав среди множества разнообразных затылков белобрысый, он бросил бумажный комок. Через три парты наискосок. Не долетел снаряд. Но Антонова, покосившаяся на него, правильно поняла ответ брата. Показав ему средний палец, она уткнулась в свой учебник.

— М-да, высокие у вас отношения. Раньше хвостом за ней ходил, — Андрей усмехнулся.

— Волошин, раньше я ещё и по ночам ссался, а до этого слюни мамане на грудь пускал.

— Ты изменился.

— Возможно, — Егор снова закрыл глаза. Скучно.

— На тебя Казанова смотрит, — Волошина всегда распирало на разговоры во время уроков. Прямо заткнуться не мог. Этот вообще не изменился.

— Пусть смотрит.

— Гор, она же того…

— Ты спал с ней?

— Было как-то.

— Понравилось?

— Да.

— Так почему ты крут, трахнув её, а она шлюха, дав тебе?

— Ну…

— Баранки гну. Янка красивая, ты её захотел, переспал с ней, получил кайф, а теперь морду воротишь? Больше чем уверен, что ты снова не прочь побывать в её койке. Только вот она не зовёт, потому ты бесишься. И с другими так же. Всё до омерзения просто.

— Знаешь, Смирнов, а ты не…

— Дай поспать, а? Утомил.

— После уроков за углом, Смирнов.

— Без проблем.

Егор зевнул. Действительно скучно.

Ему удалось подремать до звонка, но этого было мало. Ещё три урока. Сдохнуть можно.

Благополучно проспав оставшиеся уроки, он пошёл в условленное место. Почему нет? Нужно как-то развеять скуку. Волошин ждал его. Курил, привалившись спиной к каменной стене.

— А чего один? — Смирнов с сожалением вздохнул. — Я думал, будет в лучших традициях дешёвых американских мелодрам.

— Я не шакал. Да и ты не падаль.

— Радует, что хоть это ты понимаешь. Что, будем пиписьками мериться?

— Я начинаю понимать, почему Артамасов так ненавидел тебя. Больше, чем кого-либо.

— Хочешь продолжить начатое им?

— Нет.

— Тогда зачем звал?

— Не знаю. Разозлился.

— Если разозлился, значит, почувствовал, что я прав. Это бесит, да?

— Бесит. Забыли. Я сказать тебе хотел…

— Что?

— Артамасов много девок перепортил.

— И почему всем так хочется поведать мне о похождениях моей сестры?

— Так ты знаешь?

— Просветили.

— Я не о ней, если честно. Он хотел Хайруллину.

— И? — Егор пинал мыском мелкие камушки.

— Не знаю. Правда не знаю. Он прохода ей не давал, а потом вдруг отстал. Делал вид, что не замечает её. Обычно он так поступал, если…

— Хватит! Меня это не касается.

— Уверен?

— Конечно. Бывай, я домой.

— Бывай.

Смирнов вышел из-за угла и нос к носу столкнулся с Севой.

— Здорово, Шмидт.

— Он не тронул её, — тихо произнёс парень. — Из-за тебя.

— Подслушивал?

— Хотел разнять, если что.

— Зачем? Несколько лет назад ты бы и участие с удовольствием принял.

— Не один ты изменился. Хотя нет, как раз ты и не изменился. Взгляд всё тот же.

— Изменился. Ты даже не представляешь насколько.

— Тебя за воротами Хайруллина с Тихомировым ждут.

— Не жди благодарности.

— И не надеялся.

Поправив на плече рюкзак, Егор пошёл к воротам. И чего все хотят от него?

— Морда цела? — Ваня сидел на корточках и рисовал какие-то круги палкой на земле.

— Уже в курсе?

— Ага. Парни из твоего класса сообщили.

— Что ж на помощь не прибежал?

— А надо было?

— Нет.

— Вот и я так подумал. Зато она, — Тихомиров кивнул на топчущуюся рядом Сабину, — порывалась к тебе.

— Бин, никогда не лезь в чьи-то разборки, — Смирнов улыбнулся. — Лишнее это.

— Я боялась, что ты Волошина покалечишь.

— Я же не монстр.

— Я не знаю, какой ты, — девушка покачала головой и пошла в сторону остановки.

— Знаешь, — Егор, догнав её, схватил за руку и развернул к себе. — Ты знаешь.

— Хочешь верить в это? Ты сам-то себя знаешь? — Хайруллина одёрнула руку.

— Бин, ты чего?

— Иногда я боюсь тебя.

Смирнов смотрел ей вслед. Она уходила, а у него не было сил сдвинуться с места и остановить её.

— Оу, — Ваня подошёл к другу. — Что это с ней?

— Хотел бы я знать.

Сабина смотрела на проплывающие мимо деревья из окна маршрутки. В наушниках надрывался один из солистов популярной мужской группы. Этот голос с хрипотцой спасал её в такие моменты. Марек. Она верила в него и знала, что он добьётся успеха. Добился. Кумир миллионов, укравший и разбивший множество девичьих сердец, Марек Новак в жизни был самым обычным девятнадцатилетним парнем. Чертовски талантливым и привлекательным, но всё же обычным. Для неё. Они познакомились много лет назад на южном курорте. Дети быстро находят общие интересы. В какой-то момент детская дружба почти переросла в нечто большее, но… Дружба так и осталась дружбой. Лишь раз они оба перешагнули запретную черту, но сумели вернуться назад без обид с чьей-либо стороны. Дружба дороже минутных слабостей и пьяных глупостей. В трудные времена он поддерживал её, был спасательным кругом, за который она отчаянно цеплялась, и ничего не требовал взамен.

Сейчас он был необходим ей. С остервенением выдернув наушники, Хайруллина набрала номер друга.

— …

— Привет. Ты занят?

— …

— Можно я приеду к вам? Я не буду мешать, просто посижу в уголке и послушаю.

— …

— Нет, всё хорошо. Давно не слышала вас живьём, вот и всё.

— …

— Скоро буду.

Наверное, дорогу до студии, где репетировала группа Марека, Сабина могла бы пройти пешком с закрытыми глазами из любой точки столицы. Есть места, которые притягивают тебя необъяснимой силой. И она давно стала своей в этом месте.

— Всем привет! — Хайруллина водрузила на белый журнальный столик увесистый пакет.

— Богиня! — щуплый рыжик Виталик первым зашуршал полиэтиленом. — Как дела? — он торопливо разорвал упаковку любимых чипсов и тут же громко захрустел.

— Всё отлично.

— Привет, красотка, — Сергей, брюнет с фарфоровой кожей и с густо подведёнными чёрным глазами, потрепал её по волосам и достал из пакета купленное специально для него овсяное печенье.

— Здравствуй, Сабина. Спасибо, — всегда спокойный, вежливый и весьма скромный невысокий блондин Андрей помахал в воздухе коробкой томатного сока и удалился в дальний угол. Он всегда отсиживался там в перерывах с какой-нибудь книгой.

Марек молчал. Смотрел на ребят и молчал, откинувшись на спинку обитого белой кожей дивана.

— Привет, — девушка сама подошла к нему и протянула его любимый молочный шоколад.

— Ага.

— Всё в порядке?

— Угу.

— А Марек нас кидает, — несдержанный Виталик широко улыбнулся. — Знаешь, как ему подфартило? Он уходит к Адомайтису! Завтра даём интервью последнее вместе. Вот такие пироги.

Хайруллина поражённо замерла и обвела взглядом всю четвёрку. Как же так? Они на самом пике, их обожают, боготворят, засыпают премиями…

— Да всё нормально, — Сергей пожал плечами. — Любой из нас поступил бы так же. Адомайтис — это Адомайтис. Это не херня, которой занимаемся мы. Поверь, как только выпадет шанс, мы все свалим из этого балагана. Я обожаю клавиши, Виталька — первоклассный ударник, а в руках Андрюхи гитара визжит, как самая страстная баба, но кого это волнует? Нам дали текст, врубили фанеру и… Ты же понимаешь. Мареку реально повезло, и мы рады за него.

— Марек, мы уже говорили тебе, — подал из угла голос Андрей, — ты не предатель. Не упускай свой шанс. Мы все вырвемся отсюда следом за тобой.

— Да всё я понимаю, просто тошно. Столько прошли вместе! — Новак ударил кулаком по колену.

— Это не повод топтаться на месте. Нужно идти вперёд.

— Андрюха дело говорит, — Сергей кивнул. — Здесь мы всё равно долго бы не протянули. Придут другие, молодые и красивые, а мы отправимся в утиль.

— Марь, ты уже дал согласие, чего теперь сопли разводить? Знаешь, если бы ты отказался, я лично набил бы тебе рожу, — рыжик погрозил другу кулаком. — Сабин, хоть ты ему скажи, чтобы ныть перестал!

— Марек, наверное, ребята правы…

— Знаю. Но мне жаль, что они останутся.

— Ты недооцениваешь нас, — Сергей усмехнулся. — И мы вырвемся, просто позже. С тебя простава, дружище! Это ж, мать твою, сам Янис Адомайтис! Он почти Бог, понимаешь? И то, что он заметил тебя, букашку мелкую, нереально круто.

— Сам в шоке. Сабин, — Новак покосился на подругу, — мы для тебя сыграем. По-настоящему, от души.

— Только за, — Виталик рванул к ударной установке, которая в этом месте была лишь для виду, как и остальные инструменты, пришедшие бы в негодность без трепетного ухода ребят.

— Вы всё равно лучшие, парни… Обожаю вас.

Хайруллина плакала. Тихо, беззвучно, не отрывая взгляда от ребят, почти не вслушиваясь в музыку, не обращая внимания на медленно сползающие по щекам слёзы. Это были слёзы прощания, но не отчаяния. Она верила в них. В каждого. Талант не умрёт, не исчезнет, не испарится. Он навсегда останется.

Огненно-красные волосы Марека падали на его лицо при наклоне головы. Не по-мужски? Да кого это волнует, если ему чертовски идёт? Сабина улыбнулась, разглядывая друга. Красив. Нереально красив. Будто из другого мира, сказочного, идеального. Неудивительно, что женщины всех возрастов от детсадовских принцесс и юных нимфеток до дамочек в самом соку и пожилых ценительниц мужской красоты млеют от него. Новак никогда не отказывал себе в развлечениях. Не без разбора, конечно, но и без каких-либо ограничений. Он брал то, что заслужил. Бабник? Мог себе позволить.

Девушка представила его и Адомайтиса рядом: мир сойдёт с ума. Их совместная фотосессия могла бы произвести больше эффекта, чем любые наркотики.

Тем не менее она понимала, почему Женя Копейкина вернулась к Олегу. Любовь не знает логики. Любовь не знает чужого мнения. Любовь просто есть.

— Что случилось? — Марек сел возле подруги.

— Ничего.

— Врёшь.

— Вру.

— Он?

— Да.

— Саби, ты жестокая и глупая женщина, знаешь? Ты должна была без памяти влюбиться в меня ещё очень-очень давно. Вместо этого ты втрескалась в очкастого неудачника. Я себя ущербным прямо чувствую, — Новак хохотнул.

— Я люблю тебя.

— Это не то.

— А ты хотел бы…

— Нет, — Марек оборвал её, махнув рукой. — Нет. Ни за что. Просто… несправедливо, что ли, — он широко улыбнулся и потрепал девушку по волосам. — Тогда даже обидно было. Всегда я и только я, а тут… Глупый был, мелкий.

— У тебя миллионы поклонниц.

— Человек становится жадным, когда получает слишком много от жизни. И заканчивается это хреново. Посмотри на Яниса. Великолепный Адомайтис едва не сломался из-за женщины. Хотя нет, такие не ломаются. Или он просто умело играет. Я мало общался с ним, а верить нашей прессе разучился давным-давно.

— Эта женщина, — Хайруллина тускло улыбнулась, — умеет покорять.

— Всё ещё переживаешь из-за его привязанности к ней?

— Она его богиня. Это больно.

— Видел её фотки… Ничего особенного. Правда, не знаком с ней лично.

— Она действительно интересная. Я признаю это. Признаю, но не принимаю.

— Ревнуешь?

— Да. И боюсь. Он никогда не разглядит никого за ней. Он видит только её, а остальные всего лишь фон. Сейчас у него, кажется, появился интерес к однокласснице, но вряд ли это далеко зайдёт. Его богиня не знает конкуренток.

— Саби, будь немного увереннее в себе. Или заканчивай страдать и найди себе нормального парня, а не придурка, таскающегося за женщиной своего родного брата. Он чудила, правда. Хочешь, познакомлю тебя с кем-нибудь?

— Избавь меня от зазвездившегося сброда.

— Обижаешь.

— К тебе и к ребятам, — Сабина кивнула на парней, оживлённо обсуждающих что-то возле ударной установки, — это не относится. Вы мои друзья.

— Тогда найди обычного. В школе приглядись. А сосед твой?

— Тихомиров? Издеваешься?!

— Рассматриваю варианты. К тому же твоему придурку полезно поревновать. Может, шевелиться начнёт.

— Не начнёт. Я просто друг. Так было, есть и будет.

— Дура ты.

— Может.

— Саби, я ведь поговорить хотел… Янис предлагает после первого соло записать дуэт. Желательно с неизвестной исполнительницей. Хочет свежак. Я подумал о тебе.

— С ума сошёл?

— А почему нет? Саби, просто попробуй. Хватит плыть по течению, греби лапками шустрее и поворачивай против. Жизнь одна, нужно попробовать всё.

— Я…

— Ты ведь ещё не определилась, чего хочешь, так почему не рассмотреть как вариант это?

— Да кому я нужна?!

— Мне. И этого достаточно. Я знаю, на что ты способна. И лучше тебя нет никого.

— Я не уверена.

— Просто попробуй. Вдруг это то самое, что тебе нужно.

— Брат будет против.

— Ой, кому ты рассказываешь! Когда Динияр отказывал любимой сестрёнке?

— Да, но…

— Перестань бояться. Я не прошу многого. Встреться с Адомайтисом, покажи ему, что можешь. Уверен, он увидит то же, что вижу я. Разве ты не говорила когда-то, что мечтаешь петь вместе со мной?

— Нашёл что вспомнить! Я в детстве кем только не хотела стать.

— Саби, ты сделаешь это. Ради меня, раз не хочешь ради себя.

— Марек!

— Я не так часто прошу тебя о чём-то. Встреться с Янисом. Мы попробуем. Вот и всё.

— Что будет, если ему понравится?

— Всё, что ты захочешь. Никто не будет тебя принуждать. Адомайтис адекватный, он примет отказ. Но я считаю, что глупо отказываться. Вы все сегодня говорили мне, что такой шанс выпадает однажды.

Глава 22

Последние дни сентября выдались по-летнему душными и солнечными. Олег сидел в тени дерева, прислонившись спиной к стволу, и смотрел на гоняющих по полю мяч школьников. Среди них были и его ученики. На территорию МГАФКа часто приходили ребята из местных школ.

Смирнов прикрыл глаза. Сегодня он с приятелями решил поиграть в баскетбол, ставший его отдушиной. В интернате у него не было занятий, а единственная клиентка, записанная на сеанс в этот день, улетела отдыхать. Женя говорила, что вернётся поздно, так что он вполне свободен.

— Они такие классные! — Олег поморщился. Скучающие теннисистки восторженно повизгивали, листая какой-то журнал. И чего их принесло сюда? Скамеек других не нашли? Слишком близко… Раздражает.

— Марек такой сексуальный!

— Янис ещё лучше! Они оба шикарны.

— Согласна. Адомайтис великолепен.

— Интересно, почему он до сих пор не женат? Если он с этой своей расстался, давно бы другую нашёл.

— Она была особенной. Янис сам говорил в интервью, что до встречи с ней и не думал жениться.

— В ней ничего такого нет.

— Ты её видела?

— Куча фоток и статей о них была!

— Я не об этом. Я видела их на расстоянии вытянутой руки. На премии. У меня даже автографы их есть.

— И что в ней необычного?

— Глаза. Раз увидишь и никогда уже не забудешь. И… не знаю, как объяснить. Она настолько обычная и необычная одновременно, что дух захватывает. Даже самые ярые фанатки Адомайтиса её признавали и поэтому возненавидели, когда она ушла от него. И к кому? Ты видела этого бизнесмена? Никакой. Не валялся рядом с Янисом.

— Зато при бабле.

— Не смеши! У Адомайтиса с этим делом явно лучше. Тут что-то другое…

— Любовь?

— Да их даже сравнивать нельзя! Не верю, что можно влюбиться в кого-то, если рядом есть Адомайтис. Он же ходячий секс!

— Каждому своё.

Смирнов приоткрыл один глаз и скосил его на разошедшихся девушек. М-да… Лучше бы о своей личной жизни подумали. Вздохнув, он снова погрузился в некое подобие дремоты. Приятно. Если бы ещё в нескольких метрах от него не обсуждали Женьку, было бы вообще отлично. Гадко как-то. До сих пор царапает.

— Вон, идёт с такой же причёской. Тощая. Девушки с короткими волосами отвратительны.

— Господи…

— Ты чего, Надь?

— Это она!

— Кто?

— Она!

— Эта, что ли? Ты совсем? Что ей здесь делать, сама подумай?

— Я точно тебе говорю!

— Просто похожа.

— Подожди… Снимет очки, сама увидишь.

Смирнов не шелохнулся. Две идиотки. Но уже через минуту он резко распахнул глаза и уставился на широко улыбающуюся Женьку, усевшуюся на него верхом.

— Привет, — она сняла солнцезащитные очки и зацепила их дужкой за ворот клетчатой рубашки с коротким рукавом.

— Что ты здесь делаешь?

— Сюрприз!

— Почему не на работе?

— Пашка отпустил. Ему показалось, что я неважно выгляжу.

— Могла бы позвонить.

— Ты не рад?

— Рад, — Олег чуть наклонился вперёд и вдохнул до боли любимый запах.

— Хочу посмотреть на игру. Мне Горик сказал, что ты играешь сегодня.

— Ну да, он звонил в обед.

— Ага, а потом мне.

— Мелкий гадёныш.

— Он всё мне рассказывает.

— Жек, ты бы с меня слезла, — Смирнов усмехнулся. — Я не железный.

— Ой, подумаешь! — Копейкина поднялась, перед этим нарочно поёрзав. — А было бы интересно.

— Извращенка.

— Кто бы говорил. Когда игра?

— Через полчаса.

— И что нам делать всё это время?

— Хочешь, покажу, что и где тут?

— Я здесь была уже пару раз, запомнила.

— Есть попить?

— В машине. Пойдём?

— Да, — Смирнов встал и отряхнул светло-серые спортивные штаны. Подняв с земли такого же цвета толстовку на молнии, на которой он сидел, он повязал её на пояс.

— Это точно она! — Женя вздрогнула от резкого вскрика и рефлекторно обернулась к девушкам, сидящим на скамейке.

— Пойдём отсюда, — Смирнов положил руку ей на плечо и подтолкнул.

— Вы Евгения? — одна из девушек встала и подошла к паре.

— Эм… Да, — Копейкина удивлённо вскинула брови.

— Я узнала вас!

— М?

— Жек, пошли.

— Подождите!

— Леж?

— Пойдём, Жень.

— Кто это?

— Фанатки Адомайтиса. Шевелись.

— А… — Женя усмехнулась. Интересно, когда это закончится? Скорее бы Янис закрутил роман, желательно официальный, чтобы о ней забыли наконец.

— Почему вы расстались с Янисом? — к разговору подключилась вторая девушка, настроенная не так дружелюбно.

— Извините, нам пора, — Смирнов поморщился.

— А ты кто такой вообще?

— Анжел, не надо, — Надя одёрнула подругу.

— Муж, — Олег усмехнулся.

— Чей? — обе девушки, казалось, зависли.

— Мой, видимо, — Копейкина обнажила в улыбке клыки и, взяв Смирнова под руку, потянула в сторону.

— Подождите! — спохватилась Надя. — Можно вас сфотографировать?

— С некоторых пор у меня аллергия на объективы. До свидания.

Олег молчал всю дорогу до парковки. Говорить не хотелось. О чём? О том, что был мудаком, когда отпустил женщину, которую любил? О том, что прыгал с одной бабы на другую, когда его любимая женщина, собрав себя по кускам, планировала свадьбу и медовый месяц с другим?

— Леж, всё нормально? — Женя протянула ему бутылку минералки.

— Ага, Жек, нормально.

— Злишься?

— Только на себя.

— Всегда виноваты оба. Не забывай.

— Лучше забуду. Есть вещи, о которых не стоит вспоминать.

— Не согласна. Стоит помнить о своих ошибках, чтобы не повторять их.

— Иногда ошибки обходятся чересчур дорого, поэтому о них хочется забыть.

— Забыв о них, можно забыть и о чём-то очень важном.

— О важном я точно не забуду. Никогда.

— Я не надену белое платье, учти, — Копейкина прислонилась спиной к дверце машины.

— Не понял?

— Что не понял? Никаких белых платьев. И фаты не будет. Чего народ смешить?

— Жек?

— Боже мой! — Женя закатила глаза и вздохнула. — Я надеялась, что муж у меня будет если не умным, то хотя бы сообразительным. Не судьба.

— Копейкина, шутишь, да?

— Леж, ты же сам только что мужем моим представился. Тебя не учили, что врать нельзя?

Она и сама не знала, почему сказала это. Просто сказала. Потому что поняла, что отступать некуда. Сколько бы она ни боролась, он всё равно одержит верх. Это случится. Рано или поздно. Как бы она ни пыталась уберечь его от ошибок, он примет собственное решение. Таков уж он. Если решил жениться, женится. Женя думала, что его внезапное желание лишь прихоть, попытка привязать её к себе и ничего более, ответ Адомайтису, только вот Олег не был столь примитивным. Несмотря на достаточно юный возраст, он не принимал необдуманных решений. Его решение было принято не сиюминутно. Копейкина поняла это. Пожалуй, она слишком долго считала его мальчишкой. Её мальчик вырос.

Смирнов долго молчал. Так долго, что Копейкина всерьёз занервничала. Наконец он произнёс:

— Жек, что же ты делаешь? Ты душу мне вынула, жилы все вытянула… Я не отпущу тебя, понимаешь? Это навсегда. Без шуток и игр.

— Я знаю.

— Уверена?

— Иначе меня бы здесь не было.

— Поехали.

— Куда?

— Сообщим Лёнечке лично.

— Ой, слушай, у меня тут дела нарисовались… А у тебя вообще игра, парни ждут…

— Не пытайся соскочить. Это придётся сделать.

— Может, не стоит? Ну… потом как-нибудь?

— Если он не узнает об этом первым, будет ещё хуже, поверь.

— Давай ты ему скажешь, а я Ромке?

— Нет, Жек. Если умирать, то вместе.

— Не люблю такие сопли.

— Я тоже, но в этом случае, прости, сделаем исключение.

* * *

Настя помахала рукой Леониду.

— Здравствуй, красавица, — мужчина подошёл к барной стойке и приветливо поцеловал девушку в щёку. — У Динияра дела, прости.

— Здравствуйте. Я всё понимаю. В другой раз угощу его.

— Это лишнее.

— Как же? Вы оба столько сделали для меня… Слов нет, понимаете? Я даже квартиру вернула!

— Кстати, вещи перевезла уже?

— Нет. Завтра Костя поможет.

— Вот и ладненько. Главное, чтобы ты запомнила этот урок, Настёна. Жизнь не радуга, а ты не розовый пони.

— Я поняла это. Выпьем?

— Конечно. Думаю, повод есть, — Костенко улыбнулся.

— Ничего, что я вас в такое место позвала?

— Хорошее место. Меня всё устраивает.

— Женя сказала, что вы клубы любите, вот я и решила…

— Даже если бы ты меня в затрапезный Макдоналдс позвала, я бы пришёл. Трудно устоять перед искренностью.

— В смысле?

— Мало искренности в людях стало, мало. А ты искренняя. Наверное, чересчур, но в этом твоя прелесть.

— Спасибо, — Перовская покраснела. Леонид притягивал. Было в нём что-то… сладко-запретное, манящее, ароматное.

— Приём! — мужчина щёлкнул пальцами у неё перед лицом. — Танцевать будем?

— Будем! — Настя буквально вцепилась в руку Костенко.

— Сначала выпьем.

— Да, конечно. Простите…

— Эх, Настёна, хорошая ты девка. Загляденье. Только вот в мужиках совсем не разбираешься…

— А?

— Ничего. За тебя!

Лёня рвал танцпол. Перовская ощущала некоторую гордость за то, что этот мужчина рядом с ней. Это приятно. И пусть на него смотрят с восхищением другие, но он с ней.

Ей не верилось, что всё закончилось. Развод теперь казался страшным сном. Будто этого не было на самом деле. Быстро и почти безболезненно. И всё благодаря этому человеку. И, конечно, Динияру. Но всё же… Им удалось даже её старую квартиру вернуть. Как? Она и сама не знала. Не задавала лишних вопросов. Приняла как факт. По глазам Хайруллина поняла, что спрашивать не стоит. И ещё поняла, что никогда больше не увидит бывшего мужа. Почему-то уверенность в этом была стопроцентной.

— Спасибо! — невольно сорвалось с её губ куда-то в грудь Леонида.

Он лишь крепче прижал её к себе и по-отечески погладил по голове. Ему действительно нравилась Настя. Настоящая, искренняя. Искренняя до глупости. А говорят, у рыжих нет души. Он лично знает двух рыжих, у которых открытые светлые души. И почему-то многим этот свет покоя не даёт: так и норовят наплевать и нагадить.

— Лёнечка, ты меня пугаешь! — Голос возле самой макушки заставил Настю вздрогнуть.

— Здравствуй, птенчик.

— Ты с женщиной? Да ещё и с такой хорошенькой? Настя, привет.

— Привет, Слав, — Перовская подняла голову и едва не стукнулась лбом о чужой подбородок. Бессонов был слишком близко.

— Голубчик, не изволишь свалить и не отсвечивать? — Лёня приторно улыбнулся.

— Прости, дорогой, и не думал мешать. Поздороваться решил. Вежливость, знаешь ли.

— Где своего малыша потерял?

— Из твоих уст это звучит как-то неприлично, — Слава хохотнул и приобнял одной рукой Настю. — Настька, ты как оказалась в компании этого сомнительного типа?

— Из вас двоих больше сомнений вызываешь ты, — девушка засмеялась.

— Ты разбила мне сердце, жестокая!

— Ой, Слав, иди ты…

— Куда? — Бессонов игриво подвигал бровями.

— Подсказать? — Костенко дублировал его мимику.

— Ох, воздержусь. Спасибо за предложение, но вынужден отказаться.

— А зря. Двигай отсюда, Славик. Малыш тебя потерял, наверное.

— Малыш нашёл себе нянек.

— Вы не о Громове? — Настя поёрзала, тесно зажатая между двумя мужчинами.

— Ага, — Слава огляделся. — Да вон он!

— Это не няньки, а прямо кормилицы, — Лёня откровенно заржал.

— Знает толк! Моя школа.

— Что там? — Перовская попыталась пошевелиться.

— Фильм для взрослых, — Бессонов убрал руку и отступил немного, дав девушке вздохнуть свободно. — Пора мне проведать малыша. Вдруг нашкодит?

— Иди уже.

— Не прощаюсь.

— Жаль, — Костенко притворно вздохнул.

Насте удалось наконец разглядеть в толпе Мишу. Ничего нового: куча девиц, повисших на нём. Она фыркнула. Хороший парень, весёлый, но жуткий бабник. Свяжешься с таким, всю жизнь себе поломаешь.

Когда Слава снова подошёл к ним, они были возле стойки. На этот раз с ним был Громов. Он сухо кивнул и молча впился взглядом в Настю. Смотрел и молчал. Будто ждал чего-то от неё. Перовская чувствовала себя под этим цепким взглядом как-то неловко. Она первой опустила глаза. Не нашла в себе сил отвернуться совсем и тупо блуждала взглядом по его телу. Руки. Именно руки привлекли её внимание. Точнее запястья, увешанные кожаными браслетами с различными подвесками. Она знала, что эти кожаные ремешки гладкие на ощупь, а подвески приятно холодят подушечки пальцев. Откуда она знает это? Откуда-то… Громов любил всякие побрякушки. На его пальцах поблёскивали кольца. Черепки, вензеля… Череп царапается. Больно царапается. Перовская зажмурилась. Из её горла вырвался приглушённый хрип. Распахнув глаза, она взглянула парню в лицо. Он по-прежнему смотрел на неё. Ждал. Дождался.

— Господи… — она пошатнулась, отступая назад. — Господи…

— Насть, ты чего? — Слава положил руку ей на плечо. — Что случилось?

— Забавно, — хмыкнул Лёня. — И грустно. Очень грустно.

— В чём дело? — Бессонов покосился на него.

— Если хочешь бежать, беги.

— Простите! — Настя резко сорвалась и бросилась к выходу.

Костенко покачал головой и вздохнул. Ох уж эта молодёжь. Натворят дел…

— Дура, — рыкнув, Миша рванул за ней.

— Не понял.

— Выпьем, Славик? Ой, подожди, — Лёня достал вибрирующий телефон из кармана. — Видимо, выпить у нас не получится. Племяшка меня потеряла, значит, я обязан найтись в мгновение ока. Бывай, тугодум. Я считал тебя более наблюдательным. Ах, да. Не в службу… Оплати счёт.

— М-да, — Слава посмотрел вслед уходящему Леониду. — Что за херня?

Он ненавидел, когда что-то оказывалось вне его понимания. Тем более, когда это что-то касалось дорогих ему людей. Что за шоу устроила Настя? Ладно она, но Громов? Да, он ходил пришибленным уже какое-то время, отмахивался от расспросов, всё сваливал на учёбу, но… Мало ему своих проблем! Даже не проблем, а головной боли. У головной боли и имя имелось. Алесей её родители нарекли, а его, несчастного, обрекли.

Глава 23

Настя металась перед клубом. Ну почему ни одного такси рядом? Разве так бывает? Возле этого заведения всегда стоит парочка машин с жёлтыми шашечками. Так сказала Женька. Точно. Женька. Именно она посоветовала это место, когда Перовская позвонила ей, попросив совета, куда пригласить Леонида в качестве благодарности. Копейкина назвала этот клуб. Без вариантов. Несколько часов назад она сама перезвонила Насте и каким-то странным голосом попросила подпоить Лёню. Подпоить, не напоить. Так, чтобы он был немного хмельным, что в его случае способствует прекрасному расположению духа. Отлично. Отблагодарила спасителя! Ничего не скажешь… Кто бы сомневался, что этот клуб посещают такие тусовщики, как Бессонов. А где Бессонов, там и его верная тень. Малыш. Ничего себе малыш! Да этот малыш наверняка уже несколько десятков подобных себе малышей настрогал! С него станется… Ладно Слава, взрослый мужик, но этот… Сопля зелёная… белобрысая. И с этой соплёй она… Нет, правильнее будет сказать, что её эта сопля… Ага, как последнюю потаскушку, в грязном подъезде! И плевать, что подъезд не такой уж грязный и вообще после ремонта — сам факт! Как она могла забыть? Как?! Стоило увидеть эти чёртовы браслеты и кольца, память тут же с радостным воплем подкинула ей красочные картинки. Дешёвенькое русское порно в лучших традициях. Хороша, нечего сказать! Красотка просто! И Громов тоже хорош: совсем не думает, на кого лезет. Друзья. Лучшие, да. Близкие, можно сказать. В прямом смысле. Ничто не может сблизить так, как прохладная шершавая стеночка заплёванного подъезда.

Перовская бросилась к подъехавшему такси.

— Зелёный проспект? — Водитель улыбнулся ей.

— Нет. — Настя намертво вцепилась в ручку распахнутой ею дверцы.

— Извини, красавица, но у меня заказ.

— У меня трое детей голодных дома и муж-инвалид! — Девушка выпалила первое, что пришло в её рыжую головушку.

— Эм…

— Он дебил! Гвоздей жареных может нажраться и детей ими накормить!

— А-а-а.

— Ага! Конченый вообще!

— Слушай, тут сейчас Лёвчик подъехать должен, я ему звякну, он тебя доставит куда надо.

— Я не могу ждать! Он там, может, утюг не выключил!

— Девушка, что ж ты за такого замуж-то вышла? — Перовская не поняла, что таксист просто издевается над ней.

— Он нормальным был. Я его контузила кастрюлей. — Её понесло.

— Насть, ты, оказывается, страшная женщина… — Громов подошёл к ней сзади и отцепил вцепившиеся в ручку пальцы. — Мне стоило сто раз подумать, прежде чем связываться с тобой. Мало того, что орава детей, периодически ужинающих гвоздями, когда их мамаша шляется по ночным клубам, так ещё и муж слабоумный, которого к тому же ты до этого довела. Перовская, таких, как ты, отстреливать надо.

— Твоя? — еле сдерживая смех, спросил таксист.

— Увы, — обречённо кивнул Миша.

— Сочувствую.

— Спасибо, брат.

— Громов, лапы свои убери! Отвали от меня! Скотина! — Настя тщетно пыталась вырвать свою руку.

— Парень, смотри, а то и тебя контузит. — Мужчина расхохотался. — Ой, не могу. Во даёт девка!

— На Зелёный? — К машине подошёл невысокий парень, с какой-то опаской косясь на дёргающуюся и сопящую Перовскую.

— Ага, садись.

— Девушка, вы не могли бы…

— Не могла бы! — Настя рявкнула так, что парень отшатнулся.

— Насть, не мешай человеку. У него тоже, может, жена дебильная дома и дети гвозди едят. Пойми его, тебе же это так знакомо! Прояви хоть каплю сочувствия!

— Громов, закрой свой рот! Отвали от меня!

— Истеричка. — Миша с силой дёрнул девушку на себя. — Успокойся!

— Я домой хочу! — Она вырывалась.

— Да отвезу я тебя!

— Только не ты!

— Достала! — Громов сжал девушку в объятьях, больше похожих на тиски.

Воспользовавшись моментом, парень нырнул в такси, и машина сорвалась с места.

— Уехал, — как-то обречённо пискнула Перовская и затихла.

— Поговорим, Насть?

— Не хочу.

— Зато я хочу.

— Отпусти меня.

— Только если убегать не будешь. Староват я для таких забегов. — Миша разжал руки и отступил на шаг назад.

— Староват? Чёртов малолетка. — Девушка зашипела, как змея.

— Так в этом дело? — Громов усмехнулся. — Тебя не особо это волновало тогда.

— Я была пьяной!

— Баба пьяная… — Блондин даже договаривать не стал, заметив по покрасневшему от ярости лицу Насти, что этого и не требуется.

— А ты чем думал?!

— Показать? Или тогда успела хорошенько рассмотреть?

— Придурок!

— Не перекладывай всю вину на меня. Это так по-детски.

— Ты мог бы остановить меня!

— Как? Ты, видимо, не в курсе, но твоей настойчивости в некоторых вопросах просто невозможно сопротивляться. Я не смог. Умеешь убеждать…

— Скотина!

— Ты правда ничего не помнишь? Обидно, знаешь ли. Рад, что хоть основное не забыла. — Громов почесал затылок. — Ты попросила какое-то время не трогать тебя, я не трогал, но сегодня… Почему ты сбежала? Вроде сама говорила, что это всего лишь случайность. Мол, с кем не бывает.

— Для тебя всё так просто?

— Зачем усложнять?

— Ты урод, Громов. Самый настоящий.

— Да? Многие не согласятся с тобой.

— Мне плевать. У тебя хоть какие-то моральные принципы есть?

— Снова пытаешься свалить всё на меня? Браво, Перовская. Браво.

— Точно… С тобой бессмысленно говорить об ответственности. Тебе же по боку, на кого влезть.

— Не сказал бы. Я весьма разборчив, Настюшка.

— Меня тошнит от тебя.

— Я подожду, пока ты проблюёшься, а потом поговорим. — Миша скрестил руки на груди. — Начинай. Не будем затягивать.

— Козлина!

— Тебе не надоело? Ведёшь себя как обесчещенная княжеская дочка. Прошли те времена, солнце. Я с тебя силой шмотки не сдирал, так что завязывай с этим концертом. Извинений не будет. Это уже случилось. Всё, что мы можем, — решить, как быть дальше. Хотя, по-моему, тут и решать особо нечего. Сомневаюсь, что в тебе вдруг вспыхнули высокие чувства и ты жаждешь получить ободок на палец.

— Нет уж, хватит с меня. — Настя скривилась.

— Так и думал. Может, тогда не будем делать из случившегося трагедию? Было и было. В жизни всякое случается. Мне всегда нравилось общаться с тобой. Не хотелось бы терять это из-за какого-то недоразумения.

— Всё просто, да?

— Нравится же вам, женщинам, всё усложнять. Зачем? Чего ты хочешь, скажи? Будем игнорировать друг друга? Детский сад.

— Нет, но…

— Что? — Громов вздохнул. — Обязательная программа, да? Покапризничать, поломаться, покорчить из себя жертву. Класс. Насть, я реально был о тебе лучшего мнения. Ты ведь не во мне разочаровалась, а в себе, но не можешь смириться с этим. Поверь, ничего страшного не произошло.

— Потрахались и забыли? — Перовская усмехнулась.

— Почему нет? Или обязательно нужно соблюсти все традиции: повстречаться, бродя за ручку под луной, признаться друг другу в любви до гроба и, один чёрт, трахнуться?

— Тебя послушать, так вообще париться не стоит.

— А кому от этого легче? Будем грызть себя? Посмотри на Славика с Женькой.

— А что с ними?

— Они неплохо оттягивались прежде, но, как видишь, это не мешает их дружбе сейчас.

— А Олег знает? — Настя застыла.

— Да. Просто у всех них хватило мозгов оставить прошлое в прошлом.

— Не понимаю…

— Ты, оказывается, такая замороченная. Перовская, будь проще. Прекращай играть в догонялки. Никому из нас это не нужно. — Миша улыбнулся. — Ничего не изменилось.

— Не уверена.

— Дурочка.

Ублюдок, эгоист, бабник, циник… Привычка. Никого не интересует, что творится в твоей душе. Никто не поймёт, что ты чувствуешь на самом деле. Всем плевать. Ты просто должен быть тем, кем тебя хотят видеть. Обходительный подонок. Обаятельная мразь. Не ярлык. Клеймо.

