Пантеон

Она думала, что этот кошмар закончился тогда, месяц назад. Ее жизнь снова вошла в привычное русло, но уже без Эберт, но... она рано расслабилась.

Её забрали в участок прямиком из-за обеденного стола. У офицеров были все ордера и подписи, ее отец даже слова не успел сказать, пока ей зачитывали "Миранду"*, выводя из дома под присмотром трех офицеров. Она не успела ничего сообразить, как уже сидела в допросной вместе с окружным адвокатом, психологом и двумя очень злыми копами. Она ничего не понимала, и у нее совершенно не было времени. чтобы собраться.

А потом... Потом они показали все. Все, что нашли. Переписки, записки, записи в дневниках, распечатки СМСок, дневник самой Эберт. Это был разгром. Ей сказали, что Эмма уже дала свои показания, и она могла лишь облегчить свою вину. Она не была уверена — блеф ли это был или нет, и поэтому, несмотря на все увещевания психолога и адвоката, она рассказала обо всем.

Это были долгие часы. Она читала все эти распечатки и воскрешала в голове каждый день, каждое событие, каждое слово. И с каждым эпизодом ей становилось все страшнее. Страшнее не за себя, страшнее от того, сколь многое они проделали, сколь планомерно превращали школьную жизнь Тейлор в ад. Но наибольшим шоком стали сухие строчки медицинского заключения, приговора, что был вынесен Эберт в результате их действий. Она разрыдалась.

Она отказалась возвращаться домой в тот день. Она не могла смотреть родителям в глаза. И даже когда на следующее утро после надевания браслета ее отец подошел к ней и сказал, что, несмотря на все то, что она совершила, она все равно остается их дочерью, она по прежнему пребывала в состоянии шока.

И сейчас...

Мэдисон замерла. Потерявшись в своих мыслях, она не заметила, как пейзаж вокруг нее изменился. Она больше не была в своей комнате. Нет, отнюдь. Ее... кровать стояла в каком-то широком помещении, что утопало в полумраке, и она не в силах была разглядеть стен.

Вдруг ей по ушам ударил звон будильника. Громкий, мерзкий, он буквально вколачивался в ее голову с каждым перезвоном неприятной аритмичной мелодии. Но она не просыпалась.

А будильник звучал. Медисон зажала уши руками, но звук лишь стал громче, словно бы этот будильник звучал в ее голове.

Внезапно картина перед нею вновь сменилась. Она стояла перед огромным циферблатом, огромные проржавевшие стрелки которого бешено крутились, явно не следуя естественному ходу времени.

Звук будильника неуловимо изменился. Мелодия звона словно бы раздробилась на тысячи осколков звука, которые все еще держались вместе, но монозвучания уже не было. И с каждой секундой звучание дробилось все сильнее и сильнее, а стрелки часов перед нею словно бы ускорялись, превращаясь в размытые силуэты.

Какофония нарастала, смешиваясь с гипнотичностью циферблата, который словно бы начал течь, как на картине Дали. И наконец мелодия будильника раздробилась настолько, что можно было расслышать слова.

Хор. Хор тонких и высоких голосов пел:

Пять часов, пять часов,

Чай для Шляпника готов

Это была какая-то бессмыслица. Это могло бы быть какой-то колыбельной, но Мэдисон ни разу в жизни такую не слышала. Да и кто станет в здравом уме петь такое?

Она не понимала, что происходит, но это не зависело от нее. Циферблат исчез, как и кровать под ней. Теперь она сидела за богато накрытым столом, сервированным, как ей казалось, на десяток человек. В её левой руке был зажат большой мясницкий нож.

А хор все продолжал свой единственный мотив. Только в этот раз ей казалось, что голосов в хоре словно бы стало меньше.

Пять часов, пять часов,

Чай для Шляпника готов

В правой руке она держала кружку, по видимому — с чаем. И снова она ощутила нестерпимое желание попробовать этого напитка. И вновь она даже не попыталась бороться.

