Убить некроманта (авторская редакция)

— Ваш клан, Князь, это, вроде бы, не должно особенно волновать, — говорю. — Сумерки кончаются с рассветом.

Он помолчал. Я видел, как дрожат его пальцы. Ему понадобилось некоторое время, чтобы заставить себя говорить спокойно.

— Вы продлили Сумерки на целые сутки, темный государь. Мы ощущаем жар вашего Дара даже во время сна. Воздух пахнет мертвой кровью. В Перелесье уже очень давно нет некромантов — но мы все помним, мы знаем, чья власть над Сумерками беспредельна. Что вы сделаете с нами? Мы ко всему готовы...

Большей победы я и не мог одержать. Вампиры Перелесья легли у моих ног, как укрощенные звери — только из-за того, что до них долетели брызги Дара. Они боялись, что я упокою их — просто отпущу их души, без усилий и напряжения, гораздо легче, чем поднимаю мертвецов. Чувствовали, что у меня хватит сил скрутить их в бараний рог — откуда им знать, что я не намерен это делать? У меня не было здесь конкурентов — Святой Орден и моральные принципы их истребили. Сумерки — по любую сторону границы — были мои, что вампиры прекрасно понимали и беспокоились за свою Вечность. Это показалось внове, но меня очень устраивала их тревога.

— Назовите себя, Князь, — приказал я. По-настоящему приказал — жестко. Крохотная проверка на прочность.

Он послушно сказал: "Эрнст" — почти без паузы.

— Хорошо, — говорю. — Выпей за темного государя, мальчик.

Встал и сдернул повязку с левой руки, так что кровь потекла от одного рывка — мои порезы в этом походе не успевали закрываться. Я видел, как его хлестнуло это "ты" и "мальчик" — Князя, в нарушение неписанного вампирского этикета. Я видел, что пить мою кровь ему претит, претит... претит ловить на лету брошенную подачку. Оскар бы из уважения к себе удержался даже от такого соблазна, я знаю, грыз бы руки, развоплотился бы, грохнулся бы трупом, но удержался бы — только Эрнст был не Оскар. Эрнст честно боролся с искушением целую минуту — но на большее его не хватило.

Через минуту он стоял передо мной на коленях и пил мою кровь и мой Дар, а я гладил его по голове. И его девочки стригли меня глазами, готовые вывернуться из собственной тени за каплю проклятой крови...

Я отпустил их, когда прокричали петухи. Мои вампиры хихикали, ткнувшись носами в мои ладони. Я получил в ту ночь неумерших Перелесья — совсем получил, окончательно, так, как не имел неумерших в Междугорье. Я просил об услугах Оскара, но мог приказать Эрнсту — вот в чем самое смешное.

Когда Эрнст пил меня, я очень отчетливо чувствовал, что он потенциально готов на все — ради тепла моего Дара. Это, возможно, разочаровало бы меня, если бы я изначально был высокого мнения о наших южных соседях. Теперь, даже будь у Золотого Сокола придворный некромант, неумершие, обитающие тут пришли бы на мой зов. Но откуда взять некромантов при таком блестящем дворе?

А многие просвещенные правители последнего времени, полагающиеся на мнения патриархов Святого Ордена, вообще считают, что вампиров не существует. Ведь ни правители, ни патриархи их не видели.

В ангелов, которых они тоже не видели, верить как-то приятнее.

Утром я навестил дворец.

Выспался я не очень хорошо, но настроение задалось самое приподнятое. Меня сопровождали скелеты, однако для представительства и для того, чтобы доставить Золотому Соколу удовольствие, я прихватил десяток поднятых мертвецов в мундирах его драгун. Выбрал команду поэлегантнее — чтобы королевский взор порадовался. Особенно там один был хорош — лицо у него содрали начисто, кое-где кости черепа торчали, зато уцелели глаза, как мутные стеклянные шары в подгнивающем мясе. И остальных присмотрел в том же духе. Прелесть, что такое.

