Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
А Марианна вдруг сказала:
— Уж до чего ж мне вас жалко, государь — и изъяснить нельзя.
Этой фразой просто с ног меня сбила. Я сел. А она подала мне рубаху и продолжает:
— Труды-то вы какие на себя принимаете, государь-батюшка! Ишь, худой да бледный — а генералам-то вашим и дела нет. Цельный день — все по дорогам, да с делами — ни одной вокруг вас такой души нет, чтоб заботиться стала. Бессовестные они, бессовестные и есть, вельможи-то ваши.
Вся эта тирада рассмешила меня и тронула.
— Что, — говорю, — Марианна, заботиться обо мне будешь?
— А нешто нет? — говорит. И теребит мои волосы. — Вы ж, государь, меня от злой смерти спасли — неужто ж я вам чем-нибудь не пригожусь?
На какую-то секундочку, в тоске и затмении, я решил, что чем-то она напоминает Нарцисса. И обнял ее.
— Пригодись, — говорю, — пожалуйста. Я порадуюсь.
Она, правда, потом говорила, что "негоже с чужим мужем ласкаться невенчанной" — но это только слова, слова...
Слова... Думай она так — не пришла бы.
В начале августа полили бесполезные дожди. Зола превратилась в грязь. Зной сменил промозглый холод, темный пасмур — так и уверуешь в Божью кару...
Я вернулся в столицу. Я знал, что зимой придется все перетряхнуть еще разок — но месить грязь на проезжих дорогах сейчас у меня больше не было сил.
И потом — я мог уверенно предсказать, что в столице меня ждут новости. И скорее всего, это новости не из приятных.
Вся моя свита предвкушала возвращение домой с радостью — кроме скелетов, само собой. Марианна пришла в сплошную ажитацию — ах, как там, в столице! — так, что утомила меня болтовней, и я нанял для нее повозку.
Вообще, оказалось, что я не так уж и люблю, когда много говорят. Это открытие меня удивило — но факт: я слушал первую неделю, потом как будто начал уставать. Мой милый Нарцисс больше молчал — Марианна начинала говорить, как только оказывалась рядом.
И даже не в том беда, что она оказалась гораздо глупее Нарцисса. Меня бесило то, как быстро Марианна освоилась. Месяц назад она казалась довольно стыдливой деревенской девкой — сейчас она имела в виду, что стала королевской любовницей.
На жандармов она теперь покрикивала. Скелеты игнорировала. О моих вассалах, с которыми мне приходилось встречаться по делу, отзывалась так: "Чего-то этот толстый глядит нелюбезно, ай нет, государь?" И я как-то не очень понимал, как ее приструнить и надо ли это делать.
Марианне хотелось носить бархатные робы и драгоценности. Об этом она мне тоже сказала: "Не к лицу понева да рубаха государевой-то полюбовнице" — и я думал, что, вообще-то, ее стоит переодеть поприличнее. Марианне хотелось господского угощения — когда мы приехали в столицу, и я дал девке возможность жрать то, что она пожелает, она за ближайший месяц растолстела вдвое. Еще ей хотелось "быть дамой" — она заговаривала и об этом, и я обещал ей клочок земли и дворянство.
Об этом обещании она мне постоянно напоминала.
Утомительную дорогу из дальних провинций до столицы Марианна перенесла лучше всех. И я, и жандармы устали до смерти — только Марианна цвела рассветной розой. Поначалу она сама служила мне, как камеристка — но чем ближе к столице мы подъезжали, тем больше задействовались трактирщики, лакеи, горничные и прочая прислуга. Надо отдать Марианне должное: их она строила, как хороший капрал — своих солдат. У нее оказался своего рода дар — перекладывать собственную работу на других. Я понимал, что все это, в сущности, не плохо, во всяком случае, это не худший из человеческих пороков — но меня раздражала такая суета. Я подозревал, что она хвастается всем этим лакеям и девкам.
Именно тем, что ее любит страшный государь.