* * *

Лёня стоял перед железной дверью, задумчиво разглядывая её чёрную шероховатую поверхность. Странное чувство волнения. Почему? Что-то не давало покоя. Что-то было не так, как всегда. Но что? Вздохнув, он нажал на звонок.

— Лёнечка. — Олег вырос перед ним подобием божества. Красив зараза. Хорош до неприличия.

— М? — Костенко выгнул бровь в удивлении. Слишком уж приторные интонации в голосе парня смутили его. Задумал что-то гадёныш. Или натворил.

— Проходи.

— Ага.

— Лёнечка пришёл? — Женька выглянула из кухни в коридор. — Мы стол накрыли, давай быстрее.

— Кто готовил? — тут же спросил Лёня, разуваясь.

— Я. — Смирнов сдержал понимающий смешок.

— Отлично. Значит, травить не будете.

Отдав в руки подозрительно обходительному Олегу пиджак, Костенко нахмурился: червь сомнения уже выгрыз ему добрую часть внутренних органов.

— Ты проходи, садись за стол, пока всё горячее. — Копейкина вела себя не менее подозрительно, чем её парень.

Лёня сел на стул, вытянув под столом ноги и скрестив руки на груди.

— Ну? — Он посмотрел на суетящуюся парочку.

— Лёнь, жаркое великолепно. — Женя метнулась к плите.

— Ага, — мужчина усмехнулся, — вредно жрать на ночь.

— Олег старался!

— Что ж, сделаю исключение.

Уже минут через пятнадцать терпение Леонида затрещало по швам. Семейная идиллия, мать её. А ещё больше похоже на возвращение хозяина домой, где верные слуги готовы броситься выполнять любую его просьбу.

— Молодёжь, ничего сказать мне не хотите? — Он поддел вилкой кружочек огурца, отправил его в рот и так громко хрустнул, что Копейкина сглотнула.

— Хотим. — Смирнов натянуто улыбнулся. — Выпьем, может?

— Детишки, вы меня обрабатываете, как опытные проститутки старого богатого маразматика. Завязывайте, ладно?

— Леонид. — Олег поднялся из-за стола, взглянул в глаза будущему родственнику и замолчал. Глаза Леонида Костенко — зрелище завораживающее. Особенно когда знаешь, как они темнеют от гнева и начинают метать молнии. До нутра пробирает.

— Что, дорогой? Ты продолжай, продолжай. Бодренько начал.

— Мы подумали…

— Занятно. Вы подумали…

— Мы решили…

— Вы решили…

— Пожениться.

— Пожениться и… Что? — Лёня подскочил как ошпаренный.

Женя втянула голову в плечи и вообще изображала табуретку. Смирнов выдержал выстрелянный в него взгляд. Выдержал целых тридцать секунд.

— Лапушки мои, — голос Костенко потёк мёдом, — подумали вы, да? Хорошо подумали?

— Да…

— А чего так неуверенно, Олеженька? Сомнения одолевать начали? Вы же решили, так что ж ты, сукин сын, — манерность испарилась, — теперь мямлишь как баба? Я сейчас перед собой двух лесбиянок в момент камин-аута вижу.

— Лёнь…

— Что? Вынь хер и говори внятно!

— Блядь, Лёнька, — Смирнов взбесился, — а не закрыл бы ты свой рот, а?

— Или? И кто такой Лёнька? Ты же знаешь, как меня бесит…

— Завались! В общем, — Олег с грохотом плюхнулся на стул, — мы женимся. Точка. Не нравится, иди к чёрту. Твои проблемы.

— Да, — шмыгнула носом Женя.

— Ух, какие мы оба смелые. — Костенко захохотал, запрокинув голову. — Какого лешего вы устроили? Неужели нельзя было нормально поговорить? Да и к чему разговоры? Это ваша жизнь, ваше решение. Поставили в известность — и всё. Вы же целый спектакль затеяли. Если уверены в чём-то, действуйте. Если сомневаетесь, остановитесь. Вот и всё. Вам не нужно ничьё согласие. Вы меня разочаровали, детишки. Я ожидал получить в один прекрасный день приглашение, не более. В вашем стиле как раз это, а вы…

— По-человечески хотели, — буркнул Смирнов. — Да ты бы кастрировал меня, если бы мы тебе не сообщили первому!

— Возможно, но всё-таки…

— Лучше подстраховаться, когда речь идёт о тебе.

— Тоже верно. Так я первый?

— Ага.

— Точно?

— Поверь.

— Умнички. А теперь внимательно слушаем дядю. В субботу состоится встреча ваших семей. В шесть в Egeni. Воробушек, передай своему отцу, что если он не придёт, я лично заявлюсь к нему домой и притащу на поводке.

— Не хочу! — Девушка зло сощурилась.

— Ты сообщишь им. Так должно быть. Примут они это или нет, их дело. И дело не в традициях. Клал я на них. Вы хотели по-человечески. Это и есть по-человечески.

— Ты помолвку нам решил устроить? — Олег поморщился.

— Я не стану решать за вас. Я лишь хочу, чтобы потом вы ни о чём не жалели. Родителей не выбирают. Но не сообщить им о таком важном событии — свинство. Ты не такая, Женька. Ты же выше этого дерьма. Сделай то, что должна, — останься человеком.

— Лёнечка, я люблю тебя.

— Знаю. А ты, Олежек?

— Конечно.

— Я тронут. До семяизвержения.

— Мерзость!

— На этой радостной ноте прошу меня извинить. Мне пора. Вечер был богат на события и новости.

Лёня с улыбкой откинулся на спинку сиденья. Город из окон такси выглядит иначе, чем из окон собственного автомобиля. В такси ты лишь сторонний наблюдатель. Не участник. Странные мысли лезут в голову.

Женька выходит замуж. Теперь уже наверняка. Эти двое не отступят. Хватит с них глупостей. Но играть с этой малышнёй по-прежнему забавно. Заводятся мгновенно. Смешные.

Костенко вздохнул. Нужно организовать всё. Куча дел. Кто, если не он?

Прежде, когда он думал о замужестве племянницы, предполагал, что проведёт беседу с её избранником и расскажет о себе то, чего не знает никто. Мёртвые ведь не говорят. А потом спросит, не передумал ли женишок. Просто хотелось быть честным. Только зачем? Кому это нужно, если Женька счастлива? Он всего лишь её дядя, стареющий педик. Старость. Это страшно? Больно? Наверное, это никак. Лёня не хотел знать, что это. Неизбежность ненавистна своей неизбежностью. Можно, конечно, пустить себе пулю в висок, эффектно забрызгав стены, но это лишнее. Он слишком долго добивался того, что имеет теперь, чтобы так запросто прострелить себе башку из страха стать морщинистым стариком. Этот мир держится на деньгах. Увы. Так что и на его дряхлую задницу найдётся крепкий член за несколько бумажек. Всё до отвращения просто. Так к чему киснуть? Это будет ещё очень-очень нескоро.

Деньги. Бумажки, ради которых люди готовы на всё. У него много этих бумажек. И он добился всего сам. Вылез из дерьма. Жалкий педик, как его называл собственный отец, неудачник, как говорили многие, он поднялся с самого дна на вершину. И кого волнует, как он сделал это? Миру важен результат. Миру насрать на пути достижения цели, пока ты не сорвался с вершины. Но стоит тебе упасть, весь мир ополчится против тебя и будет ковыряться в твоём дерьме, вороша его в поисках твоих слабостей. Только вот Лёня Костенко никогда не сорвётся вниз.

Лёня Костенко — страшный человек или шут?

Кто бы знал… Он не сожалел о содеянном, не каялся в грехах и не собирался делать этого впредь. В небесной канцелярии ему давно подписали приговор. Да он и сам бы не сунулся в рай, даже если бы бог предложил ему любого из апостолов или самого себя. Скучно там. Если загробная жизнь вообще есть.

Костенко вытянул вперёд руки и внимательно посмотрел на них. Эти руки умеют ласкать. Ласкать так, что тело под ними теряется в ощущениях и не может противиться. Эти же руки умеют убивать. Без дрожи.

Лёня Костенко — страшный человек или шут? Кто бы знал…

Глава 24

Динияр курил возле открытого окна, краем глаза наблюдая за вознёй Тараса у плиты. В этом доме всегда пахло теплом и уютом. Может, потому его тянуло сюда с невероятной силой, а вовсе не из-за рыжей каланчи, в упор не замечающей очевидных вещей? Это даже не слепота, нет… Кретин. Хайруллин недовольно цокнул языком и отвернулся от хозяина квартиры, уставившись в окно.

— Ваш кофе. — Опальский с тихим стуком поставил чашку на стол.

— Спасибо.

— Всё в порядке?

— Ага.

— Эм… Вы сегодня домой или как?

Динияр выбросил окурок за окно, вздохнул и обернулся, пригвоздив Тараса тяжёлым взглядом к полу. Этот придурок издевается над ним? Театр абсурда. Как можно так спокойно относиться к присутствию постороннего человека в своём доме? И не просто присутствию, а буквально к варварскому захвату территории! Как он дожил до своих лет вообще? Его, наверное, родители, когда уходили, привязывали к батарее, чтобы дверь кому попало не открывал. Этот может… Интересно, он бы грабителям вломившимся сам всё отдал или кофе им варил, пока они по шкафам шныряют? Дитя великовозрастное. Неудивительно, что к нему тот хлыщ пиявкой присосался. Нашёл дойную корову. Дояр херов. Давненько его, кстати, не было… На новую жилу напал?

— Как поживает ваш парень? — Опальский дёрнулся от неожиданного вопроса.

— А что?

— Просто спросил. Забудьте. — Хайруллин сел за стол. — Ему бы не понравилось, что я здесь. Мне бы на его месте не понравилось. Мягко говоря.

— Но вы же не на его месте.

М-да, такого придурка ещё поискать… Намёков не понимает, прямым текстом тоже не особо догоняет. Врубится, если перед ним штаны снять? Вряд ли… Предложит проводить в туалет. Глуповатая ему принцесса досталась.

— На ужин у нас макароны по-флотски. — Тарас улыбнулся. — Вы бы оставили пару футболок здесь, что ли. Мои вам тесноваты.

Динияр едва не выплюнул кофе. Поставив чашку, он прикрыл глаза на мгновение. Спокойствие. Он просто идиот, ничего страшного. Бывает и хуже.

— Ты с рождения кретин или долго этому учился? — слетело непроизвольно с губ. Громко. Отчётливо. Точка невозврата.

— Что, простите?

— Хватит! — Хайруллин ударил кулаком по столешнице. — Думаешь, я таскаюсь сюда только потому, что квартира твоя мне нравится? Я к тебе прихожу! К тебе, понимаешь?

— Да, — кивнул Опальский. И по его взгляду Динияр понял, что они говорят о разных вещах.

— Я тебя хочу. Без шуток. Хочу, — вымученно, устало, но спокойно.

Тарас в одно мгновение как будто стал меньше: втянул голову в плечи, опустил глаза, сжался и затих. Хайруллину поплохело от его вида. Такое ощущение, что он старшеклассник, затравивший малолетку. Он поднялся.

— Я домой.

Как давно он по-настоящему не выходил из себя? Выдержка дала трещину. Да что там трещину! Разлом. Крах. И из-за кого? Бред. Ерунда.

Он вышел в коридор, обулся, накинул пиджак, пнул от досады ложку для обуви и щёлкнул дверным замком. Самое паршивое, что он снова придёт. Сам. Без звонка. Придёт и будет сидеть на этой чёртовой кухне с чашкой кофе в руке и смотреть, как Опальский копошится в холодильнике, бормоча под нос что-то. Разве что теперь откровенно будет говорить о своих желаниях. Теперь уже всё равно. Пути назад нет. Хватит с него этих игр. Варианта всего два. Третьего не дано.

Закрывая за собой дверь, Динияр услышал приближающиеся по коридору быстрые шаги.

— Подождите! — Тарас выскочил в подъезд, распахнув не успевшую захлопнуться дверь, и едва не прибил ею гостя, в последний момент отскочившего в сторону. — Вы ключи от машины забыли! — В его руке была зажата связка. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Он сам был напряжён до предела. — Ключи забыли, — тихо повторил он и поднял взгляд от пола.

У Хайруллина в горле пересохло. Сколько смешанных чувств было в этом взгляде! Но он уловил главное для себя. Вот оно!

— Забыл, ага.

Они стояли напротив друг друга, сцепившись взглядами, как противники перед схваткой.

— Вот. — Опальский вытянул вперёд руку с ключами, сглотнул, замер, а потом опустил её. Как-то странно улыбнувшись, он убрал ключи в карман тренировочных штанов и, не отрывая взгляда от Динияра, отступил назад, в квартиру. Решение принято.

Хайруллин усмехнулся и вошёл следом, с грохотом захлопнув несчастную дверь. Пути назад действительно больше не было.

И всё-таки он не ждал от Тараса многого. Как-то сложилось в голове, что его трепетная принцесса подтормаживает во всём. Не угадал. Ошибся так, как, возможно, ещё никогда не ошибался.

Когда его с силой вжали в стену, Хайруллин только и успел, что охнуть, а потом он просто захлебнулся. В эмоциях, в удивлении, в шоке, в ощущениях. Его губы кусали, сминали, а по телу шарили отнюдь не скромно. Рыжее недоразумение как с цепи сорвалось. И чего, спрашивается, они так долго оттягивали неизбежное?

Опальский буквально рухнул на колени с слышимым бряканьем костей и, вцепившись пальцами в собачку на молнии, с визгом потянул её вниз. Динияр издал восхищённый вздох: а принцесса та ещё шалунья! Его брюки были быстро стянуты на бёдра вместе с трусами. Холодные пальцы прикоснулись к вялому члену: это не порно, где стоит ещё до начала съёмок так, что впору гирю вешать, — это жизнь, где двое хотят друг друга, возможно, и до безумия, но не как неопытные подростки, которым достаточно картинки с голыми сиськами, чтобы испачкать бельишко.

Тарас без лишних слов и движений приступил к делу: облизнул член и глубоко вобрал в себя, втягивая щёки и причмокивая. Он испытывал откровенное удовольствие и не скрывал этого, издавая мычащие стоны. Хайруллин даже затылком о стену стукнулся, когда Опальский заглотил уже возбуждённый член до основания, уткнувшись носом в жёсткие лобковые волосы. Вот это талантище!

Тарас мучил его: заглатывал до упора, позволяя головке чужого члена биться в самое горло, а потом отступал, полностью выпуская ствол изо рта, чтобы почти мгновенно снова заглотить его, пережимая пальцами у основания. Динияр, плюнув на всё, запустил пальцы в рыжие лохмы, сжал их и задвигался сам, быстро, ритмично, толкаясь до конца и кайфуя от сдавленного кашля уже почти состоявшегося любовника. Он кончил, крепко прижав к себе голову Опальского. Ничего, судя по всему, принцесске подобное на раз плюнуть.

Позволив Тарасу наконец отстраниться, Хайруллин посмотрел вниз на бледную, но довольную физиономию с поблёскивающей на губах и подбородке слюной, перемешанной со спермой. Пошло. Грязно. Но не отвратительно. Нет, не прекрасно — в пошлости нет ничего прекрасного, — просто так, как и должно быть. Это секс. Секс — физическое наслаждение, а не эстетическое.

Динияр сполз по стене, плюхнувшись голым задом на пол. Только вот останавливаться на этом они не собирались: Опальский дёрнул мужчину на себя, заваливая их обоих. Хайруллин лишь усмехнулся, оказавшись сверху, и поцеловал Тараса в губы без какой-либо брезгливости. Глубокие мокрые поцелуи, сплетающиеся руки, шорох одежды, треск разошедшейся по шву на плече под натиском сильных рук футболки Тараса, стук отлетевших в сторону ботинок Динияра — они сдались своему желанию.

Хайруллин, почувствовав повторное напряжение в паху от их откровенных тисканий, откатился в сторону и стал снимать с себя измятую одежду. Опальский ошарашенно таращился в потолок, будто и не собирался продолжать, но вдруг в одно мгновение подскочил и разделся так быстро, что Динияр не сдержал смешка. Принцесска на поверку оказалась той ещё оторвой.

У Тараса тряслись руки. Предложить ему переместиться в спальню Хайруллину показалось невозможным: никуда не пойдёт, набросится здесь же. Мужчина расправил свой пиджак и толкнул на него любовника — не кровать, но и не холодный пол. Хотя им было уже плевать — они видели и чувствовали лишь друг друга.

Опальский был нетерпелив: снова потянул на себя Динияра, раздвинув ноги, сжал его бёдра своими, стиснул руками ягодицы, двинулся вперёд и протяжно застонал.

Чертыхнувшись, Хайруллин вырвался из захвата и пошарил рукой по полу в поисках своих брюк. Вытащив из кармана одинокий квадратик, всегда наготове ожидающий, когда его используют, он надорвал упаковку, покосившись на уплывшего куда-то далеко Тараса. И кто же знал?..

Раскатав латекс по члену, он навис над Опальским, упершись ладонями в пол по обе стороны от его плеч. Тарас шире раздвинул ноги, высоко задрав их и полностью раскрывшись, бесстыже, развратно и притягательно.

Туго. Первое, что промелькнуло в голове Динияра, когда он входил в раскрывшееся для него тело. Туго до боли в первые секунды. Пожалуй, стоило использовать смазку или хотя бы растянуть партнёра. Ни один из них не подумал об этом. И не один из них не остановился. Тарас сам попытался двинуться, но в таком положении это было довольно затруднительно. Хайруллин входил, придерживая член рукой, а другой едва удерживал себя на весу. Войдя до конца, с глухим стоном он повалился на любовника. Передышка. Несколько секунд. Опальский часто дышал и постанывал, поглаживая ладонями широкую спину Динияра. Он привыкал.

Хайруллин снова приподнялся и начал двигаться, медленно, тягуче, чувствуя, как член входит всё легче. Толчки становились глубже и размашистее. Звонкие шлепки, хлюпающие откровенные звуки, глухие стоны — ничего необычного. Действие, известное с древних времён.

Опавший после болезненного проникновения член Тараса вновь напрягся, зажатый между двух тел. Рыжие прядки липли к вспотевшему лбу, над губой выступила испарина, Опальский дышал как загнанная лошадь, вжимаясь в жёсткий пол с каждым глубоким толчком. Чужой пиджак был слабой преградой. Лопатки ныли, спина и таз гудели от напряжения, но было хорошо. А когда хорошо, можно и потерпеть. Оно того стоило.

Он пытался двигаться навстречу, хотя было неудобно, сжимался, выдавливая из партнёра хрипы и стоны, оглаживал вспотевшую спину и плечи, спускался к ягодицам и сминал их.

Динияр чувствовал, что на пределе. Слишком долго хотел. И совсем недавно уже кончил, когда любовник едва душу из него не высосал. Через член. И такое бывает. Много талантов на Руси…

Он дёрнулся ещё несколько раз и со стоном опустился на Опальского, переводя дыхание. Он был приятно обманут. Как с малолетней шалавой: вроде девочка девочкой, ребёнок ещё, а жару даст…

Выйдя из Тараса, Динияр встал на колени и, обхватив пальцами скользкий от естественной смазки член любовника, стал дрочить ему. Опальский что-то невнятно простонал и сам принялся толкаться в ладонь Хайруллина, высоко вскидывая бёдра. Кончил он обильно, выгнувшись и хрипло простонав. А потом затих. Лежал с широко разведёнными ногами, приоткрытым ртом и пустым взглядом. Лежал и молчал. Но Динияр ни секунды не сомневался, что им обоим было хорошо. Достаточно хорошо, чтобы повторить. Не раз и не два.

Хотелось помолчать. Помолчать обо всём.

Хайруллин стянул презерватив, завязал его, поднялся и пошёл в душ. Да, не всем нужны откровенные разговоры после первого секса с новым партнёром.

Тарас пришёл в себя, услышав шум воды. Он собрал разбросанные вещи и так и стоял с ними посреди коридора, пока гость не освободил ванную. Они ни словом не обмолвились: в молчании привели себя в порядок, оделись, прошли на кухню. Динияр по заведённой привычке курил возле открытого окна, а его рыжая принцесса возилась возле плиты с туркой. Что-то изменилось? Определённо. С одной стороны. С другой — ничего. Совсем. Та же кухня, те же действия, те же люди…

— Покрепче сделай, — первым нарушил молчание Хайруллин.

— Вредно. Сердце в горле бухать будет.

— Да хрен с ним. — Мужчина улыбнулся.

— Ладно.

— Сделаешь пиццу завтра?

— Без проблем.

— Тарас?

— А?

— Всё будет нормально?

— Да.

Он был уверен в своём ответе. Ничего не случится. Потому что он не надеется и не ждёт. Он просто благодарен. Глупо? Нисколько. Привычка.

Динияр расслабленно вздохнул. Сегодня он снова останется здесь. Теперь уже точно. Потому что останавливаться на начатом он не планировал — аппетит приходит во время еды.

* * *

Тарас лежал на боку, рассматривая профиль Динияра. Впервые в жизни он украл. Украл у судьбы. Маленькую капельку счастья по жизненным меркам, а по его собственным — море. И это счастье — исполненное желание. Как часто его желания сбывались? Никогда. Слишком большая роскошь — желания. Грешники не имеют права желать, а он посмел…

Тело ломило: Хайруллин не давал ему отдыха почти до рассвета. Приятная ломота. Болезненная, тягучая, но приятная.

Заслужил ли он это? Нет. Но так хотелось… Хотя бы раз позволить себе…

Добрый, светлый по натуре своей, он совершил когда-то тяжкий грех, за который расплачивается и по сей день. Грех, который часто не даёт ему спать по ночам, терзает, рвёт на куски — не всё можно исправить. Даже если отчаянно хочется.

— Дыру во мне просверлишь. — Динияр повернул голову и открыл глаза.

— Давно не спит… шь? — Опальский ещё запинался, обращаясь к любовнику на ты.

— Да нет. Сваришь кофе?

— Ага. — Тарас поднялся и, потянувшись, поморщился.

— Больно?

— Нормально.

— Привыкнешь.

Хайруллин зевнул и закрыл глаза. Хорошо. Чересчур. Так бывает? Как выяснилось, бывает.

Что там Лёня говорил о спасении принцессы? Спас? Возможно. Своеобразно.

Интересно, а Костенко догадывается, что упустил? Может, знал бы Лёнечка и не воротил бы морду? Хотя… Точно знает. Не может не. Слишком проницательный. Но у него на всё свои причины, которые большинству просто не понять.

Губы непроизвольно расплылись в похабной улыбке: да уж, развратная принцесска ему досталась. И делить эту принцесску с кем-то ещё он не желает. Пока что. Не загадывая на будущее. Лишние головы всяким драконам посворачивает в случае чего. По закону. Непременно.

Победив утреннюю лень, Хайруллин встал и сразу поплёлся в ванную. Душ — спасение ото всего. Практически.

А в кухне его ждали ароматный кофе и сигареты. А ещё омлет. Но это после. Сначала жизненно необходимое.

— У тебя желудок не дырявый? — в очередной раз завёл опостылевшую шарманку Тарас.

— Угу. Как дуршлаг.

— Смешно.

— Очень. Не будь занудой.

— Сыра нет для пиццы, — сменил тему Опальский, заведомо зная, что проиграет в споре.

— Я куплю.

Семейная идиллия? Нет. Привычка. Очередная. Из таких привычек порой складывается целая жизнь.

— Мой отец был алкоголиком. Он зарезал мою мать. Я видел это. — У Динияра чуть сигарета изо рта не выпала от такого скачка с темы пиццы на семейные тайны. А Тарас, выдав это, как ни в чём не бывало зарылся носом в холодильник в поисках нужных продуктов. Факт. Без соплей и истерик. Без придыханий и драм. Сказал, потому что счёл нужным. В ответ на давнишние откровения Хайруллина о жене.

— Где сейчас твой отец? — оправившись от шока, спросил мужчина.

— Умер. Туберкулёз подхватил на зоне.

— Давно?

— Мне было одиннадцать.

Всё. Скачущие картинки, выстраивающиеся в целое изображение: нелюбовь к алкоголю, мягкость, сострадание, забота о близких — этот чудик пережил столько всего… Кто-то ломается и поддаётся обстоятельствам, но Опальский пошёл иным путём: вынес для себя лишь хорошее, чтобы не уподобляться всякой мрази. И Хайруллин почему-то был уверен, что Тарас, несмотря ни на что, жалел отца, пьяницу и убийцу. Не мог не пожалеть. Не умел иначе. Но никогда не стал бы таким. Никогда и ни за что. Пережил бы любые обстоятельства, но не сломался. И кто из них сильный? Динияр задумчиво посмотрел в окно. Да… Он озлобился на всё и вся, когда не стало его жены, а этот чудик, недоразумение двухметровое, полюбил весь мир. Простил и полюбил. Искренне и от души. Кто прав? Оба. По-своему.

— Я съезжу в магазин.

— Яиц ещё купи.

— Моя сестра спрашивает, где я пропадаю. Может, накормишь её как-нибудь своей фирменной пиццей?

— Я передам через тебя. — Опальский улыбнулся.

Не понял намёка…

— Тормоз, — буркнул под нос Хайруллин. Ничего, принцесска рано или поздно дойдёт до этого. Наверное.

А ведь Сабинка действительно интересуется. Женское любопытство. Ей бы точно понравился Тарас. Скорее всего. Если не сразу, то потом, когда она присмотрится к нему.

— Делай две. Она любит поесть.

— Хорошо. Тогда ещё масла купи. Тут немного осталось.

— Список.

— Сейчас. — Опальский заметался в поисках клочка бумаги.

— Диктуй. — Динияр закатил глаза к потолку. — Я запомню.

Глава 25

Отвернуться. Или ещё лучше уйти. Разве это так сложно: встать с кожаного дивана, пройти через поток людей к выходу, сесть в машину с шашечками и забыть об увиденном и услышанном? Это просто. Только вот задница будто приросла к чёртову дивану, а глаза не желают отрываться от двух фигур напротив. На расстоянии столика, заставленного стаканами и тарелками с какой-то закуской. На расстоянии столь маленьком, что даже приглушённый свет не мешает разглядеть каждую чёрточку лица, каждую родинку, каждую царапину от острых ногтей на шее и ещё очень много «каждого».

— Гром, ты бы отвлёкся? — Олег усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

— Ну, я бы ещё понаблюдала, — хохотнула Женя, поёрзав на его коленях.

— Прими участие, не стесняйся. Может, в последний раз отрываешься. — Слава, отсалютовав своим стаканом, подмигнул девушке и, сделав всего пару глотков, поставил его на столик.

— Миш, ты бы познакомил нас? — неуверенно спросила Киса, не надеясь услышать ответ.

Павел крепче обнял жену и покачал головой: новость о предстоящей свадьбе Смирнова и Копейкиной весьма своеобразно подействовала на Громова.

— Ему, кажется, хорошо. — Тарас старательно отводил взгляд в сторону. Он вообще не понимал, зачем здесь. Женя налетела на него ураганом, затолкала в машину и привезла в клуб, где уже собралась вся их компания, не изменяющая составу уже долгое время. Нет, повод, безусловно, потрясающий, но… Могла бы просто пригласить его на свадьбу. Всё же Опальский чувствовал некоторую скованность в присутствии Олега, Славы и Миши. Он никогда не был близок с ними.

— Чего в угол забилась? — Бессонов положил руку Насте на плечо.

— Радуюсь за друзей, не видишь? — Перовская клацнула зубами по краю стакана и закашлялась, ощутив горечь в горле.

— С лицом палача, кайфующего от своей работы?

— Я устала. Не поверишь, но работа порой утомляет.

— Настенька, — Слава наклонился и заговорил ей в самое ухо, — я много думал после нашей последней встречи. Лёня обронил пару слов, я тогда не сразу сообразил…

— Что ещё? — Девушка напряглась.

— Думаю, я постарел или мальчик наш вырос?

— В смысле?

— В смысле, почему я не узнал, что он переспал с одной нашей общей знакомой? Удивительно. Знаешь, мы, конечно, не как вы, девочки, все секретики друг другу рассказываем, но умолчать об этом… Должно быть, на то была веская причина. Интересно, какая?

— А ты у него спроси! — Настя повысила голос.

Все обернулись к ним. Все, кроме Громова, активно изучающего руками и губами симпатичную блондинку, которую он приволок из толпы танцующих, куда удалился, предварительно накачавшись алкоголем после сообщения о грядущем радостном событии в жизни его друзей.

— Что за шухер? — Женя наклонилась вперёд, с интересом уставившись на подругу.

— Ничего, — ответил за неё Бессонов. — Мы с Настенькой охрененно рады за вас, ребята. Это ж какой выдержкой и силой духа надо обладать, чтобы столько трахать друг другу мозги и не свихнуться, а прийти к вполне разумному завершению этого страстного и извращённого полового акта?

— Просто мы ещё и друг друга порой потрахивали, давая мозгам передышку. — Копейкина обнажила клыки в улыбке. Чёрт, сейчас она была по-настоящему счастлива! Самые близкие, они должны были узнать первыми. После Лёнечки, разумеется. А вот родителей ждёт сюрприз. Родителей их обоих, так как они договорились оставить в неведении и Романа с Татьяной.

— Знатные вы извращенцы, господа. Может, тряхнём стариной? — Слава прищёлкнул пальцами и кивнул в сторону танцпола.

Предложение было принято всеми. Даже Миша, кажется, булькнул в ответ что-то и попытался встать, но буквально рухнул носом в декольте блондинки.

— Этому столику больше не наливать, — цокнула Киса.

Олег смерил друга детства долгим взглядом, вздохнул и отвернулся.

— Всё в порядке, — одними губами прошептал Бессонов, поймав его взгляд.

— Да пусть развлекается. — Женя махнула рукой и потащила Смирнова за собой, увлекая и остальных. Лишь Настя не нашла в себе сил подняться.

— Идём. — Слава дёрнул её за руку.

— Не могу. — Она усмехнулась и пожала плечами. Бред какой-то. Она сошла с ума? Совсем с катушек съехала?

Выругавшись, мужчина подошёл к Громову, рывком поднял шатающееся тело на ноги и спросил:

— Мих, свалишь на ночь куда-нибудь?

— Зачем? — хрюкнул парень, мотая головой и пьяно улыбаясь.

— Настьку нашу в гости пригласить хочу.

— М?

— Не тупи. Настя едет со мной. К нам домой. Боюсь, если ты туда со своей леди ввалишься, она смутится. Она же девушка воспитанная, не чета нам.

Громов молчал. Кажется, обдумывал услышанное. Посмотрел на Перовскую, зло посмотрел, с ненавистью какой-то, перевёл взгляд на друга и отчётливо выдохнул:

— Нет.

Настя остолбенела с самого начала этого нелепого разговора, явно предназначенного для неё, и никак не могла прийти в себя. Бессонов в своём уме? Что он несёт вообще?

Блондинка встала с дивана, неловко попрощалась, почувствовав, что атмосфера изменилась, и скрылась в толпе, покачиваясь и размахивая руками в попытке удержать равновесие.

— Нет? — переспросил Слава, продолжая удерживать Мишу.

— Нет.

— Почему?

— Я устал, поехали домой. Вдвоём. — Громов опустил голову. Нельзя сказать, что он протрезвел в мгновение ока, но слова Бессонова определённо вернули ему толику разума.

— Ну, раз ты устал, а твоя леди оставила тебя, думаю, я всё же могу пригласить Настю в гости. Мы тихо попьём чайку, ты нас даже не услышишь. Едем? Настька, поднимай свою прелестную попку, домой пора.

— Нет. — Миша обернулся к Перовской, на автомате вставшей с дивана. Сузив глаза, он рыкнул: — Сидеть!

— Мих, не хами. Это же наша Настька. — Усмехнувшись, Слава отпустил друга, каким-то образом устоявшего на ногах, и, обогнув стол, приблизился к девушке.

— Что ты творишь? — Настя впилась в него взбешённым взглядом. — Прекращай этот цирк!

— Это слишком весело. Не могу остановиться.

— Перовская, — подал голос Громов, — ни одна баба между нами не встанет! Дружба, понимаешь?

— Ой, ты вообще заткнись, — ощетинилась девушка. Действительно цирк. Цирк уродов какой-то. И роль главного урода-шута отведена ей. Почему? Элементарный вопрос, на который у неё нет ответа. Почему ей так паршиво? Разве она увидела что-то новое? Разве Мишка Громов стал кем-то другим? Или она изменилась? Ему плевать, в кого совать свой член. Так было, есть и будет. Он и в неё мимоходом его засунул, потому что она оказалась тупой курицей, нажравшейся до того, чтобы позволить едва оперившемуся птенцу поиметь её. Не отпускает. Злость на саму себя. За то, что так фатально ошиблась. Это не просто оступилась — это рухнула плашмя, угодив мордой в дерьмо. Он посоветовал забыть. Забыть. Забыть и не иметь сил оторвать взгляда от его языка, вылизывающего чужой рот. И от него самого, отвратительно притягательного в своей распущенности. И ещё хуже: осознать, что стало причиной его поразительного стремления напиться. Он напивался целенаправленно, стакан за стаканом: бесконечно много алкоголя, не перестающий двигаться от сглатывания кадык, капли виски на подбородке, мутнеющий взгляд… Взгляд, направленный на одного человека. Женька, что же между вами произошло?

Разве мог Миша объяснить кому-нибудь, что почувствовал, когда Олег без лишнего пафоса сообщил друзьям о переменах в его жизни? Всё шло к этому. Невозможно было представить Смирнова и Копейкину порознь. Невозможно. И всё же… Боль? Нет. Скорее облегчение. Камень с души. Глоток свободы. Жадный глоток. Как долго он ходил по краю, опасаясь лишний раз случайно коснуться её? Он боялся потерять друга. Встав однажды между ними, Громов осознал, что Олег может вычеркнуть из своей жизни кого угодно, кроме женщины, которой отдал всего себя. Скованность, возникшая после того случая, не отпускала Мишу по сей день. Ему казалось, что Смирнов любое его слово, неосторожный жест может воспринять как попытку отобрать у него Женьку. Именно отобрать. Потому что она, вся она, целиком и полностью, его и только его. Громов, невероятно чуткий к своим близким, даже затрагивать эту тему опасался, стараясь просто держаться подальше от Женьки без ненужных объяснений. А теперь свершилось. Он просто верил, что этот брак не сломает ничто, и чувствовал облегчение. Не у всех же, как у Перовской с мужем. Перовская… Настя, Настя… Ещё одна головная боль. Какие у неё были глаза, когда она вспомнила… Будто он самое мерзкое существо на свете. Боль? Да. Мишка Громов тоже человек. Мишке Громову бывает больно. Но об этом не узнает никто.

Живёшь себе, живёшь, в удовольствиях не отказываешь, но и от работы не отлыниваешь, обожаешь своих друзей, по-своему оберегаешь и вдруг однажды начинаешь замечать, что девушка, которая вроде как твоя если не подруга, то хорошая приятельница, вызывает у тебя странные желания. Нет, желания-то не странные, а вот то, что связаны они с ней… Замужняя барышня. Показушно счастливая. Ты видишь то, чего не замечают другие, но продолжаешь улыбаться, потому что тебя это не касается. Ты не грёбаный рыцарь. Ты уже сунул однажды нос не в своё дело, а теперь изображаешь из себя дурачка, не понимающего, что происходит. Да и что такого происходит? Так, ерунда: Славка трахает младшую сестру Олега. Всего-то? Друзья, ближе которых нет. И ты будешь молчать, потому что не знаешь, чем всё может обернуться. Ты не готов потерять ни одного из них. И ты не смеешь судить друга, потому что сам хорош… Не сдержался. Любовался запретным плодом, нюхал его, трепетно оглаживал, а потом в один момент сорвался и сожрал до последней косточки. Воспользовался. Мерзкое слово, гадкое, грязное, но очень точное, потому что иначе это не назовёшь. Слишком вяло сопротивлялся, слишком быстро сдался, не смог остановить самого себя. Понимал ведь, что она в неадеквате… И разозлился. Отчаянно разозлился, когда она подтвердила его мысли. Надежда, эта недобитая сука, никак не хотела подыхать, хотя уже дёргалась в судорогах. Одноразовый секс — это нормально, приятно и вообще здорово. Миша никогда не заморачивался над тем, что был для своих любовниц всего лишь членом, вовремя вытащенным из брюк, — они ведь тоже не значили для него многое. Но когда ты оказываешься тем самым «всего лишь членом» для женщины, к которой питаешь симпатию… Больно? Да. Это не любовь. Это, возможно, лишь её зачатки, но уже не юношеское любопытство, не буйство гормонов. Только кого это волнует? Ты для неё озабоченный юнец, с которым порой можно посмеяться, не более того. А теперь ты ещё и презренное ничтожество, положившее в свою копилку сексуальных побед очередной трофей. Нужно играть свою роль. Играть до конца достойно, потому что иначе никак. Ты не можешь зачеркнуть своё прошлое и переписать его заново, сделав себя другим для неё. И не хочешь. Ты — это ты. Да, ты не ангел, но разве не заслуживаешь хотя бы капельки доверия? Почему же её глаза были полны ужаса в тот вечер, кода тебе пришлось снова натянуть на лицо едва приподнятую маску? От тебя не ждут хорошего. Нет, для друзей ты самый лучший, но для неё… Ты потерял статус друга, но не имеешь права на новый, более значимый. Потому что это ты.

Ты жалок. Потому что стоишь сейчас перед ней, едва держась на ногах, пьяный, расцарапанный очередной девкой, растрёпанный, и ревнуешь её к одному из своих лучших друзей, отчаянно, до злости и боли. Достаточно лишь намекнуть Славке, и всё прекратится. Ему стоит только узнать, что ты был близок с ней, чтобы он отступил, потому что когда-то давно вы решили не пачкать одну и ту же простынь, но ты молчишь. Говоришь какую-то ерунду, но не правду. Ты хочешь обидеть её, чтобы самому не было так плохо, но лучше тебе не становится.

— Найди гостью посимпатичнее, раз припёрло. — Миша ухмыльнулся, глядя Насте в глаза.

— А мне эта нравится.

— Ну и дурак, — по-детски буркнул парень и, пошатываясь, пошёл к выходу. Сил не осталось. Совсем. Ни грамма.