Когда я подъезжал к дворцу, придворная челядь Ричарда, вышедшая меня встретить по церемониалу: герольды, пажи, конюшие, лакеи — бежала сломя голову, куда придется, а по дороге рыдала и блевала. Представление вышло — любо-дорого. Я позабавился.

Дворец оказался небольшой и хорошенький, под стать городу. Снаружи очаровательный даже в весеннюю слякоть парк с подстриженными деревцами, а внутри — этакая атласная коробочка для пирожных, все в золотых завитушках. И всюду зеркала, и зеркальный паркет. И мои гвардейцы перли по этому паркету, оставляя следы грязи, крови — я уж и не знаю, чего больше. А я впервые за весь этот поход узрел себя в зеркалах — волей-неволей.

Исключительное зрелище. Чудовище в грязи и щетине, в замызганном плаще, с сальными патлами, бледное, глаза в черных кругах — будто сам только что выбрался из могилы, и это еще в лучшем случае.

В худшем — прямо из ада. И — что особенно смешно — не в бровь, а в глаз. Именно оттуда.

Вот в таком виде — истинно государь-победитель — и сопровождаемый отрядом трупов, я вошел в зал для аудиенций. Двор Ричарда расшугался по стенкам, как, бывает, шугаются перепуганные крысы. А он сам восседал в парадном кресле, стоящем на возвышении, под золочеными штандартами Перелесья. Самое смешное и глупое, что он мог придумать.

Он был старше меня лет на десять. И он был хорош, Золотой Сокол, хорош, надо признать. Я кое-что смыслю в красоте мужчин, можете поверить мне на слово. Но — он был решительно не в моем вкусе.

Я знаю, что мужчины такой породы до экстаза нравятся женщинам. Такие высокие и плотные. С такими глазами, большими и томными, в длинных ресницах. С такой кожей. С такой статью. С такими великолепными волосами и ухоженными усиками. Наверное, он должен бы казаться женщинам очень мужественным.

Но, по-моему, даже маленький Нарцисс выглядел чище и строже. В роковую красоту Ричарда Господь переложил сахара. Государь Золотой Сокол был форменный медовый пряник в сусальном золоте — облизанный своим двором с ног до головы.

И он смотрел на меня с капризно-обиженным выражением. Как я посмел осквернить его великолепные покои своим присутствием — у него в голове не укладывалось.

А у меня не укладывалось в голове присутствие в зале королевы, государыни Магдалы, второй жены Ричарда. Я понимал, что женское любопытство — сила помощнее тарана, но мне было совершенно непонятно, почему она не убежала отсюда, когда я вошел. Вместе с остальными дамами — это было бы так естественно...

А она сидела рядом с Ричардом, совершенно неподвижно, и смотрела на меня в упор.

Магдала, Магдала... Точеное лицо, чистое и бледное. И две темные косы — вниз, по золотому шитью, по блондам, едва ли не до пола. Глаза синие, холодные, прозрачные. Было в ней в тот момент нечто от вампира — неподвижность эта. Не тупая оцепенелость, как каменеют от ужаса, нет — ледяное спокойствие, как у неумерших. Рассудочное. Оценивающее.

И я даже подумал, что владыка у них тут с косами, а этот, Сокол, только мешать будет. Она мне очень понравилась, королева. Я ожидал, что она заговорит, но она молчала — а Ричард понес...

— Мой августейший брат! — и я поднял бровь, а он перекосился, но продолжал. — Я рад, что вы приняли приглашение, потому что происходящее необходимо обсудить на самом высоком уровне, потому что ведь вы же понимаете, что так дальше не может продолжаться, потому что...

— Дайте мне кресло, я устал, — говорю. — А то велю мертвецам освободить ваше.

Он заткнулся и махнул холуям. Они приволокли кресло и я сел. Не знаю, как описать ту занятную смесь смеха и злости, которую чувствовал, когда садился. Презирал Ричарда — как никого раньше. До брезгливости. Он что, хотел меня принять, как своего вассала? Вот так вот, глядя сверху вниз, как я перед ним стою? На глазах своего двора? Ну хорошо же.

Он наконец что-то там решил и снова открыл рот, но я его перебил.

— Ричард, — говорю, — у меня нет настроения слушать чушь. Я здесь по делу. Заткнитесь и попытайтесь понять.

Он дернулся и схватился за эфес. А я на этой войне не носил меча вообще. Зачем мне лишняя тяжесть — если я не фехтую? Для красоты? А он вякнул:

— Как вы говорите со мной...

— Как-как, — говорю. — Как полагается разговаривать с побежденными. Или мне надо было наплевать на вашего герольда и вести мертвецов в столицу?

У него затряслась нижняя губа. А я добавил:

— Между прочим, Ричард, напрасно хватаетесь за эту железяку. От Дара она не спасет. В случае чего — умрете раньше, чем успеете ее из ножен вытащить.

— Вас нельзя назвать рыцарем, Дольф, — сообщил он обиженно.

— А я и не претендую, — говорю. — Ладно, хватит. Перейдем к делу. Сообщаю вам, Ричард, зачем я здесь нахожусь — вас же должно интересовать, верно?

Попытался состроить скептическую мину, в целях сохранения остатков лица, не иначе — хотя лица на нем осталось не больше, чем на том мертвом драгуне.

— Ну-ну, сообщите.

— Так вот, — говорю, — чужого мне не надо. Я хочу вернуть свое. Винная Долина без звука отходит короне Междугорья, равно как и Птичьи Заводи с прилегающими землями, которые в свое время завоевал ваш прадед. А за ущерб, который ваши предки причинили моим, я собираюсь получить серебряный рудник. Тот, новый, в Голубых Горах, с сопредельными угодьями. Все.

У него в тот момент лицо просветлело, будто он ждал худшего — я подумал, что он все правильно оценил и не будет цепляться за мое зубами, когда его собственная корона в опасности. Но он просто обманулся краткостью речи — не понял. А когда подумал и понял-таки — спал с лица:

— Как — рудник?!

— Ричард, — говорю, — давайте не будем тратить время. Я сказал все, что хотел. Вы соглашаетесь — и между нами мир. Так и быть...

И тут его снова понесло. Он просто затараторил:

— Да это же неслыханно, вы понимаете, на что претендуете, нельзя вот так заявлять права на такие огромные территории, где живут подданные нашей короны, тем более, что от ваших методов ведения войны серой несет, и вы, по-моему, не можете говорить с рыцарем, не задевая его чести, тем более, что ваша собственная честь...

Я его перебил. Мне надоело. Это так глупо выглядело: смазливый король в золоте и при оружии, который несет и брызжет слюной, королева, которая слушает с каменным лицом, двор, который уже стек по стенам...

И я сказал:

— Довольно уже. Я даю вам три дня на раздумья. А если вы будете дурить, я начну развлекаться всерьез. У вас в столице этой весной все из земли полезет — слово некроманта. Я вашу фамильную усыпальницу разбужу — чтобы вы лично могли посмотреть своим предкам в их бесстыжие глазницы. Потом я подниму вампиров и дам им хорошенько порезвиться. А если все это вас не убедит — сам буду убивать. Вы себе не представляете, как. Вся прежняя бойня вам покажется детскими играми на свежем воздухе. Вы поняли?

Он смотрел на меня и хватал ртом воздух. И у него на лице ясно читалось: "Вы отвратительное чудовище, Дольф. У вас нет сердца. У вас нет чести. Вы — пятно на собственном гербе" — ну и что там они все еще говорят.

А я сказал:

— И напоследок — чтобы вы сообразили, мой Золотой Сокол, что я не шучу, — и ткнул Даром, как мечом, в живот какого-то жирного сановника, который ошивался за креслом Ричарда и порывался ему что-то шептать.

Минуты три он катался по паркету перед Ричардом, корчился, выл, скулил — потом угомонился. И я его поднял и приказал встать в строй. Не то, чтобы из такого вышел хороший солдат — но зрелище получилось эффектное.

Глаза Ричарда выглядели такими же стеклянными, как и у жирного. И такими же пустыми. А весь его двор вполне соответствовал государю — кроме королевы.