Стоило жидкости коснуться ее языка, как тот словно обожгло огнем. Жидкость не была горячей, отнюдь, она была мертвенно холодной, несмотря на пар, поднимавшийся над кружкой. Она было попыталась отнять кружку ото рта, но ее тело не слушалось ее, вливая в себя этот напиток. Однако... Однако она узнала этот вкус. Наверное, каждый человек на Земле рано или поздно узнает на вкус собственную кровь.

Она пила из этой чашки, все пила и пила, а она никак не заканчивалась. К ее горлу начала подступать тошнота, но рвота не могла вырваться наружу, заливаемая кровью.

Хор все не утихал. Но это все меньше становилось похожим на хор. Скорее — на десяток одинаковых голосов пытающихся петь в унисон.

Пять часов, пять часов,

Чай для Шляпника готов

Когда ей показалось, что еще немного — и бурая жидкость начнет хлестать изо рта, казавшаяся бездонной чашка опустела. В страхе она откинула ее в сторону, не услышав звона бьющегося фарфора.

Ее взгляд упал на стол. Однако... убранство куда-то исчезло. Сервиз более не блестел, будучи покрыт грязью и пылью, фарфор было не разглядеть за сотнями слоев жира, вилки погнуты, ножи обломаны, кружки разбиты, а еда сгнила.

И нож.... Нож в ее руке, она почему-то обратила свой взгляд на него. Он был заляпан кровью. Давней-давней кровью. И она... Кровь... Почему кровь казалась ей знакомой?

Внезапно на другом конце стола словно бы зажегся прожектор, освещая его. Она была не одна. За другим концом сидела фигура с широко расставленными руками. И она говорила.

Хора больше не было. Остался один лишь голос. Голос той, что сидела на противоположном конце стола. И она говорила. Медленно, через силу... Словно бы это были ее последние слова.

— Пять...часов...пять... часов. Дверь...закрой.... Ты...на...засов... — не закончив четверостишие голова фигуры безвольно упала на грудь. А в зале словно бы прибавили света.

Мэдисон разглядела ее. Узнала голос. В этом не было необходимости, ведь она уже все поняла. Это была она. Ее отражение пело это песню, ее отражение сидело за столом, с распоротым животом и вскрытыми венами. Ее глаза были пусты.

И тем страшнее было, когда она услышала саму себя вновь. И в этот раз говорила она сама.

— Трижды влево, дважды вдоль. Чай для Шляпника готов.

И она исполняла сказанное. Чай для Шляпника должен был быть готов. Она пела эту песню, чтобы затихнуть и вновь прийти в себя в постели под звон будильника из сонма тысячи ее голосов, сливающихся в безумный звон.

Это повторялось. Снова и Снова. Снова и Снова. Безумное, смертельное чаепитие.

Неизвестно сколько раз. Неизвестно сколько времени. Сводя с ума и возвращая его снова и снова.

Ей казалось прошла вечность. Или две. Или может бесконечность вечностей, прежде чем все вдруг оборвалось. Она пришла в себя и не услышала бесконечный звон. Она была в своей комнате у себя дома.

Но нож был в ее руке. Ее палец саднил свежим порезом. А на потолке над нею были выведены новые строки.

Нельзя сбежать от глаз зеркал

Ты знаешь цену — заплати.

Она закричала.

— — — — — — —

*"Миранда"(жарг.) — "Правило Миранды", то самое "вы можете хранить молчание...", что копы обязаны зачитывать при аресте.

Если кому интересно: https:/ru.wikipedia.org/wiki/Правило_Миранды

Ragnarokkr 2.06

Место, в котором она оказалась, было... знакомым. Тейлор не могла вспомнить, когда и при каких обстоятельствах она бывала в этом месте, но безумное, сводящее с ума чувство дежавю не покидало ее ни на секунду, когда она рассматривала то место, в котором оказалась.