— Настька, ты иди к остальным. И не злись, ладно? — Бессонов поцеловал Перовскую в щёку и подтолкнул к танцполу. — Не слушай его. Он пьян.

Слава догнал друга уже на улице. Миша курил, привалившись спиной к стене. Курил он довольно редко.

— Где гостья?

— Дурак. Сильный, но дурак. — Бессонов обнял его. — Прости.

Громов вздрогнул, выронил сигарету и закрыл глаза.

Он знает. Славка всё знает и понимает. И это заставляет говорить. Говорить долго, стоя в обнимку, забив на то, что подумают окружающие, говорить в такси, положив голову на его плечо, говорить в ванной, сидя на полу в душевой кабинке и пытаясь разглядеть силуэт друга через покрытое каплями воды стекло, говорить в своей постели, едва ворочая от усталости и не до конца выветрившегося хмеля языком, говорить о том, что творится внутри тебя. Говорить и знать, что тебя поймут.

Бессонов поправил одеяло на уснувшем Громове и усмехнулся мысли, что он как заботливая мамаша. Таких, как Мишка, мало: честный, преданный, мягкий, настоящий. И пусть он зачастую дурит, но всё-таки… Таких мало. А вот он сам был непозволительно слеп к состоянию друга. Замечал, конечно, но не понимал до конца, насколько ему тяжело. Всегда улыбаться. Всегда дарить другим радость. И умирать внутри. Сгорать дотла. Мишка Громов сильный.

Они были похожи во многом. И в то же время Слава знал, что Громов никогда бы не позволил себе того, что позволил он: трахнуть Алесю. Трахнуть. Именно это слово. И не раз. Потому что хочется. Не с ней, а вообще. Так почему нет? Сестра друга? Все мы чьи-то братья и сёстры. А вот Мишка бы не смог. Он из-за Настьки-то весь извёлся, а в этой ситуации вообще никогда бы себя не простил. Он такой. А Бессонов смог. И плевать ему, кто она. Девка, каких множество. Она не друг. Она не Перовская, не Крюкова и не Копейкина. Она просто девка, предложившая ему себя. Девка, достаточно соблазнительная, чтобы её захотеть. И ничего больше. А ещё она чокнутая: притащилась на днях в один из его магазинов, довела девочек консультантов до истерики, требовала директора, а потом отсосала ему в машине на парковке. Забавная она порой. И похожа чем-то на мать, а мать у неё… Слава сглотнул. Да, Татьяна шикарна. Он бесконечно уважал эту женщину, что не мешало ему считать её безумно сексуальной. У него не было определённого типажа.

Алеся. Как эта девчонка отреагирует на сообщение о предстоящей свадьбе брата? Наверняка упьётся в хлам в каком-нибудь клубе. Плевать. Куда важнее проблемы его друзей и его собственные. И сейчас на повестке дня Мишка со своей влюблённостью в Настю. Он и сам ещё до конца не осознаёт, что вляпался по самое не хочу. Громов, каким бабником бы ни был, умел чувствовать по-настоящему. Бессонов же давно вырос из этой чуши. Он мог позволить себе влюбиться лет в семнадцать, и такое бывало, но не после. Да и желания особого не было. Его жизнь была полна приятного и без любви. В этом ему был близок Лёнечка. Нет, Слава планировал завести семью рано или поздно, но был уверен, что это будет лишь брак ради брака, а не сентиментальный порыв. Не из тех он людей. Просто нужно. Вот и всё. И желательно найти наиболее выгодную партию. Но случится это лет через пять, не раньше, да и жизнь его мало изменится. Штамп в паспорте и кольцо на пальце не преграда. Главное — наследник.

Бессонов сварил себе кофе и устроился с чашкой на подоконнике в спальне. Ночная прохлада приятно контрастировала с горячим напитком. Всё хорошо.

А станет ещё лучше, когда до Перовской и Громова дойдёт, что бегать друг от друга бесполезно, что в жизни и не такое случается, и то, что они нужны друг другу, вовсе не трагедия. Слава не презирал любовь, просто ему она была до лампочки. Он искренне радовался за Женьку с Олегом, прошедшим многое и, наконец, переставшим метаться. У них по-прежнему будут и взлёты, и падения, но они всё равно пройдут этот путь до конца. И Мишке полегчало. Он будто из пут вырвался. Только вот влез в другие сети, но таков уж он. Поймёт. Найдёт выход.

Бессонов поставил чашку на подоконник и взял в руки телефон. Интересно, его после столь позднего звонка не проклянут? Обязательно проклянут. Ну и чёрт с ним.

— …

— Лёнечка, я по голосу слышу, что ты не спал, а трахался, так что не вопи.

— …

— Ой, это сон ждать не может, а член сумеешь поднять, если загнётся. Я в тебе не сомневаюсь.

— …

— Нет, на себе испытывать не хочу.

— …

— Хотел сказать спасибо.

— …

— Именно сейчас захотел. А вдруг утром бы передумал?

— …

— Тебе, может, и насрать, но мне нет. Спасибо, Лёнь. От души.

— …

— Нет, не за твою неземную красоту. Я не ценитель. За то, что помог раскрыть глаза.

— …

— Он сам поймёт. Я хочу, чтобы он сделал этот шаг самостоятельно.

— …

— Да ничего с твоей Настенькой не случится! Видел бы ты, как она таращилась на него сегодня.

— …

— Ну да. Как всегда не один.

— …

— Лёнь, с каких пор ты осуждаешь такое поведение?

— …

— Знаю, что особенная. Но не все как Иркин муж.

— …

— Ты всё ещё не смирился?

— …

— Лучше было бы, чтобы твой цветочек завял?

— …

— Грубо, Лёнечка, грубо. Воспитанный человек…

— …

— Ой, пойду я спать, пожалуй. А ты там помни ладошкой, если что.

— …

— Нет, Лёнь, ты хам всё-таки.

— …

— Всё, я пошёл. — Сбросив звонок, Слава усмехнулся под нос. Он одновременно любил и ненавидел перепалки с Костенко. Трудно было выйти из них победителем и чаще всего не удавалось, но всё же…

Лёня Костенко. Счастье, что они не враги. Не хотелось бы. Бессонов осознавал, что не бессмертен. Быть врагом Костенко — ходить по краю.

Глава 26

Тайное всегда становится явным. Но, даже зная это, Алеся не была готова к последствиям. С одной стороны, ей хотелось расхохотаться, с другой — чужая рука, сжимающая горло, особой радости не доставляла.

— Отпусти, — сиплым голосом сорвалось с губ.

— Шваль. Антонова, что ж тебе спокойно не жилось, а? Я ведь предупреждал…

— Никит…

Артамасов разжал пальцы и отступил на шаг. Алеся сползла спиной по стене и уселась прямо на землю, потирая покрасневшую шею и откашливаясь.

Он смотрел на неё сверху вниз. В его взгляде не было злости, лишь презрение, брезгливость и едва уловимое удивление. Так, будто человек наступил в кучу дерьма и пытается осознать всю гадость произошедшего.

За углом школы, где они находились, воцарилась тишина. Никита перевёл взгляд в сторону и вздохнул. Он устал. Чертовски устал. Сначала отец затеял никому не нужный разговор, переросший в ссору, в ходе которой они перешли черту. Артамасов-младший перешёл. Не сдержавшись, он затронул отца за живое. Татьяна. Не стоило говорить о ней. Тем более в таком тоне… Пощёчина обожгла. Только вот получил он её не от взбешённого отца, а от невесть откуда появившейся новоявленной мамаши. Лиза ударила пасынка от души: с размаху, хлёстко, обжигающе. Раз, другой, третий… Пощёчины сыпались колючим градом. Семён Георгиевич растерянно смотрел на жену и молчал. Никита с трудом отцепил от себя разъярённую молодую женщину и, выплюнув напоследок очередную гадость, скорее от обиды и раздражения, нежели специально, покинул дом отца. Нет, он не намеревался устроить вечер срывания масок и открыть глаза влюблённой дурочке. Просто так вышло.

А потом его решили добить. Один из приятелей нашёл не самое подходящее время, чтобы сообщить о похождениях Антоновой. И с кем? С сукиным сыном Бессоновым. Даже не с его болонкой блохастой, а именно с ним…

Артамасов снова посмотрел на девушку. Красивая. Красивая холодная сука. Всегда была такой. Ничего не изменилось. Она сколь угодно могла изображать покорность, но он знал, что всё это не больше, чем игра. Они оба играли.

— Вставай.

— Не хочу.

— Простынешь, дура. — Никита подошёл и рывком поднял её на ноги.

— Тебе не плевать?

— Плевать.

Действительно плевать. Дурацкий день. Сумасшедший. Неправильный.

— Это всё. — Он слишком устал. Слишком. Его руки ещё сжимали плечи Антоновой, когда из-за угла буквально вылетел высокий парень и оттолкнул его от Алеси.

— Не прикасайся к ней.

Артамасов замер. Что это вообще? День открытых дверей в психушке?

— И кто у нас тут такой смелый? — Он даже засмеялся от нелепости ситуации.

Антонова испуганно таращила глаза. Это удивляло и одновременно напрягало.

— Не узнал? — Смельчак улыбнулся краешками губ.

— Не надо! — Алеся вцепилась в руку парня. — Уходи!

Никита вглядывался в смутно знакомые черты лица. Что-то неуловимое, что-то… до отвращения знакомое. Это… Глаза. Ровно три секунды. Ни больше, ни меньше.

— С возвращением, убогий. — Собственный голос показался чужим. Этого не могло быть. Воображение? Нет. Галлюцинация нагло скалилась. До одури захотелось стереть ухмылку с этого лица. Апофеоз дерьмового дня.

— Ты не рад мне? — Егор притворно вздохнул.

— Антонова, исчезни. — Артамасов даже не посмотрел на девушку.

— Никит, не нужно! Я прошу!

— Закрой рот. Ничего не говори и уходи.

— Никит…

— Сестрёнка, он прав. Иди погуляй.

— Егор!

— Ты меня не слышала? — Смирнов посмотрел на неё. — Уходи.

И снова этот взгляд. Алеся отшатнулась от брата, спиной наткнувшись на Никиту.

— Внезапно. У кого-то выросли зубки? — Артамасов усмехнулся. — Это интересно. Иди, Антонова. — Он подтолкнул девушку. — Я его не убью, не бойся.

— Идиот, — прошептала Алеся, — я не за него боюсь.

— Даже так? — Никита коротко хохотнул. — Становится всё интереснее.

Антонова ушла. Ей отчаянно хотелось растащить этих двоих по разным углам, но она, сжав кулаки, лишь ускорила шаг. Её мнения никто не спросит. Не стоит переоценивать свои силы.

— Скучал по мне? — Егор привалился спиной к стене.

— Зверушка, тебе в Питере не сиделось?

— Гав-гав.

Ненависть. Такого Артамасову прежде не доводилось испытывать ни к кому. Он никогда не сдавался. Корчился на полу от боли, вытирал с лица кровь, порой даже ревел как девчонка, но не сдавался. Эти чёртовы глаза горели огнём, который невозможно было потушить. Это злило. Откуда в этом жалком отродье столько силы? И чем он смог привязать к себе таких, как Антонова, Хайруллина и даже Тихомиров. Сильный пацан, заслуживающий уважения, и тот трясся над жалким червяком. Что же в нём было такого?

Никита будто нырнул в прошлое. Картинки поплыли перед глазами. Он чертовски устал. Ненависть съедала его, но сил не было. Совсем.

— Потянуло в столицу?

— Так было нужно, — коротко ответил Смирнов. — Как дела?

— Издеваешься?

— Поддерживаю беседу со старым знакомым.

— Оно тебе нужно?

— Не знаю. Но у нас есть ещё вариант набить друг другу морды. Это тебе по душе?

— Ничего не изменилось. Как и раньше, уже через минуту ты будешь корчиться от боли на земле.

— Уверен? — Егор усмехнулся.

— Да.

— Проверим?

Никита привалился к стене и закурил, прикрыв глаза. Идиотский день. Нелепый. Худший. Даже злость будто выдохлась.

— За честь сестрёнки решил вступиться? Поздно уже.

— В курсе.

— Не беспокойся, она уже ответила мне. Мерзко, в её стиле. Не знал, что твоя сестра изменилась?

— Хочешь просветить?

— Нет.

Смирнов, наклонив голову, всматривался в уставшее лицо Артамасова. Складывалось ощущение, будто тяжесть всего мира легла на его плечи.

— Ты в порядке?

Никита открыл глаза, бросил окурок под ноги и от души рассмеялся. Идиотский день. Он подошёл вплотную к Егору, положил руки ему на плечи и прошептал:

— Раз уж тебе так отчаянно хочется, я вспомню былое и от души тебя отметелю, но не сегодня.

— Не в форме? — подмигнул Смирнов.

Из-за угла выбежал Шмидт и с силой оттолкнул Артамасова от парня. Да что ж за день?!

— Ник, уходи. — Севка встал между ними. Вместе с ним была и Сабина, держащаяся на расстоянии пары шагов, но не сводящая пристального цепкого взгляда, переходящего с одного на другого.

— Да, — запоздало ответил Никита, глядя на возвышающегося за Шмидтом улыбающегося Егора. — Меня сегодня дважды удивили и дважды предали. Нужно обдумать это.

— В любое время. Я буду ждать.

— Ага. Бывай. — Артамасов не сдержал смешка и пошёл прочь, на несколько мгновений задержавшись возле Хайруллиной. Дура. Красивая девка, которая заставила его поволочиться за ней, но так и не подпустила к себе. Он отступил. Всего одной фразы хватило, чтобы его отворотило от неё: Егор вернётся, я верю.

Что ж, её вера оправдала себя. Наслаждайся, девочка. Только вот… Червяк вырос и изменился, и, возможно, та, кто так верила в него, ещё наревётся.

Домой. Никите хотелось закрыться в своей квартире наедине с бутылкой, отключить телефон и послать весь мир в далёкие дали хотя бы на сутки.

Пробки настроение не улучшили, так что домой он приехал взвинченный до предела. Не разуваясь, прошёл в гостиную, достал из бара бутылку коньяка и рухнул на диван. Он будет пить в одиночестве, потому что ему на хрен никто не нужен. А нужен ли он сам кому-то? Вряд ли. Если и были такие, он благополучно проморгал их, разменяв на всякую шваль.

Опустошив бутылку почти наполовину, он даже немного повеселел. Звонок в дверь стал полной неожиданностью. Открывать не хотелось, но некто за дверью не унимался.

— Иду! — рявкнув, он поднялся и вышел в коридор. — Кого там принесло? Ты?! — Артамасов от неожиданности отступил назад. На пороге, сжимая ручку чемодана, топталась его мачеха. — Какого чёрта?

— Пустишь? — Лиза неуверенно посмотрела на пасынка, не решаясь войти.

— Ладно. — Всё ещё не придя в себя, Никита молча наблюдал, как женщина втаскивает чемодан, пристраивает его в угол, разувается, снимает кардиган и больше не производит ни единого движения, уставившись в пол.

— Так и будем в коридоре топтаться? — Парень кивнул в сторону гостиной.

— Спасибо. — Она шмыгнула мимо него.

Заперев дверь, Никита пошёл за ней, да так и застыл от увиденного: мачеха присосалась к горлышку его бутылки и жадно глотала коньяк, морщась и забавно фыркая.

— Нормально. — Он усмехнулся. — Думаю, на двоих маловато будет.

— А ещё есть? — Лиза широко улыбнулась.

— Конечно.

Это было странно — напиваться с женой отца. Они именно напивались, игнорируя стаканы, отхлёбывая прямо из бутылок, закусывая сыром и лимоном, смеясь, говоря о какой-то ерунде, но не затрагивая главного, того, что заставило их обоих в этот день быть вместе. Первой ожидаемо сдалась женщина.

Лиза, с грохотом поставив на стол бутылку, обернулась к пасынку и спросила:

— Могу я остаться у тебя, пока не найду жильё и работу?

Артамасов даже икнул от удивления.

— Папаша выгнал?

— Сама ушла. — Она гордо вскинула подбородок. — Сама, представляешь? Думала, не смогу. Внутри всё от него горит, люблю козла этого, как дура люблю.

— Почему тогда ушла? — Никита отхлебнул из бутылки.

— Потому что не нужна ему. Вот это ему нужно. — Она подёргала себя за прядь волос и засмеялась. — Он фотку её в столе хранит. Свадебная наша в гостиной висит, а её в ящике рабочего стола спрятана. И я знаю, какое фото ему дороже. Я в подушку выла, когда поняла, кого он из меня делает. Козлина! Мол, мне больше идёт этот цвет и стрижка, а родинка вообще красотку из меня делает, остроты добавляет. Монро херова! Урод твой папаша! Ненавижу… Ненавижу и люблю. Крыша едет! Он же такой… он… Сёма… Тварь! Не могу больше притворяться! Не могу!

— Лизка, ты ведь первая, кто его по-настоящему, понимаешь? Мать тоже любила, я знаю, только он ценить не умеет. У нас семейное это, порода артамасовская.

— Ты не такой, — Лиза пьяно улыбнулась. — Ты маленький ещё, злой от обиды, но внутри гнили нет. Ты на отца обижен, на жизнь, на людей.

— Забавная ты. — Парень притянул её к себе, прижав спиной к груди, и обнял, устроив свой подбородок на чёрной макушке. — А батя не понимает, какое счастье отхватил. Кретин. Вечно шваль всякую по барахолкам собирал, а такое вот чудо упустил. Где хоть познакомились?

— В лифте. — Лиза прикрыла глаза. — Смешно, да? Я на собеседование пришла, а начальник компании друг Сёмкин. В лифте с ним застряли, а у меня клауст… п…ф…

— Я понял. — Артамасов засмеялся. — Уникум ты, Лизка, уникум.

— Ага. Меня же приняли… В отделе кадров девчонки уже и подготовили всё, а я вот… Дура.

— Я ведь ничего не знаю о тебе…

— А чего там знать? Бухгалтер я, отличный бухгалтер, между прочим! Из Пензы переехала сюда пять лет назад. Там папа с мамой и сестрёнка младшая остались. Она твоя ровесница. А мне тридцать будет через неделю. Ни детей, ни мужа…

— А батя как же?

— А пошёл он к брюнетке своей! — Она резко вскочила и захохотала. — На развод подам! Сама! Ничего мне от него не надо! Работу найду, квартиру сниму и буду жить, как раньше. Сестрёнку сюда заберу, когда институт закончит, замуж выдам за нормально парня, а не за козла какого-нибудь.

— Я помогу тебе.

— Как? Ты, Никитка, хороший парень, только жить не научился. Ты работал когда-нибудь?

— Нет.

— А зря! На готовеньком всю жизнь проездить хочешь?

— Не знаю…

— А ты подумай!

И он думал. Пьяные мысли разбегались в голове, как застигнутые врасплох тараканы на кухне. Уже и Лиза уснула, свернувшись на диване в гостиной, а он всё думал, курил одну за другой и думал, пока сон не завладел его сознанием.

Утром он не обнаружил в квартире мачеху. Она ушла. Но чемодан всё ещё сиротливо стоял в углу прихожей, а ключей Никиты не было на месте. Значит, вернётся.

Лиза вернулась к обеду. Впорхнула в квартиру вместе со свежим осенним запахом. Такая, что Артамасов на несколько минут дар речи потерял.

— Что это? — наконец выдавил он, дёрнув женщину за каштановый крутящийся локон.

— А это я! Вот такая я на самом деле. — Она широко улыбнулась.

Лиза помолодела. И теперь Никита отчётливо видел, как она красива. Её ничуть не портила полнота, скорее наоборот, делала ещё более очаровательной и милой. Неудивительно, что отец не устоял. Но как он мог такую красотку превратить в чьё-то подобие?! Лизу хотелось затискать, как мягкую игрушку, потянуть за щёчки и увидеть её улыбку. Она была солнышком, осветившим эту тусклую, пропахшую перегаром квартиру.

А потом была генеральная уборка. Самая настоящая, первая в его жизни. И совместная готовка, оказавшаяся крайне весёлым занятием. С этой женщиной всё казалось смешным, забавным и по-домашнему тёплым. Артамасов и сам не заметил, как полностью подчинился ей, выполняя все указания с отчаянным рвением. Так уже было. Очень-очень давно. Когда была жива мама.

— Лизка, я тебя обожаю, — наяривая свежий борщ со сметаной, бормотал Никита. — Ты лучшая.

— Знаю. — Она засмеялась. — А поехали в Пензу на следующих выходных? Хочу тридцатник в кругу семьи отметить.

— Поедем, — уверенно ответил он. — Хочу познакомиться с роднёй.

— Мы разведёмся, Никит. — Лиза опустила голову.

— Ты от отца моего уходишь, а не от меня. Так что я хочу познакомиться со своей роднёй.

— Только не говори ему…

— Он не найдёт тебя. Обещаю.

— Он и не станет искать…

— Значит, он действительно идиот, а ты достойна большего. Всё пройдёт, Лизка. Я теперь точно в этом уверен. Благодаря тебе.

Он не врал. Он знал, что так оно и есть: всё пройдёт. Боль, страхи, сомнения — всё пройдёт, если в твоей жизни есть надежда и вера. И теперь он понял Хайруллину.

Она верила и надеялась. Она ждала, несмотря ни на что. Ей было больно, но она не сдалась. И он не сдастся. Друзей нет? Будут. Никому не нужен? Нужен. Одному человеку точно. И этот человек сидит сейчас напротив, с улыбкой смотрит на него и искренне верит, что у него, Никиты Артамасова, есть будущее, такое, какое он сам построит, своими силами. И нужен он Лизе просто так, от всей её широкой души и чистого сердца, как бы банально и избито это ни звучало. И она нужна ему. Как лучик солнца, освещающий путь во мраке. Свет рассеет тьму. Свет залечит раны.

— Лизка, когда вернёмся из Пензы, вместе будем работу искать. Я перевожусь на заочку.

— Уверен, что справишься?

— Если ты поддержишь меня.

— Поддержу.

Глава 27

Роман стучал пальцем по заставленному едой и напитками столу, искоса поглядывая на шушукающихся Олега и Женю. Что они снова учудили? В голове пронеслось уже множество вариантов, один другого безумнее. Татьяна же была спокойна и даже улыбалась под нос. Егор переписывался с кем-то, уткнувшись в телефон, Алеся со скучающим видом изучала скатерть, а Леонид с недовольным лицом поглядывал на часы.

Сегодня двери Egeni были открыты лишь для избранных.

Костенко, в очередной раз взглянув на часы, с шумом втянул носом воздух и полез в карман за телефоном, но в зале наконец появились родители Жени.

— Наряд выбирала? — Лёня в упор посмотрел на сестру. Она отвела взгляд. Да, он изгой, но она по-прежнему теряется под его взглядом. Так было всегда.

— Не видели смысла спешить. Что за сборы ты организовал? — Копейкин презрительно фыркнул.

— А ты, Валер, задницу свою посади на стул, закрой рот и внимай.

— Да ты…

— Да я! — Костенко сверкнул глазами. — Сядь и молчи, пока слова не дадут. Я с тобой цацкаться не буду.

— Грязный…

— Педик? Ты когда-нибудь сможешь меня удивить?

Все, кто сидел за столом, буквально застыли. Вот это семейка… Все, кроме Жени. Она лишь усмехалась, но даже сквозь усмешку Олег видел, как ей больно. Больно за Лёнечку. И пусть он может одним только взглядом заткнуть её отца, ей всё равно больно. Потому что он отвергнут собственной семьёй.

— Кто это? — Валерий всё-таки сел за стол и обвёл взглядом остальных. Жена села подле него, но сохраняла молчание.

— Моя семья. — Олег поднялся.

— И что это значит? — мужчина скривился. Он уже видел парня дочери прежде и не одобрял её выбор, о чём оповестил их обоих не в самых приличных фразах. Это же надо было: послать к чертям самого Адомайтиса и связаться с каким-то студентишкой!

— Да ничего особенного. — Олег пожал плечами и улыбнулся. Не было обидно или горько, было смешно. — Раз уж мы с Жекой женимся, пора и вам познакомиться.

Воцарившуюся тишину не смел нарушить никто. Несколько минут ошеломительной тишины.

Кажется, спустя вечность отмер застывший Валерий. Оскал, появившийся на его лице, вряд ли можно было назвать улыбкой.

— И? Моя дочь давно ни во что не ставит своих родителей, так что мы не имеем отношения к этому фарсу.

— Вы называете фарсом брак наших детей? — Роман выгнул бровь.

— А вы считаете нормальным союз между ними? Сколько вашему сыну лет? Двадцать?

— Двадцать один.

— О, это, конечно, меняет дело. — Копейкин хохотнул.

— Перестань! — Женя взвилась. — Да если бы Лёнечка не сказал, я бы…

— Не сомневался, что оторвать меня от важных дел ради какой-то ерунды могло прийти в голову только этому ненормальному гомику.

— Валерчик, — обманчиво мягко протянул Костенко, — может, выйдем на перекур?

— Лёня, не нужно. — Татьяна строго посмотрела на мужчину. — Валерий, — она перевела взгляд на Копейкина, — что бы ни произошло между вами ранее… Всё же ваша дочь выходит замуж.

— На сим и закончим. У меня полно работы.

— Горько! — Егор резко поднялся со стула, сделал несколько глотков вина из бокала, задумчиво посмотрел на оставшуюся красную жидкость и улыбнулся. Подойдя к отцу Жени, он произнёс: — До дна за молодых! — Вино полилось на голову мужчине. Со стуком поставив бокал на стол, он взглянул на брата и выдохнул: — Поздравляю.

Всё смешалось: родители Копейкиной что-то кричали, обвиняли во всём исключительно Леонида, Женька сыпала проклятиями, заступаясь за дядю, Роман удерживал старшего сына, рвущегося к будущему тестю, Татьяна пыталась успокоить разбушевавшуюся дочь, решившую поддержать Егора в его выходке и искупать в вине и мать Жени, лишь Костенко и Смирнов-младший смотрели на это представление со стороны с ухмылками на лицах.

— А ты не промах, — одобрительно кивнул парню мужчина.

— Ты мне всегда нравился. И дело не только в том, что ты Женькин дядя, поверь.

— Знаю. Давненько мы не виделись, да? А ведь ты был совсем ещё мальчишкой…

— Давай не будем вспоминать? Остановим их?

— Секунду. — Лёня влился в людскую массу в одно мгновение. И вдруг всё как-то само собой стихло: чета Копейкиных ушла в полном молчании, Татьяна, Роман и Алеся вернулись на свои места за столом, Женя и Олег стояли посреди зала, глядя друг на друга и улыбаясь.

Но Егор видел то, чего не заметили другие: кулак Костенко, врезавшийся в живот Валерия, и побледневшее лицо мужчины от сказанных на ухо слов Леонида.

Алеся смотрела исподлобья на Копейкину, потягивая вино из бокала: всё ей нипочём. Только что с собственными родителями в пух и прах разругалась, а цветёт, прилипнув к Олегу. Никто ей не нужен, кроме него. Любит? Любит. Действительно любит. Всё отдаст за него.

Почему-то не было больно. Совсем не было. Свадьба? Салатики и алкоголь! Отлично же!

— Вы всё обдумали? — прокашлявшись, спросил Роман.

— Пап, ты издеваешься? — Олег улыбнулся.

— Нет, просто неожиданно…

— Неожиданно?! — Татьяна хохотнула. — Скорее, ожидаемо.

— Мне жаль, что всё так вышло, но с этим ничего не попишешь, — Лёня развёл руками и вздохнул. — Думаю, всем понятно, что моя сестра и её муж участия в приготовлениях принимать не будут? Полагаю, и в числе гостей их не будет…

— Переживём, — буркнула Женя и обняла Олега. — Мы пытались.

— Пытались. Таня, — он с теплом посмотрел на женщину, — я знаю, что ты очень занята, но всё же прошу тебя помочь мне в организации. Без тебя я пропаду. — Костенко лукавил, но не мог же он взять всё на себя, будто остальные были не в счёт. — Составишь меню? Кроме тебя, с этим не справится никто.

— Распределение обязанностей началось? — Роман потёр руки.

— А ты, Ромочка, подготовь вместе с молодыми список гостей. Я на них положиться не могу, потому прошу тебя, — вздохнул Костенко, кивнув на целующуюся парочку.

— И всё? — Мужчина расстроился.

— Ром, это важно. И желательно узнать, у кого с кем из гостей какие взаимоотношения. Не хотел бы я, чтобы свадьба в лучших русских традициях мордобоем закончилась. Молодёжь, — Лёня обратился к Алесе с Егором, — с вас приглашения. И чтобы без розовых сердечек! Фантазию проявите. Придумайте что-нибудь креативное и покажите мне. Женя, Олег! Да отлипните уже друг от друга! Свадьба-то кода?

Все замерли в ожидании.

— Эм, — Смирнов почесал затылок, — а мы ещё не обсуждали…

— Замечательно. — Костенко скрипнул зубами.

— Мы сегодня обсудим, — Женя улыбнулась, — и завтра скажем.

— А у вас время на обсуждения найдётся? — с сомнением спросил Роман.

— Ну…

— М-да, нашли друг друга.

Никто не стал спорить с тем, что Лёня взялся руководить всем и всеми. Зачем? В возможностях и способностях этого человека никто не сомневался.

Алеся подошла к старшему брату и улыбнулась:

— Поздравляю.

— Спасибо. — Он потрепал её по волосам, продолжая свободной рукой обнимать невесту.

— Добро пожаловать в семью. — Девушка посмотрела на Женю. — Поздравляю.

— Спасибо. — Тонкие губы расплылись в улыбке.

Не больно. Совсем. Странная она, эта Копейкина. Что же в ней такого? Почему она притягивает к себе?

Антонова проводила взглядом уходящего Егора. А ведь в чём-то младшенький остался прежним…

Оставив дальнейшие разговоры на взрослых и тискающуюся парочку, она вышла из ресторана и вдохнула вечерний воздух полной грудью. А где её счастье? Может, ответ знает дьявол?

Алеся нашла его в клубе, где они встретились впервые. Слава был в компании Миши, ещё одного парня и нескольких девушек, одна из которых восседала на его коленях, повернувшись к нему лицом и обняв руками за плечи. Сучка. Антонова не стала подходить к компании сразу: устроилась на стуле возле барной стойки, заказала коктейль у знакомого бармена, осмотрелась и, заприметив, известных ей ребят, двинулась к ним. А почему нет? Артамасов открыл для неё двери в лучшие клубы и бары столицы. Она была своей и могла делать, чего душа пожелает. Сегодня её душенька желала алкоголя, танцев и Бессонова. Но на затравочку подойдут и другие.

— Леся, привет! — Лара обняла её и чмокнула в щёку. — А где Ник?

— Не знаю.

— Вы расстались? — полюбопытствовала Полина, давно запавшая на Артамасова.

— А мы разве встречались?

— Ну да, ну да. Вы же у нас птички вольные. — Влад, приобняв Антонову, улыбнулся. — Красавица сегодня одна?

— Красавица никогда не бывает одна. — Алеся подмигнула ему, но внутренне поморщилась: посмел бы он руки распускать при Никите… Каким бы уродом ни был Артамасов, ни одна шваль при нём не смела и приблизиться к ней. Нашлась, правда, пара смельчаков, но они были из другой компании. Одного из них она даже поощрила разок…

— И кто же сегодня с красавицей? — Влад прошёлся ладонью по её спине вниз.

— Ещё не выбрала.

— Мою кандидатуру рассмотришь?

— Почему нет? — Антонова засмеялась. — Пошли танцевать, претендент.

Злые взгляды жгли спину. Да, куколки, вы в пролёте. Алеся не была наивной и знала, что она для этих щебечущих пташек лишь недоразумение, отделяющее их от постели Никиты. Артамасов был тем ещё бабником, но никогда не пытался унизить её, трахнув кого-нибудь из общих знакомых. Для всех они были парой. Со своими тараканами, но парой.

Всё же и в нём было что-то хорошее… Повинуясь какому-то внутреннему порыву, Антонова достала телефон и на ходу, проталкиваясь через толпу, написала Никите короткое: прости. Ответ пришёл мгновенно, но она не прочла его, спрятав телефон в карман узких джинсов. Потом. Только не сейчас.

Танцевать с Владом было… жарко. Он буквально вжимал её в себя, довольно нагло лапая и норовя поцеловать. Что ж…

— Привет! — Поцелуй был прерван весьма бесцеремонно.

— Привет, Громов. — Алеся улыбнулась скалящемуся Мише. — Каким ветром?

— Мимо проходил, знакомую попку в каких-то левых ручках увидел. — Блондин небрежно кивнул на Влада.

— Ну и шёл бы дальше, — фыркнул парень.

— Ой, кто тут пискнул? Алесь, мне послышалось?

— Послышалось, Громов, послышалось. Владик, прости, кажется, мой выбор сделан.

— А как же…

— А вот так. — Миша обернулся к нему, улыбка сошла с лица, взгляд из доброжелательного стал колючим. И что-то ещё было в нём, что заставило Влада отступить.

— Громов, Громов, — Антонова хохотнула, — кавалера моего спугнул, так бери ответственность.

— Без проблем!

Они танцевали. Нет, всё-таки Мишка Громов определённо имел талант к покорению женских сердец. Не знай Алеся его так давно, наверняка поддалась бы чарам этого ловеласа.

— Ты одна сегодня? — Миша приблизился к ней вплотную.

— Ага, праздную помолвку брата.

— О… Сообщили уже?

— Да, это нужно было видеть!

— Мы это уже отметили.

— А я с опозданием, меня же вы не пригласили.

— Давай к нам? Славка здесь.

— Кто бы сомневался.

Громов потянул её за руку через толпу. Зачем? А вдруг… Да и просто… Не оставлять же её одну. Не одну, а с этим… Нет, уж лучше Бессонов. Мерзко всё это и наверняка херово кончится, но… Он и сам не знал, что и зачем делает.

— У нас пополнение! — громко оповестил он компанию за столиком.

— Даже так? — Слава усмехнулся, выглянув из-за сидевшей на нём девушки. — Снова решил поиграть в няньку?

— Да нет. — Миша плюхнулся в кожаное кресло, увлекая за собой Антонову и сажая её к себе на колени. — Девочки нынче рано взрослеют. Знакомьтесь, это Алеся.

— Просто Алеся? — Бессонов веселился. — А где же продолжение?

— Какое?

— Сестра моего лучшего друга. Не вариант?

— Ну, сегодня просто Алеся.

— И что же просто Алеся здесь делает?

— Развлекается. Нельзя? — Антонова посмотрела на Славу. — У меня праздник.

— Какой же?

— Тот самый брат женится.

— Вау! — запищали присутствующие девушки.

— Ты рада? — Бессонов проигнорировал восторженные вопли.

— Да.

Глаза в глаза. Пристально, без отрыва. Правда.

Слава откинулся на спинку дивана. Что ж… И такое бывает.

— Руслан, Катя, Алёна, Ира, Надя, — перечислил всех Громов.

— Приятно познакомиться. Наденька, — Алеся обратилась в спину повисшей на Славе девушки, — ты не могла бы повернуться? Мы в одинаковом положении, но, как видишь, я не игнорирую окружающих. Манеры. Есть такая штука, в курсе?

— Кто бы говорил о манерах, — прыснул Бессонов, но всё же подтолкнул девушку, вынудив развернуться ко всем лицом.

— Действительно. Алеся права, — ухмыльнулся Миша. — Мы же с ней ведём себя вполне прилично…

— И я удивлён, откровенно говоря! — Руслан засмеялся. — Громов, ты ли это?

— Так лучше? — Блондин с какой-то злостью рванул Антонову за плечо. Она повалилась назад, обернулась, понимая, чего от неё хотят, усмехнулась, и сама потянулась к чужим губам, одновременно с этим неловко разворачиваясь всем телом, из-за чего пришлось разорвать поцелуй. Ей определённо нравилось целоваться с ним. Жадно, глубоко, горячо. И руки сами поползли по пуговицам рубашки, вынимая их из аккуратных петель. Пальцы коснулись тёплой кожи, скользнули резко вниз, замерли, наткнувшись на ремень. Эх, если бы это был не тот самый Громов…

— Вот это я понимаю! — присвистнул Руслан. Девушки замерли с улыбками на лицах. Какие обиды? Это же Мишка Громов. Его хватит на всех.

— Мих, прекращай. — Слава с ленцой потянулся.

— А если нет? — Миша оторвался от губ Алеси и пошло облизался.

— Ты опоздал.

Они поняли друг друга. Громов удовлетворённо хмыкнул и откинулся на спинку. Антонова поёрзала на нём и, смеясь, сказала:

— Мишка, ты крут!

— Да, детка. — Он тоже засмеялся и уже по-дружески обнял сестру друга.

— И всё? — разочарованно вздохнула Алёна.

— Не претендую. — Девушка легко соскочила с колен Громова. — Девочки, он весь ваш.

— Эм… — замялась Ира.

— У меня другие интересы. — Алеся обошла стол. — Наденька, красавица, брысь-ка в сторонку.

— Чего? — Девушка округлила глаза.

— Вон пошла, говорю. — Антонова с силой толкнула её. — Славик сегодня занят, так что свободна.

— И кем же я занят? — Бессонов помог Наде сесть на диван рядом с собой.

— Мной.

— Не много на себя берёшь? Вывезешь?

— Проверить хочешь? Так я не против. — Алеся, глядя ему в глаза, стала расстёгивать свою блузку. И с каждой расстёгнутой пуговицей компания открывала рты всё шире. Только Миша со Славой сохраняли невозмутимый вид. Лишь когда Антонова выдернула последнюю пуговицу из петли, распахнула блузку и взялась за молнию на джинсах, Бессонов поднялся, криво усмехнулся, обнял её, закрыв от остальных, и прошептал в самое ухо:

— Наглая маленькая блядь.

Она улыбнулась своей победе. И плевать, что подумают о ней окружающие. Кто они? Никто. Фон. Дьявол должен принадлежать ей. Потому что… Потому что должен.

Громов грустно вздохнул, когда друг увёл за собой довольную Алесю. Это плохо кончится. Очень плохо. Болью и слезами. Но кто он такой, чтобы останавливать их?

— Что это было? — Надя насупилась.