Меня она не боялась. Совсем. И никогда не была нежна.
Меня и прежде не баловали нежностью — но даже невероятно целомудренный и сдержанный по натуре Нарцисс, не смевший лишний раз положить своему государю руку на колено, никогда не мешал мне прикасаться к нему как угодно. Марианне это не нравилось. Ее собственные ухватки в самые яркие моменты казались мне простыми до грубости — а все помимо этого она считала гнусным светским развратом.
Видимо, мужланы восхищаются непосредственностью своих подружек, вся любовь которых сводится к лихому задиранию юбки. Меня спустя небольшое время начало подташнивать.
В таком настроении я и прибыл в столицу.
И сразу навалился целый ворох дел. Мне пришлось разгребать бумаги за два месяца, рассматривать проекты, которые приготовили за эти два месяца премьер и канцлер и принимать толпу придворных, у которых накопились неотложные просьбы за эти же два месяца. Меня навестили соскучившиеся вампиры, приходил Бернард с докладом...
И кроме прочего, требовала внимания Марианна.
За те же самые два месяца она успела решить — я не знаю, какими посылками она пользовалась, чтобы сделать этот вывод — что за ее любовь государь обязан ей по гроб жизни. А еще — что я совершенно ничего не смыслю в практических делах, поэтому меня надо учить.
Боже мой.
Марианна поселилась в моих покоях — впустить ее в комнаты Нарцисса я просто не смог. И за это расплачивался ее постоянной болтовней, потому что бедняжка не знала, куда себя деть от безделья. Мой милый Нарцисс никогда не посмел бы дать мне непрошенный совет, а тем паче — заикнуться, что я неправильно живу. Марианна только и занималась, что советами и замечаниями.
Марианна замучила до смерти штат придворных портных — робы ей "в грудях жали", а корсеты затягивались так, "что дышать нельзя". Поэтому ей сделали несколько костюмов по особым лекалам. Чтобы не жало и не душило. Но ей все равно не нравилось, как они сидят.
Мои костюмы ей тоже не нравились. "На государево платье золота надо поболе", и придумать такой фасон, чтобы скрыть мою кособокость. "Вид-то у тебя, государь, больно неавантажный... Но коли золота да каменьев на одежу нашить, оно и ничего будет".
И зачем мне виверна — "бесова тварь только мясо даром жрет". И почему в покоях мертвая гвардия — "нешто живых у тебя мало? Коли был бы добрый с генералами-то своими — так и служили бы тебе в охотку. А то — куда этих идолищ!" И как я могу пускать вампиров в спальню — "ишь, кровопивцы! Лучше б их опасался, чем живых-то людей!" — а Оскар только усмехнулся.
И почему у меня в кабинете портрет Нарцисса. Совершенно непечатное высказыванье в том смысле, что не дело мужику... И последняя капля в вовсе не бездонной чаше моего терпения.
Я промолчал. Я вообще не очень хорошо представляю себе, как отвечать на злые глупости, поэтому обычно слушал Марианну молча. Но в тот момент почти решил сделать так, чтобы ее больше не было. Просто не было.
Как гувернера в свое время.
Добрые дела вообще наказуемы. А дела настолько добрые, как попытка спасти невинную жизнь, наказуемы вдвое. И от спасенных потом невообразимо тяжело избавиться.
В ту ночь Марианна спала в моей опочивальне — имела, между прочим, отвратительную привычку спать на спине с открытым ртом и похрапывать — когда я беседовал с Оскаром в кабинете.
— Чтобы я еще когда-нибудь связался с женщиной, — помнится, сказал я, — да лучше сунуть голову в улей! Или прямо в дерьмо — и там захлебнуться! И чтобы я еще когда-нибудь приблизил к своей особе какую-нибудь тварь из плебса — да никогда! Это же не люди, а животные для тяжелой работы!