Она обнаружила себя в просторной зале, с высоким, уходящим куда-то в темноту потолком и стенами, драпированными фиолетовой тканью. Длинным рядом около стен стояли многочисленные шкафы, занавешенные все той же фиолетовой материей. Под ногами у нее обнаружился однотонный с гаммой стен фиолетовый палас.

Она появилась в этом месте сидящей в удобном и просторном кресле с пурпурной обивкой за пустым столом, опять же покрытым схожей по цвету с остальным в этой комнате скатертью.

Но отнюдь не это было удивительно в этом причудливом месте. Стена перед нею была вовсе не стеной. Она стояла перед огромной металлической решеткой, за которой клубилась светящаяся тьма.

Звучит как оксюморон, но тем не менее в данный момент пространства-времени для нее это утверждение было верным. Вороненый металл решетки вился причудливым узором, который был все так же смутно ей знаком.

Это место... Оно выглядело странно. Ощущалось странно, и это даже если отбросить в сторону то чувство дежавю, что она испытывала. Словно бы... оно было покинутым. Нет, здесь не было даже намека на пыль, и масляные настенные светильники, дающие свет этому месту, светили неровно-ярко, однако... это чувствовалось.

— Госпожа желала найти место, где мы сможем говорить... — голос Алисы, раздавшийся из-за спины Тейлор, заставил ее вздрогнуть и обернуться, чтобы увидеть Персону, одетую в свой обыкновенный голубой наряд. И та вновь тепло улыбалась, глядя на нее.

— Где мы? — это был единственно закономерный вопрос, который Тейлор могла задать. Она знала это место. И одновременно не помнила его.

— Милая Госпожа, довольно спрашивать о местонахождении чего-то, что нереально и реально одновременно. Это место зовется Бархатной Комнатой. Здесь, за этой чертой, — она показала на клеть за которой клубилась тьма, — проходит граница сознательного и бессознательного. Вашего, Милая Госпожа, мира и нашего.

— Значит вы... живете там? — Тейлор кивнула в сторону решетки.

— Ах, Госпожа Контрактор, назвать жизнью то, что происходит за этой гранью — значит солгать и сказать истину одновременно. Правильнее будет сказать — существуем. Мы — лишь порождение веры человечества в нас, у нас нет единства тела и постоянства памяти. Мы существуем, пока известны, и умираем забытыми, — голос Алисы ни на секунду не дрогнул и не изменился. Хотя Тейлор даже и представить себе не могла, каково это — прекратить существование от того, что самый последний человек на Земле забыл о твоем существовании. Хотя... Умри она сейчас — о ней тоже мало кто будет долго помнить.

— Ты... зовешь меня Контрактором. Но я даже не знаю, в чем он заключался... — задумчиво проговорила Тейлор невидящим взглядом глядя сквозь решетку.

— Никто не знает, Милая Госпожа. Он тоже не знал. Но когда время придет... Вы поймете, Милая Госпожа. Не сможете пройти мимо в Темный Час.

— Он? Значит... Значит есть и другие Контракторы? — Тейлор ухватилась за тонкую нить оговорки Персоны.

Персона молчала. От неожиданности Тейлор обернулась, чтобы найти причину. Выражение лица Алисы... Самое близкое определение, что Тейлор могла подобрать выражению ее лица, было — грусть вперемешку со скорбью. Однако спустя секунду Алиса вздрогнула, словно бы провожая наваждение.

— Были, Милая Госпожа. Помню я славные истории дней давно минувших. Но время прошло, и место опустело, и не было других, кто пришел бы им на смену. До недавних пор, — и Алиса вновь наградила Тейлор теплой улыбкой. Под ее взглядом девушка неудобно заерзала на стуле, чувствуя некоторое смущение.

— Скажи... Алиса. Почему вы подчиняетесь... мне? Каждый из вас... Намного могущественнее, чем я когда-либо смогу стать. Я ведь... обычная.