— А это, Наденька, — хохотнула Катя, — самый большой облом в твоей жизни. Во даёт деваха! Огонь просто! Я бы так не смогла.

— Я тоже, — поддержала её Ира. — Девчонка та ещё оторва.

Миша обвёл всех взглядом. Кто будет с ним сегодня? В очередной раз. Встать и уйти? Тогда это будет уже не он. А какой он? Такой, каким привыкли видеть его другие. И он сам привык. Всегда был таким. Тело требует многого, а сердце малого. За неимением малости он берёт многое.

Смог бы он остановиться? Вряд ли. А если бы она попросила? Глупость. Не попросит. А если?.. Зачем гадать?

— Девочки, мне стало скучно. — Он обезоруживающе улыбнулся и подмигнул.

Мишка Громов всегда нравился женщинам. Мишка Громов всегда пользовался этим. Мишка Громов… был таким.

Можно ли хотеть других, когда нравится одна? Можно. Стоять будет как надо. Это физиология. Для секса душа необязательна.

Любить можно каждую. В определённый момент. Только такая любовь заканчивается с визгом застёгивающейся ширинки. А нужно ли больше?

Его лучшему другу оказалось нужно. Они ровесники, с горшка в детском саду вместе. Но их пути разошлись. В каком-то смысле. Или Мишка сам сбился с дороги? Не случайно, а намеренно. Просто остановился и свернул наугад.

Глава 28

не бечено

— Устала? — Янис сочувствующе смотрел на Сабину.

— Очень, — призналась она, откидываясь в объятья Марека.

— Вы молодцы, ребята.

— Похвала от самого Адомайтиса? — Новак хохотнул.

— Хвалил я только эту прекрасную леди, а тебя так… из вежливости.

— Кто бы сомневался!

— Марек, ты талантлив, но на одном таланте далеко не уедешь. Учись, репетируй…

— Живи музыкой! — со смехом перебил продюсера парень. — Я слышал это уже сотни раз, Янис. Я всё помню.

— Рад слышать. Что ж, через неделю начинаем съёмки. Сабина, ты не передумала?

— Нет, — Хайруллина улыбнулась. — Брат разрешил.

— Мне важно твоё мнение.

— Я готова, Янис.

— Что ж, тогда встретимся на съёмках. Просмотрите сценарий. Репетируйте.

— Есть, босс! — Марек кивнул уходящему мужчине и откинулся на спинку дивана, притягивая Сабину ещё ближе к себе.

Студия. Они сделали это: записали трек.

— Я действительно устала, — девушка вздохнула. — Но почему-то чувствую себя счастливой.

— Потому что ты устала от занятия, которое тебе доставляет.

— Думаешь? А я пока не поняла, хочу ли продолжения.

— Посмотрим, что ты скажешь после премьеры. Видела сценарий? Картинка будет отличной. А звук? Нет, всё-таки Адомайтис лучший. У него чутьё какое-то.

— Рад, что принял его предложение?

— Да. Это другой уровень.

— Брат сказал, что я должна сама решить, чего хочу. Я сомневаюсь.

— Из-за своего очкарика?

— Он не очкарик, — Хайруллина покачала головой. — И не из-за него. Из-за самой себя. Марь, ему плевать. Сейчас он с Казановой. Кто будет после? Я ревновать даже не могу! Если бы он был влюблён, а так… Он лишь на свою богиню смотрит взглядом, от которого дух вышибает.

— Может, пора остановиться?

— Давно пора. Только я не могу.

— Ты даже не пыталась. Меня порой пугает твоя собачья преданность. Люди не должны так любить. Зачем причинять боль самому себе? Это глупо.

Сабина молчала. А что здесь скажешь? Марек был прав. Она даже не задумывалась о том, что нужно остановиться. Зачем? Егор был внутри неё, а от такого не избавишься. Это как вырвать из себя душу. У неё недостаточно сил, чтобы пойти на подобное.

Это больно — любить и молчать об этом, чтобы не потерять то, что есть сейчас. И пусть это лишь жалкие крохи, но она не готова отказаться от них. Дружба — это прекрасно, но очень больно, когда вместо любви, которой жаждешь, есть лишь она.

Он всегда ласков с ней, улыбчив и добр, и от этого ещё больнее. Смирнов улыбается, треплет по волосам, а потом отворачивается и идёт к другой. Это просто секс. Все всё знают и понимают. Только кому от этого легче? Точно не Сабине.

Яна заливисто смеётся, сидя на коленях Егора, а он что-то шепчет ей на ухо, обнимая руками за талию. А потом его руки непроизвольно сползают ниже, не намеренно, а по привычке, но он вовремя останавливается, потому что не относится к ней, как к дешёвке, не желает всем окружающим демонстрировать её принадлежность ему — всё ясно без показных жестов. Любителей почесать языками он запросто затыкает, а тех, кто не понимает, учит уму-разуму жёсткими методами. И такое было не раз, когда особо охотливые поговорить неудачно прошлись языками по поводу Казановой. Да, это не прежний Егор Смирнов. Новому Егору не нужна ничья защита и тем более сочувствие.

И этого нового Егора Сабина не знала. В его глазах порой клубилась тьма. Пугающе. Маняще.

Перед своим отъездом он подарил ей серебряное колечко. Мило, романтично. Он ничего не сказал, просто положил ей узкий ободок на раскрытую ладонь и улыбнулся. Кажется, это было в прошлой жизни. Теперь это кольцо она может надеть разве что на мизинец. Не пробовала. Она носит его на цепочке, пряча под одеждой. Глупо? Почему надежда и вера является глупостью? И даже если так… Плевать. У неё больше ничего нет.

Признаться? Отказ не пугает, он очевиден. Куда страшнее, что тогда всему настанет конец. Не будет даже жалкого подобия дружбы. Не будет ничего.

* * *

Ему нравились её ноги: длинные, стройные, гладкие на ощупь, без единой родинки, покрытые естественным ровным загаром, сильные, в порыве страсти сжимающие до боли. Она нравилась ему вся: от кончиков пальцев до корней каштановых волос. Она была хороша и в постели, и вне её.

— Не хочешь перекусить? — Яна приподнялась на локте.

— Позже, — Егор потянул её на себя. — Давай поваляемся.

— Вся жизнь мимо пройдёт.

— Казанова, как тебе удаётся скрывать своё занудство от окружающих?

— Годы тренировок.

— Почему передо мной ты открываешься полностью?

— Потому что нет смысла притворяться.

— Когда вернётся твоя мать?

— Когда очередной альфонс превысит допустимую в её представлениях сумму.

— Ты так спокойно говоришь об этом…

— Мне забиться в истерике? Это её жизнь. Она дала мне всё, что могла дать. Чтобы добиться того, что имеет сейчас, пахала как проклятая. Она заслуживает той жизни, какой сама желает. Я всегда поддержу её.

— Ты хорошая дочь, Ян. Правда.

— Знаю. А вот ты…

— Дерьмовый сын?

— Не так грубо, но близко по смыслу. Когда ты расскажешь родителям?

— Не знаю.

— А Хайруллиной?

— Зачем?

— Идиотом не прикидывайся, — девушка вздохнула. — Ей будет больно.

— Думаешь, это первый раз, когда я причиню ей боль? Я делаю это постоянно.

— Почему?

— Потому что не могу дать ей ничего больше.

— Странная штука любовь, да?

— А тебе знакомо это чувство? — Смирнов усмехнулся.

— Алексей Сергеевич.

— М?

— Географ.

Егор застыл. При всей своей проницательности подобного он и предположить не мог.

— Ян, ему же за сорок…

— И? Я ничего с этим сделать не могу. Знаешь, каково это? Смотрю на него и теку, как последняя… Чёрт! — Казанова зажмурилась. — С восьмого класса это. И он, паскуда, знает. Беседы со мной воспитательные проводит. Моралист херов. А когда я отсасывала ему, стонами давился. И не помнит ничего, представляешь? Реально не помнит!

— Ты ему минет делала? — Смирнов присвистнул.

— Нет, Егор, шлюхи не делают минет, шлюхи отсасывают. И я ему отсосала. В грёбаном переулке. Как сталкер выследила. Я ведь всё о нём знаю. И обо всех бабах его, и о друзьях, и даже о жратве любимой. Караулила возле бара, а потом пошла за ним. Он в стельку был. К забору припёрла, штаны с него стянула и… — Яна сглотнула. — Я всё помню: запах, вкус, как колени от асфальта горели, как трусы намокли, хоть к потолку клей. А он спустил и всё. Не смог дальше. Слишком пьян был. Меня эта нездоровая тяга убивает. Это пустота, Егор. Она засасывает. И это чертовски больно. Я не просто хочу его, он мне весь нужен, со всеми своими заморочками, проблемами и прочим.

Он гладил её по волосам. Слов не было. Чувства Казановой были распахнуты настежь, как окно в летний зной. Она обнажила перед ним душу, ничего не требуя взамен. Янка не просто любила секс, она заполняла пустоту. Не лучший способ? А кто скажет нам, что будет лучшим? Кто возьмёт на себя такую ответственность? Проще осудить, чем помочь.

— Знаешь, почему я твою сестру не люблю? — Казанова облизала пересохшие губы. — Она фальшивка. Может, у неё мужиков меньше, чем у меня, было, но корчит из себя чуть ли не святую. А я не скрываю. Потому что не жалею. Как бы мерзко, может, это ни было, но я не жалею ни капли. Я за деньги не продавалась. Я лишь получала то, что хотела. И от кого хотела. Никогда перед первым встречным ноги не раздвигала. Мне приписывают намного больше, чем было по факту. Только я оправдываться не собираюсь. Плевать, что думают все эти… Кто они? Закончу школу и забуду о них.

— И меня забудешь? — Смирнов с улыбкой посмотрел на девушку.

— Нет. Потому что ты не пачкался об меня, ты просто был со мной. Ты другой, Егор. Ты в душу не ломишься, а если пригласят, снимаешь обувь и не гадишь там, уходишь, оставив после себя порядок и осторожно прикрыв дверь. Ты можешь быть той ещё дрянью, но не для меня, потому что мы чужие друг другу. Боль обычно приносят самые близкие. Ты причиняешь боль Хайруллиной, любишь её, но продолжаешь мучить. Ты сволочь, Смирнов. Но лучше быть сволочью, чем дарить надежду, когда знаешь, что ничего не сможешь дать. Я уважаю тебя.

— И хочешь.

— Не вижу смысла отрицать очевидное. Но, поверь мне, и без этого я была бы о тебе того же мнения.

Она нравилась ему вся: от кончиков пальцев до корней каштановых волос. И её потрёпанная душа казалась ему прекрасной.

Яна Казанова, какая она? Красивая, сексуальная, неглупая, богатая — это знали все. А вот то, что она самый верный друг, очень искренний и честный человек, понимал далеко не каждый. Это мог понять лишь тот, кому она позволяла приблизиться. С такой и в разведку можно: сдохнет, а своих не выдаст, до последнего за них бороться будет. Только это никого не волнует. Внешний блеск притягивает куда сильнее, за ним не хотят видеть то, что скрыто внутри. На Янины мечты всем было плевать. Да и кто знал о них? У неё никогда не было близкой подруги. Все те, кто метил на это место, исчезли в том возрасте, когда девочки начинают осознавать, что большинству парней нравится та, у кого грудь сформировалась быстрее, чем у остальных. Искренности в её жизни было так мало, что можно собрать крошками в ладонь. Появление Смирнова стало своего рода спасением. Он первым спросил, чего она хочет от этой жизни, что любит, о чём мечтает, и стал первым, кому она смогла честно ответить на эти вопросы.

Казалось бы, чего может хотеть красивая обеспеченная девушка, перед которой открыты все двери? Наверняка её мечта должна быть связана со славой и деньгами. Актриса? Певица? Модель? Казанова с детства мечтала служить в полиции. Кто-то бы расхохотался, услышав это, но не Егор. Он, напротив, поддерживал её стремления. Он знал, как много усилий она прилагает на пути к своей мечте. Хрупкая на вид Яна на деле могла завалить здорового мужика несколькими ударами, а то, как она владела ножом, вызывало мурашки и нервную дрожь у тех, кто видел это. Смирнов же восхищался её навыками и поражался, как ей удалось сохранить женственность и не заработать отметин на теле.

— Я просто удачлива! — хохоча, обычно говорила Казанова.

Егор же надеялся, что эта удача не оставит её никогда.

Они были похожи: оба имели цель в жизни и шли к ней, невзирая на трудности, и оба были готовы на жертвы ради достижения своих целей.

Смирнов по-своему любил Яну. Не как Женьку, его божество, не как Сабину, которая первой жертвой легла на алтарь его целей, но любил.

Были ли сильны его чувства к Хайруллиной, раз он так легко жертвовал ими? То, что мы видим, не всегда является тем, что есть на самом деле.

Это в кино ради любви отказываются от всего и в итоге бывают счастливы, но наша жизнь не фильм с хеппи-эндом. Здесь, отказавшись от мечты ради кого-то, рано или поздно начнёшь задумываться, а стоило ли оно того, и, возможно, будешь обвинять его в том, что всё сложилось не так, как хотелось изначально.

Так же как Егор не мог отказаться от своей мечты, он не имел права заставлять Сабину отказываться от своей. Кто он такой, чтобы вырвать девочку, и без того познавшую немало горя, из её мира и втянуть в свой? Он по себе знал, каково оказаться в чужой стране, вдали от дома и родных. Теперь он был готов к этому.

Никто не знал, как тяжело ему давались короткие встречи с семьёй, как он рыдал ночами в подушку после этих встреч, как задыхался в немых криках после каждого телефонного разговора. Но он выдержал. Поставив себе цель, он упрямо шёл к ней. Его отказ от переезда в Москву, безусловно, изначально был связан с обычной детской надеждой на материнскую ласку. Разве может ребёнок понять, за что его не любит родная мать? Разве такое бывает? Она же мать… После, даже осознав, что матери он никогда не был и не будет нужен, Егор уже не мог отступить: он решил уничтожить в себе то жалкое ничтожество, коим он считал себя прежнего. Началась долгая борьба с самим собой, становление личности. Смирнов не верил, что в любви и заботе, которые ждали его в Москве, он станет тем, кем хочет стать. В своём одиночестве он стал злее и зачастую проявлял агрессию, над подавлением которой потом тоже долго работал. Он изматывал себя не только морально, но и физически: до красных глаз сидел за учебниками и книгами по медицине, ежедневно занимался с репетитором по немецкому, едва дыша уползал с тренировок в школе бокса. В этом круговороте со временем ему стало легче переносить разлуку с близкими. О матери он научился думать, как о ком-то постороннем. Смешно, но её муж куда больше интересовался жизнью Егора, нежели она. Марат не раз предлагал пасынку переехать к ним в Штаты, где они с супругой прекрасно устроились, не планируя возвращение в Россию. Конечно, он всегда получал отказ на своё предложение и искренне расстраивался, потому что в силу мягкости характера успел привязаться к сыновьям Ларисы. Даже то, что Олег совсем не поддерживал с ним связь, не ослабило его привязанности. Он всегда спрашивал о нём и с гордостью рассказывал о его достижениях друзьям. Его бедой была любовь к Ларисе, любовь отчаянная и всепрощающая. Он закрывал глаза на все её недостатки и даже её нелюбви к собственным сыновьям пытался найти оправдание. Она просто не умела любить никого, кроме себя. Упиваясь собой, она не находила времени на чувства к кому-то. Её отношение к детям было каким-то вымученно-вынужденным. Олег быстро привык к этому. Казалось, ему всё равно. Он уже давно прекратил всяческое общение с матерью. Егору было труднее справиться с этим, но, в конце концов, он смог. Материнскую любовь и заботу им обоим сполна отдавала Татьяна. Олег даже называл её мягко матушкой или маменькой, что всегда вызывало улыбку на лицах окружающих. Егор не мог так. Тётя Таня, какой бы родной ни была, оставалась тётей Таней, пусть и его семьёй, а мать… она не нужна ему так же, как и он ей. В его словаре отсутствует слово «мама».

Возвращение в Москву было вынужденным: поступление не за горами, последний год в школе необходим для адаптации — всё же Москва и Санкт-Петербург далеко не одно и то же. Нужно прожить несколько лет в обоих городах, чтобы понять, как велика разница. Почему та же гимназия? Потому что она одна из лучших, высокий уровень подготовки учащихся, возможность углублённого изучения интересующего предмета. Всё ради мечты.

— Ты с сестрой помирился? — Яна умела задавать неприятные вопросы.

— Мы не ссорились.

— Я серьёзно. Как бы я ни относилась к ней, она твоя сестра и имеет право знать. Для неё ты предатель, сам же понимаешь.

— Думаешь, что-то изменится, если я объясню? Она не хочет слушать.

— А ты пытался?

— Слишком много воды утекло, поздно пытаться исправить что-то.

— Или ты идиот, или очень невысокого мнения об окружающих тебя женщинах, — Казанова недовольно поджала губы. — Ты не даёшь им шанса. Ты решаешь за них. Сейчас ты поступаешь с сестрой так же, как с Сабиной — не даёшь права выбора. Это жестоко.

— Ты сама говорила, что я сволочь, — Смирнов усмехнулся. — Так и есть, как видишь.

— Неужели ты не хочешь вернуть былое?

— То есть стать ничтожеством? Нет, спасибо.

— Ты никогда не был ничтожеством. Ты просто был мягким. Но я не об этом. Разве ты не хочешь нормальных отношений с сестрой? Ты ведь по-прежнему любишь её. Ты всегда ищешь её взглядом в толпе и успокаиваешься только тогда, когда находишь. Тебе необходимо знать, что она в порядке. А твои постоянные звонки домой, когда ты остаёшься у меня? Ты же всегда пытаешься ненавязчиво выяснить, где Алеся! Себя хоть не обманывай.

— А теперь представь: мы помирились, и я вдруг снова уезжаю. Уезжаю навсегда. Представила?

— Она поймёт!

— Не думаю.

— Вот именно, что не думаешь! Антонова та ещё дрянь, может, но что такое мечта и как больно её терять она лучше других понимает. Она грезила спортом, а что вышло? Ты просто не замечаешь. Она на физ-ре еле сдерживается. Ощущение, что ей выть хочется. Одна из первых спортсменок школы вдруг становится вечной тенью на скамейке освобождённых. Думаешь, ей легко? Думаешь, она не поймёт, что значит для тебя мечта?

— Казанова, мне казалось, ты следователем стать хотела, а не адвокатом.

— Ты считаешь, что разбираешься в жизни лучше других. Возможно, во многом лучше, но у тебя нет права решать за них. Это не твой выбор.

— Достаточно, Ян. Давай остановимся на этом.

— Самое паскудное — сожаления. Я делаю всё, чтобы потом не сожалеть, потому что когда-то давно сделала вещь, которая до сих пор грызёт меня изнутри.

— Какую?

— Сказала отцу, что не люблю его из-за того, что он не купил мне какую-то игрушку. Представляешь, из-за какой-то жалкой игрушки!

— Ты всего лишь была ребёнком. Дети от обиды и не такое сказать могут.

— Согласна. Только вот отец умер на следующий день.

— Что с ним случилось?

— Слышал о промышленном альпинизме?

— Да.

— Отец занимался этим. Сорвался со стены и разбился.

— Мне жаль.

— Знаешь, как мне жаль? Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь испытал подобное. Не делай того, о чём будешь сожалеть. Есть то, что нельзя исправить. Не стоит упускать шанс, пока он ещё есть.

— И ты думаешь, что он всё ещё есть?

— Он есть практически всегда.

— Я не уверен, что хочу…

— Хочешь. Просто боишься всего, что может пошатнуть твою решимость. Ты не слабак. Ты всё равно не сдашься и будешь двигаться вперёд. Только не оставляй за спиной сожаления, иначе будет очень больно.

— Казанова, откуда ты взялась такая? Я люблю тебя, — Егор крепко обнял девушку и поцеловал в макушку.

— Знаю. И я тебя.

Они действительно любили друг друга. Есть любовь на уровне духовном, когда души притягиваются. И всё же эта любовь отличалась от той, что они испытывали к другим мужчине и женщине. К тем, кто был не только в душе, но и в сердце. К тем, кому эти простые, но полные глубоко смысла слова не так просто сказать.

Подростки, какие они? Зачастую они делят всё на чёрное и белое, без полутонов. Да или нет, без компромиссов и вариантов. Они готовы перейти черту и прыгнуть в пропасть. Они считают, что уже достаточно знают жизнь и не доверяют взрослым.

Они умеют любить. Любить отчаянно, до боли. Они знают цену дружбы. Они ненавидят предательство, но порой предают сами. Они врываются во взрослый мир, стараясь познать всё одним махом, ошибаются, падают и иногда не находят в себе силы подняться.

Они совершают ошибки и учатся исправлять их. Они ищут свой путь.

Они становятся взрослыми.

Глава 29

не бечено

Может любовь измеряться в сантиметрах? Чёрт его знает, но ты любишь его сильнее с каждым проникающим в тебя сантиметром. Пошло? Развратно? А кого, мать его, это волнует? Грёбаная любовь не спрашивает разрешения войти, не деликатничает и не мнётся у порога — она к херам сносит с петель дверь и вихрем врезается в тебя с ядовитой гаденькой ухмылочкой. И это не сказочно красиво, — долбаные сказки заканчиваются в детстве, когда узнаёшь, что бородатого мужика с мешком подарков за спиной не существует, — это до отупения больно и невыносимо. Это наркотик, без которого ломает и корёжит, а после принятия очередной дозы мозг улетает, как докуренный до фильтра и обжёгший пальцы бычок в форточку. Чем больше принимаешь, тем больше и отчаяннее хочется. Только вот время между принятием доз, как бы тебе этого ни хотелось, не сокращается. Не ты решаешь. И плевать, что выглядишь потрёпанной шлюхой на исходе удачной ночи, с фонарями любви под глазами, когда приползаешь домой, шатаясь как пьяная, потому что больно свести ноги и сделать нормальный шаг. Между вами не искра пробегает — между вами вечно работающий сварочный аппарат. И пусть умом ты понимаешь, что являешься всего лишь одним из верблюдов в огромном караване, тянущемся через пустыню, сердце отказывается принять этот факт и жаждет большего. Сердце слишком жадное, чтобы довольствоваться малым.

Злишься, бесишься, куришь вдвое больше прежнего, но не можешь сделать ровным счётом ничего, только бросаешься на него как ненормальная при первой же возможности. Он никогда не отказывает. Потому что ему всё равно. Не ты, так другая — желающих достаточно.

И ты терпишь это, проживая свой личный ад, потому что он для тебя слаще эфемерного Рая.

Алеся с грохотом поставила стопку на барную стойку и закрыла на мгновение глаза. Она как натренированная ищейка снова выследила его. Подойти и обломать девку, тискающуюся с ним?

— Привет, — Громов встал возле неё, уперевшись коленом в высокий стул. — Каким ветром?

— Всё тем же.

— Тебе разве завтра не нужно в школу?

— Миш, — Антонова устало взглянула на него, — убери от Славки эту дрянь. Не могу смотреть…

— А ты не смотри. Не надоело ещё?

— У тебя всё просто, да?

— Нет, детка, у меня всё сложно, но это мои личные проблемы, а вот ты занимаешься самотрахом, прекрасно осознавая всю глупость этого малоприятного процесса.

— Ты любил когда-нибудь?

— Не разочаровывай меня, Алесь, — Громов обнял девушку за плечи, развернув к себе.

— Потанцуешь со мной?

— Конечно.

Он прижимал её в танце, весьма откровенно касался, но ни на секунду не допускал мысли о переходе черты. Ему было искренне жаль эту девочку. Совсем ещё соплюшка, она просто выбрала не того человека для любви, хотя он, как никто другой знал, что выбирать в этом случае не приходится. Мишка Громов тоже знал, что такое любить, как бы абсурдно это ни звучало, и потому ему действительно было жаль её.

Слава сам подошёл к ним, не дожидаясь очередного спектакля, где главной героиней непременно стала бы Антонова.

— Привет. Мих, можешь уже отлипнуть от неё, я здесь.

— Ревнуешь? — Алеся подмигнула ему.

— Ревность — это венерическое заболевание сродни гонореи: противно, болезненно и передаётся половым путём. Предпочитаю избегать всяких болячек.

— И даже чуть-чуть? — Собственный голос показался Антоновой омерзительно жалким.

— Если дружба мужчин заканчивается между женских ног, то это не дружба, — Бессонов усмехнулся.

— Громов, — девушка сжала чужие руки, — вызови мне такси, пожалуйста.

— Уже уходишь? — Слава был настолько равнодушен, что ей становилось тошно.

— Да, завтра рано вставать.

— Бывай. Мих, мы тебя за столиком ждём. Не тормози там.

Выйдя на улицу, Алеся закурила, нервно вздрагивая и часто моргая в попытке сдержать злые слёзы.

— Ты в порядке? — Громов сочувствующе смотрел на неё.

— Можешь сегодня остаться со мной? Мне кажется, я с ума сойду в одиночестве…

— Могу, — просто ответил он и улыбнулся.

— Только не к тебе.

— Конечно. Мне номер снять?

— Не нужно. У меня с собой ключи от квартиры. Только там в холодильнике шаром покати.

— Как ты смотришь на то, чтобы устроить ночь вредной пищи? Закажем какую-нибудь китайскую муть и пиццу, м? — Миша увидел приближающуюся машину с шашечками и рванул к дороге, размахивая руками.

— Громов, ты офигительный, знаешь? — Шёпот девушки утонул в холодном ветре.

Такси промчалось мимо и, матерясь под нос, Мише пришлось звонить диспетчеру.

В машине они оба молчали. Громов сбрасывал звонки от Славы, не имея ни малейшего желания объясняться. Может, к лучшему? Хотя бы сегодня он не натянет на свой член очередную девку, имея достойное объяснение для самого себя. Не в Перовской же дело… Он просто не может оставить младшую сестрёнку своего друга, глупую девчонку, влюбившуюся в того, в кого не следовало. И Настя здесь не при чём. Он ведь всё решил. Кажется.

Он сделал заказ, убрал телефон в карман джинсов и откинулся назад, запрокинув голову. Тёплые пальцы коснулись его щеки.

— Что ты делаешь? — прикрыв глаза, спросил он.

— Размышляю.

— Да ладно?

— Угу. Думаю, что в тебя нужно было влюбиться. Ты хороший.

— Я хороший, Алесь, потому что не спал с тобой и не собираюсь.

— А если бы подобное случилось?

— Тогда сейчас ты уезжала бы в одиночестве, проклиная не Славку, а меня.

— Вы действительно похожи?

— Да.

Антонова отвернулась и уставилась в окно. Ночные огни Москвы мутными пятнами пролетали перед её глазами. Хотелось завыть. То, что она чувствовала когда-то к Олегу, не шло ни в какое сравнение с тем, что с ней творится сейчас. Это настоящий ад. Ад, который она не променяет на сады Эдема ни за что на свете.

Вспомнились последние соревнования. «Тащи, тащи её!» «Дожимай, Антонова!» Она вымоталась, но впереди оставалась схватка за первое место. Золото или ничего. Победа и разряд. Алеся ощущала странный дискомфорт в спине, но списала всё на бросок в первом бою: жёстко её приложили. Увидев противника, Антонова нахмурилась, какое-то неприятное чувство грызло изнутри. Невозможно объяснить… Но это не страх. Страха перед схваткой не должно быть, иначе вообще не стоит выходить на ковёр. Соперница сразу пошла в атаку, пытаясь перебросить её, но Антонова вывернулась. Нога вперёд, нет, назад, чтобы не попасться, снова рывком вперёд. Самбовки отчего-то скользят. 0:0 Ничего не происходит, кроме попыток покрепче ухватить друг друга, а потом вдруг всё перевернулось: захват, бросок, удержание и гул в ушах от удара собственного тела. «Уходи, Антонова!» «Выкручивайся!» «Отрывайся!» Она задыхалась под тяжестью чужого тела. И в этот момент она поняла, что именно не давало ей покоя: вес! Килограмма три, не меньше. Какого чёрта? Как допустили подобную ошибку? Куда смотрят судьи и рефери? Её соперница из другой весовой категории. Внешне сразу и не скажешь, но тело знает предел и чувствует. Как эта кобыла взвешивание проскочила? Только после схватки разведут руками и посоветуют искать причину поражения в самой себе. Знаем, проходили. Алеся разозлилась. Она проигрывала уже четыре очка. Чёрта с два она позволит этой корове забрать у неё медаль. Тело ломит так, что дышать больно. Антонова рванулась из последних сил. Перекат, захват, крепко стиснуть, зажать.

«Держи, держи её, Антонова!» Время на исходе. Злость душит. «Болевой!». Алеся тянет чужую руку, давит что есть силы, при этом терпя ответную боль. «Дави её, дави!» Больно почти до слёз, но она продолжает жать. «Ломай!» И всё же соперница сдаётся. Хлопки ладони о ковёр кажутся победным маршем. Она сделала это. Застывшие в чужих глазах слёзы она не забудет никогда. Это действительно больно и физически, и морально — сдаться в шаге от победы. Со стороны всё кажется простым и даже порой забавным, но там, на ковре, много боли. Ты или терпишь её, или проигрываешь. Её соперница поднялась, сжимая повреждённую руку. Алеся встала с трудом. Невыносимая боль пронзала спину. Ещё немного. Рефери поднимает вверх её руку, и зал взрывается аплодисментами. За неё болели с самого начала. От резкой вспышки боли она с надорванным вздохом опускается на колени. Кто-то из судей подбегает, пытается поднять её, тянет в сторону. Перед глазами плывёт. Это чертовски больно. До слёз. Теперь уже до слёз.

— Эй, мы приехали, — Миша толкает её в бок, вырывая из воспоминаний.

— Ты заказал еду?

— Ты где витаешь? — Громов придержал дверцу, помогая девушке выбраться из машины.

— Прости, вспомнилось вдруг…

— Что?

— Что значит вкус настоящего поражения. Однажды я проиграла. Проиграла, несмотря на золотую медаль. В жизни бывает и так.

— К чему ты это?

— Я больше никогда не проиграю, Громов, никогда.

* * *

— Тарас, чего ты ломаешься как баба? — Динияр устало вздохнул: сколько ещё он будет объяснять любовнику, что Сабина давно знает о пристрастиях брата и нормально относится к ним? — Она каждый день спрашивает меня, когда я вас познакомлю.

— Мы знакомы, — Опальский бормотал под нос, ковыряясь в холодильнике.

— Тебя ей представили как Женькиного друга.

— А сейчас, как ты хочешь представить меня?

— Сам не понимаешь?

— Ты торопишься.

Хайруллин недовольно цокнул. Это он торопится? Да он терпеливее буддистских монахов!

— Думаю, ей сейчас не до знакомства со мной.

— Почему? — Динияр закатил глаза к потолку.

— Репетиции. Их дуэт с Новаком хорошо приняли, но, чтобы двигаться дальше, нужно много работать.

— Вот об этом ты с ней и поговоришь. Собирайся.

— Куда?

— Я заказал столик в ресторане. У тебя полчаса на сборы.

— Ты мог бы посоветоваться…

— Ой, не начинай! Ты найдёшь тысячу отмазок, чтобы отменить встречу. Хватит, не в детском саду.

— Деспот.

Сабина немного задержалась. Опальский весь издёргался, хотя старался не подать вида, что нервничает.

— Всем привет! — девушка поцеловала брата в щёку и то же проделала с Тарасом, очаровательно улыбнувшись ему.

— Как в школе? — Динияр расслабленно откинулся на стуле.

— Отлично, как и всегда.

— Слышал, что твой женишок лохматый вернулся? — мужчина усмехнулся. Он помнил Егора совсем ещё мальчишкой.

— Не знаю, чей он женишок, — передразнила его сестра, — но точно не мой.

— У неё же кавалер имелся несколько лет назад, — Хайруллин повернулся к любовнику, продолжая ехидно усмехаться. — Ты должен знать его. Сын Татьяны.

— Да, мы знакомы. Хороший парень.

— Чучело лохматое, — хмыкнул Динияр, но без злобы, а чтобы просто подразнить сестру.

— Вероятно, вы давно не виделись.

— Ну а вы? — Хайруллина решила сменить тему. — Встречаетесь?

— Ну… — замялся Опальский.

— Нам же не по пятнадцать, чтобы встречаться. Мы просто вместе.

— Диня, я как бы не тебя спрашивала.

— Поверь, у него лучше ничего подобного не спрашивать. Не добьёшься нормального ответа. Стеснительный.

— Я просто не люблю спешить, — Тарас уставился в свою тарелку.

— Диня, ты бываешь очень противным, — Сабина поморщилась. — Но у тебя хороший вкус, — она мягко улыбнулась, взглянув на любовника брата. Сразу чувствовалось, что он замечательный человек.

Опальскому было комфортно. Девушка была весёлой, разговорчивой и внимательной. Она, казалось, была везде, обволакивая собой всё пространство вокруг.

За соседним столиком устроилась пара с двумя весьма шумными дочками. Опальский даже обернулся от неожиданности, когда одна из девочек, возясь с сестрой, уронила столовые приборы. И вдруг он замер. Тот самый случай, когда рушится мир. Мать неугомонных девчушек смотрела прямо на него, не в силах отвести взгляд, полный изумления и какой-то отчаянной тоски и боли.

— Лика… — выдохнул Тарас. И жизнь понеслась перед его глазами пёстрой кинолентой, перематываемой назад, в прошлое, в тот день, который он хотел бы забыть, да не мог.

Она рыдала, заламывала руки и умоляла. Её мать, бледная, превратившаяся за несколько дней в живой труп со стеклянными впалыми глазами, держала его за руку и молча просила сказать твёрдое «Нет».

— Лика, нельзя. Ты убьёшь себя, — выдавил он с трудом, боясь посмотреть в глаза той, которую любил больше жизни.

— Это же наш ребёнок… Мне всё равно… Пусть он живёт, пусть только… — Анжелика захлёбывалась слезами.

— Нет. Всё уже кончено, понимаешь? Он не выживет!

— Он жив, жив! — она повалилась на пол и завыла, накрывая руками выпуклый живот.

— Лика, перестань, прошу. Ты… мы должны сделать это. Ты сама знаешь, что нужно.

Её крики, полные боли, отчаяния и ненависти, по сей день гремели в его ушах. Она ненавидела его так, будто это он убил их дитя. В этой грёбаной жизни слишком много несправедливости.

Искусственные роды. Ожидание. Нервозность. Боль. Страх. Отчаяние. Опальскому казалось, что не его ребёнок умер, так и не увидев свет, а он сам. Последнее, что он услышал от Анжелики — это измученное, выстраданное «Ненавижу».

Он приходил в больницу и топтался под дверью. Мать Лики не пускала его, потому что психическое состояние девушки было нестабильно и любое вмешательство из вне могло вызвать срыв.

Тарас чувствовал вину. Его слово стало решающим. Он знал, что она сделает всё, что он скажет. Этот ребёнок не мог выжить. Если бы Лика родила, увидела его и тут же потеряла… Если сейчас это так тяжело, то как после? Посмотрев на своего ребёнка, увидев его, тут же потерять… Врачи не гарантировали, что и сама девушка будет в порядке, если не проведут искусственные роды.

Опальский не видел её с того самого дня. Слышал тихий голос из палаты, говорил с её матерью, но Лике на глаза не попадался. Она не могла его видеть. Потом, уже после всего этого ада, сообщили, что шанс забеременеть у неё всё-таки есть. Ей было семнадцать, как и ему. А потом была армия и новая жизнь, через которую он тянул бремя своего греха перед этой девушкой. И вот теперь, спустя столько лет, она смотрит ему в глаза с неменьшим удивлением, чем он сам.

— Я отойду, — Тарас поднялся на дрожащих ногах и вышел на улицу. Сердце громко лупило в грудной клетке, вырываясь наружу.

— Здравствуй, — она стояла сзади, кончиками пальцев касаясь его спины.

Опальский обернулся: такая же симпатичная, круглолицая, румяная, как когда-то давно, кажется, в прошлой жизни.

— Лика, — он мог лишь назвать её по имени.

— Столько лет прошло… — она улыбнулась. — Как ты жил?

— Не спрашивай. А ты?

— Теперь всё хорошо. Прости меня, Тарас.

— Как ты можешь просить прощения у меня? — он порывисто обнял её, целуя в светлую макушку. — Я искал тебя. А потом перестал.

— Мы с мамой уезжали. Вернулись в Москву лет пять назад — Лика обняла его в ответ, стискивая в пальцах рубашку.

— Это… твои дети? — Опальский замер в ожидании ответа.

— Да. Это мои дочки. Но если ты хочешь спросить о… Я родила младшую. Сама. Старшая от первого брака мужа.

— Спасибо, Лика, спасибо, — Тарас плакал. Плакал по-настоящему. Так, как плакал в тот день, когда умер его ребёнок. — Я люблю тебя, маленькая. Люблю.

— И я тебя.

— И снова рыжий? — немного отстранившись, через всхлип, с улыбкой спросил мужчина.

— Это моя слабость, — открыто рассмеялась Анжелика. — Он хороший. Как и ты. Он всё знает. Я рассказала ему о тебе.

— Значит, будут мне сейчас морду бить? — Опальский хохотнул.

— Нет, у него и характер такой же, как у тебя.

Они улыбались, глядя друг на друга. То, что уже казалось невозможным, случилось спустя много лет. Камень рухнул с плеч, рассыпавшись на мелкие куски. Камень, который не давал дышать.

— Как дедуля? — Лика и не думала разжимать объятий.

— Умер.

— Мне жаль. Ты остался совсем один… Или женился?

— Маленькая, в этом мире была лишь одна девушка, на которой я хотел жениться. Другой такой нет и не будет.

— Не зарекайся.

— Это то, в чём я готов поклясться.

— Может… зайдёшь к нам как-нибудь? Навестим маму вместе. Она будет рада.

— С удовольствием, честно. Я и не надеялся, Лик…

— Всё прошло. Никто не виноват. Я поздно осознала это.

Они обменялись номерами телефонов и вернулись в ресторан. Муж Анжелики приветливо кивнул Тарасу и снова переключил внимание на шебутных дочек.

— Знакомая? — спросил Динияр, с подозрением косясь на скалящегося во все тридцать два любовника.