Оскар обозначил еле заметную улыбочку:
— Я вам всецело и безмерно сочувствую, мой драгоценнейший государь, но позволю себе посоветовать... что, безусловно, вам не обязательно принимать к сведению... поскольку наша судьба темна для нас и все мы в руке Божьей, я полагаю, что не стоит так категорично и безапелляционно говорить о своих будущих суждениях и чувствах...
— Князь, — говорю, — я не зарекаюсь. Я знаю. Сначала я думал, что Розамунда — это нож вострый, потом — что Беатриса — просто изощренная пытка, но теперь я знаю точно: Марианна — это последняя ступень на моей лестнице в ад. С меня хватит. В конце концов, ее собирались сжечь еще в июле. Она прожила три лишних месяца — и сильно зажилась за мой счет. Довольно. Если бы я знал, чем это кончится, я бы дал добрым людям из ее деревни маслица — полить хворост. Вы же знаете, Князь — от нее даже овцы дохли.
А Оскар покачал головой.
— Я понимаю, что ваше положение непросто, мой замечательный государь. Я понимаю даже это лучше, чем вы сами, ибо взору неумершего открыто больше. Но полагаю, что вы, мой милый сюзерен, осторожнее принимали бы решения, если бы располагали всей полнотой информации...
— Ну и что вы, Князь, такого знаете? — спрашиваю.
— В теле Марианны уже несколько недель обитают две души, — говорит. — И та, вторая, новая душа, представляет куда большую проблему, чем первая, столь хорошо знакомая вам, ваше прекрасное величество.
От подобного заявления кого угодно бросило бы в жар.
— Оскар, — говорю, — я вас правильно понял?
Ответил он с совершенно невозмутимой миной:
— Совершенно правильно, мой драгоценнейший государь. Вероятно, это высказывание покажется вам непозволительно дерзким, но мне представляется, что вы совсем упустили из виду это естественнейшее свойство живых женщин.
— Но Розамунда... — говорю. — И Беатриса же!
Оскар поклонился.
— Вам делает честь, ваше прекрасное величество, что вы не вспомнили сейчас еще и о Нарциссе. Ее королевское величество, вне всякого сомнения, были слишком юны и не слишком здоровы для брачного союза, а что касается Беатрисы, то упомянутая особа, простите, государь, за отвратительные подробности, для предотвращения всяческих случайностей пользовалась средствами алхимического порядка.
Вероятно, у меня было забавное выражение лица, потому что вампир счел необходимым заметить:
— Мой прекраснейший государь все больше узнает о мертвых — но, как я полагаю, если мне простится эта дерзость, несколько упустил из виду дела живых.
Я покивал. И спросил:
— И что же мне теперь делать, по-вашему?
— По-моему — радоваться, — говорит.
— Боже святый! Чему?!
— Тому, мой дорогой государь, что у вас, если Марианна благополучно разрешится, появится таким образом дитя ваше собственное, бастард, которому ваши августейшие родственники не будут объяснять, как надобно к вам относиться. Возможно, я и ошибаюсь, но это дитя кажется мне недурным приобретением.
— Бастард...
Оскар снова поклонился:
— Вашему прекрасному величеству везет на сыновей.
Я понял. Старый вампир в качестве советника стоил сорока вельмож. Мне не слишком нравилось положение, в которое мы все попали, но Оскар снова был прав — следовало им воспользоваться. Я чувствовал, как Те Самые дышат мне в спину и предвидел грядущие неприятности; мне приходилось терпеть присутствие Марианны на белом свете, я должен был потратить много сил и изобретательности на
сбережение от опасностей крохотного создания...
Но приходилось признать, что в этой суете и в этом риске есть и свой резон.
На следующий день с утра я приказал привести в порядок покои Розамунды, в которых моя милая супруга уже невесть сколько времени не появлялась. И даже провел в них некоторые усовершенствования.
Тонкие стекла с витражами в тех окнах я велел заменить толстыми стеклами в свинцовой оплетке. Резные деревянные ставни — заменить стальными решетками. Поставить на двери лучшие засовы кованой стали. Дамские покои приобрели несколько крепостной вид, но мне это вполне нравилось.