Я в тот момент очень жалел, что не могу поговорить с ней. Меня восхитил этот ледяной холод спокойного разума. Но она молчала.

А я сказал:

— Желаю здравствовать, Ричард. Вернусь через три дня — будьте на месте с готовыми бумагами. Иначе — сами понимаете.

Встал, отшвырнул кресло ногой и вышел. А гвардейцы печатали шаг, так что дребезжала мебель — и раззолоченный пузан вместе со всеми.

Он здорово выделялся на общем фоне.

Потом я спал.

Я добрался до шатра, рухнул на ворох соломы, прикрытый попоной — и тут же провалился в мир теней. Кажется, я поспал очень долго. Из темноты начали всплывать какие-то смутные образы — мне приснился Нарцисс, хорошо приснился, не как обычно. Будто стоял на коленях рядом с моим ложем и улыбался, собираясь с мыслями — что-то сказать хотел. Жаль, что я не понял, о чем...

Я очнулся от лязга доспехов. Голова оказалась такой тяжелой — еле сил хватило ее поднять: а лязгал скелет-гвардеец. Он меня разбудил, ибо около ставки находились посторонние. Не враги, а посторонние — в инструкции для мертвецов это формулировалось, как "не нападающие". И судя по поведению гвардейца — желающие меня видеть.

Я встал и плеснул в лицо воды из кувшина. Мне ничего не хотелось, мне не хотелось двигаться, я мечтал, что меня на эти три дня оставят в покое — скромные мечты... Там мог оказаться кто угодно. И — для чего угодно. Я пошел.

Я не сообразил, проспал я несколько часов или целые сутки — потому что засыпал днем и проснулся днем. Разве что судя по тому, как слипались мои глаза, это был тот самый день. И в пасмурном сером свете этого дня я увидел ангела.

Бледного ангела в костюме пажа Ричарда Золотого Сокола. Хрупкую фигуру в вишневом бархате — существо неописуемой и необъяснимой прелести. Я видел ангела впервые в жизни, он был именно так холодно и строго прекрасен, как и полагается ангелам — я решил, что сплю, и влюбился до боли в груди, не успев проснуться окончательно и сообразить, что смертным и грешникам даже думать о подобных вещах недопустимо.

А между тем, ангел, непонятно зачем мне явившийся, молча взирал на меня очами цвета вечерних небес, и темная прядь выбилась на его белый лоб из-под дурацкого берета с соколиным пером. И эти синие очи и темная прядь что-то мне напомнили, но я не успел понять, что именно, потому что ангел заговорил.

— Я вижу, что помешала вам спать, — сказал он огорченно. — Вы очень устали. Мне жаль.

Вот тут-то я и проснулся по-настоящему.

— Смерть и бездна, — говорю. — Что вы здесь делаете, государыня Магдала?

Вся моя блажь моментально слетела — бесследно. Дар мигом превратился в клинок, нацеленный ей в грудь. Хладнокровный ангел, у которого хватило храбрости приехать сюда в одиночку, верхом — я уже увидел живую лошадь, привязанную к чахлой березе — в мужском костюме, пройти мимо вставших мертвецов к явному и смертельному врагу... полагаю, у такого ангела может быть яд в перстне, стилет в рукаве и любая мыслимая западня на уме.

Магдала выглядела, как человек, который ни перед чем не остановится.

— Так что вам нужно? — говорю. Не то, чтобы по-настоящему грубо, но с особами королевской крови, тем более — дамами королевской крови, так не разговаривают.

— Я хотела поговорить с вами, Дольф, — ответила Магдала. Точно в тон. — У меня не было возможности говорить во дворце, поэтому я здесь.

— Говорите, — разрешаю. А что еще ей скажешь. — Любопытно.

На ее ледяном лице мелькнула некая тень. Непонятная. То ли насмешка, то ли мгновенная злость — но тут же исчезла. У Магдалы было самообладание девы-вампира.

— Значит, будете слушать, а вдобавок — вам любопытно, что скажет женщина?

И сказано это было с расстановкой и с каким-то отравленным жалом за словами. С горечью. И я совсем перестал понимать.