Для нее это было действительно важно. Знать причину, по которой сам Дьявол был готов склонить голову пред нею. Может, она осознавала лишь ничтожную долю той мощи, которой ей даровал Контракт, но она прекрасно понимала, насколько велика ее зависимость от Персон. И без них... Без них она была действительно обычной девушкой.

Алиса, сделав несколько шагов, уселась на краешек стола прямо перед Тейлор. Её привычно невинное и беззаботное лицо сейчас было как никогда близко к понятию "серьезное".

— Милая Госпожа, вы говорите странные вещи. Контракт сам выбирает тех, кто достоин его подписать. И нет места обычным людям в местах меж осознанным и неосознанным. Что же до того, почему Персоны подчиняются... Милая Госпожа, люди гораздо более могущественные существа, чем кажутся на первый взгляд. Кто-то однажды сказал про вас — "Сон разума рождает чудовищ"*. И он был прав, Милая Госпожа. Однако представьте, что рождается, когда разум бодрствует, но продолжает верить в созданное им чудовище? И с этой верой он живет, каждый час, каждый день, всю жизнь и целыми поколениями. Вера в идею, за которую человек умирает с улыбкой на губах? Мы — лишь результат этой идеи. Всего лишь отголосок тех бесчисленных мгновений веры, что рождалась и умирала на протяжении тысячелетий, — на этих словах Алиса словно бы постарела. Исчезла безмятежность, серьезность, невинность, все исчезло. Осталась только горечь и сожаление. — Но... Истинная правда в том, что без Контрактора не существует возможности, не существует выхода за пределы неосознанного. Госпожа... Вы лучше многих знаете каково это — чувствовать собственное бессилие. Но вы не представляете, что это значит для нас. Я — это миллионы маленьких девочек, обреченных на смерть от испанки, слышащих сказку про Страну Чудес, что ждет их за дверями хосписа. Я — это обгоревшие страницы детских книг, зажатых хладеющими руками и треплемых неспокойным ветром войны. Я — это каждое детское счастье, навсегда разбитое обстоятельствами. Я была там. Каждый раз, каждую секунду. И я не могла изменить ничего. Никто из нас не мог. И потому — мы блюдем Контракт. Каждый из нас.

Персона умолкла, глядя не на Тейлор, но куда-то вдаль.

— Ведь это единственная возможность изменить хоть что-то, доказать, что вера не была напрасной... — закончила недосказанную фразу Тейлор.

Услышанное ей сейчас... Это не было новостью, но было откровением. Она не могла осознать в полной мере то, о чем говорила Персона, что чувствует существо, чье имя рефреном повторяется в умах людей на протяжении столетий. Но она понимала их мотив.

Услышав Тейлор Алиса вновь улыбнулась. Но эта улыбка... Она была еще теплее, чем предыдущие. На Тейлор смотрели... Не как на близкого друга, но как на сестру?

— Истинно так, Милая Госпожа. И, прошу вас, больше не зовите себя "обычной". Вы Контрактор, Госпожа, и даже Смерть не в силах это изменить.

Глядя ей в глаза Тейлор несмело улыбнулась.

— Обещаю, Алиса.

— Спасибо, Госпожа, — с этими словами Алиса соскочила со стола, вмиг оказываясь у Тейлор за спиной. — Однако мы пришли сюда не для праздных разговоров. Милая Госпожа хотела познакомиться, верно?

— В-верно — неуверенно пробормотала Тейлор, все еще не отошедшая от резкой смены темы.

— Отлично-отлично, Госпожа. Тогда я думаю, что вашей верной Алисе стоит удалиться, чтобы не утомлять ваш разум сверх меры.

... И исчезла в голубой вспышке оставляя растерянную Тейлор в гордом одиночестве.

На самом деле Тейлор не то чтобы уж прямо сильно горела желанием знакомиться с Персонами, потому как до этого момента ей этого и не требовалось особенно — необходимые сущности сами приходили к ней на помощь, но... Предчувствие говорило ей, что так будет далеко не всегда, или же желающих будет слишком много, а выбирать наугад наверняка было довольно скверной затеей.