— Да.

Когда они собирались уходить, Лика окликнула его:

— Тар!

Он обернулся, вздрогнув. Как же давно никто не называл его так…

— М?

— Позвони, Тар. Обязательно позвони.

— Обещаю.

И что-то тёплое растеклось в душе. Мягкое, обволакивающее. Боль отступила. Жизнь всё-таки сжалилась над ним.

Глава 30

не бечено

Вернувшись с мачехой из её родного города, Никита окончательно поверил, что человек сам творец своей судьбы. К чёрту отцовские деньги, к чёрту всё.

Родители Лизы за пару дней подарили ему столько тепла, сколько отец не смог за все годы. Чего стоят деньги в сравнении с тем, что осознал он? Они были из другого мира, даже на свадьбу дочери не приехали. Нет, они верили в её выбор, но всё же… Как Лиза ни упрашивала, как ни упрашивал сам Артамасов, они, сославшись на плохое самочувствие матери женщины, не приехали. Никита узнал от них, что отец поддерживал с ними общение, даже после ухода жены он звонил им, спрашивая о ней. Потерял игрушку? Найдёт новую. Забавно, что пропажа была у него под носом, но в его голове не могла даже зародиться мысль, что жена и сын строят собственные планы у него за спиной.

Лиза подала документы на развод. Никиту разбирал смех, стоило ему представить лицо отца в момент оповещения об этом. Ни одна женщина прежде не смела повернуться спиной к великому и ужасному Семёну Георгиевичу. И откровенно хохотал он, когда ему позвонила Нина, сестра Лизы, и рассказала, что сразу после их отъезда снова звонил Артамасов-старший, пытавшийся выяснить, где его супруга, и был послан в задницу. Да, от Нины стоило ожидать… Острая на язык, бойкая, она покорила Никиту. О такой тётке можно только мечтать.

Едва они приехали, Лиза активно взялась за поиски работы. Эта женщина явно не привыкла пускать всё на самотёк. Она постоянно сидела в интернете, звонила кому-то, куда-то ездила.

Никита вплотную занялся переводом на заочное. Это было не так проблематично, как казалось сначала. С работой дела обстояли сложнее: в реальности с образованием-то проблематично найти хорошее место, а без него и без опыта…

Он сбился с ног. Но, задавшись целью, не желал отступать. Впервые он делал что-то сам.

В очередной раз отправившись на какое-то собеседование, Лиза порядком задержалась. Никита беспокоился. Он боялся, что она встретится с отцом. В жизни бывает всякое.

Вернулась женщина удивительно довольной.

— Ну как? — он кинулся к ней, как только она вошла.

— Мы завтра выходим на работу!

— Мы?

— Ага. Ты говорил, что тебе всё равно, лишь бы платили и без криминала?

— Да.

— Поработаешь пока официантом?

— Эм… Лиз…

— Платят отлично. Ты нигде больше не найдёшь такого! И место приличное, а не забегаловка придорожная.

— Думаю, мы должны поговорить. Я подожду, пока ты переоденешься.

Лиза летала как на крыльях. Зайдя перекусить в ресторанчик, о котором среди жён друзей её мужа разве что ленивая не говорила, она была очарована этим местом: чисто, уютно, по-домашнему тепло. К ней за столик подсел мужчина. Он был невозмутим, не обращал внимания на её растерянность, говорил что-то, шутил. Лиза беспомощно оглядывалась вокруг, а потом и сама не заметила, как начала отвечать ему. Они разговорились. Он оказался хозяином этого заведения. И он знал её. Вот так просто назвал по имени и сказал, что в курсе, чьей женой она является. Почему-то совсем не было страшно. Было что-то в этом мужчине притягивающее. Но самым удивительным для неё стало собственное признание. Она рассказала ему всё. Он слушал молча, задумчиво глядя на неё, с какой-то тёплой улыбкой, полной понимания и сочувствия. А после того, как она закончила говорить, подозвал администратора и сказал, что с завтрашнего дня в их ресторане новый помощник повара и официант. Вот так просто. Он не спрашивал. Он решил всё за неё. И Лиза была благодарна ему, потому что на самом деле, как бы она ни крепилась, становилось труднее с каждым днём. Помощник повара? Да плевать. За деньги, которые предлагал ей этот мужчина, она готова была на время забыть о своём образовании. Жизнь учит не выделываться. А ещё она редко даёт второй шанс.

Никита же, выслушав мачеху, крепко задумался: уж больно подозрительной казалась ему щедрость неизвестного мужика. Согласился он лишь для того, чтобы лично встретиться с ним и всё прояснить.

А когда он увидел незнакомца на следующий день, то и вовсе потерял дар речи. Как это возможно?

— Приветствую.

— Здравствуйте, — Лиза пожала протянутую мужчиной руку. — Это Никита, мой сын.

— Привет.

— Здравствуйте, — процедил сквозь зубы Артамасов, отвечая на рукопожатие. — Ничего объяснить не желаете, Леонид?

— Объяснять тебе что-то не моя обязанность. Администратор всё покажет, — Костенко усмехнулся.

— Лиз, ты хоть знаешь кто это?

— Человек, который даёт тебе работу, нет? — женщина пихнула его локтем в бок.

— Елизавета, вас проводит на кухню администратор. Там вам выдадут форму и всё покажут. А с вашим сыном я поговорю в своём кабинете. Пошли, — Лёнечка кивнул Никите. — Пообщаемся.

Его трясло. Почему в этой чёртовой жизни именно этот человек протянул руку помощи его мачехе? И рука ли помощи это? Какие цели он преследует?

— Проходи, садись, — Костенко сел за стол. Надо сказать, что помещение, оборудованное под кабинет, было небольшим, но обставленным со вкусом и комфортом.

Никита буквально рухнул на стул напротив.

— Будем молчать? — Лёня лениво потянулся и облокотился на стол, разделяющий его с собеседником.

— Что вы задумали?

— Мы так хорошо знакомы, что ты уже делаешь какие-то выводы?

— Нет. Я знаю кто вы. И не понимаю…

— Грёбаный педик? — Костенко усмехнулся.

— А это тут при чём? — парень искренне удивился. — Хоть муравьёв на член сажайте.

— Удивил, — мужчина рассмеялся.

— Муж вашей сестры приятель отца. Откровенно говоря, вы не в лучших отношениях.

— Мы вообще ни в каких отношениях не состоим.

— Тем более я не понимаю, почему вы вдруг предлагаете работу нам с Лизой. Месть отцу с помощью нас?

— Малыш, так низко я не паду, даже если однажды мне придётся торговать своей шикарной задницей, чтобы заработать на жизнь. У меня есть определённые принципы. Но, не скрою, видеть удивлённую рожу твоего отца — бесценно.

— Слышал кое-что из разговоров отца и дяди Валеры…. Сомневаюсь, что такой день придёт.

— И что же ты слышал?

— Не обижайтесь, я процитирую…

— Ну давай.

— У этого педика талант вкладывать деньги. Всё, к чему он прикасается, превращается в золото, даже дерьмо.

— Не сомневаюсь в авторе цитаты. Муж моей сестры от зависти вот-вот облысеет. Но в целом он прав.

— Отец уважает вас за деловую хватку, но сам бы не стал иметь с вами дел. Говорит, что или вы его облапошите, или закопаете.

— Возможно. А ты неглупый, — Костенко задумчиво посмотрел на Никиту. — Поверишь, если я скажу, что пожалел твою мать? И, кстати, твою родную маму я знал. Не особо близко, но знал. Хорошая она была. И Елизавета мне её напоминает. За что Сёмку, этого говнюка, такие женщины любят?

— Вы знали маму?

— Это неудивительно. Твоя мама была довольно скромной и всегда держалась в стороне от общества, но и ей приходилось порой показываться в нём. Так однажды мы и познакомились. Просто несколько встреч.

— Но почему вы, толком не зная нас, помогаете?

— Я узнал Елизавету, потому и подошёл к ней. Но то, что она мне рассказала в порыве искренности… Можешь не верить, но мне правда жаль её. И твой отец, прости, мудак, если потеряет её. Но прежней она не может вернуться к нему. Он машина, он сломает её, а она позволит сделать это. Женщины поразительно глупы в любви. Им кажется, что самоотречения достаточно для счастья.

— Знаете… я не верю в благородство людей вашего круга, — парень покачал головой.

— Ты сам понял, что сказал? Ты только что провёл черту между собой и той жизнью, которой жил с детства. Значит, ты готов идти другим путём. Считай, что в очередной раз вкладываю инвестиции в прибыльное дело. Слышал же, что я в этом ас?

— Не понимаю.

— Я, как никто другой, знаю, насколько трудно взбираться на вершину. Посмотри на меня? Из грязи в князи. Нет ничего плохого в том, что я помогу вам немного. В конце концов, я всего лишь предлагаю вам работу. И если ты не справишься, я уволю тебя, поверь.

— А Лиза?

— В ней я не сомневаюсь.

— То есть я должен поверить в ваше благородство и поблагодарить?

— Было бы идеально, но слишком скучно. Иди, новичок, тебе предстоит многое узнать. И только попробуй что-нибудь разбить.

Порой помощь приходит оттуда, откуда её не ждёшь. Порой люди, от которых не ожидаешь ничего хорошего, совершают поступки, поражающие тебя.

Лёня сам себе удивлялся: из любопытства подсел за столик к жене Артамасова, а на него ушат информации выплеснули. Да какой… Последний чурбан только мог спокойно пройти мимо Лизы. И всё же увидеть рожу этого индюка, когда он поймёт, что не является центром Вселенной… О, да. Почти экстаз. У всех есть маленькие слабости.

* * *

Что такое боль? До этого момента Косте казалось, что он знал ответ. Казалось. Тело дико ломило. Опухшие веки не поднимались. Руки и ноги не шевелились. Голова раскалывалась на куски, особенно в области затылка.

И чего, спрашивается, его среди недели понесло в бар? И на кой чёрт он полез заступаться за поруганную честь девушки? Сразу же видно, что честь её поругана столь давно, что она не помнит. Да и не поругана, а выругана, выматерена и пинком на прощание поцелована. Нет же, полез, осёл пьяный, героя включил. Супермен недоделанный. А дева прекрасная, тварь неблагодарная, ещё и сумкой приложила за парня своего. Парень, блин, амбал имбецильный. И теперь он ощущал обалденный коктейль из похмелья и последствий избиения.

— Вы в порядке? — Как сквозь стекло.

Открыть глаза. Просто сделать чёртово усилие.

— Вам нужно в больницу.

Кондратенко с трудом моргнул. Он посмотрел на мир узкими щёлками. И весь мир состоял из стены с голубыми обоями, куска шкафа-купе и женского плеча.

— Где я?

— У меня дома. Я нашла вас в переулке. Вы просили не вызывать скорую и полицию. Серьёзных видимых повреждений нет. Синяки и ссадины.

Странная.. Избитого незнакомца притащила к себе домой.

И кому звонить? Отцу? Брату? Ага. И оба оторвут ему яйца. Без наркоза. Толик. Только он без лишней ругани заберёт его и отвезёт домой. А там можно прикинуться больным гриппом, нарисовать больничный и подождать, пока не сойдут синяки.

— Вы можете подняться?

— Попробую.

Плечо сдвинулось и в поле зрения попало лицо. Уставшее, измученное и будто знакомое.

— Кто вы?

— Эля. У вас, вероятно, сотрясение, но переломов точно нет.

— Вы рентген?

— Нет. Дедушка хирург.

— То есть вы меня облапали? — Костя решил пошутить.

— Осмотрела.

— Осматривают врачи, а не их внучки.

— Простите.

Кондратенко перекосило. Она чокнутая, что ли?

— Мам! — в комнату влетел маленький чёрненький ураган и с разбегу вспорхнул на постель, отдавив мужчине ногу.

— Даша, осторожно!

Привести в дом незнакомца… В дом, где есть маленький ребёнок. Ещё остались такие наивные идиоты?

— Мам, а дядя больше не болеет?

— Нет, дядя, кажется, здоров.

— Можете дать телефон? — Косте надоел этот цирк.

— Конечно.

Щербатый вопросов лишних не задавал. Молча выслушал, попросил дать трубку Эле, уточнил у неё адрес и отключился. Ровно через полчаса, мучительных полчаса для Кондратенко, по которому ползал чернявый ураган, несмотря на попытки матери прекратить это, Финогенов уже звонил в дверь. Увидев хозяйку, он так и застыл на пороге.

— Здравствуйте, Анатолий Евгеньевич.

— Здравствуйте, Эвелина. Так это вы подобрали щеночка?

— Так вышло. Проходите.

Толик разулся и вошёл в единственную в квартире комнату. М-да, всего лишь совпадение, но, возможно, именно оно избавит Костю от лишних проблем.

— Живой?

— Как видишь, — Кондратенко свободно вздохнул, потому что Даша, увидев нового гостя, наконец угомонилась и теперь довольно скромно пощипывала его волосы на руке.

— В больницу едем?

— Я в норме. Домой.

— Уверен?

— У неё спроси, — Костя фыркнул и отвернулся.

— Он в порядке. Но я бы посоветовала проверить голову, — женщина мягко улыбнулась.

— С этим у него с рождения беда. Эвелина, я хотел бы попросить вас…

— Я понимаю. Не беспокойтесь, я никому не расскажу. Константин Юрьевич уже просил меня об этом, когда я нашла его.

— Мы знакомы? — Костя выгнул бровь.

— Браво! — Щербатый хохотнул. — Кость, ты когда последний раз у нас в отделе кадров был?

— Давно.

— Эвелина уже год там.

Кондратенко издал невнятный звук. Обалдеть просто! Понятно теперь, конечно, почему она его домой привела и почему показалась ему знакомой, но чем это грозит ему?

И ещё стало стыдно за свой вид. Начальник, блин. И он прекрасно помнил, что ночью тыкал ей и требовал о случившемся ни единой душе не говорить, хотя и не узнал её. В горячке, видимо. В последнее время он вообще не обращал внимания на сотрудников. Романы на работе стали табу, поэтому общался он лишь с теми, с кем было необходимо. Отдел кадров по сути к нему никакого отношения не имел. Разве что руководство отдела.

— Анатолий Евгеньевич, мне на работу нужно…

— Подбросить?

— Не нужно. У меня есть машина. Дочь нужно в школу отвезти.

— Простите за неудобства, — Толик недовольно зыркнул на закопошившегося Кондратенко.

— Ничего, всякое бывает.

— С меня тортик.

— Это лишнее.

В машине Костя упорно молчал, глядя в окно. Нет, ну почему именно она? А если в компании разнесёт?

— Чего нос повесил?

— Да как бы не вижу причин для веселья.

— Тебе уже достаточно лет, а всё как пацан.

— Толь, это случайность.

— Ты из-за Эвелины переживаешь?

— Да кто она вообще такая?

— Сотрудник компании. На отличном счету. Работник хороший, человек, как видишь, тоже.

— Замужем?

— Тебе какая разница?

— Просто так!

— Ага.

— Я серьёзно! — Кондратенко снова уставился в окно, отвернувшись от друга.

— Нет.

— В разводе?

— Насколько мне известно, замужем никогда не была.

— Ну, раз нач эсбэшки так говорит…

— Димке что скажешь?

— Грипп. И пусть не притаскивается.

— Договорились.

Костя действительно спросил без каких-то тайных помыслов. Интересно стало, почему совсем не обращал на неё внимания. Неужели на самом деле что-то перевернулось в душе? Вырос? Раньше всех представительниц прекрасного пола на фирме поимённо знал, а теперь… Табу. Из-за Татьяны, возможно. Он и сам не понимал. Или после Верочки стал осторожным, или Копейкина отворотила всё желание. Эта может… Он даже отдел их сторонкой обходит. Разве что Насте издалека подмигнёт и спешит куда подальше от зубастого цербера. Кстати!

— Как там ненормальная?

— Кто?

— Выдра лохматая.

— Замуж собралась.

— За что Ромке это?

— Ты не знаешь её.

— Предпочитаю знакомства с подобными ей на расстоянии.

— А чего спрашиваешь тогда?

— Жду, когда уволится.

— Врёшь же. Она ценный кадр.

— Вот уж точно кадр. Любопытствую.

Кондратенко по-детски насупился. Ну захотелось ему спросить. В голову она лезла. Ничего такого. Ещё не хватало!

А без Насти скучно стало. Эх, Старикова… Бывало, они заваливались на диван с пиццей и смотрели тупые фильмы, смеялись до одурения, объедались вредной, но вкусной дрянью, запивали её не менее вредной колой, а потом расходились по комнатам, уставшие после рабочего дня, но довольные почему-то. С ней было комфортно. С ней было тепло. По-дружески. И с женщинами можно дружить, как оказалось. Надо бы пригласить её в гости… Или лучше самому заявиться. Только не с такой рожей. Ей не стоит видеть подобное — хватило в её жизни насилия.

Спасибо людям, сумевшим помочь ей. Костя не видел своей заслуги в благополучном разрешении вопроса с Настиным разводом. Он просто дал ей угол, сам не понимая, что сделал на самом деле куда больше, чем кажется на первый взгляд. И Перовская знала, что всегда будет благодарна этому человеку за понимание, заботу и внезапно возникшую дружбу.

А Эвелине потом надо хотя бы конфет купить. И ребёнку. Маленькое исчадие ада. Монстр кучерявый.

Глава 31

Народу было много. Так много, что практически невозможно протолкнуться, несмотря на приличные размеры частного дома. Густой табачный дым ложился на плечи. Нос щипал запах алкоголя.

Ваня чувствовал себя не в своей тарелке. Не потому, что ему было чуждо подростковое веселье, порой переходящее допустимые границы, а потому, что здесь была ОНА, и нужно было контролировать себя, чтобы вдруг не сделать чего-то лишнего.

— Вано, чего киснешь? Глянь на Перемычко, — Егор кивнул в сторону своей одноклассницы, чей день рождения они все здесь, собственно, и отмечали, — она уже мысленно поимела тебя.

— Вот пусть это и останется в её тупой башке и только, — огрызнулся Тихомиров.

— Что с тобой? — Яна, неизменно находящаяся рядом со Смирновым, обеспокоенно смотрела на хмурящегося парня. — Вань, случилось что-то?

— Казанова... Забей. Нормально всё.

— Зачем пришёл вообще? — Егор хмыкнул.

— Захотелось.

— Будь поживее, а то можно подумать, что я тебя угрозами сюда приволок.

— Забей, — Тихомиров отмахнулся и пошёл к столу, в самую гущу человеческих тел. Ему весело. Ему хорошо. Ему лучше всех. Пиво, вино, мартини, коньяк, виски — всё как надо. Водка. Ваня налил стопку и обернулся в поисках именинницы. Оксана Перемычко была классической красивой идиоткой. Блондинка из анекдотов.

— Перемычко, за тебя! — он кивнул ей, улыбнулся и опрокинул в себя стопку. Гортань обожгло. Плохо пошла. В горле застрял кашель. Тихомиров закусил тонким куском колбасы и зажмурился на мгновение. Всё же водка не для него. Но, чёрт возьми, как хочется временами упиться в хлам! Вторая стопка пошла легче, третья вообще протекла по пищеводу водой.

— Привет, Тихомир, — Алеся похлопала его по плечу, проходя мимо. Она в последнее время редко тусовалась с одноклассниками. Даже удивительно, что в этот день пришла. Тем более с Перемычко близкими подругами они не были.

— Всё нормально? — Ваня догнал её и заглянул в глаза, подёрнутые грустной дымкой.

— Да, — она взяла его руку в свою и сжала. — Спасибо.

— За что?

— Просто так, — Антонова неуверенно разжала пальцы и пошла дальше, взглядом отыскивая свою лучшую подругу. Именно Жанна настояла на её приходе сюда.

— Алесь! — Хрипловатый голос, совсем не подходящий его обладательнице, зачастую вызывал у окружающих недоумение. Действительно, хорошенькое кукольное личико, русые гладкие волосы, тонкая точёная фигурка никак не сочетались с прокуренным сипом подзаборного быдла. Утрируя, конечно, но близко к этому.

— Кандер, и чего тебя понесло к Перемычко? — Алеся подошла к подруге.

— Хочу, чтобы ты расслабилась, — Жанна тепло улыбнулась. Эта девушка хоть и любила вечеринки, могла позволить себе выпить лишнего и даже выкурить пару сигарет, всё же она будто была противоположностью Антоновой. Скромнее, что ли, добрее. Многие не понимали, как столь разные люди могли так крепко дружить.

— Лучше бы о себе подумала.

— А что я?

— А ты, Жанка, в девках засиделась.

— Меня всё устраивает, — Кандер ответила достаточно резко, что бывало всегда, когда подруга касалась запретной темы.

— Ага, молчу-молчу.

Алеся вздохнула. Может, и хорошо, что у Жанны никого нет? Нет парня — нет проблем. Нет любви — нет боли. Но уж очень остро она реагировала на любые намёки относительно её одиночества.

— Здесь твой брат.

— Я видела.

— Вы помирились?

— Не знаю, — Антонова пожала плечами. — Просто… Теперь мне плевать на прошлое. Наверное, я смогла понять его. По крайней мере, мне так кажется.

— Его понимали все, кроме тебя, — Кандер усмехнулась. — Ты была чересчур эгоистичной.

— А сейчас?

— Не могу сказать. Ты моя лучшая подруга, я всегда на твоей стороне. Почти.

— Почти? Это как?

— Если ты захочешь сделать что-то плохое, я остановлю тебя.

— А как же взорвать мир вместе? Разве не так поступают друзья? — Алеся хохотнула.

— Так поступают психи.

— Привет, — к ним подошла Яна.

— Какие люди! — Антонова не пыталась скрыть недовольства.

— Привет, Ян, — в отличие от подруги Жанна тепло относилась к Казановой.. Она вообще по-доброму относилась ко всем. Даже если ей не нравился кто-то, она не показывала этого, оставаясь дружелюбной, но ограничивала общение до минимума.

— Алесь, Егор тебя искал.

— И что?

— Пожалуйста, подойди к нему.

— У самого ноги отвалятся? — Алеся начинала злиться.

— Он ждёт тебя во дворе. Там никого нет, — Яне порой хотелось врезать однокласснице. И сейчас очень хотелось.

— Лучше выйти к нему, чем провести с тобой ещё хотя бы минуту.

— И я тебя обожаю.

— Ян, — Кандер дотронулась до плеча Казановой, когда Антонова ушла. — Не цепляйся к ней. Ты же знаешь, какая она.

— Жан, я верю, что в ней осталось что-то человеческое лишь потому, что так считаешь ты. Думаю, иначе тебя не было бы рядом.

— Она не такая, какой кажется.

— Да мы все другие, — Яна улыбнулась. — Выпьем?

— Немного.

— Первая шлюха и последняя девственница школы вместе? Что-то новенькое! — Андрей Волошин уже порядком набрался и просто не мог упустить шанс достать Казанову, пока рядом нет Егора. — Эй, народ! — он пошатнулся, оборачиваясь. — Прикиньте, Жанночка с Яночкой дружбу замутили!

— Закрой рот! — Яна поморщилась и от греха закрыла собой Кандер.

— А не то что? — Андрей снова повернулся к ней и подошёл вплотную. — Смирнову пожалуешься?

— Не хочу, чтобы он руки марал. Дерьмо ты.

— Это я дерьмо? А ты кто тогда? Потаскушка!

— Прекрати, Волошин! — Жанна была возмущена.

— Целкам слово не давали. Рот бабам не для трёпа нужен. Хотя ты ж не знаешь, — парень залился пьяным смехом. — Тебе показать? Мордочка-то у тебя ничего, сойдёт.

— Ты в хлам, придурок, свали, — Казанова схватила за руку дёрнувшуюся было Кандер. Не хватало ещё тут драку устраивать с перепившим идиотом.

И самым мерзким было то, что никто не пытался его остановить. Все стояли и смотрели на них. Кто-то испуганно, кто-то осуждающе, а кто-то тупо ржал. Ещё бы телефоны достали и начали снимать.

— Шоу окончено, — рявкнула Яна и потянула за собой Жанну.

— А ну стой! — Андрей преградим им путь. — Ты уже бэушная, а вот подружка твоя свежачок.

Лицо Кандер исказилось от ужаса. Только смотрела она не на Волошина, а за его спину, на надвигающуюся тучу, готовую убивать.

— Не надо! — Её голос вдруг сделался тонким. Но было поздно.

Про таких, как Тихомиров, говорят, что они бьют дважды, причём второй раз по крышке гроба. Волошин отлетел от девушек тряпичной куклой. И вот тут толпа засуетилась: кто-то закрывал собой пытавшегося подняться Андрея, кто-то держал Ваню, а кто-то оттаскивал в сторону Казанову с Кандер. Только Жанна вырвалась и бросилась к Тихомирову.

— Остановись! — она встала перед ним, с трудом сдерживаемым одноклассниками.

— Убью, — коротко выдохнул он.

— Не смей! — она была такой маленькой рядом с ним. Пусть Ваня не был высоким, но крепкая сбитая фигура делала его по сравнению с этой хрупкой куклой просто медведем.

— Уйди, дура! — кто-то оттолкнул её из лучших побуждений, но просчитался: Тихомиров, мгновенно среагировав на это движение, вырвался.

— Прекрати! — Кандер снова бросилась к нему и замолотила маленькими кулачками по широкой груди.

— Ненормальная! — Казанова попыталась оттащить её, опасаясь, что Ваня сгоряча может ненароком прибить девушку. А он может. Все знали, что Тихомиров дрался редко, но, как говорится, метко. А тут эта малютка. Да он и не заметит, как прихлопнет её. И не со зла ведь, ибо Ваня парнем был добрым и уж точно девчонку бы никогда не тронул, но в такой ситуации…

В этот момент все дружно решили, что надо спасать Жанну и забыли о Волошине, который, с трудом поднявшись, пьяными глазами осматривался вокруг в поисках чего-то, чем можно хорошенько приложить своего обидчика. Его взгляд упал на стул.

— Только попробуй, мразь, — позади него стояла Алеся.

— Не лезь.

— Крыса, — Антонова вцепилась в него и потянула на себя. Она была в шоке от того, что здесь произошло, пока они с Егором разговаривали на улице. В голове и так была каша, а тут такое. Она вернулась за сигаретами…

— Отвали, сука, — Андрей оттолкнул её.

Алеся удержалась на ногах. Сможет ли она сделать бросок? Злости нужен был выход. Но сможет ли?

—Даже не думай, — Егор подошёл к ней. — Что за херня тут творится?

— Сам посмотри! Твой дружок как с цепи сорвался, а твоя Янка с моей подругой устроили какую-то кучу-малу. И этот ублюдок…

— Отойди, — Смирнов отстранил её подальше от Волошина. — Слышь, угомонись, пока я тебя не угомонил.

— Тебя-то я и ждал! — Глаза Андрея блеснули.

— Обойдёмся без жарких объятий. Исчезни, — он просто отпихнул Волошина в сторону как какой-то хлам и врезался в толпу. — Вано, блядь!

Тихомиров уже не вырывался, он просто смотрел на Жанну, которая по-прежнему колотила по нему своими кулачками и всхлипывала. Её оттаскивали, но она снова бросалась к нему в истерике.

Егор, расталкивая всех локтями, протиснулся к ней и, крепко сжав, буквально оторвал от друга. Она брыкалась и пыталась вырваться.

— Кандер, мать твою, успокойся! Ты ж друга моего угробишь, терминатор недоделанный!

Он приподнял её над полом и понёс к выходу. Жанна укусила его за руку, извернувшись.

Смирнов выматерился, но не отпустил её. Толпа расступалась. Егор вынес её на улицу и прижал к кирпичной стене дома.

— Успокойся!

Яна и Алеся выбежали следом. Вид у первой был потрёпанный.

— Ты в порядке? — Антонова обратилась к подруге. — Горик, отпусти её, — кивнув брату, она подошла совсем близко.

— Там же Ваня! — Кандер, ощутив наконец свободу от чужих рук, безвольно сползла по стене, села на землю и зарыдала. По-настоящему, со слезами и всхлипами. Такого ещё никто не видел. Жанна всегда была весёлой и позитивной. В любой ситуации она сохраняла улыбку.

— Вот же блядь, — Смирнов смотрел на неё, не зная, что делать. Яна с Алесей пытались поднять девушку на ноги.

— Жан, я тут, — Ваня спустился с крыльца и встал напротив неё. Она вскочила, оттолкнув подруг, и бросилась к нему.

— Опять?! — Егор уже готов был снова оттаскивать её от друга, но замер: Вано обнял Кандер и поцеловал в макушку. Она бормотала что-то ему в грудь, всхлипывая и икая.

— Я одна себя сейчас лохушкой чувствую? — Антонова глупо смотрела на обнимающуюся парочку.

— Нет, я тоже, — Казанова захохотала.

— Пойдёмте куда-нибудь, — Смирнов покачал головой.

— Давайте ко мне, — Яна продолжала смеяться. — Послушаем трагедию Ромео и Джульетты.

Собственно, трагедии не было. Ваня и Жанна начали встречаться незадолго до возвращения Егора. Как-то вышло так. Встретились случайно на каникулах, пошли вместе кататься на роликах от нечего делать. Потом сходили в кино, потом ещё куда-то… Кандер давно нравился весельчак Тихомиров, только всё не было возможности даже поговорить нормально. Не было у Жанны столько смелости, чтобы подойти к нему. Это же Вано! Он многим нравился, она знала. А что могла предложить такому парню девушка, которую не зря за спиной последней девственницей называли? Она любовалась им на переменах, издалека, тайно. Даже самой близкой подруге она не смогла открыться. Зная Алесю, она была уверена, что та попрёт танком в попытке пристроить её в крепкие тихомировские руки. Нелепая случайность, столкнувшая их на улице, стала джек-потом. Завертелось, закрутилось, захватило.

С ним всё было впервые. Всё. Не было страха и сомнений. Они были после, когда начался учебный год. Только Ваня не спешил всем и каждому хвастаться, что избавил школу от последней девственницы. Она и не думала, что оброненное ей когда-то «хочу, чтобы я и ты были лишь друг для друга» он воспримет всерьёз. Была какая-то прелесть в их тайне. Что-то трогательное в коротких взглядах на переменах, незаметных касаниях в очереди в буфете. Кандер не хотелось всеобщего внимания, оно пугало. Казалось, всё разрушится, как только кто-то узнает о них. Может, в чём-то она действительно была права, а может, зря беспокоилась — кто знает? Мир подростков порой непонятен и им самим.

Когда они сталкивались на вечеринках, она исподтишка наблюдала за ним, ревностным взглядом впивалась в каждую девушку, приближающуюся к нему. Ваня по-доброму посмеивался над ней. Жанна и к Перемычко на день рождения пошла только потому, что знала об интересе именинницы к Тихомирову. А Оксана красивая…

Неизвестно, сколько бы ещё продолжались их шпионские игры, но она не выдержала. Она испугалась. По взгляду поняла, что Ваня и убить может. Без шуток. Никогда не думала, что он способен на что-то подобное. Знала, что и прежде были драки, но вот так, на её глазах…

Успокоилась Кандер лишь дома у Яны. Заметно расслабилась и засопела под боком у Тихомирова. После нервного всплеска её сморил сон. Ваня, откинувшись на спинку дивана, поглаживал её по волосам, пропуская гладкие пряди сквозь пальцы. Ей всегда нравилось это.

— Не хочешь ничего рассказать? — первой ожидаемо не выдержала Алеся.

— Вроде и так всё понятно, — парень устало прикрыл глаза. Всё же не зря он пошёл к Оксане. Если бы его не было там… Страшно представить. Кулаки до сих пор чесались. Когда всё началось, его выворачивало наизнанку в ванной. Вернувшись, он увидел и услышал то, что сорвало стоп-кран в мозгу. Он и правда готов был убить Волошина, этого сукиного сына. Жанна стала его миром, целой Вселенной. Она проникла ему под кожу и растеклась по всему организму теплом. И какая-то падаль смеет обращаться с ней так?

— А мне кажется это прикольным, — Казанова вошла в гостиную, успев привести себя в порядок. — Не думаю, что наша спящая красавица хотела всему свету рассказать об их отношениях, и Ваня повёл себя как настоящий мужчина. А сегодня вообще бомба. Это было… вау! Тихомиров, я твоя фанатка!

— Даже не знаю, что меня больше удивило, — Егор сидел на полу возле дивана, широко расставив ноги, — то, что я не заметил всего этого, или то, что Кандер, оказывается, терминатор.

— Ты не знаешь её, — Ваня нагнулся и поцеловал Жанну в висок.

— Всё тайное становится явным. Это так или иначе случилось бы, — Антонова криво усмехнулась. — Ни хрена от этой жизни не спрячешься.

Она говорила скорее о самой себе. Тяжёлый выдался вечерок, полный открытий. Брат рассказал ей о своих планах, и она поняла его. Действительно поняла. Как и его поведение в прошлом. Наверное, ей, любимой родителями, никогда в полной мере не ощутить того, что чувствовал он по отношению к своей матери. Должно быть, это больно. Надеяться всегда больно. Она знает. Отчаяние проходит, а надежда выматывает и калечит душу. Это как медленное ковыряние засохшей болячки на коленке — проще сдёрнуть разом.

— Кто-нибудь хочет выпить или перекусить? — Яна стянула волосы в хвост и сразу сделалась какой-то другой, домашней, что ли.

— Я принесу, — Смирнов поднялся. — Тебе сегодня было нелегко.

— Спасибо, — она проводила его нечитаемым взглядом.

— Он не любит тебя, — прошипела Алеся. — Ты ничего не знаешь о нём!

— Я знаю больше, чем ты думаешь, — Казанова села на диван рядом с Жанной и Ваней.

— Ну-ну.

— Я не стану держать его, когда он наконец решится сделать то, что должен.

— Ты о Хайруллиной? — Тихомиров осторожно потянулся, боясь потревожить сон Кандер.

— Он совершает, возможно, самую большую ошибку в своей жизни, — Яна грустно улыбнулась.

— И тебе всё равно? — Антонова удивилась.

— А ты думала, я в него клещами вцеплюсь? Я желаю этим двоим счастья больше, чем кто-либо.

— Тогда какого хера ты трёшься с ним? — теперь Алеся злилась. — Кайфово ей видеть, а? Ты хоть представляешь, как это больно? Хотя… это же ты.

— Шлюхи не умеют любить, да? — Казанова ухмыльнулась. — Жизнь куда интереснее наших скромных представлений о ней.

— Девчули, по углам, — Ваня цокнул языком. — Давайте без второго раунда обойдёмся, ладно? Гор — дебил, мы все это знаем.

— Нормально, — Смирнов стоял в дверях с подносом в руках. — Ушёл на пару минут, стал в глазах друга дебилом.

— Будто не понимаешь, почему я так считаю.

— Вано, — Егор подставил поднос на стол, — я не говорил раньше… Я не останусь в этой стране.

В гостиной воцарилась тишина. Только тиканье настенных часов разрезало её мерным стуком. Девушки отводили глаза, чувствуя себя соучастницами преступления буквально.

— Нет, Гор, ты реально дебил, — Тихомиров тяжело вздохнул. — Она не будет ждать вечно. На её месте я бы давно послал тебя куда подальше. Сабинка теперь звезда, долго у окошка плакать не будет. Сколько времени ещё впереди до твоего отъезда? Не думал, что многое может измениться? И всё это время собираешься трахать мозги ей, себе и Янке? Казанова, — он повернулся к девушке, — я уже вдуплил, что ты без загонов, но это ненормально. Если бы её чувства в стену глухую были, но Гор же любит её. И от этого ещё гаже вся ситуация. Даже я, пацан, относясь ко всему проще, чем девчонки, не понимаю, как можно так? Я не могу представить, что поступил бы так с Жанкой. Да я после этого в зеркало бы взглянуть не смел и мужиком себя считать! Гор, — он снова обернулся к другу, — ты изменился. Я всегда уважал тебя…

— Жалкого слабака, наматывающего сопли на кулак? — Смирнов усмехнулся.

— Ты не был мразью. Какой толк от твоей силы, если внутри гниль?

— Так почему ты до сих пор считаешь меня другом?

— Потому что, как и Хайруллина, верю.

— Не ругайтесь, — Кандер открыла глаза и зевнула. Она уже довольно долго притворялась спящей, наслаждаясь прикосновениями своего парня и внутренне морщась от его ругани с друзьями. — У каждого из нас есть свои причины для тех или иных поступков. Нельзя влезть в душу человека и понять, что творится в ней. Я видела, как на переменах Егор смотрит на Сабину. Я сама такой была. Но и Яну он не обманывает. Она знает. Мы не имеем права лезть.

— Жан, тебе Хайруллину не жалко? — Алеся покосилась на подругу.

— Жалко. Я бы не выдержала на её месте. Но кто я такая, чтобы судить Егора? А тебе-то почему жаль её? Ты же не выносишь Сабинку!

— С тех пор, как влезла в её шкуру…

Любить очень больно. Больно, что твой собственный брат поступает с кем-то так же, как поступают с тобой. Хайруллиной ещё хуже. Егор любит её и осознанно причиняет боль, Слава же делает это по привычке. Он не замечает даже.

— Ты сам-то веришь, что сможешь без неё? — Ваня спросил друга, не глядя на него больше.

— Потом будет хуже.

— Да откуда ты знаешь? Мы жизни толком не нюхали, а ты берёшься на себя вершить чужие судьбы! Ты стал трусом, Гор.

Глава 32

не бечено

Никита нетерпеливо поглядывал на дверь ванной, ожидая, когда мачеха наконец закончит изображать из себя резиновую утку. У неё выходной вообще-то, а ему пора на смену. Не могла позже? Или сделать свои дела побыстрее, раз уж самым наглым образом влезла вперёд, оттолкнув его в прямом смысле слова от двери. Нет, у Лизы была привычка зависать в душе по часу, не меньше. И в эти моменты она игнорировала всё вокруг. Он уже и кашлял возле двери, и аккуратно стучал, и откровенно орал — бесполезно.

— Утонула, что ли? — задумчиво протянул он, почёсывая взъерошенный затылок. Администратор был строг к внешнему виду сотрудников.

Удивительно, но Артамасову нравилась его работа. Не то чтобы это было пределом мечтаний, но нереально распирало от гордости за самого себя, когда на карту перечислили аванс. Он заработал эти деньги сам. Сам! В целом, денег хватало, учитывая, что они с Лизой не тратили больше необходимого, а на клубы и прочее у него просто не было времени. Да и желания не было. Все, кто называл себя его друзьями, остались за чертой, которую он провёл. Непонятливым он прямым текстом сказал, что ничего общего со своим отцом больше не имеет, и они, как и ожидалось, исчезли. Коллеги не знали, кто он. Для них Никита был обычным парнем, и это радовало. Лизе же работа безумно нравилась сама по себе. Она боготворила шеф-повара и практически не отходила от него, как губка впитывая каждое его слово. Судя по всему, она планировала остаться в ресторане Леонида надолго. Сам Костенко появлялся не так часто. Он вечно был занят чем-то, мотался где-то, приезжал уставшим, пил литрами кофе в своём кабинете, ковырялся в бумагах и снова срывался с места. Прошло всего две недели, а казалось, что не меньше года. Жизнь стала другой, или он просто теперь иначе смотрел на неё. Было трудно. Первое время он только учился посуду держать и не путаться в заказах. Но администратор всё равно хвалил его, говоря, что для новичка он неплох. Администратор вообще был классным мужиком, хоть и строгим. Он не орал за косяки, он терпеливо объяснял и давал советы. И это было куда действеннее криков.

Никита часто среди посетителей видел знакомых отца и понимал, что тайной для Семёна Георгиевича это не останется.

Лиза не выходила из ванной, а Никита, мягко говоря, зверел, потому что времени до выхода оставалось всё меньше.

Трель звонка стала контрольным.

— Кого там принесло! — с рыком распахнув дверь, парень отшатнулся.

— Допустим это я, — Семён Георгиевич вошёл царственной походкой, хотя заметная щетина и тёмные круги под глазами слегка подгаживали образу. — Как дела? Не звонишь, не заходишь…

— Пап, я занят, — Никита нервно оглянулся. Только бы Лиза ещё в пене побарахталась!

— Спешишь куда-то? До меня тут слух дошёл… Не пояснишь ситуацию? Что за дела с переводом и работой? Тебе денег не хватает? Я в тебя столько вбухал, чтобы ты тарелки таскал? И где, — Артамасов-старший криво усмехнулся, — в забегаловке Костенко!

— Честный заработок не может быть постыдным.

— О, ты у него уже понахватался. Узнаю слова Леонида. Не с того пример берёшь. Он тебя ничему ещё не научил, а?

— За словами следи. Я повода не давал. Ты всю жизнь меня мордой тычешь в то, что я ничтожество. Решил работать, так ты снова недоволен? Определись уже.

— Ещё бы листовки раздавать подался, — мужчина, не разуваясь, прошёл в зал, прислушался к звукам льющейся воды, буркнул что-то нечленораздельное и сел в кресло.

— Я занят, пап, — напомнил Никита.

— Лиза ушла от меня.

— М…

— Она на развод подала.

— Да ладно?

— Ты рад?

— Я привык.

— Не сравнивай её со всеми этими… Кто тебя просил тогда шоу устраивать? Так бы и врезал, да сил нет, — Семён Георгиевич устало вздохнул. — Она как сквозь землю провалилась. Никому не звонила, у родителей её тоже нет.

— А ты узнавал?

— Я только что приехал оттуда.

— Ты в Пензу ездил? — Никита опешил.

— Я должен найти её. Чёрта с два ей, а не развод!

— А не пойти бы тебе на хер, Сёмочка? — Явление Христа народу в образе Лизы стояло в дверях, уперев руки в бока и недобро хмурясь. Вода с растрёпанных мокрых волос падала на шёлковый короткий халат, расходящийся на груди. Артамасов-старший жадно ловил взглядом эти капли, особенно самые бесстыжие, облизывающие кожу в ложбинке. Он замер на какое-то время, поглощённый зрелищем. Наконец мужчина вернулся к реальности, тряхнул головой, скользнул взглядом по жене и хлестнул по сыну. Медленно поднявшись, он подошёл к Никите и выдохнул:

— Гадёныш.

Удар пришёлся в лицо. Едва ощутимая боль поразила раньше осознания происходящего. И понимание чужого отчаяния, вложенного в один-единственный удар, слабый и какой-то беспомощный.

Артамасов-старший был в пассивной ярости. Никогда прежде он не был так зол на сына. Да и не сын был сейчас перед ним. Иуда. Он с ума сходил в поисках жены, обрывал телефоны всех знакомых, мотался в Пензу, выслушивал её сестрицу, которая, казалось, все грехи этого мира на него повесить решила. Он практически не спал, с трудом заталкивал в себя пищу, предпочитая всему алкоголь. Да у него крыша так только после смерти первой жены улетала. Чего только в голову не лезло с каждым днём. Какие только ужасы он не представлял. Хотел даже в розыск подать, но знакомый из органов только высмеял его. Полиция, видите ли, загулявших жён не ищет. Загулявших? Он и не думал о подобном. Это же Лиза! Слишком открытая и честная. И что теперь? Спряталась под самым его носом! И сын тоже хорош, предатель! Всё скопившееся в нём отчаяние и злость вдруг перешли в апатию.

— Ах ты, скотина! — Лиза отвесила ему пинок. — Сына моего бить вздумал? Да я тебя! — она ударила мужа между лопаток. Опешив, он застыл. Никита тут же ретировался в угол гостиной.

— Ну я тебя, падла! — Елизавета разошлась. Когда муж повернулся к ней, она влепила ему пощёчину. Хлёстко, звонко, от души. Голова Семёна Георгиевича мотнулась в сторону, а он, как идиот, улыбался.

— Ржёшь ещё, сволочь? — женщина рассвирепела окончательно, и если бы не Никита, вовремя вернувшийся и перехвативший её поперёк талии, она бы отправила мужа в нокаут.

— Мам, хорош! — Артамасов-младший хохотал, удерживая буйную фурию. — Батя, беги!

Семён Георгиевич плюхнулся на пол. Эта акула бизнеса, в дорогом пальто и начищенных туфлях, сидел на заднице, растрёпанный, с красной щекой, и смеялся до слёз вместе с сыном. И, судя по лицу Елизаветы, им обоим стоило бы заткнуться и прикинутся ветошью. Женщина пихнула Никиту локтем в живот, вырвалась, поправила халат, который уже обнажил больше необходимого, сложила руки на груди и выдала:

— Дебилы. Ты, — она сурово взглянула на мужа, — не показывайся мне больше на глаза.

— Лиз, — Артамасов-старший тяжело и как-то вымученно вздохнул, — давай поговорим?

— Не о чем.

— Блин, мне на работу нужно! — Никита засуетился.

— Приведи себя в порядок и иди. И не опаздывай! Леонид этого не любит. Он дал нам работу, не забывай! — Лиза игнорировала мужа.

— Да знаю я!

— Лиза, Костенко не такой, как ты думаешь, — Семён Георгиевич заговорил, когда сын вышел из комнаты. Оказывается, и жёнушка его ненаглядная в забегаловке этой подрабатывает. — Он очень скользкий. На пути к своей цели ни перед чем не остановится.

— Кого-то это описание мне напоминает… Ой, — она притворно ахнула, — это же про тебя, Сёмочка!

— Не сравнивай! Я никогда не убивал!

— Не неси бред! Не наговаривай на него и не строй из себя святого. Смотреть тошно.

— Он монстр, Лиза. Ты даже не представляешь, на что способно это чудовище…

— Это чудовище, — Елизавета усмехнулась, — человечнее всех тех, кто тебя окружает.

— Увольняйтесь. И близко к этому человеку больше не подходите, — Артамасов поднялся и отряхнул пальто. — Я пришлю кого-нибудь сюда за твоими вещами.

— Иди к чёрту, Сёма! Мы сами со своими жизнями разберёмся.

— Эта квартира моя, — мужчина решил надавить.

— Подавись, на улице не останемся.

— Ты о Никите подумала? Он привык жить в роскоши.

— Ты даже сына своего не знаешь… Убирайся.

Ей было противно. От самой себя противно. Как можно любить такого человека? Как можно считать его человеком? Она вроде и понимала, что он такое, но, видя его сейчас, по привычке одетого с иголочки, но заметно осунувшегося и измученного, едва сдерживалась, чтобы не обнять. Любовь действительно зла. Сердце отчаянно ищет хорошее и цепляется за него, не желая отпускать. Сердце не умеет иначе.

— Лиз, — Семён Георгиевич устало потёр виски, — нам обязательно ругаться?

Почему так? Увидев жену после долгих поисков, он не может даже чувства свои выразить. Она похорошела. Стала хорошенькой, какой была в самом начале их отношений. Он лишь сейчас понял, как она изуродовала себя из-за его глупости. Вбил себе в голову… Старый идиот. Татьяна шикарна, она красива, сексуальна, в то же время за этой оболочкой есть ещё и богатый внутренний мир — она идеальна. Но с ума он сходил не когда она ему отказала и замуж за другого вышла, а когда Елизавета исчезла и подала на развод. С ума сходил от отчаяния и бессилия. И сейчас ему было больно, потому что казалось, что он не нужен жене с сыном. Они так гармонично смотрелись вместе, стали очень близки, а он пришёл и нарушил их покой. Где же его место, если не со своей семьёй? Мать и сын… Это было невероятно, но сил на радость не осталось… А как же он? Что есть у него, кроме денег? Всю жизнь гнался за ними — комфорт превыше всего. А эти двое отказались от комфорта и от него самого, обретя что-то более ценное и значимое.

— Сёма, уходи. Мы освободим квартиру, — Лиза сбавила тон, чтобы Никита не услышал разговора.

— Попросишь Костенко о помощи?

— А если и так? — с вызовом, сурово.

— Всё не то, — Артамасов закатил глаза к потолку, а потом в упор посмотрел на жену. — Прости, Лиза.

— Чего? — она даже головой потрясла, думая, что послышалось.

— Прости меня, — мужчина терпеливо повторил. — Я ошибся.

— В чём?

— Во всём… кроме тебя.

Она молчала. Смотрела на него, не произнося ни слова. Он был честен. Нельзя было не поверить этим глазам, всегда холодным и подозрительным, но сейчас полным вины и пугающего одиночества. Он будто поднимался на эшафот и прямо в эту секунду, стоя на последней ступени, заносил ногу, чтобы сделать этот финальный шаг на пути к смерти. У Лизы внутри всё замерло от этого взгляда. Она любила, до боли, до отчаяния, до смерти. Любила его, каким бы он ни был.

Последний шаг она сделала сама. Шагнула навстречу и застыла, не решаясь поднять глаз от пола. Страшно снова увидеть то, что она увидела за мгновение до этого. Страшно быть причиной чужой боли. Самой становится невыносимо больно. Так не должно быть.

Никита проскользнул мимо них, негромко хлопнул входной дверью и помчался на работу. Без него разберутся.

* * *

Трус. Действительно трус. Егор стоял возле подъезда, высоко задрав голову. В её комнате горит свет. Дома. Наверняка уставшая после очередной репетиции. Они почти не виделись всё это время, потому что Сабина пропускает много занятий, пропадая в студии.

Зачем он здесь? Чего хочет? Смирнов набрал код на двери и вошёл. Он просто должен увидеть её. Ничего такого. Они же друзья.

Поднявшись на лифте, он на секунду замер перед дверью, коротко выдохнул и нажал на звонок.

Сабина открыла, как и всегда, не спрашивая, кто это. Дурацкая привычка. Бесстрашная. Глупая.

— Привет, ты чего так поздно? — она отступила в коридор, впуская гостя. — Что-то случилось?

— Да нет, просто зашёл, — он разулся, повесил куртку на крючок. — Одна?

— Да, Диня занят, — Хайруллина улыбнулась под нос своим мыслям. Здорово, что у брата наконец появился кто-то по-настоящему ему нужный.

— Сваришь кофе?

— Конечно, проходи.

Егор скользнул по ней взглядом: свободная футболка, спадающая с левого плеча, короткие спортивные шорты с закруглёнными разрезами — провокация.

Он шёл за ней на кухню, а в голове крутилась только одна мысль: на Сабине нет бюстгальтера. И это жесть.

На кухне он открыл окно — холодный воздух ворвался в помещение. Девушка поёжилась, но ничего не сказала. Она возилась возле плиты, а Смирнов сидел сзади, впившись взглядом куда-то между её лопаток. Ткань её футболки на вид была мягкой. Такая обычно не скрывает ничего, хотя вроде и свободно лежит на теле. Когда Хайруллина развернулась к нему, он с шумом сглотнул, отвёл глаза и уставился в сторону. Действительно ничего не скрывает… и соски, затвердевшие от холода. Какого чёрта он припёрся сюда? Поднявшись, он подошёл к окну и торопливо закрыл его. От греха.

— Есть будешь? — погружённая в собственные мысли и усталость, Сабина почти никак не реагировала на него.

— Пару бутеров.

— Без проблем, — она снова отвернулась.

— Тебе нравится то, чем ты занимаешься? — он спросил не из праздного любопытства.

— Не знаю. Это не то, чем я хотела бы заниматься всегда. Я не Марек. Он рождён для сцены. Без неё он зачахнет, как цветок в тени, — девушка не оборачивалась.

— Вы давно знакомы?

— Да.

— А Адомайтис? — Этот вопрос не давал Егору покоя.

— Он невероятно талантливый человек, — Хайруллина сжала в руке нож и опустила голову. — Он очень сильный. Я знаю, как ему тяжело после разрыва… И всё-таки.

— Женька выходит за Олега. — Нож со звоном упал на пол.

Сабина торопливо подняла его.

— И как… ты?

— В смысле? — Смирнов удивился.

— Да нет, ничего.

— Бина? — он подошёл к ней сзади.

— Ничего, я же сказала! — она дрожащей рукой резала сыр.

— Давай я, — Егор мягко отстранил её от разделочного стола. — Следи за кофе.

Стоя бок о бок, они старались не соприкасаться телами. Оба чувствовали недоговорённость и напряжение.

Хайруллина выключила плиту. Она не выдержала первой. Обойдя друга, она обняла его сзади, уткнувшись носом в спину. Должно быть, ему сейчас больно. Женщина, которую он любит, с другим. Ему больно так же, как и ей самой.

— Ты чего? — он будто окаменел.

— Мне жаль. Правда жаль.

— Бин, думаю, я не понимаю тебя, — развернувшись в кольце её рук, Егор поднял её лицо, сжав подбородок пальцами. — О чём ты?

— О Жене.

— И?

— Тебе ведь больно, не скрывай…

— С хера ли? — Смирнов не сдержался. — Я как бы рад вообще-то. У меня брат женится.

— Но как же?!

— Бин, я очень люблю Женьку. Очень.

— Вот я и…

— Но не так, как Олег.

— В смысле?

— Прости за грубость, но мне, например, не пришло бы в голову трахнуть её даже по синьке. Извращение какое-то… Равносильно тому, что с Леськой переспать, — Егор поморщился. Перспектива действительно так себе… Женька — лучшее, что было в его жизни. Без неё не было бы и его самого. Она та, кого он готов оберегать всегда. Но это иное, это выше понимания многих.

— Прости, я всегда думала…

— Догадываюсь, — Смирнов улыбнулся. Её руки по-прежнему обнимали его и не торопились отпускать. Он чувствовал биение чужого сердца. Не было сил отпустить. Совсем. — Вано встречается с Кандер, — выдохнул он, стараясь заполнить чем-то тишину.

— Я знаю.

— Откуда?

— Видела их летом вместе. Решила, что сам расскажет, когда захочет.

— Бин, — Егор почти сдался, — мне нужно идти.

— Да. — А пальцы сжали ткань его джемпера ещё крепче.

— Бин…

Их поцелуй был нервным и жадным. В нём не было и толики теплоты, только отчаянное желание, долго сдерживаемое и контролируемое. Егор смахнул с разделочного стола доску с бутербродами и рывком поднял девушку, усаживая на гладкую поверхность. Вклинившись между её ног, он целовал её так, будто это происходило в последний раз, напиваясь ею до края. Не такими должны быть первые поцелуи влюблённых людей… Кто сказал это? Шёл бы он куда подальше!

Сабина разорвала поцелуй и потянула его джемпер вверх, торопливо стягивая вместе с майкой. Ногти впились в обнажённые плечи. Почувствовав, что он хочет её, она просто не могла отпустить. То, что Смирнов хотел её, ощущалось столь явно, что у девушки напрочь отшибло какие-то иные мысли. Она уже тянула вниз молнию на его ширинке, когда вдруг крепкие руки сжали её запястья.

— Нет, — Егор не смотрел ей в глаза. Он видел лишь выбившийся из-под её футболки кулон. Не кулон. Кольцо, подаренное им когда-то давно. И все эти годы… Какая же он мразь! Знать, понимать и догадываться совсем не то, что увидеть собственными глазами. Она так преданно любила его, так долго и мучительно, а он сейчас поступает, как самая настоящая тварь: дарит надежду, которую сам же вскоре разобьёт.

— Я люблю тебя, — прошептала Хайруллина. Впервые она сказала это вслух.

— Прости, — Смирнов отстранился, избегая смотреть ей в глаза. — Прости, Бин.

— Не уходи! — она подалась вперёд, соскальзывая со стола и хватая его за руку.

— Прости.

Что-то упало и разбилось со звоном. Кажется, это была та самая надежда.

Егор шёл быстрым шагом по улице. Глаза щипало. Сколько он не плакал? Плачут слабаки? Значит, он так и остался слабаком. Ну что он может дать ей, кроме пустых обещаний? Разве она заслуживает подобного? Только не она. Он знал, что никогда не откажется от своей мечты. Никогда и ни за что. Даже Женька не смогла бы остановить его, а это что-то да значит. Быть счастливым недолгое время? А сколько будет потом несчастной она? Забудет? Такие не забывают. Он терзает её душу, ломает её, но это всё равно не так страшно, как то, что он может сделать потом, если подарит ей надежду.

А ещё ему было эгоистично страшно за самого себя. Если сейчас больно, то что будет дальше? Если сейчас слёзы по щекам сползают, как у соплежуя последнего, как не сдохнуть потом, после всего? Расставание — это маленькая смерть. Сколько раз он уже убивал её? Сколько ещё она должна будет выдержать из-за него, долбаного козла, неспособного окончательно отпустить её?

Вибрирующий в кармане телефон заставил остановиться.

— Да, Ян?

— …

— Тебе честно сказать? — Егор усмехнулся в трубку. — С каменным стояком и охеренным чувством вины, как думаешь, как я?

— …

— Да, я был у неё.

— …

— Знаю, что идиот. Знаю, Казанова. Я приеду сейчас, ладно?

— …

— Жди.

Глава 33

не бечено

Тарас возвращался домой разбитым: рабочая неделя сожрала его. Пятница — это маленький рай. На лестничной клетке курил Артур, нервно поглядывая на часы. Принесла нелёгкая…

— Привет, — Опальский не торопился доставать ключи. — Какими судьбами?

— Давно не виделись. Прости, столько дел было! — Звягинцев бросил окурок на кафель и раздавил его подошвой.

— Чего хотел? — Тарас поморщился от этого свинства.

— Мне нужны причины, чтобы прийти к тебе? — Артур удивлённо вскинул брови.

— Мог бы позвонить.

— Сюрприз!

Опальский привалился спиной к своей двери. Дикая усталость одолевала. Снова деньги? Динияр рассказал ему, что Звягинцев игрок. Странно, что он сам так долго верил в его бесконечные жизненные проблемы. Ругаться не хотелось. Ничего не хотелось, кроме тёплого душа и сна.

— Ты не особо рад, — Артур нахмурился. — Завёл кого-то?

— Кошек и собак заводят, — вздохнул Тарас. — Давай закончим на этом.

— Вот, возьми, — Звягинцев протянул ему конверт. — Здесь только часть. Я потом верну остальное.

— Не нужно, — Тарас убрал конверт во внутренний карман куртки.

— Глупо как-то, — Артур снова закурил. — Мне казалось, что у нас всё хорошо, — ему действительно было не по себе. Забавная зверушка отвернулась от него. Пожалуй, Опальский был единственным человеком, всегда искренним с ним, добрым и понимающим. Обидно как-то, что всё закончилось, толком и не начавшись. Он даже деньги решил вернуть после крупного выигрыша. Не то чтобы совесть замучила, просто… да чёрт его знает!

— Прости, — Тарас тепло улыбнулся. Всё-таки в их отношениях были и хорошие моменты. Не стоит забывать об этом.

— Да ну тебя, — Звягинцев отмахнулся. — Не хочу себя брошенкой чувствовать. Ты счастлив?

— Да, — Опальский ещё шире улыбнулся.

— Может, и к лучшему. Бывай, — Артур хлопнул бывшего любовника по плечу и пошёл по ступенькам вниз, на ходу докуривая. Здесь точка невозврата. Конец. И нет смысла выяснять что-то. Только на душе паршиво как-то…

Тарас вошёл в квартиру, разделся и остановился посреди коридора. Странно как-то: вроде даже чувства какие-то были, но это так, слабый дымок раздуваемого маленького костерка в сравнении с тем пламенем, которым опалял его Хайруллин. А это любовь? Возможно… Лику он любил до боли, до нехватки воздуха. Любил так, как любят в юности. Сейчас же его чувства были спокойными, зрелыми. Страсть бурлила, да, но в целом было тихо, тепло и комфортно.

Он встретился с матерью Лики и отпустил, наконец, прошлое. После этого он рассказал всё Динияру. Было трудно и даже немного страшно, но он сделал это и не пожалел: Хайруллин понял и принял. Им не нужно было говорить о чувствах, чтобы понять их. Да и нелепо как-то двум взрослым мужикам клясться в любви. Не кино же снимают.

До сих пор удивляло, что Динияр выбрал его. Не потрясающего Леонида, от одного взгляда на которого голова кружилась, не кого-то ещё, а именно его, самого обычного, далеко не красавца, вполне себе заурядного человека, каких вокруг тысячи.

У Хайруллина было всё: внешность, обаяние, деньги, связи — таким достаточно поманить пальцем и перед ними выстроится очередь желающих урвать кусочек. И всё же…

Звонок в дверь. Один короткий и один длинный. Динияр.

— Ты же поработать хотел сегодня, — Тарас открыл дверь, с улыбкой встречая гостя.

— Хотел, — мужчина улыбнулся в ответ и вошёл. — Но, знаешь, вдруг жутко захотелось твоего кофе. До зубного скрежета.

— Ты пьёшь слишком много кофе! — Опальский заворчал по привычке.

— Я не приверженец здорового питания, ты же знаешь. У меня есть время только на кофе и поздние ужины.

— Окажешься в больнице, как Женька!

— Будешь таскать мне апельсины? — Хайруллин повесил пальто на вешалку и убрал в шкаф в прихожей.

— Не буду.

— Что, ни разу не навестишь? — гость нагнулся, вытаскивая из обувной полки уже родные домашние тапочки.

— Не шутят такими вещами, Динияр, — Тарас вздохнул. Горбатого только могила исправит. Всё ему шуточки.

— Вари мне кашу по утрам. Не откажусь.

— Сам вари.

— Некогда.

Опальский знал, что в этих словах нет ни грамма лжи. Хайруллин очень много работал. Проведя день в офисе, он ещё и домой приносил кучу бумаг и порой до глубокой ночи разбирал их. Ему постоянно звонили по работе, и зачастую Тарасу хотелось разбить ненавистный телефон о стену. Не потому, что он чувствовал себя обделённым вниманием, совсем нет, — Динияр всегда находил время для него, — а потому, что всем людям нужен сон. Люди не роботы. Спать по три часа в сутки — привет, больничка. У любого организма есть свой предел. Опальский тоже иногда брал работу на дом, когда были завалы, но это не сравнить с тем, как загонял себя его любовник. Если бы не Сабина, он бы вообще не ел, а пил лишь крепкий кофе, чтобы не свалиться с ног.

— В отпуск не хочешь? — Тарас шёл на кухню вслед за гостем. Порой он в собственной квартире самого себя гостем ощущал.

— Потом, — отмахнувшись, мужчина подвинул табурет к окну и закурил. Наконец-то он дома! Дома. Именно так. Не в своей просторной квартире, обставленной со всеми удобствами и наворотами, а здесь, в уютной двушке, где пахнет домашней стряпнёй и лучшим в мире кофе.

— На том свете отдохнём? — Опальский открыл холодильник и достал кастрюлю с борщом. Сначала еда, а потом уже отрава!

— Именно, на нём родимом.

— В гроб себя загонишь.

— Но перед этим устрою хорошую жизнь для сестры.

— А нужна ей эта хорошая жизнь без тебя? Никогда не задумывался? Сам знаешь, что с того света не возвращаются! — Слова били наотмашь.

— Тарас! — Динияр нахмурился.

— Я прав, потому и злишься.

— Я не злюсь, — мужчина уставился в окно. Нет, всё-таки принцесска ему с брачком попалась… Добрая на грани глупости, отзывчивая, умная, хозяйственная, очаровательная, сексуальная, но, зараза, зубастая. И зубки у неё напильником заточены.

Опальский хмыкнул и поставил кастрюлю на зажжённую конфорку. Кажется, у него ещё осталось немного пюре с котлетами. Хайруллин любит их. Поест и успокоится. Тот путь, который к сердцу мужчины через желудок лежит, он продефилировал ленивой походочкой победителя уже давно. К слову сказать, и сам Динияр готовил потрясающе, но очень редко. Его блюда были изысканными, необычными, зачастую экзотическими, Тарас же готовил по-домашнему, как любимая бабушка. И вот это домашнее, с теплом приготовленное Хайруллина покорило раз и навсегда.

— Па-а-ахнет, — протянул Динияр, щуря глаза от удовольствия. Желудок призывно заурчал.

— Борщ, — пожал плечами Опальский. Он лично ничего необычного не чуял.

— Знаю, — Хайруллин выбросил окурок в форточку, поднявшись. Он подошёл сзади и выглянул из-за плеча любовника, заглядывая в кастрюлю: — Укропчик!

Дитё натуральное! Тарас тихо усмехнулся под нос. Каким же может быть порой этот, казалось бы, всегда сдержанный мужчина…

— Не мешай, — Опальский едва сдержал громкий смешок. Он поставил разогреваться котлеты с картошкой и под голодным взглядом любовника демонстративно прикрыл сковороду крышкой.

— Всё равно пахнет, — потянул носом Хайруллин.

Борщ он наяривал с жирной сметаной. И, как любил, размазывал густую массу ещё и по хлебу. Второе тоже пошло на ура, и Динияр заметно взбодрился.

— Эх, каждый день бы так, — он похлопал себя по сытому животу.

— И так почти каждый день, — Тарас ограничился только первым, так в обед на работе забегал в столовую.

— Ты против?

— Выдам Сабинку замуж и переберусь к тебе.

— Не рановато ли ты её спровадить хочешь?

— Нормально. Поверь, долго тебе меня ждать не придётся. Женишок её в скором времени нарисуется. Помяни моё слово.

— У неё карьера только начинается, — Опальский покачал головой.

— Это блажь. Бросит. Она девочка серьёзная.

— Думаешь?

— Знаю. Для неё существует лишь учёба и он. И если ей нужно будет выбирать, я в выборе её не сомневаюсь. Всё-таки есть в ней капля крови предков. Маленькая, но есть.

Тарас задумчиво изучал скатерть. А ведь он совсем не против, если вот так, вместе, они будут сидеть за столом каждый день. Слишком быстро? Возможно, они оба чересчур долго искали друг друга. Жизнь научила их не терять понапрасну время. Жизнь не прощает ошибок и редко даёт второй шанс. У них он появился. Один на двоих. Может, они сошли с ума? А кто вправе судить их? Все мы немного сумасшедшие..

— Артур приходил сегодня. Мы мирно всё решили, — Опальский поднял голову. Синие глаза пригвоздили его к стулу.

— Не было. Никакого. Артура. Никогда. — Раздельно. Чётко. Без компромиссов.

Синие глаза могут всю душу вытряхнуть и сердце оборвать. Взмах угольных ресниц разбивает наваждение. Теплота во взгляде. Теплота и покой. Это как тихие волны, целующие песчаный берег. Это красиво. Это навсегда.

* * *

Женька тупо смотрела на бледную узкую полоску, идущую параллельно с такой же тонкой, но куда более ярко выраженной. Глюк. В десятый раз. Использованные тесты на беременность возвышались горочкой на стиральной машине. Прилетели. Залетели вернее. И невольно из глубин организма рвётся простое, родное русское «пиздец». Как? Нет, она, конечно, не идиотка и понимала, что с Олегом они не то что прошли период держания за руки, а вообще им не заморачивались, но всё же нормально было столько лет… Смирнов всегда был аккуратен… Или ему крышу снесло? А она куда смотрела? Аккурат между собственных разведённых ног, как он входит и выходит… Дура безмозглая. Копейкина, соглашаясь выйти замуж, не задумывалась о скором продолжении рода своего. Да и нужно ли таких, как она, этому свету подбрасывать? Её с лихвой хватит. А как же работа? Какой декрет? Они, конечно, не нуждаются, но жить лишь на заработок Олега, да ещё с ребёнком? А мотоцикл? Роднулечка, кровинушка… А всё остальное? Нет, ну как Женька Копейкина сможет отказать себе в том, в чём никогда не отказывала? Женя — мама. Это даже не смешно. Это драма какая-то получается с элементами трагедии. Теперь уж точно платью свадебному нет — в балахоне придётся путаться. Свадьба-то через три месяца только. Сильно живот к тому времени выпирать будет? Кто бы знал… Месячных второй месяц нет, раньше нужно было думать, а не спихивать всё на бунт организма. Нехило так взбунтовался, ага. Женька положила тест к куче остальных и вздохнула. Что ж, порадует она женишка вечером, ох, порадует. И Лёнечке сказать надо. Пусть волосы на себе рвёт в припадке — дедом станет. Только шиш она ему сама расскажет, лучше Олега отправит гонцом. Копейкина гнусно хихикнула, представив себе лицо дяди. И что в таких случаях делать надо? В больницу переть? Придётся. Её гинеколог Светлана Алексеевна в обморок брякнется от новости подобной. Ой, а Ромочку порадовать не терпится… Козёл старый он теперь, а не молодой папаша. От такой вести половина родни в ауте будет. Все, кроме Егора с Татьяной: один эмоции контролировать умеет, а вторая давно ждёт. Мир вроде не рухнул, но ощущения странные. Сколько себя помнила, Копейкина всегда жила так, как хотела, и делала то, чего душенька её непутёвая желала. В связи с новыми обстоятельствами придётся менять многое. Сможет ли она? Наверное, сможет, потому что нет ничего такого, с чем она бы не справилась.

Женя извелась, пока ждала Олега. Язык жгло от желания как можно скорее вывалить новость родственникам и потаращиться на их реакцию.

Смирнов вернулся поздно: в интернате были соревнования, которые решили провести в субботу, дабы не нарушать учебный план.

— Привет, — он сразу пошёл в комнату переодеваться, а Женька шлёпала босыми ногами вслед за ним: от двери к шкафу, от шкафа к кровати, от кровати к комоду. Смирнов застыл с полотенцем в руке, подозрительно косясь на неё.

— Как дела? — небрежно обронила она, стоя возле него тенью.

— Были нормально, но, судя по всему, ты сейчас ситуацию изменишь.

— Возможно, — она готовилась, с наслаждением представляя его вытянувшееся от удивления лицо. — Я беременна! — Вот он, сладкий долгожданный триумф! Ну…

Лицо Смирнова действительно изменилось, только вот смотрел он на Копейкину не с удивлением и шоком, а скорее как на дебильноватую школьницу, которая смогла из огромного примера решить один-единственный и радовалась этому.

— Ты ко врачу записалась? — он закинул полотенце на плечо и зевнул.

— И всё? — Женя закипела. Она, значит, новость ему важную сообщает, а у него рожа кирпичом?

— А что, уже бананов жареных хочешь или стены в подъезде погрызть? Тогда подожди, пока я душ приму, а потом вместе сходим. Посторожу, чтобы соседи не увидели.

— Смирнов, слышь, говна кусок, а ты не охренел? — Копейкина взорвалась.

— Жень, — Олег вздохнул, — я знаю уже довольно давно, уже порадовался и даже отметил в баре в прошлые выходные с самим собой.

— Откуда?!

— Ты за циклом вообще не следишь… Хотя, мы же о тебе говорим. Я задолбался ждать, пока до тебя дойдёт. Собирался в понедельник тебя к гинекологу отвести. Думал, как бы твой шок уменьшить. А вот ты, — он хохотнул, — обо мне не думаешь. Обухом по голове хотела?

— Да, — нехотя призналась Женя. Обломал её Смирнов знатно.

— Теперь я могу изобразить счастье?

— Угу.

— Я люблю тебя, Жень. Спасибо, — Олег нагнулся и коротко поцеловал её.

Может, он и не был очень эмоциональным, но был искренним. Эмоции, бьющие через край, остались где-то там, в том самом возрасте, когда он впервые встретил девушку, вломившуюся в его жизнь самым беспардонным образом. Он был счастлив осознавать, что она рядом, что она подарит ему ребёнка, что вместе они будут столько, сколько сами захотят. Положив свою большую ладонь на её пока ещё плоский живот, Смирнов улыбнулся и прикрыл на мгновение глаза. Счастье его было в этом клыкастом недоразумении. И скоро счастья станет вдвое больше.

— Ты говорил кому-нибудь?

— Нет, конечно.

— С кого начнём? — Глаза Женьки подозрительно хитро блеснули.

— Ты же не хочешь… Нет, Женя! — Смирнова перекосило. — Я не поеду к Лёне!

— Ну, Леженька…

— Смерти моей хочешь?

— Он тебя любит!

— Кочергой калёной в задницу он меня отлюбит. Ей-богу, Жек, что угодно, но сообщать Лёне, что он станет дедом, я не стану.

— Очкуешь?

— Да, — Олег кивнул в подтверждение своего ответа. — И, знаешь ли, повод есть.

— Лёнечка озвереет, если узнает последним.

— Он в любом случае озвереет. Ты хоть представляешь масштабы бедствия под названием «Великий Леонид Костенко становится дедом»?

— Ну, он же понимает, что рано или поздно это случится!

— Чем позже, тем лучше. Поверь, Лёня думает так и не иначе. И мне как-то не хочется рушить его фантазии о вечной молодости. Он и чертей в аду раком поставит, что уж обо мне говорить.

— С этим не поспоришь. В гневе Лёнечка страшен. Но всё равно он узнает.

— Увы.

— Он же нормально отреагировал на новость о свадьбе!

— Не путай тёплое с мягким. Выдать замуж племянницу и стать дедом для него понятия совершенно разные. Он или меня прибьёт, или сам с ударом сляжет.

— Значит, расскажем тогда, когда будем готовы.

— Боюсь, к подобному я никогда не буду готов. И он тоже.

Да, даже самые близкие не желали видеть Костенко в гневе. За милой улыбкой и искусственно приветливым взглядом этого мужчины клубилась тьма. Для кого-то он был самым лучшим человеком в мире, а для кого-то — самым страшным кошмаром.

Олег любил Лёню и уважал, знал, что по-настоящему вреда ему будущий родственник не причинит, но всякий раз ему было, мягко говоря, некомфортно, когда предстояло «обрадовать» Костенко какой-то вестью.

Он уже проходил это, вернув себе Женю. Она снова загремела в больницу с обострением, и он отирался возле палаты, не решаясь войти и увидеть её измученной, когда столкнулся с Леонидом. Костенко царственной поступью подошёл к нему, улыбнулся и прошелестел обманчиво мягким голосом:

— Привет, сладкий. Давно не виделись, да?

— Здравствуй.

А потом он прожёг его таким взглядом, что Смирнов и по сей день не понимал, как выдержал и не отвёл глаза.

Лёня усмехнулся и вплотную приблизился к нему. Мягкий тон превратился в ядовитое шипение:

— Ты жив лишь потому, что нравишься мне, сучонок. Люблю таких.

В этот момент Олег понял, где заканчиваются шутки. Отступи он на шаг, испугайся хоть на долю секунды, Костенко заметил бы это мгновенно, и не сносить тогда ему своей дурной головы. Лёня уважал сильных. Только сильный мог стать ему ровней. Только сильный мог быть рядом с его драгоценной племянницей. А всё остальное: любовь и бла-бла-бла — чушь собачья. Костенко подобные мелочи не интересовали. Янис Адомайтис был, возможно, отличным вариантом, но Олег Смирнов, этот мальчишка, стоил сотни таких.

Олег с улыбкой смотрел на Женьку. Что было бы, если бы не было её? Ничего. Пустота. Вакуум.

За их спинами был долгий и трудный путь: горечь ошибок, боль расставания, радость воссоединения — каждой минутой они проживали целую жизнь. От ненависти до любви — эта история стара как мир. На пепелище Ненависти скользкой змеёй вползла Похоть, животная, раздирающая изнутри, ломающая рёбра, терзающая… А потом порывом Страсти Похоть была сметена. Любовь не стала соперницей Страсти. В их истории Любовь и Страсть — сиамские близнецы..

И из углей можно разжечь пламя. Они смогли. Запалили такой костёр, что едва сами не сгорели в нём. И всё-таки им удалось приручить его.

Их жизнь совсем не похожа на сказку. Она не Ассоль, верящая в чудо и ждущая его на берегу моря, а он не капитан Грэй, стремящийся к ней под алыми парусами. Просто так получилось.

Две половинки одного целого? Нет, два целых, стремящихся друг к другу.

— Лежа, а если я истерить буду, ты потерпишь? — Женька раскинулась на кровати в позе морской звезды.

— Можно подумать, это будет чем-то новым…

— А если мне захочется съесть чего-нибудь необычного?

— Ты и так вечно всякую хрень в рот тянешь.

— Ммм…

— Расслабься, твоей фантазии не хватит, чтобы предугадать собственные действия и желания. Это ж ты, Жек…

— Но ты всё равно со мной.

— Без вариантов.

— Знаешь, что-то мне помидорок солёненьких хочется…

— Будут.

— И рыбки жареной.

— Хорошо.

— И цезаря тёпленького с курочкой.

— Ладно.

— И икры красной.

— Блядь.

Глава 34

не бечено

Я трахаю тебя, ты трахаешь мой мозг, он отключается, и я снова трахаю тебя — замкнутый круг. Именно так можно было охарактеризовать их отношения. Слава по-настоящему устал от этого. Он же не нянька, в конце концов! Откровенно говоря, она и в жизни совершенно обычная, и в постели не фонтан. Так кто назовёт ему хотя бы одну малюсенькую, но достойную причину, по которой он должен терпеть её выходки?

Алеся в очередной раз притащилась за ним и сцепилась в словесной перепалке с девушкой, рот которой Бессонову весь вечер покоя не давал. Уж он-то знал, как этот рот использовать… И не приход Антоновой, а прямой взгляд Мишки опускал настроение до отметки минус. Моралист чёртов, защитник сирых и убогих! Будь на месте Алеси кто другой, Громов и бровью бы не повёл — сам не лучше. Но сейчас в его взгляде читалось: «Не поступай так с сестрой нашего друга». Раздражает.

— Прекрати, — Слава посмотрел на Антонову.

— А что я делаю? — она отвернулась от девушки, в адрес которой отпускала колкости.

— Ищешь повод уйти? Так тебя никто не держит.

— Слав, не надо, — Громов уже знал, что будет дальше.

— Вставай! — Бессонов поднялся, игнорируя друга. — Воздухом подышим.

— Не ходи, — Миша схватил за руку двинувшуюся за Славой Алесю. — Тебе будет больно.

— Мне и сейчас больно, — она криво усмехнулась и вырвала свою руку из его.

Ей правда больно. Так больно, что выть хочется. Жизнь превратилась в какие-то размытые пятна-встречи. Она ничего вокруг не замечает, дыша лишь этими короткими встречами. Бегает за ним, как… В кого она превратилась? Видеть его с другими — ад. Знать, что он не принадлежит ей — ад. Любить его — ад. Вся её жизнь стала адом.

Она вышла за ним на улицу и сразу поёжилась от порыва холодного ветра. Тонкую рубашку трепало на ней какой-то тряпкой.

Бессонов закурил, не глядя на неё. Как бы она ни достала его, унижать женщин на глазах у других он не привык. Мерзко это.

— Алесь, заканчивай с этим, — он выпустил клуб дыма.

— А если не могу? — Изображать из себя непонимающую дуру она не собиралась.

— Такая искренняя… На грани тупости, — он покачал головой.

Ведро помоев на гордость? Плевать.

— Обожаю твою рожу — вылитая сволочь. Настоящая, породистая.

Даже без прикосновений, от простого взгляда, брошенного на него, её язык пощипывало от удовольствия. Всю душу об него ободрала… Он не просто открыл дверь в её сердце — с ноги вышиб. Нельзя влюбляться в таких… А в каких можно? Кто ответит? Никто. Потому что в любви не бывает хорошего или плохого варианта — он один.

— Я не шучу, Алесь. Завязывай.

— Что же я такого делаю, что тебя это так злит? — Антонова тоже закурила.

— Сама не понимаешь?

— Представь себе, не понимаю!

— Оказывается, секс тоже можно опошлить.

— Как?

— Выдуманной любовью.

— Я же действительно люблю тебя!

— Ты со мной кончаешь.

По ушам ударил хруст ломающихся позвонков надежды.

До боли обидно. До спазмов в горле. Или это никотин так раздирает гортань? А глаза жжёт вовсе не от подступающих слёз — просто ветер…

Нужно держаться. Нужно.

— Только без драм, ладно? — Слава бросил окурок под ноги и раздавил его. Точно так он и её раздавил. Как что-то незначительное и ненужное. Что-то, что не стоит его внимания.

Он ушёл, оставив её одну. Пусто. Недокуренная сигарета выпала из разжавшихся пальцев.

— Глупая. — На плечо опустилась чужая рука. — Я ведь просил… Надень. — Пальто почти не грело. Или это душа так замёрзла, что не отогреть?

— Громов, мне холодно.

Миша обнял девушку, крепко прижимая к себе. Всё, что он мог, так это увезти её отсюда, подальше от всеобщего веселья, которое лишь добьёт её. Бессонов, столкнувшись с ним на входе и коротко взглянув на пальто и сумку Алеси в его руках, ничего не сказал, хмыкнул только и прошёл мимо. Ему не понять. Лишь раз за всю жизнь Славу тронули чужие чувства. Лишь раз, когда он не смог стоять в стороне и вмешался. Может, потому что это были Женя с Олегом? Кто его знает…

Громов не осуждал друга, потому что сам был не лучше него. Сколько девушек так же, как сейчас Алеся, дрожали на ветру, едва сдерживая слёзы, из-за них? Не счесть. Просто это была она… Так получилось. И терзало Мишку то, что не без его участия всё закрутилось: это он, идиот, решил побыть грёбаным рыцарем… Сестра лучшего друга. Скажет ли ему спасибо лучший друг? Не вмешайся он тогда, сейчас не мучила бы совесть. Совесть… А ведь она у него есть.

Антонова куталась в пальто. Её трясло. Холод не отступал. Жуткий холод. Обжигающий. Она попросила таксиста включить печку. Он молча выполнил её просьбу. Мишка расстегнул куртку от духоты. А её пробирал озноб.

В её пустой квартире стало ещё хуже. Она, не снимая пальто, набросила на себя тёплое одеяло, с головой спрятавшись в него.

— Лесь? — Громов сидел возле неё на диване.

— Холодно. — Зубы стучали, громко клацая.

— Выпьешь?

— Да. На кухне, — она едва ворочала языком.

Миша нашёл бутылку виски. Кажется, он сам её здесь и оставил в прошлый раз. Он уже успокаивал Алесю в этой самой квартире. Всё повторяется… Но обойдётся ли, как обошлось тогда?

Девочки любят пострадать временами. Девочки изводят себя и накручивают, если ОН вдруг не звонит или не отвечает на звонок. Девочки ждут чего-то необыкновенного. Им мало того, что у них есть.

А если ждать нечего изначально? Если с самого начала всё предрешено? Нет ничего, чтобы хотеть большего. НИ-ЧЕ-ГО.

Антонова вцепилась в бутылку, протянутую Громовым, как в спасательный круг. Зубы клацнули по горлышку.

— Эй! — он попытался остановить её, но одёрнул руку. Какие, к чёрту бокалы?

— Прости, — Миша отвёл взгляд.

— Дурак, — выдохнула она и снова прижала к губам горлышко бутылки. Она понимала, за что он извиняется, но не считала, что он виноват в чём-то. Он её под своего друга не подкладывал, влюбляться не заставлял и боли ей не причинял. Да и Слава ни в чём не виноват. Сердцу не прикажешь. Она сама, сопливая девчонка, втрескалась во взрослого мужчину. Как же он был прав, когда советовал ей не прыгать в первую подвернувшуюся шлюпку. Овца! Но она была даже благодарна ему. Именно Бессонов заставил её одуматься и понять, что её чувства к брату, казавшиеся любовью, — ерунда. Теперь она знала, что такое любовь. Увы. А в книгах и фильмах всё красиво. Даже если в них много боли и страданий, в конце всё равно все до отупения счастливы. Хэппи-энда не будет… Хэппи-энды придумали для счастливчиков, забыв, что в реальной жизни куда больше неудачников.

— Согрелась? — Громов встал напротив неё.

Алеся подняла глаза, протянула руку и сжала его ладонь. Она ещё долго не согреется. Это не тело мерзнет, а душа…

— Мишка, — Антонова улыбнулась, — не жалей меня. Не надо.

Жалость — это действительно мерзко. Она безжалостно добивает, выворачивая душу наизнанку. В жалости нет ничего благородного. Сочувствие и жалость — это не одно и то же. Жалость унижает и топчет оставшиеся крохи человеческого достоинства.

— Я не жалею, Лесь…

— Врёшь. Я справлюсь, Громов. Не знаю как, но справлюсь.

Вера в себя почти умерла. Она корчилась в предсмертных судорогах рядом с остывшим телом надежды. Так бывает. Кому-то сверху, должно быть скучно, и он подбрасывает нам под ноги камни, гнусно хихикая над нашими падениями. Весело? Обхохочешься…

* * *

Она не могла не сказать. С одной стороны, это её вроде бы не касалось, с другой — она должна была сделать это. Но как же это неприятно… До репетиции она не решилась, теперь же, сидя в комнате отдыха, она затравленно смотрела на человека, которому должна причинить боль. Слова ранят…

— Ты уверена? — Янис вздохнул. Всё-таки Сабина действительно талантлива.

— Да. Я не вижу себя на сцене, — Хайруллина не хотела оправдываться, но её тон сам по себе был виноватым.

— Блин, засада, — Марек был расстроен больше продюсера. — Народу зашло же!

— Я не буду настаивать, — Адомайтис игнорировал вздохи подопечного. — Отработаешь несколько выступлений, как договаривались.

— Конечно.

— Саби, ты дура! — Новак насупился.

— Марек! — мужчина строго посмотрел на него.

— Янис, так правда же! Знал бы ты, из-за чего она сливается…

— Мы изначально не строили далеко идущих планов.

— Марь, я не могу, правда, — Сабина улыбнулась другу.

— О себе думай, Марек! У тебя впереди долгий путь. И если ты облажаешься, я тебя даже на подпевки к третьесортным девичьим группам не допущу.

— Знаю я, — Новак фыркнул. — Янис, я порву всех.

Адомайтис усмехнулся. Марек Новак был невероятно самоуверенным. Бесспорно, он один из самых талантливых исполнителей, с которыми ему приходилось когда-либо работать, но Европа, на которую они нацелились, не так проста. Многие пытались, но лишь единицы смогли.

— Янис Робертович? — Хайруллина будто на обрыве пропасти стояла.

— Да, Сабина?

— Я хотела сказать... — девушка замялась.

— Что такое?

— Женя, она…

— Не нужно. Я знаю. — Адомайтис отвернулся от подопечных. — У меня встреча, я поеду.

— Янис! — Марек окликнул мужчину.

— Всё в порядке. У меня нет времени на грусть. Это излишняя роскошь.

— Знаешь, — заговорил Новак, когда продюсер вышел, — я никогда не встречал таких, как он.

— Я так боялась, — казалось, Сабина до этого момента не дышала.

— Он в курсе.

— Откуда?

— Не знаю и не хочу знать. Но, наверное, теперь ему легче. Лучше так, чем надеяться. Сама должна понимать.

— Я тоже пойду. Может, успею на последние уроки, — Хайруллина поднялась с дивана, на котором сидела.

— Ты точно решила?

— Да, Марек.

— Мне правда жаль.

Каков её путь? Новак рождён для сцены и софитов, но не она. Записываться в студии, петь на репетициях — это тяжело, но даже весело, а вот сцена — это страх. Ей не нравилось внимание толпы. Она никогда не мечтала о славе и всеобщей любви — ей нужна любовь лишь одного человека. Человека, который причиняет ей боль и в то же время одаривает наивысшим счастьем.

Как ей вести себя после случившегося? Сделать вид, что ничего не произошло? Но сможет ли она? Сможет. Она слишком долго шла вперёд и не имеет права останавливаться сейчас.

— Привет, ты поздно, — Ваня улыбнулся ей и спрыгнул с подоконника, на который до этого забрался с ногами, игнорируя замечания учителей.

— Привет. Репетиция затянулась.

— У тебя это серьёзно, — Тихомиров лениво потянулся.

— Нет, всё почти закончилось. Где Егор?

— Вот так сразу? — Ваня усмехнулся. — В сортир пошёл.

— Отлично, тебя-то я ждала, — Яна подошла к ним и схватила Сабину за руку. — Поговорить нужно.

— Нам с тобой? Шутишь? — Хайруллина дёрнулась, но хватка у Казановой была поистине железной. — Отпусти.

— Ян, ты помягче давай, — Тихомиров вздохнул. Ох, уж эти девчонки.

— Вано, ни слова ему, понял? — Яна потащила за собой девушку.

Тяжело видеть боль близких. Очень тяжело. Янка Казанова по-своему любила Егора и устала смотреть, как он медленно и целенаправленно убивает самого себя. Мужская упёртость сродни глупости. Тупорылый баран! Ну почему Бог мужикам вместо мозга силу дал? Он рассказал ей о том, что произошло между ним и Сабиной. Ну не дебил ли? Если Хайруллина не перестанет из себя тень отца Гамлета изображать и не возьмёт ситуацию в свои руки, так и будут они ходить по кругу, косясь друг на друга и не решаясь приблизиться. Психбольница. И шли бы к чёртовой матери все, кто говорит, что нельзя вмешиваться в чужие отношения. Клала она на их мнение с высокой колокольни!

— Чего тебе? — Хайруллина исподлобья смотрела на неё, потирая запястье, на котором выступили красные пятна. Отлично, та, кого видеть меньше всего хочется, приволокла её в туалет. Типичная сцена из дешёвых американских мелодрам.

— Свали, — Казанова рыкнула на девчушку, моющую руки. Та мгновенно испарилась, оставив после себя лишь тяжёлый запах духов, принадлежавших скорее всего её матери. Ничего молодняк не умеет… — Поговорим?

— О чём? — Сабина села на исписанный подоконник.

— О Смирнове, как вариант.

— Будешь советовать не приближаться к нему? Поздновато ты с этим.

— Ты дура? — Яна села рядом с ней. — Сабин, я что, похожа на ту, кто из-за мужика разборки устраивать будет?

— Чего же ты хочешь тогда?

— Поведать тебе историю об одном мудаке, решившем, что у него есть право делать выбор за других.

И плевать было Казановой, как отреагирует Егор на то, что она рассказала всё. Сколько можно-то? Хайруллина имеет право знать. После того, как Смирнов пришёл к ней в совершенно неадекватном состоянии, нёс какую-то чушь и нервно смеялся, заставляя себя казаться весёлым, Яне сделалось тошно. Он пил практически всю ночь. Пару часов поспал, толком не проспавшись. Так нельзя. Так не должно быть. Он делает больно Сабине, считая, что спасает её тем самым, а потом грызёт себя изнутри за то, что сделал. Хайруллина сама должна решить, что будет дальше. Она или отступиться, или пойдёт за ним до конца. Но это только её выбор и ничей другой. И раз уж она влюбилась в идиота, значит, такова её судьба. Хотя... что такое судьба? Всё в наших руках.

— А если я не хочу слушать? — Сабина смотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Хочешь. Просто тебе больно говорить о нём со мной. Но, знаешь, если ты сейчас уйдёшь, потом будешь сожалеть.

— Говори…

С каждым услышанным словом на душе становилась гаже. Почему он так поступает с ней? Почему не даёт даже шанса? Он совсем не верит в неё? Её дом там, где он. Так сложно понять это? Хотелось прямо сейчас найти Егора, дать ему по наглой роже и хорошенько встряхнуть — может, мозги на место встанут. Разве ей нужно выбирать? Ответ очевиден, только вот Смирнов не осознаёт этого. Он действительно считает, что она может отказаться от него? Что ж, он самый настоящий кретин.

Но довольно странно было услышать всё это от Яны. Не от кого-нибудь, а от неё… Будь она на её месте, поступила бы так? Вряд ли.

— Хайруллина, ты не подумай, что это от большой любви к тебе, — Казанова ловко соскочила с подоконника.

— Почему рассказала?

— Потому что.

— Не ответ.

— Какая разница? — Яна подошла к зеркалу, посмотрела в него и усмехнулась.

— Благодарности не жди.

— И не надеялась. Бывай. — Дверь туалета громко хлопнула, оставляя Сабину в одиночестве.

Мысли разом вцепились в неё, раздирая на части. Жадные, голодные, они безжалостно рвали её на куски. Глаза щипало. Больно. Больно и обидно. Но в глубине сердца разгорелся почти погасший огонёк надежды. Нет, надеяться необходимо… Надежда позволяет жить.

Как достучаться до него? Как объяснить ему? Поймёт или снова оттолкнёт? Чёрта с два!

Хайруллина умылась и вышла из туалета. Плевать, что уже половина урока прошла. Какая разница?! Она стояла под дверью кабинета, где занималась параллель, до самого звонка. Среди высыпавших на перемену старшеклассников Егора не было. Сабина вернулась к своему классу.

— Жива? — Тихомиров жевал какую-то булку, снова устроившись на подоконнике. Ну любовь у него была к ним! Только вот учителя любви его не понимали. И если дежурные классы к Вано Тихомирову подойти не решались, то педагоги буквально преследовали его.

— Почти.

— Думаю, она не выдержала и рассказала, да?

— Да. И меня злит, что услышала я это от неё, а не от Егора или даже от тебя.

— Он мой друг, Сабин. Даже если я не согласен с его решением, он всё-таки мой друг.

— А я кто?

— Не сравнивай. Я не из тех, кто с девочками дружит и ставит их вровень с парнями. Извини, — Ваня уставился в окно.

— Я не сравниваю. Обидно просто, Вань.

— Не считай Казанову плохой. Если бы она была такой, как о ней все думают, ни хрена бы тебе не сказала.

— Может, мне ещё поблагодарить её, а? — Хайруллина злилась. — А что, обогрела человека, которого я люблю. До земли ей поклониться?

— Не ори. Ты тоже в этом виновата. Ещё бы дольше ждала, он бы жениться успел.

— Ваня!

— Что? — парень спрыгнул с подоконника и вплотную подошёл к ней. — Под стать друг другу… Один решает, а вторая смиренно ждёт. Не понимаю. Жаль обоих, но, блин, я вас реально не понимаю. Если вы просрёте все, то лишь по своей вине.

— Не знаешь, где он? — Сабина смягчилась, ведь Тихомиров во многом был прав.

— Домой свалил. Он всю ночь пил у Янки. Она его еле в школу притащила.

— Да, она сказала, что он был у неё…

— Ревнуешь?

— Не знаю.

— Да не было ничего. Давно не было, расслабься.

Смешно было бы утверждать, что слова Вани успокоили её. Только вот нет смысла сейчас рвать на себе волосы. Нет времени на страдания. Хватит уже. Что было, то прошло. Важно то, что будет. И они вместе определят своё будущее. Она не отступит и не сдастся. Ни за что на свете! Слишком много было пройдено, чтобы отступить. Терять-то уже всё равно нечего.

— Знаешь, Вань, я, пожалуй, тоже пойду.

— Хайруллина, ты экзамены сдавать вообще собираешься?

— Конечно. Я сдам. Обязательно сдам. Пути назад уже нет.

Глава 35

не бечено

Костя несколько раз проходил мимо отдела кадров, не решаясь войти. Столкнувшись с Финогеновым, он сделал вид, что случайно здесь оказался. Столкнувшись с ним второй раз, мужественно выдержал гаденький смех друга. Сотрудники странно косились на него, расхаживающего туда-сюда по коридору с коробкой конфет в руках. Наверное, стоило как-то после работы подкараулить Эвелину? Ага, выскочить из-за угла, как маньяк какой-то… В очередной раз подойдя к двери, Кондратенко всё же решился постучать. Начальство бывает вежливым, да.

— Здравствуйте! — он улыбнулся как можно приветливее. В кабинете было три женщины, одна из которых посмотрела на него коротким взглядом, будто мазнула, и отвернулась к своему рабочему компьютеру. Две другие же с интересом уставились на незваного гостя.

— Какими судьбами, Константин Юрьевич?

— Ох, вот всегда ему эта тётка не нравилась. — Здравствуйте, Анфиса Петровна. Вот, принёс вам конфетки к чаю.

— Мило, мило, Константин Юрьевич, — начальница отдела растянула пухлые губы в улыбке. Скалящийся бульдог — зрелище то ещё.

— Ну, пойду я… — Костя вздохнул. Тупая была затея.

Однако в обеденный перерыв Эвелина сама пришла к нему. Она вошла в кабинет, тихо постучав и не дождавшись ответа.

— Здравствуйте ещё раз, Константин Юрьевич.

— Здравствуйте, — буркнул он под нос.

— Конфеты очень вкусные, спасибо, — она встала возле его стола. — Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Я это, — Кондратенко почесал затылок, — поблагодарить хотел и извиниться.

— Всё в порядке.

— М… как дочка ваша?

— Хорошо. Привет вам передавала.

— И ей привет, — Костя замолчал. Говорить было неудобно и неловко.

— Я зашла удостовериться, что вы в порядке. Пойду.

— Угу.

Когда женщина вышла, Кондратенко едва головой о стол не стукнулся. Мычал как идиот, сказать толком ничего не мог. И это он-то?! Смех один.

Без стука в кабинет влетела Настя. Она вообще стала довольно бесцеремонной после их совместного проживания. Наглая липучка.

— Привет! Говорят, ты болел. Чего трубку не брал? Я уже ехать к тебе собиралась!

— Старикова, тебя стучать не учили?

— А нафиг? Я же знаю, что ты один тут.

— Насть, ну ты вообще…

Честно говоря, он очень скучал по ней. Раньше ему было вполне комфортно в тишине своего дома, но после того, как каждый угол впитал в себя смех Насти, та самая тишина стала убивать. Так тихо… как в склепе. Он даже подумывал завести какую-нибудь живность, но вовремя осознал, что несчастная тваринка просто помрёт от голода с таким забывчивым хозяином. Приводить в дом одноразовых баб не хотелось. Противно как-то. Серьёзные отношения? Невозможно. В груди совсем пусто. Ничего не трогает. Последний раз шевельнулось, когда он был с Татьяной, но это старая история, давно поросшая мхом.

— Ты влюбился, что ли? — Перовская задала вопрос как нельзя кстати. У Кости даже челюсть невольно вниз отъехала, потому что в ту самую секунду в его голове всплыл размытый образ маленькой чернявой девочки и её матери.

— Тебе в отпуск пора, — мужчина скрипнул зубами. — Порешь чушь всякую.

— А что, угадала? Ты ведь злишься, — Настя довольно скалилась.

— Мне тут история одна вспомнилась о подъезде…

— Ой, пойду я, — Перовская засуетилась. — Заеду к тебе на выходных.

— Ага, иди, лапушка, — Кондратенко довольно улыбнулся. Точно было что-то в подъезде, раз ехидина так занервничала. Интересно…

Но внезапно возникшие мысли об Эвелине ему совсем не понравились. Что это вообще было? Да он видел-то её пару раз! Измотанная, уставшая женщина. Привлекательная, конечно, но такая… побитая жизнью будто. Сколько же ей лет? Определённо она старше него. На сколько? Да какая разница?! Купит какую-нибудь куклу её дочке и забудет. Да, есть ещё добрые люди на земле, но это ничего не значит. Помогла — спасибо. Точка.

Из приёмной раздался сдавленный стон-крик. Костя быстро выбежал из кабинета и замер: зажав ладонью рот, Настя сидела на полу. Слёзы крупными каплями стекали по её рукам, зависая на руке и сползая по ней тонкими дорожками. Секретарь Лена в шоке смотрела на девушку.

— Старикова, ты чего? — он опустился на корточки рядом с ней. Её телефон валялся на полу. — Эй? Что случилось?

Она задыхалась. «Приезжай ко мне. Наш Мишка умер» — короткое смс. Может ли одно сообщение перевернуть мир? Может. Оно может обрушить небо. Небо Насти Перовской рухнуло. Это нелепо! Такого же не могло произойти! Мишка Громов не мог умереть. Он живее всех живых. Только вот его телефон не отвечает. Бессонов тоже не берёт трубку. Всё, что у неё есть, — жуткое сообщение от Славы. Понимая невозможность происходящего, она всё равно плакала. Слёзы сами собой срывались с ресниц. В груди жгло. Нужно ехать. Нужно своими глазами увидеть, что с ним всё в порядке. Она прибьёт Бессонова за такие шутки! По стене размажет подонка! И Мишку собственными руками задушит. Козлина!

Костя помог ей встать на ноги.

— Пожалуйста, отвези меня, — дрожащим голосом попросила она.

— Конечно, — он поднял с пола её телефон. — Ты не расскажешь мне?

— Потом. — Слёзы продолжали капать, но уже редко, как мелкий моросящий дождь. Это всё неправда. Это злая шутка. Тогда почему так страшно? Страшно до жгучей боли, до нехватки воздуха.

Кондратенко ехал по указанному адресу, постоянно поглядывая в зеркало заднего вида на Настю, свернувшуюся калачиком на сидении. Она мелко дрожала, всхлипывая. Сердце сжималось при взгляде на неё. Что же произошло, что она снова превратилась в запуганное существо, которое из неё сотворил бывший муж? Убил бы…

Из машины Перовская буквально вывалилась, споткнувшись. Костя хотел ей помочь, но она отмахнулась.

— Не ходи со мной. — Голос был хриплым от слёз.

* * *

— Тебе совсем не жаль её? — Миша не выдержал. Алесю он решился оставить лишь ближе к обеду. Она с трудом уснула.

— Ты не устал? Ложись спать, — Слава пил кофе на кухне. Ночка выдалась бурной. Поспать ему удалось совсем чуть-чуть.

— Она ведь…

— Сестра Олега? И? Мих, заканчивай. Сколько таких у нас было?

— Я понимаю, но ты перегнул!

— Где я перегнул? Мих, — Бессонов вздохнул, — мы оба получили то, что хотели. Никто никого не принуждал. Но продолжения не будет. Без исключений. Ты знаешь меня.

— Знаю, потому что сам не лучше, — Громов сел напротив и опустил голову. Было противно, будто вляпался в дерьмо и никак не можешь оттереться.

— Нет, ты другой. Стал другим, — Слава улыбнулся. В его груди всегда было пусто, но у Мишки ещё есть шанс, которого он сам себя с упрямством осла лишает.

Прежний Мишка Громов умер. Его убила любовь. Глупо-то как… Бессонов написал Насте. Этим двоим нужно поговорить. Без истерик и ругани, просто поговорить. Жизнь не будет ждать. Он уже видел, как два человека едва не сломались… Хватит с него.

— Что с ней будет? — Миша действительно беспокоился.

— Она будет много раз ошибаться, думая, что влюблена, но по-настоящему полюбит лишь однажды.

— А если с тобой она не ошиблась?

— Пройдёт немного времени, и сам увидишь.

— А если всё же это именно ты? — Громов не сдавался.

— Ну, тогда я женюсь на ней, — Слава хохотнул. — Ты помнишь, что я женюсь не раньше тридцати пяти и исключительно по расчёту?

— Это смешно?

— А разве нет? Если лет через пять эта девочка скажет, что любит меня, клянусь, я женюсь на ней. Неплохой вариант: семья хорошая, обеспеченная, и она, если постарается, добьётся чего-то в жизни.

— Слав, ты понимаешь, что говоришь? Это жестоко.

— Мих, сейчас я вижу перед собой маленькую избалованную девчонку, которая ни хера не знает о жизни, а корчит из себя чёрти что. Я не воспиталка в детском саду. Я жить хочу, а не её соплями умываться.

— Да понимаю я! — Миша вскочил со стула. — Но не тебе пришлось успокаивать её! Не ты тазики ей таскал!

— Вот об этом я и говорю. Я не нянька, Мих. Никогда ею не был и становиться не собираюсь. Чего ради я должен усложнять и без того полную проблем жизнь? Ты, как никто другой знаешь, сколько я пашу, чтобы потом, в глубокой старости, мне и моей семье не пришлось копейки считать.

— Можно подумать, тебе хоть раз приходилось делать это!

— Не приходилось. И не придётся. Мих, ты мой лучший друг, ты понимаешь меня лучше других, но сейчас тебя клинит из-за того, что она сестра Олега. Разве это впервые? В тебя никто не влюблялся? В меня? Ты готов ответить каждой, кто пожелает? Это нереально. У каждого есть своя жизнь, — Бессонов сделал глоток порядком остывшего кофе и поморщился. — Подумай лучше о себе. Тебя звал Акимов, обещал классную картинку. Он довольно известный режиссёр. Почему ты отказался?

— Я не стану сниматься в сериалах о школоте.

— Все начинают с малого.

— Я не хочу!

— Вот видишь… Не хочешь. И я не хочу, понимаешь?

Громов вздохнул. Он устал. Чертовски устал. Алеся, Слава… Шло бы всё в задницу! Ему нужно работать, — перевод горит, — а он здесь пытается чужие судьбы вершить. В своей бы разобраться… Идиот.

Кивнув чему-то, Миша ушёл в свою комнату. Сон. Только сон. А потом за работу.

В дверь позвонили. И это был не короткий звонок, а настойчивый, протяжный, надрывный вой. К чёрту. Он не хотел думать ни о чём. Даже если это Алеся пришла, он не выйдет из комнаты. Рухнув на кровать, он раскинулся звездой и закрыл глаза. Пусть весь мир катиться в тартарары! Сон одолевал. Заторможенный от перенапряжения и недосыпа мозг с трудом улавливал происходящее в квартире. В коридоре кто-то орал благим матом, Бессонов, кажется, отвечал не менее громко и эмоционально. Видимо, Антонова решилась на разговор. Пошли они оба!

Дверь распахнулась и громко шарахнула о стену. Отлично. Поспал, ага.

— Ему нужен отдых! — Слава орал, противореча собственным словам.

— Миша! — тяжесть чужого тела, резко обрушившегося на него, заставляла вернуться в реальность. Из кругов перед глазами выглянуло, как солнце из-за туч, заплаканное, перекошенное от злости лицо Насти. — Громов, вставай!

— Насть, он не спал всю ночь! Я не думал, что ты буквально воспримешь мои слова!

— Заткнись лучше, Бессонов! Миш, проснись же ты!

— Да что за день! — столкнув с себя Перовскую, Громов сел на постели, пытаясь проморгаться и прийти в себя. Почему это происходит с ним? Разве он просит многого? Всего лишь пару часов сна. Грёбаных два часа тишины и покоя!

— Прости, — Слава виновато улыбнулся. — Я глупость сделал. Мне пора на работу.

Миша уставился на Настю тупым взглядом. Откуда она здесь? Галлюцинации начались? Плевать. Измотанный организм победил. Громов повалил девушку на кровать прямо в куртке и сапогах, прижал к себе и снова закрыл глаза. Даже если это всего лишь галлюцинация, она ему нравится, так что пусть побудет с ним какое-то время.

Перовская упрямо завозилась, пытаясь вырваться. Миша шикнул на неё и вырубился почти мгновенно. Настя затихла. Сердце билось как сумасшедшее. Ясно же, что Громов даже не осознаёт происходящее. Слава… Придурок. Видите ли, он не думал, что она так истолкует его слова. Нельзя было написать, что Мишка изменился? Обязательно использовать для этого слово «умер»? Да и изменился ли? И зачем он вообще ей сообщает о подобном? Что происходит? И почему она, зная, что в сообщении написан бред, всё равно примчалась сюда? Зачем?

Она рассматривала его вблизи. Впервые. Разве можно пьяный перепих в подъезде считать близостью? Никогда прежде она не смотрела на него так внимательно. Шрам на подбородке приковал её взгляд. Да, она слышала историю этого шрама. Настоящую, а не выдуманную. Улыбка коснулась губ.

Было душно. Нестерпимо. Она не решалась двигаться, чтобы не потревожить чужой сон. Прошло около получаса. Тело затекло. Над губой выступила испарина. Настя осторожно выбралась из кольца Мишиных рук. Она вышла в коридор, сняла куртку и разулась. Подумав, набрала Костю. Тот ответил быстро. Пробурчал, что уехал обратно в офис и отключился.

Перовская прошлась по квартире, с интересом рассматривая всё. Холостяцкая берлога не была запущенной и грязной, наоборот, чистота, царившая вокруг, даже пристыжала: у неё такого порядка отродясь не было.

Вернувшись в комнату Громова, она исследовала там каждый уголок, особенно стены, увешанные фотографиями. На снимках была и она. Мишка Громов жил яркой жизнью. Она застыла возле фотографии, на которой были Женя с Олегом. Как же всё запуталось! Женя пригласила её быть свидетельницей, наплевав на все приметы. А свидетелем будет никто иной как Громов. Что там о приметах? Настя согласилась, но сомнения не оставляли её. Выдержит ли она? Громов… Чёртов сопляк, от которого все внутренности сжимаются. Реальность порой бьёт мордой в асфальт. Её приложило знатно. Из огня да в полымя, что называется. Сбежала от мужа-садиста и влюбилась в мальчишку-бабника. Потрясающе! Театр абсурда.

Прошло около трёх часов. Перовская успела похозяйничать на кухне, объесть хозяев квартиры и даже посмотреть какую-то музыкальную передачу. Ей нравился Марек Новак. Да кому он не нравился? Страна сохла по нему ещё с тех времён, когда он был солистом группы, а теперь… Мальчишку ждёт светлое будущее.

Настя опять вернулась в комнату. Её притягивали фотографии на стенах. В них была целая жизнь.

На рабочем столе лежала перевёрнутая рамка. Только сейчас она обратила на неё внимание и взяла в руки. Сердце вздрогнуло и застучало громче и быстрее обычного. Губы сжались. Это шутка? Снимок был сделан на летнем пикнике. Весёлый был день. Они с Мишкой дурачились, плескаясь в воде, а потом он поднял её на руки и закружил. Именно этот момент был запечатлен на фотографии. Она помнила, что снял их Слава. Отличное качество. Ни единого размазанного кусочка. Чётко, резко, ярко…

— У тебя есть такая? — Настя чуть не заорала от неожиданности. На ватных ногах она развернулась. Лохматый, ещё сонный, перед ней стоял Миша, умудрившийся бесшумно встать и подойти практически вплотную.

— Нет. Я раньше не хранила фотографии с друзьями.

— Я скину тебе.

— Нет необходимости. Ну, я пойду, — Перовская обошла его и направилась к двери.

— То есть посмотрела на меня спящего и бай-бай? — Громов усмехнулся. — Ты меня не изнасиловала часом?

— Сдурел? — Настя остановилась.

— А что я должен подумать? — он подошёл к ней и обнял со спины. — Насть, не убегай. У меня нет сил играть в догонялки.

— Чего ты хочешь? — она не вырывалась и не отталкивала его.

— Не знаю. Я много чего хочу, — Миша пустил голову и надавил подбородком на её плечо. — В Австралию хочу, обновить браслеты и феньки, доделать работу в срок, тебя… Знаешь, всё, кроме последнего, мне по силам. Всё, чего я хочу, я могу запросто получить.

— Так просто говоришь… У тебя совесть есть?

— Да. Поэтому я и сказал, что могу получить всё, кроме тебя.

— Уже получил. Мало?

— Мало, Настя, мало. Получил я секс, а не тебя. Ты не понимаешь, да? Я люблю тебя, но это не имеет значения, потому что я сам не знаю, когда это закончится. Я не уверен, что смогу сделать счастливой женщину, которую люблю. Я даже в верности своей не уверен.

— Бессмысленный разговор. Чего ты хочешь от меня? — Перовская развернулась в его руках. — Издеваешься?

— А похоже? Я просто честен с тобой.

— Засунь себе эту честность…

— Не надо. Не люблю, когда ты такая. Тебе не идёт.

— Ты ненормальный!

— Возможно. Не хочу врать и обещать что-то.

Настя была в шоке. Как он может говорить о подобных вещах? Говорить, что любит, но не быть уверенным, что будет верен ей. То есть любит он её, а трахать желает всех? Что это за любовь такая?!

— Громов, ты в своём уме? Сам себя слышишь?

— Я дико устал, — Миша прикрыл глаза на несколько секунд. — Я столько убегал от тебя и от себя, что сил не осталось. Не хочу думать. Совсем.

— Так и не думай! Тебе вредно. Отпусти, — она, наконец, дёрнулась в его руках.

— Не хочу. Если отпущу, ты снова сбежишь.

— Мне противно на тебя смотреть!

— Врёшь, Насть. Самой себе не лги хотя бы.

— Да чего же ты хочешь?!

— Чтобы ты решила.

— Что?

— Быть со мной или нет.

Громов разжал руки, отступил на шаг и посмотрел на неё с улыбкой. Сейчас он был открыт перед ней. Что ему остаётся? Сколько времени прошло? Как давно он влюблён в неё? Даже любя кого-то, мы не можем с уверенностью сказать, что в будущем это не изменится. Клятвы лишь ранят.

Мишка Громов не был ангелом. Мишка Громов не был хорошим парнем. Мишка Громов был самим собой.

— Примешь меня таким? — он раскинул руки в стороны.

— Придурок! — Перовская покачала головой. То, что он предлагал ей, было настоящим сумасшествием. Это как добровольно затянуть себе петлю на шее.

— Не попробуешь, не узнаешь, — искушал Миша.

— Я соглашусь, а завтра ты уже будешь трахать какую-нибудь девку?

— Это зависит только от нас с тобой.

— Больной ублюдок!

— Настя, я не хочу врать тебе. Я люблю тебя, но в жизни всякое бывает. Ты лучше других знаешь, чем может обернуться любовь спустя время.

Он был прав. И это злило ещё больше. И так понятно, что ничто не вечно, но зачем же говорить об этом? Будто сразу настраиваешься на плохой конец истории.

— А мои чувства тебя не интересуют?

— Интересуют. Потому и прошу тебя решить. Я не стану настаивать. Я не буду таскаться за тобой. Бороться надо лишь тогда, когда в этом есть смысл. Любовь не война, кто бы что ни говорил. Любят двое.

— Мы можем расстаться уже завтра.

— Или прожить вместе до старости. Насть, живи настоящим.

Она понимала, что выбор может сделать только в эту минуту. Других вариантов не будет. Громов или будет с ней, или исчезнет из её жизни. Рискнуть? Она уже рискнула однажды, слепо бросившись в любовь, и чем это закончилось? Мальчишка с замашками старого опытного ловеласа и разведёнка… Вот это пара! Есть ли у них будущее?

Если она остановится сейчас, то обезопасит себя. Но в эту самую минуту, в это мгновенье… счастлива ли она?

Сделать один шаг. Вперёд или назад? Броситься в шторм или остаться в тихой гавани? Чего же хочет она сама?

— Настя, я приму любое твоё решение.

— Заткнись.

— Что я должен сделать, чтобы ты выбрала меня?

Мишка Громов был настоящим козлом. От таких одни слёзы.

— Ничего. — Настя закрыла глаза и шагнула. Это её выбор. Это её жизнь.

Глава 36

не бечено

Удивительно, в какие моменты порой приходят самые светлые мысли.. Глупо, нелепо, абсурдно. Егор застегнул ширинку. Сходил отлить, называется… Бывает. Струя воды хлынула из крана на руки. Зеркало отразило его ошеломлённый взгляд. А почему нет? Почему? О будущем необходимо думать, но стоит ли забывать о настоящем? Он пытался, он всеми силами пытался не думать, но… Грёбаное «но» есть всегда, да? Он был уверен, что выдержит, пока не коснулся её. Желать до боли — теперь Смирнов знал, каково это. Сбежал как последний трус… Сбежал, потому что потерял уверенность. Все планы и принципы едва не полетели к чертям. Вся его жизнь была выстроена чёткой схемой, которой он придерживался не один год. Он упорно шёл к цели, отметая всё лишнее, что встречалось на пути. И чем же он, жалкая мразь, заслужил любовь Сабины? Сколько лет она ждала его? Почему не выбрала другого?

В голове всё смешалось, мысли путались. Сутки он был словно в бреду. И вот сейчас, в долбаном сортире, до него, наконец, дошло то, что пытались втолковать ему Вано, Янка и Алеся — жизнь одна. Ведь другой действительно не будет… Чего бы он ни добился, будет ли счастлив в итоге? О каком счастье может идти речь, если без НЕЁ теряет смысл всё? Отобрав право выбора у неё, он отобрал его и у себя самого. Даже если потом им придётся расстаться, у них впереди есть ещё несколько лет, и какими будут эти годы, зависит лишь от них. Самые простые вещи зачастую труднее всего понять, осознать и принять.

На негнущихся ногах Егор вышел из туалета и побрёл по коридору. Алеся выглянула из своей комнаты, пристально вгляделась в его лицо, присвистнула, улыбнулась и захлопнула дверь, скрывшись за ней.

— Ты чего такой? — Татьяна поднималась по лестнице с корзиной чистой одежды в руках.

— Всё нормально, — он остановился, поравнявшись с женщиной. — Мам?

Она чуть не выронила корзину из рук. Это что-то новенькое!

— Что такое?

— Мне нужно поговорить с тобой и отцом, но позже. Думаю, что сегодня не приду.

— Не удивил, — Татьяна нахмурилась. — Тебя вечно куда-то в ночь тянет.

— Прости.

— Не забудь, что на выходных мы всей семьёй едем в деревню.

— Я помню. Давно не видел бабу Глашу с бабушкой Тоней.

— Не строй никаких планов.

— Да, мам.

Смирнова выдержала строгий взгляд, но он тут же стал тёплым и немного влажным. Она смотрела в спину уходящего пасынка, закусив губу. Неужели его броня дала трещину? Татьяна знала, что он любит их всех, но что-то будто сдерживало его, не давало полностью расслабиться. От этого было больно. Ей казалось, что временами он чувствует себя чужим. Может, его заледеневшее сердце оттаяло? Ох, встретилась бы ей Лариса… Есть же твари на свете! Как можно поступать так с собственными детьми? Если Олег был уже достаточно взрослым да и вообще не особо тянулся к материнской ласке, то Егор… Егор всегда был ранимым и очень остро чувствовал чужие эмоции. Знать, что мать, которую любишь до безумия, равнодушна к тебе — это, должно быть, невыносимо. Ничего удивительного, что из искреннего и открытого ребёнка он превратился в холодную статую. Сколько пришлось пережить этому мальчику? Марат, чужой человек, и тот больше беспокоился о детях своей жены. Смирнова неоднократно слышала короткие разговоры Егора с отчимом, и её душа болела за мальчика, потому что в этих разговорах даже мельком не упоминалась Лариса. От безудержной любви дитя к родителю до полного отчуждения и равнодушия. Это страшно. Так не должно быть, но, к сожалению, бывает.

— Мам, — Алеся снова выглянула в коридор, — одень Кирюшку, я с ней погуляю.

— Не подлизывайся, — женщина нахмурилась, — скажу отцу, чтобы забрал у тебя ключи от квартиры.

— Ну, мам…

— Совсем распустилась! От тебя разило, как от забулдыги последнего!

— Егор тоже дома не ночует, а Олег вообще съехал!

— Олег женится скоро, у него теперь своя семья, а Егор глупостей не наделает, в этом я уверена.

— А я что же?

— А ты, милая, для начала возьмись за учёбу! Скатилась дальше некуда. Позорище.

— Мам!

— И не хнычь!

— И то верно! — со смешком крикнул снизу Егор.

— Не подслушивай! — буркнула Алеся и хлопнула дверью.

Парень усмехнулся, взял с журнального столика в гостиной телефон, брошенный им здесь после школы, и вышел из дома. Солнце клонилось к горизонту. Он снова уходит в ночь. Дома слишком тепло и уютно. Он отвык от этого.

Куча пропущенных от Яны и парочка от Вано. М-да, перед Казановой нужно извиниться: пришёл к ней, напился, вынудил выслушивать свои пьяные бредни… И как она его терпит? С Тихомировым он тоже должен поговорить. Но не сейчас. Пока он не решит главную проблему, всё остальное — ерунда.

Ему казалось, что прошла целая вечность, пока он добирался на такси до дома Сабины. В её комнате горел свет. Интересно, она одна? Хотя теперь это не имело никакого значения. Отступать некуда. Если он сбежит сейчас, то и всю свою жизнь будет сбегать. Но от себя не убежишь, и это страшнее всего.

Смирнов проскользнул в подъезд, когда оттуда выходил парень с собакой.

Палец замер на звонке. Тихие шаги за дверью, щелчок замка, приглушённый свет из коридора…

— Привет, — неловко сорвалось с губ.

— О, сам пришёл, — Хайруллина отступила назад.

— Ты собиралась куда-то? — Егор покосился на пальто в её руках.

— Не поверишь, к тебе.

— Зачем?

— Не догадываешься? — девушка усмехнулась. — Заходи.

Пружина нервов сжалась практически до предела.

— Ты одна?

— Да. Я переоденусь, — Сабина негромко хлопнула дверью своей спальни.

Смирнов снял куртку и вздохнул: он так торопился, что нацепил её прямо на чёрную майку, в которой обычно ходил по дому. Кроссовки пинком были отправлены в угол. Он прошёл на кухню. Взгляд застыл на разделочном столе. Егор сглотнул.

— Есть хочешь? — Он не заметил, что уже долгое время пялится на этот несчастный стол.

— Нет, — Смирнов резко обернулся и едва не выругался: снова эта футболка, скручивающая всё внутри него в толстые жгуты. Провокация. И на этот раз осознанная. Дрянная девчонка!

— Чай, кофе, виски? — Хайруллина буквально проплыла мимо него и села на стул, закинув ногу на ногу. А ноги у неё длинные…

— Кофе.

— Так скромно?

— Перебрал вчера.

— Наслышана.

— От кого?

— Это так важно? — Сабина встала и подошла к плите. — Ты поговорить хотел? Или так, в гости зашёл? Может, продолжить начатое хочешь? — Куда уж откровеннее?

— А если хочу? — Егор принял её игру.

— Кто-то против? — она обернулась, с усмешкой глядя на него. — Только ты у нас спринтер, поймать не успею.

На грани. На краю обрыва, пропасть которого манит и притягивает, распахивая чёрные объятья.

— Бин, ты смелая или глупая? — Смирнов сделал шаг, один, другой…

— И то, и другое. — Шаг навстречу.

С чего начинается любовь? С робкого взгляда? С тихого приветствия? С осторожного прикосновения? Никто из них не вспомнил бы сейчас, как всё началось.

Почему в романтических историях герои, признавшись друг другу, тут же лезут в койку или в стог сена (кому как повезёт)? Доказательство любви? Вовсе нет. Это логическое продолжение. Удовлетворение физического желания, долго терзающего тело. Заниматься любовью… Как пафосно звучит! Неужели в наше время кто-то ещё занимается любовью, а не сексом? Может… Но мы отвыкли от красивых слов, мы зачастую стесняемся их, предпочитая словам действия. То есть нам стыдно сказать, но совсем не стыдно показать на деле, что мы чувствуем. Абсурдно? Возможно. Мы занимаемся сексом, когда хотим этого, и порой вовсе не из-за высоких чувств. Страсть, похоть — да что угодно! Мы совершаем одни и те же движения по разным причинам: любовь, влюблённость, страсть, желание, деньги, власть… Казалось бы, как можно на одну чашу весов поставить любовь и корысть, но мы делаем это в каком-то смысле. Различия есть на эмоциональном уровне, но не на физическом — секс всегда остаётся сексом, хоть трижды назови свои действия иначе. Здесь важно понять именно эмоциональную составляющую, тогда и физический контакт будет расцениваться соответственно.

Свой первый сексуальный опыт Егор вспоминал со смехом: он дыхание под водой задерживает на более длительное время. Все остальные его связи были исключительно физическим удовлетворением естественных потребностей организма и не затрагивали ничего внутри. Разве что Яна… Янку он любил. Любил по-своему, как мог. Он хотел её, и секс с ней не был тупой разрядкой. У него бы язык не повернулся сказать так. Но то, что происходило с ним в данную минуту, нельзя было сравнить ни с чем. Эмоции и потребности здорового организма смешались. Он хотел ту, которую любил. Хотел и любил до боли. Он не боялся прикоснуться к ней, не дрожал от волнения и не смущался. Им не нужно было говорить. Столько лет молчания оказались красноречивее любых слов.

Сабина первой подалась навстречу, вжавшись в его тело, стремясь влипнуть в него, прирасти, никогда больше не отпускать. Наклонившись, Смирнов поцеловал её, пальцами приподняв острый подбородок. Их дыхание смешалось.

Ей не было страшно. Чего бояться? Она даже в свой первый раз не боялась, а теперь-то… Она не изводила себя глупыми мыслями — она лишь чувствовала.

То, что Хайруллина, пусть и недостаточно опытна, но уже не девственница, Егор знал. Он никогда не спрашивал об этом — не считал нужным. Просто понял всё, увидев её. Разве он сам был монахом? Несправедливо, когда один человек обвиняет другого в том, в чём сам не ангел. Нечестно. Просто так повелось, что с женщин спрос больше. А почему? Почему вкалывают они порой больше мужиков, а как речь заходит о сексе, так они должны, сдвинув ноги, единственного ждать, который в это время болтается между ног более сговорчивых?

Они не рвали друг на друге одежду в порыве страсти, не задыхались от нахлынувших чувств — эти чувства уже давно окрепли в них. Смирнов за руку отвёл девушку в её комнату. Всё-таки она заслуживала больше, чем быстрый перепих на кухонном столе. Они оба заслуживали.

Она разделась сама, отбросив скромность и предрассудки. Ей даже нравилось быть перед ним обнажённой. Егор взглядом ласкал её тело, пока снимал с себя одежду, стоя возле кровати. Такие взгляды говорят о многом. Она смотрела на татуировку на его груди. Значение второй знали, кажется, все, потому что Смирнов своего отношения к Жене никогда не скрывал, а вот эта… Загадка даже для самых близких. Когда он навис над ней, руками упираясь в постель, она коснулась пальцами витой буквы.

— Lüge…* — Невольно сорвалось с языка. Эта загадка была давно разгадана ей.

Егор усмехнулся. Есть то, что он хотел помнить. То, чего нельзя забывать. Ложь. Лгут даже самые родные люди. Он выучил этот урок, когда был предан тем, ближе которого у любого живого существа нет — собственной матерью.

— Ты поняла?

— Не слово, — Хайруллина сжала ногами его бока. — Я поняла тебя.

— Мне повезло, — он невесомо коснулся губами её лба.

— Я изменю значение, — она резко перекатилась, усаживаясь на него сверху.

— Да?

— Liebe! * — выдохнула Сабина и прижалась губами к его рту. Она сможет. У неё на это целая жизнь. Плевать, что думает на этот счёт Смирнов. Её дом рядом с ним, пусть даже в чужой стране. Она готова к испытаниям и трудностям.

* * *

Динияр довольно улыбнулся: Тарас сам настоял на совместном обеде с Сабиной. Это было приятно.

На самом деле, Опальскому было жаль сестру любовника. Хайруллин практически переехал к нему. В понимании Тараса бедная девочка была нагло брошенной, тосковала в четырёх стенах, возвращаясь с утомительных репетиций. Для него она была ребёнком.

Динияр припарковался возле подъезда.

— Нужно было позвонить ей, — проворчал Опальский, выгружая из багажника пакеты с продуктами.

— Зачем?

— Может, она спит ещё! Выходной же.

— Сабинка и в выходные встаёт рано, не беспокойся.

— Может…

— Ты сам предложил это! Уже почти полдень, угомонись, — Хайруллин забрал половину пакетов у любовника. — Пошли.

Тарас немного нервничал. Ему нравилась эта девушка, но всё-таки было чувство неловкости перед ней. Нынешняя молодёжь продвинутая, понимающая. Ещё лет пятнадцать назад такое сложно было представить…

В квартире было тихо. Слишком тихо, учитывая, что в прихожей валялась чужая мужская обувь. Хайруллин нахмурился. У Опальского сердце вниз бухнуло от подобного выражения лица.

— Всему есть объяснение, — торопливо прошептал он.

— Угу, — Динияр поставил пакеты на пол, разулся, снял укороченное пальто, повесил в шкаф, подхватил снова пакеты и бесшумно прошёл на кухню. Тарас последовал его примеру, стараясь соблюдать тишину, но всё равно слишком громко шуршал, как ему самому показалось.

— Может, уйдём?

— С чего бы? — Хайруллин удивлённо вскинул брови. — Должен же я будущего родственника своей стряпнёй порадовать.

— Динияр…

— Молчи. Пожалуйста.

Готовили они в тишине. Только кастрюли негромко звякали, масло шипело на сковороде, бурлила кипящая вода, настенные часы отбивали время.

Опальский едва в обморок не рухнул, забывшись в этой тишине, когда из коридора послышалось шарканье тапочек. Хлопнула дверь ванной, полилась вода из душа.

Лицо Хайруллина не выражало никаких эмоций, и это пугало до жути. С таким выражением лица в фильмах обычно убивают.

— Привет, — Тарас сжал в руке лопатку и обернулся, натягивая на лицо улыбку. Вышла она кривоватой. Перед ним стоял Егор Смирнов. Он был немного знаком с этим мальчишкой.

— Привет, — ответив, Опальский покосился на любовника.

— Давно не виделись, — Динияр задумчиво смотрел то на парня, стоящего перед ним в одних джинсах, то на нож в своей руке.

— Эм, — Тарас осторожно придвинулся к нему. Мало ли…

— Ты не изменился, — Егор с улыбкой шагнул навстречу.

«Псих!» — пронеслось в голове Опальского.

— Зато ты изменился.

— Думаешь? — Смирнов протянул руку.

— Ещё как, — Динияр ответил на рукопожатие. То же проделал и Тарас, мысленно уже отпевая мальчишку.

— Бинка спит ещё, — Егор, по мнению Опальского, не лопатой, а экскаватором рыл себе могилу.

— М, — Хайруллин неопределённо пожал плечами и отвернулся к плите. — Утомилась, наверное.

— Да, мы поздно легли.

— Или рано?

— Или рано.

Тарас посмотрел в окно: красивый вид, очень красивый… всяко лучше расчленённого трупа, который ему скоро придётся созерцать.

— Дату свадьбы уже обговаривали? — Динияр мелко нарезал овощи.

— Не успели. Обсудим за обедом.

Опальский вообще перестал понимать что-либо. Убивать кого-нибудь будут или нет? Не то что бы он ждал этого….

— Со своими говорил?

— После.

— Интересный ты, Егор Смирнов, — Хайруллин развернулся, улыбаясь. — Хоть бы для вида испугался!

— А смысл?

— Ещё и наглый.

— Не без этого.

Динияру он определённо нравился. Изменения, произошедшие с ним за эти годы, радовали. Из непонятного недоразумения мальчишка превратился почти в мужчину. От ответственности не пытался сбежать, смотрел прямо, не отводя взгляда, и, кажется, имел планы на жизнь, что для молодёжи довольно редко.

Тараса отпустило. Устроили тут, понимаешь ли, проверку на вшивость!

Егор молча присоединился к готовке. Сомнения ещё оставались, хотя Сабина откровенно сказала, что думает обо всех его планах, в которых нет её. Желание девушки ему было понятно. Вопрос в том, согласится ли её брат? Но если задуматься… а кто его спросит? Чего-чего, а наглости Смирнову было не занимать, и он считал это скорее своим достоинством, нежели недостатком. Даже если Динияр будет против, рано или поздно смириться.

Сабина заявила, что поедет с ним. Будет трудно. Очень трудно. Но она не отступит — такие не сдаются.

— Всем привет, — Хайруллина вошла, зевая. — Вкусно пахнет.

— Наглость заразна? — её брат наигранно возмутился. Не ему указывать ей, что правильно, а что нет. Точно не ему.

— Прости, что мы без звонка, — Тарас улыбнулся.

— Этот дом как мой, так и ваш, — она пожала плечами. Опальский был членом её семьи, и это не обсуждалось.

— Но, пожалуй, вместе мы жить не будем, — Динияр усмехнулся. — Перебор.

— Мы можем жить у нас, — Егор хрустнул кружком огурца.

— Сначала поговори с родителями. Но советую вам остаться здесь. Посмотрите, что такое совместный быт. А для начала закончите школу, только после этого можете заикаться о совместном проживании и прочем, — Хайруллин покачал головой. Эта молодёжь такая торопливая!

— Естественно, — Смирнов продолжал хрустеть. Он с интересом смотрел на Тараса. Сейчас он смотрел на него не как на друга Женьки, а как на любовника своего будущего родственника, то есть как на члена своей семьи. Не было отвращения. В их большой семье уже были Дмитрий с Толиком и Лёнечка, поэтому ни о каком негативе и речи быть не могло. Ко всему привыкаешь. Да и с чего Егору ненавидеть геев? Пока они не заглядываются на его задницу, ему плевать. Хотя… могут и посмотреть. Это как в музее: смотри, но руками не трогай, а то пить тебе до конца жизни супчики через трубочку.

— Диня, ты прости… — Сабина чувствовала себя виноватой перед братом.

— Иди в душ, а мы пока накроем на стол, — он отмахнулся. Только воспитательных бесед не хватало! Поздно воспитывать. То, что случилось, уже случилось. Она выросла в обществе, далёком от своих корней. Она выросла свободной. У неё нет отца да и матери нет по сути. У неё есть лишь старший брат, а он не лучший пример для подражания, так как сам образцом добродетели не является. Так кого винить? Сабина прилежно учиться, ищет себя в этой жизни. Убить её за то, что с парнем переспала? Она не в подоле в двенадцать принесла, не у забора пьяная первому встречному отдалась, она была близка с человеком, которого любит. В наше время это уже не в новинку, не вызывает дикого ужаса и острого порицания. Времена изменились. Быть может, к сожалению, но изменились.

Он будет помогать ей всегда, позволяя самой решать, какой путь выбрать. Он может лишь показать ей правильный, но выберет она сама тот, который будет правильным в её понимании, а не в его. Вполне возможно, что их мнения разойдутся.

Его сестрёнка выросла. Маленькие девочки быстро становятся взрослыми. Слишком быстро.

— Егор, достань тарелки.

Lügе (нем.) — Ложь.

Liebe (нем.) — Любовь.

Глава 37

— Лёнька, пошевеливайся! — Баба Глаша стояла на тропинке, ведущей к бане, подбоченившись.

Костенко молча проглотил неприятное обращение, стиснул зубы и перехватил поудобнее дрова.

— Бегу.

— Лети, орёл. Димка! — старушка сдвинула брови. — Шустрее!

— Есть, босс! — Сизов вынырнул из дровяника.

Баба Глаша умела организовывать. Без работы никто не остался: Дмитрий с Леонидом взяли на себя баню (добровольно, ага…), Роман с Толиком и Олегом устанавливали навес и стол, Егор с Павлом разгребали хлам в сарае, Татьяна с Кисой помогали Антонине Ивановне на кухне, Женя уехала за алкоголем, которого оказалось маловато, по словам Щербатого, а Алеся с Натальей были заняты детьми.

— Бабуль, — Егор подошёл к старушке, улыбаясь, — может, выбросим этот раритет, а?

Баба Глаша и без объяснений знала о чём речь.

— Это память, глупый!

— Бабуль, — парень не сдавался, — дядя Толя давно уже купил хороший телевизор, зачем этот хранить? Он ведь даже не работает!

— Цыц, мелочь! В уголочек поставь. Разве ж он мешает?

— В сарае и так не развернуться!

— А нечего там вертеться, дуй отсюда, — старушка улыбнулась, глядя в спину уходящему Егору. Как же давно она не видела его! Вырос, возмужал. Красавец!

— Баб Глаш, ты бы посмотрела, как там мужики с навесом управляются… — Лёня присел на корточки возле бани.

— Женишься, вот жене своей указывать будешь, — отрезала она, но тем не менее двинулась в сторону заднего двора.

— Жене, угу, — хохотнул Дмитрий.

— Кто бы говорил, — Костенко усмехнулся. — Не оставили ещё попыток Наташку за Толика выдать?

— Давно отступились. Иногда мне кажется, — Сизов отвёл взгляд, — что баба Глаша всё знает. Не могу объяснить... Смотрит на нас с Щербатым порой, будто бритвой режет.

— А мать?

— Нет. Она вообще думает, что мы с Наталкой любовники.

— Ну, Медянова на тебя так смотрит, что тут любой бы подумал.

— Может, и к лучшему… Ни к чему ей знать, не поймёт. Внук есть, а остальное уже не имеет значения. Пусть в мире живут.

— А Еська не сболтнёт лишнего?

— Они же знают, что Толик у меня живёт. Мол, молодых стеснять не хочет, а я холостой, квартира большая…

— Хреново?

— Лучше так, чем пред судом бабы Глаши предстать.

— Согласен.

— Филоним? — Щербатый подошёл как всегда бесшумно.

— Сбежал? — Сизов улыбнулся.

— Ага. Бабушка Олегу наставления в супружеской жизни даёт. Умора!

— Ещё один женатик, — Дмитрий присел рядом с Лёней и закурил.

— Не последний, — Толик подмигнул любовнику. — Скоро братца твоего женим.

— Шутишь?!

— А ты у него спроси, не зачастил ли он в отдел кадров. Каждый день там отирается.

— И кто у нас там? — Сизов нахмурился. Только вроде Костя угомонился, опять, что ли, за старое взялся?

— Эвелина. Хорошая девка, поверь. Она ему спуску не даст. На вид кроткая и тихая, но при необходимости покажет почём фунт лиху.

— А я снова не в курсе…

— Да ладно тебе, Дим, — Лёня похлопал друга по плечу. — В жизни и не такое бывает.

Дмитрий молча курил. Нет, он больше кого-либо хотел, чтобы брат остепенился, но Костя ведь такой… Очередного скандала не хватало.

— Растопишь? — Костенко поднялся.

— Да, — кивнул Сизов и заозирался в поисках подходящего места для окурка. Баба Глаша душу вытрясет, если найдёт.

Лёня обошёл дровяник и поднялся по приставленной к стене деревянной лестнице. Ему нравилась эта крыша: маленькая будочка, давненько сколоченная Толиком, надёжно скрывала от людских глаз. В этот раз «скворечник» был занят. Тоненькая струйка табачного дыма выплыла наружу.

Леонид закашлялся и, подойдя ближе, нагнулся, заглядывая внутрь.

Испуганными глазами на него смотрела Алеся.

— Привет. Убиваем лёгкие?

— Я… это…

— Да не скажу я отцу, подвинься, — мужчина залез внутрь и устроился рядом с потеснившейся Антоновой.

Они никогда прежде не разговаривали, да и вообще так близко не находились. Костенко закурил, привалившись спиной к стене, и закрыл глаза.

— А вы…

— Ты. Знаешь ведь, что не люблю.

— Почему ты пришёл сюда?

— Подумать.

— О чём?

— О жизни. Как и ты, верно? — Лёня открыл глаза и покосился на Алесю. — Что случилось?

— Ничего.

Так она ему и рассказала. Это же Лёнечка! Даже приняв Женю, она не могла побороть какую-то брезгливость к новому родственнику. Ей всегда казалось, что этот человек испачкан грязью по самую макушку. Он сам грязь. Пустоголовый педик.

— Знаешь, может, я не лучший советчик, возможно, даже худший из них, но пожил я побольше тебя и хлебнул немало, так что послушай старого маразматика. Жизнь одна, девочка. Другой у тебя не будет. Если хочешь добиться чего-то, не жди, когда всё само собой разрешится. Так не бывает. Мы не в сказке, мы в грёбаной реальности, которая не терпит слабых. Если же считаешь, что оно того не стоит, тогда не забивай голову и не трать понапрасну силы. Жизнь коротка — некогда сопли распускать. Ты молода, у тебя впереди длинный путь. Каким он будет, решать тебе. Кем ты станешь, тоже решать тебе.

— А если я не знаю, чего хочу? — Антонова затушила окурок и бросила в стоящую рядом жестяную банку.

— Тогда самое время захотеть чего-то.

— А ты добился желаемого?

— Да.

— Но ты одинок, насколько мне известно.

— Ошибаешься. У меня большая семья, которую я ценю и люблю. И ты теперь часть моей семьи, даже если не особо довольна этим фактом.

— Я не об этом. А как же партнёр? Особенный человек? Дядя Толя с дядей Димой вместе, им хорошо. А ты?

— И мне хорошо, Алеся. Мы все разные, понимаешь? Не каждому нужно сдохнуть, держа кого-то за руку. Я не хочу так. Не могу.

— Не понимаю.

— И не нужно. Ты другая. Я знаю, кто для тебя особенный.

— Откуда?..

— Слухами земля полнится. Не беспокойся, твои не в курсе.

Лёня не хотел говорить, что узнал об Алесе и Славе от Никиты. Просто однажды он разоткровенничался. Так вышло. А вообще, Костенко нравился этот мальчишка: он нашёл свою цель и шёл к ней. Много изменилось в семье Артамасовых, и эти перемены были к лучшему.

— Я дура, да? — Антонова, сама того не заметив, начала открываться перед человеком, которого прежде недолюбливала.

— Нет. Женщинам трудно устоять перед ним. Он в чём-то похож на меня, но всё-таки рано или поздно захочет стабильности. Вероятно, стабильность в его понимании не подразумевает верность, но не могу сказать, что при этом он будет худшим мужем и отцом. Та, кого он выберет, должна будет принять его таким, какой он есть, или отказаться от него вовсе. Третьего не дано. Если ты хочешь быть той самой, добейся чего-то в жизни. Вокруг него много женщин, среди которых достаточно отличных кандидатур на роль его супруги. Ему нужно лишь выбрать. И его жена станет единственной женщиной, которой будет позволено больше, чем остальным. Если ты готова к этому, дерзай. Кто знает, вдруг я ошибаюсь, и Славка перебесится когда-нибудь и нажмёт стоп-кран.

Про себя же Костенко подумал о Мишке Громове. Лёне нравилась Настя, и он надеялся, что Громов не наделает глупостей. Эти двое решили попытаться, но никто не знает, что ждёт их впереди. А что мы вообще знаем? Кто может поручиться за то, что Женя с Олегом не разбегутся, как уже было? Что Егор вдруг снова не отвернётся от Сабины? Что Динияр вдруг не решит жениться и завести детей, бросив Тараса? Что Роман не изменит Татьяне или Щербатый не найдёт какую-нибудь женщину?

Леонид чувствовал себя в каком-то смысле отцом большого семейства. Он знал о них если не всё, то очень многое. Он не следил за ними, просто природная наблюдательность и внимательность дополнялись информацией, случайно полученной от третьих лиц.

Он был щедрым, и щедрость его в каком-то смысле не знала границ. Всё, что он имел, он рано или поздно собирался оставить Жене. Он уже перевёл многое на её имя и не планировал на этом останавливаться. У него есть силы, чтобы сделать для неё больше. Нет невозможного. Но пока племяннице рано знать об этом. Всему своё время.

— Спасибо, — Алеся посмотрела на мужчину благодарным взглядом. Он не решил её проблему, но дал необходимый толчок к этому решению. Теперь дело за ней.

— Да ладно, — Костенко бросил окурок в банку, перегнувшись через Антонову.

— Ты счастлив?

— Да.

И он был искренен в своих словах.

Мы на самом деле не знаем, что будет завтра. Но верим. Или хотим верить.

Егор, постоянно косящийся на телефон в ожидании ответных сообщений от Сабины. Сабина, с любовью смотрящая на брата и Тараса, накрывающих обеденный стол. Никита, носящийся с подносом между столиками, и Лиза, уже успевшая многому научиться. Семён Георгиевич, по-новому взглянувший на сына и жену и в душе благодарный Леониду. Киса и Павел, обожающие друг друга на грани сумасшествия. Татьяна, гордая за своих детей и любящего супруга. Олег, поглядывающий на часы, дожидаясь возвращения Женьки. Миша, запарывающийся с очередным переводом, чтобы поскорее закончить и поехать к Насте. Слава, ругающийся с поставщиком, подсунувшим лажу. Наталья, ещё не готовая к новым отношениям, но оттаивающая понемногу. Янис и Марек, поглощённые новым альбомом. Яна, активно работающая над исполнением своей мечты. Вано и Жанна, оберегающие свою тайну, которая практически перестала быть тайной. Дмитрий, жаждущий приготовить очередной кулинарный шедевр, и Щербатый, молчаливо согласившийся заранее съесть его, несмотря на последствия.

Мы все не знаем, что будет завтра, но хотим верить и верим, что наше завтра будет светлым и счастливым.

— Не сиди здесь долго, простынешь, — Лёня выбрался из укрытия и спустился с крыши. Свежий воздух приятно кружил голову. Может, перебраться в глушь? Нет! Лёнечка Костенко рождён не для этого. Лёнечка Костенко не может довольствоваться малым.

Какой же он на самом деле? Страшный человек, способный на убийство? Шут, веселящий толпу? Добрый самаритянин, помогающий людям? Психолог, ковыряющийся в чужих головах? Бог, взявшийся вершить чужие судьбы? Чёрт, ломающий жизни? Кто же он?

Лёня прошёл на задний двор и издалека посмотрел на Олега. Красавец! Выбор племянницы он одобрял.

Толик вернулся к работе и теперь вместе с Романом доделывал навес: старый покосился, и на семейном совете было решено отремонтировать его. То, что они называли навесом, на деле было очень просторной открытой верандой с огромным столом и скамейками, тянувшимися вдоль по обеим сторонам. Рядом был установлен большой мангал, так что все посиделки обычно проходили здесь. Для зимних сборов Дмитрий с Толиком и Романом ещё пару лет назад построили закрытую веранду, примыкающую к дому.

Они были семьёй. Большой семьёй, и Лёня был благодарен за то, что эта семья приняла его.

Он прошёл дальше и заглянул в сарай, из которого доносился мат Егора. Оказалось, что Павел уронил ему на ногу ящик с инструментами. Нет, что-то в этой жизни не меняется: Крюков в хозяйстве был бесполезен, как зубочистка против автомата.

Из дома потрясающе пахло. Костенко потянул носом и сглотнул: женщины в этой семье готовили восхитительно. Может, и Женька научится чему-нибудь? Хотя нет. Невозможно.

За воротами взвизгнули шины. Зря, наверное, он позволил когда-то племяннице сесть за руль. С другой стороны, кто ей запретит что-то? Таким не спрашивают.

Женя нетерпеливо сигналила. Мимо пробежал Олег, а за ним промчался его младший брат.

— Тормознутые! — возмущалась за воротами Копейкина.

— Позвонила бы, — фыркнул Олег. Он занёс во двор ящик водки и вернулся обратно. Егор, пыхтя, тащил пакеты с позвякивающими бутылками.

— Куда столько набрала? — присвистнул Лёня.

— Поверь, самое то, — племянница прошла мимо него с подозрительной ухмылкой на губах.

— Помоги, — Олег внёс второй ящик.

— Это всё?

— Если бы. Возьми тот. Пока хватит.

Вокруг все засуетились. Кто-то забивал последние гвозди, кто-то двигал скамейки, кто-то расстилал скатерть, а кто-то уже торопливо накрывал на стол.

Щербатый стоял возле мангала и насаживал шашлык. Мясо всегда было на нём. Рядом крутились дети, сбежавшие от Натальи.

Баба Глаша раздавала указания, стоя на крыльце и размахивая руками. Костенко желал ей лишь здоровья и долгих лет жизни. Страшно даже было представить, что её вдруг не станет.

— Лёнечка, принеси, пожалуйста, картошку, — Антонина Ивановна мягко коснулась его плеча.

— Конечно. На кухне?

— Да, Татьяна покажет.

Лёня вошёл в дом и завернул на кухню.

— Ты за картошкой? Вот, — Смирнова ткнула пальцем в большую кастрюлю. — Спасибо, а то тяжело что-то.

— Без проблем. Ещё нужно что-нибудь? — Костенко поднял действительно тяжёлую кастрюлю, больше похожую на приличных размеров бак.

— Нет, мелочи сами вынесем.

Под чутким руководством Антонины Ивановны он дотащил ношу до веранды и поставил в угол на невысокую скамью, служащую как раз подставкой.

Суета постепенно превратилась в мирные посиделки за столом. Ветер дул, но он не был слишком холодным, к тому же все были соответственно одеты. Женька вообще приволокла откуда-то из дома маленькую подушку, на которую уселась, и тёплый плед, в который укуталась чуть ли не с носом. День был довольно тёплым, но она всё же старалась беречь себя.

— Толь, ну что там? — Сизов подошёл к любовнику.

— Миску дай. Первая партия готова.

— Ром, Лёнька, разливайте, — баба Глаша и за столом правила.

Выпили за семью и встречу. Толик снова вернулся к мангалу. Егор постоянно хватался за телефон, Олег непрерывно подкладывал Жене в тарелку зелень. Она кривилась, но ела. Татьяна с беспокойством посматривала на задумавшуюся дочь. Наталья безуспешно успокаивала Киру с Елисеем. Павел с Кисой шушукались, а Антонина Ивановна деликатно покашливала, сидя рядом с ними. Роман с Дмитрием обсуждали какие-то рабочие моменты, а Лёня выслушивал наставления бабы Глаши. Она непременно хотела скорее женить его.

— Жень, ты чего не пьёшь? — неожиданно спросил Павел, посмотрев на стакан компота в руке подруги.

— Не хочется.

— Офигеть, — Крюков вскинул брови в удивлении.

— Не думал, что доживу до этого дня, — хохотнул Роман.

На самом деле ему было не так уж весело: всё ещё не пришёл в себя после объявления Егора о желании жить в другой стране. Конечно, это будет нескоро, но…

— И не до такого ещё доживёшь, — усмехнулась Копейкина.

Олег замер.

— В смысле? — полюбопытствовала Киса.

— Если ты скажешь, что вы решили отменить свадьбу, я вам обоим шеи сверну, — Лёня нахмурился.

— После того, сколько ты в неё вбухал? Не беспокойся.

Что-то в словах и ухмылочках племянницы напрягало Костенко. Он привык, конечно, к разным сюрпризам, но сейчас внутри шевелилось беспокойство. И Олег ещё странно прятал взгляд.

Леонид налил водки в стопку. Что ж такое? Остальным наливал Роман, потому что Костенко со своей стопкой слово застыл.

Поздравили Олега с Женькой с предстоящей свадьбой. Баба Глаша от души пожелала поскорее детишек завести, от чего Лёнечку передёрнуло. И Романа, кстати, тоже. Он-то и сам ещё не прочь был пятого…

— Ну, собственно, уже, — Копейкина обнажила в улыбке клыки.

Все недоумённо переглянулись, пожали плечами и выпили. Только Лёня притормозил, погрузившись в мысли, и позже других поднёс стопку к губам.

— Это... Лёнечка, сказать хотела, — Женька продолжала предвкушающе скалиться, — ты дедом станешь!

Водка пошла не в то горло, как говорится. Леонид подавился и закашлялся. В воцарившейся тишине его кашель гремел набатом.

— Ты не переживай, если мальчик будет, мы решили Лёней назвать. Прикольно, да? Дедушка Лёня и внук Лёня? — Юмор племянницы Костенко не оценил. Его лицо посерело, а потом начало краснеть. Роману тоже сделалось слишком душно, и он расстегнул куртку. Татьяна улыбалась, глядя на мужа. Собственно, довольны были практически все, потому что после небольшой заминки, бросились на Олега с Женькой с поздравлениями. Даже Алеся от переизбытка эмоций смачно поцеловала невесту брата в нос. Егор же был скупее в выражении чувств, но в глазах читалось одобрение. Баба Глаша тут же накинулась на внучку с ворчанием, мол, они-то чего тянут.

Лёню не отпускало. У него вся жизнь перед глазами проплыла калейдоскопом чёрно-белых картинок. Дед. Лёня Костенко — дед?! Этот мир сошёл с ума. Невозможно, нереально.

Олег дотронулся до его плеча, но отшатнулся от колючего взгляда, брошенного из-под густых ресниц.

— Лёнечка, — довольная произведённым эффектом Женька повернулась всем корпусом к дяде, — ты рад?

— Помолчала бы, — простонал Роман с другого края стола.

— Ой, Ромочка, а ты чего? Внуков не хочешь?

— Заткнись…

— Хочет, Жень, хочет. Ему просто надо привыкнуть к этой мысли, — Татьяна откровенно смеялась.

Костенко трясущимися руками наполнил свою стопку и, запрокинув голову, выпил. В этот раз пошло хорошо. Очень хорошо. Сколько там ящиков было? Отлично. Самое то. Может, ещё прикупить сразу?

— Лёнь, ты как? — к нему подошёл Толик.

— Щербатый, она пошутила, да?

— Сомневаюсь…

— Я ещё молод!

— Лёнь, успокойся.

Костенко обвёл пустым взглядом собравшихся за столом и вздохнул. Горько так, будто старушка в каком-нибудь старом мультфильме.

Новая жизнь — это потрясающе. А что делать со старой? Она как иллюзия пролетает мгновенно хрупким силуэтом. Всё, что мы можем, это окрасить её в какой-то цвет.

Дед. Дедушка. Старик.

Леонида перекосило. Чёрта с два! Он ещё пободается!

— Услышу от кого-нибудь хотя бы раз, что я дед…

Лёнечка Костенко, какой же он на самом деле?