После вышеупомянутых домашних дел я сообщил Марианне:
— Ты, дорогуша, переезжаешь.
— Чегой-то? — спрашивает. — Мне и здесь славно.
— Нет, — говорю, — девочка. Тебе не годится постоянно болтаться рядом с мужчиной. У нас тут, все же, не деревенская изба. Если хочешь стать дамой — привыкай и жить, как дама. Теперь у тебя будут свои апартаменты.
Сперва она как будто обрадовалась. Потом — осмотрелась. И уперла руки в бока, как все эти мужички.
— Куды ж, — говорит, — это годится? Это ж вроде острога получается! Ты чего ж, государь, на ключ меня решил замкнуть, как колодника какого?
— Ну что ты, — говорю, — Марианна. Я просто боюсь за тебя, мое сокровище. У меня много врагов — а вдруг какой-нибудь гад решит тебя убить, чтобы мне стало больно и одиноко?
Перепугалась.
— Ой, — говорит, — Боже упаси.
— Вот видишь, — говорю. — Я забочусь о тебе. Сегодня подпишу бумагу — дам тебе дворянство. Будешь ты у нас баронесса. Хорошо?
Чуть не удушила от избытка чувств.
— Государь! — пищит. — Голубчик! Нешто правда?!
— Да, — говорю, — девочка, да. Будешь баронесса, будут у тебя земли, будешь настоящая дама. Все будет славненько. Приставлю к тебе надежных женщин — таких, что не отравят и убийцу не впустят — и живи, как аристократка, голубушка. Я тебя навещать буду.
Похоже, Марианне это показалось сомнительным, но крыть-то нечем — хотела быть дамой, и стала дамой. И она отлично переехала — а я действительно запер ее на ключ и приставил к дверям пару гвардейцев и пару волков.
Ключ бы я с наслаждением выбросил. Но.
В свиту Марианны пригласил жену чучельника и его старшую дочь. Его девчонку выдал замуж за одного из жандармских командиров — так что это милое семейство теперь служило мне всеми внутренностями, в полной готовности ноги мыть и воду пить. Теперь у моей крали была прислуга, к тому же чучельникова баба нашла для Марианны верную повитуху. Хотя, насколько я понимал, ребенок собирался появиться на свет не скоро — так что все эти дела меня пока не слишком заботили.
Итак, не мытьем, так катаньем, я все-таки отделался от Марианны. Сам себе напоминал болвана, который спросил у мудреца совета, как обрести бодрость духа, и получил рекомендацию поселить козу у себя в жилых покоях. Я понимаю — избавившись от козы, тот, вероятно, поднял свой угнетенный дух просто к горним высотам.
И никто мне теперь не мешал пить по вечерам глинтвейн в обществе Оскара и портрета Нарцисса, почти как раньше. Марианна не вылечила меня от тоски. К тому же положение в стране оставляло желать много лучшего.
Правда, если верить донесениям Бернарда, сплетни обо мне нынче звучали, как песня. Я в них представал, сравнительно с прежним, чище лебяжьего пуха: не труполюб, не мужеложец, не какая-нибудь другая неописуемая мерзость — всего-навсего выбрал себе в метрессы деревенскую дуру.
Господи Вседержитель! Наконец-то обо мне говорили почти то же, что и о любом из моих подданных. Хоть прикажи заносить эти сплетни в официальную летопись о правлении моей династии — в качестве образцовых. Тем более, что я боялся, как бы эта благодать не пресеклась какими-нибудь свежими новостями о моих порочных наклонностях.
Но смех-смехом, а дела шли неважно.
Над Междугорьем повис почти зримый призрак голода. Я боялся зимы — уже осенью в столицу потянулись голодные нищие в надежде заработать или выпросить кусок хлеба. Я слишком хорошо себе представлял, каковы нынешние обстоятельства в северо-восточных провинциях, где засуха натворила больше всего бед, да ей еще помог Добрый Робин — гореть ему за это в аду, я надеюсь.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |